Книга: В шкуре зверя
Назад: Глава восьмая
Дальше: Глава десятая

Глава девятая

Йонард возвращался в настроении ровном, даже близком к хорошему. Он бежал на четырех лапах, но недавнее происшествие вернуло ему почти утраченную веру в то, что его превращение в бессловесную тварь носит временный и обратимый характер. Китайский Учитель Дзигоро, по словам ученика, был личностью, почитаемой у себя на родине наравне с императором, но не за должность или великое богатство, а исключительно за свою мудрость и смирение. Конечно, такой человек запросто управится с заклятьем египтянина и, поскольку смирен и скромен, наверно, не запросит, как жрецы Шри-Ланки, драгоценный камень величиной с кулак. Возможно, ему, как другу Дзигоро, вообще не стоит беспокоиться об оплате… Впрочем, этот вопрос не относился к категории тех, которые требовали немедленного решения, и Йонард просто наслаждался быстрым бегом, утренней прохладой и неожиданно обретенным покоем.
Его хорошее настроение испарилось вместе с первыми лучами солнца, повисшего над песчаными барханами, как рыжий апельсин на веревочке. Но светило тут было совершенно не причем. Место, где он оставил своего мудрого попутчика, пустовало. Йонард торопливо спустился вниз, надеясь, что маленький китаец просто задремал, и его близорукие собачьи глаза не заметили Дзигоро среди однообразной серой пустыни. Внизу никого не было. Краткая разведка местности выявила, что место ночной стоянки покинуто уже несколько часов назад. Причем покинуто каким-то странным образом. Йонард-человек, должно быть, ничего странного здесь не нашел бы – был человек, исчез, мало ли их исчезает в пустынях. Но Йонард-пес, благодаря своим обостренным инстинктам, отчетливо различил слабый, уже исчезающий запах магии. Запах Египта. Запах Черной башни. Сомнения отпали. Дзигоро похитили слуги Тумхата. Полнолуние! Врата Заката! Разговор, подслушанный в таверне Хорасана… Правда, отсюда до Черной башни было не менее трех дней пути, но, когда дело касалось магии, ручаться за что-либо мог только законченный глупец.
Он оставил Дзигоро и его схватили!
При этом Йонард как-то совсем упустил из виду, что маленький китаец мог отлично постоять за себя…
И что теперь?
Куда ему идти?
В Китай? Но как он разыщет в огромной стране учителя Дзигоро, и, главное, как он с ним объяснится?
В Хорасан? Кто его там ждет, кроме изрядно покусанной стражи?
В Черную башню? Но врата Заката закрылись и откроются только во время следующего полнолуния…
Никто из людей никогда не признает в нем такого же человека. Он был пленником собачьей шкуры, и мир людей навсегда закрылся для него. Теперь он был одним из тех, на кого устраивают охоты и облавы. Йонард едва не взвыл, когда с ясностью отчаяния понял простую и страшную вещь:
ИДТИ ЕМУ НЕКУДА.
Едва уловимая дрожь земли, которую он ощутил широкими подушечками лап, вернула его к действительности. Пес прислушался. Собачьи уши говорили ему, что кто-то приближается, что этот «кто-то» не один, их много, у них копыта и бегут они, спасаясь от погони… Йонард-человек сообразил, что разгадка может быть только одна. Приближается небольшое стадо антилоп, и гонят его волки…
Сначала возникло серо-рыжее облако пыли, потом в этом облаке глаза различили длинные морды, прижатые уши и круглые, безумные глаза. А потом до его слуха донесся звук, который просто невозможно было не узнать или с чем-нибудь перепутать. Это был древний боевой клич – охотничий зов волчьей стаи. Почти со страхом Йонард ощутил, что его новое тело отозвалось на этот клич. Само. Пройдет немного времени, и он совсем позабудет, что когда-то был человеком. Зверь заменит его…
Они неслись по пустыне, как бесшумная, призрачная стая демонов. Быстрые тени, словно язычки серого дыма струились то рядом с бегущим стадом, то чуть позади. Ни один не вырвался вперед.
Стадо неслось прямо на него, и Йонард-человек понял, что нужно немедленно уходить в сторону, убираться с пути обезумевших животных и стаи безжалостных убийц. Но Йонард-зверь рассуждать не умел. Он принял другое решение, и его сильное тело уже приготовилось к прыжку. Совсем рядом промелькнули длинная морда и палевое тело, в нос ударил острый запах – запах страха, мелькнули копыта. Пес прыгнул, но опоздал. Быстрым прыжком в сторону антилопа ушла от его страшных клыков. Переживать свой промах не было времени. Пес вскочил, едва успев выметнуть свое тело из-под копыт, и, не думая больше ни о чем, ринулся вперед, за уходящим стадом. За добычей. Краем глаза он заметил, что сбоку появилась стремительная серая тень – легкая и грациозная.
«Волчица», – понял пес, уловив ее запах. Она струилась по пескам серым дымом – юное и отважное создание, не ведающее никаких сомнений в своем праве быть там, где она хочет быть. Она не собиралась мешать чужаку, это он понял сразу, но почему-то не отставала ни на шаг, не упуская его из вида…
Волки бежали в облаке пыли, а ветер дул со стороны стада. Пугающим безмолвием была окутана эта погоня, только глухой стук копыт по песку и сиплое дыхание. Пес вырвался вперед, в какие-то мгновения настиг упущенную добычу – сильного и быстрого самца, прыгнул, вцепился зубами в его горло и повис на бегущем всей массой своего тела. Тот метнулся в сторону, пытаясь стряхнуть врага, но, ослабев, упал набок, заливая песок кровью из порванной жилы. Копыта еще раз дернулись и замерли. И стадо как-то сразу потерялось, сбился их стремительный бег, который, возможно, еще мог бы их спасти. Животные остановились и сбились в кучу. Пес свалил вожака.
И началась бойня! Серые молнии метались вокруг мирных рыжеватых животных, которые в предчувствии близкой, неминуемой гибели вдруг перестали быть мирными. Они были добычей, добычей загнанной, обреченной, но эту добычу еще следовало добить.
Антилопы сбились в плотный круг, пряча в центре беззащитных детенышей, и, куда ни кидались волки, всюду их встречали точные удары мощных задних копыт. Тонкий, жалобный визг разорвал живую, тяжело дышащую тишину и закончился предсмертным хрипом. Пес взглянул туда и увидел окровавленное тело сильного матерого волка, забитого насмерть безобидным мирным животным. Этот зверь был первым, но не последним. Не прошло и нескольких мгновений, как еще один волк покатился в пески с визгом, больше похожим на стон. Пес понял, что может погибнуть в этой схватке. Наверно, благоразумнее было отойти. Чтобы насытиться, ему вполне хватило бы убитого им вожака, но стая еще не собиралась прекращать бойню. Остался и он.
Улучив момент, когда в плотном кольце антилоп образовалась брешь, пес метнулся туда, вклинился между животными, вынырнул из-под брюха, сжал челюсти на горле СВОЕЙ антилопы, и дернул ее назад, вон из круга, пытаясь спастись от острых копыт. Он бы никогда с ней не справился. Просто не хватило бы сил, щедро потраченных на обгон стада и на бестолковые прыжки, свойственные всякому новичку. Но неожиданно рядом с ним возникло стремительное, гибкое тело, и еще одна пара челюстей с торжествующим рычанием сомкнулась на горле ИХ ОБЩЕЙ добычи. Зеленые глаза волчицы сверкнули торжеством. Но в них было и другое чувство, древнее, первобытное, его пес тоже узнал. В это мгновение случилось то, чего так опасался Йонард. Человек исчез. Уснул. Растворился. Огромный серебряный пес окончательно победил и занял его место. Утрата мира людей, которая так печалила его еще этим утром, неожиданно перестала иметь значение. Зверь нашел свое место, свою подругу и свою стаю. Он больше не был одинок.
Впрочем, место в стае еще предстояло завоевать.
Они вместе лежали рядом с поверженной тушей антилопы и жадно рвали мясо с костей. Пес делился с ней охотно, без ревности и жадности, тем более что добыча принадлежала им поровну. Но постепенно вокруг стали собираться другие звери, которым не так повезло, которые решили, что большой и сильный чужак, появившийся неизвестно откуда, менее опасен, чем задние копыта антилоп.
Крупный серый волк, основательно израненный, но ничуть не присмиревший, приблизился к ним и повелительно рыкнул. Это был приказ сильного более слабому – уступить добычу и убираться. Пес заметил его не сразу, и понял, что передышка кончилась только тогда, когда лежащая рядом волчица злобно ощерилась. Пес оставил добычу, вскочил на лапы и смерил взглядом противника. Тот был немного мельче его, ниже, но, судя по мягким, стелющимся движениям и горящим глазам, волк был гораздо злее и опытнее в драке. Это был страшный противник. Не раздумывая ни секунды, пес прыгнул прямо на него, метя в горло, но волк увернулся и клыки пса вонзились в его плечо.
Пиршество было забыто. Волки бросили свою добычу и окружили соперников плотным кольцом. Тот же древний инстинкт, воспринятый вместе с собачьей шкурой, подсказал, что это тоже обычай – освященный веками и глубоко чтимый. Победит сильнейший, и только он сможет вырваться из образованного круга – круга смерти, и только он займет место в стае, место рядом с волчицей.
Они кружили, припадая на лапы, не отводя горящих, внимательных глаз. Пес был крупнее волка, гораздо сильнее и выносливее его, и, пожалуй, только на это и мог надеяться в смертельной схватке с опытнейшим бойцом. Измотать его, а потом, улучив момент, прикончить одним быстрым движением – так думал пес. Впрочем, он отлично сознавал, что волку его мысли известны, и он, должно быть, посмеивается про себя, если только волки умеют смеяться. Он был уверен в себе. Но и пес не собирался сдаваться. В последней вспышке, порожденной смертельной опасностью, ожила его человеческая память и именно она подсказала собаке, что, хотя новое тело его слушалось еще неважно, битым ему не быть. Он и в той, прошлой жизни редко бывал битым.
Волчица не пыталась ему помочь. Здесь была не охота, а поединок чести, вмешиваться в его ход было нельзя. Даже ей, ни у кого и никогда не спрашивавшей позволения поступить так, как хочется.
Уши волка были насторожены, тело прижато к земле, хвост напряжен. Он выжидал, и в этом таилась опасность для пса, который впервые оказался в этом круге смерти и сейчас пытался разгадать, что задумал его соперник. Но знал, что все равно не угадает. Внезапно ему показалось, что волк хочет отскочить в сторону, он метнулся за ним, но серое тело оказалось вдруг сбоку, за спиной, и пес почувствовал, как острые клыки впились в его загривок. Он бросился на землю, пытаясь скинуть волка, но тот, коротко рыкнув, сжал челюсти еще крепче. Пес вскочил, припал на передние лапы, извернулся, пытаясь достать врага зубами…
Его новое тело было телом бойца, хоть и не знало этого. Шкура, лежавшая на загривке большими складками, легко отделилась, пес вывернул голову и крепко укусил врага за шею. Смертельная хватка разжалась. Почувствовав себя свободным, пес тотчас ринулся в атаку, как ему показалось, очень быстро… Волк не стал отступать. Он просто распластался по земле, резко вскинул голову и в то мгновение, когда пес, не рассчитав прыжка, пролетел над ним, рванул зубами беззащитное брюхо. Собака с воем припала к земле.
Волк, дважды раненый в схватке – уже не боец. Но пес был сильнее и выносливее любого волка. И именно в этот миг, борясь с одуряющим приступом боли, прижимаясь порванным брюхом к земле, он понял, что победа достанется ему! Соперник, уверенный в том, что ему осталось лишь добить поверженного врага, медленно двинулся вперед.
Отбросив волчьи уловки, пес встал, опустил голову с прижатыми ушами и, подняв могучие плечи, молча и яростно ринулся на врага. Волк опоздал на долю мгновения. Мощные челюсти впились ему в загривок. Он попытался вырваться, но пес держал его мертвой хваткой, приемом, которого не знали и не могли знать волки. Что-то хрустнуло в загривке врага… и бой кончился.
Пес поднял тяжелую голову, пытаясь сквозь пелену усталости и боли разглядеть волчицу. Но увидел другого…
Это был огромный седой зверь, налитый тяжелой мощью, той, которой наделяют лишь долгие годы и опыт бесчисленных схваток. Пес понял, что ЭТОМУ зверю здесь соперников нет, и не будет еще очень долго. Пожалуй, ему он и сам не соперник. Волк глядел на чужака внимательным зеленым взглядом, в котором псу смутно увиделось что-то знакомое. Этот взгляд, понял пес, и решит его судьбу.
Вожак молчал долго, так долго, что пес успел испытать смятение, возмущение, гордость, усталость и, наконец, безразличие.
«Чужак, ты можешь остаться», – седой волк мигнул зелеными глазами и пропал, словно приснился.
Одним прыжком волчица оказалась рядом.
* * *
Это была небольшая стая. После охоты на антилоп их осталось всего восемь, но восемь сытых волков лучше десяти голодных…
Жили они прямо здесь, рядом, копая норы чуть ли не под стенами города. Там, где земля была крепче и не грозила осыпаться и погрести новорожденных щенков. Впрочем, вожак стаи был осторожен. Они проникали в оазис только ночью – бесшумные серые тени, проклятье караванщиков. В другое время волки, изнывая от жажды, разрывали сухой песок в только им ведомых местах, добирались до влажной земли и жадно лизали ее пересохшими языками.
Но и эти предосторожности не всегда спасали волков от коварных ловушек, которые устраивали люди у воды или на караванной тропе.
Большая Охота, на которую попал пес, была явлением не частым, и, видимо, это объясняло ненасытную жадность волков во время пиршества. Когда не было антилоп или другой большой добычи, годились суслики и мыши. Когда не было ни тех, ни других, волки сидели голодными с терпением воинов, поджидая лучшие времена. Если желудки совсем подводило к спине, Седой с большой неохотой выводил волков на караванную тропу. После охоты на двуногую добычу стая уменьшалась вдвое. Одиноких путников, заблудившихся в песках, волки называли «зубастое мясо», отдавая дань уважения трудной добыче. Стая Седого не брезговала человечиной. Впрочем, иначе тут было нельзя. Стая никогда не углублялась далеко в выжженную солнцем пустыню, но и предгорья ее не манили. Там были охотничьи угодья их собратьев и иногда волки Седого вожака, Большого Пегого и Рваного Уха встречались на границе владений. Встречались вполне мирно. Большой Пегий и Рваное Ухо – так звались два больших и лютых зверя, державших окрестности в почтительном страхе. Они были сыновьями Седого, о чем не забывали сами и не давали забыть стае. Родственные узы почитались в волчьих семьях так же свято, как и в человеческих. Седой поступил благородно и мудро, дав в надел молодым сыновьям лучшие земли. А сам остался водить стаю в самых опасных и голодных местах. Чтобы выжить там, где жили эти волки, мало было одной отваги, ловкости и силы. Нужна была мудрость, которой из всех вожаков обладал один Седой.
И все-таки выжить удавалось далеко не всем.
Возможно, поэтому сильного и храброго чужака так легко приняли в стаю.
Все это пес узнал от своей подруги. Она была удивительным созданием – своевольным и бесстрашным. Совсем юная, она уже прекрасно знала, что такое смерть. Знала… и не боялась.
– Волки уходят, – говорила она с безмятежным спокойствием, которое доступно лишь очень мужественным сердцам.
Как-то пес спросил:
– Куда уходят волки?
Подруга подняла голову, взглянула на него дикими изумрудными глазами:
– А тебе что за дело, чужак? Ты все равно не сможешь уйти туда, куда уходят волки. Ты же не волк.
– Да. Я – собака, – согласился пес, но получил в ответ лукаво-недоверчивый взгляд.
– Ты не собака.
– А кто? – искренне удивился пес.
– Я этого не знаю, – после недолгого раздумья ответила волчица. – И не хочу знать. Волки уходят, когда голод. Когда идет Большая Охота. Они уходят после драк между собой, и когда большую охоту начинают Двуногие… Я ничего не хочу знать, пока мне хорошо и тем более не захочу, когда мне будет плохо.
– Я никогда не оставлю тебя, – поклялся пес.
Молодая волчица взглянула на него со странной мудростью.
– Ты не можешь этого знать. Уходят не только волки. Не знаю, куда, но уходят и собаки. Даже те, кому снятся человеческие сны.
Пес невольно вздрогнул. Она сказала правду. Нарушая покой его звериной души, по ночам к псу приходили странные сны. Он видел большие сражения и мелкие пограничные стычки. Кровавые сшибки и синюю сталь благородных мечей, жадно пьющих кровь. Он видел маленькие селения и большие города. Вертепы, где собиралось всякое отребье, и дворцы правителей. Он видел грязные улицы и прекрасные храмы, суровых воинов и юных гибких танцовщиц. Он слышал разговоры, которые были понятны ему во сне, но с рассветом тускнели и пропадали, как яркие ночные звезды с восходом солнца. Ему снился голос, который просил, требовал, убеждал найти свой потерянный меч. И после этих слов возникала таинственная и страшная Черная башня, где ждал его неведомый враг. Голос знал про него все. Пес не знал ничего. Эти сны смутно тревожили пса, нагоняя дикую волчью тоску по чему-то дорогому, но навсегда утраченному и крепко забытому, что приходило лишь в непонятных снах и больно ранило, уходя. Тогда пес выбирался из укрытия, смотрел на худеющую луну, которая заливала песчаный мир мертвым, холодным светом, и долго, протяжно выл.
Однажды, в такую минуту, когда безраздельное одиночество владело псом, пришел голос…
Он не встревожил волков, потому что прозвучал не в холодном ночном воздухе, отражаясь от песчаных холмов, а словно где-то внутри, в таких глубинах сознания, о которых пес не знал и даже не подозревал.
«Наконец ты нашел себе подходящее место…»
Голос произнес это с ехидным одобрением, но псу послышались в нем глубокая печаль и разочарование.
«Кто ты?» – спросил он. Спросил тоже мысленно. Он был уверен, что таинственный голос услышит его и поймет.
«Когда-то ты хорошо знал меня. Забыл?»
Голос действительно был знакомый. Пес мог бы поклясться, что где-то уже слышал его – печальный и насмешливый, суровый и мягкий одновременно. Но тогда он звучал, как обычный голос. А теперь он словно доходил до него из немыслимой дали, такой, что можно стереть лапы по самое брюхо, но не добежать туда, не увидеть, не вернуть…
«Лапы по самое брюхо? Молодец!» – одобрил голос.
«Да кто ты такой? – в смятении рявкнул пес. – Какую ночь жить мешаешь!»
Темнота ответила грустным смехом.
«Это не я тебе жить мешаю. Это душа твоя днем спит, а по ночам просыпается».
Вскинув к небу длинную морду, пес громко и горько взвыл-воззвал:
– У-упуа!
Завозилась в норе подруга. Волки появлялись словно из ниоткуда. Кружок зеленых горящих глаз опоясал песчаный холм. Страстный, шелковый, глубокий вопль взлетел к прохладным небесам:
– У-упуа!
Ночное пение оборвал короткий рык Седого.
– Всем спать! Завтра на охоту.
Волки исчезали – бесшумные серые тени на рыжем песке. Вожак не двинулся с места. Круглые луны глаз, не мигая, смотрели на пса.
– У-упуа!
Мысль вожака во тьме коснулась мысли собаки, и пес понял, что это не призыв. Вожак произнес имя.
– Как ты назвал меня? – встрепенулся пес.
– У-упуа, – повторил вожак, – или один из его псов-воинов, Бруданов… Давно не видели на земле ни одного из вас… Тебе снятся человеческие сны, чужак… И повелительный голос требует отыскать свой потерянный меч. Значит, ты тоже, подобно нам, когда-то был человеком.
Пес в волнении переступил лапами, но Седой не замечал его беспокойства.
– Тебе снилась Черная башня, – продолжал он, – и это значит, что я не ошибся… Обычно волки избегают охоты на людей. Двуногие – страшная добыча. Но моя стая охотится на Двуногих и не знает волчьего страха. Я сохранил за собой и своими сородичами право, которое имеет человек, но не имеет зверь – право охотиться на себе подобных. Мы – потомки тех, кто когда-то вошел в Черную башню на двух ногах, а вышел на четырех. Поколения сменились с тех пор, но мы все помним. Зло не отмщенное – зло незабытое.
…Случилось так, что из великого города на юге вышел самый богатый караван. Караван этот вез невест для одного из здешних шахов. Вел его отважный человек У-упуа, самый первый разведчик и проводник. Он носил беспощадный меч и мощный лук. Никто не отваживался вступить с ним в единоборство.
Однажды караван остановился в Черной башне. Тогда она звалась по-другому, но волкам незачем помнить ее прежнее имя. Достаточно того, что мы помним и проклинаем нынешнее… Хозяин встретил усталых путников ласково, и никто не заподозрил, что он задумал злое дело. А хозяин башни был магом. Когда У-упуа ушел, чтобы разведать путь, маг разжег жаровню, бросил на угли шкуру убитого волка, и все, кто шел с караваном: купцы, воины, невесты хана, вдохнув этот дым, опустились на четыре лапы. ОНИ СТАЛИ ВОЛКАМИ.
Маг завладел караваном и всеми сокровищами, которые там были, и выгнал волков за ворота. В пустыню. Сначала они голодали, не умея взять добычу, и многие погибли. Но потом один из волков встретил У-упуа, который возвращался в Черную башню. У-упуа хотел убить волка, но тот назвал его по имени, и стрела дрогнула на тетиве… А потом человек обернулся зверем, и волки поняли, что он был богом.
У-упуа научил нас охотиться, рыть норы и находить воду. А потом воздвиг вокруг Черной башни непроходимую стену, оставив открытыми лишь врата Заката, и ушел. Никто из волков не знает его дороги, но он сказал, что когда-нибудь вернется.
И он обязательно вернется, потому что в Черной башне остался его меч, а таких вещей не бросают на дороге… Я уже стар, – неожиданно признался вожак. – Недолго мне осталось водить волков на Большую Охоту. Но мне бы не хотелось уходить, не встретив У-упуа и не окрасив свои клыки кровью дальнего потомка того гостеприимного хозяина. И если ты, чужак, которому снится Черная башня и потерянный меч, если ты поможешь нам свершить давно взлелеянную месть… Тогда я поверю, что встретил У-упуа. И тогда, чужак… я отдам тебе стаю…
Изумрудные глаза горели во тьме. Взгляд был умным и жестоким. Лунный свет обливал седую шерсть жидким серебром. Могучий зверь встал. Встряхнулся. И исчез. Как в прошлый раз. Пес не успел заметить, в какую из четырех сторон метнулась светлая молния.
Йонард все еще сидел не двигаясь с места, озадаченный сверх меры, когда снова прозвучал знакомый голос.
«Ну вот ты и на пути к тому, чтобы стать царем. И даже богом… Правда, богом собачьим, но тут уж ничего не поделаешь – сколько сумел поднять, столько и унесешь…»
«Хрофт! Как ты мне надоел!» – рявкнул пес в дикой обиде.
Злость пробудила память.
Седой вожак был прав. Он когда-то был человеком. Но звали его не У-упуа. У него было другое имя – грозное и гордое – Йонард из Германии. И в Черной башне он действительно оставил свой меч.
«Дзигоро?!» – позвал Йонард-человек. Но ночь не откликнулась ни словом, ни вздохом.
* * *
Звездная, удивительно спокойная ночь стояла над барханами. Ущербный месяц висел низко, и по залитым серебряным светом белесым холмам брела одинокая тень. Тень удивительного четвероногого создания, большого, светло-серого, с короткой гладкой шерстью, висящими, как тряпки, длинными ушами, широкой мордой в складках кожи, мощными, почти львиными лапами. Тень существа, невиданного доселе, по крайней мере, в этих местах точно. Предания говорили, что далеко на юге, может быть, в Индии, а может быть, еще южнее, когда-то водились такие звери, натасканные псы войны, их выпускали на слонов. Закованные в доспехи громадные боевые псы бесстрашно бросались на живые серые горы и, случалось, даже нередко побеждали, хотя чаще всего просто останавливали ряды врагов, восседающих на этих громадах.
Но это было давно. Много поколений назад исчезли с земли огромные бесстрашные и гордые псы-воины. Но выходит, правду говорили старинные свитки, ничто на земле не исчезает навсегда. Пес-воин, последний из этого некогда великого рода, понуро брел меж песчаных барханов, изредка приподнимая голову и прислушиваясь. В странных, не обычных для собаки пронзительных серо-зеленых глазах застыла тоска. Он покинул стаю. Ненадолго. Что-то гнало его сюда, какое-то мрачное предчувствие, с которым он не хотел, да и не мог бороться. Дзигоро? Он не видел его уже больше десяти дней. И вот теперь…
Он учуял его. Острых собачий нюх не подвел. А потом он увидел то, что он в глубине души ожидал и страшился увидеть – распростертым на песке телом маленького китайца – Дзигоро. Лицо его, обращенное к сияющей белой луне, как и при жизни, напоминало маску, но было лишено той странной, таинственной многозначительности, которая и притягивала, и раздражала. Это была пустая скорлупа. Жизнь ушла из своей обители. Пес еще раз внимательно обнюхал тело. Смерть настигла его друга давно… уже несколько дней тому. Но тело лежало не оскверненное падальщиками, и было странно, хотя какой зверь подойдет к убитому магией? У Йонарда просто не было других вариантов. На теле не было видно ни одной раны. Это сделал без сомнения их общий враг, коварный египтянин. И только магией. Йонард видел Дзигоро в деле, просто так он бы не дался.
Шерсть на загривке пса вздыбилась, верхняя губа вздернулась, задрожав, обнажая то ли в горестной усмешке, то ли в угрожающем оскале страшные клыки, и короткий рык, напоминающий известное северное ругательство, вырвался наружу.
Ни в человеческой, ни в собачьей шкуре Йонард-германец не умел оплакивать погибших друзей. Он умел сражаться с ними бок обок, защищая себя, своих соратников, родных ему по духу и крови… и он умел мстить. Он снова был один среди враждебного ему мира людей, хотя Йонард уже привык к этому, но теперь он сам был чужой всем вокруг и никто не мог ни понять, ни помочь собаке с душой человека. Йонард опустился на задние лапы рядом с телом Дзигоро, таким же холодным и безучастным, как камни, на которых оно лежало, и что-то словно черными клещами сдавило горло: уже не рык, а тоскливый вой одинокого зверя взлетел к звездам, столь же отрешенно взиравших на еще одно крушение несбывшихся надежд.
Следовало предать тело земле, иначе душа его не будет знать покоя. И пес сделал единственное, что мог – сильными передними лапами с мощными, точно железными когтями он рыл яму другу. Песок, выбрасываемый им из углубления стекал туда вновь с той же быстротой, острые края щебня впивались в незащищенные подушечки пальцев, вспарывая их как бритва. Темные капли крови Йонарда выстилали могилу Дзигоро.
«Хорошо кошкам, они не потеют, – подумал варвар, зализывая лапы, после того как яма наконец показалась ему достаточно глубокой и просторной для такого тела, затем он осторожно, стараясь не задеть зубами кожи, за одежду стащил все, что осталось от его бедного незадачливого Дзигоро. – Не умерло то, что не похоронено, – вертелось в голове Йонарда, пока он забрасывал могилу сухим песком.
После этого пес лег сверху и тяжело вздохнул. Будь он человеком, достал бы флягу – и пропадай все, напился бы до потери сознания. А потом пошел бы в Черную башню и отвел бы душу в хорошей драке. Но что может собака против десятков вооруженных людей? И главное – против магии египтянина. Проклятый прихвостень Сетха, он хотел превратить Йонарда в свинью – германец содрогнулся от одного воспоминания об этом, боги не допустили подобного непотребства, или же сам он оказался чересчур крепким орешком даже для черной магии. Он остался воином. Псом войны. Йонард усмехнулся в душе – даже заживает все как на собаке… Он снова вздохнул.
– Вот интересно, что за печаль пригнула к земле такую умную голову? – голос прозвучал совсем рядом и, Хрофт – м-м! Этот голос был ему знаком. Он слышал его в своем сердце, пока не похоронил Дзигоро. Пес вскочил, развернулся в одном прыжке, готовый бежать, догонять… Никуда бежать не потребовалось. Невозмутимый китаец сидел на земле, скрестив ноги, прямо на своей собственной могиле, не испытывая, видно, никакого священного трепета или неудобства. Он выглядел так же, как тот Дзигоро, с которым Йонард расстался не по своей воле, в одном переходе от Хорасана. Даже карие глаза его смотрели также проницательно, пряча в глубине теплую усмешку. Йонард потянулся к китайцу, намереваясь ткнуться носом ему в бок и, остановился. Чуткий нюх не донес до Йонарда ни одного из тех запахов, которые могли бы сказать ему – «это – Дзигоро». Мало того, пес не смог уловить ни одной пахучей струи, которая заставила бы его поверить, что перед ним живой человек. Нос говорил ему об отсутствии какого бы то ни было живого существа рядом. Глаза свидетельствовали обратное. Йонард в растерянности сел на хвост.
Дзигоро добродушно посмеивался и не спешил успокоить варвара.
– Слушай, приятель, скажи лучше сам, живой ты или мертвый совсем? – решил все-таки разобраться в происходящем Йонард.
– Что есть смерть, как не новое рождение? – вопросом на вопрос ответил Дзигоро с прежней улыбкой.
– Я спрашиваю тебя по-человечески, живой ты или нет, ну так ответь как человек человеку.
– Тебе это так важно? – Дзигоро иронически приподнял левую бровь.
– Да. Если друг жив, с ним пьют за встречу. Если друг мертв, за него мстят, – отозвался Йонард. – Как это может быть неважно?
Дзигоро легко рассмеялся.
– Как просто, – и, посерьезнев, добавил: – и как мудро. Ты похоронил мое тело, спасибо, конечно, но не стоило стараться, но скажи, похоронил ли ты меня в своем сердце? Ведь главное только в этом.
Голос Дзигоро был тих и печален.
– Я сделал все, что мог. И если ты мертв – отомщу за тебя колдуну, и не только за тебя, – Йонард угрожающе рыкнул. – Хотя бы это стоило мне жизни.
– И опять неверно! – Дзигоро нахмурился. – Месть разъедает душу.
Сидевший напротив Йонард, серебряный в лунном свете, сделал довольно удачную попытку пожать плечами.
– Предлагаешь оставить все как есть? И пусть дальше развлекаются как хотят и как могут!
– Вот сейчас ты на верном пути, – одобрительно кивнул китаец. – Не мстить за мертвых ты должен, а защищать живых. И если твоя цель в этом, то я тебе помогу.
– Я так и знал, что ты это скажешь. А почему ты сам с ним не справился? Ты легко можешь это сделать.
– Мог, – поправил его Дзигоро, – я мертв, не забывай. А, кроме того, я не воин. Я – врачеватель, ученый, путешественник, но мой бог запретил мне, как и всем своим служителям, обнажать меч даже для самозащиты. Я не мог убить мага, но и остаться в живых тоже не мог. Когда боги требуют платы, надо платить.
Йонард непочтительно зевнул во всю пасть.
– Тебя убивают, а ты грудь подставляй, чтобы этим змеиным отродьям удобней было тебя ужалить! Так что ли по-твоему?
– Так, – подтвердил Дзигоро, внимательно глядя в лицо Йонарда.
– А по-моему, так это очень глупо, – мотнул головой пес, смахивая свесившееся на глаз ухо. И на китайца взглянули два глубоких серо-зеленых озера, не замутненных сомнениями.
– Не скажи. Если люди, не дрогнув, идут навстречу смерти, ради того чтобы не уподобиться своим убийцам и не множить зло на земле, значит, в этом что-то есть. Ты не слушаешь меня – и правильно делаешь. Ты – воин. Но помни, трудно, взяв в руки меч, остаться воином и не стать убийцей. В мире есть две истины – истина того, кто творит добро и истина того, кто искореняет зло. Для равновесия вселенной воин нужен не меньше, чем целитель.
– Успокоил, – сморщил нос Йонард, добродушно оскалясь. – А я уже было подумал, не зарыть ли мне вообще свой меч со всеми собачьими потрохами, тем более что он сейчас где-то на дне этой проклятой Черной башни, считай похоронен тоже, и податься в жрецы какого-нибудь доброго бога, который велит побольше есть, подольше спать да еще с девками гулять.
– Ну-у-у уж нет, – рассмеялся Дзигоро, – не стоит рядиться волку в овечью шкуру.
– А как насчет собачьей? – совершенно серьезно и без малейшего намека на иронию спросил Йонард.
– Об этом я и хотел с тобой поговорить, – сказал наконец Дзигоро. – Ты человек и должен стать человеком. Путь твой лежит через замок египтянина. В этом нет для меня ныне сомнений.
Дзигоро молчал. Молчал и Йонард. Серп луны поднялся еще выше, укорачивая тени, которых не было. Тишина стояла такая, что казалось, слышно было, как движутся по небосводу далекие ночные облака. Неожиданно пес завозился, резко изогнулся и яростно заскреб задней лапой за ухом.
– Короче. Что надо? – сказал он немного погодя.
– Видишь ли, – сказал Дзигоро, медленно подбирая слова. – Никто не знает, чем может закончиться ваша схватка…
– Никто, кроме богов, как ты говорил, не может знать, чем закончится любой поединок, как и любая битва, – наставительно произнес Йонард-воин. – Могу я его одолеть, может он меня…
– Дело не в этом, – мягко перебил его китаец. – Даже если ты его одолеешь, знаешь ли ты, что будет тогда?
– Как это «что»? Стану человеком, – искренне удивился Йонард.
– Хорошо бы это так и было. Но кто знает, что за заклятье наложил на тебя Тумхат. Его смерть может разрушить его, а может и скрепить вечной печатью твоей длинной-длинной собачьей жизни оборотня.
– Не люблю я Хорасан, а Египет мне нравится так же сильно, как рвотный порошок, – задумчиво произнес Йонард и замолчал.
Замолчал и Дзигоро. Ночь вокруг них тоже хранила молчание. Прошло несколько томительных мгновений. Йонард еще раз глубоко вздохнул и одним рывком встал на свои огромные лапы, шумно встряхнулся от кончиков ушей до хвоста и объявил:
– Я сделаю то, что должен, и будь что будет. Я убью египтянина.
– Ты уверен? – темные глаза Дзигоро точно прожгли его насквозь.
– Зачем откладывать на потом хорошую драку, если это можно сделать сегодня? Видишь, твои уроки не прошли даром. Ты же сам говорил, что нельзя избежать предначертанного богами.
– И опять не то, – Дзигоро чуть не всплеснул руками, – Не бросаться, очертя голову, на меч египтянина должен ты, дорогой мой, и не отчаяние должно вести тебя. Так ты не сможешь победить колдуна.
– А не пойти ли тебе в Мокрую морось, приятель? – рявкнул Йонард. – Помощи от тебя как молока от быка, зато настроение человеку портить – великий мастер. Могила ему не понравилась, лежи, знай, где прикопали, я ему не нравлюсь, так поди найди еще таких дураков, которые бы с тобой, с призраком, разговаривали бы. Ну и сиди тут до скончания веков, а я пошел. Меня ждут.
И пес в несколько прыжков исчез, сокрытый от любопытных глаз серебристым пологом ночи.
Дзигоро стоял на своей могиле, провожая Йонарда долгим взглядом. Невысокая, худощавая фигура китайца светилась тем самым, невидимым до срока, внутренним светом, озарявшим его и при жизни, но никогда его сущность не вырывалась наружу таким ярким и сильным огнем. Дзигоро смеялся.
– Что ж, – сказал он самому себе по своей давней привычке, – кое о чем я все же заставил тебя задуматься. Уже хорошо. Я бы сказал – первый шаг сделан.
* * *
Тощая, поджарая лошаденка неопределенной то ли чалой, то ли пегой масти неторопливо трусила по барханам, неуклюже выбрасывая в стороны задние ноги с широкими неподкованными копытами. На спине у этого отважного покорителя барханов восседал такой же тощий человечишка в грязном халате. Видно, он не был великим наездником, и забавно подпрыгивал в седле каждый раз, когда лошадь отрывала от земли задние копыта. В результате таких действий, всадник сильно кренился в седле и постоянно съезжал набок. В конце концов ему это надоело, он натянул поводья и смешной конек, скакнув еще пару раз, замер. Всадник сполз вниз и удачно опустился на свой собственный зад. Помянув Таната, он встал, потирая отбитое место, взглянул на небо, где оранжевое солнце уже заметно сместилось к западу и, покряхтев, снял с лошади переметные сумы. Конек совсем по-человечески облегченно фыркнул и взглянул на хозяина большими карими глазами, как бы испрашивая разрешения отдохнуть. Но хозяину было не до бедной скотины. Встав тут же, рядом со своим скакуном на колени, он торопливо выбросил из котомки какие-то тряпки, свертки, узорные платки, бархатные туфли и даже маленькую женскую шапочку с павлиньим пером и другие мелочи, столь же необходимые путнику в дальней дороге, как пятая нога лошади.
– Боги, не дайте свершится несправедливости, – бормотал он, разбрасывая по песку свою поклажу, что вернее всего была его добычей. – Ну наконец-то!
Путник вытащил из сумы и лихорадочно ощупал большой сверток, упакованный в козлиную кожу.
– Цел! – пробормотал он. – Боги хранят меня. Доберусь до Хорасана, щедро одарю храм Ахура-Мазды. Его рука со мной. Лишних денег у меня нет, но пять-шесть монет… или лучше три-четыре.
До сих пор не известно, умеют ли боги мстить, но то, что жадность им не по нраву – не вызывает никаких сомнений. Только что горизонт был чист и компанию путнику и его лошади мог составить лишь ветер, если бы захотел остановиться хоть на мгновение, но три точки, появившиеся внезапно, как из-под земли были явно не миражом, а чем-то куда более материальным. Они быстро приближались, точно гонимые этим самым ветром клубки травы, и скоро стало видно, что эти три точки – три всадника в таких же грязных халатах и тюрбанах, знававших лучшее время. Один из них, наполовину свесившись с седла, разглядывал четкий след широких неподкованных копыт.
Лошаденка путника всхрапнула, он встрепенулся, вскочил на ноги, оглядываясь вокруг, заметил всадников и, испустив душераздирающий вопль, метнулся было к пожиткам и принялся их лихорадочно запихивать назад в сумки, но тут же опомнился. Три всадника быстро и неумолимо приближались к нему. Человечек не медля взобрался на спину своего скакуна и что было сил ударил пятками ему в бока. Животное обиженно заржало и рвануло с места так стремительно, что сверток, который человечек зажимал под мышкой, выскользнул и упал в песок.
– Стой, скотина! – взвыл он и попытался натянуть повод, но у лошаденки было свое мнение на этот счет.
Прянув, что было сил, она птицей взлетела на очередной бархан и кубарем скатилась вниз, едва не переломав кости себе и седоку. Однако все обошлось. Увидев, что жертва убегает, трое прибавили рыси, но видно лошади их уступали неказистому на вид коньку удиравшего, и расстояние между ними быстро увеличивалось. Вскоре стало ясно, никого они не догонят, так что можно придержать коней и осмотреться.
Груду разноцветных шелковых тряпок, впопыхах брошенных владельцем, никто из троих подобрать не озаботился. Старший из них, могучий и рослый детина с лицом цвета хорошо прожаренного куска баранины лишь презрительно мазнул по ним безразличным взглядом и хотел было проехать мимо, но один из его напарников неожиданно остановил коня и спешился. Увидев, что привлекло внимание их товарища, оба всадника без излишней спешки, однако споро, последовали его примеру.
– Глянь, что посеял этот горе-воин, – младший поднял сверток, неожиданно оказавшийся тяжелым, и достал из ножен на поясе широкий, острый нож.
Тихий согласный вздох компании раздался в песках, когда грубая и грязная шкура сползла с того, что вез путник в своей чересседельной сумке. На песок выкатилась большая глиняная бутыль.
– Старинная, – со знанием дела сказал старший.
– Сладкое, должно быть, вино, – добавил второй.
– Сам шаханшах пьет такое только на свадьбах, – задумчиво протянул третий.
Старший потянулся к пробке. Двое других смотрели на него с большим одобрением.
– И чем ее запечатали, Танат их забери! – выругался он.
И тут… казалось, синее сияние на мгновение окутало старинную бутыль, руки того, кто ее держал, лицо, всю его несуразную фигуру в богатом, но грязном халате.
– Что с тобой? – скорее удивленно, чем испуганно спросил его приятель.
А свет тем временем разгорался, словно стремясь вобрать в себя всю компанию. И был он совсем даже не горячим. Вообще никаким…
Солнце поднялось уже достаточно высоко. Становилось почти нестерпимо жарко. А на желтом песке лежали три краснолицых и синегубых тела.
Они не возразили ни словом, ни жестом, когда спустя некоторое время к ним вновь приблизились непонятной масти конек и путник. Внимательнейшим образом оглядев бутылку, путник вновь аккуратно упаковал ее, перевязал крепкой жилой и, удовлетворенно хмыкнув, запихнул в переметную суму.
* * *
Йонард был зол… зол как собака. И дикая звериная злоба толкала его на опрометчивый шаг – вцепиться зубами в это жирное и грязное тело, сомкнуть их, сдавить что есть сил и услышать, как это подобие человека испустит последний вздох, а там – пусть рубят на куски. Но, как ни странно, не человек, а именно зверь, сидящий в Йонарде, властно приказал ему: «Не торопись. Ляг. Будь спокоен и готов. Сейчас не время, но время еще придет».
Кормили его вполне сносно – густой, наваристой похлебкой с бараньими потрохами. Хаим, тот самый жирный и отвратительно пахнущий предводитель этой оравы, сказал, что зверь не должен терять сил.
Зачем-то разбойникам нужна была его сила. Йонард попытался догадаться, зачем, но вскоре бросил бесполезное занятие. Бесплодные размышления утомляли его больше, чем бесцельные действия. Он поступил, как велел ему голос инстинкта – затаился, выжидая. Бесконечное терпение, свойственное зверю и воину, должно было сослужить ему хорошую службу, только бы не лопнула эта тетива натянутого лука, вспыльчивость и так уже подводила его множество раз.
После разговора с призраком Дзигоро, он несся, не разбирая дороги, да и какая там дорога в пустыне… Но, почуяв вдруг запах влажной, сырой земли, Йонард, не раздумывая, свернул к маленькому оазису, чтобы напиться воды. Он не был по-настоящему диким зверем, затравленным, уходящим от погони, наученным опасаться даже тени куста над озерцом, иначе он никогда бы не подошел к водопою так открыто. Земля ушла из-под ног, тугая петля захлестнулась на шее. Йонард покатился в беспамятство…
Сколько прошло времени с того момента? Как он ни старался, так и не смог вспомнить. Его привели в чувство сильный пинок в живот и целый бурдюк воды, опорожненный прямо на «полудохлую псину». Йонард, как мог, извернулся и клацнул челюстями… Кто-то из охраны вовремя отшатнулся, а кто-то разразился одобрительным хохотом.
Сначала они остановились в небольшом оазисе, который располагался на самой удобной караванной дороге к городу. Раз в два-три дня тут можно было смело устраивать стоянку. Толстый Хаим не мелочился. Он был, как утверждал он сам, по натуре «добр и справедлив» и не любил крови. Действительно. Он избегал убивать купцов, неосторожно забредавших в оазис, он встречал их как князь. Кормил, поил, дарил лучшие халаты со своего плеча. Бурдюки путников Хаим считал за честь собственными руками наполнить молоком «от самой красивой верблюдицы». Приятно удивленные таким обхождением купцы покидали гостеприимный оазис… и больше их никто никогда не видел. Ни в Хорасане, ни в других краях. Только таинственным образом возвращались к Хаиму дареные халаты, в основном зеленые, богато расшитые шелком. Об участи купцов в присутствии Хаима не говорили… да и в отсутствие его старались помалкивать. Видно, кое-кто накладывал невольный обет молчания даже на эти закостенелые души.
Впрочем, нынешний хан Хорасана был кем угодно, только не дураком. Караваны пропадали, Хорасан нес убытки, и воины конной стражи время от времени делали вылазки, пытаясь поймать Лисицу-Хаима. Но в оазисе их встречала благословенная тишина.
В этот раз разбойники освободили стоянку быстрее, чем обычно, но все же без спешки. Увязали в тюки походный лагерь, запаслись водой и, покинув оазис, цепочкой двинулись на юго-запад. В горы. Шли быстро, и Йонард в полной мере сумел оценить преимущества собачьей шкуры и четырех лап вместо двух. Однако на исходе четвертого дня его снова пленили.
Сплошной песок сменился редкой и пожухлой растительностью, прятавшейся от солнца в основном по низинам. Потом как-то сразу выросли горы, до этого лишь смутно маячившие на горизонте.
– Здесь будем стоять до следующей луны, – отдуваясь, объявил Хаим-Лисица, – пока доблестному Ардаширу не надоест сторожить свою тень.
Йонарда хорошо покормили, что его, впрочем, уже перестало удивлять, а потом надели на него железную цепь и привязали к кольцу, вбитому прямо в каменную стену небольшой, но сухой и вполне обжитой пещеры. Видимо, здесь разбойники обычно пережидали облавы. Йонард невольно подумал, что кстати помянутый Хаимом Ардашир дал бы себя высечь на площади, чтобы только узнать, где находится разбойничья стоянка. Но варвар был последним существом, кто мог бы сообщить ему об этом. И не потому, что оценил гостеприимство Хаима. Просто не любил он Хорасан, а конную стражу любил еще меньше.
Оставшись в одиночестве, Йонард сразу же попробовал освободиться, но понял, что ни к чему это не приведет. Цепь в стене пещеры была закреплена намертво, и Йонард не мог даже удавиться. Впрочем, он и не собирался. Разные мысли посещали его в эти долгие одинокие часы, и все больше о том, как стать человеком и расправиться с египтянином и с Хаимом, и, по возможности призвав справедливое возмездие, наложить руку на сокровища разбойников. Короче говоря, сначала отомстить, потом стать человеком, а потом обрести сокровища – именно в таком порядке… или наоборот. В конце концов Йонард запутался окончательно – чего ему хочется больше. Мыслей о том, что он может никогда не вырваться из собачей шкуры и даже погибнуть по прихоти толстого предводителя разбойников, Йонард не допускал. И нельзя было ему допускать таких мыслей, иначе и взвыть можно от безысходной тоски.
На следующий вечер его впервые не накормили. Йонард потоптался на месте, погремел цепью и лег. Умение терпеть холод, голод и боль было его неразменным достоянием, однако он не собирался терпеливо спускать издевательства над собой. Поэтому планы мести буквально роились у него в голове, один другого кровожаднее. Правда, поделиться ими было не с кем, а воплотить в жизнь немедля не представлялось возможным. Было от чего сойти с ума.
Несмотря на это ночь в разбойничьем лагере прошла спокойно. А под утро прибыл тот самый маленький, остроухий человек на смешной лошаденке с широкими неподкованными копытами и умными глазами.
Он бросил поводья одному из разбойников и прошел к костру, где Хаим-Лисица отогревал замерзшие пятки. Они у него почему-то всегда мерзли.
– Принес? – буркнул Хаим, не утруждая себя дружеским приветствием гостю.
Мердек упал на колени, уткнулся лбом в землю, точнее почти в грязные туфли Хаима, и зачастил, захлебываясь слюной и словами.
– Что ты там бормочешь, Мердек? – недовольно прикрикнул Хаим, испытывая сильное искушение ткнуть человечка ногой прямо в его острую мордочку. – Она с тобой?
Мердек привстал и быстро закивал головой. Хаим протянул руку.
– Повелитель отважных воинов, досточтимый Хаим, сын Ремиза и отец Керама конечно знает, как обращаться этой вещью?
Хаим-Лисица передернул плечами:
– Тебя еще на свете не было, когда отец мой, которого ты, шакал, по своей мерзкой привычке поминаешь и кстати, и некстати, – предводитель повозился, устраиваясь на одеяле поудобнее и продолжил, – научил меня, как обращаться со случайно попавшими к тебе в руки чужими тайнами.
– Отец повелителя был мудр, – проговорил Мердек то ли с настоящим, то ли с притворным почтением. – И повелитель до сей поры поступал мудро, повелев хранить эту вещь вдали от своих шатров. Зачем она понадобилась ему теперь?
– А это не твое дело, собака, – зевнул Хаим, не спавший всю ночь, поэтому раздраженный сверх всякой меры. – Принес, так давай сюда.
Мердек поколебался мгновение, но острый взгляд Хаима, брошенный им из-под густых бровей, заставил маленького хитреца пошевеливаться.
– Будь осторожен, повелитель, – предостерег Мердек, протягивая сверток.
– Пошел прочь, – равнодушно отвернулся Хаим-Лисица, пряча под густыми бровями настороженный взгляд. Он осторожно погладил ладонью шершавую шкуру и отдернул руку, словно обжегся. Палец коснулся большого драгоценного камня. Дырявые шатры, убогая роскошь разбойничьего лагеря и вечный страх перед городской стражей – такая жизнь была по-своему приятна и волновала кровь, но она не могла продолжаться вечно. Рано или поздно все разбойники заканчивали одинаково. Их головы становились украшением городских стен Хорасана.
Нужно вовремя уходить. Взять большую добычу – и уходить. Но для того, чтобы удовлетворить алчность старого Хаима-Лисицы, добыча должна быть не большой, и даже не очень большой, а огромной. Хаим нашел такую добычу, теперь осталось взять ее. Для этого он послал в неблизкий и небезопасный путь Мердека. Для этого ему нужен был этот сверток. Но для того, что он задумал, ему не нужны были слишком проницательные помощники, которые не могут держать язык за зубами.
«Надо проучить Мердека, – решил Хаим. – А то в парне уже вода не будет скоро держаться, не то что Обряд Посвящения. Слуга должен любить хозяина больше жизни и бояться его больше смерти, только тогда слуге можно доверять».
Утром Йонарда опять не кормили, но в этот раз он не стал греметь цепью. Он понял: его не забыли. Его морили голодом нарочно, чтобы разозлить, и, съешь Танат их потроха, им это удалось! Он лежал у стены, положив большую голову меж передних лап, и размышлял, но не о бренности всего земного, а о том, как вцепиться в горло Хаиму-Лисице.
Неожиданно звонкую тишину подземных коридоров нарушили гулкие шаги и далекие голоса, и следом за ними пришел рыжий свет факела, рассеявший темноту. Йонард насторожился. У входа в место его заточения возникли двое здоровенных разбойников, которые молчаливо и сосредоточенно волокли третьего, то ли мертвого, то ли пребывающего в обмороке от страха. Разбойники доволокли его и, опасливо косясь на Йонарда, впихнули прибывшего внутрь, как мешок с верблюжьим дерьмом. Следом о каменный пол звякнула сабля. Человек слишком резво для недавнего покойника вскочил на ноги и попытался было юркнуть обратно, на волю, но стража преградила ему путь и равнодушно и жестоко затолкнула назад.
– Пусть он хоть объяснит, за что? – срывающимся голосом крикнул Мердек. – Уж не за то ли, что слишком верно ему служил?
Стражи не ответили. Может быть, не знали, а может, не имели желания болтать с обреченным. Мердек схватил саблю, бросив на разбойников быстрый и оценивающий взгляд, но как ни быстр был этот взгляд, стражи его заметили. Их оружие, как по команде, поползло из ножен, но не для того, чтобы помочь Мердеку в неравной схватке, а для того, чтоб сразу укротить его, если он вдруг – чего на свете не бывает – решит, что они более легкая цель. И Мердек понял, что недавние собратья по ремеслу его не выпустят.
– Давай, Мердек, убей серебряного демона, – издевательски подбодрил его один из разбойников, – а за это Хаим подарит тебе жизнь, свободу и халат со своего плеча.
Мердек похолодел. Ему ли, правой руке Хаима, не знать про халат… И если эти, ни на что не годные, здоровенные олухи смеют так с ним шутить, значит, он и вправду обречен.
Неожиданно к Мердеку вернулось присутствие духа. Он выпрямился. Одним быстрым, внимательным взглядом оценив величину пещеры и длину собачьей цепи, он взвесил на руке саблю и пристально посмотрел на своих охранников. И у двоих здоровых вооруженных разбойников отчего-то вмиг пропало желание веселиться.
– Правильно, – кивнул Мердек, заметив их настроение. – Не хватай змею за хвост, пока не отрубишь ей голову…
Знакомое, но давно забытое ощущение разлилось по жилам Мердека и согрело сердце. Он уже начал забывать, как это здорово – драться, не надеясь на победу, зная, что впереди ждет лишь смерть, достаточно лишь заглянуть ей в глаза и не отводить взгляда, пока… Пока не случится то, что будет угодно богам. Давно он не испытывал этого чувства. Пожалуй, с тех самых пор, когда Хаим подобрал его на улицах Кута, где дрались отчаянно, пощады не просили и не давали, и за лепешку могли выпустить кишки своими кривыми ножами. Он был благодарен хозяину и служил ему преданно, как пес, и в благодарность хозяин решил стравить его с другим псом, чтобы выжил сильнейший…
Да будет так!
Йонард лежал неподвижно, наблюдая за легким, скользящим шагом Мердека, и старался уловить момент, чтобы прыгнуть на врага, опережая удар. А Мердек не торопился. Его мягкие шаги Йонард слышал то справа, то спереди, но, зная длину своей цепи, выжидал. Терпения ему было не занимать. Но когда Мердек стремительно приблизился, сделав короткий невидимый замах, пес прыгнул. Когти его зацепили шелк халата, он с треском разорвался, и на груди Мердека мгновенно вспухла и засочилась кровью длинная, глубокая борозда.
Однако Мердек мастерски владел оружием. Молниеносно отпрянув куда-то в бок, так что Йонард не успел уловить его движения, он снова коротко замахнулся и обрушил удар своей сабли на широкий лоб собаки. Пес мгновенно оглох и почти ослеп. Он дернулся назад, инстинктивно угадав второй удар и пытаясь его избежать, но Мердек и тут оказался хитрее, и второй удар пришелся совсем с другой стороны, и был он еще сильнее первого, потому что враг бил с размаха. Йонард присел на задние лапы, мотнул головой, туда-сюда мотнулись длинные уши, и с дикой яростью ринулся на врага. Его челюсти клацнули у самого горла Мердека, еще немного, и… Но проклятая цепь дернула его назад, и он в отчаянии взвыл. Если бы он родился собакой! Тогда, наверное, он бы лучше управлялся со своим великолепным, сильным и быстрым телом, а его мощные когти и страшные смертельные клыки сейчас не казались бы ему таким жалким оружием против сабли, ловкости и (Йонард-человек мог это оценить) бойцовской сметки Мердека. Германец привык драться на двух ногах, глядя на противника сверху вниз, и как же отчаянно не хватало ему меча, оставшегося в Черной башне. Очередной, какой уже по счету удар настиг его – и пес покатился в глухое беспамятство, еще успев подумать: «Сейчас добьет. Все…».
– Довольно, Мердек, уж больно ты лют. Хозяин велел поберечь пса…
Стремительным тигриным движением Мердек обернулся на голос, сабля его описала полный круг, и ошалевший от всего увиденного разбойник даже не успел вскинуть оружие в свою защиту. Его голова отделилась от туловища, и фонтан крови окатил второго разбойника. Мердек не смотрел, куда упала голова. Какая разница, куда падают головы поверженных врагов. А вот другой охранник не удержался и на мгновение скосил глаза – и эта слабость стоила ему жизни. Стоя посреди кровавого побоища, Мердек восстанавливал дыхание, соображая, что делать дальше, когда его окликнул голос, которого он ожидал услышать меньше всего:
– Неплохо, очень даже неплохо. За двадцать лет ты совсем не переменился, все также ловок и лют.
Хаим-Лисица как ни в чем не бывало стоял в проходе и с явным удовольствием рассматривал поверженные тела своих бойцов.
С ног до головы забрызганный кровью, Мердек исподлобья взглянул на Хаима – человека, кого всю жизнь любил больше жизни и боялся больше смерти.
– Не боишься, что я и тебя с ними заодно? – спросил он без всякого почтения.
– Нет, не боюсь, – отозвался Хаим-Лисица, улыбаясь «козлиной» улыбкой.
Конечно, козлы не улыбаются, но если б они это делали, то выглядели бы точь-в-точь как Хаим.
Неожиданно Мердек почувствовал, что напряжение схватки отпустило его, он дышит легко и ровно, и разгоряченная кровь разгоняет по телу ощущение силы, такое знакомое раньше и почти забытое теперь. И злости на Хаима совсем не было. Впрочем, не было и недавнего раболепия. Он посмотрел прямо в глаза хозяину – неслыханная дерзость! – и с любопытством спросил:
– Почему же?
– А ты умный, – с загадочной улыбкой объяснил Хаим. – Если ты меня здесь прикончишь, мои люди не дадут тебе уйти.
– Будто? – усомнился Мердек.
– Да, любят меня не слишком, но тебе мое место занять не дадут. И потом, на что тебе обижаться? Я дал тебе понять, кто ты есть, и чего ты стоишь. Ты должен мне быть благодарен за урок. И, похоже, ты благодарен…
– Благодарен, – кивнул Мердек и, кроме него, никто не узнал, какой смысл вложил он в это слово.
Хаим взглянул на исполосованную сабельными ударами собаку и непритворно вздохнул.
– Жалко будет, если подохнет.
– А мне так ни капли, – отозвался Мердек.

 

Когда шаги Хаима и Мердека стихли, факел последний раз вспыхнул и погас, но это не имело никакого значения для пса, который почти ничего не видел и не чувствовал.
Йонард не часто задумывался, что такое смерть, но иногда мысли о ней все же посещали его голову и каждый раз он отвечал на этот вопрос по-разному. Сейчас, если бы кто-нибудь спросил его, что такое смерть, он бы ответил – смерть это отчаяние…
– Не всякую битву можно выиграть, а проиграть битву не значит проиграть войну.
Негромкий голос прозвучал совсем рядом. Йонард с трудом поднял голову. Призрак Дзигоро сидел на плоском камне в углу, по своему обыкновению поджав ноги, и смотрел на него с мягкой улыбкой.
– О чем ты жалеешь? О том, что не омыл свои клыки в крови своего собрата?
– Иранские волки ему собратья. Он хотел меня убить, а я не смог достойно ответить. Что же, по-твоему, я должен радоваться?
– Радоваться тебе нечему, – согласился призрак. – Но и печалиться ни к чему. Пожалуй, это хорошо, что ты его не убил. У меня такое предчувствие, что Мердек в этой истории еще скажет свое слово…
– Злости у меня на него настоящей не было, вот в чем дело, – буркнул варвар, – если бы сюда зашел этот жирный любитель гашиша, я бы точно оттяпал ему голову!
– Он же не знал, что ты – человек, – возразил призрак.
Йонард вздохнул так, что цепь загремела.
– Я этого и сам не знаю. Боюсь, я призрак, и стал привыкать к четырем лапам. И есть с пола. Вырвусь – раздеру египтянина в клочья, и будь что будет.
– Тогда останешься собакой, – уронил Дзигоро, не глядя на серебристого пса.
– Что?! – рявкнул Йонард, словно и не лежал только что, истекая кровью, почти бездыханный.
Стремительный прыжок не сумел бы предвидеть никто, даже Дзигоро. Другое дело – призрак и не собирался отклоняться. Даже не вскинул руки для защиты. Огромный шар, весь состоящий из тугих мускулов, клыков и злобы пролетел сквозь него и приземлился, тяжело ударившись о каменный пол пещеры. Позабыв о человеческом достоинстве, Йонард взвыл.
– Хотел бы я знать, в каком месте ты зарыл свою хваленую выдержку? – полюбопытствовал Дзигоро. – Я бы, пожалуй, не поленился сходить и вернуть ее тебе. Без нее ты выглядишь очень глупо.
– Издеваешься? – хмуро спросил пес.
– Есть немного. Вставай. Не лежи на мне. Я хоть и нематериален, но разрывать пополам меня не нужно.
– Мне бы твои заботы, – Йонард возвратился в свой угол и вывалил язык, часто дыша. – Кстати, давно забываю спросить, что это ты так разболтался? Да и я тоже. Прежде, помнится, и без слов обходились. Почему не говорил, если мог?
– Не мог, – отозвался Дзигоро. – Ты кто, по-твоему?
– Человек, – без тени сомнения отозвался варвар, – заколдованный египтянином и временно помещенный в собачью шкуру.
– Короче говоря – оборотень, – заключил Дзигоро и вскинул руки в предупреждающем жесте. – Все нормально, Йонард. Ты – оборотень, я – призрак. Если проще – мы оба нечисть. Отчего бы нам не поболтать время от времени? Вот станешь человеком – тогда все… Исчезну я для тебя, и голос мой пропадет.
– Как? – рявкнул Йонард. – Как мне снова стать человеком?
– Чтобы обрести себя, надо себя отринуть, – произнес призрак медленно и весомо.
Его глаза пронзительно и ясно глядели в серо-зеленые глаза варвара.
– И что это означает? – озадаченно поинтересовался Йонард.
Дзигоро неожиданно рассмеялся:
– Откуда же мне знать? Ты и впрямь думал, что я всеведущ? Нет, друг мой четвероногий, путь от тебя к себе долог и тернист, и проводника боги не посылают. Каждый должен пройти этот путь сам, в соответствии со своими мудростью, мужеством и честью.
С минуту Йонард пытался сообразить, смеяться ему или не стоит, и вдруг злобно ощерился:
– А не пойти ли тебе… в Мокрую морось! Вместе со своими загадками.
– И впрямь пойду, засиделся, – согласился Дзигоро и… исчез. Даже не попрощался.
Варвар улегся в своем углу, гремя цепью и недовольно ворча. Мертвецы, с которыми предстояло делить ночь, не слишком беспокоил германца. Спокойствию мешали непонятные слова Дзигоро: «Чтобы обрести себя, нужно отринуть себя».
– Да зарасти оно все травой по самые уши! – рявкнул пес, вскакивая на четыре лапы. – Шляются тут всякие призраки, загадки загадывают, а ты ломай голову…
Назад: Глава восьмая
Дальше: Глава десятая