Воздушный бой редко бывает легким. Не был он легким и в этот раз – ни для кого, даже для американцев, и так-то сразу же получивших двукратный перевес.

Все началось, по меркам летчиков, сравнительно поздно, но все же утром. В 8 часов 20 минут 21 февраля звено одного из полков 14-й истребительной авиадивизии китайских народных добровольцев в составе 6 истребителей «МиГ-15бис» поднялось на перехват одиночного авиаразведчика интервентов. Сначала предполагалось, что разведчиком является «RF-80» – скоростная реактивная машина, созданная на базе устаревшего в первый же год войны истребителя «Шутинг Стар». Но к 8:33 разведчик был достоверно опознан оказавшимся прямо по ходу его маршрута наземным «постом оповещения» как «RF-86». Наблюдатель был опытный, и ему можно было верить. Кроме того, этот вариант выглядел более естественным. Поршневые машины-разведчики, вроде регулярно работавших в прифронтовой полосе «RB-26» и «RF-51», китайские и корейские летчики уже научились неплохо перехватывать. И хотя с реактивными самолетами справиться значительно сложнее, шансов уцелеть при встрече с «МиГами» у «RF-80» тоже было немного.

Впрочем, командир китайского авиаполка, возбужденный появлением потенциально доступного его «весовой категории» противника, не сомневался, что если радиометристам удастся точно навести его звено, то с одним «Сейбром» они справятся совершенно без проблем. В короткой боевой истории дивизии имелось уже несколько подобных эпизодов, отмеченных теперь рядом обгоревших табличек, содранных с обломков вражеских машин и прибитых ко входу в столовую ее штаба. Несколько смущало, что этот разведчик идет без прикрытия в светлое время суток, но в последние недели американцы почему-то поступали так все чаще и чаще. Насколько Тьюан-чанг Чжу знал, интерпретировать такое поведение штаб Объединенной воздушной армии пока не мог, но выгоды от подобной странности и для их дивизии, и для остальных пока оказалось действительно немного. Несмотря на отлично, по общему мнению, организованную сеть постов ВНОС, а также все большее насыщение системы фронтовой и объектовой ПВО современными радарными системами и техниками и операторами, подготовленными советскими инструкторами, сложный рельеф местности и высокое качество тактической и летной подготовки пилотов противника приводили к тому, что перехватывать и сбивать разведчиков удавалось пока не так часто, как это теоретически можно было ожидать. И все же, это был хороший шанс.

– Кии-Ии… Кии-Ии…

Командир звена, опытный боевой летчик, имевший «за ремнем» уже с полдюжины воздушных боев с самолетами агрессоров и две победы «в группе», общался с ведомыми и с командным бункером полка короткими отточенными фразами. Нескладный, худой и угловатый северянин с сильной примесью уйгурской крови, он преображался в воздухе, превращаясь в уверенного в себе и своей машине бойца, разговаривающего с врагами на том языке, которым с ними положено разговаривать, защищая небо братского народа: языком пороха и стали. Напыщенно, но точно…

– Товарищ командир полка Чжу, – сказал сзади солдат-телефонист. – Полковой радиолокатор принял разведчика. Курс тот же, высота одиннадцать тысяч.

– Что соседние посты? – поинтересовался командир полка, наморщив лоб. Ему не надо был смотреть на карту, чтобы представить положение вражеского самолета в корейском небе. Этот участок пространства он знал не хуже, чем оставшийся далеко за спиной родительский дом, сожженный японскими оккупантами и теперь заново отстроенный с его помощью.

– Ничего.

Разведчик, похоже, набирал высоту. В этом не было ничего странного, но удивляло постоянство курса. Можно было вспомнить, что они отучили врагов по пять минут летать неизменными курсами уже давно, когда в воздухе появились способные догнать почти кого угодно советские «МиГи». Но командир полка просто пожал плечами. Если американцу надоело жить – это его собственная проблема. При желании можно было наскоро придумать легенду о том, что летчика, возможно, обвинили в трусости, и теперь он стремится доказать, что не боится пилотов китайских и корейских ВВС. Или он на самом деле храбрец и уверен, что перехватить его сложно. В любом случае, он сильно рискует: шестерка новых «МиГов» – это очень много. Хотя… Сколько стоит самолето-вылет полного звена реактивных истребителей в их условиях, командир полка вполне себе представлял.

Разведчика обнаружила радиолокационная станция, по поводу которой в дивизии ходили упорные слухи о том, что ее обслуживают советские товарищи – настолько эффективно она работала. Сбоев, разумеется, хватало и на ней, но вот с полгода назад станция поставила рекорд обнаружения одиночной низколетящей цели, не побитый во всей армии до сих пор. На четырех тысячах метров она могла взять разведчика, даже такого малоразмерного, как «RE-86», километров с семидесяти – разумеется, лишь в тех секторах, которые не были затенены склонами соседних сопок. Но сейчас полк «принял» цель, и теперь многое зависело от подготовки персонала их собственной радиолокационной станции – а им предстояло еще много учиться, чтобы хотя бы приблизительно дорасти до уровня «соседей».

– Кии-Ии…

Командир полка подумал, что старший летчик придирается к своему ведомому, второму номеру звена. Этого пилота он тоже хорошо знал и относился к нему с большим уважением. Но что-то в его поведении командиру звена сегодня не нравилось, заставляя нервничать и повторять позывной ведомого раз за разом. В воздухе уже находились «МиГ-15» их полка, но у них должно было быть не так много топлива, поэтому Чжу и отдал приказ о взлете «МиГ-15бис». Летчикам полка были отчаянно нужны летные часы – и в первую очередь часы пилотажа на наиболее современном истребителе из всех, состоящих на вооружении ВВС НОАК. В итоге боевой вылет со сравнительно невысоким риском, даже вне зависимости от того, удастся ли сбить разведчика, окупался уже сам собой. Не удастся в этот раз – удастся в следующий, когда враг уже точно не будет уклоняться от боя.

– Товарищ командир полка Чжу, пост ВНОС № 9 сообщает, что принял условный сигнал со стороны деревни Миа.

– Хорошо, – отозвался Чжу, покосившись на второго связиста, непрерывно обменивающегося короткими репликами с телефонистом продолжающей успешно вести американца радарной станции. Американец вошел в инверсионный слой, и его должно было быть отлично видно. Теперь планшетист вел прокладку, и молодой штабист в ранге командира взвода, во френче, разорванном по спине наискосок и аккуратно зашитом не слишком подошедшими по цвету нитками, склонялся над плексигласовой плитой, чернильным карандашом быстро вписывая эшелоны разведчика и рвущегося к нему звена перехватчиков напротив индексов радиометрических ориентиров, отстоящих друг от друга на считанные километры.

А потом все кончилось. Разведчик поднялся еще выше, тянущийся за ним след растаял, а через минуту его потеряли из виду и с земли. Как раз в этот момент полковая РЛС засбоила в очередной раз, и к тому моменту, когда ее операторы снова увидели «RF», он, как оказалось, уже поменял курс, и звено перехватчиков с ним разминулось. Сам же он то ли увидел их в инверсионном слое самостоятельно, то ли получил наводку с какого-то из находящихся в Западно-Корейском заливе боевых кораблей интервентов, но к тому моменту, когда комполка восстановил ориентировку своего звена, разведчик уже уходил на максимальной скорости на юго-восток.

Несколько минут перехватчики продолжали преследование. Единственным обнадеживающим моментом было то, что вскоре американец довернул чуть восточнее, – это позволило чуть сократить разделяющее их расстояние. Но все же этого оказалось мало, догнать облегченный скоростной «RF-86» не удалось, и вскоре командир полка вынужден был констатировать, что на этот раз у них не вышло ничего. Погоня на максимальной скорости по маршруту, напоминавшему вытянутую с севера на юг дугу, слишком быстро съедала запасы топлива, поэтому он разрешил своим срезать курс, пройдя над заливом. Это оказалось ошибкой.

Запретов на пересечение береговой черты либо определенных линий на картах китайским и корейским авиачастям не ставилось, но риск выхода из-под «зонтика» прикрытия советских истребителей был определяющим: исключая легкие ночные бомбардировщики, к линии фронта и даже просто к прифронтовым объектам машины вылетали настолько редко, что это каждый раз считалось событием.

За годы своей службы командир полка Чжу сталкивался с добровольцами «северного соседа» не один раз – и в воздухе, и на земле – и знал, на что можно было рассчитывать, когда чувствуешь в кабине идущего тебе на помощь истребителя русского или украинца. Узнаваемый, по его мнению, почерк советских пилотов бывший деревенский кузнец провинции Хэбэй, за шестнадцать лет почти беспрерывной войны выросший от рядового пилота до командира полка реактивных истребителей, по мере сил пытался перенять и сам. То, что ему это уже неплохо удается, он слышал не один раз и даже начинал подумывать, что это может быть и правдой. Но сегодня он был на земле и мог только ждать. Примитивный, полкового уровня, «стол боевого управления» заменял ему АСП – тот автоматический стрелковый прицел, который ставили на поставляемые в Китай и Корею «МиГи». Уже расслабившись, командир полка размышлял о том, что пошедший наперерез наглому разведчику командир звена тоже имел в своих рефлексах что-то такое, что могло со стороны заставить принять его за выпускника знаменитой Качи, Алма-Атинского или Оренбургского летных училищ, хотя у того, в отличие от Тъюан-чанг Чжу, это было врожденное: такому приходилось лишь по-хорошему завидовать… И как раз в этот момент все и произошло.

Полковой радиолокатор опять отключился на минуту или полторы, но планшетист вел прекратившее набор высоты звено «МиГов» «по счислению»: тому оставались считанные минуты до береговой черты. Командир звена уже перестроил свою шестерку в широко растянутый по фронту пеленг, и командир полка, услышав краткую, не потребовавшую повторения команду в динамике, одобрил решение своего офицера утвердительным кивком. И в этот момент солдат-радист прокричал сзади слова, даже не понятые в первую секунду командиром полка.

Парень был хунанец, и когда он волновался, его было не слишком легко понять. Поэтому Чжу сначала просто не поверил услышанному, а потом было уже поздно. Впрочем, поздно было с самого начала. Две группы американских истребителей – одну за другой – обнаружила уже чужая радиолокационная станция. Они шли почти перпендикулярно к его самолетам. Как комментировал обливающийся потом хунаньский мальчишка-рядовой с прижатой к уху телефонной трубкой, связывающей его с оператором станции «соседей», скорость выдавала в них «Сейбры».

Всего несколько минут назад этих самолетов не было, а почему и как такое могло случиться, гадать было некогда. Хотя чего там… Это было больно признавать, но командир полка Чжу, как профессионал, вполне осознавай, что радарные системы врагов по эффективной дальности превосходят те, которые производятся в Советском Союзе. Более того, и операторами на них тоже служат опытные профессионалы, продавшиеся капиталистам за пригоршню отнятых у бедняков долларов или фунтов, но при этом отлично знающие свое дело и демонстрирующие это при каждом удобном случае в надежде на очередную порцию кровавых денег. Если его звено отслеживали настолько точно, расставив ловушку с умением опытного охотника, то можно объяснить, почему американские истребители сразу получили такое преимущество – в первую очередь по высоте. А разменяв высоту и топливо на разгон, теперь они рвались вперед, с каждым десятком секунд приближаясь к его уже разворачивающимся и пытающимся уйти выше истребителям. Впрочем, вполне могло быть, что это совпадение и патрулирующие над заливом звенья американцев обнаружили перехватчиков самостоятельно – возможно, даже визуально.

Командир полка, сам уже рычащий команды в обтертую до желтизны прикрывающую микрофон пластину выносной трубки радиостанции и при этом короткими движениями свободной руки сигнализирующий помощнику и связистам, что ему от них надо, вдруг понял, что все эти последние фразы были сказаны в его мозгу кем-то другим, причем все – за какие-то одну или две секунды. На фоне всего происходящего голова думала сама по себе, рваными обрывками формулировок, цепляющихся друг задруга без всякого порядка. Минута – и было обнаружено еще и третье звено американцев, подходящее с другого направления и чуть отставшее от первых двух. Шестерка погнавшихся за разведчиком «МиГ-15бис» была еще цела, она пыталась оторваться от врагов, но ее судьбу все равно уже можно было считать решенной – противник имел слишком большое преимущество в высоте. Если полку очень сильно повезет, то командир звена со своим достаточно опытным уже ведомым с позывным «Кии-Ар», то есть «7–2», сумеет уцелеть в первой атаке и повредить или даже сбить хотя бы одного врага, прежде чем придет их время. В конце концов, американские истребители сделаны из такого же металла, что и китайские, и одного, двух или трех снарядов авиапушек достаточно, чтобы превратить их в пылающее нагромождение рваных алюминиевых листов обшивки и растерзанной механики – такое командир полка тоже видел, и не один раз. Но все равно – исход прямого боя в подобном соотношении предрешен одним только числом. А значит, надо спасать тех, кого можно.

Фактически, дерущееся в безнадежном меньшинстве звено составляло сейчас основную силу всей авиадивизии. 14-ю ИАД начали перевооружать на модифицированные «МиГ-15бис» летом 1952 года, и к февралю 1953 их дефицит стал менее острым. Но полностью освоивших новые машины нилотов в дивизии, считавшейся малоопытной и не слишком выдающейся по боевой подготовке, имелось еще слишком мало. После жестоких новогодних боев за контроль над несколькими сотнями кубических километров воздушного пространства над переправами, гидроэлектростанциями и коммуникациями КНА и КНД в дивизии оставалось почти три десятка «МиГ-15бис», но как раз сейчас заметная их часть была слишком далеко. Одна пара находилась в воздухе, прикрывая аэродром Догушань, однако командир авиаполка, лучшие летчики которого уже в ближайшую минуту должны были вступить в мгновенную и жестокую схватку, не колеблясь ни секунды, приказал ей садиться. Ему было совершенно ясно, что бой проигран с самого начала, и именно поэтому лишняя пара «МиГов», даже если бы ей хватило топлива, ничего не способна в нем изменить. Столкнуться в воздушном бою с «МиГ-15», который пилотирует недавний курсант, – именно так представляет себе рай любой американский, английский или австралийский летчик-истребитель.

Просто для того, чтобы что-то сделать, он передал сверхсрочное сообщение о происходящем и «наверх», в дивизию, и в релейный центр Объединенной воздушной армии, хотя надеялся, что там сами отслеживают все «напрямую», предупрежденные постами воздушного наблюдения и персоналом обнаруживших «Сейбры» радиотехнических станций. В воюющей уже почти три года стране до сих пор не хватало нормальных средств связи, и в сочетании с гиперцентрализованностью любой организационной структуры это приводило к тому, что многие даже не самые важные вопросы решались только при личном общении начальства и подчиненных. Но система ПВО все же была до какой-то степени исключением, и за последние полгода с их накалом воздушных боев в отношении связи и организации было сделано настолько много, что это не могло не впечатлять.

– Ориентировочно, двенадцать, – подтвердил он в трубку, когда ему перезвонили с КП.

С момента его собственного сообщения прошло всего секунд тридцать, и это означало, что командный пункт ОВА замкнулся сейчас именно на него. Возможно, это могло дать его ребятам хоть какой-то шанс.

– Двенадцать истребителей. Предполагаю «F-86». Да, по скорости.

Юный комвзвода подсунул ему под глаза лист сероватой бумаги с простой пиктограммой: перекрещивающееся скошенное «X», уложенное набок. Командир полка поднял глаза, и планшетист кивнул ему, проведя в воздухе рукой. Матовый истертый планшет стоял вертикально, а с того места, где находился командир полка Чжу, видно было плохо, но длины провода не хватало, чтобы подойти поближе. Хотя пиктограмма все объясняла и так: радиолокационные отметки слились. Американцы догнали его звено.

– Есть ли какая-то надежда на помощь? – спросил он, даже не задумываясь над тем, с кем он сейчас говорит. Перезвонивший ему штабной работник не представился, для этого не было ни одного лишнего мгновения, а его голос оказался совершенно незнакомым и звучал невнятно. Кореец?

Ответ был дан не сразу: офицер из ОВА, кем бы он ни был, ретранслировал его вопрос кому-то другому и теперь дожидался ответа оттуда. Каждая секунда промедления могла означать для любого из его ребят конец. Впрочем, ни одна секунда, ни три, ни десять, ничего уже не решат – если ему сейчас и ответят «да», пройдут еще долгие минуты, прежде чем даже находящиеся в воздухе истребители братских дивизий смогут прийти на помощь, чтобы хотя бы попытаться отпугнуть врага своим числом.

Надежды на такое на самом деле почти не имелось: слишком уж неправдоподобным было сочетание таких нечастых на их войне факторов, как наличие в воздухе краснозвездных истребителей с полным или почти полным запасом топлива в пределах досягаемости и уже «под потолком», с необходимым запасом высоты. В противном случае, начав взлетать, они сами попадали под удар разогнавшихся до максимума «охотников» в тот момент, когда из-за малой скорости едва-едва могли маневрировать. Исход такого боя, за редкими исключениями, был достаточно однозначен. После атаки американцы обычно немедленно уходили в облака и обратно в Залив, а после этого снова спокойно набирали высоту и, в зависимости от остатка топлива, возвращались домой или продолжали патрулирование в ожидании следующей возможности.

– Да! – сказали наконец в трубку; даже не сказали, а не то прокричали, не то выплюнули. – Тяните бой к востоку, изо всех сил тяните! Помощь будет.

– Ии! Ии! – тут же выкрикнул комполка сам в поданную связистом вторую трубку, даже не заботясь о том, что его крик услышит и гнусавый штабист. – Тяните бой к востоку! Держитесь!

В наушнике рычало и трещало статикой и голосами. Звено отчаянно дралось за свои жизни: как могло и умело. Американцы не прощают ошибок – замыкающий истребитель звена, ведомый третьей пары, обязанной прикрывать ведущую пару сверху и слева, был подбит в первой же атаке. Теперь он едва справлялся с управлением, с трудом удерживая свой поврежденный истребитель от срыва при каждом резком перекладе рулей. Дымные трассы уже несколько раз проходили почти вплотную к его фюзеляжу, но полученное при завязке боя попадание, обернувшееся рваной, вывернутой наизнанку дырой в плоскости, каким-то чудом оставалось пока единственным. Пока. Определив для себя степень риска как приемлемую, враги зажали их сверху. В этот раз они не собирались уходить, не пополнив свой боевой счет.

– Эскадрилья подходит с востока… Один из полков 32-й ИАД… Оповещение зенитчиков сектора о «входных воротах» будет обеспечено… – Голос в телефонной трубке выдавай куски жизненной информации с длинными паузами между фразами, будто говоривший считывал ее с ленты телетайпа.

– Ориентировочное время подхода – две или три минуты…

Это было здорово. Две или три минуты – это просто отлично, это почти чудо. Даже если тот незнакомый офицер с КП оказался слишком оптимистичен и американцы не позволят его летчикам оттянуть проекцию реактивной собачьей свалки к северу, подальше от линии фронта, эти минуты, быть может, сможет пережить хоть кто-то из них.

«Эскадрилья», – подумал командир полка, дотягиваясь рукавом до истекающего потом лба, стараясь при этом не столкнуть зажатые в руках трубки рации и телефона. Он стиснул зубы, чтобы не застонать от напряжения в ожидании того, когда крики и команды в эфире сменятся на вой горящего, падающего со своим самолетом летчика – любого из знакомых ему по имени уже не один месяц.

32-я ИАД. Это было и хорошо, и плохо одновременно. Хотя на фоне всего произошедшего и происходящего – наверное, всё же просто хорошо. Сейчас в Корее воевали семь истребительных авиадивизий на «МиГ-15» и «МиГ-15бис», включая трех «соседей»: 2-ю, 14-ю и 18-ю. Рядом базировались остатки 20-й бомбардировочной – эта летала на «Ту-2». Но прозвучавший в эфире номер «32» четко обозначал советских добровольцев: это была одна из трех их истребительных авиадивизий: 32-й, 216-й и действующей с аэродромов второй линии 133-й. Подходящая авиаэскадрилья могла принадлежать 535-му, 913-му или, если он ничего не напутал, 224-му истребительным авиаполкам, полностью оснащенным самолетами «МиГ-15бис». Скорее всего, какому-то из двух первых, базирующихся несколько ближе, на Аньдун.

Как эта дивизия может работать, знал каждый офицер ВВС, имеющий по своему рангу доступ к информации ОВА. Или предполагал – хотя бы по тому, что в прикрываемой ею зоне на каждую пораженную наземную цель американцы тратили втрое или вчетверо больше самолето-вылетов, чем «в норме», – в первую очередь на прикрытие каждой ударной машины несколькими собственными истребителями. Если кореец честно сообщил ему реальное положение дел, то это что-то новое. Туда, в небо над заливом, где крутился сейчас бешеный клубок истребительного воздушного боя, советские пилоты заходили пока считанные разы – в первую очередь потому, что им это было запрещено.

Как было уже сказано, бой оказался не из легких даже для американцев, которых было двенадцать против шести. Наличие сравнительно неплохо развернутой радарной сети все же позволило красным в самый последний момент обнаружить противника. Поэтому выбить половину звена их истребителей в первом же заходе не удалось.

Более того, класс подготовки попавшихся им китайских пилотов оказался достаточно неплохим. Уйти вверх «МиГам» не дали, но они раз за разом выкручивались из прицелов, то и дело пытаясь контратаковать. Или, во всяком случае, демонстрируя готовность к контратаке тем положением, которое они стремились занять по отношению к отдельным американским звеньям и парам в клокочущем смутными следами трехмерном пространстве над какими-то безымянными корейскими островками и песчаными банками. Повредив в самом начале боя один из китайских «МиГов», а затем и второй, американские летчики все же были достаточно уверены в себе, чтобы не форсировать бой. Пилотаж на таких перегрузках выматывал людей сильнее, чем может вымотать борца-тяжеловеса бой с десятком крокодилов в наполненном глицерином бассейне. А то, что азиаты физически значительно слабее европейцев и хуже переносят продолжительную тяжелую нагрузку, апофеозом которой и является современный воздушный бой, было известно уже давно – собственно, с тех времен, когда «Летающие тигры» дрались над Китаем против японцев.

Кроме того, их противников, как было известно, сейчас гораздо хуже кормили, и это просто не могло не сказываться. И вдобавок, у них не было противоперегрузочных костюмов.

Мучительно пытаясь загнать мечущуюся косыми зигзагами и почти состворенную сейчас пару врагов в прицельную марку радиодальномерного прицела, командир того звена американской эскадрильи, которое тоже было принято называть «красным», выжимал из своей машины все возможное, стараясь подобраться поближе, чтобы пройтись по врагам хотя бы одной хорошо нацеленной очередью из шести своих крупнокалиберных пулеметов. Промахнувшись в первой атаке и потратив время на то, чтобы прикрыть некстати подставившуюся вторую «красную» пару, первая настолько отстала от рвущихся к северу китаез, что упустила свой шанс. За это время кто-то добрался до «МиГов» вместо них, и один из китайцев наконец-то начал «парить». Тонкая, почти незаметная струйка керосина тянулась за шатающейся теперь из одной стороны в другую серебряной машиной слабым пунктиром, отмечая его эволюции в небе. За время своих туров в Корею командир звена уже видел, как по-разному могут гибнуть реактивные машины, и сомнений у него почти не оставалось – этому истребителю скоро конец. Первому.

Вторую машину невезучего звена истребительного авиаполка китайских добровольцев американцы сбили через 30 или 40 секунд – к этому времени двигатель первого поврежденного «МиГа» окончательно сдох, и летчик катапультировался, надеясь спасти свою жизнь. Но численное превосходство американцев в воздухе к этому времени было уже полностью подавляющим, и выходящая из очередной атаки пара «Сейбров» расстреляла летчика в воздухе: если в подобных ситуациях позволять уцелеть хорошим пилотам врага, то война станет совсем уж бесполезной. Оставшаяся четверка китайских машин окончательно потеряла инициативу, была рассечена на две далеко отделенные друг от друга пары и дралась уже просто из гордости и ненависти, смешанных со злобой, – шансов вытянуть бой еще хотя бы несколько минут у них уже практически не было.

– Когда? Ну когда? – буквально выл командир полка Чжу в микрофон рации. В бункере было тоскливо и холодно. Командир гибнущего звена уже практически перестал командовать боем, и теперь в динамике не было слышно ничего, кроме отдельных обращенных к ведомому слов, прорывающихся сквозь его сорванное дыхание в те секунды, когда он вжимал кнопку передачи. Это было хуже всего. Чжу уже перестал верить в помощь сам – наземные посты наблюдения, над которыми последние минуты шел затянувшийся бой, непрерывно транслировали ему информацию, и вообразить происходящее опытному летчику не составляло труда. В общем, это был конец.

Командир полка поднялся бы в воздух и сам, но это с самого начало было бессмысленно. Считанные пары «МиГов», вводимые в такой бой разрозненно, не решат ничего, даже если не думать о том времени, которое они затратят, чтобы дойти от Догушаня до залива. Чжу не был трусом, он был просто реалистом. Именно поэтому после нескольких оставшихся безответными вопросов, обращенных к КП ОВА, он замолчал, сжав зубы и глядя в пол.

– Дивизия! – вдруг заорал сбоку радист. Еще не поняв, что он имеет в виду, комполка бросился ко второй рации, игравшей сейчас вспомогательную роль. Солдат, отчаянно жестикулируя, сунул истертую трубку ему в руки. На связи был какой-то неназвавшийся и неузнанный штабист их 14-й истребительной авиадивизии, и слова, произнесенные им, заставили потерявшего уже последние капли надежды командира полка снова взвыть – но на этот раз совсем иначе.

Слушая скороговорку дивизионного штабиста, он одновременно криком и топотом ног заставил молодого офицера со своим солдатом добиться приемлемого качества приема на выданной ему частоте. На ней молчали, но шум несущей волны и сдавленное дыхание не дозволяли сделать ошибку. Двадцать секунд, потом еще двадцать…

– Трид-цатъ-пятъ! – прокричал динамик. – Ат-така!

Последнее слово командир полка сначала не понял, но потом какой-то теплый толчок из глубины лет одним мягким ударом вернул ему воспоминание: 1937 год, небо над Маньчжурией, он, молодой пилот, из последних сил отбивается со своим ведущим от наседающих японских бипланов, когда появившиеся советские «Чайки» буквально вырывают его из зубов врага, а потом на земле подбитый и выпрыгнувший русский летчик, сверкая зубами на закопченном лице, показывает руками, как он стрелял и как стреляли в него, и все повторяет и повторяет это самое слово.

– Шесть-дясят-четыре! Атака!

И тут же, в ту же секунду:

– Двадцать-четыре! Ат-така!..

Потом снова незнакомые слова – короткие и резкие, идущие одно за другим, будто раздирая закрывающую воронку динамика тонкую черную ткань. Числительных он не понял, но то, что два других позывных прозвучали немедленно после первого, он воспринял совершенно однозначно: пришедших им на помощь советских машин было по крайней мере два звена, то есть действительно полная или почти полная эскадрилья.

Против американской неполной этого было мало, но с живой еще его четверкой, быть может, сохранившей хоть какие-то резервы топлива и остатки боеприпасов, им, может, и повезет переломить ход боя. Таким образом, то, что он посадил прикрывающую Догушань пару «МиГов», становилось ошибкой, но жалеть о ней было, во-первых, поздно, а во-вторых – все равно бессмысленно. Подпрыгивая от возбуждения, колотя кулаком по трещащему деревянному столу, чтобы его слова доходили быстрее, командир авиаполка умолял своих ребят держаться и делать то, что могут. Не желая воспринимать ничего другого, их обращенные друг к другу полуслоги-полустоны, отрезанные ларингофонами от грохота пушечной стрельбы и рева работающих на максимальной тяге реактивных двигателей, он интерпретировал именно как то, что они дерутся. Дерутся, как только способны, и выходить из боя не собираются – даже не мысля о том, чтобы бросить советских братьев в бою, способном стать неравным теперь уже для них. Одновременно командир полка умолял снова прорезавшуюся дивизию и косноязычного корейца с КП ОВА дать ему в небо хотя бы еще одно-единственное звено – хотя бы просто надавить на нервы американцев своим появлением, сломив их волю к продолжению боя. А если очень повезет, сбить кого-нибудь из тех, кого сумеют повредить истребители советской 32-й ИАД с незнакомыми ему позывными. Если, конечно, повезет им…

После нескольких чудовищных лет плена командир китайского полка сравнительно неплохо знал японский. И, прервав свои команды и просьбы, чтобы вслушаться в кипящий радиообмен, он вдруг замер, услышав знакомые слова. «Простой» – вдруг произнесли в эфире по-японски.

«Простой». Акцент был грубый, но слово оказалось вполне узнаваемо, хотя произнесший его голос был искажен болью. Потом послышалось несколько повелительных отрывочных команд, произнесенных другим голосом – злым и сильным. Если он не перепутал, то это был тот же, кто первым из русских дал позывной в эфир на их волне. Потом прозвучало почему-то слово «среда», тоже на японском, потом названия еще нескольких дней недели, произносимые по слогам и вперемешку с неразборчивыми словами на русском, но также достаточно внятные.

Растерявшись и не понимая смысла происходящего, он продолжал вылавливать из эфира отдельные японские слова, одновременно вслушиваясь в доклады планшетиста, ведущего обозначаемый теперь одним узким, перечеркнутым косым овалом символ текущего воздушного боя все ближе и ближе к берегу – на восток-северо-восток. Обозначение было достаточно условным: бой полутора–двух десятков реактивных истребителей может занимать пространство 20 на 20 километров, помноженное на 6–7 километров в высоту: с 7–8 до 12–14. По отрывочным докладам, текущим с разных сторон, было ясно, что пока напряженность боя не снизилась. Двое сбитых американцев, один за другим – это было просто здорово, это более чем окупило жизни его погибших ребят. Один «МиГ» поврежден и тянет вверх. Кто именно – никто сказать не мог. Снова наполняющие эфир крики на русском, понятные лишь не нуждающимися ни в каком переводе интонациями. Злоба, боль и ненависть – как и у его собственных ребят, для большинства из которых знакомые ему с детства языки были родными.

– Ка-нец… – снова раздельно и четко сказали в эфире по-японски. – Все, ка-а-нец…

Перевести это можно было почти как угодно, «кан» само по себе означало и холод, и мысль, и понятие «великодушный», в то время как «етцу» – и понятие «радоваться», и «проверка». С другой стороны, он мог понять неправильно, и это было «ка-нецу», – и тоже сочетание «огонь», «цветок», «красочный», невеста или молодая жена, – и «горячка», «жар», «безумие»… Все это промелькнуло в голове командиpa полка Чжу за какую-то секунду, смазанными понятиями, странными в подобной ситуации, но все равно успевшими отпечататься в памяти, когда раздавшийся в эфире многоголосый вопль, лишь на секунду или две отставший от почти такого же вопля офицера ОВА, связанного с КП полка невидимой пуповиной радиочастоты, объяснил ему почти все. Не просто смерть в воздухе – воздушный таран. Тот русский, что горел, настигаемый американской парой, успел развернуться и принял своего противника в лоб.

Ухватившись рукой за свое сдавленное нехваткой воздуха горло, коммунист Чжу вознес короткую, искреннюю и молчаливую молитву Будде, поручая ему душу неизвестного храбреца, забравшего с собой на небо еще одного врага. Подняв через полминуты голову, он убедился в том, что американцам хватило. Судя по совпадающим докладам радиометристов, их девятка выдралась из боя и сейчас уходила почти строго на юг. По крайней мере один «Сейбр» оставлял за собой явственный дымный след, но советские летчики уходящих благоразумно не преследовали. Разумеется, на подобное безумие, как раз в классическом значении японского корня «нецу», не пошли и уцелевшие летчики его собственного полка – наверняка измотанные до такой степени, что авария на посадке могла стать для них вполне реальной. Более того, если это случится, то никого не удивит. Пилоты второго поколения боевых реактивных машин много и тяжело бились даже вдалеке от фронта, и их полк исключением не был никогда, а уж с повреждениями и после такого боя… В то же время, если разобьется американец, тянущий поврежденную машину к своему родному аэродрому, значит, такова его судьба – об этом они уже никогда не узнают. Но до линии фронта еще больше полусотни километров, и на каждом их десятке «разогревшийся» наконец-то КП ОВА имеет по крайней мере теоретический шанс навести на отходящего противника очередное звено перехватчиков – в первую очередь из состава работающего с Мяогоу элитного 10-го истребительного авиаполка ВВС НOAK, не раз кусавшего интервентов до крови. Помимо этого, есть и СЗА.

Вспомнив о той батарее 85-миллиметровок, которая сейчас стоит в засаде на острове Кадо, командир полка Чжу хищно улыбнулся. «Возможно, вас ждет здесь немало интересного, – подумал он, припомнив последние изменения диспозиции зениток. – Если бы вы знали, куда лезете, вы бы пошли западнее».

– Кии-Ии… – почти нежно позвал он. В эфире стояла тишина. Точнее, в нем много и сложно говорили, забивая частоту скороговоркой какой-то вклинившейся станции, на заднем фоне поднимался и опадал вой не слишком удачно подстроенной волны глушения, работающей откуда-то с юга, но ведущий звена молчал. Молчали и все его пилоты, как бы их ни вызывали, перечисляя позывные один за другим.

– Товарищ командир… – Боец у рации опять не договорил уставную формулу, передав трубку. На этот раз это был «вечный» руководитель полетов – бывший командир одной из его эскадрилий, год как списанный с летсостава «непригодным к летной работе» и до сих пор передвигающийся с большим трудом. Каждую ночь, думая, что его никто не слышит, кричащий от боли в ступнях ампутированных чуть ниже колен ног из своего стоящего на отшибе домика…

– Садятся, – сразу сказал тот, не утруждая себя формальностями. Они слишком долго воевали вместе, чтобы обращать на такое внимание. – Четверо.

– Четверо? – переспросил Чжу, все понимая, но еще не веря.

– Все четверо, – еще раз сказал бывший комэск. – И еще девятка ходит «змейкой» на трех тысячах, стережет. Это «Драконы»?

«Драконами» у них иногда называли тот самый 10-й ИАП. – Наверное, это было единственное до сих пор уцелевшее и изредка еще вспоминаемое прозвище, оставшееся от давней попытки какого-то сентиментального штабного умника присвоить отдельным частям имена собственные, набранные из сказок и героических эпосов населяющих Поднебесную народов. Управляющий полетами явно не понимал произошедшее до конца.

– Нет, – коротко ответил Чжу. Он отсоединился, отдав трубку связисту, и замер в ожидании перед командиром взвода с его разорванной и криво зашитой спиной, склонившейся сейчас над пощелкивающей под пальцами рацией. Судя по прокладке, американцы уже вышли из его зоны ответственности, а их отлично сработавший разведчик так и не появился во второй раз, уйдя куда-то в сторону. Бой, таким образом, можно было считать уже почти законченным, но для этого требовалось убедиться, что живыми на его поле сядут все, кто сумел уцелеть в небе.

Всклокоченный парень поднял голову, почувствовав его взгляд, и кивнул. Не тратя больше слов, командир полка взглядом и парой жестов показал, что именно сейчас требуется, и торопливо вышел из душного, пропитанного кислым запахом пота помещения, захлопнув за собой тяжелую подпружиненную дверь.

Свою роль полк на сегодня уже отыграл, а ожидаемые комментарии и возможные приказы командования дивизии и даже самой ОВА вполне подождут. Там знают, что за исключением тех, кто садится или уже сел, боеспособных истребителей у него уже почти не осталось. Так что даже если в направлении мостов или ГЭС сейчас пойдет вторая волна, и на этот раз ударных машин, противопоставить им будет практически нечего. Более того, именно и непосредственно на поле и нужно решать, что можно сделать дальше, если такое все-таки случится, а урвать на это десяток минут ему никто сейчас не запретит. Посадить в спешно перевооружаемые и дозаправляемые машины молодежь, любых зеленых сопляков, налетавших 10–20 часов на «пятнадцатом» и «пятнадцатом бис»? Можно и так – если разрешит дивизия и если машины выживших и вернувшихся не получили никаких повреждений. Сейчас будет видно.

Снаружи оказалось холодно. Сидя в помещении штабного домика, легко можно было забыть, что на улице зима, и сейчас командир полка зябко запахнулся в кожаную куртку, которую носил по привычке, на память о том, что он тоже боевой летчик. Было где-то между пятью и восемью ниже нуля по Цельсию: утренний прогноз уже успел вылететь из головы. Впрочем, он и не был никогда настолько точным, чтобы определять разницу в сортах присадок к смазочным материалам, выбираемых для очередного вылета. Впрочем, последнее было не его работой.

– Сели, – подсказал сжимающий автомат боец, пританцовывающий у калитки, что обозначала проход в магистральном ходу сообщения, ведущем к единственной взлетно-посадочной полосе их не слишком хорошо оборудованного аэродрома. Подсказал сам, без вопроса. Любому сейчас должно было быть ясно, зачем через одну–две минуты после завершающей серии многоголосого воя русских «ВК» за спиной, «на поле», то есть к капонирам, почти бегом спешит командир полка.

Не дожидаясь, пока рядовой захлопнет за его спиной связанную из обрезков колючей проволоки калитку в хлипком заграждении, Чжу, по-прежнему придерживая рукой норовящий распахнуться воротник, добежал до ВПП и на мгновение приостановился. Испускавшая серо-бурые клубы дымовая шашка, зажженная в конце полосы, уже почти догорела, и ее вялый хвост вился сейчас почти что наивными колечками, отделяемыми друг от друга порывами морозного ветра. Все севшие машины уже успели вырулить с полосы – на его глазах за выложенной из мешков двухметровой стенкой крайнего в ряду капонира исчезла самая последняя, с выписанным яркими красками трехзначным номером на фюзеляже. Разобрать номер не сумел: и от волнения, и от холодного ветра, заставляющего глаза слезиться. Командир полка в последний раз поглядел на серое блеклое небо, где таял звук двигателей уходящих «МиГов». Кто из его летчиков остался жив? Кто погиб из тех советских пилотов, которые выручили его ребят? Сумеют ли остальные добраться до дома без помех, будет ли кому прикрыть их посадку? Он не знал и не мог знать, сколько у них оставалось топлива, но сделать тоже ничего не мог. Разве что попытаться узнать их имена ближе к вечеру.

Торопясь, он побежал по узкой дорожке между первыми в ряду, пустыми сейчас капонирами.

– Товарищ командир… – потянулся навстречу кто-то из младших командиров-техников со смутно знакомым лицом.

– После, после… – отмахнулся он. – Где все?

– В капонире номер восемь истребитель старшего летчика И-Мина. Машины товарища Ки нет, – возможно, он перепутал капонир и закатил его в третий или четвертый? Мне сбегать узнать?

– Ерунда, – опять махнул рукой командир полка. Он уже бежал к тускло освещенному солнцем самолету, вокруг которого копошились люди, но боец трусил рядом с ним, мешая, продолжая о чем-то говорить – убедительным тоном, но без всякого смысла. Приостановившись на мгновение (парень тут же затормозил рядом и принял стойку «смирно»), Чжу рявкнул на него так, что вокруг прокатилось короткое, быстро умершее эхо. После этого боец наконец-то отстал, и оставшиеся полтора десятка метров до шасси остывающего самолета он пробежал уже не отвлекаясь ни на что, кроме бледного, изможденного лица своего летчика, которого сейчас ласково придерживал за плечи вооруженец из обслуживающей эту машину команды.

– И-Мин! – Подбежав, комполка порывисто обнял молодого пилота и за какое-то мгновение четко осознал, до чего же тому трудно держаться на ногах. – И-Мин, сейчас! Сюда!

Вдвоем с вооруженцем, прямо посреди правой щеки которого глубоко отпечатались жирные масляные следы от чего-то тяжелого, они буквально волоком дотащили парня до установленной вдоль сложенной из мешков стенки грубо сколоченной скамьи, рухнув на нее все втроем – лишь бы не расцеплять захват папьцев сразу и не уронить обвисшее на руках тело.

– Что? Ранен? – торопливо спросил Чжу, быстро оглядывая измятую меховую куртку пилота, расстегнутую сейчас почти до самого низа, с половинками воротника, свисающими в стороны как перебитые птичьи крылья.

– Ки сбили, – бесцветным голосом ответил летчик, не отреагировав на его вопрос.

Командир полка покачал головой, глядя на тяжелые тени, залегшие вокруг глаз старшего летчика, командира третьей пары звена. Значит, сбит был его ведомый. Кто еще?

Это И-Мин почти наверняка знал, но чем пробиваться через его оглушенность, проще было узнать самому. Повернувшись и обнаружив за спиной того самого надоедливого техника, которому явно было нечего делать, командир полка перепоручил его заботам измотанного летчика и побежал дальше, по перекрытому сверху досками проходу между рядами мешков, ведущему в сторону соседнего капонира, где мог находиться сейчас кто-то другой из его ребят, знающий о сбитом. Кого где можно было найти, он пока представлял с трудом. Все перепуталось, здесь аэродромщик был совершенно прав.

В третьем и четвертом капонирах действительно оказались обе машины второй пары дравшегося звена, а в глубине соседнего, отстоящего от них метров всего на 20–30, стоял «МиГ-15», на котором проводились регламентные работы. Три истребителя рядом друг с другом – это было, разумеется, слишком много и явно опасно. Но выбора не оставалось: непрерывными атаками американцы пресекали любые попытки расширить аэродромную сеть за пределы Манчжурии, в то время как сам Догушань они пока специально не атаковали. Грунт в данной местности был достаточно тяжелым, и выкопать хотя бы один туннель, способный принять один-два истребителя, под непрерывными бомбежками и штурмовками было невозможно. Именно это стало одной из многих причин, по которым ни один из аэродромов, в течение последних лет непрерывно строившихся и восстанавливаемых на территории собственно КНДР и вдобавок пригодных для базирования «МиГов», не представлял никакой практической пользы. Одна-единственная попытка посадить эскадрилью «МиГов» к югу от Амноккана, на аэродром Синыйджу, провалилась с треском. Несмотря на концентрацию зенитных средств и аэродромный узел Аньдун в пределах прямой видимости, «Сейбры» уничтожили ее прямо на земле.

Кроме того, ни один туннель не выдержит взрыва пятитонной бомбы с временной задержкой на взрывателе, сброшенной ориентируемым по лучам приводных радиостанций одиночным «В-29» в облачную февральскую ночь куда-нибудь в район аэродрома. Такой бомбардировщик был бы в любом случае недосягаем ни для «ночников», ни для зенитчиков, поэтому обычные капониры с грунтовыми отвалами, либо сложенные, как было заведено здесь, из набитых песком мешков, были в этом отношении ничем не хуже других методов защиты.

– Целы? Молодцы! – прокричал Чжу своим летчикам, цепляющимся друг за друга, но, во всяком случае, стоящим на собственных ногах. Говорить с ними, обнимать их, убеждать их, что они герои, у командира полка не было времени. Поэтому он просто помахал в воздухе сжатым кулаком и побежал дальше, протискиваясь мимо разложенных на жестяных листах замасленных железяк и обломков, пробираясь к торцу капонира. Как раз в этот момент оттуда появился сразу узнанный им командир звена, ушедшего всего сорока минутами ранее в погоню за разведчиком, оказавшимся приманкой. Летчика явственно шатало, но он не потерял ни одной секунды, властно отодвинув пару стоящих у него на пути аэродромщиков или ремонтников и протиснувшись к товарищам.

Они обнялись все трое; потом, через минуту или две, подошел и четвертый. Командира полка плохо держали ноги, и ему пришлось прислоняться к грубой рогоже выложенных один на другой мешков, чтобы удержаться на ногах. Только через несколько минут он сумел наконец-то придать себе необходимое выражение лица, увидев которое, бездельники принялись за ту работу, ради которой им позволяли наслаждаться относительным комфортом службы в ВВС вместо куда более подходящих жерновов передовой. Этому в значительной степени посодействовало и появление старшего авиаинженера полка, серо-желтого от непрерывно мучающей его язвы. Всего год назад он потерял под американской бомбежкой младшего брата и непрерывно пребывал в поисках предмета, на который можно было выплеснуть бурлящую внутри злобу. Но во всяком случае, теперь можно быть уверенным, что вышедшие из боя самолеты будут обследованы с дотошностью копающегося в треснувшем древесном стволе дятла. После многочисленных услуг, которые их остывающим телам окажут суетящиеся вокруг люди, по крайней мере те истребители, что избегли серьезных повреждений, будут готовы к следующему вылету. К следующей попытке. Стрелки часов показывали еще только около десяти. Было всего лишь начало дня.

Советские летчики прибыли к шести с лишним вечера, когда этот неправдоподобно длинный день вытянул из командира полка все оставшиеся силы. Еще утром, едва покончив с самыми необходимыми делами, он плотно засел у телефона – но даже просто выяснить в штабе ОВА, какой именно полк советской 32-й ИАД их выручил, заняло больше полутора часов. Самые элементарные вопросы вызывали удивленно-подозрительную реакцию, и огромного труда стоило убедить штабиста, ни разу в жизни, наверное, не поднимавшегося в небо в боевой машине, что смысл его интереса достаточно прост. Командир полка Чжу, как и его летчики, желали сделать хоть что-нибудь, чтобы советские летчики-истребители действительно поверили в их благодарность – и за сегодняшний день, и за все остальные дни и ночи этой страшной войны. Четверым из его ребят они спасли жизнь в небе. И, вероятно, ему самому тоже – на земле. Чжу не без оснований полагал, что за тяжелейшие потери, едва не понесенные его полком в течение одного этого дня, его могли бы и расстрелять – такие случаи тоже бывали. Так что желание угостить советских друзей скромным ужином, напоить их гаоляновым самогоном и имевшейся у него русской же водкой было совершенно искренним.

Когда ему сообщили, что русские согласились и потребовали готовности к принятию самолета, Чжу растерялся буквально на минуту: большинство указаний было отдано заранее, и теперь не хватало только переводчика. Все же, вспомнив звучавшую в эфире японскую речь и решив, что на первое время сумеет как-нибудь объясниться сам, он торопливо выбежал из штабного домика. Самолет уже садился – в воздухе висел тонкий узнаваемый гул реактивного двигателя: в этом не было ничего необычного, потому что большинство аэродромов их аэроузла располагались всего в 50–60 километрах друг от друга. Торопясь, комполка Чжу побежал к обсыпанной снежной крошкой полосе аэродрома: от штаба до нее было метров четыреста, полуприкрытых тенью полого поднимающегося вверх склона. Бежал он полусогнувшись, пытаясь добавить себе скорости. Грунт в районе Догушаня – смесь камня и глины, бежать по такому скользко, поэтому на привычном маршруте была сделана дорожка из горбыльных досок, трещавших теперь под его быстрыми шагами. Несколько минут бега, два не слишком резких изгиба, и впереди оказался очередной капонир, на который и указал кто-то из оказавшихся рядом техников. Обежав его и выскочив с противоположной стороны, Чжу застыл, разглядывая камуфлированное тело советского истребителя, вдруг появившееся прямо перед ним.

Это был двухместный «МиГ-15 УТИ», такие вспомогательные машины входили в состав авиадивизий, но не числились в боевом составе. Опознавательные знаки ВВС КНДР, но бортовой номер не трехзначный, как он предполагал, а четырехзначный, цифры ярко-красные. «Потайные» головки заклепок на носовой части фюзеляжа вытерты до белого блеска, да и вообще машина явно заслуженная, много летавшая. Но все равно – сияет.

Летчики стояли тут же, оба высокие, крепкие, в куртках чуть более темного оттенка, чем были у летного состава его полка. На вынырнувшего из входа в капонир китайца средних лет они не обратили никакого внимания, как и на цепочку из пяти-шести других китайцев, полукругом стоящих вокруг их машины. Пока Чжу раздумывал, что делать, колеблясь между желанием обнять «северных братьев» и сомнениями в том, как он сможет объяснить им свои чувства, откуда-то со стороны входа в туннель, откуда тянуло холодным ветром, выбежал командир его первого звена: тот самый летчик, которого они спасли, – вместе с теми из его звена, кому было суждено дождаться их подхода в небе над заливом.

Поняв, что больше раздумывать незачем, командир полка сам шагнул вперед: к этому времени летчики уже вовсю жали друг другу руки и обменивались хлопками по плечам и какими-то словами. Ну да, конечно, северянин был то ли из Инчуна, то ли из Хеганга – в любом случае, он должен был вырасти в окружении русских железнодорожников и бежавших после поражения белого движения контрреволюционеров: наверняка у него была возможность нахвататься по крайней мере отдельных русских слов.

– Товалишъ – с удовольствием произнес сам комполка Чжу, подойдя к летчикам вплотную. На лице командира звена мелькнула боль – глубокая, намертво въевшаяся в поры шершавой обветренной кожи. Если вторая пара осталась целой, то он потерял сегодня своего ведомого. Эти два летчика, называемые по радио «7–1» и «7–2», воевали вместе уже давно, были чуть ли не лучшей слетанной парой во всей дивизии, и командир полка мог только представлять, как ему сейчас тяжело.

Оба советских летчика обернулись к нему, и Чжу на мгновение удивился, увидев, что младший из них был азиатом, с широким круглым лицом и крупными скулами. Ни на ханьца, ни на корейца он все же не походил – скорее на узбека или даже киргиза. Как и старший из советских летчиков, он вскинул руку к виску в военном приветствии. Командира полка чуть укололо, что его порыв обнять, так же широко улыбаясь похлопать по плечам, понят не был. Но несложным усилием он эту мысль отмел: наверняка советские истребители как-то поняли его ранг – в конце концов, он действительно был старше обоих.

Более высокий летчик, тот, который не азиат, а европеец, произнес достаточно продолжительную фразу, и хотя он наверняка специально старался говорить слова раздельно, а комзвена рядом напрягался лицом, явно стараясь что-то понять, сам Чжу уловил только смутно знакомое еще из эфира «Три-дцатъ-пятъ. Ли-Си-Цгяи».

– Ли-Си-Цыи! – радостно повторил комполка, и советский летчик кивнул, после чего указал пальцем на своего друга и произнес еще несколько уже совсем непонятных слов.

– Ли-Си-Цын-хана? Ли-Си-Цын-иль? – спросил Чжу, и на этот раз его поняли оба, чуть улыбнувшись и кивнув. Летчик из Советской Азии гулко и просто ткнул себя кулаком в грудь, показывая, что он тоже был в том бою. Затем азиат что-то нечленораздельно сказал, и командиру китайского полка опять послышалось японское слово для какого-то из дней педели. Какого именно – это он уже уловить не смог, слишком плохим было у советского летчика произношение.

– «Суббота»? – сказал он с сомнением. – Вы говорите по-японски?

Оживившиеся летчики захохотали, и один за другими, утвердительно кивая, повторили: «Суббота», «Суббота», – каждый раз делая ударение на последний слог. Мысленно пожав плечами, комполка с основанным на опыте пониманием и сочувствием сказал себе, что и в этом тоже ни чего-то очень страшного, ни чего-то особо необычного нет. Из воздушного боя подобного накала очень многие выходят немножко сумасшедшими, смеющимися любой ерунде, а этот бой был всего-то утром. Он видал такое: обычно это быстро проходит, если отвлечься и отдохнуть.

Кое-как объясняясь жестами и отдельными словами на искаженном корейском, по поводу которых командир полка каждый раз сомневался, вкладывают ли в них одно и то же значение и те, и другие, он уговорил советских летчиков пойти за ними. Чжу не слишком понимал выражение на их лицах, и вряд ли ему было бы легче, пойми он их чувства.

Удовлетворение от выигранного «по очкам» или хотя бы сведенного вничью тяжелейшего воздушного боя, удовлетворение от встречи с союзниками, ради которых они рисковали и жертвовали собой в этой далекой от дома войне, даже дружеские улыбки и рукопожатия – пусть и вполне искренние – для Олега Лисицына все это шло вторым или третьим планом после боли и горя. Самую первую потерю только что сформированный 64-й истребительный авиакорпус понес давно – в начале декабря 1950 года, когда гвардии старший лейтенант Румянцев из 29-го ГВИАПа погиб во врезавшемся в землю «МиГе»: от перегрузок деформировались рули высоты. А еще раньше, в ноябре, до формирования корпуса капитан Грачев из 139-го ГВИАПа 28-й ИАД был сбит палубной «Пантерой». Потом были другие потери – небоевые, боевые. Дивизии и полки, армейцы и ВВС 5-го ВМФ, бывшего КТОФ… Все они, как и многие другие, платили за бесценный опыт жизнями своих летчиков. Так что нельзя сказать, что они не были привычны к смерти. В конце концов, слишком много в действующих в Корее авиачастях было и настоящих фронтовиков. Но каждая такая потеря вызывала особое, глубокое, редко возникавшее в годы той, ушедшей назад войны, чувство беспощадного и неизбывного горя. Чувство почти физической боли.

Растирая на ходу ноющие колени и даже не пытаясь делать это незаметно, штурман 913-го истребительного авиаполка 32-й ИАД подполковник Лисицын шел за убежавшим было минут на десять или пятнадцать, а потом снова вернувшимся здоровяком-китайцем, стараясь не завыть в голос, – так ему было тоскливо. А ведь уже, казалось, прошло. Утром они все-таки дотянули до Аньдуна, хотя ведомый сообщил о боевом повреждении своей машины еще в воздухе. В конце концов, «МиГ» удивительно живуч, и уязвимых места в нем всего два: сам летчик и располагающийся прямо под жаровой трубой двигателя топливный бак № 2. Если из него уже выработано топливо, то взрыв паров керосина при попадании в бак может вызвать деформацию фюзеляжа, что иногда приводит к заклиниванию тяг рулей. Других уязвимых мест в самолете удивительно мало, поэтому если «МиГ» падает, то обычно падает почти сразу. Бывали случаи, что тяжело поврежденные, издырявленные сотней пуль истребители тянули по сто–сто двадцать километров, поскольку сесть на чужой, то есть китайский или корейский аэродром, всегда было значительным событием: посадка на незнакомом поле – неизбежный дополнительный риск. Гробились даже на своем аэродроме, знакомом до последнего столбика и последней будки для хранения «трехсильных» снегоуборочных лопат, – и гробились страшно, навсегда, насовсем. Но ведомый пока держался, а даже для поврежденного «МиГа» домой шестьдесят километров по прямой – это немного, поэтому он решил вернуться.

Это решение оказалось правильным – в итоге истребитель старшего лейтенанта оказался поврежден не так уж и сильно. В левой плоскости зияла некрупная дыра – сюда вошли несколько пуль из крупнокалиберных пулеметов одного из американцев. В правом борту, в нижней части фюзеляжа – серия вытянутых вмятин, также переходящих в пробоины: часть попаданий оказалась касательными. Повезло, что не были повреждены близко расположенные трубки гидравлической системы управления выпуском и уборкой шасси, хотя в последнем случае можно было бы обойтись аварийным пневматическим выпуском. В конце концов, даже если не поможет и он, или если шасси не встанут на замки, то на каждом аэродроме вдоль бетонной ВПП идет грунтовая полоса для посадки «на брюхо». Конечно, такая посадка тоже огромный риск. В конце концов, насколько Олег знал, из девяти потерянных к сегодняшнему дню машин, две полк потерял именно на аварийных посадках – одну 28 декабря прошлого года, а вторую 27 января, уже в Аньдуне; это была именно та машина на которой садился Удовиков. Старлею, его ведомому, повезло, но… Сегодня полк потерял первого из своих летчиков.

День был слишком тяжелым для него, оставшегося живым и вернувшегося в Аньдун с девятью «МиГами» вместо десяти. Рапорты командиру полка, начальнику штаба дивизии, объясняющие все произошедшее. Отдельные рапорты – о ходе боя, о гибели капитана, не справившегося с поврежденным самолетом и столкнувшегося в воздухе с «Сейбром», рапорты в спецчасть… Гибель… Хоронить летчика будут в Порт-Артуре, если вдруг найдется, что хоронить. Все остальное – ерунда. Пославший их в бой за береговую черту приказ командира полка и дивизии наверняка прикроет его от любых «официальных» проблем лучше любого щита. Направив эскадрилью из десяти «МиГов» на двенадцать современнейших истребителей одной из наиболее серьезно подготовленных американских эскадрилий, рвавших китайцев даже первой линии как Тузик тряпку, командование корпуса должно было представлять возможные последствия – все они воюют далеко не первый месяц. Потерять только одного при таком раскладе вовсе даже не так плохо. И это не считая тех, кого могли потерять китайцы, которых от полного разгрома спасло лишь своевременное появление их десятки.

Кому-то, наверное, такое соотношение могло показаться даже хорошим. На бумаге же оно должно выглядеть просто отлично. Погибшего звали капитан Гришенчук. Виктор Лукьянович Гришенчук. Украинец. Позывной «48», бортовой номер – «413». Ему было 29 лет.

Олега совершенно не волновало, куда они идут. Судя по поведению летчиков принявшей их части, идущий рядом крепкий мужик средних лет был старшим офицером – значит, он должен знать, что делать. Они шли так несколько минут – сначала между капонирами, потом просто через снежное поле, потом опять начались капониры. Ведомый хмыкнул, и, обернувшись на него, Олег мрачно кивнул на понимающий и больной взгляд, качнул в воздухе кулаком, из которого на мгновение высунулись два пальца, символизирующие пару. «Ничего, все нормально».

Прихрамывая на ходу от боли в продолжающих ныть и жаловаться ногах, он в конце концов не выдержал молчания и попытался выяснить у идущего вплотную к нему китайца, принятого им за командира полка, сколько потеряли его люди. Но тот импровизированных жестов то ли не понял, то ли не захотел понять.

– Владлен, ты хоть что-то понимаешь, о чем они говорят? – вконец отчаявшись, спросил он ведомого.

– Извините, товарищ подполковник. Не понял ничего.

– Разговорник учил? – строго вопросил Олег. Сам он вполне осознавал, что предложенный им к зазубриванию в корпусе русско-корейский разговорник сам почти проигнорировал – благо звание подобные вольности уже позволяло.

– Виноват… Хаигуньмар-ыль коньбухамнида…

Это тоже было понятно. Как раз эту фразу он знал и сам, но на ней все и заканчивалось. Знать чужой язык, а тем более язык союзников, конечно, очень полезно – однако еще в 1950-м обнаружилось, что попытки использовать хотя бы даже в учебном бою корейский язык (призванные в дополнение к опознавательным знаками ВВС КНДР убедить супостата в «местном» происхождении корпуса) заканчивались у всех максимум смехом. Отлично подготовленные летчики, не забывшие еще курсантскую зубрежку и успешно сдавшие все зачеты по требованиям маскировки радиообмена, немедленно теряли любую возможность говорить на корейском при первом же взгляде на чужой самолет в своем прицеле. Либо – при виде его за своим плечом. Это стало ясно уже в Ляодуне в 1950-м, и самое позднее к весне 1951 года от этой практики отказались полностью.

Единственное, что Олег вынес из убогого, усеченного к нынешней зиме языкового курса – это то, что цифру «1» в применении к своему позывному выбирать надо все же из китайского ряда, произнося ее как «Иль».

Применять по отношению к себе обычное корейское «Хана» ему не хотелось совсем. «Лисицын – хана» – такое, по его мнению, в эфире звучало бы вовсе не смешно. Все же, если не считать китайские и корейские числительные позывные, которые учили «на всякий случай» (вероятно, чтобы при необходимости иметь возможность торговаться), советские летчики пользовались в воздухе исключительно русским языком. В горячие моменты он привычно и неизбежно переходил в безудержный мат – вроде того, которым так изобильно воспользовался при знакомстве все тот же офицер-китаец. То ли он пытался их впечатлить, то ли они просто не поняли друг друга, но матерная ругань с вопросительным тоном произносимой приставкой «нихон-го?», зачем-то добавляемой китайцем к каждому третьему слову, выглядела по меньшей мере странно.

Пройдя мимо последнего пустого капонира, они вышли на летное поле, на котором только редкий пунктир камешков обозначал границы рулежек. Аэродром Догушань, редкая по своей глубине дыра, из которой, тем не менее, регулярно поднимались в воздух китайские истребители, нет-нет, да отщипывающие кусочки от почти ежедневно лезущих через линию фронта американских и, реже, британских эскадрилий.

– Смотрите, – показал ведомый.

В десятке метров от входа в очередной капонир, где укрывался одетый в заиндевевшие маскировочные сети «МиГ», располагалась очерченная такими же камешками фигура, залитая битумом или гудроном, занесенным сейчас полосками смерзшегося снега. Фигура изображала кисть человеческой руки, сложенную в несложный оскорбительный жест: привет тому авиаразведчику, которому повезет сюда долететь. Китаец проследил направление взгляда подполковника и широко, от всей души улыбнулся. Олег с огромным трудом удержал в себе потребность так же широко размахнуться и тоже «от всей души» врезать ему по скалящейся улыбке. Он отвернулся, и в памяти немедленно всплыли последние минуты погибшего летчика, каким он его запомнил на земле, перед самым рядовым вылетом, когда начальник штурманской службы полка заменил второй день температурившего командира 2-й эскадрильи, известного в полку под оригинальным прозвищем «Хромой». Как Олегу рассказали, сначала прозвище звучало как «Хромой Кентавр», но его сократили в односложное буквально на второй день, а почему именно оно возникло, к февралю уже не помнил никто: с ногами у капитана все было совершенно нормально.

Сегодня Олег заработал себе 25-й «личный» сбитый. Свой первый в Корее – и при этом не устаревший поршневой разведчик или штурмовик, а великолепный «Сейбр». Некоторые считали, что сбить «Мустанг» тяжелее. Возможно, это так и было, потому что и их, и «Тандерджеты» сбивали реже, но основная боевая работа полка заключалась именно в борьбе с истребителями противника. Предполагалось, что это позволит китайцам и корейцам действовать по ударным машинам, но взаимодействие оставляло желать лучшего, и результативность китайских и особенно корейских истребительных авиачастей никогда не была особо высокой.

Интересно, что по крайней мере в их дивизии настроение в отношении воздушной войны над Кореей было достаточно бодрое, если не сказать «оптимистичное». Боевой счет держался в их пользу: до сегодняшнего дня 913-му официально засчитали 15 сбитых – все без исключения «Сейбры», притом не считая подбитых. Правда, две победы были записаны на его предшественника Костенко, уже ушедшего в дивизию, но это ничего не значило. В полку явно собрались хорошие летчики, а в отношении нескольких из них, в том числе капитана Федорца и старшего лейтенанта Александрова из 1-й эскадрильи, Олег с высоты своего опыта мог предсказать, что они высоко поднимутся. Его собственная сегодняшняя победа «размочила», между прочим, официальный боевой счет 2-й эскадрильи, но если бы только вернуть сегодняшнее утро, с какой бы радостью временно исполняющий обязанности ее командира штурман полка, страдающий от редкого появления своего имени в боевом расписании и отсутствия сбитых с момента прибытия в Маньчжурию, отдал бы его обратно…

Ведущий их за собой офицер снова произнес что-то длинное и бессмысленное, и Олег даже оглянулся но сторонам, не зная, обращены ли эти слова к нему, все равно ничего не понимающему, или к кому-то другому – скажем, к бредущим рядом и чуть позади летчикам-китайцам, поглядывающим на них и негромко переговаривающимся между собой. Угу, еще одна местная достопримечательность – хвостовое оперение «Инвейдера», аккуратно воткнутое в склон холма. Устанавливавшие его бойцы явно наслаждались собственным чувством юмора. Хотя фюзеляж сбитого наверняка этими же самыми летчиками бомбардировщика бы отрезан всего на метр от оперения, пристроен он был так, чтобы создавать впечатление, будто все остальное вбито в холм одним могучим ударом. Практическая шутка – черная, но от этого не менее доходчивая. Фактически Олег и согласился прилететь на вечер к «соседям» только для того, чтобы отвлечься, так что можно порадоваться, что они стараются вовсю – но все равно помогало это ему плохо.

С бетонки летного поля, полуокруженного грядой холмов, они свернули вбок, и вскоре протоптанная в снегу тропинка, прорезавшая сдвоенный ряд увешанной ржавыми жестянками колючей проволоки, превратилась в неглубокий ход сообщения. Его обмерзшие стенки доходили едва до плеч, но ширина оказалась порядочная – так, чтобы без помех могли разойтись два человека. Идти пришлось настолько долго, что Олег начал в конце концов отвлекаться от своих горестных мыслей, пытаясь понять, что вообще происходит. По его подсчетам, прошли они километра два. Ход сообщения за это время многократно разветвлялся, а потом просто сошел на нет. Еще несколько минут по почти пустому пространству, постепенно перетекающему один отрог холма за другим, – и впереди показалось то, что Олег сначала принял за какой-то невероятный, торчащий из земли исполинский прыщ. Только метров с десяти он разглядел, что это двухамбразурный дот необычной формы, отлично замаскированный и с закрытыми стальными ставнями амбразурами – потому-то, собственно, он и не опознал его сразу.

– Ого, – не удержавшись, произнес он в ту минуту, когда они огибали дот. Ведомый, так же выворачивая голову, согласно кивнул. Общевойсковая подготовка у летчиков была, разумеется, самая примитивная – но то, как удачно эта точка расположена и укрыта, впечатлило обоих.

К тому моменту, когда группка китайцев и они с ведомым обошли дот по внушительному кругу и снова нырнули в разветвлявшуюся за его тыльной стороной систему траншей, советские летчики уже перестали чему было удивляться и со спокойными выражениями лиц последовали туда, куда им указывали. Короткий ряд шалашей – высоких, но самых примитивных, как рисуют в детских книжках. Если бы обещанный чай обнаружился именно здесь, они бы тоже не слишком удивились, но потом начались обычные глинобитные китайские домики. В один из них, у входа в который раскачивался под порывами ветра бесполезный на свету фонарь в литой красной рубашке, их и завели. Ведомый, приостановившись, прежде чем шагнуть на дощатую лестницу, пожал плечами, спокойно оглядываясь по сторонам.

– Я только не понимаю, почему нас на машине не могли довезти? – сказал он в пространство.

– Из экономии топлива, – буркнул Олег. – И для моциона. Пошли уж.

Ведомым у Олега в последние дни был молодой летчик до сих пор не с очень характерным для Советского Узбекистана именем Владлен – и вообще чуть ли не первый чистокровный узбек, которого он встретил на этой войне. Ему говорили, что в двух других полках 32-й ИЛД полно не только кавказцев (в одном лишь 913-м имелось двое осетин), но и узбеков, однако он был здесь пока слишком мало, чтобы познакомиться со всеми. Летчиком Владлен был отличным, бывалым и исключительно везучим – в этом Олег уже не раз имел случай убедиться. А сегодняшний день репутацию старшего лейтенанта (не успевшего, разумеется, застать «ту» войну) только подтвердил.

На самом деле помещения, в которых жили китайские летчики, оказались не так уж и далеко от аэродрома. Вероятно, это было логично – жить в стороне, в не привлекающих лишнего внимания убогих домишках-пятистенках. Дополнительная безопасность, какой бы она ни была, того стоила. В конце концов, к началу 1950-х годов прежняя ситуация несколько изменилась, и подготовка пилота современного истребителя стала обходиться значительно дороже, чем сам этот истребитель. Подобный подход раньше был применим только к особым летным специальностям: ночники, палубники, «всепогодники», обученные к полетам в «слепых» условиях, пилоты арктической авиации. Сейчас дело обстояло несколько иначе, и подполковник Лисицын понимал, что здесь это вполне оправдано: на этой войне воевали исключительно профессионалы. Именно из-за этого любой домик в пределах первого километра от взлетной полосы и рулежек аэродрома Догушань будет для врага целью гораздо более привлекательной, чем даже капониры с истребителями, в которые еще надо попасть. А так… В двухстах километрах дальше от линии фронта стремление к комфорту и полноценному отдыху наверняка перевесило бы, но здесь все было верно. Так и надо.

В конце концов, достаточно неплохо можно было устроиться и тут. Обшитые досочками стены, бязевые занавески, простые и бесхитростные карандашные и акварельные рисунки, прилепленные к стенам кусочками засохшего мякиша или чем-то подобным. Нормально. Взяв в руки пылающую жаром чашку, протянутую одним из ребят-китайцев, Олег все-таки не выдержал и улыбнулся, пусть и грустно. Чай перед вылетами, чай после вылетов – нормальная такая война. Дома в дополнению к обычному роскошному ужину был бы коньяк, но времена действительно изменились, и теперь пилоты реактивных машин алкоголь на войне не пьют – слишком уж это, оказывается, влияет на возможность результативно работать.

– Видели «По-2», товарищ подполковник? – спросил Владлен, качающий в руках собственную чашку.

– Да, видел, конечно… – Этот самолет, в отличие от других, стоял на поле ничем не укрытый – то ли собирался в вылет, то ли на самом деле был просто габаритным макетом, точнее он не разглядел. В любом случае мысль о том, чтобы в 1953 году, в прямом соседстве с сотнями «Сейбрджетов» и «Тандерджетов» подняться в воздух на фанерно-перкалевом биплане, вызвала у Олега оторопь, поэтому он прошел мимо самолета не повернув головы. Забавно, но в теории он знал, что не прав – эффективно бороться с ночными «По-2» американцы так и не научились. Но вот все-таки…

– Думаешь, не справятся до завтра с твоей машиной?

– Может, и справятся, – почти равнодушно пожал плечами узбек. – Но только все равно дивизионного инженера нужно в полк вызывать, без этого Сам даже раздумывать не будет, давать разрешение на боевую эксплуатацию, или нет.

– Разбирать?..

Оба помолчали, думая. Доставлять поврежденный истребитель в тыл, возможно, придется: его повреждения все-таки оказались серьезными. А для этого нужно, чтобы он мог выдержать перегон. Теоретически, можно разобрать и вывезти его в «крате», огромном ящике, способном войти в железнодорожный вагон, но…

– Может, и обойдется, – предположил парень, отхлебнув чай с таким звуком, что Олег поморщился.

– Может, и так, если инженеры согласятся, – кивнул он, проглотив остаток все равно прозвучавшей в его голове фразы, чтобы не обидеть молодого. – Чего гадать? Все равно несколько дней ремонта минимум. Найдется уж, на чем тебе летать, было бы желание…

«Соседи» переговаривались всё более свободно и громко, так же бросая на них частые взгляды, в которых улавливалось сложное смешение чувств: от почтения до настороженности. Самый молодой из летчиков поднялся, поднес к ним чайник, долил. Очередная серия кивков, неловких улыбок, невнятных, не складывающихся в слова звуков. Худосочная дверь неожиданно распахнулась, и в нее буквально ворвалась группа людей в таких же бурых неопрятных куртках, какие были на пришедших с ними летчиках. Увидев двоих советских пилотов, они застыли на месте и начали переглядываться и смущенно улыбаться – совершенно как школьники, пришедшие в класс и заставшие там незнакомого взрослого человека. Сын учительницы, Олег такое видал не раз и что делать, знал.

– Ли-Си-Цын, – четко произнес он, поднявшись и стукнув себя кулаком в район сердца. – Сет-Тасот.

Владлен, вставший, как и положено, рядом, эхом назвал свой позывной. «Товарищ подполковник, ну куда же их командир делся?» – спросил он после этого.

Китайцы загомонили, представляясь: вроде бы это были летчики соседнего полка той же 14-й ИАД ВВС НОАК. Им явно хотелось пообщаться – и с редкими гостями-союзниками, и со своими. Последнее было написано на их лицах настолько отчетливо, что Олег просто махнул им рукой: «Давайте». Сначала один, а затем несколько других из пришедших, кивнув, последовали его совету. Осталось двое, в которых долг гостеприимства на минуту перевесил стремление узнать, как было в этом бою, в который ушли шестеро, а вернулись четыре. Но не имея возможности общаться, чувствовали они себя настолько неловко, что, один за другим пробурчав что-то извинительное, тоже утянулись в угол. Дравшиеся рядом с ними истребители этого полка, включая того высокого скуластого пилота, которого Олег запомнил с самого первого момента на земле, показывали руками, – что с ними было. Уж это-то в переводе не нуждалось точно. То и дело, они указывали на Олега с Владленом, и каждый раз все окружающие их дружно вздыхали и вздрагивали, оборачиваясь и провожая взглядами движения их ладоней.

Так продолжалось довольно долго: уцелевшим в бою парням явно хотелось выговориться. Постепенно происходящее начало вызывать у Олега некоторое раздражение. В конце концов, их пригласили на ужин и изъявление благодарностей. Если они не могут найти никого, говорящего по-русски, то уж накормить их все-таки было можно. Можно только представить, о чем говорят в родном 913-м. Штурман полка, старая «Собака», повел эскадрилью да и потерял летчика в первом же бою. И сам теперь пропал – празднует, вероятно… Молча выругавшись, Олег отставил в сторону надоевшую ему чашку и решительно встал. Владлен, молодец все-таки, сам встал тут же, не потеряв ни секунды.

– Где ваш командир? – спросил подполковник по-русски приостановивших обмен возбужденными восклицаниями и снова обернувшихся к ним китайских летчиков. – Понимаете? Чанг?

Черт, ему было даже не похлопать себя по тому месту, где располагается погон: в китайской армии знаки различия отсутствуют принципиально. Максимум, чем командир полка или дивизии может отличаться от рядового, – это ткань, из которой будет пошит его френч, да еще иногда красная повязка на рукаве. Встретивший их сначала в том туннеле китаец был староват для строевого летчика, да и держался он по-командирски – но как объяснить, что именно он им нужен?

Китайцы быстро и негромко сказали друг другу несколько слов, и ближайший из них снова улыбнулся и потянулся к чайнику. Олег чуть не взвыл от злости. Такое впечатление, что чай на этой войне расходуется в больших объемах, чем керосин. Нет, ему это надоело. Глупо было ожидать, что здесь найдется человек, знающий или русский, или по крайней мере немецкий – но это уже не его проблема. Он шагнул к двери, и летчики пригласившего их полка замахали руками, что-то возбужденно ему втолковывая. Обиделись, мол, уговаривают остаться. Ладно, еще минуту.

Шатаясь из одного угла имевшей всего два окна комнаты в другой, злясь на себя и на эту чертову войну, за считанные минуты забравшую еще несколько жизней молодых, веселых, смелых ребят, подполковник остановился у единственного, насколько он мог видеть, в этой комнате плаката, изображающего новейший советский бомбардировщик «Ил-28» во всех трех проекциях. Склонив голову набок и поглядев на короткий ряд свисающих неравномерными вертикальными столбцами иероглифов, явно дающих какие-то технические или количественные характеристики (обозначающие семерку и десятку простые крестообразные «Кии» и «Шии» сразу бросились в глаза даже ему), Олег застыл, размышляя. Конечно, в паре мест к работе художника можно было придраться, но в целом пропорции были соблюдены весьма неплохо. Плакат был явно не самодельный, а типографский, но при этом по его нижнему краю тянулась длинная, в два ряда цепочка написанных от руки цифр – уже «нормальных», арабских, и очень похожих на расчет радиуса действия с боевой нагрузкой 2 и 3 тонны. Эти цифры он узнал прежде всего по тому, что они были показаны как «2000» и «3000» и даже обведены. Возникал вопрос: почему этот плакат настолько важен, что он является единственным в этой комнате – комнате отдыха, как он понял? Да, китайцам вроде бы передают «Ил-28», и сколько-то у них наверняка уже есть. Более того, на аэродромах советского Дальневосточья их становится все больше и больше. Так что, наверное, логично, что китайские пилоты зазубривают их силуэты. Но все равно – тревожно.

Олег вспомнил подготовку «первой», названной потом «Золотой», авиагруппы «Чапаева» летом 1944-го. В тот раз вовремя полученная рядовыми летчиками информация о поступлении в войска наглядных пособий для опознания самолетов тогда еще союзников и о том, какие прозвища они используют для идентификации советских самолетов, позволила им уяснить или хотя бы просто предположить – для чего именно их готовят. Пожалуй, о замеченной детали стоит рассказать по крайней мере командиру их полка – весьма неглупому мужику и вдобавок хорошему летчику, что гармонично в нем сочеталось. В полку его, кажется, не любили, но почему именно, Олег до сих пор не разобрался. Что-то такое может во всем этом быть… Можно вспомнить, что ударная авиация северокорейцев – точнее, те разрозненные группки переданных им выведенных из консервации быстро устаревающих советских машин, которые они пытались использовать в начале войны, была сметена американскими и британскими истребителями быстро и почти без потерь. Отдельные уцелевшие еще «Ил-10» (в общей сложности то ли шесть, то ли восемь пригодных к боевой эксплуатации машин на весь фронт) время от времени демонстрировали какую-то активность в воздухе, те же «По-2» летали по ночам над вражескими траншеями, как и десять лет назад, шарахаясь от ночных «Скайнайтов» и «Тигровых Кошек». Время от времени «По-2» добивались и чего-то серьезного – так, что черный нефтяной дым стоял в небе по нескольку дней. Решатся ли китайцы поднять в воздух свои новые бомбардировщики? Если думать, умно наморщив лоб, то в голову сразу придет, что их применение почти официально переведет войну из чисто оборонительной во что-то новое. Атаковать порты, железнодорожные узлы, крупные мосты, корабли в море – все это будет совершенно правильно с военной точки зрения. Но при этом станет именно тем, чем занимаются сами интервенты, и поэтому немедленно вызовет противодействие – в первую очередь политическое.

Пока на тех аэродромах, где базировались части советского 64-го истребительного авиакорпуса, не было ничего, что можно было бы применить для атаки вражеских наземных целей или кораблей. Ни единой бомбы, ни единой ракеты, ни подвесных систем для применения фосфора или горючих смесей. Только оборонительное оружие, только снаряды к авиапушкам: одной «Н-37Д» и паре «НР-23» или «НС-23КМ», стоящих на их машинах. Задача – прикрытие промышленных и административных стратегических объектов на территории юго-восточного Китая на мукденском направлении, переправ и коммуникаций войск КНА и КНД на территории КНДР до рубежа Пхеньян–Гензан. Если в войну вступят советские или китайские бомбардировщики, даже с расположенных за Ялуцзяном аэродромов, вроде того же Аньдуна, Мяогоу или Дапу, способные достичь большей части японской метрополии – островов Хонсю, Сикоку и Кусю, то… «Ил-28» – это сейчас, наверное, единственный ударный самолет в регионе, способный выбить американские и британские оперативные соединения в Желтом и в большей части Восточного моря. К чему такое может привести? Ну?

Жизнь, со всеми ее непростыми поворотами, научила подполковника ВВС Лисицына немножко разбираться в том, что может сделать скоростной и тяжело вооруженный ударный самолет с напичканным боеприпасами, горюче-смазочными материалами и человеческими телами боевым кораблем. Но не учитывать способность американских и британских корабельных соединений выбить до трети атакующих машин одной лишь зенитной артиллерией тоже нельзя. Более того, в непосредственной близости к берегам Кореи в море у американцев сейчас находится 9 или даже 10 авианосцев, под завязку набитых реактивными «Бэньши», «Пантерами», да вдобавок и новыми модификациями поршневых «Корсаров». А помимо них есть еще и англичане. Но все равно это реально. Один только риск попасть под удар реактивных «Илов» отожмет большую часть кораблей интервентов за островную гряду Сакисима–Окинава–Токара – и для этого не нужна даже фактическая результативная атака с каким-нибудь «Ньюкаслом», переломленным пополам 500-килограммовыми бронебойными авиабомбами где-нибудь под Анма-до или Уи-до; достаточно будет простой демонстрации. А после этого снабжать войска, ведущие активные боевые действия, американцам станет значительно сложнее.

«Более того, – Олег сунул руки в карманы и, бросив последний взгляд на неожиданный здесь плакат, начал ходить между стеной и застеленным газетами столом. – Если строящиеся с утра до вечера авиабазы на полученных Советским Союзом от Японии по мирному договору 1945 года Южно-Курильских островах и юге Сахалина войдут в строй, с них можно будет успешно работать по северной теперь половине Хоккайдо. И, разумеется, по всему Хонсю. Но это…»

Остановившись, он подумал, что даже сама мысль о том, что Советский Союз может быть прямо втянут в эту войну, тоже не была нова. Уже совсем не первый год эта мысль приходила в голову всякому, кто осознавал, что война людей, населяющих северную и южную половины Корейского полуострова, окончательно зашла в тупик. Но как именно это может случиться, предсказать было достаточно сложно – скорее всего именно потому, что такого кошмара не желает ни одна сторона. И при всем при этом появление над полем боя сделанных в Советском Союзе реактивных бомбардировщиков вполне способно такой сценарий вызвать. Коммунистический Китай связывают с Советским Союзом официально оформленные союзнические отношения, и только это удерживает империалистические державы от того, чтобы вновь превратить Поднебесную в то, чем она была последнюю сотню лет – рыхлое, разъедаемое коррупцией изнутри и агрессивными соседями снаружи огромное и пассивное тело, гниющее заживо.

Сейчас китайцы совсем другие, чем сто или даже пятьдесят лет назад, подумалось Олегу, когда он взглянул на коллег-пилотов, с усталыми и напряженно-серьезными скуластыми лицами снова обсуждающих перипетии прошедшего боя. Эти не слишком отличаются от него и его ребят. Более того, они дерутся жестче и злее, потому что дерутся за страну, с которой их связывает кровное родство. За свою страну они станут драться так, как дрались за Советскую Украину, Россию, Белоруссию и Прибалтику советские люди. Им не хватает только опыта – лишних десятков и сотен часов налета на учебных и боевых машинах, которые есть сейчас у летчиков советских полков. Но это дело наживное, если им повезет в нескольких последующих боях.

Может ли быть такое, что Китай играет в свою собственную игру на поле реального корейского и потенциального дальневосточного театра военных действий? Не на тактическом уровне, то есть обучая свои войска и кадры при помощи советских советников, получая если не новейшую, то во всяком случае вполне современную технику и копируя те военно-производственные технологии, до которых им в мирное время добраться было бы не просто. Нет, в больших, в стратегических масштабах? Как минимум просчитывая возможности, плюсы и минусы втягивания Советского Союза в войну в своих собственных интересах? Будет ли в такой войне хоть что-нибудь, кроме минусов для самого коммунистического Китая? И для нас?

Олег покачал головой, с недоумением посмотрев на непонятно откуда взявшуюся чашку с чаем в своей руке. Все равно он не понимал ни в большой политике, ни в оперативном искусстве почти ничего, что выходило бы за границы, очерченные должностью штурмана истребительного авиаполка и старшим офицерским званием, полученным им за воздушные победы и удачливость. Переговоры о мире, почти без перерыва ведущиеся в задрипанном Пханмунчжоме и далеком Нью-Йорке, сорвутся в очередной раз – почему-то отчетливо подумал подполковник ВВС СССР Олег Иванович Лисицын. Республику Корея и Ли Сын Мана не устроит потеря северных территорий, расцениваемых как однозначно собственных. США и отчаянно цепляющуюся за остатки своего статуса Британию тоже совершенно не устроит стабилизация обстановки с окончательным превращением КНДР в очередное коммунистическое государство с многомиллионным населением. А Китай не согласится с утратой только что приобретенного статуса государства, которое уже просто своей военной силой, десятками обстрелянных стрелковых и авиационных дивизий может заставить с собой считаться – в том числе и тех, кому такая перспектива не нравится.

А советские летчики будут продолжать гибнуть на этой войне, и останки тех, кто не сгорит в своих машинах еще в небе, навсегда останутся на маленьком кладбище в когда-то китайском, потом русском, а потом снова китайском Порт-Артуре – в Люй-Шуне. Так ведь?

– Товарищ подполковник, – позвал Владлен.

Олег поднял голову. Оказывается, его ждали уже все, включая того самого китайца, которого он про себя счел командиром этого полка – или, по крайней мере, одним из старших офицеров. Появился он незаметно и теперь стоял, разглядывая лица советских летчиков с таким выражением на спокойно-усталом, мрачном лице, которое, если бы не цвет кожи и не выдающиеся скулы, могло бы быть лицом самого Олега, постаревшего еще лет на пятнадцать. Да. Пора было идти.