ПОЗЫВНОЙ НЕ ОТВЕЧАЕТ

Он пришел в город под вечер, когда ворота уже закрывались.

Стражники-хангары в плоских хвостатых шлемах видели, как он возник из вечернего сумрака шагах в ста от ворот. Они хмуро разглядывали приближающуюся фигуру человека, обмениваясь негромкими замечаниями на своем языке, – кто же под вечер таскается со стороны Великого Леса? Колдуны, бродяги, убийцы… а то и еще кто похуже. С молоком матери хангары впитали убеждение, что лес буквально кишит нечистью. Поэтому они с надеждой посматривали на стоящего ближе к воротам данвана – не прикажет ли он сразу рубить позднего пришельца, пока он не натворил дел в городе, как уже бывало?..

Рослый, широкоплечий человек шагал размеренно и легко, чуть наклонив корпус вперед. Лица еще не было видно в быстро сгущающихся сумерках, но хангары видели серо-зеленый плащ, накинутый поверх зеленой кожаной куртки, стянутой на груди ремнями, такие же зеленые штаны, заправленные в высокие сапоги, подбитые железом и перевитые ремнями накрест. Длинные черные краги доходили почти до локтей. На широком, в два ряда проклепанном медью поясе висели тощий кошелек, дорожная сумка, широкий меч в обтянутых шкурой, длинным белым мехом наружу, ножнах и тяжелый нож-камас. Сочетание оружия и одежды делали позднего путника вдвойне подозрительным, потому что меч и камас могли принадлежать лишь северному горцу-славянину, а кожаная одежда всадника – только анласу, кочевнику из западных степей. И те и другие были давними врагами данванов – так одеться и вооружиться можно было лишь в знак вызова могущественным господам, лично Капитану здешней крепости и последнему наемнику-хангару.

Но данван, стоящий возле ворот, остался неподвижен. Похожий на чудовищную башню из гибкой брони, угловатый, огромный, безликий, он стоял, широко расставив ноги и положив ладони в металлических перчатках на свое страшное оружие, висящее поперек широкой груди. Казалось, ему нет дела ни до наемников, выжидательно посматривающих на него, ни до приближающегося странного путника, ни до города за спиной. Матовый блеск маски шлема был исполнен холодного равнодушия. Способность господ, личной стражи Капитана крепости, то часами сохранять полную неподвижность, то взрываться молниеносным броском пугала хангаров, но в то же время придавала им уверенности в своих силах на чужой, враждебной земле… И теперь они успокоились тоже. Раз господин неподвижен – значит, опасности нет. Опершись на короткие хвостатые копья с широкими наконечниками, предназначенные для ближнего боя, хангары уже с ленивым любопытством следили за чужаком.

Тот подошел совсем близко – так близко, что стал виден цвет его глаз, серых и спокойных. Длинные русые волосы падали на спину и плечи. Такого же цвета усы гордо покоились за ушами, как было принято у славян во всех землях. Темную от ветра, солнца и холодов кожу лица пересекал от правой брови до угла рта шрам, в котором любой из наемников мог легко узнать след хангарской сабли – такой же, как висевшие у них на поясах. Симпатий к пришельцу это не прибавило, а он еще вознамерился пройти через ворота, словно сквозь пустое место! Было от чего остолбенеть, но в последний момент один из стражников преградил лесовику путь своим копьем:

– Пошлина давай, – гортанно прокаркал он с неистребимым хангарским акцентом.

– Пошлину? – глуховато спросил человек на славянском языке, останавливаясь и обращая на стражника слегка отсутствующий взгляд светлых глаз.

Эти глаза всегда раздражали хангара, вот уже пятнадцать лет служившего господам в лесной земле, – равнодушные, невыразительные глаза рыбы, по которым невозможно понять, о чем думает и чего хочет их обладатель.

– Пошлина, – повторил хангар, расправляя грудь и выпятив губу: он был на полголовы ниже пришельца. Двое стражников помоложе засмеялись – не над своим старшим, а над лесным дикарем. Может, он и вообще не знает, что такое пошлина, – думает, что в город, где есть Капитан, можно входить, как в лес, без разрешения и свободно?! Но тот уже достал из кошелька серебряную монету с Летящим Фрегатом и Грифоном Данвэ.

– Возьми, – монета упала в ладонь стражника. Но вместо того, чтобы идти дальше, человек вдруг спросил: – К кому в городе можно наняться на службу, скажи?

– Служба? – переспросил хангар. – Э, что твоя умеет делать?

– Я воин, – так же глуховато, словно оберегая голос, ответил человек. – Могу быть следопытом в лесу. В горах. Могу водить корабли по звездам.

– Ты? – хангар скривился. – Хай!

– Я спрашивал совета, а не насмешки, – без обиды сказал человек.

– Могучий Отважный Всевидящий, Капитан под Грифоном Данвэ, Капитан крепости Виард Хоран, – титуловал хангар Капитана полностью, назвав даже данванское наименование крепости, – не принимает в свои отряды червей, которые только и умеют, что ковыряться в земле. Тут есть лишь место для могучих сынов Белого Верблюда, рожденных в Ханна Гаар.

Эту тираду стражник произнес без акцента – отшлифовал долгим и частым употреблением. Остальные стражники откровенно заржали. Их веселье еще более усилилось, когда ничтожный лесовик проглотил и это оскорбление. Смиренно наклонил голову:

– Я понял… А есть ли у вас в городе рынок рабов?

– Эй, ты где видеть город без рынок рабов?! – насмешливо спросил хангар. Пришелец был глуп и безопасен, даром что с оружием.

– А если видел? – с непонятной насмешкой ответил вопросом лесовик.

– Тогда твоя зарабатывать много денег, да? – Хангар ткнул человека в грудь волосатым пальцем. – Рассказывать об этом чудесном месте и зарабатывать!

– Я смогу зарабатывать деньги у себя дома, рассказывая, каких глупцов держит вместо стражи тот, кто называет себя Капитаном Крепости Трех Дубов.

Хангар на миг застыл, хватая ртом воздух, а потом схватился за рукоятку сабли. Во-первых, проклятый лесовик говорил на языке Ханна Гаар – знал, знал его и заставил ломать язык своей тарабарщиной! Во-вторых, он открыто и нагло исковеркал титул Капитана и осмелился назвать Виард Хоран СТАРЫМ названием!!! Это требовало кары – немедленной и беспощадной – его голова скатится раньше, чем лесовик успеет достать свой неуклюжий меч…

Пальцы хангара словно примерзли к рукояти, украшенной речным жемчугом. Нет, лесовик ничего не сделал, не пошевелился, даже не моргнул. Просто наемник, как на копье, натолкнулся на его взгляд – уже не безразличный и равнодушный, нет! Рука хангара упала вдоль бока. Ему показалось, что сквозь прорези в маске проглянул демон из сказок. Но голос лесовика остался прежним, и говорил он опять на своем языке:

– Вот что. Я не знал, что у вас в городе стражникам отдана монополия на шутки. И если ты хочешь и в дальнейшем шутить без помех – не задерживай меня, достойный сын Белого Верблюда, хорошо?

Неведомым ухищрением голоса он ухитрился превратить родовое прозвище хангара в оскорбление, и стражник понял это… но сейчас он пропустил бы в город хоть самого Храага Огненного – лишь бы больше не встречаться с этим взглядом… И лесовик уже двинулся дальше – но его задержал еще один голос:

– Стоять.

Пятнистая башня данвана двигалась механически и бесшумно. Ростом выше лесовика, шире в плечах и массивней, он подошел вплотную, не обращая внимания на раздавшихся в стороны стражников, – те брызнули от него, словно плотва от щуки.

– Назови имя.

Данван говорил без акцента и без насмешки, но в голосе хангара были человеческие эмоции, по сравнению с монотонно падавшими словами данвана наемник говорил почти приятно…

– Немой, – сразу, хотя и без подобострастия или испуга, ответил лесовик.

– Это имя?

– Какое есть. – Он пожал плечами.

– Откуда идешь? – продолжался бездушный допрос.

– Из Фрайск Тайн.

– Что делал там?

– Служил разведчиком в гарнизоне.

Данван протянул руку, обтянутую гибким металлом:

– Документы.

Так же без промедления, но и без суеты Немой подал карточку, покрытую пластиком. Данван помедлил, задержал ее перед слепой маской и отсалютовал, вскинув прямую ладонь к правой брови:

– Удачи в городе, разведчик. И приятного отпуска, – добавил он, возвращая карточку. – Если тебе и вправду нужен рынок рабов, то он начинает свою работу рано, на центральной площади. Ты ее легко найдешь по указателям. Может быть, один из них, – жест в сторону застывших хангаров, – покажет тебе гостиницу – корчму, как вы говорите?

– Я так никогда не говорил, – равнодушно ответил Немой. – Я хобайн, а не славянин… Лайс свэс хлаутс н'д байра хит.

– О-о! – Голос данвана вдруг изменился, стал моложе и приобрел живые интонации. – У хлиган ват'с хаусйен?! Скейнан!

– Т'экт. – Немой тоже отсалютовал рукой и, больше ни на кого не глядя, вошел в город через ворота, бесшумно и плавно закрывшиеся за его спиной…

…Узкой мощеной улицей Немой шел между двумя рядами высоких домов, чьи окна были закрыты ставнями. В тишине по ровным булыжникам коротко стучали шаги подкованных сапог. Далеко впереди, над крышами домов, вознеслась, словно черный призрак, Цитадель Капитана. Такая же, как и в любом другом городе. Построенная по плану, с пристрелянными подходами, непоколебимая и несокрушимая. Символ власти данванов – ни для кого не секрет, что они специально строят свои крепости вот так, чтобы их было видно из каждого уголка города, чтобы они висели над кварталами и площадями, над крышами и стенами, как судьба, как рок… Это не просто крепость. Это напоминание.

Лайс свэс хлаутс н'д байра хит.

Я знаю свое место и несу жребий.

Немой сплюнул. Каждый раз, когда он говорил на этом языке, ему хотелось потом прополоскать рот родниковой водой.

Было пустынно. Лишь нарушал теперь тишину доносящийся откуда-то спереди голос, возвещавший что-то через равные промежутки времени. Металлический, неживой голос, похожий на голоса, которым данваны говорят на языках своих рабов. Автомат говорит. Наверное, какое-нибудь объявление Капитана.

Он еще раз посмотрел на Цитадель. Площадка для кораблей была пуста. Ни фрегатов, ни даже патрульных вельботов. Все в разгоне. Это и к лучшему.

Что он там твердит?

Впереди, в свете мощных прожекторов, обрисовался вход на площадь. Та самая, на которой днем рынок рабов – или другая? Голос несся оттуда…

– …Так! Эти четверо злоумышленников казнены согласно законам Данвэ за разбой, нападения на слуг Данвэ и злоумышления против граждан Данвэ! Да будет так! Эти четверо злоумышленников…

Немой остановился у выхода на площадь – небольшую (вряд ли это рыночная), залитую иссушающе-мощным дневным светом четырех ламп, наклонно размещенных на четырех мачтах по углам. Идти дальше было опасно. Кроме того, Немой боялся.

Он боялся того, что мог увидеть и что означало провал. Полный провал десятилетий работы.

Четыре человека были посажены на колья, вделанные между булыжниками площади. На тонкие металлические колья – такие, чтобы человек умер не сразу. Колья были в засохшей крови. И булыжник. И люди.

НЕ ТЕ, кого он боялся увидеть.

Немой испытал кощунственное облегчение, когда понял это.

Он не знал никого из умерших на этой площади. Ни могучего сложения мужчину лет тридцати с огненно-рыжей бородой. Ни другого – помладше и пониже ростом. Ни седого старика с обожженными ногами. Ни коротко подстриженного мальчика примерно лет четырнадцати. Отсюда, с края площади, он видел белые лица казненных, запрокинутые вверх, к небу, залитые кровью рты. Видел пыльные, остановившиеся глаза. Видел одинаковые позы, характерные для принявших смерть на колу – руки вытянуты вдоль тела, ноги чуть расставлены и выпрямлены последней судорогой.

Немой пожалел, что уже давно не верит ни в каких богов. Иначе он непременно помолился бы. Трудно верить в богов, живя здесь. Впрочем, Христос принимает всех. И утешение дарует всем. А в обмен забирает одно только – желание бороться ЗДЕСЬ, на этой земле, в этой жизни.

Недаром эту веру так поощряют данваны.

Когда Немой добрался до полуподвала, над дверью которого висела доска с изображением факела и надписью глаголицей: «Ночной огонек», то уже совсем стемнело. Он пригнулся и вошел внутрь по ступенькам, заросшим в углах у стены мохом.

«Ночной огонек» больше напоминал берлогу ведьмака, а то и что почище. Но сейчас тут не было обычного люда – беглых рабов, разных перехожих из леса, нищеты с окраин… Для всей этой публики было еще слишком рано.

Хозяин смерил клиента скучающим взглядом, но все же придал своему разбойничьему лицу максимально приветливое выражение – даже вышел из-за грязного прилавка, на котором удобно отдыхало его брюхо.

– На площади был, – вместо приветствия сказал Немой.

– На той, где четыре трона стоят? – спросил хозяин. – Знаем, видели… Сидеть на тех тронах колко, да только тех, кто на них садится, народ повыше Капитана ставит. Жаль только, что сойти с тех тронов своими ногами никому не пришлось…

– А ты, Чреватый, не меняешься, – тихо бросил Немой.

Лицо хозяина осталось прежним, лишь чуточку сузились зеленоватые глаза, и через секунду он так же негромко спросил:

– Немой? Зато ты поменялся, не узнать… Так это тебя ждут? – Немой наклонил голову. – Тогда пошли, чего стоять-то?

Он неожиданно быстро заспешил за стойку, нырнул, отодвинув серый занавес из некрашеного льна, в низкую дверь. Немой, быстро оглянувшись, скользнул за ним, почти упершись в спину корчмаря – тихо пыхтя, тот с натугой отводил в сторону рожок масляного светильника, вделанный в стену короткого коридорчика. Послышался тихий лязг – и небольшой квадрат стены ушел в темноту, открыв лаз, в который Немой ловко и без промедления юркнул, ухитрившись не звякнуть, не лязгнуть и не зацепиться ничем из своей амуниции. Он услышал, как корчмарь за спиной отпустил рожок – и стало темно.

Несколько секунд он стоял неподвижно, полный неприятного ощущения, что его – слепого – внимательно разглядывают из темноты. Потом негромкий девичий голос произнес:

– Он, все в порядке. – И зажегся свет газового рожка.

В колеблющемся, призрачном свете Немой увидел двух человек, одетых, как горожане – в сероватые просторные рубахи, синие штаны и короткие сапоги с завязками. Девушка лет восемнадцати с переброшенной на грудь великолепной косой держала в правой – уже опущенной, впрочем, руке пистолет, у кряжистого густобородого мужика был наготове самострел. Правда, он тут же опустил свое оружие, в спутанной бороде блеснули крепкие зубы – улыбка.

– Здорово, друг!

Помня об искреннем убеждении Ломка, что объятие без хруста в ребрах не считается, Немой успел подать руку. Ломок немедленно обиделся:

– Что ты мне руки тычешь? Или я не верю тебе, не вижу, что зла в ладони не держишь?! Обидеть не хочешь – так давай обнимемся, да поцелуемся, как заведено…

– Погоди, дядя Ломок, – остановила его девушка, и Немой вдруг понял с изумлением, что это Зоринка. Боги, как переменилась-то за три года! Так выходит, не восемнадцать ей, а шестнадцатый… – Дядя Немой, знаешь, зачем вызывали?

– Догадываюсь, – неохотно ответил Немой. – Ведите давайте.

Запалив от рожка факел, Зоринка пошла впереди. Ломок тащился следом, все бубнил что-то обиженно. Выложенный камнем коридор уводил вниз с еле заметным наклоном.

– Каких людей казнили на площади? – на ходу спросил Немой.

Зоринка передернула плечами под грубой рубахой:

– Не наши, – тихо сказала она. – Стреляли в Капитана. Из самострелов. Глупые…

Немой стиснул зубы. Да, глупые. Он вспомнил, как отлетали от ненавистной брони тяжелые стрелы отца… и как данван подошел почти вплотную и выстрелил.

И он, рожденный в славянской семье, в лесной веске, превратился в хобайна. По крайней мере, так ОНИ думали, не подозревая, что по какому-то странному капризу природы он ЗАПОМНИЛ…

Да, запомнил, хотя больше не помнил ничего из своей прошлой жизни.

Немой стиснул зубы еще сильней и встряхнул головой, выбивая навалившиеся воспоминания. Нет, об этом сейчас нельзя думать.

А в следующий миг стало не до воспоминаний – Немой услышал, как впереди надтреснутый голос повторяет:

– Трук, трук, йа хнесто, йа хнесто… Трук, трук, отфеть хнесто…

– Живой?! – с искренним изумлением выдохнул Немой, даже остановившись.

– Чего ему сделается, – буркнул за спиной Ломок. – Лопатой не прибьешь, нас с тобой переживет…

Но Немой его почти не слушал, потому что они вошли в небольшую комнатку, в которой Немой последний раз был три года назад… и этот же надтреснутый голос тоже звучал здесь, со своим чудным, неистребимым выговором произнося славянские слова.

Тут было совсем светло – горела электрическая лампа. Около установленной на двух сдвинутых вместе столах станции, внутри которой что-то потрескивало и скрежетало, сидел в кресле, обтянутом мягкой кожей, Ялмар Берг, бессменный (и бессмертный, как порой казалось Немому) связист виардхоранских «крамольников». Сухощавый, подтянутый, в черном мундире, на котором во множестве поблескивали непонятные значки, – такой, каким Немой помнил его всегда.

Ялмар Берг появился в городе лет пятьдесят – нет, больше! – назад, когда все еще только начиналось. Рассказывали, что там, откуда он пришел, Ялмар был убийцей и преступником. Но для «крамольников» он оказался настоящим кладом, потому что… потому что дал им связь. Странную, как он сам. Непонятную. Но связь. И надежду.

– Не отвечает? – спросил Немой, сбрасывая плащ.

Ялмар повернул сухое, изрезанное морщинами лицо:

– А, эт-то ты… Пусть Зоринка коворит. Йа попропую снофа… – и, отвернувшись, заговорил в микрофон: – Трук, трук…

– Молчит уже восьмой день, – печально сказала девушка. – Поэтому мы позвали тебя. Надо идти. Помнишь, так уже было, когда он попал в больницу? – Немой кивнул. – Надо хотя бы узнать, что с ним. И где груз…

– Он мог просто умереть, – тихо сказал Немой. И сам ужаснулся своим словам. Если Друг умер… или с ним что-то случилось… тогда они остаются без помощи. Без оружия. Без… Об этом не хотелось думать.

– С чего ему помирать? – недоверчиво спросил Ломок. – Сам же говорил – у них там сила. Как у данванов. Мертвых поднимают!

Пять лет назад серия уколов поставила его на ноги после того, как он получил воспаление легких, провалившись под лед на реке, и с тех пор в нем поселилась твердая уверенность, что помощь они получают на святое дело прямиком из вир-рая, от бога Перуна. Вслух Ломок об этом не говорил, конечно – не горец дикий, горожанин, как-никак! – но легко можно было понять, о чем он НЕ говорит.

– Старость, Ломок, старость, – устало сказал Немой. – Он старый, почти как… – кашлянув, он перебил сам себя.

Но Ялмар насмешливо каркнул:

– Как йа, хотеть сказать?! Этто ферно, старость не попетить. Йа, он мох умирать. Тепе нато итти, Немой. Ты хорошо уметь открыфать канал.

Зоринка уже доставала из сундука у стены одежду. Расстегивая пояс, Немой подумал, что каждый раз боится он этого момента. Каждый раз…

– Хочешь пойти со мной, старик? – задал он уже ставший ритуальным вопрос. До этого его задавал Ялмару Добромир, погибший где-то в лесах – Немой помнил его… Ялмар тоже ответил ритуально:

– Что телать хауптштурмфюрер ЭсЭс ф мир, хде йего зфаний есть рухательстф? Найн! Йа умирать здесь, с мой милий слафянски сфинья…

– Я могу задержаться, – предупредил Немой, критически осматривая каждую вещь, которую Зоринка вынимал из сундука. – Если он и правда… Если его нет, то я попробую найти другую связь.

– Будем верить в лучшее, – твердо сказала девушка.

И никто не услышал, как Ялмар Берг, гауптштурмфюрер СС, негромко сказал по-немецки, отвернувшись к своей странной рации:

– И готовиться к худшему.