Глава 21
БОРЬБА

Дни, которые последовали за этим, были для меня не днями, а короткими периодами бодрствования, перемежаемыми тяжелым лихорадочным сном. Разговор с шутом словно лишил меня последних сил, или же я наконец почувствовал себя в относительной безопасности и сдался на милость недуга. Может быть, верно и то и другое. Я лежал в кровати у очага, чувствуя себя вялым и несчастным, а то и вовсе не ощущая ровным счетом ничего. До меня доносились отголоски каких-то разговоров. Я прислушивался, потом собственные тревоги брали свое и смысл чужих слов ускользал от меня. Но призыв короля стучал у меня в голове, словно неумолчный барабан, стучащий в такт моей боли: «Иди ко мне, иди ко мне». Другие звуки появлялись и исчезали в лихорадочной дымке, лишь голос Верити не умолкал.

— Она верит, что ты тот, кого она ищет. Я тоже в это верю. Я думаю, тебе нужно повидаться с ней. Она прошла долгий и тяжелый путь в поисках Белого Пророка. — Голос Джофрон был низким и убедительным.

Я слышал, как шут со стуком отложил резец.

— Тогда скажи ей, что это ошибка. Скажи ей, что я Белый Кукольник, а Белый Пророк живет дальше по улице, пятая дверь налево.

— Я не стану подшучивать над ней, — серьезно ответила Джофрон. — Она столько прошла, чтобы найти тебя, и в пути лишилась всего, кроме жизни. Пойдем, святой человек. Она ждет снаружи. Неужели ты не поговоришь с ней хотя бы немного?

— Святой человек!.. — с раздражением фыркнул шут. — Ты прочла слишком много старых свитков. Как и она. Нет, Джофрон… — Потом он вздохнул и уступил: — Скажи ей, что я поговорю с ней дня через два. Но не раньше.

— Очень хорошо, — чувствовалось, что Джофрон недовольна, — но с ней еще одна женщина. Менестрель. От нее ты так легко не отделаешься. Мне кажется, она ищет его.

— Ах, да ведь никто не знает, что он здесь. Кроме меня, тебя и целительницы. Он хочет, чтобы его оставили в покое, по крайней мере пока он лечится.

Я пошевелил губами. Я пытался сказать, что хочу повидаться со Старлинг, что не надо прятать меня от нее.

— Знаю. А целительница до сих пор в Кедровом Холме. Но она хитрая, эта менестрельша. Она расспросила детей, не видели ли они незнакомца. А дети, как всегда, знают все.

И рассказывают все, — помрачнел шут. Я услышал, как он с раздражением отложил инструмент. — Похоже, у меня нет другого выбора.

— Ты повидаешься с ними?

Шут коротко хохотнул:

— Конечно нет. Я буду лгать им.

Вечернее солнце пробивалось через мои опущенные веки. Меня разбудили спорящие голоса.

— Я только хочу посмотреть на него, — раздраженный женский голос, — я знаю, что он здесь.

— Что ж, остается признать, что ты права. Но он спит.

— Я все равно хочу посмотреть на него, — заметила Старлинг.

Шут тяжело вздохнул:

— Я мог бы впустить тебя, чтобы ты посмотрела на него. Но тогда ты захочешь дотронуться до него. А если ты до него дотронешься, то захочешь подождать, пока он проснется. А когда он проснется, ты захочешь поговорить с ним. И этому не будет конца. А у меня сегодня много дел. Время кукольника ему не принадлежит.

— Ты не кукольник. Я знаю, кто ты. И я знаю, кто он такой на самом деле.

Холод сочился в открытую дверь. Он забирался под мое одеяло, заставляя меня дрожать. Боль в спине усилилась. Я хотел, чтобы они закрыли дверь.

— Ах да, вы с Кеттл знаете нашу великую тайну. Я Белый Пророк, а он Том-пастух. Но сегодня я занят: пророчу куклам, что они завтра будут закончены. А он спит. Считает овец во сне.

— Это не то, что я хотела сказать. — Старлинг понизила голос, но мне все равно было хорошо слышно. — Он Фитц Чивэл, сын Чивэла Отрекшегося.

— Возможно, когда-то я был шутом. В Джампи это всем известно. А теперь я кукольник. Поскольку мне мой титул больше не нужен, можешь взять его себе, если хочешь. Что касается Тома, то он, полагаю, принял титул Валяющегося В Постели.

— Мне придется увидеться с королевой и рассказать ей об этом.

— Мудрое решение. Если ты хочешь стать ее шутом, она, безусловно, именно тот человек, с которым тебе надо повидаться. А сейчас дай мне показать тебе кое-что другое. Нет, отойди немножко, пожалуйста, чтобы увидеть все целиком. Сейчас, сейчас.

Послышался стук захлопнувшейся двери и лязг замка.

— Наружная сторона моей двери! — радостно объявил шут. — Я сам ее раскрасил. Тебе нравится?

Я услышал грохот от удара ногой в дверь. За ним последовали еще несколько. Шут, напевая, вернулся к своему рабочему столу. Он взял деревянную кукольную головку и кисточку, потом поглядел на меня:

— Спи дальше. Она не скоро сможет повидаться с королевой. Кетриккен мало кого принимает в последнее время. А если и примет, то вряд ли поверит. И больше мы сейчас ничего не можем сделать. Так что спи, пока можешь. И собирайся с силами, потому что, я боюсь, они тебе скоро понадобятся.

Дневной свет на белом снегу. Лежу под деревьями животом в снегу, гляжу на поляну. Маленькие люди играют, гоняются друг за другом, прыгают и тянут друг друга вниз, чтобы вывалять в снегу. Щенята, да и только. Когда мы росли, у нас никогда не было рядом других щенят, с которыми можно было играть. Нам не терпится спуститься и присоединиться к ним. Они испугаются, предостерегаем мы себя. Только наблюдаем. Воздух полон их воплями. Нам интересно, как будет расти наш щенок. Заплетенные волосы взлетают у них за спинами, когда они несутся друг за другом.

— Фитц, проснись. Мне нужно поговорить с тобой.

Я открыл глаза. В комнате было темно, но шут поставил канделябр со свечами рядом с моей постелью и серьезно смотрел на меня. Я не мог ничего прочесть на его лице; казалось, что надежда танцует в его глазах и уголках рта, но в то же время он явно собирался с духом, как будто принес плохие новости.

— Ты слушаешь? Ты меня слышишь?

Я с трудом кивнул. Потом:

— Да.

Мой голос был таким хриплым, что я с трудом узнал его.

Я должен был бы набираться сил, чтобы целительница смогла вытащить стрелу, но с каждым днем я чувствовал себя хуже и хуже, болезненная область увеличивалась. Боль постоянно давила на мой рассудок, мешая сосредоточиться.

— Я обедал с Чейдом и Кетриккен. У него для нас новости. — Он склонил голову и внимательно следил за моим лицом. — Чейд сказал, что в Бакке живет ребенок крови Видящих. Пока только младенец и к тому же незаконный. Но в нем течет та же кровь, что в Верити и Чивэле. Он клянется, что это так.

Я закрыл глаза.

— Фитц, Фитц! Проснись и послушай меня! Он хочет убедить Кетриккен принять этого ребенка. Заявить, что это истинная дочь Верити, а ее смерть при рождении была только уловкой, попыткой обмануть возможных убийц. Или сказать, что это незаконный ребенок Верити, но королева Кетриккен хочет принять девочку и сделать ее своей законной наследницей.

Я не мог шевельнуться. Я не мог дышать. Моя дочь, я знал это. Спрятанная в безопасности, под охраной Баррича. Ею хотят пожертвовать ради трона Видящих. Отнять ее у Молли и отдать королеве. Мою маленькую девочку… Я даже не знаю, как ее зовут! Забрать ее, чтобы сделать принцессой, а со временем и королевой. Навсегда отнять ее у меня.

— Фитц! — Шут положил руку мне на плечо и мягко сжал его.

Я открыл глаза. Он вглядывался в мое лицо.

— Ты ничего не хочешь сказать мне? — осторожно спросил он.

— Можно мне воды?

Пока он готовил питье, я немного пришел в себя. Он помог мне попить. К тому времени, когда он забрал чашку, я решил, какой вопрос будет звучать наиболее убедительно.

— И как Кетриккен восприняла новость, что у Верити есть незаконный ребенок? Вряд ли это ее обрадовало, верно?

Неуверенность, на которую я надеялся, появилась на лице шута.

— Ребенок родился в конце жатвы. Верити не мог зачать его до отъезда. Кетриккен сообразила это быстрее, чем я. — Он говорил почти нежно. — Выходит, это твой ребенок. Когда Кетриккен прямо спросила Чейда, он сказал то же самое. — Он склонил голову и изучающе посмотрел на меня. — Ты не знал?

Я медленно опустил голову. Что значит честь для такого, как я? Бастард и убийца, как я мог претендовать на благородство души? Я солгал и всегда буду презирать себя за эту ложь.

— Я не могу быть отцом ребенка, родившегося в конце жатвы. Молли перестала пускать меня в свою постель за несколько месяцев до того, как покинула Олений замок. — Я попытался придать голосу твердости и сказал: — Если его мать — Молли и она выдает этого ребенка за моего, она лжет. — Я старался казаться искренним, добавив: — Мне жаль, шут. Я не зачинал для тебя наследника трона Видящих и не собирался делать это. — Не понадобилось никаких усилий, чтобы мой голос начал прерываться, а на глазах появились слезы. — Странно… — Я уткнулся лицом в подушку. — Странно, что мне так больно слышать об этом. Молли выдает ребенка за моего…

Шут заговорил мягко:

— Как я понял, она ни на что не претендует. Мне кажется, она до сих пор ничего не знает о плане Чейда.

— Полагаю, мне придется повидать Чейда и Кетриккен. Сказать им, что я жив, и открыть правду. Но мне надо набраться сил. А сейчас, шут, я хочу побыть один.

Я не хотел видеть ни участия, ни озадаченности на его лице. Я молился, чтобы он поверил моей лжи, хотя и презирал самого себя за то, что так оклеветал Молли. И я закрыл глаза, а шут забрал свои свечи и ушел.

Некоторое время я лежал в темноте и ненавидел себя. Это лучший путь, говорил я себе. Если только я вернусь к Молли, я все исправлю. А если нет, они, по крайней мере, не отнимут у нее нашего ребенка. Я снова и снова говорил себе, что поступил мудро. Но не чувствовал себя мудрым. Я чувствовал себя предателем.

Мне снился сон, одновременно ясный и непонятный. Я скалывал черный камень. В этом был весь сон, но он казался бесконечным в своей монотонности. Я использовал кинжал вместо долота и камень вместо молотка. Мои пальцы были избиты и изранены, потому что рука часто соскальзывала и я ударял по ним вместо долота. Но это меня не останавливало. Я скалывал черный камень. И ждал кого-то, кто придет и поможет мне.

Однажды вечером я проснулся и обнаружил, что около моей кровати сидит Кеттл. Она выглядела даже старше, чем я помнил. Я смотрел на нее, пока она не заметила, что я проснулся. Кеттл покачала головой.

— По всем твоим странностям я должна была догадаться. Ты связан с самим Белым Пророком! — Она наклонилась ближе ко мне и прошептала: — Он не разрешает Старлинг повидаться с тобой. Он говорит, что ты слишком слаб для такого полного жизни гостя. И ты пока не хочешь, чтобы кто-нибудь узнал о том, что ты здесь. Но я передам ей словечко от тебя, хорошо?

Я закрыл глаза.

Позднее утро и стук в дверь. Я не мог спать — и не мог как следует проснуться из-за терзавшей меня лихорадки. Я пил чай из ивовой коры, пока он не начал булькать у меня в животе. Но в голове у меня все равно стучало, и если я не обливался потом, то меня бил озноб. Стук раздался снова, громче, и Кеттл отставила чашку, из которой поила меня. Шут сидел за рабочим столом. Он отложил инструмент, но Кеттл сказала:

— Я открою, — и шагнула к двери.

Но шут опередил ее:

— Нет, дай я.

Старлинг ворвалась в дом так внезапно, что даже Кеттл вскрикнула от удивления. Менестрель прошла мимо нее в комнату, на ходу стряхивая снег с шапки и плаща. Шут весело и радушно кивнул ей, как будто ждал ее прихода. Она молча повернулась к нему спиной. Огонек гнева в ее глазах стал ярче, и я чувствовал, что она чем-то очень довольна. Она с грохотом захлопнула за собой дверь и влетела в комнату, как сам северный ветер. Старлинг плюхнулась на пол рядом с моей кроватью и скрестила ноги.

— Ну вот, Фитц. Я так рада тебя видеть! Кеттл сказала мне, что тебе было плохо. Я бы пришла раньше повидать тебя, но меня и на порог не пускали. Как ты сегодня?

Я попытался сосредоточиться. Мне бы хотелось, чтобы она двигалась гораздо медленнее и говорила гораздо тише.

— Здесь слишком холодно, — капризно пожаловался я. — И я потерял свою серьгу.

Я только этим утром обнаружил потерю. Это потрясло меня. Я не помнил, почему это было так важно, но никак не мог заставить себя перестать думать об этом. А когда думал, у меня сильнее болела голова.

Она стянула с себя перчатки. Одна рука все еще была перевязана. Другой ладонью она коснулась моего лба. Пальцы ее были благословенно холодными. Я и не думал, что холод бывает так приятен.

— Он весь горит! — попеняла она шуту. — У тебя хотя бы хватило ума дать ему ивового чая?

Шут обстругивал очередную деревяшку.

— Горшок стоит около твоего колена, если ты его еще не перевернула. И если ты сможешь влить в Фитца хоть глоток, значит, ты лучше меня. — Он взял новый кусок дерева.

— Быть лучше тебя совсем не трудно, — заметила Старлинг тихим недобрым голосом. Потом ласковым тоном обратилась ко мне: — Твоя серьга не потерялась. Смотри, вот. — Она достала ее из кошелька, болтавшегося на поясе.

Какая-то часть меня оказалась в состоянии отметить, что Старлинг теперь одета в теплые горские вещи. Ее руки были холодными и немного неловкими, когда она вдевала серьгу в мое ухо. Я понял, что хочу спросить.

— Почему она у тебя?

— Я просила Кеттл принести ее мне, — прямо сказала она. — Когда он не разрешал мне повидаться с тобой. Мне нужно было что-то, чтобы доказать Кетриккен, что я говорю правду. Я была у нее и говорила с ней и с ее советником. Целый день.

Имя королевы пробилось сквозь мои блуждающие мысли и заставило меня на мгновение собраться с силами.

— Кетриккен!.. Что ты натворила! — переполошился я. — Что ты ей сказала?

Старлинг, кажется, немного опешила.

— Ну… все, что она должна была знать, чтобы помочь тебе в твоих поисках. Что на самом деле ты жив. Что Верити не умер и ты собираешься найти его. Что нужно послать весть Молли и сообщить ей, что ты жив и здоров, чтобы она не грустила и держала вашего ребенка в безопасности, пока ты не вернешься. Что…

— Я доверял тебе! — крикнул я. — Я доверил тебе свои тайны, а ты предала меня! Каким дураком я был!

Меня захлестнуло отчаяние. Все, все потеряно.

— Нет, это я дурак! — Шут вмешался в наш разговор. Он медленно прошел через комнату и остановился, глядя на меня. — И я надеялся, что ты доверяешь мне, — начал он, и я никогда не видел шута таким бледным. — Твой ребенок, — сказал он тихо, — истинный наследник династии Видящих. — Его желтые глаза вспыхивали, как умирающее пламя, когда он перевел взгляд со Старлинг на меня. — Зачем? Зачем было лгать мне?

Я не знал, что хуже — боль в глазах шута или торжествующий взгляд, который бросила на него Старлинг.

— Я лгал, чтобы сохранить ребенка для себя! Это мой ребенок, а не наследник Видящих! — безнадежно кричал я. — Мой и Молли! Ребенок, которого мы будем любить и растить, а не орудие для тех, кто делает королей! И Молли должна узнать, что я жив, только от меня самого! Старлинг, как ты могла так поступить со мной? Как я мог быть так глуп, чтобы делиться такой тайной с кем бы то ни было?

Теперь Старлинг выглядела такой же обиженной, как и шут. Она очень медленно встала, голос ее сломался.

— Я пыталась помочь тебе. Помочь сделать то, что ты должен сделать. — У нее за спиной ветер ворвался в открывшуюся дверь. — Эта женщина имеет право знать, что ее муж жив.

— О какой женщине речь? — спросил новый ледяной голос.

К моему ужасу, в комнату вошла Кетриккен, а следом за ней Чейд. Она посмотрела на меня, и лицо ее было страшным. Горе опустошило ее, иссушило плоть, прорезало глубокие линии от уголков рта. Теперь в ее глазах горел гнев. На мгновение мне стало холодно от порыва холодного ветра. Потом дверь закрылась. Я переводил взгляд с одного знакомого лица на другое. Маленькая комната, казалось, переполнилась людьми, холодно смотрящими на меня. Я моргнул. Их было так много, они были так близко. И все смотрели на меня. Ни один не улыбался. Ни радости, ни приветствий. Так-то приветствуют Изменяющего. Ни на одном лице не было выражения, которое я надеялся увидеть.

За исключением Чейда. Он большими шагами пересек комнату, стаскивая на ходу перчатки для верховой езды. Когда он откинул капюшон зимнего плаща, я увидел, что его седые волосы завязаны в хвост воина. На лбу у него был кожаный шнурок с серебряным медальоном. Атакующий олень с опущенными рогами. Герб, который дал мне Верити. Старлинг быстро посторонилась. Старый убийца даже не взглянул на нее и с легкостью сел на пол у моей кровати. Он взял мои руки в свои, сузив глаза при виде обмороженных пальцев. Он держал их очень нежно.

— О мой мальчик, мой мальчик, я был уверен, что ты мертв! Когда Баррич сообщил, что нашел твое тело, я думал, у меня сердце разорвется. То, что мы сказали друг другу перед тем, как расстаться… но ты здесь, живой, хоть и нездоровый.

Он наклонился и поцеловал меня. Ладонь, которой он коснулся моей щеки, была покрыта мозолями, оспины на ней были едва видны из-за загара. Я посмотрел ему в глаза и увидел в них радость и любовь. В моих собственных глазах стояли слезы, и я спросил:

— Ты действительно хочешь забрать мою дочь и посадить ее на трон? Еще один бастард династии Видящих… Ты хочешь, чтобы ее использовали так же, как использовали нас?

Лицо Чейда окаменело. Шевелились только губы, когда он ответил:

— Я сделаю все, что смогу, чтобы истинный Видящий снова оказался на троне Шести Герцогств. Как я поклялся. И ты поклялся тоже. — Он твердо встретил мой взгляд.

Я в тревоге смотрел на него. Он любил меня. Хуже того, он в меня верил. Он верил, что я найду в себе достаточно сил и преданности, чтобы исполнить долг, который был становым хребтом его жизни. Долг, вынуждавший меня принимать муки, которые не мог бы вообразить даже Регал со всей его ненавистью ко мне. Вера Чейда в меня была такова, что он, ни секунды не колеблясь, послал бы меня в любую битву и ждал бы от меня любых жертв. Сухое рыдание внезапно сотрясло меня и рвануло стрелу в моей спине.

— Этому нет конца! — закричал я. — Этот долг загонит меня в могилу. Лучше бы я умер! Дайте мне умереть! — Я вырвал у Чейда руку, не считаясь с болью, которую вызвало это резкое движение. — Оставьте меня!

Чейд даже не вздрогнул.

— У него жар! — возмущенно сказал он шуту. — Тебе следовало бы дать ему чая из ивовой коры.

Ужасная улыбка появилась на лице шута. Но прежде чем он успел ответить, раздался резкий рвущийся звук. Серая голова протиснулась сквозь затянутое кожей окно, оскалив полную белых зубов пасть. Через мгновение зверь был уже в комнате, попутно опрокинув полку с горшками на лежавшие под ней свитки. Ночной Волк прыгнул, проскрежетал когтями по деревянному полу и остановился между мной и поспешно поднявшимся Чейдом. Он зарычал сразу на всех.

Я уронил голову на подушку. Мой чистый дикий волк. Вот что я сделал с ним. Чем это лучше того, что Чейд сделал со мной?

Я снова оглядел их. Чейд стоял, лицо его было совершенно неподвижным. На всех лицах были потрясение, жалость и разочарование, причиной которых был я. Отчаяние и лихорадка трясли меня.

— Простите, — слабо пробормотал я. — Я никогда не был тем, кем вы меня считали. Никогда.

Молчание наполняло комнату. Тихо потрескивал огонь.

Я спрятал лицо в подушку и закрыл глаза. А потом произнес то, что был вынужден сказать:

— Но я пойду и найду Верити. И я приведу его к вам. Не потому, что я тот, кем вы меня считали, — добавил я, медленно подняв голову. Я видел надежду, блеснувшую в глазах Чейда. — Просто у меня нет выбора. У меня никогда не было выбора.

— Ты считаешь, что Верити жив? — В голосе Кетриккен была жадная надежда. Она налетела на меня, как океанский шторм.

Я кивнул:

— Да, я верю, что он жив. Я чувствую его.

Ее лицо было так близко и казалось таким огромным… Я моргнул, но так и не смог сфокусировать взгляд.

— Тогда почему он не вернулся? Он заблудился? Ранен? Или совершенно не думает о тех, кого оставил здесь? — Ее вопросы барабанили по мне, как град мелких камешков, один за другим.

— Мне кажется… — начал я, но не смог. Не смог думать, не смог говорить.

Я закрыл глаза. Все долго молчали. Ночной Волк заскулил, потом утробно заворчал.

— Может быть, нам лучше уйти ненадолго, — неуверенно предложила Старлинг. — Фитц не готов сейчас к этому разговору.

— Ты можешь идти, — торжественно сказал ей шут. — Я, к несчастью, все еще живу здесь.

Идем охотиться. Время идти на охоту. Я смотрю туда, откуда мы пришли, но Лишенный Запаха перекрыл этот путь, затянул дырку новым куском оленьей кожи. Дверь. Часть нас знает, что это дверь, и мы подходим к ней, тихонько скулим и толкаем ее носом. Приходит Лишенный Запаха. Он ступает легко и осторожно. Он вытягивается, хватает дверь бледной лапой и открывает ее для нас. Я выскальзываю обратно, в холодный ночной мир. Приятно снова поразмять мышцы, и я бегу от боли, душной хижины и тела, которое не работает, в это дикое тело из плоти и шерсти. Ночь глотает нас, и мы охотимся.

Это была другая ночь и другое время, до или после, я не знаю, мои дни неотличимы друг от друга. Кто-то снял теплый компресс с моего лба и заменил его холодным.

— Прости, шут, — сказал я.

— Тридцать два, — промолвил усталый голос. — Пей, — добавил он мягче.

Холодные руки коснулись моего лица. Чашка с какой-то жидкостью оказалась у моих губ. Я попытался попить. Чай из ивовой коры. Я с отвращением отвернулся. Шут вытер мне рот и сел на пол рядом с моей кроватью. Он поднес к свету свиток и начал читать. Была глубокая ночь. Я закрыл глаза и попытался снова найти сон. Но мне попадались только вещи, которые я сделал неправильно, и доверие, которое я не оправдал.

— Прости меня, — сказал я.

— Тридцать три, — не поднимая глаз, отозвался шут.

— Что тридцать три?

Он удивленно посмотрел на меня:

— О, ты действительно проснулся и даже разговариваешь!

— Конечно. Что тридцать три?

— Тридцать три «прости». К разным людям, но большая часть ко мне. Семнадцать раз ты звал Баррича. Боюсь, я потерял счет твоим призывам к Молли. И наконец, шестьдесят два раза «Я иду, Верити!».

— Я, наверное, довел тебя до безумия. Прости.

— Тридцать четыре. Нет. Ты просто бредил, немного монотонно. Это лихорадка, я полагаю.

Шут вернулся к чтению.

— Я так устал лежать на животе, — пожаловался я.

— У тебя всегда остается спина, — посоветовал шут и увидел, как я содрогнулся. Потом: — Хочешь, чтобы я помог тебе лечь на бок?

— Нет. Будет только больнее.

— Скажи, если передумаешь. — Он снова перевел взгляд на свой свиток.

— Чейд больше не приходил повидать меня? — спросил я.

Шут вздохнул и отложил пергамент.

— Никто не приходил. Пришла целительница и выругала нас всех за то, что мы взволновали тебя. Они оставили тебя в покое, пока она не вытащит стрелу. Это будет завтра. Кроме того, Чейд и королева многое должны обсудить. Известие о том, что вы с Верити живы, все изменило.

— В прежнее время они бы и меня включили в это обсуждение. — Я помолчал, зная, что утопаю в жалости к себе, но не в силах был остановиться. — Наверное, они мне больше не доверяют. И я не виню их. Все меня ненавидят. За тайны, которые я хранил. За то, что я столько раз терпел поражение.

— О, не все тебя ненавидят, — мягко упрекнул меня шут. — На самом деле только я.

Я впился глазами в его лицо. Его циничная улыбка немного успокоила меня.

— Тайны, — сказал он и вздохнул. — Когда-нибудь я напишу длинный философский трактат о секретах, которые можно хранить, а можно и раскрывать.

— У тебя есть еще бренди?

— Снова хочешь пить? Выпей немного чая из ивовой коры. — Теперь в его голосе была кислая любезность, сдобренная медом. — У меня его много, знаешь ли. Целые ведра, и все для тебя.

— Мне кажется, жар немного спал, — смиренно сказал я.

Он положил руку мне на лоб.

— Так оно и есть. Сейчас. Но я не уверен, что целительница будет довольна, если ты снова напьешься.

— Целительницы здесь нет.

Шут поднял светлые брови:

— Баррич бы так гордился тобой!

Он грациозно встал и подошел к дубовому шкафчику. Он осторожно обошел Ночного Волка, который распростерся у очага, впитывая во сне его тепло. Я посмотрел на залатанное окно, потом снова на шута. Мне показалось, что между ними возникло что-то вроде соглашения. Ночной Волк спал так крепко, что даже не видел снов. Его живот был полон. Его лапы дернулись, когда я потянулся к нему, и я быстро отстранился. Шут поставил на поднос бутылку и две чашки. Он казался слишком подавленным.

— Прости, пожалуйста.

— Ты мне это уже говорил. Тридцать пять.

— Правда, прости. Я должен был довериться тебе и рассказать о моей дочери. — Ничто, ни лихорадка, ни стрела в спине, не могло заставить меня удержаться от улыбки, когда я произнес последние слова: моя дочь. — Я никогда ее не видел, знаешь ли. Только в снах Силы, а это совсем не то. И я хотел, чтобы она была моей. Моей и Молли. Не ребенок, принадлежащий королевству, с непосильной ношей возложенной на него огромной ответственности, а просто маленькая девочка, которая собирает цветы, учится у своей мамы делать свечи и… — Я запутался и замолчал. — Делает все то, что делают обыкновенные дети. Чейд покончит со всем этим. С той минуты, когда кто-то придет к ней и скажет: «Вот, это наследница трона Видящих», она будет в опасности. Ее будут охранять. Она научится бояться, взвешивать каждое слово и обдумывать каждое движение. Почему? На самом деле она не наследница престола. Она только незаконная дочь незаконного сына. — Я с трудом произнес эти жестокие слова и поклялся себе, что не дам никому произнести их в ее присутствии. — Зачем подвергать ее такой опасности? Одно дело, если бы она родилась во дворце и сотни солдат стояли бы на страже. Но у нее есть только Баррич и Молли.

— Баррич с ними? Думаю, Чейд выбрал его потому, что считает: Баррич стоит сотни стражников. Только гораздо более осторожен, — заметил шут.

Знал ли он, как больно ранит меня? Он разлил бренди. Я с трудом поднял свою чашку.

— За дочку. Твою и Молли, — предложил шут, и мы выпили.

Бренди обжег мне горло.

— Так… — проговорил я. — Значит, Чейд давно знал обо всем и послал Баррича охранять их? Они знали даже раньше, чем узнал я!

Почему я чувствовал себя так, словно они что-то украли у меня?

— Подозреваю, что да, но не уверен. — Шут помолчал, как бы сомневаясь, разумно ли говорить мне об этом. Потом отбросил всякую скрытность: — Я складывал части головоломки, вспоминал. Думаю, Пейшенс что-то подозревала. Видимо, именно поэтому она просила Молли позаботиться о Барриче, когда он был ранен. Ему эта забота была не нужна, и он знал это так же хорошо, как Пейшенс. Но Баррич умеет слушать, может быть, потому, что сам мало говорит. Молли нужен был кто-то, может быть тот, кто сам когда-то воспитывал незаконного ребенка. В тот день, когда мы все сидели наверху… ты послал меня туда, чтобы Баррич посмотрел, что можно сделать с моим плечом, помнишь? Тот день, когда ты запер комнату Шрюда, выставив из нее Регала, чтобы защитить короля… — Казалось, на мгновение воспоминания захватили его. Потом он пришел в себя. — Когда я поднимался по лестнице в комнату Баррича, я слышал, что они спорили. То есть Молли спорила, а Баррич, по обыкновению, молчал. Ну я и подслушал, — честно признался он. — Но мало что услышал. Она настаивала, чтобы он раздобыл для нее какую-то особую траву. Он отказался. В конце концов он обещал ей никому не говорить и просил ее как следует подумать и делать то, что ей хочется, а не то, что она считает наиболее разумным. После этого они замолчали, и я вошел. Молли извинилась и ушла. Потом пришел ты и сказал, что она бросила тебя. — Он помолчал. — На самом деле, оглядываясь назад, я вижу, что был таким же тупицей, как ты, раз догадался обо всем только сейчас.

— Спасибо, — сухо сказал я ему.

— Всегда пожалуйста. Хотя должен признаться, что в тот день всем нам было о чем подумать.

— Я бы все отдал, чтобы вернуться в тот день и сказать Молли, что наш ребенок для меня важнее всего на свете. Гораздо важнее, чем король или государство.

— И в тот день ты покинул бы Олений замок, чтобы последовать за ней и защищать ее? — Шут поднял бровь.

Через некоторое время я проговорил:

— Я не мог.

Эти слова потрясли меня, и я смыл их глотком бренди.

— Я знаю, что ты не мог. Я понимаю. Видишь ли, никто не может избежать своей судьбы. По крайней мере, пока несет на себе ярмо времени. И, — гораздо тише добавил шут, — ни один ребенок не может изменить будущее, которое предназначено ему судьбой. Ни шут, ни бастард. Ни дочь бастарда.

Дрожь пробежала по моей спине. Несмотря на все мое недоверие, я боялся.

— Ты хочешь сказать, что знаешь что-то о ее будущем?

Он вздохнул и кивнул. Потом улыбнулся и покачал головой:

— Я знаю кое-что о наследнике Видящих. Если она и есть этот наследник, тогда, вне всяких сомнений, через несколько десятков лет я прочту древнее пророчество и скажу: «Да, было предсказано, что это произойдет». На самом деле никто не понимает пророчеств, пока они не сбываются. Это как с подковами. Кузнец показывает тебе кусок железа, и ты говоришь, что он никуда не годится. Но когда его раскаляют, отбивают молотом и придают ему форму — он оказывается подковой, которая замечательно сидит на копыте твоей лошади, будто так и было задумано.

— Из твоих слов выходит, что пророки подгоняют свои пророчества под события, когда те уже произошли?

Шут склонил голову.

— И хороший пророк, как хороший кузнец, покажет тебе, что действительность и пророчество прекрасно подходят друг другу. — Он взял из моей руки пустую чашку. — Тебе следовало бы поспать, знаешь ли. Завтра целительница будет вытаскивать этот проклятый наконечник стрелы. Тебе понадобятся силы.

Я кивнул и внезапно понял, что глаза мои слипаются.

Чейд схватил мои запястья и потянул их вниз. Моя грудь и щека прижались к твердой деревянной скамье. Шут сидел верхом у меня на ногах, придавив их всем своим весом. Даже Кеттл давила мне на плечи, прижимая к грубой скамье. Я чувствовал себя связанной для убоя свиньей. Когда Чейд с силой потянул меня за руки, мне показалось, что все мое тело вот-вот разорвется, начиная от гниющей раны в спине. Целительница склонилась надо мной. Я мельком увидел щипцы у нее в руках. Черное железо. Скорее всего, позаимствованы у кузнеца.

— Готовы? — спросила она.

— Нет, — буркнул я.

Они не обратили на это внимания. Она не ко мне обращалась. Все утро она возилась со мной, как будто я был сломанной игрушкой, тыча и выдавливая гной из моей спины, а я корчился и ругался. Никто не обращал внимания на мои проклятия, кроме шута, дававшего советы, как их усовершенствовать. Он снова стал самим собой. Ночного Волка он уговорил подождать снаружи. Я чувствовал, как тот бродит под дверью. Я попытался объяснить ему, что со мной собираются сделать. Мне много раз приходилось вытаскивать из его лап занозы, так что у него было определенное представление о необходимости боли. И все же волк разделял мой ужас.

— Приступай, — сказал Чейд целительнице. Его голова была наклонена к моей, его борода щекотала мою выбритую щеку. — Держись, мой мальчик, — выдохнул он мне в ухо.

Холодные челюсти щипцов коснулись моей воспаленной плоти.

— Не дергайся. Лежи тихо, — строго сказала мне целительница. Я попытался. Казалось, что она погрузила щипцы в мою спину, ища, за что ухватиться. После бесконечных проб целительница скомандовала: — Держите его.

Я почувствовал, как челюсти щипцов сомкнулись. Она потянула, выдирая мой позвоночник. Или так мне показалось. Я помню, что после первого скрежета металлического наконечника по кости твердое решение не кричать было забыто. Я выкрикивал не только свою боль, но и свой разум. Я снова провалился в то неуловимое место, где нет ни сна, ни бодрствования. Дни моей лихорадки сделали его слишком знакомым.

Река Силы. Я был в ней, она была во мне. Всего в шаге от меня, она всегда была всего в шаге от меня. Утоление боли и одиночества. Быстрое и сладкое. Я растворился в ней, превращаясь в ничто, как вязание, которое моментально распускается, если потянуть за определенную нить. Вся моя боль превращалась в ничто вместе со мной. Нет. Верити запретил это. Иди назад, Фитц. Как будто уводил от огня маленького ребенка. Я ушел.

Словно пловец, выныривающий на поверхность, я вернулся к жесткой скамье и голосам надо мной. Свет казался сумеречным. Кто-то кричал что-то о кровотечении и просил принести снега. Я почувствовал, как снег приложили к моей спине, и увидел, как мокрая красная тряпка упала на ковер. Пятно расплывалось по шерсти, и я расплывался вместе с ним. Я плыл, а воздух в комнате рябил черными точками. Целительница что-то делала у очага. Она вытащила оттуда еще один инструмент кузнеца, раскаленный добела, повернулась и посмотрела на меня.

— Постойте! — в ужасе закричал я и почти сполз со скамейки, но Чейд удержал меня за плечи.

— Это нужно сделать, — твердо сказал мне он и держал меня железной хваткой, пока не подошла целительница.

Когда она приложила раскаленное клеймо к моей спине, я сперва ощутил только давление и подумал, что все не так уж страшно, но потом спазм боли дернул меня гораздо резче, чем петля палача. Тьма поднялась, чтобы поглотить меня.

— Повешен над водой и сожжен! — в отчаянии крикнул я.

Волк завыл.

Всплываю. Поднимаюсь, все ближе и ближе к свету. Погружение было глубоким, воды теплыми и полными снов. Я коснулся края сознания, сделал глоток бодрствования.

Чейд.

— …Но ты мог бы сказать мне, что он жив и пришел к тебе. Во имя Эды и Эля, шут, сколько раз я доверял тебе самые важные тайны?

— Столько же раз, сколько не доверял, — резко парировал шут. — Фитц просил меня хранить его появление в тайне. И так бы оно и было, не вмешайся эта менестрельша. Что бы случилось, если бы его оставили в покое, хотя бы до тех пор, пока не выйдет стрела? Ты слышал, как он бредил. Похож он на человека, который в мире с самим собой?

Чейд вздохнул:

— Все равно ты мог бы сказать мне. Ты понимал, что для меня значило знать, что он жив.

— А ты знал, что для меня значило существование наследницы Видящих, — ответил шут.

— Я сказал тебе, как только сказал королеве.

— Да, но сколько времени ты знал о ее существовании? С тех пор, как послал Баррича присматривать за Молли? Когда приезжал в последний раз, ты знал, что Молли носит ребенка Фитца, но ничего не сказал.

Чейд резко выдохнул, потом предостерег:

— Не стоит произносить эти имена даже здесь. Даже королеве я не назвал их. Ты должен понять, шут. Чем больше людей знают — тем больше риск для ребенка. Я бы никогда никому не рассказал о ней, если бы ребенок королевы не умер и мы не считали бы Верити погибшим.

— Оставь надежду сохранить это в тайне. Старлинг знает имя Молли, а менестрели не хранят секретов. — В его голосе сквозила неприязнь к Старлинг. Он холодно добавил: — Так что ты собираешься делать, Чейд? Выдать дочь Фитца за ребенка Верити? Выкрасть ее у Молли и отдать королеве, чтобы она воспитывала девочку как свою собственную? — Голос шута стал зловеще тихим.

— Я… время такое тяжелое, а нужда так велика… но… нет, не выкрасть. Баррич поймет, и я думаю, он может заставить понять женщину. Кроме того, что она может предложить ребенку? Нищая свечница, потерявшая свое ремесло… как она будет заботиться о девочке? Ребенок заслуживает лучшего и не может оставаться с ней. Подумай, шут. Как только станет известно, что девочка — наследница Видящих, она окажется в безопасности только на троне или на пути к нему. Женщина прислушивается к Барричу. Он заставит ее понять.

— Я не уверен, что самого Баррича можно будет заставить понять. Он уже пожертвовал одним ребенком во имя долга перед королевством. Сомневаюсь, что во второй раз он сочтет это мудрым выбором.

— Иногда все пути плохи, шут. Но мы все равно должны выбирать.

Наверное, я издал какой-то звук, потому что оба они быстро повернулись ко мне.

— Мальчик? — встревоженно спросил Чейд. — Мальчик, ты очнулся?

Я решил, что это так, и приоткрыл один глаз. Ночь. Свет очага и нескольких свечей. Чейд, шут и бутылка бренди. И я. Моей спине было ничуть не лучше. Лихорадка не прекратилась. Даже прежде, чем я успел попросить, шут поднес к моим губам кружку. Проклятый ивовый чай. Я так хотел пить, что тут же осушил ее. В следующей предложенной мне чашке был мясной бульон, удивительно соленый.

— Я так хочу пить, — проговорил я, сделав последний глоток.

Во рту у меня было сухо и липко от жажды.

— Ты потерял много крови, — зачем-то пояснил Чейд.

— Хочешь еще бульона? — спросил шут.

Я с трудом кивнул. Шут взял чашку и пошел к очагу. Чейд наклонился ко мне и прошептал странно настойчиво:

— Фитц! Скажи мне одну вещь. Ты меня ненавидишь, мальчик?

Несколько мгновений я не знал, что ответить. Но ненависть к Чейду была бы слишком трудной для меня. Так мало людей в этом мире любили меня! Я не мог ненавидеть ни одного из них. Я слабо покачал головой.

— Но, — промолвил я, медленно подбирая слова, — не забирай моего ребенка.

— Не бойся, — мягко сказал он. Его старческая рука убрала волосы с моего лица. — Если Верити жив, в этом не будет необходимости. А когда король вернется и займет трон, у них с Кетриккен будут собственные дети.

— Обещаешь? — молил я.

Он встретил мой взгляд. Шут принес мне отвар, и Чейд отодвинулся в сторону, уступая ему место. Эта чашка была теплее. Казалось, сама жизнь вливается в меня. Когда все было выпито, я почувствовал прилив сил.

— Чейд! — сказал я.

Он отошел к очагу и смотрел в огонь. Когда я заговорил, он повернулся ко мне.

— Ты не пообещал, — напомнил я ему.

— Да, — мрачно согласился он, — слишком неподходящее сейчас время для такого обещания.

Я долго смотрел на него. Потом он тряхнул головой и отвел взгляд. Он не смотрел мне в глаза. Но не стал лгать. Этого было достаточно.

— Ты можешь взять меня, — тихо сказал я, — и я сделаю все, что смогу, чтобы вернуть Верити и возвести его на трон. Если потребуется, я умру ради этого. Больше того, ты можешь взять мою жизнь, Чейд. Но не жизнь моего ребенка. Моей дочери.

Он встретил мой взгляд и медленно кивнул.

Выздоровление было медленным и болезненным. Мне казалось, что я буду смаковать каждый день в теплой постели, каждый глоток еды, каждый миг спокойного сна. Но я ошибся. Обмороженная кожа на моих пальцах шелушилась и за все цеплялась, а новая кожа под ней была ужасно нежной. Каждый день приходила целительница. Она настояла на том, чтобы рана на моей спине оставалась открытой и был отток для гноя. Я ужасно устал от зловонных повязок, которые она снимала, и еще больше устал оттого, что она все время тыкала пальцами в рану, чтобы та не закрылась слишком быстро. Она напоминала мне ворону над телом умирающего животного, а когда в один прекрасный день я бестактно сказал ей об этом, целительница только посмеялась надо мной.

Через несколько дней я снова смог двигаться, но очень осторожно. Я учился прижимать локти к бокам, чтобы не напрягались мышцы спины, учился ходить так, словно на голове у меня стоит корзинка с яйцами. И, несмотря на это, я быстро уставал, а после всякой слишком напряженной прогулки у меня снова начинался жар. Каждый день я ходил в купальню, и хотя телу моему в горячей воде становилось легче, я не мог провести там ни минуты, чтобы не вспомнить, что именно в этих купальнях Регал пытался утопить меня, и там я видел Баррича распростертым на земле. Слова «иди ко мне, иди ко мне» постоянно звучали у меня в голове. Мысли и беспокойство о Верити не давали мне покоя. Все это не способствовало спокойному расположению духа. Я обнаружил, что в деталях планирую свое грядущее путешествие. Мысленно я составил список снаряжения, которое буду просить у Кетриккен, и долго спорил сам с собой о том, стоит ли брать верховую лошадь. В конце концов я решил, что не стоит. Там совсем не будет пастбищ; мои способности к необдуманной жестокости были, похоже, исчерпаны. Я не мог брать с собой лошадь, зная, что тем самым обрекаю ее на гибель. Кроме того, я знал, что мне придется отправиться в библиотеку Джампи на поиски подлинника карты Верити. И я боялся искать встречи с Кетриккен, потому что она как будто забыла о моем существовании.

Каждый день я напоминал себе обо всем этом и каждый день откладывал все дела на завтра. Я все еще не мог пройти через Джампи, не остановившись для отдыха. Шут часто сопровождал меня в моих укрепляющих прогулках. Я знал, что он ненавидит холод, но мне слишком нравилось его молчаливое присутствие, чтобы предложить ему оставаться в тепле. Однажды он привел меня к Уголек, и кобылица так обрадовалась мне, что я стал приходить к ней каждый день. В ее животе рос жеребенок Крепыша, она должна была ожеребиться весной. Она казалась достаточно здоровой, но я волновался из-за ее возраста. С моей старой лошадкой было так уютно и спокойно… И я чистил ее скребком, несмотря на то, что поднимать руки было больно.

Волк приходил и уходил, когда ему было угодно. Он присоединялся к нам с шутом на прогулках и возвращался в хижину вместе с нами. Меня почти огорчало то, как быстро он привык. Шут ворчал из-за следов когтей на двери и шерсти на коврах, но на самом деле они нравились друг другу. На рабочем столе шута из кусочков дерева начал по частям возникать игрушечный волк. Ночному Волку пришлось по вкусу особое печенье с зерном, которое больше других нравилось и шуту. Когда шут ел его, волк усаживался рядом и пристально смотрел на него, проливая на пол целые озера слюны, пока шут не сдавался и не бросал ему кусочек. Я бранил их обоих, объясняя, что сласти могут сделать с волчьими зубами и шкурой, но они оба не обращали на меня ни малейшего внимания. Думаю, я немного ревновал из-за того, как быстро волк начал доверять шуту, пока Ночной Волк прямо не спросил меня: Почему я не должен доверять тому, кому доверяешь ты? Ответа у меня не нашлось.

— Так. Значит, ты стал кукольником? — лениво спросил я шута в один прекрасный день.

Я облокотился на его рабочий стол и смотрел, как его пальцы соединяют руки, ноги и торс Джека-попрыгунчика с палочкой, на которой он должен был держаться. Волк распростерся под столом и спал как убитый.

Он дернул плечом.

— Когда я пришел сюда, стало очевидно, что при дворе короля Эйода нет места для шута. — Он коротко вздохнул. — Да и не то чтобы я хотел быть шутом кого-либо кроме короля Шрюда. А раз так, мне пришлось подумать о других способах зарабатывать себе на хлеб. Однажды вечером, сильно напившись, я спросил себя, что я умею делать лучше всего. И сам себе ответил: «О, конечно, быть куклой». Дергаться на ниточках судьбы, а потом, когда нужда во мне пропадет, валяться бесформенной грудой. А раз так, я решил, что не буду больше танцевать, когда меня дергают за ниточки, а буду дергать за них сам. На следующий день я проверил свое решение. Очень скоро я обнаружил, что это занятие мне по душе. Простые игрушки, с которыми я вырос, и те, что видел в Оленьем замке, здешним детям кажутся диковинками. Мне почти не приходится иметь дело со взрослыми, и это тоже хорошо. Дети здесь очень рано учатся охотиться, ловить рыбу, ткать и жать, и все, что они зарабатывают, принадлежит им. Так что скоро у меня было все, что нужно. Я обнаружил, что дети гораздо быстрее принимают необычное. Их любопытство занимает их больше, чем презрение к объекту, вызывающему его.

Его бледные пальцы осторожно завязали узелок. Потом он поднял свое творение и заставил его танцевать для меня. Я наблюдал за его веселыми ужимками и испытал запоздалое желание иметь такую игрушку из ярко раскрашенного дерева с тщательно ошкуренными краями.

— Мне бы хотелось, чтобы у моей дочери были такие вещи, — услышал я собственные слова. — Хорошо сделанные игрушки, мягкие яркие рубашечки, хорошенькие ленточки и куклы, которых можно обнимать.

— У нее будут, — мрачно пообещал шут, — будут.

Время тянулось медленно. Мои руки обрели нормальный вид, и на них даже появились мозоли. Целительница сказала, что бинты со спины можно снять. Мне не терпелось отправиться в путь, но я понимал, что пока еще слишком слаб для этого. Мое нетерпение не давало покоя шуту. Я и не представлял, как много брожу взад-вперед по комнате, пока однажды вечером шут не поднялся со стула и не подвинул стол так, чтобы поставить его поперек моего пути и сбить меня с курса. Мы оба рассмеялись, но это не сняло подспудного напряжения. Я начал думать, что разрушаю мир и покой всюду, куда попадаю.

Часто заходила Кеттл и доводила меня до безумия рассказами о манускриптах про Белых Пророков. Слишком часто в них упоминался Изменяющий. Время от времени она втягивала в дискуссию шута. Гораздо чаще он просто бурчал что-то себе под нос, когда она втолковывала все это мне. Мне почти недоставало ее прежней молчаливости. Чем больше она говорила, тем больше я поражался, как женщина из Бакка могла оказаться так далеко от родины и стать приверженкой чужеземного учения. Но когда я пытался окольными путями выспросить это, Кеттл мгновенно становилась прежней и отказывалась отвечать.

Приходила Старлинг, не так часто, как Кеттл, и обычно в те часы, когда шута не было дома. Казалось, эти двое не могут находиться в одной комнате и не высекать искры друг из друга. Как только я начал немного двигаться, она принялась уговаривать меня ходить с ней на прогулки, — возможно, для того, чтобы избежать общества шута. Полагаю, прогулки с ней пошли мне на пользу, но не приносили особого удовольствия. Зимний холод и беседы со Старлинг одновременно беспокоили и подхлестывали меня. Она часто говорила о войне в Бакке и рассказывала обрывки новостей, услышанные от Чейда и Кетриккен, с которыми она проводила много времени. По вечерам она играла для них, хотя со сломанными пальцами и чужой арфой ей было трудно. Она жила в главном зале дворца. Похоже, придворная жизнь пришлась ей по вкусу. Старлинг часто бывала оживленной и полной энтузиазма. Она полностью пришла в себя после всех несчастий, и жизнь теперь еще больше бурлила в ней. Даже ее рука хорошо заживала, и Чейд помог ей выменять древесину для новой арфы. Мне было стыдно, но оптимизм Старлинг только заставлял меня чувствовать себя старым и слабым. Час или два с ней выматывали меня так, словно я объезжал упрямую лошадь. Она постоянно добивалась моего согласия. Я сопротивлялся.

— Он меня раздражает, — сказала она однажды в одной из своих бесконечных обличительных речей против шута. — Дело не в его цвете, дело в манерах. Он никогда никому не скажет простого слова, даже детям, которые приходят покупать у него игрушки. Ты заметил, как он издевается над ними и дразнит их?

— Он нравится им, а они нравятся ему, — устало возразил я. — Он не жесток с ними. Он дразнит их, как дразнит всех. Дети это любят. Ни один ребенок не хочет, чтобы с ним разговаривали свысока.

Быстрая прогулка утомила меня. И мне уже надоело защищать шута от нападок Старлинг.

Менестрель не ответила. Я почувствовал, что за нами следует Ночной Волк. Он скользил от небольшой рощи к занесенным снегом кустам маленького сада. Я сомневался, что его присутствие было величайшей тайной для жителей Джампи, однако он чувствовал себя неловко, открыто бегая по улицам. Но так приятно было знать, что он рядом.

Я попытался сменить тему.

— Я уже несколько дней не видел Чейда, — рискнул я.

Мне не нравилось выуживать из Старлинг новости о нем. Но он не приходил ко мне, а я не шел к нему. Я не ненавидел его, но не мог простить ему планов относительно моего ребенка.

— Я пела для него прошлой ночью. — Менестрель улыбнулась воспоминанию. — Он был в прекрасной форме. Ему даже удалось вызвать улыбку на устах Кетриккен. Трудно поверить, что он столько лет прожил затворником. Его светские манеры безупречны. А как он умеет дать женщине понять, что она нравится! И…

— Чейд? — недоверчиво переспросил я. — Светские манеры?

— Конечно, — весело сказала она. — Он может быть совершенно очаровательным, когда у него есть желание и время. В другую ночь, когда я пела для них с Кетриккен, он с таким изяществом рассыпался в благодарностях! У него язык придворного кавалера.

Она улыбнулась про себя, и я понял, что сказанное Чейдом осталось между ними. Попытка представить себе старика в роли дамского угодника заставила мои мысли течь в непривычном направлении. Я не мог придумать, что сказать, и оставил Старлинг с этими приятными воспоминаниями. Через некоторое время она неожиданно добавила:

— Он не пойдет с нами, знаешь ли.

— Кто? Куда? — Я не мог решить, стал ли я тугодумом после долгой лихорадки или это мысль менестреля скачет от одного предмета к другому, словно блоха.

Она успокаивающе похлопала меня по руке.

— Ты устал. Лучше нам вернуться. Я всегда сразу понимаю, что ты устал. Ты начинаешь задавать бессмысленные вопросы. — Она перевела дыхание и вернулась к прежней теме: — Чейд не поедет с нами искать Верити. Он отправится в Бакк, чтобы сообщить о ваших поисках и подготовить людей. Он, разумеется, уважает твое желание и не будет упоминать о тебе. Просто сообщит, что королева собирается найти короля и вернуть его на трон.

Она помолчала, потом попыталась взять небрежный тон.

— Он просил меня написать для него несколько простых стихотворений, основанных на старых песнях, чтобы их легко было выучить и спеть. — Она улыбнулась мне, и было понятно, как она довольна, что он обратился к ней с такой просьбой. — Он хочет сеять их в трактирах и тавернах, как семена, чтобы они проросли и дали побеги по всем Шести Герцогствам. Простые песни, в которых говорится, что скоро вернется Верити, чтобы все исправить, и наследник Видящих взойдет на трон, чтобы снова объединить Шесть Герцогств победой и миром. Он сказал, что очень важно поддерживать в людях мужество и не давать им забыть о грядущем возвращении Верити.

Я наконец пробился через ее болтовню о песнях и пророчествах.

— Ты сказала «мы». Какие «мы»? И куда «мы» поедем?

Она стянула с руки перчатку и быстро коснулась моего лба.

— У тебя опять жар? Может быть, немного и есть. Надо возвращаться. — И когда мы пошли назад по тихим улицам, она терпеливо добавила: — Мы — я, ты и Кетриккен — едем искать Верити. Ты забыл, зачем отправился в горы? Кетриккен говорит, что путь будет тяжелым. До того места, где она нашла следы битвы, добраться не так уж трудно. Но если Верити двинулся дальше, тогда он отправился по одной из дорог, отмеченных на древней карте, а они, возможно, давно уже перестали быть дорогами. Отец королевы не в восторге от этого предприятия. Он думает только о войне с Регалом. «Пока ты ищешь своего супруга-короля, твой предатель деверь ищет способ поработить наших людей!» — сказал он ей. Так что Кетриккен может собрать лишь те припасы, которые ей пожертвуют, и взять с собой только тех людей, которые добровольно предпочтут поход войне с Регалом. Таких не много, будь уверен, и…

— Я хочу вернуться в дом шута, — слабым голосом сказал я.

Голова кружилась, меня тошнило. Я забыл, как это бывало при дворе короля Шрюда. Почему я решил, что здесь будет иначе? Строятся планы, заключаются соглашения, а потом мне говорят: «Делай то-то и то-то». Пойти в определенное место и убить человека, которого я отродясь не видел. Я не знаю, почему был так потрясен, внезапно обнаружив, что они уже замыслили столько, не сказав мне ни слова. Как будто я не более чем лошадь, которая стоит в конюшне и только и ждет, чтобы ее оседлали и поехали на охоту.

Что ж, но разве не такую сделку я предложил Чейду, напомнил я себе. Что они могут взять мою жизнь, если оставят в покое моего ребенка. Чему удивляться? Зачем вообще думать об этом? Я просто пойду к шуту и буду есть, спать и копить силы, пока меня не позовут.

— С тобой все в порядке? — внезапно встревожилась Старлинг. — Я никогда не видела тебя таким бледным.

— Все в порядке, — тупо заверил я ее. — Я как раз думал, что будет приятно помочь шуту делать кукол.

Она снова нахмурилась.

— Никак не пойму, что ты в нем находишь. Почему бы тебе не перебраться в комнату по соседству со мной и с Кетриккен? Ты уже почти поправился и не нуждаешься в уходе; пора занять принадлежащее тебе по праву место рядом с королевой.

— Как только королева позовет меня, я явлюсь к ней, — сказал я почтительно. — До этого еще достаточно времени.