В 8.30 утра радиолокаторы поиска воздушных целей «Советского Союза» и «Кронштадта» практически одновременно обнаружили две большие группы самолетов, приближающихся с севера. Сомнений по поводу того, что бы это могло быть, не имелось: советское соединение было обнаружено – видимо, каким-то одиночным разведчиком, оставшимся незамеченным. С момента наступления светлого времени суток прошло очень немного времени, и даже если предположить, что вражеский разведчик был выпущен в воздух еще в сумерках, все равно времени на подготовку к удару почти не было. Значит, удар готовили еще с вечера и нанесли немедленно после доразведки. Это было очень неприятным открытием. Охота, видимо, уже началась, и теперь к Северной Атлантике стягиваются крупные силы британского и американского флотов.

Время, впрочем, еще было. По мнению штаба адмирала Левченко, обнаруженные самолеты принадлежали одиночному тяжелому авианосцу, входящему в состав какого-нибудь наспех сформированного соединения, и удар наносился с единственной целью – нанести повреждения советским кораблям, снизить их скорость, чтобы затем загнать в угол и прикончить массированными атаками с воздуха и эскадрами линкоров флотов союзников, – в общем, повторение истории с «Бисмарком». И наверняка главной целью самолетов станет авианосец. По данным радиолокации количество приближающихся машин оценивалось примерно в полсотни: в любом случае половину истребителей авианосец противника должен был оставить для самообороны, плюс какое-то количество ударных самолетов – для повторной атаки.

– Началось, значит, – пробурчал Левченко, водя пальцем по мелкомасштабной карте, двести двадцать морских миль в сантиметре.

Им так и не удалось найти на первом этапе своей работы самую вкусную цель из возможных – стандартный конвой из Бостона, Бруклина или Галифакса на Ливерпуль либо Марсель. Сотня тяжело груженных, неповоротливых транспортов, два десятка корветов, дюжина эсминцев, один-два крейсера и пара тихоходных эскортных авианосцев. Всех утопить – и покончить с собой, потому что жить больше будет незачем. Этого не случилось, и они потеряли день во враждебных водах даром, рискуя каждую секунду. Вот и выяснилось, что зря.

Противника еще не было видно на горизонте, когда первые советские самолеты ушли в небо – с катапульт линкора и линейного крейсера стартовали три Бе-4, а с палубы «Чапаева» – пять ЯК-9ДД. Восемь разведчиков должны были перекрыть сектор в 100 градусов, осью которого являлся курс приближающихся самолетов, и обнаружить, во что бы то ни стало обнаружить вражеский авианосец. Затем в воздух поднялись все остальные истребители «Чапаева» – эскадрильи со 2-ю по 5-ю, всего 32 истребителя.

В дополнительных наставлениях и накачке летчиков нужды не было – все понимали, на что идут и что будет, если враг прорвется к их собственному авианосцу. Собравшись над соединением, перестраивающимся в строй пеленга, четыре эскадрильи ушли на север, откуда надвигалась волна самолетов противника. В это время она была уже в двадцати двух километрах от советских кораблей. На кораблях происходили последние приготовления к отражению атаки: все трое увеличили скорость, доведя ее до полных двадцати семи узлов и вздымая огромные столбы воды из-под форштевней. Подавались снаряды к зенитным орудиям, разворачиваемым в сторону противника, в бронированных недрах кораблей развертывались боевые лазареты. Что-то будет?

В двадцати километрах от советского соединения американские самолеты перестраивались в боевой порядок. Пятнадцать торпедоносцев «эвенджер» спустились к самой поверхности воды, выстроившись во фронт, чтобы не мешать друг другу, четыре машины вскоре довернули к востоку, чтобы выйти в атаку с другого курсового угла, со стороны солнца. Полторы эскадрильи снаряженных сейчас бомбами истребителей морской пехоты – 112-я и часть 123-й – наоборот, теснее сомкнули строй, чтобы прорываться через истребительный заслон русских, плотно поддерживая друг друга огнем.

То, что третьим кораблем эскадры является все же не крейсер, даже тяжелый, а авианосец, стало известно только перед закатом, когда ее наконец-то засек один из сотни патрульных самолетов, прочесывающих океан таким частым гребнем, что и мышь бы не проскочила. 82-я истребительная эскадрилья в полном составе, 37 «хеллкэтов», шла строем «коробочки» над торпедоносцами и впереди пикировщиков.

На предполетном инструктаже цели между ударными самолетами были распределены самым примитивным образом: торпедоносцы наносят удар по линкорам, для пикировщиков же первоочередной целью является русский авианосец. Авиагруппа «Беннингтона» была вполне готова к боям – две эскадрильи: 82-я истребительная и 82-я торпедоносная включали в качестве ядра пилотов, уже имевших опыт боев на Тихом океане, полученный на эскортных авианосцах, а остальные, хотя и вновь сформированные, были хорошо подготовлены и в целом вполне способны на выполнение любых задач. Противником летчиков авиагруппы еще никогда не был другой авианосец, но авианосные летчики с огромным энтузиазмом вспоминали битву за Мидуэй, в котором новичками-американцами были, по слухам, потоплены четыре лучших авианосца японского Императорского военно-морского флота.

Главным козырем, важнейшей частью авиагруппы, считалась 82-я бомбардировочная эскадрилья, сформированная самой первой и летавшая на новейших «хеллдайверах» еще с конца мая. Эскадрилья, натасканная в Океане, штат Вирджиния, и на Норфолкской станции, последние три недели базировалась на Тринидад, а 20 сентября была принята авианосцем «Беннингтон» и приняла участие во всех его учебных походах. Пройдя полный цикл подготовки, она считалась вполне способной справиться с поставленной задачей – задержать русскую эскадру. Одно-два бомбовых попадания в палубу русского авианосца – и его можно будет не учитывать в последующих атаках, несколько торпед, попавших в линкоры, – и они уже не смогут уйти от американских, британских и французских тяжелых кораблей, спешно выходящих из своих баз.

Единственное, что не было взято в расчет, – это то, с каким противником придется драться американским летчикам. Слово «русские» им ничего не говорило. Японцев они знали, потому что дрались с ними, сбивали их и сами несли потери, за три года войны американские летчики научились их уважать. Немцев они боялись, хотя сами ни разу еще не встречались с ними в небе. Легенды об увешанных железными крестами германских баронах и графах, сбивших по двести самолетов каждый и пьющих из фамильных кубков кровь сбитых ими американских и английских пилотов, были любимой темой дружеских бесед опытных пилотов с более молодыми во время пребывания авианосца в Атлантике – пока считалось, что их могут все же послать в Средиземное море или Арктику. О русских они не знали ничего. Не было ни презрения или насмешки над противником – как смеялись над японцами до чудовищного дня 7 декабря 1941 года, не было подавляющего страха, было скорее любопытство.

Видимость была прекрасной, и противники заметили друг друга издалека. Четыре эскадрильи советских истребителей шли прямо в лоб «хеллкэтам», но прежде чем противники сблизились, одна из них круто ушла вниз…

У Покрышкина, шедшего во главе второй эскадрильи, наверное, впервые не звенело в ушах в предвкушении воздушного боя. Только холодная голова и четкая координация действий всех четырех эскадрилий может дать шанс на успех в предстоящей схватке – а цена слишком высока. Удара всей массой в лоб американским истребителям русские не приняли, он привел бы к неоправданным потерям – в лобовой атаке мощь вооружения машины куда важнее, чем умение летчика. Покрышев молодец, за месяцы подготовки многие полковники перестали жалеть, что их поставили в подчиненное положение.

Пятая эскадрилья – восемь ЯК-9Д – спикировала на идущие над водой торпедоносцы, а три эскадрильи на ЯК-3 на максимальной скорости попытались обойти фронт американских истребителей. Противники столкнулись на высоте четырех тысяч метров, в четырнадцати километрах от советской эскадры, и бой сразу же превратился в скоростную собачью свалку на вертикальных, косых, горизонтальных петлях и полупетлях. Каждый стремился зайти своему противнику в хвост и расстрелять его из всего бортового оружия, вспороть брюхо, ужалить сверху, закрутив траекторию полета своей машины в немыслимую спираль. Часть русских истребителей проскочила и, перестроившись, набросилась на ближайшую группу пикировщиков. Остальные ввязались в скоростной бой с истребителями, но при первой же возможности тоже выходили из боя, быстро наращивая силу атак по неуклюжим пикирующим бомбардировщикам, похожим на летающие мясницкие колоды.

– Бей! Бей! Бей!

Бой истребительных групп сразу же сложился в пользу русских, и если сначала американский комэск воспринял это как результат их численного превосходства, то вскоре ему стало ясно, что бой вообще не предвещает ничего хорошего. Русские неожиданно продемонстрировали такой класс высшего пилотажа, от которого у американских пилотов буквально глаза полезли на лоб. Выдающаяся маневренность ЯК-3 позволяла им легко выходить из-под атак растерявшихся пилотов «хеллкэтов», у которых рябило в глазах от проносящихся мимо незнакомых до сегодняшнего дня хищных вытянутых силуэтов русских истребителей. Советские летчики не нуждались в ведомых, что позволило им значительно усложнить характер воздушного боя. В первую же минуту эскадрилья «Ведьм» потеряла четверых, а русские истребители словно озверели. В такой переделке командиру восемьдесят второй истребительной бывать еще не приходилось. Он более полугода воевал на Тихом океане, сбил четыре японских самолета, имел высокие боевые награды, пользовался уважением всех летчиков авианосца и командиров, но тут ему стало очень страшно.

«Очень страшно» – это были именно те слова, которыми он про себя обозначил свое состояние. Ничего лучшего ему в голову не пришло. Эфир был полон криками ужаса его боевых товарищей, с которыми он столько месяцев делил стол и развлечения на берегу. На его глазах русский истребитель пронесся над скользящим на крыло «хеллкэтом», прошив его фюзеляж от хвостового оперения до фонаря кабины. Было видно, как пули рванули обшивку, выдирая из нее клочья, и перевернувшийся «хеллкэт» перешел в беспорядочное падение.

Майору потребовался весь его опыт пилотирования, чтобы раз за разом уводить хвост своего самолета от огня противников, пытающихся вцепиться в него сзади. Каждый раз, когда в рамке его прицела мелькал чужой самолет, он жал на гашетки, пытаясь достать врага сходящимися нитями трасс своих крупнокалиберных пулеметов. В какой-то момент ему наконец удалось самому зайти в хвост одному из русских. Темно-синий краснозвездный истребитель с жирной белой четверкой поверх вертикальной полосы метался широкими зигзагами, пытаясь уйти с линии огня, и тридцатилетний майор, сжав зубы и мыча про себя самые грязные оскорбления, какие знал, вновь и вновь доворачивал свою машину, загоняя проклятого русского в прицельное кольцо и почти непрерывно стреляя…

Иван Кожедуб, усмехнувшись про себя напору увлекшегося американца, пристроил свой ЯК выше и сзади и, уравняв скорости машин, открыл огонь. Одного короткого касания гашеток ему хватило. Пушечно-пулеметная очередь вдребезги разнесла фонарь «хеллкэта», и тот сразу вспыхнул, разваливаясь в воздухе на части.

Заложив крутой вираж, Кожедуб вывел свою машину из карусели гоняющихся друг за другом истребителей и, пристроившись к какой-то разворачивающейся паре, атаковал группу пикировщиков. Разогнавшись на небольшом отрезке до максимальной скорости, тройка с короткой горки прорезала строй окрашенных в очень темный, почти черный цвет «корсаров», с ходу завалив одного. Одноместные «корсары», по сути дела лишь глупостью командиров превращенные на этот бой в истребители-бомбардировщики, тяжело нагруженные и лишившиеся непосредственного прикрытия, не могли долго противостоять маневренным легким истребителям. То один, то другой из них вспыхивал в воздухе и, оставив за собой тонкий след дыма, падал вниз. Несколько летчиков, не выдержав напряжения самоубийственной атаки, освободились от подвешенных к их фюзеляжам бомб, вступив в бой уже как истребители, на равных, готовые постоять за себя. Бой был жестоким – в воздухе крутился громадный клубок полосующих друг друга огнем крылатых машин, из которого то и дело выпадали кувыркающиеся, штопорящие, пикирующие самолеты. Над неудачниками смыкалась вода, взлетев черно-белым столбом, подсвеченным мгновенными короткими язычками желтого пламени, уцелевшие уносили ноги, выжимая все возможное из своих истерзанных моторов.

Над самой поверхностью воды фронт «эвенджеров», истекая кровью, рвался к уже недалеким русским кораблям. Пилоты вели свои торпедоносцы змейкой, прикрывая друг друга, стрелки лупили длинными очередями по атакующим их со всех сторон истребителям с косой белой полосой на фюзеляже. Крупнокалиберные пулеметы заставляли их рано прекращать атаки, а тяжелые торпедоносцы демонстрировали поразительную живучесть. С иссеченными пулями плоскостями, сбитыми антеннами, дырами в фюзеляжах они неслись к изготовившимся к бою, пока молчащим линкорам. Выходящий из пикирования ЯК нарвался на пулеметную очередь, попытался выправить крен и, задев копчиком крыла гребень волны, рухнул, подняв высокий столб воды. Экипаж удачливого «эвенджера» встретил это воплями восторга.

Советские корабли, развив максимальную скорость, развернулись кормой к приближающемуся фронту самолетов, поставив слабо вооруженный «Чапаев» между линейным кораблем и линейным крейсером, что позволяло создать над ним максимальную плотность огня. Строй пеленга, кроме того, что он давал свободу маневрирования, позволял также вести бортовой огонь всем трем кораблям.

Громадное количество людей на палубах и надстройках, застыв на своих боевых постах и затаив дыхание, наблюдали за кувыркающимися вдали черточками самолетов. Бой приближался, уже можно было различить характерные силуэты ЯКов, короткие плоскости вражеских истребителей, мигающие огоньки на их ребрах. Сквозь шум работающих на полную мощность корабельных механизмов, глухой вибрацией доходящий до самых верхних надстроек, были слышны воющие и звенящие переливы самолетных моторов, надрывающихся на крутых виражах. Непрерывная пулеметная трескотня и короткий лай авиационных пушек волнами наплывали на замершие в ожидании зенитные расчеты, офицеров-наблюдателей, застывших с биноклями в руках, дальномерщиков на мостиках.

Когда от атаки пары ЯКов, зашедших снизу, пикирующий бомбардировщик взорвался в воздухе, эффектно выбросив протуберанцы из огненного шара, линкор вдруг грохнул дружным воплем сотен здоровенных матросских глоток, выкрикивающих не имеющие аналогов в мировом лексиконе междометия, выражавшие высшую степень человеческого восторга. С этого момента над кораблями стоял непрерывный рев. Каждая удачная атака истребителей, завершавшаяся ударом оставляющей черный шлейф дыма огненной кометы о поверхность океана, поднимающим сияющий водяной столб, вызывала новую вспышку рева дошедших до предела энтузиазма моряков. Это было как на стадионе перед войной: баски и наши, когда солнце светило ярко и флаги натягивались от исторгаемого тысячами пар здоровых мужских легких ора.

Все перипетии воздушных схваток были видны уже совершенно отчетливо – бой накатывался с кормы, стало ясно, что американцев удержать не удастся. Многократно повторенные команды с островной надстройки авианосца заставили разгоряченных боем истребителей прервать атаки. Подстегиваемые приказами своих комэсков, летчики поспешно выходили из боя, освобождая небо, радиальными курсами расходясь в разные стороны. Через считанные мгновения все корабельные орудия, в сектора стрельбы которых попадали приближающиеся самолеты, открыли огонь.

Все три корабля окутались тонкой серой завесой сгорающих пороховых газов. Вдыхая этот пьянящий, заставляющий обо всем забыть запах, дорвавшиеся наконец до глотки противника зенитчики извергали из десятков орудийных стволов плевки раскаленного металла, уносящиеся в сторону выходящих на боевой курс пикировщиков и торпедоносцев. Кормовые 152-миллиметровые башни «Советского Союза» и «Кронштадта» стреляли осколочно-фугасными снарядами, рвущимися на самой поверхности воды. Каждая из башен выплевывала в минуту по пятнадцать 55-килограммовых снарядов, создавая непроницаемый частокол из непрерывно вздымающихся и опадающих водяных гейзеров. Очередной столб воды поднялся прямо перед несущимся торпедоносцем, тот пронзил его насквозь и, скапотировав, пропахал вспенившуюся борозду среди волн.

Громкий хлопающий звук палубных и башенных стамиллиметровок, бьющих в лоб торпедоносцам, почти видимо разлетался в сгустившемся дымном воздухе. Разошедшиеся веером с обоих бортов самолеты покрывали за секунду больше ста метров, но эти оставшиеся до сброса торпед мгновения были исполосованы густой сеткой голубоватых трассеров зенитных автоматов. У зенитных установок метались сине-черные фигуры матросов, непрерывно втискивая в приемные окна счетверенных и спаренных 37-миллиметровок новые обоймы, опустошаемые за считанные секунды. Полтораста зенитных стволов выплескивали буквально море стали, и хотя лишь немногие из снарядов и осколков находили цели, плотнейшая завеса огня казалась почти непреодолимой. Торпедоносцы отчаянно маневрировали, пытаясь уклониться, сбить наводку, выгадать несколько секунд для сброса торпед. Несколько «эвенджеров» один за другим упали в океан, растерзанные осколками «соток», прошитые очередями зенитных снарядов, сокрушавших все на своем пути. Одному из самолетов оторвало плоскость, и он встал над водой вертикально, прежде чем перевернуться через хвост и рухнуть, взорвавшись при ударе о воду. Стиснув зубы, пилоты прорывались сквозь зенитный огонь. Извергающие пламя силуэты русских кораблей, похожие на каких-то чудовищных бронированных динозавров, вырастали в размерах с каждой секундой.

Командир второго звена эскадрильи торпедоносцев, последний оставшийся в живых старший офицер, не отпуская гашетки носовых пулеметов, протискиваясь через светящиеся траектории зенитного огня, вырвался к траверзу гигантского линкора. Одновременно с нажатием приникшим к прицелу штурманом кнопки сброса он рванул правой рукой рычаг механического отцепления торпеды, вложив всю свою ярость в этот все завершающее движение. В его сознании навсегда отпечаталась яркая, раскаленными красками выжженная на сетчатке глаз картина: окутанный дымом борт вражеского корабля, темно-серые надстройки, в которые упираются сияющие нити его собственных крупнокалиберных трасс, разноцветные усы очередей зенитных пулеметов, дугами мотающиеся над водой, и оранжевые шипы огня на стволах автоматов, бьющих в упор.

Пять «эвенджеров», три с левого борта и два с правого, сбросили свои торпеды на дистанции 400—500 метров от бортов линкора, к линейному крейсеру прорвался только один. Выкрики офицеров, стегающие по ушам глохнущих людей выстрелы, рев вентиляторов, гонящих воздух к форсируемым механизмам, звон пуль, вонзающихся в надстройки, рикошетящих от железных поверхностей, мгновение – и торпедоносцы, захлебываясь пулеметным лаем, закладывают крутые виражи, пытаясь спастись от смертоносного ливня зенитного огня. Линкор кренится на правый борт, разворачиваясь на пятачке между сходящимися белыми пенящимися дорожками, стремительно скользящими к его бортам.

Торпеды еще только входили в воду, а первые бомбардировщики, тяжелые, жуткие, похожие своей массивностью на дубовые колоды, уже переходили в пикирование на описывающий циркуляцию авианосец. Только то, что строй пикировщиков был еще до выхода в атаку растерзан советскими истребителями, видимо, спасло авианосец. Яростный огонь его зениток практически не отразился на качестве их атаки – один «хеллдайвер» был сбит в момент, когда только заваливался в пике, а другой, наоборот, из пикирования не вышел и с ревом вонзился в воду в полусотне метров от правой раковины «Чапаева». Одна за другой несколько бомб легли в кипящую кильватерную струю корабля, еще пара – в десятке метров от борта.

Авианосец непрерывно менял курс, описывая разнодужные координаты в обе стороны от генерального курса, счетверенные зенитные автоматы захлебывались беглым огнем, провожая каждый пикировщик до момента сброса. Крутые циркуляции на полном ходу выносили «Чапаев» из-под падающих бомб, и атака закончилась для него, в принципе, благополучно – авианосец не получил ни одного прямого попадания. Правда, было отмечено минимум три близких разрыва, а одна из бомб взорвалась в непосредственной близости от его кормы, но о причиненных повреждениях докладов от БЧ-5 на мостик пока не поступало.

Проводив взглядом рукоятки машинного телеграфа, переведенные с «самого полного» на «полный», командир «Чапаева», криво усмехаясь, оглядел окружающих его офицеров – на их бледных лицах он увидел растерянность и облегчение.

– Живые?

– Вроде живые…

В следующее мгновение сигнальщик доложил, что в «Советский Союз» попали.

Громадный линкор, накренившись, описывал широкую циркуляцию. В него попала одна торпеда – в левый борт, в мидель, слава Богу, а не в оконечность. Практически сразу после попадания линкор атаковала еще одна четверка торпедоносцев, зашедшая веером со стороны солнца. Десятки офицеров-зенитчиков, срывая голоса, выкрикивали слова команд, перенацеливая батареи. Оставив в покое выходящие из атаки самолеты, на нового противника обрушило огонь все, что могло стрелять. Один торпедоносец разнесло буквально на части прямым попаданием снаряда крупного калибра, остальные шарахнулись в стороны и не слишком прицельно сбросили свои торпеды с большой дистанции.

Огонь велся еще несколько минут, затем по двухфлажному сигналу с «Советского Союза», продублированному по радио, его задробили, после чего на выходящие из сферы зенитного огня кораблей соединения американские самолеты вновь накинулись советские истребители. На этот раз особого накала в их атаках не было – многие не смогли принять участие в этой фазе боя, получив повреждения или исчерпав боезапас. Сбив несколько одиночных торпедоносцев и пикирующих бомбардировщиков, истребители прекратили преследование и вернулись к соединению.

Три корабля, разошедшиеся в ходе боевого маневрирования на большое расстояние, поспешно собирались в компактный кильватерный строй. Авианосец шел чуть в стороне, принимая самолеты. Первыми садились те, кто заявлял о повреждениях, остальные в это время кружили, сбиваясь в строи эскадрилий. В эфире шел бурный обмен впечатлениями о проведенном бое, в адрес штаба авиагруппы передавались радостные комментарии. Севшие самолеты немедленно откатывали к носовой части взлетной палубы, а затем по очереди опускали в ангар с помощью носового подъемника. У кормы мотались дымки зажженных на палубе шашек, указывающих направление и силу ветра. Офицер с белым флагом в поднятой руке, стоящий у среза полетной палубы, давал разрешение заходящим на посадку самолетам, готовый в любой момент получить запрещающий приказ с мостика. Нескольким истребителям, не выдержавшим паузу после посадки предыдущей машины, пришлось уйти на второй круг.

– Горючку и патроны!!! – проорал в лицо командиру палубной команды первый из севших комэсков. – «Пятерка» села уже?!

– Нет.

– Бегом, мать вашу всех! Где Покрышев, где Амет?

– Не сели еще. Нельзя заправлять, погодь, недолго осталось. Еще крутятся наши, ну нельзя ведь…

Ему сложили крылья, опустили вниз, на продуваемую насквозь из открытых бортовых проемов ангарную палубу. Первым, кто попался комэску-три, был Раков.

– Тридцать минут у тебя, – сказал ему Кожедуб. – Готовь своих головорезов, пойдем, наверное, вместе.

Тот осознал, умчался нехарактерной для его комплекции рысью.

В центральном посту «Советского Союза», расположенном глубоко под верхней палубой, со всех сторон прикрытом броней, шла напряженная работа. Из центрального поста борьбы за живучесть, где обобщались данные от аварийных партий, обследующих район повреждений, туда непрерывно докладывали об их объеме, о принимаемых мерах, о возможных последствиях. Пока еще было рано делать выводы – насколько торпедное попадание повлияло на боеспособность линкора, но серьезность сложившейся ситуации понимали все.

Одна торпеда в борт для линкора в шестьдесят с лишним тысяч тонн водоизмещением – вещь далеко не смертельная, однако последствия этого попадания могут быть весьма опасными. Группа инженеров из Мучкинского и Чиликинского бюро, развернув простыни чертежей, рассчитывали варианты контрзатопления бортовых отсеков правого борта для спрямления возникшего крена. Крен на левый борт, после попадания быстро достигший трех градусов, больше не увеличивался, что было хорошим признаком. Торпеда попала в цитадель линкора и, разрушив и затопив отсеки системы противоторпедной защиты на большом протяжении, не привела к затоплениям в защищенной части корабля.

Последнее время ходили туманные слухи про разработанную и якобы уже применяемую американцами аж 57-сантиметровую авиаторпеду, но то ли это была не она, то ли она, несмотря на калибр, не представляла собой ничего особо страшного, но повреждения были в пределах соответствующих расчетов. Однако линкор потерял часть горючего из цистерн левого борта, а вытекающий мазут стелился за кораблем широкой черной полосой, отмечая его курс. Впрочем, с этим можно было бороться: через полчаса аварийные партии задействовали систему вытеснения топлива из поврежденных цистерн с помощью пенообразователей, и вскоре демаскирующий след должен был исчезнуть.

Было ясно, что походу и рейдерству приходит конец, надо было убираться из Атлантики как можно быстрее. Хорошо, что выдержала ПТЗ, но вот по поводу маневренности линкора ничего, кроме матюков, Левченко сказать не мог.

С верхней палубы по крутым трапам сносили вниз раненых. Подхватив товарища под мышки и под колени, двое или трое матросов бережно перекладывали его на корабельные носилки и осторожно спускали на жилую палубу, а затем в корабельный лазарет. В развернутой операционной, под ярким светом тысячесвечевых ламп две хирургические бригады оперировали тяжелораненых, фельдшера перевязывали тех, до кого очередь еще не дошла. Тихо переговариваясь между собой, четыре врача, выпускники ленинградского Военмеда, прошедшие полную школу фронтовой медицины, вели свою отчаянную драку, на этот раз за жизнь людей, – цель прямо противоположная, чем у тех, кто поливал их огнем полчаса назад.

В выложенной сияющей метлахской плиткой операционной не было места званиям, окончательная сортировка проводилась в «предбаннике», или «чистилище», как его называли врачи между собой, в паузах между операциями, и у офицера не было никаких шансов попасть на операционный стол раньше матроса, на которого указал заляпанный кровью хирург. Раненые все прибывали. Американские авиационные пулеметы произвели страшное опустошение в надстройках «Советского Союза», их крупнокалиберные пули, если и оставляли человека в живых, превращали каждую рану в мешанину рваных мышц, обрывков сосудов и мельчайших обломков костей. Именно в эти минуты на верхней палубе одним из офицеров был сделан ставший впоследствии знаменитым кадр: гнездо счетверенной 37-мм зенитной установки, разбросанные по ее полу сотни гильз и три неподвижных тела матросов в касках – навалившийся на рукояти поворотных механизмов наводчик, скорчившийся у подножия орудийной тумбы заряжающий, прижавший лицо к полной снарядной кассете, и раскинувший руки подносчик, лежащий лицом вниз.

Удар по авианосцу противника начали готовить еще до того, как на палубу «Чапаева» сел последний истребитель. Радиостанция «Советского Союза» ретранслировала разведчикам шестой эскадрильи сообщение о курсе отходящих американских самолетов. Смысла в радиомолчании не было, атаковавшему их противнику координаты советских кораблей были известны с точностью до кабельтова. Впрочем, особой надежды на то, что их сообщение будет услышано хотя бы одним из пятерки ЯКов, командир авианосца не питал. Его прямо трясло от азарта – теперь ход был за советской стороной, и если он будет верным, второго удара по эскадре уже не случится.

На палубу «Чапаева» сел тридцать один истребитель, большинство уже было спущено в ангар, где их облепили матросы, старшины, военные инженеры сразу, кажется, всех служб авианосца. Из подъемников погребов вытаскивали кассеты с патронами к 20-мм пушкам и крупнокалиберным пулеметам, в открытые горловины баков под напором врывались струи бензина, вдоль ряда самолетов двое матросов катили на тележке баллоны со сжатым воздухом. Летчики буквально выползали из кабин своих самолетов, их бережно принимали, помогая сойти на крыло. Из кабины одного из первых севших ЯКов пилота, залитого кровью, пришлось вынимать. Несколько офицеров, пошатываясь, все же оттолкнули матросов и сами спустили товарища на землю. Ноги не держали того, но он, обвисая на руках друзей, поцеловал крыло своего истребителя, прежде чем лечь на теплые железные плиты ангарной палубы.

Старший авиаинженер авианосца бежал между двумя рядами самолетов, оглядывая их один за другим, время от времени подтягиваясь на крыло с уже поднятой вертикально и поставленной на стопор консолью, чтобы заглянуть в кабину – или наоборот, нагибаясь вниз, офицеры-летчики махали ему руками, бросая каждый по несколько слов. Возле одного из ЯКов четвертой эскадрильи инженер, даже не останавливаясь, скрестил поднятые руки – хвостовое оперение машины было изодрано в клочья. Добежав до конца ряда, он повернул обратно, теперь уже тщательнее осматривая каждый самолет в поисках повреждений.

Независимо от того, был истребитель поврежден или нет, его оружие перезаряжалось, пневматика пополнялась сжатым воздухом, масло доливалось в маслобак – все делалось одновременно. Иначе было с горючим – «Чапаев», жестоко лимитированный в водоизмещении, имел топливо лишь на пять боевых вылетов полной авиагруппы, поэтому ценность каждой лишней заправки была неимоверной. В случае самой крайней необходимости поврежденные истребители уйдут в бой над палубой своего авианосца с теми остатками топлива, которые у них есть, – в любом случае они будут сбиты в первую очередь, поврежденный самолет – лакомая добыча.

Петр Покрышев, стоя на взлетной палубе среди растянувшихся на ней офицеров-летчиков истребительных эскадрилий, размахивал кулаком. Никто не стеснялся лежать при стоящем командире авиагруппы – летчики авианосца знали себе цену, а самому командиру на субординацию было просто наплевать, большинство своих подчиненных он знал не первый год, по крайней мере заочно.

– Амет-Хан, так тебя! Ты что делал! Что делал, спрашиваю?!

Молодой смуглолицый капитан с красивыми тонким лицом приподнял густые брови, не изменив спокойно-безмятежного выражения лица.

– Вцепился в истребителей, в горло прямо, вырезал их со своими желтококими, а бомберов кто есть будет, я? Я буду?

– Ну люблю я их, командир, люблю! – слова молодого летчика вызвали хохот среди офицеров, но Покрышев сбить себя с тона не дал.

– Кто ж не любит! Как же, американского истребителя на вкус попробовать, белую звездочку нарисовать! А вот Иван Никитович не увлекся и своим увлечься не дал! Нас здесь для чего собрали, «хеллкэтам» хвосты трепать? Мы просрали линкор, понимаете, просрали, в первом же бою!

– Сам-то… – буркнул невысокий мрачный летчик с одиноким орденом Александра Невского на гимнастерке.

– Что?! Что ты сказал? Ты, герой Четвертой Пунической, думаешь, я тебя не видел? Я всех вас видел – и как ты один пикировщик десять минут трепал, я тоже видел!

– Брось, Петро, ну не гони на ребят, они полностью выложились…

Кряхтя, здоровенный двадцатичетырехлетний мужик, один из самых удачливых асов военно-воздушных сил, поднялся на ноги и ухватил командира за плечо. Тот стряхнул его руку.

– Вот кто выложился, Иван, а кто и нет – не надо! Вторая – так точно нет, и все мы тут это знаем. Александр Иванович, разъясни нам, убогим, как ты с дюжиной «колод» справиться не мог?

Обалдевший от такого вопроса Покрышкин вскочил на ноги одним рывком, скуластый, с отеками под глазами.

– Что-то я не понял, командир… – начало было тихое, но все знали, что взорваться комэск-два способен от малейшего толчка, в нем как будто всегда плавала капля гремучей ртути, подвешенная на тонкой проволочке. – Если я помню верно, то ни одна бомба в «Чапай» не попала, иначе бы мы тут не сидели… И если «колод» мы сбили не особо много, то и сами никого не потеряли, а вот жопу им надрали вполне по правилам. А что у тебя было, может, расскажешь нам?

– Живучие, суки, – в голосе комэска-пять была тоска, свой первый бой над океаном он представлял себе совсем иначе. – Я таких еще не видел, «юнкерс» ему в подметки не годится, а уж на что крепкая машина. И парень мой погиб. Совсем худо.

– В пятой было хуже всех, – подтвердил худой высокий офицер, только что подошедший к собравшимся и утирающий лицо шлемофоном. – Все крылья в дырках, во такие! – он показал.

– Не в вашу пользу счет, – Покрышев сам помрачнел, гнев на его лице уступил место решимости. – Потерять машину на таком деле… Всем табуном же били…Ладно, хватит. Глупо скулить дальше. Скоро вылетаем опять, через минут тридцать-сорок, если от шестой что-то будет. Идут первая, остатки пятой, – он взглянул на Покрышкина, но тот ничего не сказал. – Остальные в зависимости от дистанции. Но вторая уж точно.

Летчики второй эскадрильи застонали, изобразив преувеличенное страдание на лицах. Несмотря на фактически проигранный «по очкам» бой, настроение у них было хорошее – американцы на деле оказались не самыми страшными противниками, в характеристиках их самолетов не было ничего особо неожиданного. Впрочем, силу батареи крупнокалиберных пулеметов «хеллкэта» или «корсара» недооценивать никто не собирался – для легких ЯКов даже несколько полудюймовых пуль могли представлять смертельную опасность. По этому поводу летчики кстати и некстати употребляли дурацкую присказку «А кому сейчас легко?», каждый раз почему-то вызывавшую взрыв хохота.

Кормовой самолетоподъемник выкатил на палубу первый бомбардировщик – выкрашенный в три матовые краски Су-6 полковника Ракова. В отличие от машин истребительных эскадрилий, на самолетах первой не было опознавательных вертикальных или косых полос на фюзеляже, да и вообще ярких цветовых пятен на бортах было гораздо меньше. Не распластывались по носу орлы, как на всех без исключения самолетах четвертой, не скалились морды львов и барсов (отличительные признаки машин Щипова из пятой и Покровского из третьей), не было устрашающих рядов звездочек на фюзеляжах. Даже тактические номера были не белыми, а желтыми – для управления эскадрильей в бою их яркости хватало, а выдерживать по ним ракурс прицеливания было несколько сложнее. Техники опустили поднятые сегменты крыльев в горизонтальное положение и откатили машину вперед, через мгновение подъемник снова ушел вниз. Из блистера стрелковой точки махал руками сержант, не менее знаменитый, чем сам Раков, стрелок с торпедоносцев Северного флота. Перегнувшись через ограждения зенитных гнезд, матросы, обслуживающие 37-миллиметровые автоматы, махали ему в ответ, выкрикивая пожелания. Между собранным на борту «Чапаева» созвездием асов и ими зияла пропасть, сержант же был свой.

Восьмерка пикировщиков выстроилась в шахматном порядке на корме авианосца и застыла в неподвижности. Над закрытыми створками бомболюков на замках висели пятисоткилограммовые бронебойные бомбы, способные проткнуть что угодно, патронные ящики забиты до отказа, высокооктановый бензин залит «по пробку» – что еще надо? Несмотря на отсутствие какой-либо информации от разведчиков, взлет бомбардировочной эскадрильи все-таки состоялся ровно в 10.30. Через десять минут ее догнали 2-я и 5-я истребительные, в составе которых теперь насчитывалось двенадцать боеспособных ЯКов, – на бортах почти всех их за рядами красных звездочек уже красовались по одной-две белой, и это впечатляло. Сопровождение бомбардировщиков – не слишком почетная задача для асов их уровня, но над морем все меняется. Если удар по американскому авианосцу удастся, это оправдает любые жертвы. Сумеют ли они найти противника, справятся ли они с его охранением, сумеют ли потом найти свой авианосец – эти вопросы по очереди возникнут перед тремя эскадрильями в ближайшие часы. Вторая эскадрилья покинет своих товарищей немедленно после прохода «точки поворота» – то есть использования половины горючего, после этого защита пикировщиков будет возложена на плечи пяти ЯК-9Д – дело, как показал утренний бой, вовсе не безнадежное, но сложное невероятно. Вылет шел практически в никуда – найти авианосец должны были сами бомбардировщики, и очень маловероятно, что это удастся сделать на первых десятках километров пути.

Выручило везение – искать цель, мотаясь зигзагами над водой, не пришлось, за них это сделал истребитель-разведчик из шестой эскадрильи, способный держаться в воздухе втрое дольше. Идя в редких облаках на шестикилометровой высоте, пилот кренил машину то вправо, то влево, осматривая океан на десятки километров в обе стороны, и во время очередного полуразворота ему открылся веер белых кильватерных следов. Мгновенно развернувшись, натасканный на морскую разведку капитан-североморец, помнивший еще охоту на «Тирпица», ушел в ближайшее облако, изменил курс и передал на эскадру сообщение о координатах группы кораблей.

Около пяти минут он шел по компасу, а затем вывалился из облака практически над серединой ордера. По нему уже стреляли, серые пятна рвущихся зенитных снарядов крупного калибра негусто вспухали под плоскостями. Заложив крутой вираж, капитан увидел и висящую над кораблями четверку истребителей. На главный вопрос он ответить сумел – один из кораблей явно был авианосцем, остальное его в данной ситуации не слишком волновало. На максимальной скорости снизившись до четырех тысяч метров, ЯК прошел над корабельным ордером, внимательно считая корабли эскорта.

Других авианосцев, по крайней мере рядом, видно не было, и, сочтя свою задачу выполненной, капитан развернул машину, уходя за траверз противника. Связываться с четверкой истребителей ему совсем не хотелось. Несмотря на весь описываемый в газетах героизм советских истребителей и их безусловное идейное и техническое превосходство над любым врагом, исход воздушных боев в соотношении противников 4:1 был обычно предопределен и заканчивались они одинаково – стаканом водки перед пустым местом в летной столовой, уж это разведчики знали лучше других.

Накренив самолет, капитан увидел справа и сзади медленно вползающие в стекло силуэты самолетов, они явно приблизились. Снаряды рядом больше не рвались, и это тоже кое о чем говорило. Теперь ему нужна была высота – чтобы передать еще одно сообщение и чтобы принять бой, если избежать его не удастся, в идеальных для себя условиях. Чем выше – тем больше скорость у тяжелых американских истребителей, но на средних высотах по маневренности ЯКам равных не было, а разница в скорости вряд ли будет так велика. Мотор за две минуты поднял его на шесть тысяч, американцы висели где-то в километре сзади и отставать не собирались. Время пока было.

– Борт, я шесть-три, шесть-три. Группа кораблей в квадрате сорок шесть – сорок, повторяю, сорок шесть – сорок. Авианосец один, повторяю, авианосец один, крейсер один, эсминцев семь или восемь. Повторяю, один авианосец в квадрате сорок шесть – сорок. Курс авианосца – юго-юго-восток, юго-юго-восток. Охранение – крейсер и семь-восемь эсминцев, зенитный огонь сильный. Скорость семнадцать-восемнадцать. За мной четыре истребителя, не отстают.

Взгляд, брошенный через правое плечо, убедил его, что так оно и было.

– Если оторваться не удастся, приму бой, на вас их не поведу. Повторяю…

Бой он принимать пока не собирался, но от собственных слов ему стало приятно. Повторив то же самое еще раз десять, разведчик менял курс, чтобы по-разному ориентировать антенну, и это позволило американцам сократить расстояние по крайней мере вдвое.

Впрочем, судя по всему, подойти ближе им уже не удастся. На данный момент истребителей, превосходящих ЯК-9 с 1650-сильным мотором по скорости на средних высотах, было немного, и вдвое более тяжелые американцы в их число не входили. Пилот боролся с искушением развернуться и попытаться набить американцам морду. Риск был велик, но уйти ему в любом случае удастся, если соскользнуть на пять тысяч. Пожалуй, обнаружив вражеский авианосец, орден он себе уже заработал, и на этом его роль выполнена, однако привезти домой фильм из фотопулемета все-таки будет гораздо приятнее. Он истребитель не хуже других, если не считать кодлу дважды Героев, и шестую не больно-то позадираешь, но все же…

Искушение боролось в нем с осторожностью, но осторожности с каждой секундой становилось все меньше. Растравляя себя, он представлял предстоящий бой, и из глубины души поднимался восторг. За два года войны на северном театре военных действий он сбил четверых, и это всяко были летчики не чета американцам. Черт побери!

Повинуясь порыву, он заложил боевой разворот, одновременно вновь переключив тумблер радиостанции на «передачу».

– Американцы не отстают, принимаю бой. До связи.

Бросив свою машину в переворот, он проскочил под разделившимися на пары «хеллкэтами» и заученным движением вогнал ее в свечу. Одна из пар поспешила развернуться, но скороподъемности ЯКу было не занимать, и преимущество по высоте получить удалось. Вторая атаковала его справа, открыв огонь с большой дистанции, это окончательно убедило капитана в том, что перед ним новички. Легко избегнув атаки, он сорвал свой истребитель в штопор, падая сверху на первую пару, которая, в свою очередь, уже разворачивалась. Обнаружив валящегося сверху русского, ее ведущий ушел вниз переворотом, второй летчик предпочел восходящую бочку и выскочил из прицела за доли секунды. Кинув взгляд через левое плечо, капитан засек двух других и довернул машину, чтобы пропустить их слева от себя. Со снижением ЯК прошел мимо безуспешно пытающейся его перехватить двойки истребителей и в боевом развороте вцепился в нее сзади. Пара мгновенно разделилась, чего он, в общем-то, и добивался. В данный момент из первой пары его мог атаковать только ведомый, но видно его пока не было. Может, тот уже снизу? Вряд ли, скорее, где-то сзади.

Мысли мелькали, как в калейдоскопе, ничего интереснее в жизни он еще не испытывал. Один из «хеллкэтов» пикировал, надеясь на превосходство своего двигателя, второй давно вильнул куда-то влево, но по времени еще не мог успеть зайти в хвост. «Хеллкэт» спустился аж до двух тысяч метров, время от времени доворачивая в разные стороны, русский истребитель висел сзади и повторял все его маневры. Три остальных американца, отстав, с разных ракурсов валились на него сверху.

Догнать тяжелый истребитель в пикировании было невозможно, за время снижения с двух тысяч до четырехсот метров тот успел оторваться от преследования и даже развернуться. Однако вместо того, чтобы вступить со своим противником в маневренный бой до момента, когда его смогут поддержать остальные три истребителя, молодой американский пилот задрал нос своего самолета и атаковал русского в лоб. Пятитонная машина, имеющая слишком небольшую скорость после разворота и трудно управляемая на такой малой высоте, просела. Пилот облился мгновенным потом, когда рогатую ручку управления рвануло у него из рук, а желудок подпрыгнул чуть не до подбородка. Навалившись на нее всем телом и рефлекторно сманеврировав педалями, он выровнял крен, смог наконец, переведя дух, зафиксировать то, что горизонт занял нормальное положение, и только потом вспомнил о русском.

Того не было видно, и первый полный ужаса взгляд американца был назад. То, что слева, куда он обернулся, забыв первейшее правило из параграфа «сумей выжить в небе», никого не оказалось, было еще страшнее. Крича, он начал поворачивать голову вправо, когда первая пушечно-пулеметная очередь разодрала фюзеляж и плоскости, рассекая хрупкие нервюры, обрубая провода и тросы, насквозь дырявя обшивку. Голубоватые гнутые плиты плексигласа покрылись сетью мельчайших трещин и лопнули, что-то горячо ударило в плечо и бок, перед глазами вспыхнул огонь. Парень прижал руки к лицу, выгнувшись дугой на сиденье не защитившей его машины, и через долю секунды вопль оборвало ударом крылатой могилы о жесткую, как наждак, воду.

Атака на американский авианосец не удалась. Иначе вряд ли могло случиться, учитывая силы атакующих и тех, кто им противостоял. Шедшую на шести тысячах метров прямо в лоб авианосному соединению группу самолетов обнаружили с помощью радарных установок, и немедленно подняли на помощь воздушному патрулю ожидавшую на палубе восьмерку «Ведьм» – русских ждали. После визита разведчика, которого не удалось сбить дежурной четверке, потерявшей в коротком бою одну машину, курс соединения не был изменен. Большого смысла в этом контр-адмирал не находил, риск ответного удара с русского авианосца, по его мнению, был невелик, а в случае его нанесения «Беннингтон» вполне способен за себя постоять. Другой вопрос: как строить свою тактику дальше? Вышестоящее командование приказало нанести еще один удар всеми силами авиагруппы, но с этим придется подождать, пока вернувшиеся из атаки летчики не придут в себя. Если не дать им отдохнуть, их атаку сможет отбить и какая-нибудь дежурная пара русских истребителей, давшая издалека несколько очередей. В этом контр-адмирал Алан Кинк убедился, лично переговорив почти со всеми пилотами уцелевших машин: зенитный огонь линкоров они охарактеризовали как «жуткий», а качество истребительного прикрытия как «ошеломляющее». Летчики размахивали руками, изображая особенности высшего пилотажа своих противников, о сбитых не рискнул заявить ни один из них – пленки фотопулеметов позволяли достоверно определить результативность огня каждого. Мокрые фотографии, изображающие снятый с трех тысяч метров авианосец на циркуляции в окружении водяных столбов и один из русских линкоров сразу в нескольких ракурсах, были приколоты на доску в комнате предполетного инструктажа, и десятки людей, отпихивая друг друга, проталкивались к ним, чтобы лично взглянуть на корабли, так напугавшие боевых летчиков, которых они искренне считали лучшими в мире.

Вопль ревуна разогнал моряков по боевым постам, но на палубе народу оказалось больше обычного. Двенадцать истребителей сомкнули строй и плотной группой ушли навстречу русским, еще шесть начали поднимать на взлетную палубу. «Хеллкэты» приняли бой на все тех же шести тысячах метров, разделившись на две группы – восемь попытались связать боем пятерку ЯКов истребительного прикрытия, а остальные четыре намеревались атаковать бомбардировщики. Ни то, ни другое им не удалось, трое были сбиты в течение тридцати секунд, причем два из них – малоизвестным старшим лейтенантом, машина которого была украшена силуэтом овчарки. Строй американских самолетов рассыпался. Один лишившийся ведущего и потерявший ориентацию лейтенант не нашел ничего лучшего, как выходить из боя прямым курсом на «Сухих». Двое ЯКов немедленно взяли его в клещи, опустили под строй бомбардировщиков, диктуя курс трассами, пущенными впритирку к фонарю кабины, и демонстративно расстреляли на глазах у остальных американских истребителей. Бедный парень выл в рацию, захлебываясь слезами, но прийти к нему на помощь никто не рискнул. Кувыркающийся «хеллкэт» упал в воду на траверзе самого дальнего эсминца кругового зенитного ордера, и в следующую секунду все зенитные орудия американских кораблей открыли огонь.

Сорокамиллиметровые «бофорсы» не доставали до шести тысяч, но зенитные пятидюймовки авианосца, крейсеров и эсминцев, за минуту выкидывающие в небо по шесть-десять снарядов, испятнали курс русских самолетов полупрозрачными пятнами разрывов. Пикировщики разделились на две группы по четыре машины в каждой, и в пологом снижении с периодическими доворотами в разные стороны, сходящимися градусов под тридцать, курсами пошли прямо на авианосец. Подготовка зенитчиков авианосца оказалась не в пример лучше, чем у его летчиков, – огонь управлялся отлично знающими свое дело специалистами с богатым практическим опытом – две машины иссекло в клочья близкими разрывами еще задолго до выхода в точку начала пикирования. Вокруг бомбардировщиков одновременно рвались десятки снарядов – машины подбрасывало и трясло в воздухе, далеко отлетающие при взрывах мелкие осколки пятнали плоскости и фюзеляжи десятками точечных проколов.

– Не пройдем! – слова, которые с трудом удерживал в себе каждый, имел право сказать только сам Раков, остальных за это ждал бы трибунал. – Отходим и поднимаемся на десять тысяч! Сразу!

Повторять не было нужды. Полковнику было абсолютно ясно, что вся эскадрилья будет уничтожена зенитным огнем еще до сброса бомб, и без какой-либо пользы. Если же подняться на десять тысяч метров и бомбить с горизонтального полета, шансов уцелеть у них будет гораздо больше. Вероятность попадания упадет почти до нуля, но это хоть что-то. Океан примет всех.

Шестерка Су-6, развалив строй, отошла, провожаемая непрерывным огнем, поднялась на максимально возможную для себя высоту – форсируемые моторы с трудом вытащили их девять с небольшим тысяч. В принципе, на такой высоте шансы американских тяжелых истребителей резко повышались, но в воздухе их оставалось всего восемь, а поднять остальные, находясь под атакой, значило прекратить на какое-то время маневрирование.

Две тройки маленьких русских бомбардировщиков неторопливо мелькали в просветах облаков. «Беннингтон» оказался единственным кораблем, зенитки которого были способны добросить снаряд до такой высоты, а это более чем вдвое уменьшало плотность огня. На этот раз он не очень беспокоил русских – на описывающий восьмерку авианосец бомбы были сброшены одновременно, и когда громадные столбы разрывов встали с обоих его бортов, на крейсерах решили было, что авианосцу конец, но он вывернулся из-под накрытий, не получив ни царапины и ни на мгновение не замедлив темп стрельбы. Так же неторопливо и нагло русские удалились. Их провожали огнем до последней возможности, но сбить хотя бы еще одного не удалось, истребители тоже не решились еще раз атаковать и снова стянулись над своим авианосцем, откуда их так бесцеремонно отогнали зенитчики. Прошли еще полчаса до того момента, когда, подняв смену, им наконец разрешили сесть. Теперь над пилотами не смеялись – им поверили все.

В течение часа в адрес атлантического оперативного командования были отправлены восемь радиограмм. Контр-адмирал Кинк четко изложил сложившуюся в центральной части Атлантики ситуацию: его оперативная группа была практически нейтрализована, а никакой другой в радиусе четырехсот миль не было. Зато имелось сразу несколько следующих в разных направлениях крупных конвоев, прикрытых эсминцами и эскортными авианосцами, а иногда и легкими крейсерами из состава Королевского флота – но не имеющих никаких шансов отбиться от русских линкоров. Русский авианосец он оценил как легкий, хотя о нем было известно весьма мало, разве что то, что он попытался нанести удар восемью пикировщиками, успешно им отбитую, и выглядел на фотографиях как перекошенный «Индепенденс». Кинк не сомневался в том, что это было все, чем русские располагают. Вывод – задача их авианосца в прикрытии линкоров с воздуха. Давшийся дорогой ценой опыт показал, что на это он вполне способен, и даже в случае сосредоточения против русского соединения сразу нескольких ударных авианосцев (а его среди них уже не будет!) весьма проблематичный успех обойдется слишком дорого. Отсюда еще один вывод – это дело «больших хороших парней», сиречь линейных кораблей.

Через считанные часы количество золотых галунов на квадратный метр пола в обоих Адмиралтействах побило всякие рекорды. Одна за другой к их подъездам подкатывали дорогие черные машины, вызывая своим числом изумление у штатских. Всего полгода назад сообщение о «лисе в курятнике», обещающее хорошую охоту за «красной дичью», не вызвало бы в Британском Адмиралтействе ничего, кроме профессиональной радости, но сейчас момент был крайне неудачный. В распоряжении Флота Метрополии находилось всего четыре современных линейных корабля: «Кинг Джордж V», «Энсон», «Дьюк оф Йорк» и давно нуждающийся в серьезном ремонте тихоходный «Родней», который фактически служил стационарным флагманом в Скапа-Флоу и не мог быть использован в море из-за предельной изношенности машин. Остальные имеющиеся линкоры постройки времен Первой мировой войны являлись фактически плавучими батареями, предназначенными исключительно для обстрелов береговых целей. Еще два линкора и линейный крейсер «Ринаун» оперировали на Тихом океане, подорвавшийся на мине «Нельсон» ремонтировался в Филадельфии, а остальные лежали на дне.

Американцы помочь не могли – все их силы были брошены в район Филиппин, где еще докручивались остатки большой мясорубки для Японского флота, и в Атлантике находились только антикварные корыта типа «Нью-Йорк», посылать которые в бой было бы самоубийством. Имелось еще два только что вступивших в строй «больших крейсера», и они как раз проходили подготовку в Атлантике, но американцы всячески декларировали, что эти корабли не являются линейными крейсерами, а были всего лишь быстроходными охотниками за крейсерами противника.

Авианосцев, на первый взгляд, хватало, но когда зашел разговор о том, какие ударные группы посылать в море, число авианесущих единиц в разряде «operational» вдруг резко уменьшилось. Готовить начали все, но что из этого выйдет, было пока неясно. Кто-то из адмиралов припомнил, что в день Ютландского боя в гаванях было совсем пусто, в море находились абсолютно все корабли флота. Похоже, в этот раз могло случиться что-то похожее.

На подготовку к выходу эскадр в море нужно было несколько дней – пока примут запасы, пока пополнят и переформируют авиагруппы флотских авианосцев и так далее. Алану Кинку с крейсерами и эсминцами следовало следить за русскими и не давать им возможности пересечь наиболее важные узлы путей конвоев, сами конвои требовалось завернуть, их охранение задержать и сосредоточить в северной части океана, передав общее руководство англичанам. Кто-то высказал мысль, что русские так и продолжат свое движение на юг, направляясь во Владивосток. Идею отправили в США – пусть у них голова болит, если русские вдруг вступятся за японцев в момент высшего напряжения борьбы на море… Резко возросшая интенсивность радиообменов имеющих отношение к флоту станций была отмечена германской радиоразведкой, но причина этого долгое время оставалась неясной, а отчитываться новые союзники не собирались. Затем удалось получить сведения о форсировании работ в портах Британии и атлантического побережья США. Не возникало никаких сомнений в том, что флоты новых союзников готовят что-то масштабное, – и, скорее всего, это была еще одна крупная десантная операция в Северной или Южной Европе. Возникал вопрос: где именно? Немногочисленные силы Кригсмарине, базирующиеся на порты Северного моря, были приведены в состояние повышенной боевой готовности, на случай, если их вдруг включат в какие-то свои расчеты. Выход в море уцелевших к этому времени тяжелых кораблей не планировался, но все способные к действиям подводные лодки, в том числе и недавно вернувшиеся, согласно приказу, из прерванных боевых патрулей, одним рывком вышли из-под возможного превентивного удара дальней авиации русских, направившись по огромной дуге к скандинавским берегам. 6-я и 8-я флотилии эскадренных миноносцев с утра находились в четырехчасовой готовности к выходу в море, ожидая данных о районе высадки, чтобы произвести попытку предложить свои услуги в эскортировании десантных судов. Абсурд. Германское командование и все еще функционирующий Marinenachrichtendienst, служба военно-морской разведки Кригсмарине, полагали, что располагают для подготовки еще несколькими днями, но уже с ночи с 17-го на 18-е начали поступать сообщения с еще находящихся в море подводных лодок о массовом выходе боевых кораблей из портов Шотландии и Ирландии. Десантные средства пока не были обнаружены, но это ничего не значило. Крайне требовался воздушный удар по русским портам, но почти вся тяжелая авиация была задействована на центральном направлении в отчаянных попытках задержать продвижение русских частей в глубь Германии и поддержать долгожданное общее контрнаступление.

Поздним вечером 18 ноября были обнаружены главные силы Британского флота. Эскадра в составе трех линейных кораблей и как минимум трех крупных авианосцев в сопровождении огромной своры крейсеров и эсминцев огибала Ирландию в 50 милях от ее западного побережья, прикрываемая десятками противолодочных самолетов берегового базирования. Оказавшуюся на пути эскадры подводную лодку, попытавшуюся на всякий случай обозначить себя как дружественную, загнали под воду и непрерывно бомбили в течение восьми часов, чудом потеряв в тридцати морских милях от точки начала охоты. Выкрутившись, лодка подвсплыла на шнорхельную глубину, подняла на поверхность выдвижную радиоантенну и передала уже устаревшее сообщение о курсе и составе эскадры. Единственной важной информацией, которую удалось извлечь из направления ее движения, было то, что предполагаемым районом высадки не является северное побережье Германии, то есть удар наносится не для содействия наступлению. Субмаринам был ретранслирован курс соединения, и уже находящиеся в море лодки начали перенацеливать к Гибралтарскому проливу – пока Британское Адмиралтейство, переварив новости о зашевелившихся без указаний недобитых немецких моряках, не отдало приказ всем сидеть на месте. Союзнички…