Глава 5
ПРОТИВОСТОЯНИЯ

Спал я плохо, и дело было не только в том, что я уже отвык спать по ночам. Меня всерьез встревожили рассказы менестрелей о «перекованных». Арфист и его спутницы залезли на чердак и устроились там на сене, а я нашел себе угол, откуда была хорошо видна дверь, а при необходимости можно было прижаться спиной к стене. Ночевать в помещении было непривычно. Это был хороший крепкий амбар, построенный из речного камня, извести и балок. Трактирщик держал корову, несколько кур и лошадей — последних он сдавал внаем. Здесь же было несколько лошадей, принадлежавших постояльцам. Домашние звуки, запах сена и животных остро напомнили мне конюшни Баррича. Меня вдруг охватила безумная тоска — о своей собственной комнате в замке я никогда не тосковал так сильно. Я стал думать о том, что сейчас с Барричем и знает ли он о жертвах Пейшенс. Я подумал о любви, связывавшей их некогда и уничтоженной чувством долга Баррича. Пейшенс ушла, чтобы выйти замуж за моего отца, того самого человека, которому Баррич дал обет верности. Думал ли он когда-нибудь о том, чтобы попытаться вернуть ее? Нет. Я ни минуты не сомневался в этом. Дух Чивэла вечно стоял между ними. А теперь и мой тоже.

Потом я стал думать о Молли. Она поступила с нами так же, как Баррич с собой и Пейшенс. Она сказала, что моя преданность королю никогда не даст нам принадлежать только друг другу. Так что она нашла кого-то другого, кого сможет любить так же сильно, как я люблю Верити. Это решение разбило мне сердце, однако ей оно спасло жизнь. Она оставила меня. Ее не было в Оленьем замке, и она не смогла разделить мое падение и бесчестье. Я невольно потянулся к ней Силой, но тут же спохватился и упрекнул себя. Действительно ли я хочу ее видеть? Там сейчас ночь, и Молли наверняка в объятиях другого. От этой мысли у меня защемило сердце. У меня не было права подглядывать за тем крошечным счастьем, которое моя возлюбленная сумела найти для себя. Тем не менее, засыпая, я думал о ней и безнадежно стремился к тому, что было между нами.

Своенравная судьба принесла мне сон о Барриче, яркий сон, в котором не было смысла. Я сидел напротив него, а он устроился у огня и возился с кожей, как обычно по вечерам. Но в его кружке вместо бренди был горячий чай, и работал он над маленькой кожаной туфлей. Он проталкивал шило сквозь мягкую кожу и укололся. Он выругался при виде крови, а потом почему-то поднял глаза и попросил у меня прощения за то, что сквернословил в моем присутствии.

Я проснулся совершенно сбитым с толку. Когда я был маленьким, Баррич нередко шил для меня ботинки, но ни разу на моей памяти не извинился за ругань. Зато если крепкие выражения позволял себе я, он мог и поколотить меня. Странно. Я постарался выбросить сновидение из головы, но понял, что все равно больше не смогу заснуть.

Когда я осторожно прощупал Даром амбар, то обнаружил только смутные сны животных. Все были спокойны, кроме меня. Ко мне пришли мысли о Чейде, тревожные, беспокойные. Чейд был стар духом и телом. Когда король Шрюд был жив, он снабжал Чейда всем необходимым, чтобы королевский убийца мог жить в безопасности. Чейд очень редко выходил из своей потайной комнаты — только для того, чтобы делать «тихую работу». Теперь он живет сам по себе и делает Эль знает что. И его преследуют солдаты Регала. Я с силой потер ноющие виски. Мое беспокойство было совершенно бессмысленным, но избавиться от него я не мог.

Я услышал легкие шаги, за которыми последовал удар, — кто-то спускался с чердака и пропустил последнюю ступеньку лестницы. Вероятно, одна из женщин пошла в туалет. Но мгновением позже я услышал шепот Хани:

— Коб!

— Что? — откликнулся я неохотно.

Она повернулась на голос, и я услышал, как она приближается. Время, проведенное с волком, обострило мои чувства. Лунный свет просачивался в плохо закрытое окно. Я ощущал ее в темноте.

— Я здесь, — сказал я, когда она остановилась, и Хани вздрогнула, обнаружив, что я так близко.

Она добралась до моего угла и опустилась на солому рядом со мной.

— Я боюсь засыпать, — объяснила она. — Кошмары.

— Я знаю, каково это, — удивился силе своего сочувствия я. — Стоит только закрыть глаза, как они набрасываются на тебя.

— Точно, — сказала она и замолчала в ожидании.

Мне нечего было добавить, поэтому я сидел в темноте и молчал.

— А какие у тебя кошмары? — тихо спросила она.

— Плохие, — сухо отозвался я.

У меня не было никакого желания воскрешать их глупыми разговорами.

Хани заговорила снова:

— Мне снится, что за мной гонятся «перекованные», но мои ноги оказываются по колено в воде, и я не могу бежать. И я топчусь на месте, а они все ближе и ближе… Так страшно…

— Угу, — согласился я.

Это было все же лучше, чем когда во сне тебя бьют, бьют и бьют… Я заставил себя перестать думать об этом.

— Когда просыпаешься ночью от страха, чувствуешь себя такой одинокой…

— Что? — спросил я ошеломленно, но ответила девушка, а не Ночной Волк.

— Я сказала, что очень одиноко проснуться ночью и дрожать от страха. Все время хочется найти способ почувствовать себя в безопасности, под защитой.

— Я не знаю ничего, что могло бы встать между человеком и снами, которые приходят к нему по ночам, — сказал я скованно.

Внезапно мне очень захотелось, чтобы она ушла.

— Иногда немного ласки может помочь… — тихо сказала Хани, потом протянула руку и погладила мою ладонь.

Сам того не желая, я отдернул руку.

— Ты стесняешься, помощник писца? — спросила она робко.

— Я потерял ту, которую любил, — сказал я без выражения. — Я не могу никого представить на ее месте.

— Понимаю. — Она поднялась и стряхнула солому со своей юбки. — Что ж, прости, что побеспокоила тебя. — Но в голосе ее звучало не извинение, а жгучая обида.

Хани повернулась и ощупью пошла к лестнице. Я знал, что причинил ей боль, но не чувствовал за собой вины. Девушка медленно поднималась по ступенькам, и я понимал, как она ждет, чтобы я окликнул ее. Но я этого не сделал. Я пожалел, что пришел в город.

Я не стал пытаться облечь это в слова. Все, что я мог передать Ночному Волку, это чувство долга, а он не мог понять, почему моя верность Верити заставляет меня помогать этим путникам на дороге. Они подданные моего короля, а значит, я должен был их защищать. Даже мне самому казался несколько странным такой вывод, однако в его справедливости я не сомневался. Я должен был проследить, чтобы музыканты благополучно добрались до следующего города.

Мне удалось снова заснуть этой ночью, но спал я плохо. Как будто моя беседа с Хани открыла дверь кошмарам. Стоило мне погрузиться в сон, как я чувствовал, что за мной наблюдают. Я съеживаюсь на полу подземелья, молясь, чтобы меня не увидели, изо всех сил стараясь не шевелиться. Мои глаза крепко зажмурены, как у ребенка, который верит, что, если сам не видит, не видно и его. Но я ощущаю взгляд, чувствую, что Уилл смотрит на меня, и прячусь под одеялом, но чьи-то руки вот-вот найдут меня и там. Уилл совсем близко. Страх душит меня. Я не могу дышать и боюсь шелохнуться. В панике я покидаю свое тело и проскальзываю в чей-то чужой страх, чужой кошмар.

Я сижу на корточках за бочкой с соленой рыбой в лавке старика Хука. Темноту снаружи разгоняли вздымающееся к небу пламя и вопли умирающих и тех, кого схватили в плен. Я знаю, что мне нужно как-то выбраться. Пираты красных кораблей обязательно придут грабить и поджигать магазин. Здесь не спрячешься. Но прятаться все равно негде, а мне только одиннадцать, и колени мои так дрожат, что я не могу стоять, не говоря уже о том, чтобы бежать. Хозяин Хук где-то на улице. Услышав первые крики, он схватил меч и бросился за дверь. «Присмотри за лавкой, Чад!» — крикнул он мне, как будто собирался просто постучаться к соседям и поболтать с пекарем. Сперва я с радостью подчинился этому приказу. Шум был еще далеко внизу, у берега, и лавка казалась надежным убежищем.

Но это было час назад. Сейчас ветер с залива принес запах дыма и яркий свет факелов. Свет и вопли приближаются. Хозяин Хук не вернулся.

Уходи, сказал я мальчику, в чьем теле прятался. Уходи, беги отсюда, беги так далеко, как сможешь, спасайся!

Он не слышал меня.

Я пополз к двери, которая оставалась распахнутой с тех пор, как ушел хозяин, и выглянул. Мимо меня по улице пробежал человек, и я снова спрятался. Но это, вероятно, был горожанин, а не пират, потому что он бежал не оглядываясь. С пересохшим ртом я заставил себя подняться на ноги, вцепившись в ручку двери. Я посмотрел вниз, на город и бухту. Половина домов была объята пламенем. Мягкая летняя ночь задыхалась в дыму и пепле, которые носил горячий ветер. В заливе стояли корабли. В свете пламени я видел, как люди разбегаются от пиратов. Захватчики идут по городу, почти не встречая сопротивления. Кто-то приблизился к лавке горшечника в конце улицы. Он нес фонарь и шел так спокойно, что я ощутил внезапный прилив облегчения. Если он может быть так спокоен — значит, битва стихает. Я уже было выпрямился, но тут же съежился снова: человек задорно размахнулся и бросил фонарь в стену лавки. Фонарь разбился, масло вспыхнуло, и огонь весело побежал по сухому дереву. Я отпрянул от света и танцующих языков пламени. С внезапной уверенностью я понял, что спрятаться нельзя, что моя единственная надежда — бегство и что я должен бежать, как только зазвенит гонг. Это придало мне мужества, я вскочил на ноги, пробежал мимо лавки и завернул за угол. На мгновение я почувствовал себя Фитцем. Не думаю, что мальчик ощущал мое присутствие. Его ничтожная Сила, ощупывая город, задела меня. Я совершенно не мог контролировать его тело, но был заперт в его переживаниях. Я был в этом мальчике, разделял его мысли и чувства, как когда-то это делал со мной Верити. Но у меня не было времени, чтобы размышлять, как это происходит или почему я так неожиданно вошел в сознание незнакомца, потому что, когда Чад ринулся в спасительную темноту, грубая рука внезапно схватила его за воротник. Объятый ужасом, он не мог пошевелить и пальцем. Мы посмотрели наверх, в бородатое ухмыляющееся лицо пирата, который схватил нас. Еще один пират появился у него за спиной, зловеще ухмыляясь. Я вместе с Чадом ослабел от ужаса, увидев блестящее острие приближающегося ножа. На мгновение я разделил с ним горячую и холодную боль от ножа на моем горле и мучительное понимание того, что уже слишком поздно, все кончено. Поток липкой теплой крови струился по моей груди. Я был уже мертв. Потом Чад обмяк в руках пиратов и упал. Тогда мой разум освободился от него. Я парил там и на несколько ужасных мгновений заглянул в мысли пирата. Его товарищ пнул мертвого мальчика ногой и хрипло упрекнул убийцу за то, что он напрасно уничтожил того, кого можно было «перековать». Убийца с отвращением фыркнул и ответил, что парень был слишком молод и недостаточно пожил, чтобы тратить на него время хозяина. Кроме того, на миг погрузившись в тошнотворный водоворот его страстей, я понял, что убийца жаждал двух вещей: быть милосердным к парнишке и насладиться, убив его своими руками.

Я заглянул в душу врага. И все равно не смог понять его.

Я плыл по улице вслед за ними, безмолвный и бестелесный. Я чувствовал, что мгновение назад произошло нечто важное, но не мог вспомнить, что это было. И потому я просто клубился, как туман, наблюдая за падением и разорением города Черные Топи в герцогстве Бернс. Время от времени меня притягивало то к одному, то к другому. Я становился свидетелем битв, смертей, крошечных побед и бегства. Даже сейчас, стоит мне закрыть глаза, я вижу эту ночь, и передо мной одно за другим проходит около десятка кошмарных мгновений из жизни разных людей, которыми мне довелось побывать тогда.

Наконец я пришел туда, где перед своим горящим домом стоял человек с огромным мечом в руке. Он сражался против трех пиратов, а за его спиной его жена и дочь силились поднять горящую балку и освободить попавшего в западню сына, чтобы бежать вместе. Ни один из них не бросил бы семью в беде, но я чувствовал, что мужчина ослабел от потери крови и устал, слишком устал даже для того, чтобы поднять свой меч, не говоря уж о том, чтобы сражаться. Я видел, что пираты играют с ним, чтобы довести его до изнеможения и «перековать» всю семью. Я чуял холод смерти, который подбирался к сердцу мужчины, пока наконец его голова не упала бессильно на грудь.

Но миг спустя мужчина вдруг вздернул подбородок. Странно знакомый свет появился в его глазах. Он сжал меч двумя руками и с ревом бросился на атакующих. Двое упали после первого же удара. Они так и умерли с непередаваемым изумлением на грубых лицах. Третий встретил его меч, но не смог противостоять натиску. Кровь стекала с локтя горожанина и покрывала грудь, но его меч звенел, как колокол, разбивая защиту пирата, а потом внезапно, легко, как перышко, провел красную линию по горлу противника.

Когда разбойник упал, мужчина повернулся и бросился к своей жене. Не боясь обжечься, он схватил горящую балку и поднял ее с тела сына. Последний раз его глаза встретились с глазами жены.

— Беги, — сказал он ей, — бери детей и беги.

И упал замертво.

Когда женщина с окаменевшим лицом схватила детей за руки и побежала, я почувствовал, как чей-то дух поднялся с тела умершего человека. «Мой», — подумал я, а потом понял, что это не так. Он ощутил мое присутствие и повернулся, его юное лицо было очень похоже на мое собственное. Я был потрясен, когда понял, что это Верити, — он до сих пор чувствует себя молодым.

Ты здесь? — Он с упреком покачал головой. Это опасно, мальчик. Даже я напрасно позволил себе это. Но что мы еще можем сделать, когда они призывают нас?

Он задумчиво смотрел, как я безмолвно стою перед ним.

Я не отвечал. У меня не было ответов, не было собственных мыслей. Я чувствовал себя мокрой простыней, плещущейся на ночном ветру, не более вещественной, чем летящий лист.

Правда ли, что имя человека, произнесенное вслух, действует магически? Так много старых преданий настаивает на этом. Я внезапно вспомнил, кто я такой, и понял, что мне здесь не место. Но я не знал, как попал сюда, и не имел ни малейшего представления о том, как вернуться в собственное тело. Я беспомощно смотрел на Верити, не в силах даже попросить его помочь.

Он понял и протянул ко мне призрачную руку. Я ощутил это, как будто он положил ладонь мне на лоб и слегка толкнул.

Моя голова стукнулась о стену сарая, и я увидел, как во все стороны полетели искры от удара. Я снова был в амбаре рядом с трактиром «Весы». Вокруг царили тишина и покой, я лежал на колючей соломе, рядом спали животные. Я медленно повернулся на бок. Нахлынули слабость и тошнота — изнеможение, которое часто обрушивалось на меня после попыток работы Силой. Я открыл рот, чтобы позвать на помощь, но только бессловесное карканье сорвалось с моих губ. Я закрыл глаза и погрузился в забытье.

Проснувшись перед рассветом, я подполз к своей сумке, порылся в ней, потом умудрился доковылять до задней двери трактира, где буквально вымолил у поварихи кружку горячей воды. Она подозрительно уставилась на то, как я крошу в воду эльфийскую кору.

— Это не дело, ты сам должен знать, — предупредила она, а потом со страхом стала смотреть, как я пью обжигающий горький настой. — Они дают это рабам, вот что они делают в своем Удачном. Подмешивают в еду и питье, чтобы те держались на ногах. От этого рабы впадают в отчаяние, хоть сил у них прибавляется, вот что я слышала. Но от тоски они не могут даже дать сдачи.

Я едва слышал ее, ожидая, когда подействует кора. Я собрал ее с молодых деревьев и боялся, что ее целительные свойства невелики. Так оно и оказалось. Прошло некоторое время, прежде чем я почувствовал, как по телу разливается успокаивающее тепло, унимая дрожь в руках и прогоняя пелену перед глазами. Я встал со ступенек заднего крыльца, поблагодарил повариху и вернул ей кружку.

— Такой молодой, а уже обзавелся дурными привычками, — выбранила она меня и вернулась к своей стряпне.

Я пошел прочь от трактира и бродил по улицам, пока над холмами не поднялось солнце. Некоторое время я наполовину ждал, что увижу сожженные лавки, разграбленные дома и пустоглазых «перекованных» на улицах. Но кошмар Силы развеялся от дыхания летнего утра и свежего ветра с реки.

При свете дня грязь и беспорядок в городе стали еще заметнее. Мне показалось, что нищих здесь больше, чем в Баккипе, но я не знал, сколько их обычно бывает в речных городах. Некоторое время я пытался размышлять о том, что случилось со мной прошлой ночью; потом с содроганием выбросил это из головы. Я не знал, как я это сделал. И не знал, произойдет ли это когда-нибудь еще раз. Меня обрадовала встреча с Верити, хотя и бросало в дрожь при мысли о том, как стремительно он растрачивает свою Силу. Я думал о том, где он был этим утром и не встретил ли он рассвет, как и я, горечью эльфийской коры. Если бы только я владел Силой, то мог бы знать точно… Это была печальная мысль.

Когда я вернулся в трактир, менестрели уже встали и ели кашу. Я присоединился к ним за столом, и Джош без всякого выражения сказал мне, что боялся моего ухода. Хани вообще не нашла для меня ни единого слова, зато я несколько раз ловил на себе оценивающие взгляды Пайпер.

Было все еще раннее утро, когда мы покинули трактир. Может быть, мы шли и медленнее, чем обычно ходят солдаты, но арфист Джош все равно задал нам хороший темп. Я думал, что его придется вести, но он сделал своим поводырем дорожный посох. Иногда старик действительно клал руку на плечо Пайпер или Хани, но это казалось скорее лаской, чем просьбой о помощи. Наше путешествие не было скучным, потому что по дороге Джош рассказывал Пайпер об истории этих мест и удивил меня глубиной своих познаний. Днем, когда солнце было еще высоко, мы сделали привал, и они разделили со мной простую еду, которая у них была. Я чувствовал себя неловко, принимая ее, но никак не мог сказать им, что лучше пойду поохотиться с волком. Когда город остался далеко позади, я ощутил присутствие Ночного Волка. Мне было приятно, что он поблизости, хотя еще лучше было бы путешествовать с ним вдвоем.

Несколько раз за этот день мы встречали других путников на лошадях или на мулах. Сквозь просветы в деревьях были видны лодки, поднимающиеся вверх по реке. В середине дня нас стали обгонять хорошо охраняемые повозки и фургоны. Каждый раз Джош окликал их, чтобы спросить, нельзя ли нам поехать с ними. Дважды нам вежливо отказали. Прочие вообще не сочли нужным ответить. Они двигались очень быстро. В одной группе было несколько угрюмых мужчин в грубых мундирах, и я предположил, что это наемные охранники.

Всю дорогу после полудня мы шли под пение «Жертвы Кроссфайер» — длинной баллады о сподвижниках королевы Вижен, о том, как они отдали свои жизни за то, чтобы королева могла выиграть решающую битву. Я слышал эту балладу несколько раз в Оленьем замке. Но к концу дня я выслушал ее два десятка раз, потому что Джош с безграничным терпением работал с Пайпер, стараясь добиться от нее совершенного исполнения. Я был только рад этой дорожной репетиции, потому что благодаря ей отпадала необходимость поддерживать разговор.

Но несмотря на наш быстрый шаг, наступивший вечер застал нас далеко от следующего речного города. Я видел, что менестрелям стало не по себе, когда начало смеркаться. Наконец я решил, что больше так продолжаться не может. Я сказал, что, когда доберемся до следующего ручья, мы сойдем с дороги и подыщем место для ночлега. Хани и Пайпер шли сзади, и я слышал, как они озабоченно шушукаются. Я не мог поделиться с ними уверенностью, которую дал мне Ночной Волк, сообщив, что поблизости нет и следов запаха других людей. На следующем перекрестке я повел музыкантов вверх по ручью и нашел убежище под могучим кедром, где мы могли расположиться на ночь.

Под предлогом того, что мне нужно отойти по нужде, я оставил своих подопечных — мне надо было встретиться с Ночным Волком и заверить его, что все в порядке. Он нашел место, где бурлящая вода ручья подмыла берег, и мы с толком провели время. Волк с интересом наблюдал, как я лег на живот и медленно опустил руки в воду. С первой попытки я поймал хорошую толстую рыбу. Через несколько минут попалась еще одна, поменьше. Когда стемнело, рыбалку пришлось прекратить, но у меня было три рыбины, которые я мог отнести назад в лагерь, и еще две для Ночного Волка.

Ловить рыбу и чесать за ухом. Для этого людям даны руки, сердечно сказал он мне, заканчивая со второй рыбиной.

Кроме того, он проглотил потроха от тех, что я приберег для своих спутников.

Осторожно с костями, предупредил я его.

Моя мать растила меня, когда шел лосось, заявил он. Рыбьи кости меня не пугают.

Я оставил его разбираться с рыбой и вернулся в лагерь. Менестрели разожгли небольшой костер. При звуке моих шагов все трое вскочили на ноги и схватили свои дорожные посохи.

— Это я! — сказал я с запозданием.

— Хвала Эде, — вздохнул Джош, тяжело опускаясь на землю, но Хани только сверкнула на меня глазами.

— Тебя долго не было, — сказала Пайпер извиняющимся тоном.

Я поднял рыбу, нанизанную на ветку ивы.

— Я принес ужин, — сказал я и добавил для Джоша: — Рыбу.

— Звучит замечательно, — улыбнулся он.

Хани достала хлеб и маленький мешочек с солью, а я нашел большой плоский камень и бросил его в угли костра. Потом завернул рыбу в листья и выложил ее на камень. Запах запекавшейся рыбы дразнил меня, хотя я и боялся, что он привлечет к нашему костру «перекованных».

Я все еще на страже, напомнил мне Ночной Волк, и я поблагодарил его.

Пока я следил за рыбой, Пайпер рядом со мной бормотала себе под нос «Жертву Кроссфайер».

— Хист хромой и Клив слепой, — рассеянно поправил я ее, пытаясь перевернуть рыбу так, чтобы не разломить.

— Я спела правильно! — раздраженно возразила она мне.

— Боюсь, что нет, моя дорогая, Коб прав, — вмешался Джош. — У Хиста была искалечена нога, а Клив родился слепым. Можешь перечислить остальных пятерых, Коб? — Его голос звучал точь-в-точь как голос Федврена на уроке.

Я обжег палец и сунул его в рот, прежде чем отвечать.

— В ожогах вся Кроссфайер вела соратников своих. Ты разреши, любезный друг, мне перечислить их. Был Хист хромой, и Клив слепой, и Келвин полоумный. Был Кевин с заячьей губой, и Север был глухим. А Портер изувечен был…

— Ого! — воскликнул приятно удивленный Джош, а потом спросил: — Ты в детстве учился ремеслу менестреля, верно, Коб? Ты запомнил не только слова, но и стиль. Хотя делаешь слишком длинные паузы.

— Я? Нет, не учился. Но у меня всегда была хорошая память. — Было трудно не улыбнуться от этой похвалы, хотя Хани фыркнула и покачала головой, услышав слова отца.

— Как по-твоему, ты можешь повторить всю балладу? — с вызовом спросил Джош.

— Может быть, — рискнул я.

Я знал, что могу. Баррич и Чейд много тренировали мою память, а за сегодняшний день я услышал эту балладу столько раз, что не мог отделаться от нее.

— Тогда попробуй. Но только не проговаривай. Спой.

— У меня нет голоса.

— Если ты можешь разговаривать, значит, можешь и петь. Попробуй. Сделай одолжение старику.

Может, я просто слишком привык подчиняться старикам, чтобы возражать. А может, дело было в лице Хани, на котором было ясно написано, как глубоко она сомневается в моих способностях.

Я прочистил горло и начал. Я пел тихо, пока Джош жестом не показал, чтобы я прибавил голосу. Он кивал, пока я пробивался сквозь длинный рассказ, и морщился, когда я перевирал мотив. Я уже дошел почти до середины, когда Хани сухо заметила:

— Рыба горит.

Я оборвал песню и бросился к огню, чтобы вытолкнуть из углей камень с рыбой. Хвосты подгорели, но остальное удалось спасти. Мы разделили рыбу. Я ел слишком быстро. Даже двойная порция не насытила бы меня, но приходилось довольствоваться тем, что есть. Дорожный хлеб оказался на удивление вкусным, а потом Пайпер заварила в котелке чай. Мы устроились на одеялах у огня.

— Коб, ты хорошо зарабатываешь письмом? — неожиданно спросил меня Джош.

Я хмыкнул:

— Не так хорошо, как хотелось бы. Но я обхожусь.

— Не так хорошо, как хотелось бы, — передразнила меня Хани, обращаясь к Пайпер.

Арфист Джош не обратил на нее внимания.

— Ты, конечно, слишком взрослый для этого, но тебя можно научить петь. У тебя не такой уж плохой голос. Ты поешь как мальчик, еще не зная, что у твоего голоса появилась мужская глубина и теперь ты можешь овладеть им. У тебя прекрасная память. Ты играешь на каком-нибудь инструменте?

— На морской свирели. Но не очень хорошо.

— Я мог бы научить тебя делать это как следует. Если бы ты остался с нами…

— Отец! Мы его едва знаем! — хмыкнула Хани.

— Я мог бы сказать тебе то же самое, когда ты ходила к нему прошлой ночью, — кротко возразил он.

— Папа, мы только разговаривали. — Она метнула в меня яростный взгляд, как будто я предал ее.

Язык мой прилип к гортани.

— Я знаю, — кивнул Джош. — Слепота обострила мой слух. Но если ты рассудила, что можешь без опаски разговаривать с Кобом наедине ночью, то я рассудил, что мы можем без опаски предложить ему присоединиться к нам. Что скажешь, Коб?

Я медленно покачал головой:

— Нет. И тем не менее спасибо вам. Я ценю ваше предложение, тем более что мы почти не знакомы. Я пойду с вами до следующего города и пожелаю вам найти там других спутников, которые могли бы защитить вас. Но… На самом деле я не хочу…

— Ты потерял кого-то дорогого тебе. Это я понял. Но полное одиночество никому не идет на пользу, — тихо проговорил Джош.

— Кого ты потерял? — прямо спросила Пайпер.

Я постарался придумать ответ, который не вызвал бы новых вопросов.

— Моего деда, — произнес я наконец, — и жену. — Сказать это было все равно что разбередить старую рану.

— Что случилось? — спросила Пайпер.

— Дедушка умер. Жена ушла от меня. — Я говорил кратко, надеясь, что она оставит меня в покое.

— Старики в конце концов умирают, — мягко начал Джош, но Хани оборвала его:

— Что за любовь ты потерял? Что ты должен женщине, которая покинула тебя? Если только ты не дал ей повода уйти.

— Я не дал ей повода остаться, — против воли ответил я. — Пожалуйста, — добавил я тихо. — Я не хочу говорить об этом. Совсем. Я провожу вас до следующего города, а потом пойду своим путем.

— Что ж, это честно, — с сожалением проговорил Джош.

Что-то в его тоне заставило меня заподозрить, что я был груб, но я не мог вспомнить слов, о которых стоило пожалеть.

Больше в этот вечер мы почти не говорили, чему я был только рад. Пайпер вызвалась сторожить наш сон первой, а Хани после нее. Я не возражал, потому что знал, что нас будет охранять Ночной Волк. Мало кто может пройти мимо него. На открытом воздухе мне спалось лучше, и я легко проснулся, когда Хани наклонилась и потрясла меня за плечо. Я сел, потянулся и кивнул ей, давая знать, что она может идти спать. Я встал, поворошил костер и сел около него. Хани подошла и устроилась рядом со мной.

— Я тебе не нравлюсь, верно? — спросила она.

Голос ее был мягким.

— Я не знаю тебя, — уклончиво сказал я, стараясь не показаться грубым.

— Угу. И не хочешь знать, — заключила она, окинув меня оценивающим взглядом. — Но мне хочется узнать тебя еще с тех пор, как я заметила, что ты покраснел в трактире. Ничто так не вызывает моего любопытства, как мужчина, который краснеет. Я знала очень мало мужчин, которые становились совершенно пунцовыми только потому, что женщина засекла, как они на нее смотрят — Голос ее стал низким и грудным, и она доверительно наклонилась вперед. — Мне очень интересно, отчего это кровь так прихлынула к твоему лицу?

— Только оттого, что я был очень груб, так как смотрел слишком пристально, — ответил я ей честно.

Она улыбнулась.

— Это не то, что я думала, когда смотрела на тебя. — Она облизнула губы и придвинулась ближе.

Я внезапно ощутил такую пронзительную тоску по Молли, что мне стало больно.

— Мое сердце не подходит для этой игры, — сказал я прямо и встал. — Пойду-ка я наберу хворосту.

— Похоже, я знаю, почему твоя жена ушла от тебя, — ехидно сказала Хани. — Сердце, говоришь? Боюсь, твоя проблема малость пониже. — Она повернулась и ушла к своему одеялу.

Все, что я испытывал, — это облегчение от того, что она отвязалась от меня. И я пошел за хворостом, как и намеревался.

Наутро я спросил Джоша:

— Далеко ли до следующего города?

— Если мы будем идти так же быстро, как вчера, то будем там завтра к полудню.

В его голосе звучало разочарование, и я отвел глаза.

Мы вскинули за плечи сумки и тюки и двинулись дальше. В пути я с горечью размышлял о том, что бросил людей, которых знал и любил, а то, от чего я пытался таким образом сбежать, подстерегло меня в обществе малознакомых бродячих музыкантов. Да и возможно ли вообще жить среди людей и не быть связанным их ожиданиями и доверием?

День был теплым, но не слишком. Если бы я был один, мне было бы даже приятно шагать по дороге. По одну ее сторону в лесу перекликались птицы, по другую — сквозь редкие деревья виднелась река. Вниз по течению двигались баржи, вверх медленно поднимались весельные корабли. Мы разговаривали мало, и через некоторое время Джош и Пайпер начали повторять «Жертву Кроссфайер». Когда девушка запнулась на какой-то строчке, я не подсказал ей.

Мысли мои блуждали без руля и ветрил. Все было настолько легче, когда мне не приходилось беспокоиться о следующей трапезе и чистоте рубашки. Я считал, что ловко обращаюсь с людьми и искусен в своем ремесле. Но у меня был Чейд, с которым можно было строить планы, и было время подготовить то, что я скажу и сделаю. Я справлялся с делами не так хорошо, когда приходилось довольствоваться собственным умом и тем, что я мог нести на своей спине. Лишенный всего, на что я когда-то бездумно полагался, я начал сомневаться не только в своем мужестве. Теперь я спрашивал себя, на что я вообще гожусь. Убийца, человек короля, воин, мужчина… Я пытался вспомнить порывистого юнца, который работал веслом на «Руриске», военном корабле Верити, и не задумываясь бросался в битву, размахивая топором. Трудно поверить, что это был я.

В полдень Хани разделила остатки дорожного хлеба. Его было не много. Женщины шли впереди, тихо разговаривая друг с другом, жевали сухой хлеб и запивали его водой. Я рискнул предложить Джошу разбить лагерь пораньше, чтобы у меня было время поохотиться или поймать рыбу.

— Тогда мы не доберемся до следующего города к завтрашнему полудню.

— Если мы сделаем это к завтрашнему вечеру, от меня не убудет, — тихо заверил я его.

Старый арфист повернул голову — возможно, для того, чтобы лучше расслышать меня, но его затянутые пеленой глаза, казалось, смотрели прямо мне в душу. Было трудно вынести мольбу, которую я видел в них, но я не ответил на нее.

Когда день наконец начал клониться к вечеру, я стал искать подходящее для лагеря место. Ночной Волк шел впереди, и вдруг я ощутил, что шерсть у него на загривке поднялась дыбом.

Он всегда испытывал в присутствии «перекованных» беспокойство, и теперь оно передалось мне. Я нервничал, зная, что они когда-то были людьми и в них была искра Дара, которая есть в каждом живом существе. Мне было очень странно видеть, как они двигаются и говорят, когда я не чувствую их живыми. Для Ночного Волка это было все равно как если бы камни разговаривали и ели.

Больше, чем нас, и больше, чем ты. Волчий взгляд на вещи. Они охотятся за поворотом от вас.

— Давайте остановимся здесь, — предложил я внезапно.

Нет времени убежать или придумать правдоподобную ложь.

— Впереди «перекованные». Больше чем двое. Они следили за дорогой и теперь идут к нам. Готовьтесь, — сказал я им.

— Откуда ты знаешь? — с вызовом спросила Хани.

— Бежим, — крикнула Пайпер.

Ей было все равно, откуда я узнал. Ее расширенные глаза сказали мне, как сильно она боялась.

— Нет. Они догонят нас, и мы уже устанем, когда это произойдет. И даже если мы убежим сейчас, нам все равно придется пройти мимо них завтра.

Я отбросил тюк подальше. Ничего из того, что в нем было, не стоило моей жизни. Если мы победим, я смогу поднять его снова. Если нет, мне он уже не понадобится. Но Хани, Пайпер и Джош были музыкантами. Среди их поклажи были инструменты. Ни один из них не пошевелился, чтобы освободиться от своей ноши. Я не стал тратить силы на уговоры. Почти инстинктивно Пайпер и Хани встали за спиной старика, крепко сжимая дорожные посохи. Мой посох был у меня в руках, и я держал его наготове. На мгновение я почти перестал соображать. Мои руки, казалось, знали, что им делать.

— Коб, позаботься о Хани и Пайпер. Не беспокойся обо мне, береги их! — коротко бросил мне Джош.

Его слова дошли до меня, и внезапно меня наполнил ужас. Мои ноги словно налились свинцом, я не мог думать ни о чем, кроме того, какую боль принесет мне поражение. Меня затошнило, дрожь охватила меня. Больше всего на свете я хотел просто повернуться и бежать, не думая о менестрелях. «Подождите, подождите, — захотелось мне крикнуть. — Я не готов, я не знаю, буду я драться, побегу или просто потеряю сознание там, где стою». Но время не знает жалости.

Они идут через кустарник, сказал мне Ночной Волк. Двое идут быстро, один тащится сзади. Думаю, он достанется мне.

Будь осторожен, предупредил я его.

Я услышал, как «перекованные» пробираются через кустарник, и почувствовал запах немытых тел. Мгновение спустя Пайпер закричала, увидев их, и тогда они выскочили на нас из-за деревьев. Если моей стратегией было остановиться и сражаться, то они просто бежали и атаковали. Они оба были больше меня и, по-видимому, не испытывали никаких сомнений. Их одежда была грязной, но по большей части целой. Не думаю, что они долго были «перекованными». У обоих были дубинки. У меня не осталось времени, чтобы заметить что-то еще.

«Перековка» не делает людей глупыми или медлительными. Чувства других для них больше не существуют, поэтому «перекованные» не представляют, на какие поступки эти чувства могут толкнуть их врагов. Из-за этого и нам их действия порой кажутся нелогичными. «Перекованные» не становятся менее сообразительными или менее искусными в обращении с оружием. Однако они стараются удовлетворить все свои желания немедленно, совершенно как звери. Лошадь, украденную сегодня, завтра они могут съесть, если голод окажется сильнее желания ехать верхом. Кроме того, они не поддерживают и не прикрывают друг друга во время боя. В группах «перекованных» нет никакого взаимодействия. Они могут обратиться друг против друга, поспорив из-за добычи. Они способны двигаться вместе и нападать вместе, но не более того. И в то же время они остаются по-звериному хитрыми и безжалостно ловкими, стремясь получить желаемое.

Я знал все это. Поэтому не был удивлен, когда оба «перекованных» пробежали мимо меня, чтобы сперва атаковать более слабых. Удивительнее всего было трусливое облегчение, которое испытал я при этом. Оно парализовало меня, как один из моих снов, и я позволил «перекованным» ринуться к девушкам. Хани и Пайпер дрались лишь как рассерженные и испуганные менестрели с палками. У них не было ни мастерства, ни сноровки, ни даже опыта сражения вместе — а значит, они все время случайно задевали друг друга и Джоша. Они были обучены музыке, а не искусству боя. Джош стоял в середине, вцепившись в свой посох. Он не мог драться, чтобы не попасть по Хани или Пайпер. Ярость исказила его лицо. Я мог бы убежать тогда, схватить свой узел и броситься вдоль по дороге, не оглядываясь. «Перекованные» не стали бы преследовать меня, удовольствовавшись более легкой добычей. Но я этого не сделал. Какие-то обрывки мужества и гордости все еще сохранялись во мне. Я вступил в бой с меньшим из нападавших, хотя он более искусно обращался со своей дубиной. Оставив Хани и Пайпер отбиваться от здоровяка, я вынудил второго биться со мной.

Мой первый удар попал «перекованному» по ногам. Я хотел искалечить его или хотя бы сбить с ног. Он взревел от боли, поворачиваясь ко мне, но не замедлил движения. Я давно подметил в «перекованных» еще одну особенность. Они, очевидно, не так остро ощущают боль. Когда меня избивали, я совершенно лишался мужества при мысли о том, как изувечат мое тело. Странно было обнаружить такую привязанность к собственной плоти. Я не просто хотел избежать физического страдания, тут было нечто большее. Регал знал это. Он знал, что каждый удар, нанесенный мне его стражниками, разжигает во мне страх. Этот страх сковывал меня не меньше, чем сами удары. «Перекованные», по-видимому, ничего подобного не чувствуют. Может быть, теряя способность к сопереживанию, они теряют и любовь к собственному телу.

Мой противник развернулся и нанес мне удар. Я содрогнулся, вцепившись в свой посох, но сумел отразить его. Мое тело застыло в ожидании большей боли. «Перекованный» ударил меня снова, и снова я отбил удар. Поскольку я уже вступил с ним в бой, у меня не было возможности повернуться и убежать. Этот человек умел обращаться с дубиной: вероятно, когда-то он был воином, обученным владению топором. Я узнал эти движения и удачно отбивался. Я боялся его слишком сильно, чтобы атаковать самому, боялся пропустить удар, если хоть на секунду перестану защищаться. Я отступал с такой готовностью, что он обернулся, возможно собираясь оставить меня и снова броситься к женщинам. Я нанес жалкий ответный удар. «Перекованный» едва вздрогнул и опять пустил в ход свою дубину, не давая мне возможности использовать преимущества моего более длинного посоха. В отличие от меня его не отвлекали крики защищающихся менестрелей. В зарослях я слышал приглушенные проклятия и слабое рычание. Ночной Волк подстерег третьего человека и бросился на него, пытаясь перегрызть ему сухожилия. Он потерпел неудачу, а теперь кружился вокруг «перекованного», стараясь держаться подальше от его меча.

У меня не было времени сказать ничего больше, потому что человек с дубинкой поглощал все мое внимание. Удары градом сыпались на меня, и я вскоре понял, что теперь мой противник вкладывает в них больше сил. Он уже не боялся, что ему придется защищаться самому. Он хотел только пробить мою защиту. Каждый удар, который мне удавалось отразить посохом, сильно встряхивал меня. Это будило старую боль, напоминая о давно заживших ранах. Моя выносливость в битве была не та, что раньше. Охота и ходьба не укрепляют тело и не наращивают мускулы, как это делает работа веслом. Поток сомнений подтачивал мою сосредоточенность. Я подозревал, что противник сильнее меня, и так боялся боли, которую он мог причинить мне, что не мог думать о том, как избежать ее. Желание остаться целым не то же самое, что желание победить. Я пытался увеличить расстояние между нами, чтобы использовать длину моего посоха, но он тоже следил за этим.

Я бросил взгляд на менестрелей. Джош твердо стоял на дороге с посохом наготове, но нападавшие оставили его. Хани, хромая, пятилась от преследователя. Она пыталась отбиваться, в то время как Пайпер следовала за ними, безуспешно колотя тонким посохом по плечам «перекованного». Он только немного горбился и пытался добить раненую Хани. Это пробудило что-то во мне.

— Пайпер, бей его по ногам! — крикнул я ей и вернулся к своему противнику, дубинка которого опустилась на мое плечо.

Я нанес ему несколько быстрых ответных ударов, слишком слабых, чтобы остановить его, и отскочил назад.

Меч порезал мне плечо и скользнул по груди. Я вскрикнул от неожиданности и чуть не выронил посох, когда понял, что это не моя рана. Я почувствовал и услышал удивленный визг боли Ночного Волка. А потом удар сапога по голове.

В памяти всплыли воспоминания, похороненные в дальних уголках сердца. За годы до избиения в темнице Регала я почувствовал удар ножа и удар сапогом. Но не по моему телу. Терьер, с которым я был связан, Кузнечик, сражался в темноте с тем, кто в мое отсутствие напал на Баррича. Сражался и умер от ран, прежде чем я сумел прийти к нему на помощь. Внезапно я обнаружил, что есть угрозы более страшные, чем моя собственная смерть.

Страх за себя распался перед ужасом потерять Ночного Волка. Я сделал то, что должен был сделать. Шагнув вперед, я принял удар по плечу, чтобы уменьшить дистанцию. На мгновение моя рука потеряла чувствительность. Перехватив посох, я резко выбросил его конец вверх, попав в челюсть нападавшего. Он не ожидал такой внезапной смены тактики. Его подбородок дернулся, обнажив горло, и я резко воткнул посох во впадину у основания шеи. Я почувствовал, как поддались мелкие кости. Он выдохнул фонтан крови, я отступил назад, поднял посох и ударил «перекованного» по черепу противоположным концом. Он упал, а я повернулся и побежал в лес.

Рычание и хрип привели меня к Ночному Волку. Он забился в заросли ежевики, его левая передняя лапа была прижата к груди. Кровь была на его левом плече и, как красные драгоценные камни, блестела по всему левому боку. Острые шипы, в которых он искал укрытия, теперь окружали его и не давали бежать. Он вжался в них как мог глубоко, чтобы избежать удара меча, и я чувствовал множество мелких ран на его ногах. Шипы, вонзившиеся в Ночного Волка, держали на расстоянии нападавшего, и плети ежевики принимали на себя большую часть ударов меча, когда человек пытался пробиться сквозь них к волку.

При виде меня Ночной Волк собрал все свое мужество и внезапно развернулся, чтобы встретить «перекованного» свирепым взрывом ярости. Тот отвел назад меч для удара, который должен был сразить волка. На конце моего посоха не было острия, но я вонзил его в спину человека с такой силой, что палка вошла в легкие. Он взревел и попытался повернуться, но я продолжал держать посох. Я бросил на него весь свой вес, вынуждая «перекованного» отходить в гущу ежевики. Его вытянутые руки не нашли никакой опоры, кроме острых шипов. Я пришпилил его к растущим побегам ежевики, и Ночной Волк, приободрившись, прыгнул ему на спину. Челюсти волка сомкнулись сзади на толстой шее человека и рвали ее до тех пор, пока кровь не залила нас обоих. Придушенные крики «перекованного» постепенно стихали.

Я совершенно забыл о менестрелях. Громкий крик боли напомнил мне о них. Наклонившись, я схватил меч, который выронил «перекованный», и побежал назад к дороге, оставив Ночного Волка зализывать рану на плече. Когда я вылетел из леса, ужасное зрелище предстало моим глазам. «Перекованный» рвал одежду сопротивлявшейся Хани. Пайпер стояла на коленях в дорожной пыли, вцепившись в плечо, и кричала. Растрепанный и запыленный Джош поднимался на ноги и ощупью двигался на зов Пайпер. В одно мгновение я подскочил к ним. Я пнул ногой человека, чтобы заставить его отпустить Хани, а потом вонзил в него меч. Он бешено сопротивлялся, пытаясь дотянуться до меня, но я навалился на меч всем весом, вонзая его в грудь врага. Сопротивляясь, «перекованный» только расширял рану. Он проклинал меня бессловесными воплями, потом изо рта его потекла кровь. Он схватил меня за правую ногу, пытаясь бросить на землю. Я сильнее надавил на клинок. Мне хотелось вытащить меч и убить его быстро, но он был так силен, что я боялся отпустить его. В конце концов его прикончила Хани, воткнув конец своего посоха ему в лицо.

Я нашел в себе силы вытащить меч, прихрамывая отошел назад и сел на дорогу. В глазах у меня потемнело, прояснилось и снова потемнело. Крики Пайпер вполне могли быть отдаленными криками чаек. Внезапно всего оказалось слишком много, и я был повсюду. В лесу неподалеку я вылизывал свое плечо, обрабатывая языком отставшую шерсть и аккуратно ощупывая края раны, и я сидел на дороге, вдыхая запах пыли и крови. Я ощущал каждый удар, который получил и нанес, напряжение и дергающую боль от ударов дубинкой. Жестокий способ, которым я убивал, внезапно приобрел для меня другое значение. Я знал, каково пришлось «перекованным». Я знал, что они чувствовали, лежа на земле и сопротивляясь без всякой надежды, когда смерть была их единственным убежищем от усиливающейся боли. Мой разум мучительно колебался между крайностями убийцы и жертвы. Я был и тем и другим.

И я был одинок. Более одинок, чем когда-либо. Раньше в такие моменты у меня всегда кто-нибудь был. Товарищи по кораблю или Баррич, пришедший залатать меня и отвести домой, и дом, ждущий меня, и Пейшенс, которая будет суетиться вокруг, и Чейд с Верити, которые будут убеждать меня быть осторожнее. Молли, которая придет вместе с темнотой и тишиной, чтобы мягко прикоснуться ко мне… На этот раз битва была закончена и я остался жив, но никому, кроме волка, не было до этого дела. Я любил его, но внезапно понял, что мне необходимо и человеческое участие. Я не мог больше выносить отсутствие всех, кому я был дорог. Будь я и в самом деле волком, я бы поднял морду к небу и завыл. А так я потянулся вдаль — не могу описать, как я это сделал. Я использовал не Дар, не Силу, а какую-то смесь той и другой магии, ужасные поиски кого-нибудь, кому небезразлична моя жизнь.

Я почти почувствовал что-то. Может быть, Баррич поднял голову и оглядел поле, в котором он работал, может быть, на мгновение он ощутил запах крови и пыли? Или Молли распрямилась над стиркой и осмотрелась вокруг, прижав руки к заболевшей спине во внезапном приступе тоски? Или я разбередил усталую душу Верити? Отвлек на пару мгновений Пейшенс от сортировки трав на подносах? Заставил Чейда нахмуриться и отложить в сторону свиток? Как мошка в окно, я бился об их разумы. Я хотел почувствовать привязанность, которую считал привычной. Я почти дотянулся до них — и тут же в изнеможении вернулся в себя. Я сидел в дорожной пыли, смешанной с кровью троих «перекованных», убитых мной.

Она швырнула в меня грязью.

Я поднял глаза. Сперва Хани была темным силуэтом на фоне заходящего солнца. Потом я моргнул и увидел выражение презрения и ярости на ее лице. Одежда ее была разорвана, волосы растрепались.

— Ты сбежал, — выкрикнула она. Я чувствовал ее отвращение к моей трусости. — Ты сбежал и дал им сломать руку Пайпер, избить отца и попытаться изнасиловать меня. Что ты за мужчина? Какой мужчина может сделать такое?

У меня была тысяча ответов, но ни одного подходящего. Пустота внутри уверила меня в том, что я ни в чем не смогу убедить ее. Вместо этого я заставил себя встать на ноги. Хани смотрела мне вслед, когда я пошел к тому месту, где бросил свой тюк. Казалось, с тех пор, как я отшвырнул его, прошли часы. Я поднял тюк и направился к Джошу, который сидел в пыли рядом с Пайпер и пытался утешить ее. Прагматичная Хани уже проверяла их тюки. Арфа Джоша оказалась разбита. Пайпер ни на чем не сможет играть, пока не заживет ее рука. Так случилось, и после этого я сделал для них все, что мог.

А мог я очень немного. Я разжег огонь у дороги, принес с реки воды и поставил ее греться. Я разложил травы, которые успокоят Пайпер и смягчат боль в ее руке. Я нашел сухие прямые палочки и обстрогал их, чтобы сделать лубки. А что вверху, на склоне горы?

Нет. Я могу о себе позаботиться. Пригляди за остальными. Он помолчал. Брат мой. Нам надо было убежать.

Почему так трудно было подойти к Хани и тихо спросить ее, нет ли у нее тряпки, чтобы сделать перевязку Пайпер? Она не соблаговолила ответить мне, но слепой Джош безмолвно протянул мне кусок мягкой ткани, в которую раньше заворачивал свою арфу. Хани презирала меня, Джош, видимо, лишился дара речи от потрясения, а Пайпер была так погружена в собственную боль, что едва замечала меня. Но каким-то образом я заставил их подойти к огню. Я отвел туда Пайпер, обняв ее одной рукой, а другой поддерживая ее раненую руку. Я усадил ее и напоил чаем. Я обращался скорее к арфисту Джошу, чем к ней, когда сказал:

— Я могу выправить кость и положить ее в лубки. Я часто делал это раньше после битвы. Но я не лекарь. Когда мы дойдем до следующего города, ее надо будет перебинтовать.

Он медленно кивнул. Мы оба знали, что ничего другого сделать нельзя. Так что он встал на колени подле Пайпер и взял ее за плечи, а Хани твердо схватила ее здоровую руку. Я сжал зубы от ее боли и твердо выпрямил сломанное предплечье. Девушка, конечно, закричала, потому что простой чай не может заглушить боль такого рода. Но она нашла в себе силы не сопротивляться. Слезы струились по ее щекам, дыхание стало прерывистым. Я положил лубки и забинтовал руку. Я показал Пайпер, как нести руку, чтобы повязка поддерживала ее вес и предохраняла от лишних движений. Потом я дал ей еще одну кружку чая и повернулся к Джошу.

Он получил удар по голове, и это на мгновение оглушило его, но сознания он не потерял. На месте удара образовалась опухоль, и арфист вздрогнул при моем прикосновении, но кожа не была рассечена. Я сделал ему холодную примочку и предложил чая. Он поблагодарил меня, и почему-то мне стало стыдно. Потом я взглянул туда, откуда кошачьими глазами за мной следила Хани.

— Ты ранена? — спросил я тихо.

— У меня на голени опухоль величиной со сливу, и он поцарапал мне шею и грудь. Но я сама могу о себе позаботиться. Тем не менее спасибо тебе… Коб. Хотя вряд ли стоит тебя благодарить за то, что я вообще осталась жива.

— Хани. — Джош говорил угрожающе тихим голосом.

В нем было столько же усталости, сколько ярости.

— Он убежал, отец. Он повалил одного «перекованного», а потом повернулся и убежал. Если бы он помог нам тогда, ничего бы вообще не случилось. Пайпер бы не сломали руку и не разбили бы твою арфу. Он убежал.

— Но он вернулся. Давай не думать о том, что случилось бы, если бы он не вернулся. Может быть, мы и ранены, но ты все равно должна быть ему благодарна за то, что осталась жива.

— Мне его благодарить не за что, — сказала она горько. — Немного храбрости, и он бы спас нас. А что нам делать теперь? Арфист без арфы и флейтистка, которая не может держать свой инструмент.

Я поднялся и пошел прочь от них. Я почувствовал себя слишком усталым, чтобы слушать ее, и слишком обессиленным, чтобы оправдываться. Я стащил с дороги тела и уложил их в траве у реки. В угасающем свете дня я снова вошел в лес и стал искать Ночного Волка. Он уже обработал свои раны лучше, чем это мог бы сделать я. Я прошелся по его шкуре, вытаскивая шипы и побеги ежевики. Потом немного посидел рядом с ним. Он лег, положил голову мне на колени, и я почесал его за ушами. Это было все общение, в котором мы нуждались. Потом я встал, нашел третье тело, схватил его за плечи и подтащил к реке, к остальным двум.

Без всяких угрызений совести я осмотрел их карманы и кошельки. У двоих я нашел только по горсти медной мелочи, но у того, у которого был меч, в кошельке лежали двенадцать серебряных монет. Я взял этот кошелек и добавил в него медяки. Кроме того, я забрал у «перекованного» порванный пояс и ножны и поднял с дороги меч. До самой темноты я собирал речные камни и заваливал ими тела. После этого я спустился к реке, вымыл руки и лицо, снял рубашку, смыл с нее кровь и снова надел ее, холодную и мокрую. На мгновение это облегчило боль от ушибов и ссадин, потом мышцы начали деревенеть от холода. Я вернулся к маленькому костру, который теперь освещал лица сидевших вокруг него людей. Подойдя, я протянул руку к Джошу и подал ему кошелек.

— Может быть, этого будет достаточно до тех пор, пока вы не почините арфу, — сказал я.

— Облегчаешь совесть деньгами мертвеца? — фыркнула Хани.

Ободранные концы моего терпения наконец разошлись.

— Представь, что они выжили. По закону Бакка им пришлось бы по меньшей мере возместить вам убытки. А если это тебе так не нравится, брось деньги в реку. Мне все равно.

Я в гораздо большей степени игнорировал ее, чем она меня. Превозмогая боль, я расстегнул пояс меча. Ночной Волк был прав: владелец меча был гораздо крупнее меня. Я положил пояс на кусок дерева и провертел новую дырку. Потом встал и застегнул его на себе. Было приятно снова почувствовать тяжесть меча на боку. Я вытащил клинок и стал рассматривать его при свете костра. В нем не было ничего особенного, но он был крепким и острым.

— Где ты взял это? — спросила Пайпер. Голос ее дрожал.

— Отобрал у третьего человека там, в лесу, — коротко ответил я, снимая меч.

— О чем речь? — спросил арфист Джош.

— Это меч, — сказала Пайпер.

Джош повернулся ко мне:

— Там в лесу был третий человек с мечом?

— Да.

— И ты отобрал у него меч и убил его?

— Да.

Он тихо фыркнул и покачал головой:

— Когда мы пожимали друг другу руки, я сразу понял, что это не рука писца. Перо не оставляет таких мозолей и мускулов. Видишь, Хани, он не убежал. Он просто пошел, чтобы…

— Если бы он убил человека, который напал на нас, это было бы умнее, — упрямо настаивала она.

Я развязал свой тюк, вытряхнул одеяло и лег. Я был голоден, но с этим ничего нельзя было поделать. Зато я мог бороться с усталостью.

— Ты собираешься спать? — спросила Пайпер.

Лицо ее было искажено тревогой.

— Да.

— А если придут еще «перекованные»?

— Тогда Хани может убить их в том порядке, который сочтет разумным, — кисло предложил я.

Я крутился на одеяле до тех пор, пока мой меч не оказался у меня под рукой. Я слышал, как Хани медленно поднялась и начала раскладывать постель для остальных.

— Коб, — тихо сказал Джош. — Ты оставил себе денег?

— Не думаю, что они мне понадобятся, — ответил я так же тихо.

Я не стал объяснять, что не хочу больше иметь дело с людьми. Мне было совершенно все равно, поймут они меня или нет. Я закрыл глаза, чтобы быстро коснуться Ночного Волка. Как и я, он был голоден, но предпочел отдых.

Завтра к вечеру я снова смогу охотиться с тобой, обещал я ему.

Ночной Волк удовлетворенно вздохнул. Он был не так далеко. Мой огонь был всего лишь искрой среди деревьев. Он опустил морду на передние лапы, и я почувствовал, что устал больше, чем мне казалось. Мысли мои расплывались. Я отпустил все и поплыл от боли, терзавшей мое тело. «Молли, — подумал я тоскливо. — Молли». Но я не нашел ее. Где-то Баррич спал на разложенном перед очагом матрасе. Я видел его, и это чувствовалось, как будто я нашел его Силой, но мне не удалось удержать его образ. Свет огня плясал на его лице. Он похудел и обгорел дочерна, проводя много времени в поле. Я медленно отвернулся. Сила плескалась вокруг, но я не мог контролировать ее.

Когда мои сны коснулись Пейшенс, я был потрясен, обнаружив ее в отдельной комнате с лордом Брайтом. Он был похож на загнанное животное. Молодая женщина в прелестной ночной рубашке была, очевидно, не меньше его поражена вторжением Пейшенс. Пейшенс была вооружена картой и говорила, оттолкнув в сторону поднос с лакомствами и вином, чтобы развернуть ее на столе.

— Я считаю вас умным и смелым человеком, лорд Брайт, так что приходится сделать вывод, что вы невежественны. Я намереваюсь заняться вашим образованием. Как докажет вам карта покойного принца Верити, если вы вскоре не начнете действовать, все побережье Бакка будет брошено на милость красных кораблей. А у них нет милости. — Она подняла пронзительные газельи глаза и в упор посмотрела на него.

Она часто пронзала этим взглядом меня, когда требовала подчинения. Я почти пожалел Брайта. Потом я потерял этот образ, и меня, как несомый ветром лист, увлекло прочь.

Я не знаю, нырнул ли я глубже, знаю только, что все, что привязывало меня к моему телу, стало тоненькой нитью. Я повернулся и закрутился в течении, которое тащило меня, подбивая отпустить эту нить. Где-то тревожно заскулил волк. Призрачные пальцы тыкались в меня.

Верити. Но его Сила казалась мне только дуновением ветра. Что-то было между нами. Холодный туман, поддающийся и упругий, запутывающий, как ежевика. Я забеспокоился, пытаясь найти страх, который вернул бы меня в мое тело. Но я был заперт внутри сна и не мог проснуться. Не было пути назад. Не было сил пытаться.

Запах собачьей магии в воздухе, и только посмотрите, что я нашел! Уилл вонзил в меня когти, как кошка, притягивая к себе. Привет, бастард. Его глубокое удовлетворение снова разбудило мой страх. Я чувствовал его циничную улыбку. Они оба живы — и бастард с его извращенной магией, и Верити-изменник. Регал будет огорчен, обнаружив, что не так преуспел, как ему казалось. Но сейчас я все исправлю. Моим собственным способом.

Я почувствовал, как он ощупывает мою защиту, — нечто более интимное, чем поцелуй. Как будто он ощупывал тело шлюхи. Я болтался, как кролик, в его руках, ожидая только рывка, который прервет мою жизнь. Я чувствовал, что у него прибавилось силы и хитрости.

Верити, захныкал я, но мой король не слышал и не отвечал.

Уилл взвешивал мои возможности.

Внезапно я стал терять энергию, как продырявленный мех с водой. Я не имел никакого представления, как Уилл пробил мою защиту, и не знал способа остановить его. Он жадно вцепился в мой разум и высасывал меня. Именно так Джастин и Сирен убили короля Шрюда. И старый король исчез быстро, как лопнувший мыльный пузырь. У меня не было ни воли, ни сил для сопротивления, когда Уилл ломал последние преграды между нами. Его чуждые мысли давили на мой разум, когда он выгребал все мои тайны, высасывая душу. Но внутри меня его ждал волк.

Брат! — зарычал Ночной Волк и бросился на Уилла, чтобы вонзить в него зубы и когти.

Где-то далеко Уилл завизжал от ужаса и боли. Как бы хорошо ни владел он Силой, он совершенно не знал Дара. Он был так же беззащитен перед Ночным Волком, как я перед ним. Когда-то Джастин атаковал меня Силой и тоже напоролся на Ночного Волка. Я видел, как Джастин упал, как будто волк схватил его за горло. Он потерял всю концентрацию и контроль над Силой, и я смог освободиться от него. Я не мог видеть, что случилось с Уиллом, но чувствовал щелканье челюстей Ночного Волка.

Я был потрясен тем, какой невиданный ужас охватил Уилла. Он бежал, разорвав связь Силы между нами так внезапно, что я на мгновение усомнился в себе. Потом я вернулся в собственное тело полностью проснувшимся. Я сел, пот струился по моей спине, и я стал воздвигать все свои стены защиты.

— Коб! — в тревоге окликнул Джош, и я увидел, как он и Хани смотрят на меня.

Я успокоил сбивчивое, всхлипывающее дыхание.

— Кошмар, — едва выговорил я. — Просто кошмар.

Я с трудом поднялся на ноги в ужасе от собственной слабости. Мир вокруг меня кружился. Я едва мог стоять. Страх понукал меня. Я подхватил свой маленький котелок и, как мог быстро, направился к реке за водой, надеясь, что чай из эльфийской коры даст мне достаточно сил.

Я обошел стороной груду камней, которыми завалил тела «перекованных». Прежде чем я достиг берега реки, Ночной Волк уже оказался рядом со мной. Я бросил котелок и опустился на колени рядом с ним. Я осторожно обнял его, помня о ране в плече, и зарылся лицом в его шерсть.

Теперь я понимаю, почему мы должны убить их всех, сказал он спокойно. Если мы этого не сделаем, они никогда не оставят нас в покое. Мы найдем их логово и убьем их всех.

Это было единственное утешение, которое Ночной Волк мог предложить мне.