Книга: Вариант «Бис». Вариант «Бис-2»
Назад: Узел 4.1. 23 октября – 7 ноября 1944 г.
Дальше: Узел 5.3. 15—16 ноября 1944 г.

Узел 5.1.
11—12 ноября 1944 г.

Одиннадцатое ноября корабли советской Эскадры Открытого океана встретили в море, так же как они встретили и предыдущие дни. В полночь менялись вахты, поднявшиеся наверх офицеры и матросы настраивались на долгую бессонницу и неподвижность, сменившиеся поскорее уходили к камбузу и койкам. Монотонное движение моря вокруг само по себе клонило ко сну, к этому прибавилось отсутствие каких-либо событий, с благодарностью воспринимаемое всеми. В первую ночь, когда в окружении чуть не половины Балтийского флота пробирались по Скагерраку, каждую минуту ожидая атаки торпедоносцев или катеров, никто не спал, в полной готовности находясь на боевом посту по штатному расписанном. Весь следующий день прошел так же, зенитчики коченели в напряжении у своих автоматов, готовые открыть огонь за секунды, наблюдатели закладывали себе в веки желтую ртутную мазь, чтобы как-то притупить резь в воспаленных холодным ветром и напряжением глазах. На ночь с восьмого на девятое пришелся отрезок пути почти строго на север, в узости между восточным побережьем Шотландии и изрезанным шхерами норвежским побережьем, тянущимися на сотни миль. Эскадру оставили сначала сторожевики, потом эсминцы, а затем и крейсера четкой кильватерной колонной обогнули идущие шестнадцатиузловым зигзагом «Кронштадт», «Чапаев» и «Советский Союз», ложась на обратный курс. На палубах было черно от народа, все, кто не был занят, стремились, скорее всего в последний раз, посмотреть на уходящие в дальний поход океанские корабли.
«Желаем счастливого плавания» – отмахал матрос на площадке флагманского крейсера бригады «Петропавловск» и после завершения фразы помахал от себя, просто рукой в перчатке.
Потом усталость начала брать свое. Человек не может находиться в напряжении несколько суток подряд, его мозг начинает бороться с этим при помощи отупения, подавляющего внимательность и интерес к окружающему. Поэтому к 11 ноября, когда, уменьшив частоту зигзагов, корабли эскадры начали все круче склоняться к весту, жизнь в нутре стальных гигантов уже приобрела какую-то упорядоченность. Вахта, еда, сон. Напряжение схлынуло – работа, которую делал каждый человек на борту, была привычной и являлась тем якорем, за который цеплялся разум в условиях постоянной давящей опасности. На широтах Эдинбурга и Осло должны были патрулировать германские подлодки – было известно, что по крайней мере одна их флотилия базируется на Берген, но никто советскую эскадру так и не атаковал. По предположению штабистов, немцы вернули подводные лодки в базы по причине официального прекращения боевых действий против Британии.
Следующим логичным этапом было бы установление английского контроля над самой Норвегией, но с момента заключения «сепаратного мира» прошли считанные дни, и англичане просто не сумели пока провести эту операцию, имеющую меньшее значение, чем переброска подкреплений в континентальную Европу. Если бы воды между Норвегией и Шотландией были наполнены таким же количеством кораблей, как во время германского вторжения, тут бы, наверное, поход бы и закончился. «Советский Союз» обменялся бы несколькими залпами с, скажем, «Энсоном» и «Роднеем», линкоры обоюдно повредили бы друг друга и вернулись в свои базы на долговременный ремонт. Если бы «Кронштадт» при этом повреждений не получил (а ввязываться в артиллерийское состязание с линейным кораблем ему никакого резона не было), он продолжил бы поход вдвоем с «Чапаевым» – с меньшей степенью приемлемого для себя риска. Но страна строила свой линкор не для того, чтобы выбить из строя один вражеский и разойтись по домам. Левченко имел строгие инструкции принимать бой с боевыми кораблями только в случае подавляющего преимущества, либо, наоборот, пикового положения, когда избежать его было невозможно никакими мерами.
– Нет, мы все-таки везучие ребята, – сказал вице-адмирал в тот момент, когда эскадра совершала свое четвертое, после выхода в Северное море, изменение генерального курса. – Такая погода замечательная!
До этого они шли по наиболее простому маршруту, держась подальше от враждебных берегов. С погодой им действительно здорово повезло, облака висели сплошной низкой пеленой, дождь шел половину каждого дня и половину каждой ночи, потоки воды с неба изгибались резкими порывами ветра в самых разных направлениях. Траверз шотландского Петерхэда, на который базировалось немало морской авиации, проходили ночью с восьмого на девятое, оставив его в ста десяти милях к западу. В два часа ночи изменили курс почти на сто градусов, уйдя еще восточнее, чтобы подальше обогнуть Шетландские острова, – и попали в полосу густого тумана, который закрывал их почти до самого рассвета.
У многих невольно возникала ассоциация с походами владивостокских крейсеров, которых туман так же спасал от лишнего глаза, когда они ходили вокруг Японии, избегая боя с крейсерами Камимуры. Но здесь даже удивляться особо не приходилось, поскольку для ноября в Северном море погода, состоящая из сменяющих друг друга дождей, была совершенно обычной. Так что все было нормально. Подводных лодок не было потому, что немцы закончили воевать против англичан, надводных кораблей не было потому, что англичане закончили топить немцев, самолетов не было из-за отвратительной ноябрьской погоды, и всем этим воспользовался Гордей Иванович, проведший эскадру через наиболее плотно прикрытый участок маршрута без сучка и задоринки. Масса истрепанных нервов командиров кораблей и самого вице-адмирала в зачет не шли. Важным было лишь то, что к двум часам ночи 11 ноября они прошли первую тысячу миль, и ни одна живая душа в Скапа-Флоу или Лондоне не имела никакого представления о том, что происходит в море, находившемся под их контролем многие годы.
Человечество привыкло преувеличивать объем информации о вражеском лагере, доступный в военное время вовлеченным в столкновение державам. Это стимулируется несколькими действительно выдающимися успехами, достигнутыми разведками в ходе Первой мировой войны и в межвоенные годы, а также огромным количеством шпионских романов и фильмов, выпускаемых во всех странах. Фактически же большая часть добытых разведкой сведений всегда была отрывочной, недостоверной и не находящей подтверждения в независимых источниках. Добытая разведкой информация могла быть предоставлена противоборствующей или третьей сторонами, преследующими собственными цели, либо же просто сфабрикована завербованным агентом в личных интересах – такие случаи тоже бывали. Жемчужины разведывательной деятельности, вроде добытого «Протокола о намерениях», являвшегося итоговым документом совещания германских, американских и английских дипломатов и военных, были редкими исключениями. Куда более обычными были пробелы в целых разделах информации – о сроках начала немцами войны, что на западе, что на востоке, о силах сторон, о потерях, причиненных Люфтваффе Королевским ВВС в ходе Битвы за Англию, о тактико-технических данных советских самолетов и танков, о факте наличия советских кораблей в Северной Атлантике…
К 11 ноября стекающиеся в одну линию колонны войск бывших союзников и врагов наконец-то вошли в соприкосновение. Случись это в других условиях, встреться солдаты армий-победительниц на рубеже какой-нибудь из германских рек, сбросив с ее берегов последних обороняющихся, все было бы совсем иначе. Они обнимались бы, швыряли под ноги ненужное теперь оружие, пускали бы в небо цветные ракеты. Но ноябрь сорок четвертого очень сильно отличался от его сентября. С запада американцы, англичане и канадцы толкали перед собой волну немецких войск, с мрачной решимостью готовых принять бой с вторгнувшимися в их страну большевистскими варварами – пусть даже в одиночку. За ними с интересом наблюдали экипажи «шерманов» с белыми звездами на бортах, которым было любопытно, что собой представляет этот самый Восточный фронт, вызывающий неподдельный страх у таких серьезных людей, как гунны. Ломившиеся с противоположной стороны советские войска тоже толкали перед собой немецкие армии, но в несколько другом настроении. Если немцы, двигавшиеся с запада на восток, еще питали какие-то иллюзии по поводу независимой и суверенной Германии, хоть бы и в усеченных границах, то тем, кто брел с востока, такая надежда уже казалась наивной.
Самого Восточного фронта как такового к 11 ноября уже не существовало. Советское стратегическое наступление разрубило его на маленькие обрывки, быстро превращенные в каплевидной формы «мешки», вытянутые по направлению отхода войск, а эту редкую цепочку фронтом назвать уже было нельзя. Примерно так происходило в сорок первом, когда большая часть советского фронта просто перестала существовать, и новый Западный фронт командованию РККА пришлось выстраивать в бывшем тылу из частей, которые не попали под прямой удар. Теперь немцам и их новым союзникам, пользуясь советским опытом, предстояло сделать то же самое, причем с наименьшими потерями времени и территории.
– «Ratsch-boom», – буркнул в темноте немецкий офицер в звании, соответствующем армейскому майору, которого сопровождал британец, являющийся наблюдателем при дивизии СС, выдвигающейся к Ольденбургу.
– Что? – удивился британец, хорошо знавший немецкий.
– «Ратш-бум», – повторил немец, не слишком вежливо ткнув рукой в направлении вспышек на горизонте.
– Я не понимаю.
– В первый раз слышите это?
– Что – это?
Британский майор искренне пытался понять, что имеет в виду немец, показавший на опоясанный белыми вспышками темный горизонт, по направлению к которому двигалась их колонна, но в какофонии вздохов и шелеста рвущихся вдалеке снарядов так ничего особенного и не разбирал.
– Привыкайте, герр майор, – опять буркнул немец. – Я-то надеялся, что долго теперь не услышу эту суку.
Он коротко и тихо выругался, употребив пару новых для чистокровного «байта» оборотов.
– Слышите? Такой то-онкий звук? «Рат-т-тш!» И тут же – «Бум!». Русская противотанковая пушка. Мы должны быть уже близко.
– Что, их превосходительство генерал-майор собирается атаковать ночью?
Англичанин намеренно употребил армейское звание вместо «бригаденфюрера» – мелкая деталь, показывающая, кто здесь хозяин.
– Приказ был вступить в контакт, установить противостоящие силы, утром контратаковать… Было бы лучше, герр майор, если бы вы в штаб дивизии отправились. А то не ровен час…
– Я потому и нахожусь здесь, а не в штабе дивизии, потому что там ваш «Ратш-бум» не слышен.
– Будьте спокойны, – немец хмыкнул. – Когда русские начинают свой «Бум», слышно их бывает очень хорошо.
– Вы уже были на русском фронте, майор?
Немец вместо ответа отвернул косой воротник плаща и посветил лучом маленького ручного фонарика на красно-белую ленточку. «Мороженое мясо», русская зимняя компания.
– Полтора года, – сказал он после некоторого молчания. – Потом, слава Богу, отправили к вам на отдых.
– Неужели общение с нами вам показалось отдыхом?
– Ну почему же… У нас были свои трудности. Налеты, обстрелы… Когда вы переправились, рай кончился. Но с Россией это не сравнить.
– Вы так встревожены русским наступлением. Не верите, что русские остановятся?
– Простите меня, герр майор, но – нет, не верю. Они, конечно, остановятся. Но это будет не здесь, и даже не в Голландии. В Бельгии – может быть. Во Франции – почти наверняка. Но не здесь.
– Ну, ваша дивизия и не имеет такой неблагодарной задачи, как нанесение поражения всей русской армии. Вы стоите на острие копья. За нами катятся дивизии и армии. Постепенно давление станет для русских непреодолимым, и они вынуждены будут остановиться.
– Да, я примерно так и предполагаю, – согласился немецкий офицер. – Количество ваших «шерманов» может впечатлить. От нашей танковой дивизии осталось полбатальона. Так что на помощь доблестных союзников мы рассчитываем как на единственное средство как-то их удержать. Если бы нашим правительствам удалось договориться до июня, то мы бы остановили их и в одиночку. Разбить – вряд ли, а остановить бы остановили. Но, как я с вами согласился, герр майор, эти месяцы не были раем. Мы почти не получали пополнений, а потери были огромными. Вы воюете как богатые люди.
– Я думал, это относится только к американцам.
– Нет, и к вам тоже. Хотя теперь и большевики, я слышал, тоже так воюют. Сначала артобстрел, потом авианалет, потом танки от горизонта до горизонта, и только потом пехота.
– Вам приходилось видеть русского комиссара?
– Конечно, – немец равнодушно махнул рукой. – В первые годы было много пленных. Их строили и говорили: «Евреи и комиссары – выйти из строя». И всегда несколько человек выходило.
– И что?
– Ничего. Расстреливали. Так что видел.
– Скажите, майор, – британец пожевал губами, обдумывая услышанное. – Вам приходилось слышать про Женевскую конвенцию?
– Разумеется. Не надо считать меня необразованной деревенщиной. Но это был Восточный фронт, а не Западный. Мы и Untermenschen. Здесь другие правила, герр майор. Не рекомендую вам попадать в плен.
– Я в плен не попаду.
– Разумеется, герр майор. Я просто предупреждаю. Если вас увидят в обществе воинов СС, в плен вы уже не попадете.
– Вы имеете в виду…
– Ага. Именно это.
Оба они помолчали. Передовой танк ядра дивизии катился по хорошей дороге в сторону приближающихся вспышек. Сзади шла вся колонна, танки, инженерные машины, гренадеры.
– А про Палестинскую бригаду вам слышать приходилось?
Британцу было все-таки немножко не по себе, и ему хотелось поговорить.
– Нет, – немец, казалось, был удивлен. – Это британская часть?
– Да, британская, из палестинских евреев. Не видали еще такую вот голубенькую нашивочку на плечах? Со звездой Давида?
– Не встречал… А было бы интересно… Не думайте, что я твердолобый нацист, герр майор. Я никогда не одобрял крутые меры по отношению к евреям. Но такова политика Рейха, что можно поделать? Среди комиссаров немало евреев, конечно, но меня всегда удивляло, что из строя выходят светловолосые…
– Вы бы не вышли?
– А меня не спросят!
Впереди послышалось громкое тарахтение, различимое даже за ревом танкового двигателя. Из темноты вынесся мотоцикл с коляской, вильнул, остановился на секунду, седок прокричал несколько фраз и исчез позади. Немецкий офицер, перегнувшись вниз, взял в руки микрофон рации и остановил колонну несколькими короткими словами.
– Три с половиной километра, – сказал он, вновь повернувшись к британцу. – И… половина пятого утра.
В темноте снова сверкнул луч засунутого в рукав плаща фонарика.
– Пять минут ждем приказаний, потом занимаем оборону по сторонам дороги. Идти дальше вперед я не намерен.
– Русские умеют драться ночью, майор?
– Не очень. Как и все остальные. Они хорошо дерутся ночью, если нападают. И мы хорошо деремся ночью, если нападаем. В этом нет ничего такого нового. Но в последнее время нам приходилось больше практиковаться. Днем, в хорошую погоду, ваши истребители-бомбардировщики не давали нам передвигаться. Завтра мы увидим русские самолеты – и, очень хочу надеяться, английские или американские. Я несколько отстал от местных новостей, но мне рассказывали, что с воздушной угрозой здесь стало не легче.
Штаб дивизии потратил значительно больше времени, чем отведенные для себя командиром немецкой танковой колонны пять минут. В ожидании приказа танкисты начали умело разворачивать имеющиеся средства, оседлывая дорогу. В ночной атаке у них были хорошие шансы потрепать головные русские части, но близкое соседство противотанковых пушек не располагало к излишнему безрассудству. Ганс-Ульрих, как звали немецкого командира, предпочитал дождаться хоть какой-нибудь определенности. Если перед ними находятся лишь небольшие мобильные части, пусть и усиленные артиллерией, их атакуют с рассветом – возможно, получив дополнительную поддержку частей дивизии. Русские к тому времени тоже смогут что-то подтянуть, и если ни одна сторона не добьется решительного успеха в первые часы, то начнется гонка за то, кто успеет подойти первым: продвигающаяся по той же дороге дивизия вермахта в более-менее боеспособном состоянии или же русский корпус. Силы будут наращиваться до тех пор, пока одна из сторон не получит такое превосходство в массе, которое позволит ей подавить средства другой стороны и пройти сквозь ее позиции. Времена, когда героизм одного человека мог оказать влияние на ход сражения, давно прошли. Теперь имела значение только масса.
В половине седьмого, когда видимость стала приемлемой, «тигры» двинулись вперед. По сообщениям разведбата, половину ночи проводившего разведку боем, в трех километрах впереди находились остановившиеся при столкновении с разведчиками подвижные силы русских – некоторое количество средних и легких танков, самоходные орудия, пехота. Одна из рот попала под огонь противотанковой батареи, удивительным образом успевшей подготовить себе позиции, – эту батарею они и слышали ночью. Все, что стало известно штабу дивизии, было нанесено на крупномасштабную карту окрестностей Ольденбурга, которую Ганс-Ульрих держал развернутой на броне идущей в центре ромба командирской машины. Британец, подписав какие-то бумаги, отправленные им с посыльным в штаб дивизии, остался с ним за члена экипажа.
Дивизия СС, почти все части которой уже вышли на исходный рубеж, наносила контрудар по наступающим русским частям, стремясь перерезать идущую в направлении Бремена автостраду, по которой русские гнали войска на запад. Времени на дополнительную разведку, координацию с авиацией или местными частями «Frontschwein», влившимися в гренадерские полки по пути, уже не было. Скорость, ударная мощь и внезапность были единственными козырями дивизии, которая в ее теперешнем состоянии не имела никаких шансов в обороне, если бы русские первыми нанесли сильный удар.
Над головами по плечи высунувшихся из люков танкистов пронеслись несколько тесных групп истребителей-бомбардировщиков – чудное зрелище для тех, кто не видел самолетов с крестами уже почти целый год. «Фокке-вульфы» ушли в сторону русских позиций, где рвалось и трещало, немногочисленные пушки дивизии спешили использовать имеющиеся снаряды до того, как «тигры» вклинятся в наспех подготовленную оборону русских.
Приближающийся шелест вдруг оборвался, когда перед танковым ромбом, идущим параллельно дороге по полю, уставленному рыжими скирдами, встал первый куст разрыва. Ганс-Ульрих с треском вдвинул люк на место, защелкнул замок и протиснулся в командирскую башенку, приникнув к смотровой щели. Разрывы кучно испятнали поле перед его танками, рядами перемещаясь вправо и влево, как строй деревьев, растущих вдоль аллей. Русская артиллерия ставила заградительный огонь, причем не слишком плотный, он видал и похуже. Танки прошли колыхающуюся цепь разрывов, не отклонившись от курса ни на йоту. Британский майор считал, что решение штаба дивизии атаковать южнее дороги было неверным, но немецкий командир был уверен, что именно так и надо было поступить при том недостатке сил, который они испытывали.
Снаряд разорвался буквально в нескольких метрах перед их танком, и «тигр», по броне которого звонко стукнули осколки, ослеп и оглох, проходя через столб дыма и пыли. Когда они выскочили из оседающей позади темноты, командир одного из взводов выкрикнул направление на цель и почти тут же открыл огонь. Развернувшись, Ганс-Ульрих, прищурившись, вгляделся в ряд небольших строений километрах в полутора, принадлежащих к обозначенному на карте фольварку.
– Что там за цель?
Опущенные вниз морщины делали майора похожим на суку французского бульдога. Теперь он глядел на немецкого командира снизу вверх, вцепившись в свое сиденье.
– «Большой Слон», я «Росомаха-один», фольварк в квадрате сорок-Бруно, северо-западная окраина, несколько легкобронированных целей, пехота. Прошу огня, прием.
В наушниках раздавалось свистящее шипение, но слышно было вполне хорошо. По короткой цепочке запрос быстро добрался до гаубичной батареи, которая открыла огонь уже через несколько минут. В бинокль было хорошо видно, как взлетела крыша какого-то сарая, вздернутая изнутри разрывом крупного снаряда. Вся окраина занятого русскими фольварка, по которому перебегали микроскопические фигурки пехотинцев, покрылась вертикальными столбами дыма, сверкающими багровым и желтым, когда снаряды попадали во что-то, что могло гореть. Огневой налет был коротким, но плотным, и сразу за ним с правого фланга выдвинулась цепь «хорниссе» с пехотинцами на броне, пошедшая прямым ходом на фольварк, от которого к ним тянулись редкие штрихи пушечных выстрелов. Русские, хотя их нельзя было за это винить, оказались в безвыходном положении – поля, окружавшие отдельно стоящий блок строений, не позволяли им контратаковать, а отступить они не могли, так как «тигры» уже обошли фольварк несколькими километрами северо-восточнее и теперь могли расстреливать отдельные цели на открытом пространстве без большого для себя риска. Заметив какое-то шевеление среди домов, Ганс-Ульрих подстроил оптику, с некоторыми усилиями разглядев перемещавшуюся за горящими строениями гусеничную машину. Он не был полностью уверен, но ему показалось, что это американская М10, и это ему не понравилось.
– Черт.
Он оторвался от окуляров и посмотрел на британца, все еще сидящего, задрав голову.
– Герр майор, вы можете быть уверены, что перед нами нет американских или ваших собственных частей?
– Там могут быть только отступающие германские части или уже русские. Нас никто не мог обогнать, потому что мы находимся в авангарде марша, да и задержка перед рассветом была слишком незначительной.
– Это хорошо, герр майор, потому что я только что видел М10. По фольварку барабанит наша артиллерия, и вот-вот к ней присоединятся панцергренадеры.
– Это русские, – с уверенностью сказал тот. – Никто другой не может там быть. Каковы ваши действия?
– Продолжаем движение. Если это действительно М10, то «Хорниссе» справятся с этими пукалками без большого труда, а уйти русские не смогут, мы их уже обошли.
Германские танки шли геометрически правильным строем по черной богатой почве, урожай с которой был снят совсем недавно – скорее всего, теми людьми, кто жил в горящем сейчас фольварке, откуда отстреливались русские самоходки. Три десятка тяжелых танков не были той силой, которая может повернуть ход даже одного крупного сражения, но это было ядро истерзанной до десятков процентов былой мощи элитной дивизии, и в умелых руках они способны были на многое. Они прошли через ряды скирд, правильными цепочками выстроенных на границе двух полей, и, снизив скорость, позволили подтянуться к себе бронированным транспортерам, полумесяцем охватывающим оба их фланга и спину. Такое построение, удобное для открытых пространств, живо напоминало строй германской рыцарской конницы в золотое время Средневековья: танки заменили закованных в броню конных латников, самоходки – копейщиков, а пехота осталась пехотой, ландскнехтами германских княжеств, объединенных единой волей в Райх.
Ганс-Ульрих ощущал все большую настороженность. Он кожей чувствовал опасность, как она сгущалась в воздухе, как по горизонту пробегали черные тени, исчезающие, если начинаешь глядеть прямо в ту сторону. Они продвинулись уже на три с лишним километра и за исключением оставшейся далеко позади отдельной части, зажатой среди пылающих строений, не встретили пока ни одного русского. Склонившись на своем сиденье, Ганс-Ульрих еще раз провел пальцем с коротко обстриженным ногтем по нанесенному на карту маршруту, предназначенному его танкам. На том месте, где они сейчас находились, по данным ночной разведки должны были быть русские легкие танки, лакомая и ценная цель для его «тигров». Позиции русских «ратсч-бумов», которые сожгли несколько машин разведбата, располагались чуть севернее и не представляли угрозы маневру немецких танков – если только русские пушки все еще оставались на том же самом месте. По замыслу командования танки должны были вклиниться между русским бронированным острием и более уязвимыми пехотными и тыловыми частями, поставив не слишком устойчивые в мобильном бою средние и легкие русские танки в опасное положение между основными силами дивизии с приданными им «хуммелями» и его ударной группой из «тигров» и 88-мм «хорниссе». Отсутствие же русских частей в пределах видимости было плохим признаком – это означало, что они успели перегруппироваться, воспользовавшись предрассветной задержкой противника. Глупо. Ничего они, выходит, не выиграли, и выспаться он все равно не смог.
Командир батальона сунул в рот таблетку первитина, сильного стимулирующего средства, разжевал всухую, поморщился. Двигатели выли, гусеницы лязгали, танки, раскачиваясь, пробирались по полю, обрывающемуся в километре впереди редколесьем, сквозь который просвечивала желтизна ноябрьской травы на следующем поле. Это был не запад Германии с ее лесами и не горы юга, на таких равнинах обороняться было сложно.
– Стой! – Ощущение опасности стало настолько сильным, что больше терпеть он не мог.
Танки остановились, за несколько секунд прекратив монотонное вязкое лязганье.
– «Барсук», я «Росомаха-один», продолжить движение вперед двумя группами, по нашим флангам. «Росомаха-два, три, четыре», перестроиться в клин, движение малой скоростью с максимальной осторожностью.
Ганс-Ульрих бросил микрофон коротковолновой рации и перелез к люку. Открыв замки, он осторожно сдвинул в сторону массивный броневой блин и высунул из него голову и плечи. Первым делом он оглянулся назад: да, «тигры» с неторопливой грацией хищников перестраивались в соответствии с его приказом, вновь формируя боевой строй, подобный рыцарской коннице. Когда машины слева и справа почти поравнялись с ним, водитель включил передачу, и командирский танк тоже тронулся с места. Ганс-Ульрих поднял бинокль, разглядывая небольшую рощицу, состоящую из тонких, прозрачных без листьев осин. Оптика позволяла разглядеть даже отдельные стволы деревьев, роща была совершенно прозрачна, а над ней кружились бестолковыми кругами вороны. Метров восемьсот. Очень опасно, хуже не бывает. И уходить, главное, нельзя. Разве что пятясь.
Тщательнейшим образом танкист проглядел рощу справа налево и слева направо. Ни одного стеклянного отблеска, ни одной перебегающей фигуры.
– «Большой Слон», я «Росомаха-один», прошу двухминутный огневой налет на полоску леса в квадратах сорок два-Дора и сорок два-Цезарь, замаскированная артиллерия. Мы в восьмистах метрах западнее, продолжаем движение.
Ждать опять пришлось недолго, воздух забулькал, и вокруг рощи начали рваться тяжелые снаряды. Спереди, сзади, в самой роще, поднимая всякий древесный мусор. По правде говоря, Ганс-Ульрих не ожидал, что дивизия так плотно будет его поддерживать. Видно, действительно дела плохи, если такое внимание оказывается запросам командира фронтовой части. Будь так всегда…
Напряженность исчезла. В роще никого не было, там горел мокрый дерн, дымно, с треском. Вороны, в полном ужасе, пронеслись почти у него над головой, хлопая крыльями. Он проводил их взглядом, а когда повернулся назад, из земли, из-под деревьев, уже замелькали вспышки выстрелов русских пушек, по ушам ударило визгом и свистом. Идущий справа танк вздрогнул, блеснув из щелей ярким белым пламенем, тут же сменившимся на густой масляный дым.
– Огонь! – в ужасе завопил он, захлопывая одновременно люк. – Вперед всем, огонь с ходу! «Росомаха-четыре», принять вправо, обойти рощу! «Барсук», подавляющий огонь! Вперед!
Снаряд то ли срикошетировал от их лобового листа, то ли его просто не пробил, но лампы внутри танка лопнули, засыпав осколками закрывающие их сетки, и наступила темнота, прорезаемая лишь качающимися лучами света из смотровых щелей. Вокруг грохотало и трещало, пулеметы «тигра» мерно и налаженно работали, поливая что-то видимое стрелкам, а Ганс-Ульрих наконец-то втиснулся под командирскую башенку, пнув по дороге британца. Деревья, между которыми горело и рвалось, были уже почти перед ними, оттуда стегали в лицо выстрелы. Русские слишком близко их подпустили, с тридцатью танками так не шутят.
Командирский «тигр» ворвался в рощу. «Пушка справа!» – крикнул водитель, танк не успевал развернуть башню и ударил всем корпусом, подмяв орудие под себя. Они стреляли и давили, танк швыряло влево и вправо, раскачивая, как лодку в море, от сторон отлетала окалина, из щелей, бьющих его по лицу, Ганс-Ульрих видел, как вокруг метались фигуры, пламя столбами поднималось со всех сторон.
– Влево! Башню стволом назад! Гони!
Они вырвались из рощицы с противоположной стороны, оставив позади разрушение и огонь, и он тут же начал разворачиваться, собираясь пройти вдоль тыла русских батарей – по крайней мере, четырех на трехстах метрах, – чтобы добить уцелевшие пушки. Что-то здесь было не так. Он был единственным, прошедшим русскую позицию насквозь, и не видел больше ни одного «тигра» позади.
– «Росомаха-два, три, четыре», «Барсук», где вы, доложите место!
В наушниках была тишина, не было даже треска статики. Крутанувшись в башенке, командир посмотрел вбок, где должна была болтаться антенна командирской рации. Но вместо нее теперь был короткий обрубок.
– Пушка право двадцать, огонь!
Командир батальона повел свою машину вдоль ряда деревьев, сквозь которые просвечивали пожары, стреляя каждый раз, когда видел глубоко вкопанное в землю орудие, выставившее из капонира лишь ствол, обращенный на запад, откуда они пришли. Было невероятно, чтобы русские сумели за ночь так точно выбрать позицию и настолько глубоко закопаться в землю. Просто чудо, что они дали ему подойти достаточно близко. Впрочем, с большей дистанции лобовая плита «тигра» в большинстве случаев не пробивалась – уж это русские должны были знать.
Роща кончилась, танк развернулся на месте, собираясь пройти таким же способом в обратном направлении, зачистив рощу пулеметами от последних ползающих, вжавшихся в землю солдат противника.
– Стой!
За краем деревьев Ганс-Ульрих углядел шевеление и решил рискнуть остановкой, чтобы рассмотреть его получше. «Свиная задница», – пробормотал он, что-то разглядев. Британец, слава Богу, смолчал, потому что на его обычное «Что там?» танкист сейчас, не раздумывая, ответил бы ударом ногой в лицо. За левым от них краем поля, отграничиваемым редкими деревьями, колыхался вертикальный столб дыма, поднимающийся из бронированной машины. Уцелевшая оптика позволяла разглядеть ее во всех деталях обтекаемой формы, чуть колеблющейся под горячим маревом пожара. Незнакомый танк, силуэтом чуть-чуть похожий на помесь «тридцатьчетверки» с «шерманом», но с заметно более крупной пушкой, наклоненной вниз.
– Назад! – поняв, что засмотрелся, командир откинулся от панорамы, пытаясь понять, что теперь делать. Почва вокруг была вся изрыта танковыми гусеницами, буквально вся.
– Сможешь с кем-нибудь связаться?
Стрелок-радист отрицательно покачал головой, мертвенно-бледный в свете аккумуляторного фонарика.
– В рощу, остановиться не выходя из-за деревьев.
Он выбрал более-менее свободное пространство между двух переломанных пушек, вокруг которых валялись, раскинув руки, мертвые фигуры в серых шинелях. Был риск, что кто-то из уцелевших русских артиллеристов или пехотного прикрытия попытается подползти на расстояние броска гранаты, но эта позиция была нужна ему хотя бы на несколько минут.
– Чуть ближе.
Впереди открылось то поле, откуда они пришли, – теперь совершенно неузнаваемое, перепаханное воронками, уставленное горящими танками и транспортерами. Слева, где крайним, почти вплотную к кромке рощи стоял замеченный им дымящий русский танк, не было больше никого, зато на всю ширину фронта атаки стояли мертвые танки его батальона – все еще догорающие, с вырванными катками. Это была не просто артиллерийская засада, это была танково-артиллерийская засада. Русские подпустили их так близко еще и потому, что хотели дать увязнуть в скоротечном обмене выстрелами с минимальной дистанции, одновременно выводя свои танки им во фланг. Сожженный монстр слева был работой «Росомахи-четыре», которая должна была успеть развернуться, еще несколько подбитых, но внешне целых машин стояли перед ним как на ладони, метрах в семистах.
– Три цели слева сорок пять, наводить по ближнему, снаряд бронебойный, не стрелять без моей команды.
Губы бывшего командира батальона скривила нехорошая усмешка. Русские его не видели точно так же, как он их не видел до этого. Ни одного движения вокруг не было. Русских танков не могло быть только четыре, и «тигров» было явно меньше тридцати… Двадцати девяти. Но никто не двигался, не стрелял, не крутился, отбиваясь сразу от нескольких врагов. Тишина была абсолютной, только негромко трещало пламя и дергался на холостом ходу двигатель его собственного танка.
– Огонь… – он подал команду шепотом, словно боялся, что его услышит кто-то лишний. Пушка рявкнула, выпустив снаряд, мгновенной вспышкой расцветший на бортовой броне неподвижного русского танка – ближайшего к ним из тесной группы стоящих треугольником подбитых машин. Тот не пошевелился, не взорвался, не загорелся, просто продолжал стоять, как стоял.
– Танк за ним правее, о-гонь!
Второй танк, по крайней мере, начал нехотя дымить. Ганс-Ульрих ощутил катящийся между лопаток холодный пот. Ситуация была сюрреалистичной. По-прежнему на затянутом густым плавающим дымом поле не было никакого движения. Они выстрелили по третьему танку, так же попали, и так же ничего не случилось. Медленно проведя оптикой по горизонту, задерживаясь на остовах узнаваемых боевых машин, он тщательно разглядывал дымящееся поле. Самоходки, бронетранспортеры, «тигры». Потом снова самоходки. Они стояли почти в том же строю, в каком он оставил их, когда ворвался, стреляя, в мертвую теперь рощу. Между двумя абсолютно одинаковыми останками «тигров», внешне неповрежденных, но неподвижных, появилось какое-то шевеление. Пошатываясь, по полю шел человек, прижимающий руки к лицу. На нем был черный комбинезон, волосы тоже черные. Не отрывая рук, он наткнулся на дымящийся танк, его развернуло, и человек упал на колени, точно так же продолжая закрывать ладонями лицо.
– Назад! Назад! Назад!!! – Ганс-Ульрих понял, что если не закричит сейчас, то произойдет что-то ужасное, страшнее чего быть уже не может вообще ничего, и он закричал то, что посоветовал ему кружащийся по часовой стрелке в глазных яблоках разум.
Танк дернуло, водитель на максимальной скорости вывел их задним ходом на восточную сторону рощи и рывком развернул машину на одной гусенице.
– Полная скорость! Курс на северо-восток, отходим!
Они как могли быстро отошли от рощи, из которой и из-за которой поднимались многочисленные столбы дыма. С этой ее стороны пейзаж был мирным: желтый выцветший луг, очередные скирды, тонкий ручеек, бегущий по дну неглубокого овражка. Подумав, Ганс-Ульрих приказал забирать еще сильнее влево. Одиночный танк, даже тяжелый, в чистом поле не имел почти никакой боевой ценности, если ему приходилось действовать против танков, – а именно эта перспектива сейчас перед ними и стояла. Очухавшийся наконец-то британский майор начал нудным голосом выведывать подробности произошедшего. Ганс-Ульрих с большим трудом удержал желание влепить ему ботинком по потной морде, а потом с нежностью помуссировал мысль пристрелить майора и выкинуть из машины. Но от этой светлой идеи также со вздохом пришлось отказаться.
– Uber Schwere, – сказал он коротко, не отрываясь от оптики.
– Что? – разумеется, переспросил майор.
Штурмбаннфюрер со вздохом подумал, что если после сегодняшнего дня в батальоне появится батальонсфюрер, то в этом будут виноваты не русские, а новые союзники Германии, пользы от которых пока как от козы шпика.
Они потратили несколько часов, выбираясь из полей, отграниченных такими же рощицами, уставленных совершенно одинаковыми скирдами. С максимальной осторожностью обходя разбросанные там и сям небольшие хутора, Ганс-Ульрих в конце концов вывел свой «тигр» к позициям родной дивизии – туда, где она находилась с утра. В нормальное наступление дивизия так и не перешла, поскольку делать это ей было нечем. Русские активно прощупывали ее устанавливающуюся оборону, пытались просочиться между отдельными, не связанными пока между собой опорными пунктами, носились по полям вдали на смешного вида двухосных бронемашинах и легких Т-70, которые как будто что-то вынюхивали, но исчезали при малейших попытках их собственной бронированной мелочи навязать им бой в африканском стиле – только на пашнях вместо барханов. К громадному облегчению командира танкового батальона, сведенного из всех танков дивизии, выдержавших переход, в утренней мясорубке сумели уцелеть целых семь «тигров», их экипажи смотрели на Ганса-Ульриха с его ребятами как на выходцев с того света – впрочем, взаимно. С ним танков стало восемь, полтора взвода, все-таки кое-что. Хотя, если подумать, что на дивизию…
Успели немного обсудить утреннее. Оказывается, его приказа развернуться вправо никто не слышал – видимо, антенну срубило еще до того, как они влетели в ту клятую рощу. Он, как выяснилось, своим рывком ушел из прицелов поползших из-за опушки, как крысы, русских танков. Один из старых танкистов, воевавших, как и он, в первую русскую кампанию, подтвердил его мнение о том, что это были не КВ. Все, конечно, знали, что у большевиков появились новые тяжелые танки «Сталин», – но само собой, во Франции их до сих пор никто видел. А тот, кто увидел, наверняка бы запомнил. Батальону все же удалось сжечь штук десять машин, потом обе стороны поскорее разошлись, воспользовавшись густым дымом, в котором почти ничего нельзя было разглядеть, – это он уже застал. Весь кошмар длился минут десять, не больше.
К полудню к их позициям подошли передовые части пехотной дивизии. Пехотинцы и танкисты с интересом посматривали на их замаскированные ветками закопченные танки, покрытые свежими ссадинами снарядных рикошетов. Расположившийся неподалеку штаб танковой части прислал своего офицера, познакомились.
– Ганс-Ульрих Красовски.
– Фридрих фон Витгенштейн.
– Дрались утром?
– Было такое дело…
– С кем?
– Противотанковые пушки с трехсот-четырехсот метров и тяжелые «Сталины» с тысячи-тысячи двухсот. Потеряли почти три четверти безвозвратно, плюс штурмовые орудия.
– Хреново.
– Это уж точно.
Они оба закурили, чувствуя друг к другу спокойное расположение. Невдалеке, у раскинутой над столами и стульями маскировочной сети, британский майор церемонно раскланивался с щеголеватым гвоздем в американской танковой куртке.
– Ваш?
– Мой, – командир батальона сумел улыбнуться. – В моей машине просидел весь бой, героически наводил пушку. Не сомневаюсь, получит Германский Крест в Золоте, если его еще не отменили.
– А вы?
– У меня уже есть, – штурмбаннфюрер махнул рукой, «яичницу Гитлера» из фронтовиков носили только полные дебилы. Такие, впрочем, тоже бывали, даже в СС.
Сзади ревели и подвывали моторы, подходили колонны тяжелых грузовиков, останавливались поротно, оттуда группами выпрыгивали солдаты в полной выкладке, с ранцами, с винтовками, в болтающихся на бедрах сумках, флягах и ножнах. Приятно посмотреть.
– Откуда вас? – ему стало интересно, откуда, действительно, могла взяться такая ухоженная часть, причем явно ветеранская, посреди всеобщего разрушения.
– Голландия, Арнем, до того Италия несколько лет. Пополнились после сентября, с тех пор нас придерживали для чего-то крупного, даже странно.
– Угу. Этот тип знает?
– Разумеется. К нашим «пантерам» относится с полным презрением, явный тыловик. Я таких траками бы давил, не раздумывая.
– Я тоже. Дал бы в руки гранату или мину-липучку, так, для интереса, и посмотрел, как бы он повыпендривался. Этот англичанин хотя бы не трус, и то слава Богу.
Пехота продолжала разгружаться, вытаскивала из кузовов машин длинные пулеметы, коробки с патронами. Всюду кипела настоящая, нужная деятельность, люди были заняты подготовкой к следующей атаке, которая, как сказал Фридрих, должна была начаться в три. Эсэсовские части кое-как определили позиции русских пушек, в основном на собственной шкуре, немного потеснили слишком уж вырвавшихся вперед и к часу отбили охоту «просачиваться» у настырных русских мотоциклистов. Ганса-Ульриха позвали к рации, выставленной на козлы между машинами.
Это был сам бригаденфюрер, его превосходительство, неглупый офицер, но слишком уж уставший от войны. Обласкав командира бывшего сводного батальона и пообещав ему награды и почести, он приказал ему присоединиться к трехчасовой атаке «пантер» в качестве мобильного отряда с некоторой долей независимости. В принципе, штурмбаннфюрер был согласен с тем, что эта атака имела хорошие шансы – при надлежащей артподготовке по разведанным целям, с авиационной поддержкой, с немедленным продвижением пехоты.
Ремонтники дивизии, которых было теперь больше, чем танкистов, уже присобачивали новую антенну на место срезанной осколком, в лючок на корме подавали снаряды, пополняя опустошенный боекомплект. Тем временем экипажи уцелевших машин сошлись вместе, разбирая по судкам горячее варево из котлов полевой кухни армейских танкистов, на вершине которой орудовал черпаком веселый ушастый повар в косо сидящей пилотке. Слышался гомон голосов, у новоприбывших пехотинцев явно было хорошее настроение. Танкисты отошли в сторону, присели на ствол поваленного дерева, начали, не торопясь, обедать. Потом вокруг рвануло.
Это случилось без всякого предупреждения, без визга и рева, по которому опытный солдат может достаточно точно определить калибр падающего снаряда или мины и то, насколько далеко от него она упадет. Просто одновременно взорвалось все вокруг, воздух вспыхнул и тут же почернел, перечеркнутый летящими в самых разных направлениях крутящимися предметами. Офицеров сшибло, опрокинуло назад, залив горячим супом, прямо перед носом Красовски шлепнулась оторванная в локте человеческая рука, с надетыми на запястье часами. Воздух горел, сухой жар ослеплял и не давал дышать, по телу барабанили комья земли, и сама почва под животом и бедрами раскачивалась и подпрыгивала. Лежащий рядом лицом к нему стрелок его танка лихо подмигнул командиру сначала одним глазом, потом другим. Штурмбаннфюрер удивился – это было странно, поскольку каких-либо эмоций под таким огнем он от себя не ожидал. Но потом все стало ясно, потому что танкист подмигнул ему еще несколько раз и начал, подвывая, приподниматься, совершенно определенно намереваясь бежать. Коротким броском Ганс-Ульрих навалился на него, придавив к земле.
– Куда, урод, куда? Лежать, сволочь, застрелю!
По ним все так же барабанило, грохотало все вокруг, над головой проносились куски железа и поднятого с земли деревянного барахла. Потом тряска почти совсем прекратилась, взрывы ушли в отдаление, а вскоре исчезли совсем. Рядом кто-то пронзительно кричал, на одной высокой ноте, периодически всхлипывая, чтобы набрать воздуха. Громко простучали сапоги пробежавшего человека, кто-то тащил в одиночку носилки, царапающие по земле свободной парой ручек.
– Помогите! Да помогите же! – прокричал молодой голос.
Красовски приподнялся, осторожно оглядываясь по сторонам. Земля была покрыта пеплом и щепками, обломки перевернутых столов были разбросаны по всей округе, разбитая вдребезги кухня лежала на боку. Повара нигде не было видно, но мертвые и живые, ползающие, дергающиеся еще тела в защитного цвета шинелях были разбросаны вокруг как тряпки, без всякого порядка. Кто-то рядом стонал, глухо и утробно, как корова. Ганс-Ульрих Красовски осмотрел своих – слава Богу, все целы. И танки целы, ближайший снаряд рванул, наверное, метрах в тридцати, это машины выдержать могли. Горела лишь пара из рассредоточенных «пантер», но в целом бронетехника отделалась сравнительно легко. Его взгляд наткнулся на лежавшего лицом вверх метрах в пятнадцати офицера, светлые волосы были залиты бурой от пыли кровью. Фридрих фон Витгенштейн. Познакомились, называется.
Командир батальона, пошатываясь, встал, рядом поднимались, отряхиваясь, его танкисты – такие же оглушенные, бледные, испачканные пылью. Раненый впереди перестал стонать, неожиданно замолчав, а кричавшего уже потащили на носилках. Танкисты прибывшей части, изумленно глядя вокруг, стояли небольшими группками, некоторые сидели на корточках, копаясь в телах мертвых. Широкоплечий фельдфебель подошел к телу Фридриха, посмотрел почему-то вверх, присел на корточки, перевернул с натугой. Гансу-Ульриху показалось, что он щупает пульс на шее, – нет, просто отломал половину жетона и спрятал в нагрудный карман, поднялся, пошел к следующему. Попытавшись сосредоточиться, штурмбаннфюрер Красовски возмущенно сбросил с плеча трясущую за него руку. Та не унималась, пришлось повернуться.
– Герр батальонскоммандер, – немолодой майор с орденом на шейной ленте что-то говорил ему, не отпуская плечо.
«Атака… Атака…» – послышалось Красовски сквозь бубнение. Тупо глядя на орден, он механически кивал, не понимая, чего хочет собеседник.
– …Поэтому в три тридцать вы должны со своими танками выйти на исходный рубеж, вам понятно?
Ганс-Ульрих наконец-то уловил конец фразы, состоящей до этого из бессмысленных звуков, и поднял глаза на майора – судя по всему, командовавшего штурмовыми орудиями.
– Воздух!!! – ошалело заорали сзади.
Все попадали на землю, закрываясь руками, перекатываясь и ужом переползая под защиту танковых траков. Вокруг снова завыло и затрещало, так и не успевшая осесть на землю пыль накатилась сверху и полезла в ноздри, и только тогда он наконец понял то, что пытался уловить все последние минуты, когда его подбрасывало и трясло, когда ему мешал этот майор… У русских тяжелые танки могут быть и в отдельных полках. Но когда ты сначала дерешься с тяжелыми танками, а потом попадаешь под залп реактивных минометов, причем широкий, накрывший, судя по всему, позиции сразу нескольких скучившихся в подготовке к наступлению частей эсэсовцев и только-только подошедших армейцев… Это не разведка, это не легкая бригада. Тяжелые танки и реактивные установки вместе, вне зоны прорыва долговременной обороны, могут быть только в одной ситуации. Это корпус. Это наступающий танковый корпус.

Узел 5.2.
13—14 ноября 1944 г.

Русские рвались на запад, перемалывая одну германскую дивизию за другой. К тринадцатому ноября еще только-только начинавший формироваться фронт натянулся как струна, вытянувшись с северо-запада на юго-восток, и мог рухнуть в ближайшие часы. Командование союзными войсками в Европе не хуже немцев понимало, что когда он лопнет, не выдержав перенапряжения, бронированные армады русских танков ринутся вперед на всем его протяжении и остановить их будет уже невозможно. Переговоры с германским главнокомандующим Кейтелем об условиях введения в бой союзных частей велись непрерывно, но американцы и англичане продолжали еще на что-то надеяться и непонятно зачем тянули время. Всем было ясно, что следует немедленно, не теряя ни дня, ни часа, принять окончательное решение – объединить силы полностью, интегрировав уцелевшие еще германские части в свою систему управления войсками, и попытаться сдержать русских хотя бы на юге Германии и Австрии. В воздухе уже шли воздушные бои между американскими дальними истребителями и русскими ЯКами.
– Сегодня?
– Сегодня, – подтвердил командиру предоставившего для него штаб авиакорпуса генерал-майор, заместитель командующего ПВО страны и командующий ее авиацией.
Корпус стоял под польским городом, носившим символичное название Зблево, километров на пятьдесят южнее Гдыни. Сюда стекался сейчас обширный поток информации об американской и британской тяжелой авиации, параллельно с таким же потоком, фокусирующимся в Москве.
Было пять часов утра, над огромным летным полем, уставленным десятками истребителей, стелился чуть светящийся туман, закрывающий бродящих между машинами людей почти до плеч. Скоро должно было светать.
– Не подкачают твои ребята?
Генерал-майор Осипенко обращался больше к себе, чем к комкору в звании полковника, второй месяц ожидавшему генеральского звания, но так его пока и не получившего. Ему ужасно хотелось, чтобы все надвигающееся на них оказалось горячечным бредом, возникающим в его воспаленном, скажем, тифом, мозгу. Очнешься себе на больничной койке, слабый, остриженный, и все вокруг спокойно и хорошо… Мечты идиота.
Корпус, сформированный на базе отдельного полка ПВО еще в августе, был укомплектован и натаскан так, как не готовили даже в предвоенное время. Никогда не воевавших пилотов в нем были считанные единицы, и те с «инструкторским» налетом. Остальные были уже обстрелянными летчиками, и хотя, за исключением Козлова, известных асов в корпусе не имелось, многие полагали, что, когда начнется настоящая драка, таковые вырастут сами собой, пусть и на костях менее удачливых. В корпусе имелся один старый ИЛ-4, непригодный уже для фронта, но дававший летчикам отличную практику заходов и пилотажа на большой высоте, с кислородными масками. Вопреки сложившимся представлениям, советские истребители вовсе не были настолько плохи на больших высотах. Просто им в большинстве случаев нечего было там делать, отдельные перехваты высотных разведчиков были редкостью. Тем не менее еще с сорок третьего кислородное оборудование и радио ставилось на почти все выходящие с заводов машины. Большинство поставленных для новых авиачастей ПВО истребителей были последних месяцев выпуска – и то и другое на них было отличного качества. Тактические замыслы высших штабов привели к тому, что корпуса имели смешанный состав и полки в них делились на ударные и эскортные. Первые должны были непосредственно бороться с четырехмоторными бомбардировщиками, а вторые – связывать истребители прикрытия. Те из старых летчиков, кто еще помнил Халхин-Гол, с подозрением вспоминали тактические разработки для разнотипных машин перед «еще той» войной: скоростные И-16 связывают противника боем, а потом подходят высокоманевренные И-15 и сбивают всех, кто еще цел. Идея была, в принципе, правильная, но настоящие бои не оставили от нее камня на камне. Так и здесь, ко всяким наставлениям и теориям те летчики, которым предстояло идти наверх и драться, относились с философским спокойствием, рассчитывая больше на опыт и здравый смысл – свой и соседей.
Тем не менее в каждом корпусе было по два-три типа истребителей, что серьезно усложняло техническое обслуживание. Хорошо еще, что калибры боеприпасов не менялись уже почти год: 12,7 миллиметра, 20 миллиметров да 37 миллиметров, сотни ящиков таких патронов ждали своей очереди на складах полков. Ох, лучше бы «союзнички» не решились. Ну зачем им это, спрашивается, надо? До Москвы они собираются идти? Не пойдут, не идиоты. Не пускать советские войска в Берлин? Уже не выйдет, Берлин в таком глубоком котле, что соваться туда с запада – чистой воды самоубийство. Но ведь готовятся, шарят вокруг, щупают за коленку, дескать, может сами сдадитесь?
Сдаваться никто не собирался. Корпуса и полки ПВО, обставившие фронт и ближний тыл сетью «редутов» и более старых «пегматитов», постов наблюдателей и дальномерщиков, были изготовлены и накачаны на тему «защиты священных рубежей». Американские армейские ВВС пока действовали небольшими группами истребителей-бомбардировщиков и «охотников» лишь по фронтовым целям, скорее «пристреливаясь», чем действительно работая на полную мощь, и с ними вполне на уровне могла общаться советская фронтовая авиация. Тяжелые бомбардировщики и истребительные крылья эскортных машин американцы пока придерживали, но и они явно дозрели до практического применения. Расценивая стратегическую авиацию как один из наиболее сильных своих козырей, можно было попытаться впечатлить русских одним хорошо поставленным ударом в тысячу-полторы машин – чтобы они осознали наконец, против кого имеют глупость выступать. Так что надежды на то, что накатывающийся вал всеевропейской бойни сам по себе сойдет на нет из-за осторожности, если уж не благоразумия сторон, не оправдались.
– Сегодня, – отстучал в два часа ночи радист, до которого только-только добралась информация, снятая со стола командира немецкой истребительной группы. Радиограмма в пять слов. Позывные, высшая степень срочности, слово «сегодня», конец связи. Никаких лишних деталей не было, потому что бывшие союзнички не баловали немцев большим доверием. Было бы чрезвычайно полезно иметь свою волосатую лапу в разведке Люфтваффе, неоднократно проявляющей невероятную осведомленность в планах американских воздушных армий, – но до нее, увы, добраться пока не удавалось.
Все же за шифровкой из источника в 6-м Воздушном флоте Люфтваффе последовали похожие сообщения из 1-го и 2-го флотов, из штаба воздушного флота «Рейх», позже – из нескольких не имеющих прямого отношения к авиации источников. К четырем утра, когда американцы уже завтракали и проходили инструктаж, слово «сегодня» уже вовсю гуляло по проводам московских телефонов и заставляло дежурных корпусов ПВО будить своих командиров, техников и летчиков, а вместе с ними поварих, вооруженцев, шоферов, аэродромные команды. К пяти тридцати, когда громадные стаи самолетов начали формировать строи последовательно секций, звеньев, эскадрилий, групп и крыльев, закрыв небо над «Серебряной Прожилкой» белыми звездами на правых плоскостях, русские были уже готовы.
Массированный дневной удар проводился силами тяжелой бомбардировочной авиации 8-й воздушной армии США по польским и восточно-прусским портам и железнодорожным узлам. Немцы, оповещенные за пять-шесть часов, пропустили стокилометровую колонну «крепостей» вдоль своего побережья, сопроводив ее эскортом из нескольких десятков истребителей, своего рода почетным караулом. Дюжина реактивных Ме-262 с воем прошла вдоль строя американских «тандерболтов», пилоты которых не проявили никакой реакции, мучительно пытаясь загнать застарелый ужас как можно дальше в глубину сознания. Отвалив, самолеты «гуннов» ушли к береговой черте, но над Данией американцев встретили ЯКи. Русские все поставили на один впечатляющий удар, стянув к северу, наверное, большую часть своей фронтовой авиации. Шедшие в голове американской колонны «мустанги» выложились полностью, проявив себя с лучшей стороны. Выбивая русских одного за другим, они сами, однако, понесли тяжелые, неожиданные потери, и к моменту подхода к Борнхольму контроль над ситуацией был ими почти полностью утрачен.
Именно тогда на тихоходные бомбардировщики набросились похожие на английские «спитфайры» «Лавочкины» и тяжелые варианты ЯКов с вооружением, включавшим помимо пушек еще и реактивные снаряды. «Тандерболты» исчерпали свой боезапас, пытаясь защитить ведомые эскадрильи, но зону отсечения над морем, как оказалось, контролировали звенья двухмоторных ПЕ-3, и было слышно, как кричат те, кого они поймали. Русские большими группами атаковали одну из эскадрилий с края колонны и только после полного ее уничтожения выбирали следующую цель. Психологический эффект этой простой тактики был огромен – все частоты связи отдельных авиагрупп оказались забиты воем гибнущих экипажей. Не дойдя сто километров до Кенигсберга, американцы повернули назад. Поврежденные бомбардировщики, дымя форсируемыми моторами, пытались удержать строй, что давало им шансы на спасение, но один за другим самолеты с зафлюгированными винтами выскальзывали из хвоста колонны, оттягиваясь назад, где их ждала неизбежная смерть. Многие пилоты концевых машин плакали, оглядываясь на исчезающие в облачной дымке позади беззащитные силуэты отставших бомбардировщиков.
Нескольким поврежденным «крепостям» удалось дотянуть до Голландии, Бельгии и даже до Франции, около десяти самолетов сели в Швеции, где их экипажи были интернированы. Потери отдельных авиагрупп были чрезвычайно тяжелыми, особенно среди находившихся в голове колонны, некоторые эскадрильи были выбиты полностью. Всего погибло свыше полутора сотен «летающих крепостей» и «либерейторов» и ненамного меньшее число истребителей сопровождения, на которых русские обращали особенное внимание. Пилоты вернувшихся истребителей утверждали, что им удалось нанести русской авиации серьезный урон, – это подтвердилось при проявке пленок их фотопулеметов, но реальное значение этих потерь для противника оценить было невозможно.
Командование ВВС США внутренним циркуляром объявило о временном прекращении налетов на оккупированную русскими территорию – до полного уяснения политических аспектов новой войны такие потери не оправдывались никакими военными успехами. К датскому побережью несколько раз вылетели скоростные разведчики F-5E «лайтнинг», но четыре машины исчезли одна за другой, и их вылеты тоже пришлось прекратить. К полудню 13 ноября русские, сбросив в море остатки германской 15-й армии Зангена и оттеснив 2-ю английскую армию, достигли Эмдена и вышли на границу с Голландией. Южнее их продвижение замедлилось, армии увязли в сложных маневренных боях в густо пересеченном реками промышленном районе. В этот же день, в качестве меры устрашения, советская авиация нанесла дневной удар тяжелыми бомбардировщиками по Эрфурту – в лучших традициях ранних Люфтваффе или самих американцев и англичан. Средних размеров город, не имеющий столь мощной системы ПВО, как, скажем, Мюнхен или Штутгарт, пал. Несколько сотен ЕР-2 и «бостонов» под прикрытием ЯКов с увеличенной дальностью действия обрушили на него фугасные и зажигательные бомбы, за сорок минут превратив улицы в сплошное пожарище, из которого поднимался вертикально вверх крутящийся огненный смерч. Повторение Ковентри, пусть и в уменьшенном масштабе, заставило многих на Западе задуматься о боевых возможностях советской авиации, которая ранее считалась слабой, плохо подготовленной и вообще неспособной противостоять сильнейшим ВВС мира.
На земле пилоты советских истребительных полков, прилегшие невдалеке от своих машин, так же лежа заполняли формы на боевой вылет. Взлет в семь двадцать, набор высоты – десять с половиной километров к восьми ноль пяти. Положение других формирований относительно их собственного. Управление. Наведение по радио с поста радиолокации. Первый заход. Второй заход. Набор высоты. Отчет по тому, что видел, отчет по тому, что думаешь. Объем писанины не ограничен, и можно быть уверенным, что ее прочтут все, кому положено, и с максимальным вниманием. В тех частях глубинной ПВО, которые нацелены на противодействие тяжелым бомбардировщикам, может быть только один вылет в день, но его хватает выше крыши.
– Лучше бы я в ударной группе оставался… – невысокий, полноватый летчик, не похожий на пилота-истребителя, но воюющий именно в истребительной авиации уже третий год, говорил в небо, даже не трудясь вернуть в нормальное положение закатившиеся под веки зрачки, – не было сил. За вылет он потерял килограмма три, вместе с потом. – Два таких вылета, и буду выступать за ВВС рулевым на «восьмерке». Или жокеем. Оторвут с руками…
– Сначала здесь задница оторвется… От перегрузок. Ох – Его ведомый лежал в полуметре, раскинув конечности наподобие креста Андрея Первозванного. Болел каждый сустав и каждая связка, даже и не знал, что их так много в организме.
– Руки бы поотрывал тому, кто трепался, что у «мустангов» на перегрузках оружие отказывает… Засунул бы его к себе за бронеспинку, и пусть бы служил пулеулавливателем, трепло базарное. Не помнишь, кто это был?
– Не… Ничего не помню… Помню, что меня Николаем родители назвали, а кто такие, зачем… Уже не помню. Ой, мама…
– Вот именно…
Они полежали еще минут пятнадцать, совершенно молча, остывая и расслабляясь. Подошел адъютант полка, собрал бумаги, молча прикурил по папиросе, всунул в рот каждому.
– Благодетель… – блеющим голосом проговорил комэск. – Водички принеси холодненькой, не сочти за труд. А то сдохну.
Адъютант, повоевавший на ЯКах летчик, кисть которого была в свое время исковеркана пулей немецкого крупнокалиберного пулемета, не обидевшись и не возмутившись, кивнул. Через пять минут к лежащим офицерам подбежала худенькая девушка с погонами младшего сержанта, прижимающая к груди глечик с молоком, обернутый коротким полотенцем. Оба летчика только застонали, приподнимаясь.
Молоко было холодное, невероятного вкуса. Струи, протекающие между лязгающими до сих пор зубами, стекали за расстегнутый воротник гимнастерки, на бочкообразную грудь капитана, сержантша засмотрелась. На высоте было минус сорок или пятьдесят, не спасали ни унты, ни шерстяное белье в три слоя, ни обогрев кабины, ни спирали термокостюма, шнур от которого втыкался, как пуповина, в гнездо на борту «Яковлева». В среде высотников ходила легенда о северянине-торпедоносце, у которого уже на боевом курсе мелким осколком замкнуло нагревающую спираль на спине, и он сумел добраться до нее только завершив заход и выйдя из-под огня, получив ожоги, мало совместимые с летной карьерой. Другая страшная история была про истребителя-перехватчика, который обмочился, когда на него внезапно сделали заход посреди чистого неба, и ему сожгло закоротившей спиралью кожу на бедрах (и хорошо еще, если не кое-что другое). Несмотря на эти страсти, американский ленд-лизовский термокостюм считался даром судьбы. Перенести минус пятьдесят по Цельсию, как и оттаивание после него, ни один человек без крика не мог, несмотря на весь антураж и гонор «кондовых сибирских мужиков». Не тот уровень.
Капитан наконец-то оторвался от глечика с молоком, кивнул головой на ведомого, делающего глотающие движения кадыком. Сержантша быстро приняла, передала лейтенанту, не дав ему сделать ни одного лишнего движения.
– Как там, в штабе? – вопросил комэск, растягивая гласные, как человек, которому и лишнее-то слово в тягость.
– Пишут, считают, – младший сержант смотрела на капитана со смесью ужаса и восхищения. По фронтовой привычке комполка вывел радиообмен на динамик, подвешенный на сосне чуть в стороне от штабного угла. Туда, после взлета, стеклись техники и аэродромщики, дело у которых не ближайшие часы оставалось только одно – ждать. «Чтобы знали», – объяснил командир сурово-подозрительному по определению особисту. Под его бдительным взором ни разу не поднимавшиеся в воздух, кроме как в чреве «Дугласа» при последнем перебазировании, технари и сжавшиеся за их спинами аэродромные девчонки получали достаточно полную картину произошедшего в воздухе, от первого «Твою мать!» летчика, увидевшего строй «крепостей», до облегченного «Сели…» последнего из оставшихся в живых, вернувшегося на свой аэродром.
Зрелище протянувшейся на всю видимость вереницы «коробочек» американских бомбардировщиков ввергало в ступор. Двенадцать «летающих крепостей» либо идущих в нижнем эшелоне «либерейторов» составляли одну эскадрилью. Три эскадрильи, тридцать шесть машин, составляли группу, две пли три группы – крыло из семидесяти двух или ста восьми бомбардировщиков, построенных косым трехмерным ромбом, способным встретить сотнями стволов атаку с любого направления. И такие «коробочки» шли и шли, как фаланга гоплитов, с запада на восток – насколько хватало глаз.
На обычной войне действия одного летчика, каким бы он выдающимся асом ни был, не имеют почти никакого значения. Даже сбившие за два-три года войны до полусотни вражеских самолетов асы фактически не оказывают на ход войсковых операций никакого влияния, и только постепенное накопление на каком-то участке невосполнимых потерь с течением времени может к чему-нибудь привести. Точно так же, когда корпус выбрал себе американское бомбардировочное крыло, не слишком прикрытое истребителями, и начал заходы на него, отдельные сбитые или вывалившиеся из строя «крепости» уменьшали оборонительную мощь противника совсем ненамного. Несколько ЯКов сбивалось в каждой атаке – в обмен на повреждения, которые огромные и живучие четырехмоторные машины получали от их огня. Слава Богу, все пилоты имели строгий приказ, будучи подбитыми, не пытаться спасти машину, а покидать ее с парашютом. Это несколько снимало груз с плеч летчиков, самолеты которых были почти не защищены. Заводы выпускали достаточно моторов и планеров, чтобы пополнять воюющие полки, но брать опытных летчиков было уже неоткуда – резервы фронтов были выскоблены до дна.
После второго захода – сверху вниз и сзади наперед через четкий строй бомбардировщиков – первая эскадрилья оказалась над поднимающимися откуда-то снизу «мустангами» и с облегчением занялась своей прямой обязанностью. Драку с тремя-четырьмя десятками американских истребителей летчики полка восприняли как подарок неба, это было более благодарным занятием, чем бессмысленные атаки на застилающие небо порядки бомберов, которым вооружение легких «красавиц» было как слону дробина. Если два остальных полка корпуса, вооруженные ЯК-9Т с 37-миллиметровой пушкой и «эрэсами», имели хорошие шансы сбить В-17 несколькими удачными попаданиями, то единственная 20-миллиметровая пушка ЯК-3 вкупе с парой крупнокалиберных пулеметов должна была поливать даже одиночный бомбардировщик как из шланга, чтобы чего-то добиться. С истребителями все было понятнее и проще: высота, скорость, маневр, огонь. Зашел в хвост – сбил. Дал зайти в хвост себе – прощайся с жизнью. В стремительных серебристых «мустангах», раскрашенных кольцами и квадратами, было много общего с советскими ЯКами, как есть много общего в силуэтах акулы и дельфина, выточенных эволюцией ради единой цели – подвижности. Разделившись сначала на звенья, потом на элементы, американцы приняли навязанный им бой, вовсе не пытаясь, вопреки стандартной тактике советских истребителей, обязательно сорвать атаку на свои бомбардировщики. У бомбардировщиков была своя работа, у истребителей была своя. Бой шел на равных, долгий и упорный, новичков в нем, похоже, не было ни с той, ни с другой стороны. Истребители крутились, переворачивались, пикировали друг за другом до самой земли, стреляя. У капитана отказало сразу все оружие, и он потерял секунды, пока на ощупь, не прерывая каскад фигур пилотажа, искал тумблер дублирующей цепи предохранителей. За это время к нему в хвост зашла американская пара. Ей хватило бы и одной секунды, чтобы его сшибить, но по «мустангам» очень вовремя шарахнул его ведомый – не попав, но заставив уйти вниз. Теперь они сами спикировали за этой парой, непрерывно оглядываясь, чтобы сзади снова никто не пристроился. Променяв высоту на скорость, «мустанги» разогнались до совершенно невероятных скоростей, но капитан с ведомым, открыв рты и мыча от непереносимой боли в ушах, висели у них на заднице, как пара легавых на хвосте у лисы.
– Крылья! Крылья! – орал лейтенант, согнувшийся в своей кабине в ожидании треска, которым будет сопровождаться разрушение конструкции ЯКа.
Американцы начали выходить из пикирования на двух тысячах метров, по-прежнему держа строй. Комэск сам не был уверен, отвалятся у его машины крылья или нет, – но раз не отвалились у «мустангов», то должны выдержать и у «Яковлевых». Медленно и аккуратно, миллиметр за миллиметром он выбирал на себя ручку управления, уменьшая угол, под которым разогнавшаяся машина неслась к покрытой черными полосами уже различимых деревьев земле. Чуть дрогнет рука, и все – последнее, что услышишь в жизни, будет треск лопающегося металла…
Они вышли из пике в трехстах метрах от земли, почти без просадки, аккуратно, как в аптеке. «Мустанги», пилоты которых, видимо, плохо соображали после перегрузок, начали набирать высоту. Используя резерв скорости после пикирования, советским истребителям удалось сблизиться с ними на четыре десятка метров. Капитан оглянулся вправо – ведомый шел на своем месте, только чуть пониже.
– Твой правый, мой левый, потом вправо! – успел крикнуть он, и оба одновременно открыли огонь по плавно перемещающимся в прицелах самолетам. У них было на это полсекунды, потом дистанция сократилось так, что самолетам пришлось резко взять в сторону, чтобы не столкнуться в воздухе.
Резко развернувшись, оба ЯКа снова зашли к американцам в хвост, расстреливая истекающие белым дымом машины, уже валящиеся вбок. Потом произошел эпизод, который заставил капитана несколько смутиться. Он открыл огонь из пулеметов, чтобы активировать фотопулемет в крыле, и четко видел, как пули раздирали обшивку падающего «мустанга». Уже можно было выходить из пике, но он продолжал, давая короткие очереди толчками большого пальца на кнопку электроспуска, держаться за американцем. С вражеского самолета вдруг сорвался сброшенный фонарь кабины, улетевший влево, и летчик, как чертик из табакерки, высунулся наружу, приподнимаясь на локтях. В это мгновение в «мустанг» вошла последняя очередь, и летчика вновь вдернуло внутрь. Войдя в штопор, самолет ввинтился в землю, в одной вспышке превратившись в полыхающее месиво металлических листов. Второй истребитель рухнул в километре, пилот успел выпрыгнуть. Если бы не слишком маленькая задержка, выставленная на фотопулемете, капитан не стал бы стрелять по обреченной машине, и летчику, возможно, хватило бы высоты спастись. Комэск не испытывал большого стыда или чего-то в этом роде – просто некоторую досаду. Убивать непреднамеренно на такой огромной войне было глупо.
– Никола, к штабу зовут.
Задремавшего уже капитана подергал за рукав старлей из его эскадрильи. На ходу протирая глаза и удивляясь, как он мог уснуть в такую холодину под открытым небом, он пошел в ту же сторону, куда тянулись, вяло обмениваясь взмахами рук, остальные. Полк потерял шесть человек и десять самолетов, на его счет были записаны один достоверно сбитый В-17 и семь «мустангов». Фактически баш на баш.
– С почином всех…
У командира, не участвовавшего в вылете, был такой же усталый вид, как и у всех остальных.
– Мерси, – вяло отозвался один из летчиков. Остальные даже не нашли в себе сил засмеяться.
– Звонили с корпуса, Литок со сломанной ногой лежит у них… Сима имеет пулю в бедре и тоже, таким образом, из дела выходит. Значит, завтра пойдут трое стажеров и я. Технику из корпуса перегонят…
– Как остальные? – поинтересовались негромко.
– По-разному… Парашюты по всему небу висели. Поляки двоих американцев дубьем забили.
– Обалдели совсем.
– Да нет, сами подумайте – они немцев за пятки кусали до крови столько лет, а тут только вроде скинули с себя, так их снова бомбить начинают. «Освободители». Ясно, звереет народ. Странно, что в ПВО польских частей нет…
– Правильно, что нет. Кто знает, чего от них ожидать!
– Брось, поляки не первый месяц уже летают.
– Вот и пусть летают. Только от нас подальше.
– В 907-м ИАПе лейтенант «крепость» с концами таранил.
Командиру полка не понравилось направление, которое принял разговор, и он поспешил сменить тему.
– Жив?
– Нет, насмерть. Осипенко обещал к Герою представить посмертно.
– Зря он…
– Кто знает… Может, ранен был или с управлением не справился. Сейчас не сорок второй.
– Все равно зря. Бывает, когда действительно надо, как Талалихин, но тут, наверное, не тот случай…
С этим можно было поспорить. Отвыкшие от значительных воздушных боев американцы были весьма впечатлены действиями советской авиации, особенно ее настойчивостью. Система ротаций, призванная держать перед носами американских экипажей сладкую морковку возвращения домой, привела к тому, что сокрушившие Люфтваффе истребительные асы или разъезжали по стране с кампаниями по продаже бумаг военных займов, или служили инструкторами в учебных полках. Некоторое количество пилотов со значительным опытом воздушных боев находились на инспекторских или штабных должностях в действующей армии, и лишь очень немногие – в должностях командиров эскадрилий, непосредственно связанных с боевой деятельностью. Тем не менее летчики американских истребительных частей искренне считали себя лучшими в мире. Несколько совершенных за день таранов потрясли их не меньше, чем сам факт того, что советские ВВС способны драться с ними на равных. Бомбардировочные эскадрильи нередко несли тяжелые потери, но в последние месяцы – почти исключительно от зениток. Как стало ясно из отчетов, представленных командованием Люфтваффе после «сепаратной капитуляции» (термина, позволяющего законникам говорить о соблюдении Касабланкских принципов), немцы накапливали силы для «Grosse Schlag», удара по бомбардировщикам двумя тысячами истребителей, которые должны были нанести 8-й воздушной армии высокие одномоментные потери, заставившие бы ее прекратить операции на длительное время. Считалось, что к такому может привести потеря пяти тысяч членов экипажей за один вылет. Примерно то же самое совершили вместо немцев русские, подняв в воздух свыше двух тысяч истребителей. По ценам конца сорок четвертого года, один В-17 стоил около 240 тысяч долларов, В-24 – почти 370 тысяч. Русские цены в рублях сравнивать с долларами было сложно, но две-три сотни сбитых 13 ноября ЯКов и «Лавочкиных» были в целом адекватны «мустангам», стоившим пятьдесят одну тысячу, и «кингкобрам», стоившим сорок шесть. Не нужно было иметь бухгалтерское образование, чтобы сосчитать, что прежняя тактика войны в воздухе чисто с финансовой точки зрения против русских делалась невыгодной. Следовало придумать что-то иное.
Свои пять копеек в виде трети миллиона долларов Объединенному командованию сэкономил пилот шестой эскадрильи «Чапаева», встретивший на пятьдесят шестой параллели патрульный противолодочный «либерейтор», взлетевший с ирландского побережья. Официально Германия, конечно, капитулировала, но командиры субмарин были хозяевами своей судьбы, и несколько из них по согласию с командами решили прорываться в Южную Америку – вместо того чтобы добровольно отправляться в концлагеря под надзор британцев. Выходом было бы затопить лодки у родных берегов, как капитулировавший Флот Открытого моря в Скапа-Флоу после поражения в Первой мировой, но новые хозяева объявили, что попытка уничтожить собственные корабли будет караться как военное преступление, и потрудились довести эту информацию до всех лодок в море, зашифровав донесение положенным по времени кодом. Когда шифровальные машинки выдали в центральных постах подводных лодок это сообщение, подписанное адмиралом Муром, многие командиры осознали, что в Норвегии им делать нечего.
Патрульные самолеты имели инструкции топить лодки, направляющиеся на юг, и пропускать, облетев, те из них, кто, подчиняясь приказу, двигались на север и запад. Они были вооружены и тщательно обшаривали океанскую поверхность радарами и биноклями, разыскивая последних отчаянных «мальчиков Деница». К чему они не были готовы, так это встретить посередине Атлантического океана истребитель с мотором водяного охлаждения. К счастью для советской эскадры, оказавшейся далеко в стороне от маршрута В-24, старший лейтенант Кутахов, выполняя свой первый в походе разведывательный полет в поисках чего-нибудь полезного, заметил англичан первым.
Воздушная война над морем имела свои особенности. Заметить идущий над водной поверхность самолет, находясь выше его, было чрезвычайно сложно. Другое дело, если его силуэт проецировался на фоне неба. «Либерейтор» был, однако, крупной машиной, да и сам капитан имел задачу поиска надводных целей – поэтому за всем, что находилось ниже его, он наблюдал особо пристально. Англичанин делал, видимо, то же самое, не ожидая опасности сверху. Теоретически к нему можно было попытаться подобраться поближе, рискуя нарваться на прицельную очередь в упор, когда стрелки наконец заметят противника. Но связываться в одиночку с хорошо защищенной машиной, вполне способной за себя постоять, старшему лейтенанту очень не хотелось. Полет над океаном на колесной машине был опасен сам по себе, а тесный контакт с крупнокалиберными пулеметами бомбардировщика в двухстах милях от родной взлетной палубы имел знак равенства с графой «пропал без вести». Никто и не узнает, что с ним случилось, потому что нарушить радиомолчание он имел право только в случае обнаружения целей, которые не будут ждать его возвращения на «Чапаев».
Уйти и не рассказывать никому? Атаковать и положиться на везение? Мучаясь и раздумывая, старший лейтенант все же ушел в сторону, подальше от взгляда не вовремя поднявшего глаза вверх стрелка. Через два с половиной часа его ЯК-9ДД с крупной белой тройкой на фюзеляже сел на палубу авианосца. Проделав все положенные послепосадочные процедуры, старлей выскочил из кабины на крыло, спрыгнул вниз и, не дожидаясь помощи механиков, сбросил парашют, трусцой подбежав навстречу подходящему комэску-шесть.
– Нормально все?
Тот был спокоен, хотя несколько насторожился при виде бросившего свою машину вернувшегося из полета разведчика. Обычно летчики оставались в кабинах вплоть до спуска их машин в ангар.
Старший лейтенант наклонился к его уху и шепотом произнес несколько слов.
– Где? – спросил командир эскадрильи, протягивая ладонь. Тот раскрыл планшет и показал на жирную стрелку за желтоватым целлулоидом – место, где он встретил патрульный самолет, его курс и подписанную рваным курсивом высоту.
– К хозяину, – подумав, сказал комэск. – И к Осадченко. С докладом. Медленно и спокойно.
Они поднялись в комнату инструктажа, пустую сейчас, обвешанную плакатами с самолетными силуэтами и таблицами технических данных. Сняв телефонную трубку, майор через оператора связался с Покрышевым, и тот через десять минут подошел к ним.
– Ну что? – спросил командир авиагруппы, закрыв за собой дверь.
Расстелив на столе карту, старший лейтенант во второй раз показал место, где он встретил англичанина, и объяснил причины, по которым не стал с ним связываться. Балтийцам была известна история, когда командир подводного минного заградителя был обвинен своим военкомом в трусости за то, что не захотел обстрелять из 45-миллиметровой пушечки вражеский порт. Старлей надеялся, что с ним такого не случится, – но некоторые сомнения все же имелись, и он с тревогой следил за сменой выражений на лице полковника.
– Правильно сделал, – наконец сказал тот. – Нам он не помеха, а тебя сшибить бы мог. Или шухер бы поднял не вовремя. Сейчас-то все тихо. Надводников никаких не видел?
– Нет.
– А подводных лодок?
– Тоже нет. Вообще за весь полет никого, кроме этого «либерейтора».
– Плохо… Горючку жгем со страшной силой, а толку ноль. Завтра еще по вылету, и все. Попрошу адмирала, чтобы «коры» гонял больше, чем нас, командир с этим тоже согласен.
– Ну, ни одной капли из своей горючки мы пока не сожгли.
– И это верно.
«Чапаев» действительно пока заливал в баки разведчиков только бензин из принятых на ангарную палубу бочек – бомбы замедленного действия, ждущей единственного раскаленного осколка, чтобы прикончить корабль. Таковы были компромиссы, на которые пришлось пойти для того, чтобы приспособить корабли для океанского похода. Топливо взяли в такой перегруз, что в первые двое суток после выхода волны свободно перекатывались через полубаки, заливая ледяной водой помещения под ними. Но все три корабля вырабатывали в первую очередь мазут из носовых цистерн, и постепенно, одновременно с улучшением погоды, их мореходные качества стали приходить в соответствие с нормой.
Информация о замеченном Кутаховым самолете была доложена сначала командиру авианосца, а затем командующему эскадрой. К этому времени прошло уже три часа с момента их встречи над водной пустыней, и никаких тактических последствий это событие не имело, но Левченко к вечеру выдал «рекомендацию» для «Чапаева»: быть готовым к встрече следующего противолодочного, как правильно было понято, «либерейтора» с бортовым радаром, а всем кораблям – усилить наблюдение за воздухом, как с помощью технических средств, так и визуальное.
Левченко целенаправленно искал в Атлантике американский войсковой или смешанный конвой с неизвестным индексом, неизвестным составом охранения и вообще являющийся одним большим неизвестным. Единственным показателем, который удалось узнать советскому командованию, было наличие в его составе бывшего лайнера «Аквитания», ныне войскового транспорта, доставившего 28 октября из Нью-Йорка в Гринок 422-й и 424-й полки американской 106-й пехотной дивизии и теперь возвращающегося обратно – за новым пополнением для американских войск, несущих значительные потери в Центральной Европе. Перехватить и утопить войсковой транспорт было звездной мечтой любого капера, но такой успех являлся маловероятным, поскольку завеса секретности, окружающая переброску военных частей морем, сбоев практически не давала. Да и охранялись подобные конвои весьма сильно. Так что оставалось надеяться на некоторый шанс обнаружить пустой войсковой транспорт с легким охранением, направляющийся предположительно с эскортом эсминцев прямо в Гудзонов залив. Вообще северная треть Атлантики между Ирландией и Ньюфаундлендом должна была кишеть идущими в разных направлениях конвоями, отдельными транспортами, эскортными группами противолодочных поисково-ударных групп, но ничего этого пока не было видно. Спускающиеся к югу советские корабли находились посреди простирающегося на сотни миль водного пространства, без единого клочка суши. Проскальзывающие по их поверхности сделанные из стали искусственные куски земной тверди были преходящими, существующими секунды по меркам громадного, вечного океана.
Начиная с 14 ноября, когда эскадра пересекла пятьдесят пятую параллель – широту Ньюкасла и Каунаса, – началась настоящая работа для экипажей гидросамолетов. На «Советском Союзе» их было четыре, на «Кронштадте» – два, и еще перед рассветом бело-голубые снизу и темно-синие сверху машины были выпущены в воздух. Каждый запуск с катапульты был непростым и опасным событием, в мирное время на крейсерах собиравшим немало зрителей. Цикл подготовки, пройденный эскадрой, сделал такие запуски более-менее рутинными, и утренний не отличался от них ничем, кроме массовости, – все шесть самолетов ушли в небо в течение получаса, широким веером покрыв южную часть горизонта, разрубленную пополам просвечивающими косыми лучами солнца. Бомб они не несли, используя сэкономленные десятки килограммов как «плату за проезд» на еще несколько десятков километров.
Слетали они, однако, безрезультатно и вернулись к тому моменту, когда эскадра насчитывала не три, а уже четыре корабля. Левченко, рассчитывая все же на перехват крупного конвоя и неизбежную после этого гонку со временем, вывел их к «Бакинскому Комсомольцу», собираясь пополнить уже на треть израсходованные даже на линейном крейсере запасы топлива. Нелегкие манипуляции с подвешенными на грузовых стрелах шлангами, передаваемыми с борта на борт на малом ходу, были несколько раз отработаны в Финском заливе, но океанское волнение, хотя и умеренное, по местным меркам, довело процедуру до пытки. На передачу всех шлангов на «Чапаев» ушло почти сорок минут – вдвое больше, чем положено по нормативам, в свое время успешно сданным и принятым. Топливо авианосец принимал четыре часа, заметно осев. Каждую секунду, однако, стоявшие наготове, поглядывавшие на мостик матросы готовы были резкими движениями разводных ключей свинтить шейки переходников, по которым в цистерны бывшего легкого крейсера перекачивался густой флотский мазут. К двум часам дня «Чапаев» закончил, и его место по борту «Комсомольца» занял линейный корабль. На двух других выделенных для операции танкерах имелось оборудование для дозаправки одновременно двух кораблей, побортно – но как раз этот танкер был исключением. «Кронштадту» времени до захода солнца не хватило, а включать палубное освещение никто, разумеется, не собирался. Вместо этого эскадра снизила ход, идя на юг вместе с танкером, чтобы продолжить дозаправку утром. В темноте его низкий силуэт был похож на авианосец, что могло вдобавок отвлечь подводную лодку, случись она рядом.
Так закончился день 14 ноября в месте, где не было других ориентиров, кроме иногда просвечивающих через редкие разрывы в облаках звезд.
Назад: Узел 4.1. 23 октября – 7 ноября 1944 г.
Дальше: Узел 5.3. 15—16 ноября 1944 г.