Книга: Воля павших
Назад: ИНТЕРЛЮДИЯ «АНТИПСАЛОМ»
Дальше: ИНТЕРЛЮДИЯ «БАЛЛАДА О НЕНАВИСТИ[32]»

ИНТЕРЛЮДИЯ
«МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ»

Как будто по ступенькам —
Все выше и вперед —
Из детства постепенно
Нас юность
Уведет…
И скоро
у порога
решать,
куда шагнуть…
А нас
позвал в дорогу
далекий
Млечный Путь!

Нас ночь тревожит снами,
Волшебными – почти…
Мы катимся на санках
По Млечному
Пути…
И боязно
немного,
и ветер
хлещет в грудь…
Зовет,
зовет в дорогу
далекий
Млечный Путь…

* * *

 

Бранка подняла его еще затемно. Ее вполне можно было понять, но Олег не выспался и хмуро реагировал на веселые выпады своей обычно сдержанной спутницы. Только когда солнце уже по-настоящему поднялось над верхушками деревьев, он пришел в норму и начал оглядываться по сторонам.
Дубы отступили. Он и Бранка шли среди стройных корабельных сосен, по пояс в папоротнике, из которого только и состоял тут подлесок. Навстречу порывами задувал прохладный ветер, легко пробивавшийся между красных стволов. Он приносил какой-то необычный, странный запах, и Бранка, видя, что Олег принюхивается, тихо и торжественно сказала:
– Это Снежное Море.
Вообще буквально за несколько часов резко похолодало, хотя солнце светило по-прежнему ярко. Среди сосен часто поднимались тут и там валуны и целые скалы из алого гранита с многочисленными вкраплениями слюды, сверкавшими, словно маленькие зеркала. Попадались тропинки, проложенные явно человеком – узкие, утоптанные до твердости того же гранита А около полудня, когда ветер улегся, Бранка и Олег подошли к столбу, на котором висели человеческие останки.
То, что было некогда человеком, давно не издавало запаха и напоминало египетскую мумию, которую Олег два года назад видел в музее санкт-петербургского Эрмитажа. Толстая веревка, проходившая под отвалившейся нижней челюстью удавленного, охватывала столб – и не сразу Олег заметил, что верхняя часть столба представляет собой грубо вырезанную из дерева человеческую голову – суровое лицо с нахмуренными бровями, вислыми усами и длинной бородой, ямы глаз под низко надвинутой на лоб круглой шапкой… Истукан глядел на юг с угрозой и одновременно мастерски переданным неведомым резчиком бесстрастием.
– Что это? – невольно охрипшим голосом спросил Олег. Вид повешенного после всего, что он успел тут повидать, не производил особого впечатления, но истукан пугал. Он словно бы живой был… и знал все грехи и даже грешки, водившиеся за Олегом.
– Прав, – негромко объяснила Бранка, вскинув правую руку в каком-то фашистском, как мельком определил Олег, приветствии. – Бог закона и справедливого суда.
– Справедливого? – усомнился Олег, когда они отошли на несколько сот метров и душевное равновесие относительно вернулось к мальчишке. – Мне что-то кажется, что у повешенного было на этот счет особое мнение…
– Кому интересно, что он мнил? – презрительно ответила Бранка, подкидывая в руке самострел. – Он был глуп, иначе не пришел бы в наши горы с данванской дурью.
– С какой дурью? – поинтересовался Олег. – Он что, принес подрывную литературу?
– Он принес дурь, – повторила Бранка и, видя, что Олег не понимает, на ходу принялась объяснять: – Это такая жидкость… Если впрыснуть ее себе в жилы шприцом (Олег уже не удивился тому, что Бранка знает это слово), то человек пьянеет, ему становится хорошо, чудится наяву вир-рай и все самые большие свои мечты он видит сбывшимися… Только потом, когда жидкость та растает в крови, становится дурно, белый свет не мил кажется, хочется еще и еще… Те, кто часто ее колет, забывают есть, пить, мочатся под себя, как малые дети, а потом просто умирают. Кто ее попробовал – того не спасти. Поэтому все племена казнят смертью тех, кто пробует принести дурь в горы, смертью у столбов Права.
Олег только что рот не разинул. Бранка описывала действие наркоты! И название – «дурь» – точно совпадало с одним из земных названий наркотиков. А девчонка продолжала рассказывать:
– Там, у лесовиков, много привыкших к дури. В каждой веси есть! А в городах на юге данваны продают по бросовой цене и дурь, и шприцы… Хоть из-за нее люди друг друга убивают и чужое берут, ты подумай! – по голосу Бранки было ясно, что это куда страшнее убийства. – Данваны говорят – мол, каждый человек волен делать, что пожелает, запрещать кому что – не по законам… Те, кто оттуда приходят, такое расскажут – послушаешь и не знаешь, то ли верить, то ли басня, чтоб людей пугать… Вот ты веришь, что можно родного ребенка страшно сказать – ПРОДАТЬ?!
– Да вообще-то… – Олег припомнил интернетовские сайты с объявлениями о продаже детей, лицемерно называемой усыновлением, ценами, образцами контрактов и контактными телефонами. И решительно сказал: – Не верю. А кто этим занимается – тому на вот таком столбе и место.
– Что ты?! – Бранка замахала руками. – Разве такое на взгляд человечий выставляют?! Камень на шею – и в болотину, от солнца да от земли подальше…
– Решительная ты девица, – шутливо сказал Олег. – Тебе бы прокурором в нашем мире быть… Бранк, а ты сама разве не веришь, что людям свобода воли дана?
– А ты веришь, что свобода воли – это все одно делать, что пожелаешь? – вопросом ответила Бранка. И не стала дожидаться ответа. – Вот послушай, как у нас говорят… Раньше был на свете только один Сварог и дети его, Сварожичи. Творили они мир, как им по нраву было. А когда сотворяли зверей – так и человека сотворили. Одного из всех зверей – по своему подобию. Единого! И подумал Сварог, как звери-люди, его облик имеющие, станут сырое мясо рвать, кровь пить, да под коряжинами жильем жить – не понравилось то ему. И вложил Сварог тогда в сердце каждого человека частичку своего огня. Того, что в Солнце, в звездах, в блеске тупика Перунова. Вот так и остались на вечные века в каждом человеке две частички – огонь Сварожий, пламя божье, а рядом с ним зверская половинка, тупая, злая да хитрая… Потому-то каждый человек с малолетства должен Сварожий огонь поддерживать да лелеять, ввысь тянуться – душой, в мыслях… А Звереву половинку топтать, давить без пощады! – Бранка с очень серьезным лицом решительно взмахнула кулаком. – Тому у нас с колыбели учат. Человек на то Челом Века и прозван, чтобы жизнь прожить, как Сварог заповедал – и умереть, как положено, когда час его придет. С поднятой головой умереть, а не в слезах трусливых и не в соплях пьяных… А коли дал слабину зверской половинке – на миг, на вздох! – тут она и сожрала тебя, затоптала пламя божье… И будет такой человек жить, как звери живут, об одном себе думать, брюхо свое холить, да одни свои думки баюкать, а о других и не помыслит. Живой человек с виду – а так зверь зверем. На то и дана человеку свободная воля, потому и обликом он с богами-то схож, чтоб не забывал, кто он есть, за свет боролся, за правду, за род свой!
– А ты знаешь, что такое правда? – спросил Олег. Горячность Бранки позабавила его и в то же время он чувствовал, как выросло его уважение к этой девчонке. – Знаешь?
– Конечно, знаю, – решительно кивнула – так же, как только что взмахивала кулаком – Бранка.
– Что? – коварно спросил Олег, готовый пуститься в рассуждения о том, что правд много, с какой стороны взглянуть…
Но Бранка только немного растерянно сказала:
– Понимаешь, Вольг… если кто этого не понимает, не видит – ему и не расскажешь, и не объяснишь. Как слепому с рожденья рассказать про солнце? А зрячему выколи глаза, брось в поруб – так он все одно знать будет, какое оно есть!
Теперь растерялся Олег. Сказанное Бранкой – не аргумент. Но… но крепче любого аргумента. Все-таки он сказал:
– Знаешь, у нас говорят, что, если хочешь видеть правду и справедливо поступать, надо смотреть сразу с обеих сторон.
– А глаза не разъедутся – с обеих сторон смотреть? – грустно спросила Бранка – Ты, Вольг, так не говори. Не думай даже… У вас, может, так и сходит. А у нас оглянуться не успеешь, как душу запродашь…
– Дьяволу? – пошутил Олег.
Бранка улыбнулась невесело:
– Это которого Христовы волхвы выдумали?.. Нет, к чему? Данванам. Это ж их наука – мол, нету на свете ни добра, ни зла, а верней – нужны они друг другу, чтоб равновесие в мире было… А раз равновесны – так и равны. А коли равны – так и равноценны. А коли равноценны – так одинаковы. А коли одинаковы, так зачем, стать, добро защищать? Лучше злу поклониться, под боком у него пригреться, да и не заботиться ни о чем.
– Ну ты говоришь… – удивленно смерил Бранку взглядом Олег. Та вдруг покраснела сквозь загар, сконфуженно спрятала нос в косу – у мальчишки словно лампочка зажглась где-то в груди. А Бранка смущенно ответила:
– Не со своего ума говорю… Про огонь божий у нас любой бесштанный знает, коли этому не учить, так чему ж? А про то, как данваны живут и учат, да куда их ученье ведет – это Йерикки слова.
– Кто такая эта Йерикка? – поинтересовался Олег.
– Не такая, а такой. Парень это, ровесник тебе и мне… Он…
Бранка хотела что-то еще объяснить, но не успела. Вся подобралась вдруг, раздула ноздри и присела в папоротник. Самострел, будто живой, скользнул спуском ей в руку. Олег, ничего не спрашивая, опустился рядом, глазами уточнил: «Что?» Ответом был тревожный взгляд и тихие слова:
– С полночи ветер нехороший. Кровью пахнет. Железом…
Олег добросовестно принюхался. Ветер пахнул все тем же морем… и…
И был еще какой-то запах. От которого, пусть и неузнаваемого, еле заметного, сами собой противно шевелились волоски на запястьях.
– Йой, в беду кто-то попал… – шептала Бранка, кусая губы так, что оставались белые вмятинки. – Как бы не из наших кто…
Олег глубоко, как мог, но тихо вздохнул. И, достав револьвер, взвел большим пальцем курок:
– Пошли.

 

* * *

 

Убитых хангаров было много. Так много, что их количество стирало ужас, который должен был возникнуть при виде такого множества изувеченных мертвых тел. Какая-то жуткая сила отсекала хангарам руки и ноги, разрубала до пояса вместе со стальной чешуей доспехов, разваливала груди и спины… Не меньше двадцати трупов лежало полукругом на небольшой полянке возле гранитной глыбы, алым клыком скалившейся над землей.
Около глыбы сидел человек. Славянин в алой рубахе, черных штанах и настоящих сапогах с подковками на носке и каблуке. Сидел, раскидав ноги, держа в обеих руках зажатые мертвой хваткой широкие недлинные мечи, по рукояти залитые кровью. Крупная лобастая голова свалилась на плечо. Лицо и после смерти сохраняло строгое, решительное выражение, светлые глаза задумчиво смотрели куда-то в просвет между сосен…
Неожиданно ледяной вихрь с разбойничьим посвистом согнул алые стволы, ударил Олега в грудь, помчался дальше, гудя и посвистывая… А Олег понял вдруг, что рубаха и штаны на убитом просто залиты кровью из множества ран, которые нанесли ему враги. На самом деле рубаха была белой, а штаны – синими…
– Ломок! – задохнулась рядом Бранка.
– Ваш? – не сводя глаз с убитого, спросил Олег.
– Наш… – запнулась Бранка. И с отчаянной решимостью быстро заговорила: – Недобро я поступила, Вольг! Дважды ты мне жизнь спас, а я ж тебя обманула – как нож в рукаве держала! Прости, если можешь, не моя то тайна была, боялась открыться, да что уж теперь… Не за зерном мы на полдень ездили, на юг, к городу Три Дуба… Я с тем обозом уходом ушла, увязалась… а они шли за пословным человеком из Трех Дубов, на встречу важную шли… Вот, Ломок, – она кивнула на труп, – тот человек… А по его следу на нас выжлоки и вышли… Я ведь, как ты про Немого рассказывал, мало себя не выдала. Первым делом Немого они выследили, хоть и был он у них на хорошем счету, а заподозрили! В твой мир людей за ним послали, за ним, да за дедом твоим – старые обиды кровью утолить. А в Трех Дубах всех, кто по совести жил, их власти признать не мог – кого сразу убили, кого похватали да на колья… Говорят, был там и землянин один, старый уже… Ломок один ушел, уж не на встречу с нами, письма важные спасал, да жизнь свою… Когда навалились на нас, мы бой-то приняли, чтоб он подале ушел! А они его и здесь нагнали… Опастись бы ему – да он, видать, на нашу землю понадеялся, а они и тут не убоялись засаду выставить, смердь гнилая, нелюдовище! – И Бранка вдруг заплакала.
– Не похоже, чтоб его обшарили, – сказал Олег, сам удивляясь своему хладнокровию. – Погоди реветь, валькирия… Будут бить – будем плакать, а пока подумай – может, он засаду побил, а сам от ран умер, и то, что он нес – цело? Посмотреть надо…
Бранка встрепенулась:
– А может и так!
Она ни о чем не стала просить Олега – чего он втайне боялся. Сама, подбежав к убитому, опустилась рядом с ним на колени, что-то сказала, начала шарить за пазухой (Олег скривился) и уже через полминуты стояла рядом, держа в руке залитый воском берестяной скруток.
– Вот оно, похоже, – сообщила девчонка, пряча бересту за пазуху. – Прибрать бы его. – Она повернулась в сторону трупа и попросила: – Прости нас, Ломок. До своих дойдем – пошлем за тобой… Пошли, Вольг. Тут верст десять, не больше…
…Вниз по склону зацокал камешек. По конскую грудь в папоротнике между сосен ехали около дюжины всадников-хангаров. Над ними возвышался могучий мужчина в кожаной одежде, сидевший на рослом белом коне. Под одеждой поблескивала кольчуга, на поясе висели меч и камас, но в правой руке мужчина держал дулом вверх автоматическую винтовку со стволом, заключенным в легкий дырчатый кожух и складным прикладом. Длинные русые волосы мужчины стягивала зеленая повязка с коричневыми пятнами неправильной формы.
Один из хангаров, быстро натянув крутой небольшой лук, не целясь, выпустил стрелу в замершее у валуна тело. Второй, опасно галопируя по камням, объехал глыбу сбоку и, чуть перегнувшись с седла, нес-колько раз вонзил жало копья в неподвижного человека и, распрямившись, весело крикнул:
– Мерытвый! Его мерытвый сапысем!
– Ищите! – резко пророкотал человек в коже. – Ищите же! Должно быть на нем!
Несколько хангаров спешились и, оскальзываясь на камнях, окружили труп. Один из них, воровато оглянувшись, сдернул с шеи убитого цепочку из тяжелых золотых звеньев, поспешно спрятал за кольчужный ворот. Второй тут же вцепился в его руку, сердито завизжал по-своему… Всадник не обращал на них никакого внимания. Он сидел прямо, чуть постукивая пальцем по луке седла, с неподвижно-напряженным лицом.
– Нету ничиго, пустой его! – наконец растерянно доложил один из хангаров.
– Ищите! – Всадник начал бледнеть. – Ищите лучше, ублюдки!
Но один из хангаров – с жидкой седой бородкой, легкий и сухощавый, не участвовавший в азартном обыске тела, а неспешно ездивший вокруг – поднял на него внимательные, недобрые глаза:
– Тут были двое, – сказал он без малейшего акцента. – Вон туда пошли, – взмах руки вверх по склону. – Недавно совсем. На Сохатый Перевал пошли.
– Скорей! – Всадник хлестнул коня по крупу ладонью и, стаптывая папоротник, галопом ринулся в указанном направлении. Следом, на скаку взлетая в седла, визжа и улюлюкая, устремились хангары.

 

* * *

 

– Далеко еще? – сорванный мальчишеский голос сипло прозвучал в холодном воздухе.
– Беги, беги же, – ответил тусклый от усталости голос девчонки.
Они карабкались вверх среди валунов и осыпей уже почти час. Сосны тут были мелкие, они росли из расщелин, раскалывая камни корнями, оплетая их живой сеткой. Папоротник сменился длинностебельным вереском с мелкими бледными цветками и кустиками черники, которые разбрызгивали из-под ног ягодный сок.
Олег с Бранкой бежали плечо в плечо. Крошно мальчишка давно бросил, рубашку сдернул и обмотал вокруг пояса – от его тела валил пар, было не больше +10 по Цельсию. «Бронежилет» Бранки был расстегнут.
– Скорее! – Олег отчаянным прыжком взвился на камень, протянул руку, вздернул за собой ловко оттолкнувшуюся Бранку. Пальцы и у нее, и у него были сбиты в кровь, ногти поломаны, по лицам тек пот, русые волосы почернели от пропитавшей их влаги. Оба двигались, как автоматы, по временам подталкивая друг друга вперед, когда кто-то начинал шататься и проявлял явное стремление упасть. Сперва Олег гордился тем, что бежит наравне с горянкой, но потом гордость ушла, оставив лишь равнодушное понимание того, что НАДО БЕЖАТЬ, заставляющее передвигать чужие, непослушные ноги.
Олег подтолкнул Бранку вперед, а сам оглянулся – туда, где сосновый бор уходил вниз по склону. Там, в глубине его, шумела река. Именно переходя через нее, они заметили погоню…
…Из последних сил они взобрались на самый гребень, где даже скрюченные сосенки не росли, так вылизал его ветер. Бранка рухнула лицом в камни и осталась лежать, втягивая со свистом холодный воздух и сотрясаясь всем телом. Олег согнулся, уперся ладонями в колени, вытер мокрое лицо о такое же мокрое плечо и только теперь ощутил, как холодно в мире.
Прозрачное небо простиралось над ними – небо с пятнами звезд в его бесконечной глубине. А дальше то же небо лежало над километрами и километрами вересковых пустошей, перемежаемых лишь верещатниками да многочисленными ручейками и речушками. К юго-востоку виднелась цепочка далеких озер, окруженных черными и угрюмыми торфяными болотами. Лучи бледного солнца пронизывали прозрачный, как небо, холодный воздух нагорий.
Левее того места, где вышли на гребень ребята, в двух километрах от них отдаленно гремел водопад – хрустальная дуга рушилась с гранитных красных скал, на которых гордо высились стройные сосны, вниз, превращаясь в реку, несущую свою воду на север, к Снежному морю. А над водопадом, на холмах, окруженных березовыми рощами, видна была высокая каменная башня и стены, казавшиеся продолжением и порождением этой суровой и прекрасной земли. На башне плескался неразличимой отсюда расцветки стяг. По вересковой пустоши ползла гигантская овечья отара, окруженная несколькими пастухами и множеством собак.
Это была Вересковая Долина – родина Бранки, девушки из племени Рыси.
Это было Рысье Логово – сердце племени.
…Короткий, злобно-торжествующий вопль заставил Олега обернуться и вздрогнуть – но уже не от холода, а от ужаса.
Метрах в пятистах от него, на том же гребне, замер, покачиваясь в седле, хангар. Ветер трепал конский хвост на копье и перья на шлеме. Он смотрел сюда, в эту сторону! Вопль повторился…
Непроизвольно заскулив от отчаянья, Олег затормошил Бранку:
– Вставай… да скорее же, вставай… рядом же совсем, добежим, успеем!
Девушка застонала, пошевелилась, но подняться не смогла. Олег отчаянными глазами смотрел на то, как еще двое хангаров вылетели на гребень и застыли, так же покачиваясь в седлах. А по лесу дробно поскакало эхо – не меньше десятка всадников мчались низом!
Бежать! Но вместо этого Олег выхватил револьвер в решительной попытке если не защититься, то хотя бы продать подороже свою жизнь. Однако, крики и топот копыт словно бы разбудили Бранку. Она заставила себя подняться и, спотыкаясь, бросилась по вереску вперед, к водопаду, к серой башне… Олег кинулся за ней.
Бегать по вереску – занятие, прямо скажем, неблагодарное и заниматься этим безнаказанно может лишь человек, выросший среди окружающей экзотики. Поэтому Олег на бегу с ужасом отмечал, насколько медленно приближаются спасительные холмы, насколько быстро сокращается их фора… Бранка то и дело оглядывалась – она пришла в себя и могла бежать быстрее, но не хотела бросать неловкого мальчишку с Земли! Олег наддал. Всадники сзади надвигались неумолимо, словно в кошмаре… Их лошадям тоже мешал вереск, поэтому ребята успели пробежать четверть расстояния прежде, чем хангары подобрались на полсотни метров.
Не в силах больше выносить ужас погони, Олег остановился, почти не думая о том, что делает и крикнул Бранке:
– Беги! Не смей останавливаться! – и, видя, что она поднимает самострел, нашел единственно верные слова: – Письмо! Спасай письмо!
И больше на нее не смотрел.
Первыми скакали пятеро – трое на одной линии, чуть подальше – явно славянин на рослом коне, а подальше – четвертый хангар. До остальных было еще метров триста. Трое передних наклонили копья – ярко блестели искры наконечников, мотались конские хвосты.
«Вот это да, – подумал Олег абсолютно хладнокровно. – Это что же, я сейчас умру? Похоже…» Вместо того чтобы заорать и упасть на вереск, он поднял наган, взводя курок. Все было очень просто. Бранке нужны лишние секунды – она их получит. Дальше этого мальчишка не заглядывал.
Хангары мчались с протяжным жутким воем, целя в Олега, как в мишень, какое-нибудь соломенное чучело… «А ведь мне и правда не страшно», – подумал Олег, целясь в того, который скакал в центре. Хангар не имел ничего общего с живым существом, которое можно жалеть, в которое нельзя стрелять, безликая металлическая башня надвигалась на Олега.
Наган выстрелил. Хангар подскочил в седле и опрокинулся на круп, завязнув в стременах. Пуля ударила его точно между глаз. Конь, вытянув шею, шарахнулся в сторону…
Двадцать метров. Рука не дрожала. И казалось – в запасе вечность. Две вечности. Тот, что скакал справа, отводил руку с прижатым к боку копьем для размашистого удара. Второй чуть придерживал коня, прячась за своего соратника – трус…
– Гадина, – процедил Олег, стреляя три раза подряд. Того, что скакал первым, словно вихрем вынесло из седла, второй странно осел в нем, выплевывая кровь простреленным горлом… – И ты подходи! – это он крикнул славянину, почти не осознавая, что кричит: – Подходи, предатель!
На скаку тот целился из винтовки.
«Вот и все. МАМА!» – этим внутренним криком прорвался страх. И нажать курок Олег уже не успел…
…Предсмертно, страшно завизжал, заваливаясь, конь – в его лоснящемся боку одна за другой открывались жуткие дыры от разрывных пуль. Всадник, перекосив лицо, попытался выдернуть ноги из стремян, но одна пуля взорвалась у него в груди, другая срезала левую руку, третья – снесла голову. Скакавший следом хангар, выплюнув длинный кровавый сгусток, в который превратились его легкие после попадания очереди, вылетел из седла мешком.
Олег, не опуская револьвера, ничего не понимая, завертелся на месте. Перебивая друг друга, стреляли сразу два пулемета. Хангары гибли один за другим – кричали люди, страшно выли и визжали умирающие кони, рушась вместе с хозяевами кровавыми кучами рубленого мяса. Один из хангаров, успевший спрыгнуть наземь, бежал к лесу, как недавно бежал сам Олег, – безнадежно, путаясь в вереске. За ним по пятам летел – не бежал, а именно ЛЕТЕЛ, легко и страшно, невесть откуда взявшийся человек – развевались в беге густые волосы, серо-зеленый плащ, мелькали крепкие, длинные ноги, убийственно сверкал широкий недлинный меч в опущенной руке. Хангар обернулся, показал перекошенное молодое лицо, страшно вскрикнул, попытался бежать быстрее, путаясь в длинных стеблях… преследователь нагнал его скорым волчьим скоком, еще в прыжке взлетел и опустился меч, обрывая истошный крысий визг… С жутким гиканьем убийца подхватил отрубленную голову за перья на шлеме раньше, чем она скатилась наземь – и вскинул над собой, ликующе захохотав. Удар был такой силы и точности, что обезглавленное тело пробежало еще метров десять, прежде чем поняло собственную смерть и свалилось в вереск, дергая ногами.
Среди вереска не осталось никого живого, кроме застывшего на месте Олега и воина, победно держащего над собой жуткий трофей. А дальнейшее походило на кадры военного фильма. В нескольких местах вереск зашевелился… его куски поднялись, словно крышки люков – оказалось, что это маскировочные сети, утыканные стеблями, а не живой покров. Под ними прямо в каменной подушке были вырублены гнезда, из которых сейчас ловко выбирались люди. И подходили, бесшумно ступая по вереску, останавливались перед Олегом.
Это были подростки – примерно ровесники Олега, одетые почти так же, как была одета Бранка при первой с ним встрече. Только у каждого на левом локте был закреплен маленький круглый щит – кожаный, обитый по краю металлом, с бляхами. На некоторых – кольчуги с коротким рукавом (впечатление они производили жутковатое и красивое – словно ребят облили гибким жидким металлом), на остальных – кожаные жилеты с металлическими пластинками. На всех – свободные, заколотые у правого плеча плащи, кое на ком – шлемы, другие просто в головных повязках той же расцветки, что и у Бранки. Каждый был вооружен – меч и изогнутый нож на поясе, тут же, в петле – топор. У большинства в руках Олег увидел самострелы, но двое держали хорошо знакомые мальчишке пулеметы Дегтярева (только с очень толстыми и меньшими по диаметру дисками), еще двое – старые, потертые «калаши», у кого-то – охотничьи ружья… У многих на поясах Олег заметил гранаты – «лимонки» и похожие на консервные банки РГ42. Вся эта компания, сошедшая с дедовых фотографий, рассматривала Олега вполне дружелюбно. А он, чувствуя, как с каждой секундой все больше хочется сесть или лечь на что-нибудь мягкое, пялился на них.
Ростом и сложением ребята были самые обычные – кто пониже, кто повыше Олега. У него даже мелькнула дурацкая, из прошлой жизни, мысль, что он попал в компанию из Юркиного клуба, не очень старательно обрядившуюся «под старину». Вот разве что, если быть честным до конца – лица этих ребят были… ну, поблагородней и поумней, что ли, чем у большинства Олеговых земляков. Загорелые, обветренные, мужественные, но в то же время с мягкими правильными чертами – такие лица, не изуродованные признаками «цивилизации», Олег часто встречал на иллюстрациях Каштанова к книгам по истории Руси – и куда реже в жизни.
Эти могут перерезать глотку. Но не подставить ножку.
До Олега не сразу дошло, что все они говорят разом, обращаясь к нему:
– Молодец, городской…
– А метко бьешь…
– Храбрый парень…
– Откуда несет-то вас?..
– Мы уж и ждать перестали…
За их спинами Олег увидел Бранку. Она прижималась к груди одного из парней – единственный, он не обращал на Олега никакого внимания, одной рукой прикрыл Бранку своим плащом, второй поглаживал по волосам, склонив голову…
Олег проглотил какую-то горечь, закупорившую горло. От долгого отчаянного бега, наверное. И сказал, отвернувшись:
– Мне нужно говорить с вашими командирами. Мне и Бранке.

 

* * *

 

– Стал быть, погиб Немой. И все люди добрые в Трех Дубах погибли.
Олег кивнул, хотя ответа от него не требовали. Кивнул машинально. Он сидел за столом, держа на нем забинтованные мягкими льняными полосками руки – сбитые пальцы тупо ныли. Перед ним дымилась на вышитой скатерти – вышивка варьировала рысь в разных положениях – деревянная миска, доверху полная кашей с кусками жареного мяса и луком, и крепкая, уже немолодая женщина ворчала, что мальчику не дают поесть. Олег почти не слушал ее. Впервые за много дней он находился в полной безопасности, в абсолютном покое, и эти ощущения словно выдернули из него стержень, незримо поддерживавший мальчишку. Он хотел спать. И хотел плакать.
Князь Крук – угрюмый, седоволосый, но с неожиданными черными усами, спускавшимися на грудь, – выслушал его очень внимательно, с недрогнувшим лицом, как до того выслушивал Бранку, которую потом отослал движением бровей. Олег не мог понять, что думает о нем князь. Жалеет? Сочувствует? По глазам – синим, не старческим – не поймешь даже движение мысли…
– Что не ешь? – спросил Крук, и Олег вздрогнул. Покачал головой:
– Спасибо… то есть, благо (князь неожиданно улыбнулся – зубы крепкие, ровные, только левый верхний клык сломан пополам). Спать очень хочется…
– Потерпи уж… – Крук придвинул к себе лежащий на столе пульт, повертел, положил обратно. – Мне говорить с тобой надо.
– Вы можете мне помочь? – быстро спросил Олег, поднимая голову.
Князь смотрел ему прямо в глаза. Олег не отвел взгляда, повторил требовательно, голосом, ставшим очень высоким даже для его лет: – Вы можете мне помочь?
– Я знал деда твоего, Вольг, – вместо ответа негромко сказал Крук. – Он меня вынес с поля битвы нашей последней, смертной – от Черных Ручьев…
– Вы знали деда? – недоверчиво спросил Олег. – Сколько вам лет?
– Да уж за девятый десяток, – спокойно ответил князь. – У нас стариков-то немного, да уж те, кто есть, дряхлости долго не поддаются…
– Вы знали деда… – повторил Олег. – Вы знаете, как работает машина для переноса?!
– Не знаю, – покачал головой князь. – И боюсь я, Вольг, у нас того никто и не знает.
– Никто. – Олег обмяк. Слезы подступили к самым глазам, ресницы набухли, мир расплылся и задрожал. – Значит…
– То ничего не значит, – возразил Крук. – Вот слушай, что говорить стану. Не умею я красиво-то, ну да захочешь – послушаешь песни наши, там складней… А пока меня слушай. В Мире-то ходы на Землю есть где-нигде. Кто говорит – на севере (Олег обратил внимание, что Крук оперирует привычными ему, Олегу, названиями сторон света), – кто на юге, кто – в горах, а кто и вовсе – на дне морском! Одно стать верно – есть они. В давние времена жил тут народ ариев, в Мире жил. Потом часть его теми ходами на Землю ушла, а часть в Мире осталась. От тех, кто остался, анласы пошли, кочевники с северо-запада. Тому две тысячи лет прошло, как народ наш, славяне, теми же ходами на старую родину – в Мир – вернулись. Снова жить здесь стали, а где те хода – забыли. То ли зло какое по их следу шло, то ли просто время знание унесло с собою… Неполную сотню лет назад на юге вновь наши родичи объявились. Было то за считанные до моего рождения годы. Они-то не ходами пришли. Построил кто-то на Земле ту машину, которую ты видел. Такую же. И пошли они, как в темный лес, наудачу – и выпало им родину предков найти… Только не задержались они тут – ушли, а машины оставили. Потом – уже при моей жизни – снова люди с Земли сюда приходили. Другие люди, но тоже родину предков искали, на их языке – «ФАТЕРЛЯНД». Данваны уж были на нас в то время. Дрались мы и с данванами, и с теми людьми, и промеж собой они дрались тоже. Люди те не лучше данванов были, как звери, жестокие, беспощадные, хоть и храбры в бою… Ушли они обратно, а данваны стали те машины искать и рушить. И пришел твой дед, а с ним иные прочие, разноязыкие, не только славянского корня. Мы взметнулись тогда – всем миром на врага пошли. Они нам помощь давали и сами бились, как за свою землю. Нас пятеро было побратимов – кэйвинг анласский Аратас, дед твой, Ян ван Лоомб, Ялмар Берг и я… Долго мы сражались. Целые земли великие от врагов на годы освободили. Да только переломили данваны нашу силу. Великую рать на нас подняли, и почернело небо от их кораблей… – Крук замолчал, и Олег с изумлением увидел в глазах князя искорки слез. – Ян погиб, детишек лесовиков спасая, – сожгли его вместе с малыми… Аратаса данваны живым взяли, под ранами – и страшной мукой домучили, сняли с него кожу… Ялмар в Трех Дубах укрылся, а дед твой вернулся домой, да через него еще долгие годы нам пособлял. А теперь, выходит, один я остался. Один… – Он смотрел куда-то мимо Олега и продолжал говорить: – Машинку эту, что ты принес, Ялмар в те дни надумал. Был он великого ума и великой жестокости человек, на Земле его петля ждала, а для нас сколько добра сделал… Понимаешь, те, первые машины, тяжелые. С места на место их не повозишь. Потому те, кто сюда первым пришел и машины ставил, ставили их и тут, и на Земле. Как их наводить – не знаю я, помню только, что Ялмар их называл… – Крук сморщился: – Фиксированный телепортатор. А это, – князь указал на пульт, – нефиксированный.
– ЭнТэ! – вырвалось у Олега.
Крук не заметил его слов.
– Значки на нем – значки машины, у каждой свой. Да их почти все данваны взорвали, не свезло тебе. На какой нажмешь – к той и попадешь, если цела она…
– А такие же… такие же, – умоляюще повторил Олег, – для того, чтобы на Землю попасть – есть?!
– О том и речь… Да не перебивай меня! Старших молча слушать надо! – Крук сердито дернул вислые усы, забрав их в горсть. – Есть такие, делал их Ялмар. Говорил – смехом – для нас, дураков, кнопку нажал – и пожалте, а значки выучить и медведь сможет… Только не знаю я, где такие машинки. Последний раз у деда твоего видел. А у Немого – видишь сам – только для возвращения была, к вам-то его Ялмар большой машиной отправил…
– Да что же мне, – в отчаянии воскликнул Олег, – всю жизнь такую машинку искать, что ли?! По всему вашему долбаному Миру?!
– Зачем? – спокойно возразил Крук. – Коли уж так – живи у нас. Внуку твоего деда ни одна семья в крове не откажет, любой род примет в свои…
– Да вы что?! – Олег вскочил. – Как?! Там же… мама! Я на вас надеялся… и Бранка… а вы!..
Расплакаться ему не дала злость. Словно его и в самом деле подло обманули. Крук, не шевелясь, спокойно наблюдал за взбешенным Олегом, а потом вдруг повелительно и" негромко сказал:
– Сядь.
Олег шлепнулся на лавку. Он рвано, ожесточенно дышал. Крук прокашлялся и заговорил:
– Так домой хочешь? И опасностей не побоишься?
– А что? – горько спросил Олег. – Кащея нужно найти и победить?
– Что уж так-то? – серьезно спросил Крук. – Нет. А вот что нужно. Ты пока сердце в кулак сожми, а то разорвется оно, храни Сварог… И не вскидывайся сразу, послушай. Ляжет снег на землю. Зима будет, Моранино время… Мы зимой санным путем тайком добираемся втихую через леса на полдень, юг, по-вашему, к Крентане, еще куда-то. Торгуем втихую. Опасны те поездки, но в южных городах точно люди имеются, которые с Землей скрытно связь держат. И кого-никого из тех людей я знаю. Помогут. Не побоишься ехать? Лжу не скажут – можешь не то что на Землю не вернуться, а и сюда тоже – останешься с нашими под снегом в лесах, лисам на потраву. Так как будем?
– Поеду, – сразу и решительно сказал Олег, а про себя скрутился от тоски: зимой! Через полгода! Да за это время он… а дома? Но он повторил лишь – а что оставалось? – Поеду, князь.
– Вот и славно, – кивнул Крук, словно и не ожидал другого решения. Или и вправду не ожидал? – На жилье я тебя определю. А пока не можешь ли услугу оказать? Знаю я – устал ты, вон, даже есть не смог… А все-таки – проводи людей к месту, где Ломок пал. Прибрать его надо.
– Конечно, – кивнул Олег.
А Крук продолжал, словно в чем-то оправдываясь непонятно перед мальчишкой:
– Видишь как… Ломок был сыном моим. У меня их еще много, от разных жен, а все нехорошо оставлять его там, хоть и меня не спросил он, как из дому ушел, – давно ушел…
Он говорил это равнодушным тоном, как о чем-то пустячном, но Олег, с сочувствием и жалостью глядевший старику в лицо, увидел в глубине невыразительных глаз недоуменное, тяжелое, как свинец, горе…

 

* * *

 

Внутри каменного кольца стен холодный ветер не ощущался. Олег устало опустился на пригреве у стены, откинулся затылком к теплым камням мощной кладки. Смотрел вокруг бездумно и спокойно.
Рысье Логово оказалось внутри куда меньше, чем виделось снаружи. Мальчик, попав сюда, понял, что здесь не живут. Каменные стены в четыре человеческих роста образовывали не кольцо, а подкову, своими краями примыкавшую к отвесной скале – части горного кряжа. В скале был пробит большой туннель – танку проехать – с распахнутыми створками еще одних ворот. Где-то в глубине туннеля брезжил солнечный свет, виднелась зелень. Очевидно, само поселение находилось в маленькой долине, защищенное естественной крепостью крутых скал, а эта, искусственная, служила лишь форпостом, призванным сдерживать врага на подступах. Умно, ничего не скажешь. И, пожалуй, крепость можно было бы назвать неприступной, если бы не фрегаты и вельботы данванов. Или и против них тут тоже что-то есть?
Шум водопада был мощным и эхом отдавался в скалах. А за водопадом, внизу, Олег увидел серый, спокойный залив, большую пристань и словно вклеенные в водную гладь узкие корабли – пять или шесть, – а рядом – пузатые, неуклюжие на вид. И те и другие были без мачт. Там же мелкой шелухой подсолнухов были раскиданы в воде и по берегу десятки лодок. А в другой стороне, за березовыми рощами, тянулись загоны для овец – летние и зимние.
А вокруг – вереск, вереск, вереск, камни, высокое небо, холодный воздух. Было немного похоже на Карелию, где Олег был. Или на Шотландию, которую он знал по фильмам.
Мимо часто проходили люди. Почти все кивали, окидывая сидящего мальчишку нелюбопытными взглядами – вежливыми и пристальными одновременно. Олег отметил, что совсем не видит мужчин – молодых или среднего возраста. Дети, подростки, женщины, старики, девушки. Не мужчины, даже не юноши. В походе?
Где-то на верхних этажах башни очень красивый и грустный женский голос пел:
Ото всех его укрыли могилушку
Травы дикие во чужой земле.
Он один лежит во жилье своем,
Во своем последнем пристанище.
Только меч его, светел, как и встарь,
Замер обок у друга милого.
Мне бы стать мечом, да и в землю лечь,
Мне бы стать травой, прорасти к нему.
Мне бы стать дождем – мелкой капелькой
Я б упала на грудь друга моего,
Поменяла б всю жизнь без жалости
На один лишь взгляд в очи мертвые…

Прошли двое пожилых рыбаков – в чешуе, распространяя вокруг неповторимый запах свежей рыбы. Компания мальчишек лет шести-восьми, босых, одетых в одни рубашки, неподалеку считалась для какой-то игры, и безразличие немного отпустило Олега – он вдруг услышал:
– Раз! Два! Три! Четыре! Пять! Я иду искать!
Ему вспомнился солнечный майский двор – и смешной пацан, выкрикивающий эту считалку так, словно за поворотом вместо спрятавшихся друзей его ждала Тайна. Что же, может, только эти воспоминания и останутся ему… Олег даже тряхнул головой, прогоняя вновь нахлынувшие тяжелые мысли.
Двое стариков у ворот в скале, сидя на лавочке, затачивали длинные мечи – любовно, синхронными, умелыми движениями. Около их ног мальчишки играли с огромной серошерстной собакой – куцехвостой и безухой. А переведя взгляд повыше, Олег ощутил озноб.
В скалу над воротами были вбиты ряды металлических штырей. А с них в крепостной двор слепо глядели… человеческие головы и черепа. Добела вылизанные ветром. И высохшие, с еще развевающимися пучками волос. И почти свежие.
Олег поспешно отвел взгляд. Черепов было немало. И немало пустых штырей. Как говорится – в каждой избушке свои игрушки… но кто поручится, что и ему не придется в них играть?
Впрочем, он ведь уже играл… Олег вспомнил тугую струю крови, ударившую из горла одного из убитых им хангаров. И… ничего не почувствовал. Нет, он помнил то, что сделал – наган, выстрелы, падающих всадников, свои злость и странное спокойствие. Не было одного – сожаления. И отвращения не было тоже, как не было ни сожаления, ни отвращения, когда он убивал мух.
Честное слово, убитого зайца он жалел куда больше. Олег достал наган, неспешно дозарядил его, с сожалением отметив, что патроны убывают. Интересно, тут есть патроны к наганам?
Мимо широко прошагала группа парней – ровесников Олега. Они несли на плечах лопаты со странными П-образными полотнами и оживленно разговаривали о торфяниках, которые «не иначе как сам Кащей на землю выпихнул, чтоб посмотреть, как мы ломаться будем, да посмеяться». За парнями проскочили две девчонки – посмотрели на Олега, фыркнули и унеслись дальше, заливаясь смехом. В точности одноклассницы…
– Эй, горожанин! Горожанин! Вольг!
Олег обернулся, понимая, что именно сейчас и начинается его настоящий контакт с местными жителями – внутренне подобравшись, готовый даже к неприятностям.
К нему шли четверо парней его возраста, одетых в точности как их с Бранкой спасители. Один – неожиданно рыжий, с резкими чертами лица, каких Олег тут еще не видел – пер на плече «дегтярь». Двое – с арбалетами – несли почти современные складные носилки, на одном из них была кольчуга. В четвертом Олег узнал того, кто обнимал Бранку, – на этом парне сидел такой же, как у Бранки, жилет, а на груди висел ППШ с рожковым магазином.
– Крук сказал, что ты можешь место показать, где дядя погиб, – сказал именно он, меряя Олега оценивающим взглядом. – Это далеко?
– Километров пятнадцать, – прикинул Олег и поправился: – Верст десять. Почти точно на закат.
Пулеметчик длинно свистнул. Олег обратил внимание, что у него необычайно благородное лицо. Как бы аристократическое. И смотрел он на Олега с открытой симпатией.
– И ты всю дорогу бежал? – спросил тот, что в кольчуге – не без уважения.
– Очень жить хотелось, – признался Олег.
Пулеметчик подбросил на плече свое оружие:
– Однако потом-то ведь остановился?
– Так ведь девчонку надо было спасать, – искренне ответил Олег.
– Мог бы и не торопиться, – хмыкнул Гоймир – Олег был почти уверен, что это он и есть. – У нас от самой речки все под наблюдением… А по правде – благо тебе. – Он вдруг искренне и хорошо улыбнулся. – Мне Бранка пересказала про тебя. В седле держишься?
– Немного, – скромно ответил Олег.
– О боги, за что караете меня, – хныкнул тот, что без кольчуги, – вот и опять это шкодливое животное…
– Ничто, – не без злорадства успокоил его Гоймир, – лошади-то тебя не любят по то, что растолстел ты последнее время. Заодно и брюхо порастрясешь.
Олег засмеялся вместе со всеми, хотя ему парень вовсе не казался толстым. Но и он хохотал тоже без какой-либо обиды.
– Меня зови Гоймир Лискович, – чуть поклонился, положив ладонь на сердце, парень с ППШ (ага, угадал, подумал Олег). – Да ты уж, верно, догадался… Тот, что с пулеметом – Йерикка Мечиславич – не смотри, что он рыжий, его мать из анласов, потому он дикий, что волк лесной…
Йерикка оскалил зубы и вместо поклона подал руку Олегу, сказав:
– Привет, – словно встретил приятеля на школьном дворе. Рукопожатие у него было сильным без желания свою силу показать.
– Этот, жирный – Ленко Справнич, – продолжал представлять друзей Гоймир, – а вон тот, ничем не на отличку – Гостимир Званич. Нет, неправда моя – певец он наотличку.
– И еще у него есть сестра, – сказал Йерикка, – которая уже третий год вытирает ноги о сердце Гоймира.
– Э-эй, йой, – лениво сказал Гоймир, потянулся надвинуть повязку на глаза Йерикки, но тот присел, и рука повисла в воздухе.
– Так ты – брат Бранки? – с интересом спросил Олег, только теперь заметив, как мальчишка по имени Гостимир похож на его лесную спутницу. Тот кивнул, открыто глядя на Олега. – Она про тебя говорила. В смысле, что поешь хорошо.
– Теперь часом все знакомы, не поехать ли нам наконец? – жалобно спросил Ленко. – Чем скорей мука почнется, тем скорей и покончится…

 

* * *

 

Здешние лошади оказались невероятно мохнатыми и низенькими, еще меньше хангарских, почти пони. Галопом они скакать ни за что не желали, зато с Удивительной легкостью рысили среди вереска, ничуть в нем не путаясь, а Гостимир похвастался, что при случае они могут скакать с камня на камень, словно горные козлы. Олег вполне готов был в это поверить, но все равно разочаровался. На таком животном не покажешь своего умения… Кстати, Йерикка это разочарование заметил и, подмигнув, сказал:
– Да, эти крысы – не настоящие кони. Настоящие кони живут в степях запада и в Анласе. Может, ты еще увидишь их.
– А еще там птицы гадят драгоценными камнями и можно питаться одним воздухом, – сердито добавил Ленко, трясясь в седле.
– У вас тут всегда так холодно? – полюбопытствовал Олег, глядя, как приближаются сосны. Спать ему уже не очень хотелось, а хотелось есть, и он жалел, что не очистил поставленную перед ним миску с кашей и мясом. Судя по всему, пришло второе дыхание…
– Разве это холодно?! – засмеялся Гостимир. – У нас тут выше плюс двадцати пяти никогда не бывает!
– Плюс двадцати пяти чего? – растерялся Олег.
А Гостимир важно ответил:
– Градусов по Цельсию. А у вас на Земле температуру не так меряют?
– М-м-м… – уклончиво промычал Олег.
А Йерикка без насмешки пояснил:
– Тут есть много такого, что привезли с вашей Земли. И во время восстания, – он так и сказал «восстания», а не «взмятения», как другие, – и раньше, и позже.
Гоймир, ехавший чуть впереди, обернулся:
– Мы все рады будем тебе помочь, Вольг. И не только потому, что ты спас и хранил Бранку. Мы знаем твоего деда. Это горе, что он умер.
А Гостимир так же серьезно добавил:
– Но «умер» – это не «пропал», Вольг. «Умер» – это только «умер», а существовать в сущем он будет, пока его помнят. И ты не забывай.
Олег промолчал. Что он мог сказать? Что вообще не знал своего деда, а в эту историю влез случайно, из любопытства? Не поймут… Не иначе как они считают его наследником славы героя… Вот подарок-то… Теперь Олег предпочитал молчать, поглядывая вокруг. И сейчас он смог до конца оценить красоту этих мест – неброскую, тихую и гордую, похожую на красоту девушек Севера и такую отличную от крикливой наряженной развязности шлюхи – тропической природы. Это сравнение Олег как-то слышал от отца… Но сейчас даже мысли о доме не могли разрушить очарования, которому поддался мальчишка.
Очевидно, Йерикка понял овладевшее им настроение. Чуть нагнувшись с седла, он сказал гордо:
– У этих мест не было никакой истории, пока полторы тысячи лет назад князь Стомудр из племени Лося не привел сюда свой народ. История начинается, когда приходят люди. Я люблю эти места, хотя родился не здесь…
– А где? – полюбопытствовал Олег.
Йерикка указал на юг:
– В аду, – усмехнулся он. – В городе Джеррай – или Холмске – жил и сражался мой отец. Там он купил мою мать.
– Купил? – неверяще спросил Олег. – На… рынке?
– Нет, что ты, – снова скривил губы Йерикка, – это далеко на юге, там нет рынков рабов и данваны не торгуют людьми, это же не хангары… Это называется «работница по объявлению». Культурно и гладко, как они любят… Мой отец, как и дядя Ломок, был сыном Крука, хоть и от другой женщины…
– А где сейчас твой отец? – поинтересовался Олег.
– Там же, где и мать. И старшие братья, – тихо сказал Йерикка. – В вир-рае. В Вальхайме. Нигде. Выбирай то, во что веришь, Вольг.
– Погибли? – сочувственно спросил Олег.
Йерикка кивнул:
– Они еле успели спасти меня. Мне было одиннадцать, и они отослали меня сюда с верным человеком. А сами погибли. И мои старшие братья погибли. С тех пор я живу здесь. И не знаю лучше мест, чем эти.
Мальчишки немного отстали от остальных. Олег, посмотрев вслед трем другим всадникам, нерешительно начал:
– Я еще спросить хочу…
– Спрашивай, – тут же ответил Йерикка. – Хорошо, когда человек спрашивает.
– Мужчины племени – где они?
На секунду Олег пожалел о своем вопросе. Лицо рыжего горца сделалось страшным… нет, не страшным, оно помертвело, как посмертная маска. Но Йерикка не сказал никакой резкости, не выругался, не закричал, чего, если честно, ожидал Олег. Он повернулся в седле и уставился вперед, а Олег начал тоскливо размышлять, что же он ляпнул не так.
– Они пришли в ночь на Корочун, – заговорил Йерикка так внезапно, что Олег вздрогнул. – Они появились с полдня в темноте, как злые мары, как настоящие посланцы Зла. Их было трое. Они пришли в крепость, не скрываясь, и веселившиеся люди замолкли, окружили их кольцом, а князь, отец Гоймира и сын Крука, вышел на крыльцо своего дома и стоял там, под резным Перуновым знаком, опираясь на обнаженный меч-двуручник. Ему уже сказали, что за гости пожаловали… Это были не хангары, а предатели, сумы переметные. Двое. Третьим с ними пришел данван. Он не открывал своего лица и молчал, а лаяли его псы… – Йерикка вдруг ожесточенно сплюнул. – Они говорили, что довольно нам, дикарям, жить на нашей дикой земле по нашим диким законам. Что есть могучие и добрые данваны, которые за всех обо всем подумали и позаботились… Что земля наших предков, наша кормилица, наш дом – это просто никому не нужные голые скалы и мы должны сказать «благо» великодушным данванам, которые решили взять нашу землю и нас на ней под опеку. Для того, чтобы мы зажили так же счастливо и дружно, как живут наши братья в лесах и городах славянской земли… Мы молчали. Все молчали. Тогда они стали пугать и грозить, напоминая о мощи данванов и их решимости спасти нас от дикости… – Йерикка посмотрел на Олега потемневшими глазами и тихо сказал: – Когда тебя убивают – это страшно." Но в сто раз страшнее, когда убивающий тебя кричит: «Ты будешь счастлив! Я тебя люблю! Я тебе помогу!»
Олег представил себе такую картину и вздрогнул. А Йерикка продолжал:
Они говорили. А мы молчали. Они снова начали расписывать то счастье, которое ждет всех нас, когда наша крепость превратится в данванскую, когда у нее отберут имя Рысьего Логова, когда в ней поселится Капитан данванов, а нам дадут все, чего нам не хватает. В замен же требуют лишь одного – нашу свободу. Такой пустяк, говорили они. И снова грозили войной, ее ужасом и разорением… И наконец… – Голос Йерикки вдруг звонко, стеклянно дрогнул, он вскинул голову: – Наконец они замолчали тоже. Им нечего было больше сказать! А мы не возражали, не соглашались, не кричали, не бросались на них. Просто стояли. И они стояли в нашем кольце и с каждым вздохом теряли свою песью смелость… Они озирались, ежились, и страх овладевал ими. Только данван был неподвижен и молчалив, – с ненавистью и неожиданным уважением добавил Йерикка. – Тогда князь сказал: «Мы выслушали вас. Уходите и скажите, что вы были последними данванскими прихвостнями, что пришли сюда по доброй воле и ушли живыми». И они убрались! Те двое бежали, как побитые малыши. А данван оглянулся и сказал неспеша: «Вы все умрете, глупцы». И мы знали, Вольг – это не просто слова. Мы снова праздновали, но с первым светом уже собрался Сход Мужчин. И многие говорили, что надо все бросить и уходить в горы, пока не поздно. Но князь сказал: «Если есть силы бежать – кто поверит, что нет сил драться?!» И большинство заняли его сторону. Собралось ополчение, мы выслали пословных людей в соседние племена. Даже в те, с которыми у нас кровная вражда. И снова не все были согласны. И опять князь сказал: «Не будет добра, коль меж своими котора». Мы радовались. – Йерикка усмехнулся. – Мы, мальчишки… Мы думали, что едва придет враг, мы вгоним сталь ему в глотки – пусть погрызет ее! Даже я так думал… Мы успели вовремя. Едва собралось ополчение, как прибыли люди с ответом от соседей. К тем тоже приходили мары – и тоже убрались ни с чем. Ополчения еще четырех племен присоединились к нашему, и отец Гоймира стал князь-старшиной. Нас не взяли. Мы страшно обиделись, мы чувствовали себя оплеванными, опозоренными на всю жизнь! Ополчение ушло навстречу врагу, который уже двигался через зимние леса – большим числом, хотя самих данванов там было мало. Ушло ополчение – и больше не вернулось.
Этими простыми словами Йерикка закончил рассказ. И Олег только теперь заметил, что остальные всадники, придержав коней, вновь едут рядом с ним и рыжим славянином. Олег обвел взглядом суровые лица мальчишек:
– Значит, ваши отцы… – начал он и осекся. Вместо него закончил Ленко:
– И старшие братья, и дядья – все они погибли, горожанин. Врага не пропустили. И сам и легли в лесах. Ни один не вернулся.
– Заявочки… – пробормотал Олег. – И что же вы теперь собираетесь делать?
– Мы ждем и готовимся, – ответил Гоймир. – Это наша земля. Тут пепел наших навий, тут наши дома и наши корни. Мы люди племени Рыси, а не осенние листья, которые гонит ветер, Стрибожий внук.
«Веют ветры, Стрибожьи внуки…» – вдруг откликнулось в памяти. Невесть как запавшая в голову строчка из мельком даже не прочитанного – просмотренного! – «Слова о полку Игореве» была словно странный укор. И Олег поспешно сказал:
– Но ведь они вернутся. Думаете, они оставят вас в покое?!
– Не оставят, – кивнул Гостимир. – Потому нам важен каждый меч.
– Вы собираетесь сражаться?! – Олег ощутил, как против воли вытаращились глаза.
– Разве можно по-иному? – с таким же удивлением спросил Гоймир. – Со своей земли умри – не сходи! Так сказано.
Олег подумал, что очень даже можно – по-иному. Он был развитым парнем, имел свои суждения по множеству вопросов, о которых большинство его сверстников даже не задумываются. И, глядя телевизор – репортажи о притеснениях русских в разных местах бывшего СССР – всегда очень переживал, не понимая, почему те не сопротивляются. Да хотя бы и с оружием в руках – что терять, когда тебя выгоняют из дома, издеваются над твоими близкими?! Отец с горькой иронией говорил: «Зато живем по божьим заповедям – ударили по щеке, другую подставляем». Но вот рядом с Олегом ехали совсем другие славяне. Такие же, как он. Говорившие на неотличимом почти языке. И все-таки – другие. Считавшие, что боги за тех, кто противится врагу. Готовившиеся вступить в войну, в которой им заведомо не было победы.
Это не около телевизора возмущаться – почему, мол, не сопротивляются, почему такая покорность. А если автомат в беспощадных руках уже нацелен в лоб и тебе говорят: «Беги!»? Или: «Бросай оружие!»? Кто не побежит? Кто не бросит?
Да вот они не побегут и не бросят. Но ему-то что делать?! Зимы ждать, до которой, может быть, никто тут и не доживет?! Противное чувство страха поднялось откуда-то из района желудка. Снова вспомнились виселицы и тупой, исполненный высокомерной силы, полет данванских машин… Против них – с мечами?! Да пусть даже с этой рухлядью – «Дегтяревым»?! И что?! Вон, даже когда дед со своими друзьями – или кем там! – помогал, и то ничего не вышло, а теперь?! Ведь объективно – им кранты, это же видно. И им, и сопротивлению в городах, и неведомым ан-ласам-кочевникам, землю которых травят данваны… Мир этот – в их власти. Они тут самые сильные…
Было что-то… неправильное в этих мыслях. Неправильное и скользкое, как лягушка под босой ногой. Противное. Только Олег не мог понять – что.
Его спутники тоже ехали молча. То ли переживали совсем недавнюю безвестную кончину близких, то ли думали о своем вполне ясном будущем… А потом вдруг Гостимир вскинул голову, тряхнул волосами, улыбнулся и… запел. Здорово запел, словно солист хора мальчиков имени кого-нибудь там знаменитого. Чисто, звонко и сурово:
Жаль, мало на сеете свободных зверей.
Становятся волки покорней людей.
Ошейник на шею, убогую кость
В те зубы, где воет природная злость…

И почти тут же подхватили Гоймир, Ленко и Йерикка:
А ловчие сети калечат волчат,
Их суки ручные вскормят средь щенят.
И будет хозяин под стук тумаков
Смеяться, что нету Перуна Волков!
Пусть лают собаки, таков их удел.
Восстаньте волками, кто весел и смел!
Кто верит в удачу и лютую смерть.
Кому бы хотелось в бою умереть!
Учите щенят, есть немало волков
Средь них, не запятнанных скверной оков.
Вдохнут они волю и примут наш вой,
Как клич, как девиз на охоту и в бой!..

Это была первая песня с рифмой, которую Олег тут слышал. И звучала она, как дерзкий вызов тому, что происходит в Мире. Не было в ней безнадежной, суровой готовности ТОЛЬКО умереть, чего можно было ожидать. Олег почувствовал, как напрягаются мускулы, а руки сжимаются в кулаки…
Покорная вера – в собачьих богах!
Ошейник Исуса – их слабость и страх!
Но вольные звери не знают преград,
Поймут волкодавов тупой маскарад!
Поймут и оскалят кинжалы-клыки!
Пощады не будет всем вам, выжлоки!
И вольные ветры завоют в лесах,
И знамя для волка – свобода, не страх!

– Почему песня о волках? – спросил Олег. – Ведь вы – племя Рыси?
– Волк – зверь Перуна, – сурово ответил Гоймир. – Зверь войны. И не надо больше спрашивать…

 

* * *

 

Бесшумно ступая по моховой подушке, коньки выбрались на поляну, посреди которой высился тот самый камень – словно памятник Ломку. Тут ничего не изменилось. Все так же лежали трупы хангаров, да задувал холодный ветер между сосен.
– Вяжите носилки к лошадям, – приказал Гоймир, спешиваясь первым.
– Помоги, – обратился Гостимир к Йерикке, и они вдвоем начали особым образом пристегивать носилки к конской сбруе. Гоймир, чуть пригнувшись, водил стволом ППШ, шаря взглядом между деревьев, по камням и зарослям папоротника ниже на склоне.
– Нету там никого, – слегка насмешливо бросил Ленко, перекидывая ногу через седло и съезжая наземь, – довольно в бабки играться.
– Для многих последними стали такие слова, – через плечо заметил Йерикка. – И многие из тех многих были воинами не чета нам.
Олег тоже спешился, машинально закинул повод за сучок, потрепал коня по жесткой долгой гриве. Расстегнул кобуру. С одним револьвером в окружении славян, особенно Йерикки с пулеметом и Гоймира с ППШ, он чувствовал себя каким-то голым. Тем более что…
– Уж больно тихо тут, – сказал вдруг Гоймир раньше, чем Олег додумал свою мысль. – Вольг, Ленко, пошли тело подберем, да и поедем отсюда.
Они втроем двинулись к камню. Ленко шел чуть впереди. Гоймир – сбоку Олега.
С камня взлетела сорока. Уже видно стало, что убитый лежит на животе и что его обыскали. Иного трудно было ожидать… Мох, покрывавший камни почти повсеместно, ощутимо пружинил под ногой. Олег всматривался вниз – туда, откуда доносился еле слышный шум речки. Взгляд мальчишки скользил по камням, тут и там поднимавшимся надо мхом и папоротником. Их бурые и серые бока пятнали лишайники…
И на одном из камней лишайник был содран.
Содран так, словно на него в спешке наступили… и обнажившийся камень был все еще влажным, непросохшим. В сухом, холодном воздухе, в солнечный день, в сосновом лесу камень высох бы минут за пять.
Кто-то пробежал тут не больше пяти минут назад.
Олегу стало жарко. Но он ничего не успел сказать – Йерикка сверху вдруг закричал:
– За-са-да-а-а!!! – и ударил вниз очередью из «Дегтярева» прямо через голову Олега. Услышав свист пуль, тот бухнулся на живот раньше, чем до него дошел смысл крика. Прямо перед Олегом подпрыгивал на месте и крутился, словно танцевал рэп, Ленко, а потом – упал и скатился чуть вниз, уперся в камни спиной, застыл. Гоймир прыгнул вперед и в сторону, за похожий на мяч для регби валун. Йерикка продолжал стрелять, и Олег увидел, как бежит, прыгая с камня на камень, Гостимир – а потом ныряет в папоротник, словно в воду…
Потом взгляд Олега упал вниз.
Там, среди сосен и камней, передвигались от укрытия к укрытию люди в мешковатой серо-зеленой форме. Не хангары. Они перебегали и стреляли из длинных винтовок короткими очередями.
Сюда стреляли. Вот один из них как-то странно завалился в папоротник и уже не встал… другого, спрятавшегося было за дерево, словно удар передком автомобиля швырнул вниз по склону…
Что-то с коротким хлопком разорвалось среди камней позади. Рядом на живот рухнул Йерикка, с хрипом завозился, подтягивая за ремень пулемет; спина у пего заплывала кровью сквозь плащ. Только теперь до Олега дошло, что он находится в центре самого настоящего боя.
Почти инстинктивно, движимый страхом за свою незащищенность, Олег оттолкнулся и перекатился по склону вниз, к Ленко. Тот был прострелен пулями в десятке мест, не меньше, но Олег не заметил этого, как не заметил и того, что перепачкал кровью ладони, схватившись за самострел, – к счастью, свободный, ни за что не зацепившийся…
– Горцы, суки! – закричали снизу, и Олег вздрогнул – столько было в этих словах злобы и до такой степени неожиданно оказалось услышать их на русском… на славянском языке. – Сдохнете сейчас, выродки вонючие! Сдохнете!
– Сам ты выродок, подстилка хангарская, выползок данванский! – зло крикнул Гоймир. Он стрелял, лежа за камнем, выставив ствол ППШ, наугад, и ветер сносил облачка быстро рассеивающегося призрачного дыма. Пули щелкали по его укрытию, высунуться Гоймир не мог.
Забинтованными руками действовать было нелегко, но все-таки вполне возможно. Олег сдернул крышку с тула на поясе Ленко, выгреб наружу короткие, без оперений стрелы. Он не хотел пускать в ход наган, боясь совсем растратить патроны.
Ленко смотрел на него – совершенно спокойными, живыми глазами. Но изо рта и ноздрей мальчика вытекали струйки темной, уже начавшей сворачиваться крови…
Олег положил самострел на поясницу убитого – для упора. Абсолютное хладнокровие, подобное тому, посетившему его утром в поле, поселилось и сейчас в каждой клеточке тела…
…Человек, учивший его фехтованию, этим не ограничивался. Он много раз водил мальчишек в походы и устраивал с ними военные игры. Во время таких игр своих подчиненных тренер терроризировал беспощадно – физически и морально. Ему ничего не стоило проехаться специально срезанной палкой по спине, если она в строю казалась недостаточно прямой, пнуть ботинком на сантиметр выше, чем надо, в поднятый при переползании зад, довести четырнадцатилетнего парня до слез едкими и громогласными публичными насмешками… Жалобы на «тяжело» или «не могу» он игнорировал. «Не хочу» же не признавал вообще – на «не хочу» ответом было «у нас все добровольно – вон из клуба и из секции!»
Но одно было совершенно точно. Олег научился у этого грубого и временами беспощадного человека едва ли не большему, чем у отца.
Противник обладал подавляющим огневым превосходством. На два «огненных боя» и два самострела у него имелось не меньше полудюжины стволов. И ручные гранаты. «Спокойно, Олег, спокойно», – прошептал мальчишка сам себе, всматриваясь до боли в заросли папоротника. В желобе самострела лежал не болт, а срезень – с широким, заточенным до остроты бритвы лезвием-полумесяцем. Светлокожее лицо под низко надвинутым капюшоном поднялось от корней сосны.
– Спасибо, Игорь Степанович, – процедил Олег, нажимая удобный, почти винтовочный спуск. Он привычно изготовился к отдаче, но ее не было, как не было и выстрела. Просто лицо врага вдруг залилось волной крови – срезень ударил в глаз. Олег перекатился, дернул рычаг затвора, поспешно вложил вторую стрелу – бронебойную, с настоящим граненым ножом вместо наконечника… Снова мелькнуло в перебежке серо-зеленое пятно. Выстрел! Рослый враг выронил винтовку, обеими руками схватился за бок, скрючился и неверным шагом отступил за ствол сосны. Олег сделал кувырок в сторону, увидел, как от дерева, за которым он только что прятался, полетела светлая, нарядная щепа. Вот такого в пейнтбольных баталиях не было.
Еще одна граната разорвалась выше по склону. Пластаясь у самого основания камня, Олег осторожно высунулся – и увидел, как на фотографии в журнале, ствол ручного пулемета метрах в пятнадцати от себя, не больше – и злой, короткий выхлест пульсирующего пламени на стволе.
– Гранату! Кто-нибудь! – завопил Олег, кляня себя за то, что не посмотрел, есть ли на поясе Ленко гранаты. Хотя бы одна! Как бы она сейчас пригодилась!
– Держи! – резко крикнул Гоймир, поняв, зачем «горожанину» граната. Рубчатая Ф-1, старая добрая «лимонка», упала в ловко подставленную ладонь. Около бока, слева, корень расщепился, показав розоватую мякоть сосны, тут же потекшую смолой… Боевая граната – впервые в жизни. Кажется, она очень мощная. Олег рванул кольцо – оно не выдернулось. Внезапно заспешив, он разогнул торчащие с другой стороны запала усики, дернул снова и, задержав на секунду в ладони компактную, уже успевшую нагреться его теплом смерть, метнул ее, как мяч в игре, безжалостно-пластичным движением хорошего спортсмена.
Треск, грохот, щелчки по камням. Ствол пулемета резко дернулся вверх и пропал, съехал куда-то.
Еще кто-то в мешковатой одежде покатился вниз, сминая папоротник и пытаясь выдрать из горла стрелу Гостимира. Что-то туго щелкнуло о камень возле головы Олега, ударило в плечо. Он посмотрел – рядом лежала граната, чужая, идеально круглая. Быстрым спокойным движением, без мыслей, Олег оттолкнул ее в расщелину меж камней. Там она взорвалась – почти тут же.
Двое в чужой форме словно из-под земли выросли – глаза бешеные под капюшонами, винтовки за плечами, в руках – длинные широкие тесаки с зазубренным обухом. С губ Олега сорвалось матерное ругательство, он рванул рычаг самострела… Сбоку живым клубком выкатился Гоймир, вскочил, с размаху врубил изогнутый нож в бок одному, с криком «Рысь!» рубанул наискось мечом по ключице второго, и тот повалился на осевшего первого, обливаясь кровью. Олег выпустил стрелу в третьего – поднявшись на колени из папоротника, тот целился в спину Гоймиру из винтовки.
И СТАЛО ОЧЕНЬ ТИХО.
Очень-очень. Олег осматривался, вжавшись плечом в камень и держа наготове вновь заряженный самострел. Гоймир, осторожно ступая, шел к нему, держа в обеих руках окровавленные клинки. Гостимир, зажав плащом левое плечо, подходил к Йерикке, лежащему за пулеметом – голова на прикладе, в кулаках торчит папоротник.
– Всех кончили, – сказал Гоймир, подходя к одному из убитых. – Предатели, переветчики! – процедил он сквозь зубы и повернулся к Олегу. С легким удивлением посмотрел на него, словно впервые увидел. – А ты боец, Вольг. Без тебя прибрала бы нас Белая Девка… Это и называют – пошли по шерсть, а вернулись стрижены… кр-ровь Чернобогова! – Он коротко, зло рассмеялся и неясно было, кого имел в виду.
Олег, не снимая самострела с руки, поднялся в рост и тоже подошел посмотреть на убитых. Не сказать, чтобы ему этого очень хотелось, но что-то упрямо тянуло его к трупам, каменно-неподвижно лежавшим в кустарнике и уже очень мало похожим на людей. Смерть забрала у них это сходство – теперь они, скорей, напоминали валуны, каких вокруг много.
«Вот я и поучаствовал в настоящем бою, – подумал Олег, скользя по трупам взглядом. – Скольких же я убил? Троих – на лугу утром. И четверых здесь. Или больше? Я фигею. Почему я ничего не чувствую?» В самом деле, он не испытывал желания жадно вглядываться (как в книжках) в лица убитых им, но не ощущал и какого-либо чувства вообще. В бою было хладнокровие – даже без азарта. А сейчас – равнодушие.
Его хотели убить.
Убил он. Все.
– Ленко убит, – сказал Гоймир. – Как решето. А что Йерикка?
Тот ответил сам:
– Два осколка в спину. Так, пустяк, эти штучки даже плащ добротный не пробивают.
Но, кажется, все было не так красиво, как он говорил. Лицо Йерикки и в самом деле было спокойно, как вода в тихой заводи, он сидел, словно просто решил отдохнуть, привалясь затылком к стволу сосны, – вот только дышал очень осторожно. Белые полоски мягких льняных бинтов охватывали ему грудь. Гостимир, сидя рядом, бинтовал себе плечо.
Тем временем Гоймир с абсолютным хладнокровием подошел к одному из убитых. Сказал:
– Чтоб тебе не вернуться! – и, примерившись, точным, сильным движением отсек трупу голову. Ударом ноги откатил ее в сторону. Перешел ко второму…
– Мамочки… – Олег отвернулся и, согнувшись, уперся ладонями в колени, пережидая резкий и болезненный позыв на рвоту. За его спиной Гостимир возмутился:
– Смотри, куда катишь!
Олег открыл рот, но пустой желудок ничего кроме струйки зеленоватой желчи из себя не выдавил. Спазм отозвался резью во внутренностях. Вот тебе и равнодушие…
– Вольг, помоги, – окликнул его Гоймир.
Не поворачиваясь, Олег сердито ответил:
– Знаешь, не тянет меня на это смотреть.
– На это? – Гоймир, кажется, усмехнулся. – Война такова.
– Рубить головы Покойникам? – Олег распрямился, сплюнул, жалея, что нечем сполоснуть рот. – Ничего себе война…
– Знаешь пословицу: «Подсел к чужому очагу – ешь, как все!»? – спросил Гоймир.
Гостимир поддержал:
– Попади к ним кто наш…
– Ладно, – откликнулся Олег. – Это ваши дела, не мои.
По-прежнему не глядя на то, чем занимается Гоймир, Олег подошел к Ленко. То ли при падении, то ли при повороте уже мертвого тела меч убитого парня – с рукоятью, увенчанной искусно выкованной из меди головой рыси – на треть выскользнул из ножен. На сером, без полировки, лезвии играл ставший сумрачным солнечный свет, словно бы сплетались стебли трав, образовывавшие что-то, очень похожее на фигуру человека, стоящего с прижатыми к бокам руками… Олег сморгнул – человеческая фигура растворилась среди стеблей невиданных трав…
Мальчик нагнулся, чтобы задвинуть клинок обратно в ножны. Но его остановил тревожный оклик Гоймира:
– Нет! Не трогай!
Олег удивленно оглянулся. Странно, но все трое горцев смотрели на него – внимательно и непонятно, с какой-то тревогой… или ожиданием?
– Почему? – непонимающе спросил Олег. – Я только хотел поправить меч.
Горцы переглянулись. Гоймир чуточку пожал плечами:
– Добро. Пускай…
А Йерикка пояснил серьезно и значительно:
– Видишь ли, Вольг… Тот, кто берет оружие убитого в руки, может оставить его себе… а может и не оставлять. Но независимо от того, что он решит, он становится местьником. Он ОБЯЗАН отнести оружие в род убитого и поклясться отомстить. Именем Перуна Сварожича, Карны и своей Доли. А ведь ты скоро уедешь. А у Ленко мать, дед с бабкой, младший брат и две сестры…
– Я принесу его оружие в род, – вызвался Гостимир и уже встал, шагнул вперед… но Олег остановил его:
– Подожди, – и повернулся к убитому.
Что он знал об этом парне? Ничего. Какое ему было до него дело? Никакого. Он тут гость – Йерикка прав на все сто. И он сам сказал – это их дела. Не его. Если он сейчас возьмет оружие – он свяжет себя дикарским обычаем с людьми, которых не знает. До которых ему нет дела. Не может быть дела.
Олег вспомнил дом. Отца, маму, свою новую комнату. Вадима, многочисленных приятелей. И еще. Виселицы вдоль заброшенного железнодорожного полотна. Немого, который полз по садовой дорожке. ЗАПАХ хангара, лапавшего Бранку…
– Мой дед, – отрывисто сказал он. – Он был местьником?
– Да, – откликнулся Гостимир. – Не надо, Вольг, тебе будет жаль потом.
Падающий Ленко. Разорванный плащ на спине Йерикки. Крик: «Горцы, суки! Сдохнете!»
Сладкий ужас, от которого на глаза навернулись слезы, заполнил все существо Олега. Он еще раз посмотрел в спокойное лицо Ленко. И, наклонившись, отстегнул пояс с мечом и ножом – широкий, из толстой кожи, с серебряной пряжкой в виде восьмиконечной звезды-перуники. Выпрямился. Поглядел вокруг с легким вызовом:
– До зимы далеко. Я что-то сделал не так? Скажите.
Йерикка смотрел явно одобрительно. Гостимир покачал головой. Гоймир вздохнул:
– Ты не ведаешь, что сделал, Волы. Но теперь уж прошло время поправлять что…
– Я и не собираюсь ничего поправлять, – упрямо сказал Олег, застегивая на себе пояс. Ленко в самом деле был плотнее – пришлось перетянуть пряжку, чтобы пояс не болтался на бедрах. Меч и нож оттянули его непривычной сумрачной тяжестью – словно присматривались к новому хозяину и еще не решили, принять ли его, признать ли…

 

* * *

 

Дома – Олегу пришло в голову определение «пятистенки», хотя он и не знал, что оно означает и пятистенки ли эти дома – стояли без заборов, открыто, среди яблонь, шиповника и еще каких-то кустов, мальчику неизвестных. Все они образовывали одну длинную улицу, тянувшуюся прямиком через укрытую в скалах долину. За домами покровительственно раскидывали свои кроны могучие дубы. Очевидно, когда-то всю эту укромную, закрытую от ветров скалами землю занимала небольшая дубрава. Потом пришли люди. Построили у входа в долину крепость. Стали ставить дома, сажать яблони, ухаживать за ними в морозы… Но и дубов не свели больше, чем нужно – Рысье Логово лежало в их окружении, как под надежной стражей. Красивое, тихое место… Дома – от конька до завалинки – покрывала искусно сделанная резьба, в которой узнавал Олег все те же мотивы, что и на головных повязках, на одежде людей племени… И в каждом дворе – даже символически не обозначенном – стоял резной столб. Женщина в рогатом головном уборе обеими руками прижимала к животу разделенный на четыре части ромб.
Лада. Богиня порядка, чистоты, гармонии. Так объяснил Олегу шепотом Йерикка. Он же сказал, что эта часть Рысьего Логова называется Город – как огороженная скалами и крепостью у прорубленной в тех скалах дороги.
Олег плохо слушал эти объяснения. Чувство, владевшее им, нельзя было назвать страхом. Он словно бы все глубже погружался в странный тревожный сон – с каждым часом все больше и больше увязал в делах этого мира, подчиняясь его холодному очарованию и совершая поступки, на которые раньше просто не был способен. Как знать, не испытал ли что-то подобное его дед, оказавшись здесь впервые? Может быть. Его сейчас этот вопрос не очень волновал.
Город был тих, но не пустынен. Люди стояли возле каждой низкой двери – молча, глядя на приближающихся по пыльной дороге мальчиков. Олег шел первым, неся на руках перед грудью пояс Ленко. За его плечами мерно, в ногу, шагали Гоймир и Гостимир; Йерикка пойти не мог, остался с краю Города.
И едва они проходили мимо какого-то дома, как люди, стоявшие там, начинали петь за их спинами. Родившись около крайнего, песня усиливалась и росла с каждым десятком шагов. Она была без слов – люди пели, не разжимая губ, печально и сурово повторяя один и тот же пронзительный мотив, при котором можно было думать о единственной вещи.
О Смерти.
Громче. Громче. Громче. Лица обоих горских мальчишек – Олег видел их боковым зрением – были отрешенны и суровы, глаза устремлены вдаль, где они видели… что? Как их друзья вот так же идут к их домам и несут на вытянутых руках черное горе, а безликая женская фигура шагает в ногу с ними – видимая для тех, кто МОЖЕТ видеть?
Олег не знал, сколько они прошли. Он не считал ни шагов, ни домов. И почти не способен был думать. Пояс оттягивал ему руки, словно он нес человеческое тело. По дороге домой кривящийся от боли Йерикка объяснил землянину весь смысл совершенного им, Олегом – и теперь этот разговор занимал все воображение мальчишки.
Меч и камас – так правильно назывался нож, похожий на кукри, – это часть воина. Когда Карна обрезает нить, питающую человека идущей из Божьего мира, из вир-рая, Огниной, жизненной силой, в страхе и тоске кричит Желя, водительница человеческой души. Некоторые слышат этот крик и могут сказать – я скоро умру. Другие не слышат… но это и не важно. А важно то, что принимающий оружие убитого – принимает его часть. Сливает ее с собой – и САМ становится ЧАСТЬЮ ТОГО, КОГО БОЛЬШЕ НЕТ НА ЗЕМЛЕ, В МИРЕ. Морана-Смерть чует эту оставшуюся в мире живых частичку. Морана-Смерть посылает Map, своих прислужниц – забрать то, что должно быть воссоединено с умершим. Тот, кто взял оружие товарища, облегчает ему возвращение из виррая в Мир – в облике внука, правнука, племянника; любого из родичей. Но на себя навлекает великую опасность. Мары слепы в мире живых. Они не могут отличить слившуюся с живым часть погибшего – и самого живого, нового носителя оружия. И, если находят то, что ищут, – стараются забрать все сразу. И не всякий может им противостоять, потому что сила Map велика…
Сам того не зная, в глазах горцев Олег уже совершил ПОСТУПОК – он СТАЛ ЧАСТЬЮ МЕРТВОГО, облегчив и приблизив для Ленко ВОЗВРАЩЕНИЕ, сохранив на земле, в Мире, живую его частичку. Когда Йерикка объяснил все это, Олег, внутренне поежившись от неприятного ощущеньица, спросил, верит ли в это сам Йерикка?
И тот сказал только: «ДА».
А песня без слов, казалось, пульсирует, заняв собой все пространство долины.
– Здесь, – еле слышно сказал за плечом Олега Гоймир.
Как автомат, Олег повернул.
Дорожка к ЭТОМУ дому была обложена по краям гранитными плитками и усыпана песком. На этой дорожке, рядом с фигурой Лады, стояли красивая статная женщина, седая пара – старый воин и сухонькая старушка, его спутница жизни, и дети: мальчик лет десяти, поразительно похожий на Ленко, а с ним – две девушки на три-четыре года старше, похожие на мать.
– Мы принесли горе в твой дом, Миловида Справна. – Гоймир поклонился женщине в пояс.
Женщина, очевидно, поняла это давно – еще когда они вошли в Город. Но надеялась на чудо – надеялась с неистовой верой матери, которая, бывает, отталкивает смерть… А вот не оттолкнула. Олег заметил, как подались друг к другу и без того тесно стоящие люди – будто сплотились перед бедой.
Женщина вскинула голову решительно и гордо:
– Где сын мой Ленко? – послышался ее голос.
– Он ушел, чтобы погостить у отца и родни и вернуться, когда отпустят, – тихо ответил Гоймир. – Перун Сварожич нальет ему полную чашу меда и подаст руками своей дочери…
Женщина покачнулась. Мальчик, брат Ленко, подался к ней с решительным бледным лицом, но мать отстранила его:
– Скажи по правде, Гоймир Лискович, ответь по чести – не опозорил ли мой сын имени Рыси и достойного рода своего?
– Ленко погиб в бою, – откликнулся Гоймир. – Радуга не обломится под ним. Лед Кащеев его не дождется, Миловида Справна, мать воина…
– Кто принес нам его пояс? – подал голос старик, и глаза его блеснули под седыми бровями. Он смотрел мимо Олега. – Ты, Гоймир Лискович?
– Я, – со звенящей в голове пустотой Олег шагнул вперед. – Я принес тебе пояс твоего внука. И я оставлю его себе.
И Олег нарочито медленно застегнул пояс у себя на бедрах.
Глаза старика пронзили мальчика насквозь почти злобным взглядом.
– Тебя я не знаю, не ведаю, кто ты, не видел до сей поры. Назовись.
– Олег Марычев, – ответил Олег. – Я издалека, но я буду сражаться за ваш род, ваше племя, как за свои.
«Кто это сказал?! Я это сказал?! I'm crazy совсем, кажется. Тут, наверное, воздух такой».
Старик еще несколько мгновений изучал Олега – словно вещь ощупывал глазами. Потом седая голова наклонилась:
– Добро. Так будет.
– Мать, – неожиданно сурово произнес младший, беря женщину за руку, и это не прозвучало смешно. – Я тоже буду мстить за брата. Подрасту лишь немного – и будет им горе, как оружие возьму. Я столько их убью, сколь смогу, сколь поможет убить Дажьбог Сварожич…
– Ты, рысенок? – спросил старик. И, неожиданно легко шагнув вперед, повернул к себе младшего внука, взяв его жестким хватом за волосы. Заглянул ему в глаза: – Ты будешь местьник тоже?
Мальчишка не вздрогнул:
– Я, дед, – решительно сказал он.
И старик разжал пальцы.
– Добро. И так пускай тож будет.
Тем временем Миловида, повернувшись к Олегу, неспешно и глубоко ему поклонилась, а затем заговорила:
– Войди и ты в наш дом, Вольг Марыч.
Она сказала так, а Олег, услышав свою фамилию в здешнем произношении, сообразил только теперь, что она созвучна с «марами» и вновь ощутил неприятный холодок по коже.
– Будь в наш род, сядь к нашему Огню, местьник за моего сына. И не услышишь ни от кого слова «чужой». Так я говорю про то, в чем слово женщины – закон богов. Будь добр и благо тебе…

 

* * *

 

Нет, Олег не остался жить в доме, к которому пришел тем вечером.
Он очень боялся обидеть людей, искренне предложивших ему… вот в том-то и дело, что не гостеприимство, а возможность стать членом их семьи! И эта возможность была для Олега до такой степени странна и в новинку, что его охватило внезапное смущение. Путаясь и мямля довольно беспомощно, он попытался объяснить, что не хочет никого стеснять, что… ну и так далее. На лицах родичей Ленко отразилось искреннее недоумение, но что хуже всего – такое же недоумение охватило и Гоймира с Гостимиром. Неизвестно, как бы Олег выпутывался из всего этого, но появился Йерикка. Он увидел, что церемония окончена, третий сопровождающий больше не лишний – и поспешил на помощь. От лица Олега, застывшего с глуповато-благодарным видом, Йерикка воздал хвалу за гостеприимство, поклонился за доброту и мягко пояснил, что у Олега на родине осталась семья. Он непременно вернется к ней и не хочет, чтобы расставание – когда к нему привыкнут – больно ударило по родичам, так хорошо с ним, Олегом, обошедшимся.
Если честно, Олег сам о семье думал в этой ситуации очень мало, но объяснение Йерикки всех удовлетворило. Пользуясь всеми правами приемного в род, мальчик оказался ничем не связан и поселился на постоялом дворе.
Как ни странно, но в Рысьем Логове был и такой – единственное строение в два этажа, если не считать крепостной башни. Содержала его – и это тоже было странно – женщина, беженка с юга, энергичная старушка, жившая среди Рысей уже лет пятьдесят и намеревавшаяся прожить еще столько же. С Олега или его рода брать плату она отказалась. Кстати, Олег удивлялся, зачем тут нужен постоялый двор, пока не понял, что в племени постоянно живут чужие, приезжающие по делам, – заведение Славны никогда не пустовало. А Олег оказался обладателем апартаментов из одной – но большой! – комнаты, выходившей застекленным (!) окном на дубы, окружавшие Город. А за ними можно было видеть скалы – природную крепость Рысьего Логова.
Ничего более странного, чем окружающая его жизнь, Олег никогда не видел – что, впрочем, понятно. Будучи от природы мальчиком наблюдательным, он с интересом вглядывался в то, как живет племя, пытаясь найти знакомые по книгам черты – так разглядывают лицо полузнакомого человека, узнавая и не узнавая. Он плохо помнил, как жили древние славяне – исторические, в смысле. Сперва Олегу показалось, что вокруг него – мир из великолепного сериала о Волкодаве, который он залпом проглотил совсем недавно. Но узнавание оказалось… не то чтобы ложным. Неполным. Если этот мир и был на что-то похож, так это только на самого себя.
Племя Рыси насчитывало около двух тысяч человек – Олег не расспрашивал, определив на глазок (и почти не ошибся) – и переживало не лучшие времена (это, кстати, было понятно сразу). Оно делилось на роды – но это были не многочисленные классические роды по 20–30 человек, а просто большие – 8-10 членов, редко – больше – семьи, жившие в отдельных домах. Определить их, как «древних славян» мешало то обстоятельство, что Олег то и дело испытывал уже знакомое раздвоение. Его новые родственники временами вели себя так, что возникало полное ощущение современности происходящего – современности для Олега. И вдруг те же люди молниеносно преображались – оставалось лишь головой потрясти и гадать, какой это век, восьмой или шестой. Они отрубали головы убитым врагам и мерили температуру в градусах по Цельсию, глядя на термометр, одиноко висящий в крепостном дворе. Мальчишки учились в настоящей школе, где был компьютерный класс, гоняли по улице мяч – и могли с серьезно-торжественным видом перечислять своих предков, пока хватит терпения у собеседника Они знали, что такое ПЗРК «Игла» – и нерушимо верили в святость воинского дела и справедливость богов.
И при всем при том – это было САМЫМ странным! – они не выглядели смешными, какими часто выглядят дикари, получившие в пользование дюжину благ цивилизации.
Окружавшие Олега люди не имели ничего общего с «туземцами», слепо поклоняющимися любым из этих благ и легко перенимающими самые простые – и самые опасные – их приметы: внешние. Но не было в них ничего и от тупого дикарского фанатизма (часто трактуемого как «свободолюбие» или «своеобразие») с его нежеланием перенимать что-то вообще, чего не было у предков. Каким-то странным образом эти красивые, спокойные русоволосые люди сумели «отделить зерна от плевел». И чего они не принимали на самом деле – так это САМУ цивилизацию, созданную где-то на юге пришельцами со звезды Невзгляд – данванами. Именно поэтому горцы были ОБРЕЧЕНЫ. Данванам они не подходили в соседи – и не желали становиться их рабами. Жить в обществе, спокойно готовящемся к смерти, – странное ощущение.
К счастью, возраст делал Олега максималистом. Он не терзался поисками истины, приняв жизнь такой, какой она была вокруг него. И не пытался понять, в чем причины конфликта. С него хватило, что люди, ему лично симпатичные, оказались по ЭТУ сторону баррикады – начиная с деда и кончая Йериккой и Бранкой.
Которую он, кстати, ни разу не видел за те четыре дня, что провел под гостеприимным кровом Славны.
Да и вообще – он мало кого видел. Жизнь, если можно так сказать, текла мимо, и первоначальная приподнятость духа, толкавшая его на необдуманные поступки, сменилась самым противным, что только может настичь человека – тоской. Это была тоска по дому, смешанная с неожиданно пришедшим пониманием печального факта – он тут чужой. При всем к нему хорошем отношении, гостеприимстве, готовности помочь – чужой.
И, похоже, предстоит ему сидеть до зимы в этой комнате на втором этаже постоялого двора – с револьвером и мечом, который он неизвестно зачем взял с убитого…
…Олег проснулся с мокрыми щеками. В окно ломилась красноватая луна – кстати, пошедшая на убыль с тех пор, как он ее первый раз видел. Убывало Око Ночи сверху, а не сбоку, как привычная земная его сестричка.
В комнате пахло вереском – им был набит тюфяк, на котором Олег лежал. Запах был приятным, успокаивающим. Мальчишка судорожно вздохнул и сел на широкой лавке, которыми тут пользовались, как кроватями. На лестнице еле слышно шаркали шаги, и Олег знал, что это домовой – самый настоящий, не слишком разумная, но полезная тварь, которых тут содержали так же естественно, как собак. Первый раз столкнувшись с ним на лестнице, Олег испугался до оцепенения. Потом привык. Домовой был ночным существом и за ночь успевал провернуть массу черной работы.
Сон, вот что его разбудило. И вот почему он плакал. Во сне человек не отвечает за себя… Олег потер виски. Сон вспомнился отчетливо и тяжело – отец и мать стояли в дверях дома совершенно седые, с помертвелыми лицами, он кричал, пытаясь подбежать к ним, но каждый раз почему-то оказывался в стороне, словно скользя по ограждавшей их прозрачной стенке…
Болела голова. Она иногда болела и дома – тогда Олег пил темпалгин. Тут темпалгина нет. Тут ничего нет. А если завтра начнется аппендицит? Загибаться от перитонита? Мальчишка внезапно почувствовал, что ненавидит этот мир, как зверь, наверное, ненавидит клетку, из которой не может выбраться – не тех, кто его посадил внутрь, а именно клетку: прутья, запах, дно…
Доски пола были теплыми – нагревались снизу, где в кухне всегда горел открытый огонь. Олег подошел к окну, навалился животом на подоконник, ткнулся носом в стекло.
Звезды над Миром были обычными – яркими и многочисленными. Олег отыскал перекошенную расстоянием Большую Медведицу, потом – Полярную. Не найти таких примет, чтобы добраться по ним домой… Вроде и среди людей – а один, и от этого одиночества можно сойти с ума.
Внизу, под окнами, негромко засмеялись, мелькнули две тени. Олег отвернулся от окна. Им до него нет дела. Племя жило одной семьей – можно было ночью явиться в чужой дом (двери-то не запираются!) и начать хозяйничать на кухне у печи. Можно незваным приходить на праздники и самому никого не звать – придут и так. Можно здороваться на улице со всеми подряд, не опасаясь нарваться на недружелюбный взгляд…
А живется им тяжело – это Олег понимал. Здешняя земля плохо родила хлеб, разве что ячмень, да и то не везде. За зерном ездили на полдень – на юг, в леса, и не раз платили за хлеб кровью. И вообще, тут мало что росло хорошо. Спасали богатая охота и море – суровое, холодное… У племени было восемь боевых шнек и одиннадцать кочей – рыбацких и торговых пузатых, остойчивых кораблей. Только добытчиков не хватало после гибели мужчин.
Ко всему еще – ожидание висело над Вересковой Долиной, ожидание неминуемой беды, которую готовились встретить женщины, старики, дети и ровесники Олега. Тоже дети, взвалившие на себя мужскую работу.
А он сказал несколько красивых слов – и выпал из жизни, как манекен из разбитой витрины.
Ну хорошо. Если завтра придут данваны, хангары, кто еще там – он возьмет наган, самострел, меч, камас, что там еще дадут – и пойдет сражаться. Не надеясь победить – просто потому, что бежать не имеет смысла. А если не придут – ни завтра, ни через месяц? Они-то словом не попрекнут – как же, внук народного героя, друга самого князя!
Говна-пирога, с отвращением подумал Олег, пялясь в полумрак комнаты. Вот на это ты годишься – о приключениях мечтать. И кроме того, не надейся спокойно просидеть в этом закутке до зимы. Еще неделя – и ты со стенами разговаривать начнешь. И спать будешь бояться ложиться. Нет, надо что-то делать. Заставить себя действовать, загрузить чем-нибудь, чтобы поменьше места в голове оставалось для памяти…
Шипя ругательства, он прошелся туда-сюда по комнате, мазнул взглядом по висящему на стене оружию, разозлился еще больше – на себя. Хорошо, так и надо… Снова подошел к окну, нашарил щеколду, настежь распахнул застекленные рамы.
Ночь сразу зазвучала на десятки голосов, среди которых почти не было человеческих. Вздыхал где-то ветер. Стрекотала насекомая мелочь. Таинственно бормотали за кольцом скал пустоши. Огни нигде не горели – Город спал, спало все Рысье Логово…
Нет, не все. Сквозь тоннель в скале было видно, как в нижнем ярусе башни, в крепости, светятся два окошка-бойницы. Там находилась школа – это Олег знал. Несколько секунд он смотрел на эти огоньки.
Потом – потянулся за своей ковбойкой.

 

Назад: ИНТЕРЛЮДИЯ «АНТИПСАЛОМ»
Дальше: ИНТЕРЛЮДИЯ «БАЛЛАДА О НЕНАВИСТИ[32]»