* * *

Катерина с ужасом рассматривала себя в зеркало. С загаром она уже свыклась, но вот то, что за время пребывания в лагере она сбросила почти дюжину фунтов…Это… Это почему-то вызывало молчаливое одобрение у «северян», причем как у «северянок» так и у «северян». Пышные формы почему-то считались неприличными, и многие из «северянок» все свободное время изнуряли себя физическими упражнениями. Что за дикость? Хотя…Уже к концу первой недели исчезла одышка, которой всегда заканчивался любой резкий подъем на гору или пробежка. Благотворное влияние воздуха Тавриды? Или все это от оздоровительной гимнастики? К концу второй недели, Катерина спокойно отмахивала по десять-пятнадцать верст с тяжеленным рюкзаком за спиной. Собственно говоря все эти странности и трудности с точки зрения Катерины того стоили – ОН, не смотря на молодость был поумнее и порассудительней многих пожилых людей. И гораздо порядочней. Хотя и беден. Тут кстати тоже загвоздка и загадка – «северяне» при всем их могуществе придерживались весьма странной идеи всеобщего равенства и по большей части были аскетами. Нет, конечно же, они любили выпить и закусить, но… никаких любителей карточной игры и цыган среди них не встречалось. Хотя идея всеобщего равенства не воздвигалась в абсолют. Более того, параллельно с ней существовал абсолютно противоположный лозунг: «от каждого по способностям, каждому по труду».

Но это все… Ведь самое главное – ореол таинственности и загадочности Севера и «северян». Говорят там раньше были сплошные голые скалы среди которых бродили олени, а теперь… Но чтобы увидеть чудеса Севера нужно быть полезной этому Северу – пропускной режим туда был очень строгим и туристов там не любили. А как быть полезной Северу – только связав свою судьбу с одним из его представителей. Расчет? Да. И очень циничный. А что? Что в этом плохого? Она, Катерина, выбирает ЕДИНСТВЕННОГО и на всю жизнь! По-другому ведь нельзя! Да, она наслышана о дворцовых нравах, и у них в девичьей спальне по вечерам рассказывают такие истории… Но … Разве у нее не страстная любовь с НИМ? Все ведь по-настоящему! И еще с Нового Года! Только она, Катерина, не дура! Да, ей хочется безумной страсти. Но абсолютно не хочется такого же безумного финала! Пускай «бедные Лизы», вместе с их Карамзиным, бросаются в омут. Она же хочет создать семью. Чтоб дети были, чтоб у мужа карьера была… Не романтично? Прагматично? А что в этом плохого? Близость с ним приятна. Даже БЕЗУМНО приятна! Так зачем тогда в омут? Что мешает продлить свое счастье до самой гробовой так сказать доски? …

* * *

– Борода, ты радистку Кэт не видел?

Профессор, аж приплясывал от нетерпения. Инструктор третьего отряда медленно качнул головой в знак отрицания, затем, вспомнив, произнёс:

– Слушай… Она после завтрака с Татьяной в горы умотала. Сказала, что видела где-то во время марш-броска алычу, вот Лютикова и захотела себя побаловать.

– У, чертовка!

Парень выругался – им только что сообщили, что неподалёку нашли туриста с перерезанным горлом, раздетого и ободранного до нитки. Слава Богу, не северного, из Империи. Начальник лагеря срочно вызвал всех инструкторов и предупредил, что до поимки злоумышленников все выходы с территории строго запрещаются. Вот он и помчался разыскать Катерину и сообщить ей добрую весть, а заодно договориться о совместном посещении киносеанса – сегодня привезли индийский фильм «Два незнакомца», с Амитабхом Баччаном и Рекхой в главных ролях. Профессор уже прослышал про любовь Волконской к Индии, и думал, что сегодня та оттает при такой новости. А тут – опять облом. Вот же невезуха… Потом вдруг сообразил – девчонки ушли в горы! Алыча ведь росла на берегу быстрой горной речушки километрах в десяти отсюда! Мать моя женщина! И туриста там же нашли… Даже похолодел.

– Слушай… Борода! Скажи начальнику лагеря, что я – за ними! Тот тоже сообразил и изменился в лице.

– Оружие возьми хоть!

– Некогда мне бумажки заполнять! Ты лучше к Палычу ноги в руки, и доложи. А я…

Он провёл рукой по поясу, где по неискоренимой привычке висел в ножнах шкерочный нож.

– Как моя бабка говорит – без верёвочки, да без ножа из дома и через дорогу не переходи! Короче – алыча здесь в одном месте растёт. Как раз – ТАМ. Усёк? Словом, догоняйте!..

Ахмет неторопливо понукал лошадь, медленно тянущую двуколку по узкой, усыпанной камнями тропе, ведущей к укромному местечку. Место знакомое, глухое, проверенное… Там в пещере сидят в ожидании «работы» ещё двое абреков, с которыми он познакомился у мечети. Джигиты приехали в поисках денег, и уже успели сделать одно дело, поймав заблудившегося художника-петербуржца, приехавшего сюда в поисках вдохновения. Тот долго пытался их убедить не убивать его, крича что-то вроде, мол, он сам Малевич, великий и неповторимый, но горцы к таким вещам глухи. Им мазня по бумаге или холсту противна, поскольку Аллах запретил изображать всё живое. Именно поэтому старший из двоих, заросший бородой по самые глаза Али ударом кулака свалил русского на землю, затем задрал ему подбородок и, словно барану, привычным движением перерезал горло. Тело отнесли недалеко и бросили в кустах. Место глухое, кто сюда заглянет? Местные сюда не ездят… От пассажирки, томно откинувшейся на спинку коляски и вытянувшую длинные красивые ноги ничуть не смущаясь жадных взглядов сидящего рядом «проводника», пахло одуряющее прекрасно. Пожалуй, Ахмед не станет сразу продавать её в Турцию. Горцы присмотрят за ней, если попользуются – от той не убудет, и ему не жалко. Между тем северянка расстегнула свою сумочку, вытащила оттуда квадратную пачку, достала сигарету с золотым ободком и непонятной надписью и щёлкнув зажигалкой, выпустила струйку ароматного дыма. «Проводник» страшным усилием воли сдержался, чтобы не столкнуть русскую прочь – мало того, что бесстыжая шлюха, так ещё и курит! Но женщину спасло, что он вовремя заметил толстую пачку, даже на взгляд не меньше нескольких тысяч, северных сиреневых двадцати пяти рублёвых купюр. Вот это куш! Вот это удача! Э, ладно! Он вытерпит. Зато, даже поделившись с братьями, можно год не работать, пить, есть, купить себе жену, пусть днём работает в саду и по дому, а ночью ублажает его, Ахмеда, своим пышным задом. От таких мыслей в штанах стало горячо, и он на мгновение зажмурился. Северянка между тем докурила свою сигарету и лениво бросила её на тропу…

Профессор успел во время, услыхав женский крик издалека. Бросил взгляд с горы вниз и чуть не ахнул, увидев смирно стоящую лошадь с заплетённой разноцветными ленточками гривой, лениво хватающую траву под деревьями. Не обращая внимания на то, что происходило рядом, конь флегматично жевал чуть пожухлую от палящего зноя траву. Возле небольшой дикой мелкой алычи же разворачивалось главное действие: двое горцев в высоких папахах, устрашающе вращая глазами и потрясая кинжалами страшно визжали, нагоняя страх на отчаянно сопротивляющуюся Ахмету «туристку». Татарин же пытался сорвать с той уже разодранный до пупа сарафан, но северянка, не обращая внимания на вывалившиеся молочно-белые груди, ловко отбивалась оказавшейся неожиданно тяжёлой сумочкой. Наконец, кто-то из абреков не выдержал и, зайдя сзади, ухватил туристку за заплетённые в короткую косу волосы и рванул. На этот раз крик был неподдельный, от боли.

– Твою же мать!

Снова выругался Профессор. Этих гадов трое. А где же девчонки?! Впрочем, он мог их обогнать, поскольку рванул напрямик, не став пробираться по удобной, но более длинной дороге. Особенно, если они вышли часа два назад… В четырнадцать лет парень имел уже второй взрослый разряд по биатлону, несмотря на ослабленное зрение, в последнее время, впрочем, внезапно ставшее приходить в норму. Было и ещё кое-что: мало кто знает, что содержание кислорода в воздухе на Кольском полуострове соответствует таковому на высоте трёх с половиной тысяч метров. Поэтому, приезжая в Среднюю полосу мурманчане, особенно те, кто родился и вырос на Севере, без всяких усилий могли позволить себе такие вещи в физическом плане, на какие никогда не оказались бы способными у себя на Родине. Вот и сейчас Профессор, отмахав почти семь километров по горам и ущелью, был на удивление свеж и полон сил*. Чёрт, а тётеньку то того, сейчас… Дальше он не думал. Тело действовало само, исполняя то, чему парня обучали уже почти четыре года, с тех пор как в пятнадцать лет он получил повестку в армию…

Бил жестоко, во всю свою немаленькую силу. Несмотря на природную худощавость, бочку на сто пятьдесят килограмм чистого веса мог спокойно, взяв в охапку, поставить на вторую. А мешок с цементом казался пушинкой после того, как сутки напролёт выкидываешь груз посольно-свежевого траулера. Так что грабителям и убийцам пришлось не сладко. Тот из них, кто ухватил женщину за волосу, после сильного удара мосластым, набитым о доски кулаком, улетел в придорожные камни, сухо треснуло, и он дёрнувшись, затих. Но на этом удача кончилась – остальные двое разбойников схватились за кинжалы. И всё. Их преимущество. У них – длинные лезвия булатной стали. У новоявленного спасителя, ещё совсем мальчишки на вид, всего-навсего короткий, чуть больше пяди, клинок. Правда, руки длинные, но длина кинжала это компенсирует. Так им казалось. Но… Сашка крутил камбалку с десяти лет. А в тринадцать стоял за разделочным столом наравне со взрослыми мужчинами. Его лицо хищно ощерилось:

– В ножички захотели поиграть, ну-ну… Внезапно бородач, стоящий на ножах, вдруг взвизгнул:

– Вах, Али! Убил Али! Совсем убил! Смерть тебе, гяур!

Второй, татарин по виду, взмахнул своим кинжалом и… Медленно. Привыкшим к неспешному течению жизни восточным жителям может и казалось, что они делают БЫСТРО. Но по меркам обитателя двадцатого века – все их движения были сонными и медлительными. Быстрый шаг вперёд, резкое полуприседание. Кинжал проходит над головой, камбалка проворачивается уже в ЛЕВОЙ руке, хотя только что была в правой, клянусь Аллахом! И падает на землю кинжал из вдруг обессилевшей руки, а вторая тщетно пытается затолкать назад кишки, вдруг полезшие из рассечённого живота.

– Вах! Моя новая куртка! Жалко, ой, как жалко новую куртку, за которую отвалил такие деньги!

– Убью шлюху!

Землячка, при виде спасителя расслабилась и зря – абрек, поняв, что пахнет жареным, ухватил её за руку, крутанул, приставил кинжал к горлу:

– Бросай нож, гяур! Сразу чисто заговорил. Без акцента.

– Бросить нож, говоришь!

– Бросай, гяур, убью билят!

– Тогда – лови!

Только лезвие свистнуло, рассекая воздух. Расстояние то – метра четыре всего. Как в том кино, где Гойко Митич играет. Из рукава. Но силушка то есть, да ещё андреналин бушует в крови, рвёт все мышцы…

Женщина вскрикнула и рванулась вперёд, вырвавшись из захвата горца. А тот стоял на месте, не в силах понять, что за квадратное украшение торчит изо лба. Старый кузнец славился своим искусством. Откованное из ещё дореволюционного рапида, да ещё пущенное со всей силы прошило толстую лобную кость, словно масло. Горец умер мгновенно, не успев понять, что с ним произошло. Профессор взглянул на застывшую в оцепенении от увиденного туристку, затем перевёл взгляд на корчащегося в луже крови и дерьма Ахмеда, посмотрел на лежащего неподвижно второго горца, и вдруг согнулся пополам…

Сашку рвало долго и мучительно, вначале шла пища, а потом выворачивало уже на сухую, желчью. Наконец он смог разогнуться, кое-как, на негнущихся ногах, бледный, словно сама смерть доковылял до ручья. Лошадь, решившая напиться, недовольно фыркнула, покосившись на фигуру в шортах и защитного цвета майке, но тот ничего не видел и не слышал. Нагнулся, плеснул обжигающе ледяной воды в лицо. Стало полегче. Чуть отпустило.

– Эй, парень, ты ведь наш? Откуда?

Спасённая, ничуть не стесняясь по прежнему обнажённой груди, стояла на дороге, глядя на неё сверху вниз и уперев руки в бока. Сашка поднял голову – ого, какой шикарный вид… Грудь молодая, торчит вызывающе. Незнакомка перехватила его взгляд, чуть усмехнулась, затем нарочито медленно прикрыла её извлечённым из сумочки газовым платком. Впрочем, тот был настолько тонок, что ничего не скрывал.

– Ну, так откуда? Повторила она вопрос.

– Старшина второй учебной роты военного училища при Комитете Государственной Безопасности Мурманской Социалистической Республики Александр Николенко. Сейчас исполняю обязанности воспитателя седьмого отряда Специального лагеря труда и отдыха «Заполярье». А вы кто?

– Марина. Марина Дьяченко. Откомандирована сюда по особому заданию. Знаешь, землячок, в одной конторе работаем…

Она вновь улыбнулась, потом взглянула на распростёртые тела и присвистнула:

– Ну… ни бана себе, да тут становиться людно! Целая толпа бежит! Парень мгновенно насторожился, но она успокоила:

– Кажется, свои. С автоматами бегут…

А ещё через пару минут томительного ожидания он оказался в крепких объятиях друзей. Но это продолжалось недолго, растолкав всех, к нему пробилась Эльвира Фридриховна, немка по происхождению, дочка одного из бывших пленных немецких солдат Великой Отечественной. Она потом, после освобождения отца, уехала в ГДР, но когда выросла и получила специальность врача, вернулась на родину, поэтому по-русски говорила с мягким милым акцентом, переходя в минуты волнения на немецкий.

– О, майн готт! Шаша, ты есть жифой? Сторофый? Тепья не ранили?

– Я – нормально, Эльвира Фридриховна. А… те?

Он кивнул в сторону дороги. Врач быстро осмотрела парня со всех сторон, торопливо ощупала, и убедившись, что в юноше действительно нет отверстий, не предусмотренных Природой, отступила назад и откинув пышную каштановую гриву с глаз, ответила:

– Они есть готофы. Им помошет только «Отше наш».

Александр невольно улыбнулся, а потом вдруг со всего маха плюхнулся в ручей – в толпу, окружившую его, вдруг ворвалось что-то визжащее и кричащее:

– Саша, Сашенька! Милый мой, любимый!

Только теперь он ощутил, что вода в ручье просто лёд! Тело обожгло, а Катерина Волконская, не обращая внимания на холод воды быстро покрывала его лицо короткими поцелуями, и сквозь слёзы повторяла:

– Сашенька, любимый мой, живой…

* * *

* Дело не только в пониженном содержании кислорода, но и в традиционных северных шутках. Например, новичкам, идущим в многодневный поход, частенько поручали таскать в рюкзаке «очень важную для создания лагеря», но офигенно тяжелую непонятную штуковину, зашитую в брезент. Что они, обливаясь потом, добросовестно и делали, таская «эту нужную фигню» туда и обратно. Как правило, этим «нужным предметом» оказывался металлический слиток весом более десяти килограмм. Пользы от него в походе не было никакой, но новичок привыкал к повышенным нагрузкам на свой организм.

* * *

– Мон-шер! С нашей дочерью нужно что-то срочно делать!

Княгиня Анастасия Волконская была уже не рада, что отправила свою дочь в этот южный лагерь. Пусть Государь и настаивал, сама Александра Фёдоровна, с которой княгиня была на дружеской ноге, просила её об одолжении, но когда дочь появилась дома после трёх месяцев отсутствия, мать схватилась за сердце и умело поставленным в многочисленных скандалах с супругом, трагическим голосом произнесла:

– О, Боже! Умираю! Дайте мне капли!

И было отчего. Вместо скромной, стройной девушки, в длинном благопристойном кисейном платье, перед ней стояло… А что, собственно стояло? Нечто бесстыже длинноногое, чуть прикрытое непристойно короткими, словно панталоны, даже короче, трусами из грубой ткани, да ещё в непонятного цвета выгоревшей майке, поверх которой была накинута такая же грубая куртка с кучей факсимиле, выполненных от руки. Пышные длинные волосы, фамильная гордость всех Волконских женского пола, были коротко и неровно острижены, на ногах – нечто бесформенное, из этой, новомодной резины. Кажется, кеды? И – О, УЖАС! Веснушки!!! Какой позор! На загорелом, словно у босячки ПОХУДЕВШЕМ лице – ВЕСНУШКИ! Мать отпустила сердце и схватилась за голову – О, Боже! А ведь милой Кати послезавтра идти в Институт! Ни один куафер не сможет привести волосы дочери в благопристойный вид после такого… обрезания! А ЛИЦО?!!! Самая модная отбеливающая маска здесь не поможет! Между тем дочь сбросила С ПЛЕЧ МЕШОК(!), двумя ловкими, и уже ПРИВЫЧНЫМИ движениями сбросила эти… разношенные кеды, кажется, за которые лично Княгиня отдала в «Пассаже» на Невском целых ШЕСТНАДЦАТЬ рублей! Затем, не обращая внимания на суматоху носящихся в поисках валерьянки и воды слуг, ловко прыгнула к застывшей матери и, обняв, выпалила:

– Мамочка! Как было чудесно!

Опустила голову, смущённо уткнулась Анастасии в прикрытую плотным бархатом грудь, потом чуть слышно произнесла:

– Мамочка, я влюбилась. И выхожу замуж следующим летом.

ЗАМУЖ?! ЛЕТОМ?! ВЛЮБИЛАСЬ?! Княгиня уже открыла рот, собираясь устроить разнос сбившейся с пути истинного дочери, но… На точёной ЗАГОРЕЛОЙ шее она увидела… увидела… УВИДЕЛА!!!

– Ч-что ЭТО?!! Кати без всякого смущения отмахнулась:

– А, ерунда. Засос, мама. Мой Саша меня очень любит, а поскольку мы с ним очень долго не увидимся, только на Новый Год, то последнюю ночь в поезде мы провели вместе…

На этот раз сиятельная Княгиня Анастасия Волконская упала в обморок по-настоящему…

* * *

Иосиф Джугашвили отложил в сторону пухлый томик, задумчиво взглянул в крохотное заиндевевшее окно. На улице было ужасно холодно. Ему, человеку привыкшему к райскому климату Кавказа, всегда казалось, что снег – понятие относительное. Ну, видел его на вершинах самых высоких гор. Иногда, впрочем, не слишком часто, он выпадал и у них в Грузии. Но сейчас, выходя за водой к деревенскому колодцу, он понял, наконец, что такое СНЕГ. Хорошо, хоть пошёл по «политической» статье, а не по уголовной. «Экс» Тифлисского отделения Государственного Банка могли расценить как простой грабёж, и тогда что? Сахалин? Там, по слухам, намного страшнее, чем здесь, в глухой Туруханской деревушке…

«Камо», счастливчик, удачно избегнул ареста, а он, Иосиф, попался жандармам. Здесь он не один такой. Ссыльных в округе много. По местным меркам. Но всё же горец сторонится этих лощёных, рафинированных партийцев, говорящих со странным акцентом, ведущих бурные пустопорожние диспуты. Приглашали и его, как соратника. Но… Едва Джугашвили попытался выступить с оппозиционным предложением, как его просто подняли на смех! Причём, даже не выслушав, хотя, как убедился Иосиф, он полностью прав, найдя подтверждение своей мысли у Энгельса. Господа революционеры высмеяли его акцент. Да, он, Джугашвили, плохо говорит по-русски. Но ничуть не хуже, чем большинство из этих курчавых «товагищей», попавших в Туруханск по собственной глупости или наглости. Когда Иосиф с товарищами по ячейке бежал под пулями жандармов, рискуя жизнью, чтобы пополнить скудную партийную кассу, эти вот, так называемые вожди фракций и течений, прожигали эти деньги в Швейцариях и Лондонах, швыряя официантам «на чай» добытые потом и кровью народные рубли. Эти «апостолы геволюции» со знанием дела рассуждали о достоинствах пудинга перед овсяной кашей, о вкусе лягушачьих ножек и чёрной икры. Зато практически ничего не знали из самой великой книги всех времён и народов, «Капитала» Маркса. Так, набор трескучих фраз, за которыми скрывалось всего лишь желание сладко пить и вкусно есть. Ну, ещё пользоваться прелестями безотказных «соратниц по борьбе» с кровавым режимом царизма, угнетателя всех трудящихся. Нет, ему, Иосифу, сыну Виссариона, тифлисского сапожника, с ними – не по пути… А что это там стрекочет? Никогда такого звука не слышал… Звук между тем нарастал, становился всё громче. Длинным, давно нестриженным ногтем поскрёб толстый слой инея – бесполезно. Бычий пузырь покрылся вдобавок слоем льда. Что-то мелькнуло в тусклом свете полярного дня, заслонило окно. Звякнула немытая посуда от сотрясения почвы. В сенях гулко бухнуло, потом там затопали, обивая обувь от снега. Затем дверь распахнулась, и в облаке пара появились двое. Грузин с удивлением смотрел на гостей. Один, повыше, булл ему хорошо знаком – ответственный за поднадзорного подпоручик жандармского управления Колокольчиков. Второй… В белом коротком полушубке, на котором красовались неизвестные ему погоны со звёздочками в трёх просветах, перепоясанный портупеей с сумкой на боку и необычно маленькой кобурой. На голове неизвестного красовалась шапка с поднятыми и завязанными на голове ушами. Кокарда чем-то напоминала большой венок с опять же большой алой звёздочкой.

– Вообще то, гостей принято приветствовать стоя.

Негромко произнёс одетый в незнакомую форму. Джугашвили торопливо выпалил:

– Не дождётесь, сатрапы! Колокольчиков извиняюще произнёс, обращаясь к офицеру:

– Господин полковник, я вас предупреждал – дикий-с, горец.

Ого! Полковник?! Наверное, армейский. Но ему, то, ЧТО тут делать, в Богом забытой туруханской деревне в три двора? Между тем ПОЛКОВНИК, остановив словесные излияния жандарма, своим глуховатым голосом произнёс, пристально вглядываясь в молодого грузина:

– Я имею честь разговаривать с ТОВАРИЩЕМ Сталиным?

Иосифа словно обожгло – вот оно, то самое партийное прозвище, которое ему так нужно! Сталин! Стальной, несгибаемый человек! Он поднялся, а ПОЛКОВНИК продолжил фразу:

– Значит, вы и есть тот самый Иосиф Виссарионович Сталин-Джугашвили?

Словно не верил. Грузин медленно кивнул головой. На лице офицера появилось облегчение, и он сделав шаг назад, полез в свою квадратную сумку:

– Иосиф Виссарионович, собирайте свои вещи. Согласно договорённости между Генеральным Секретарём мурманской Коммунистической Партии товарищем Птицыным, и Его Императорским Величеством господином Николаем Вторым Романовым, вас передают в Мурманскую Социалистическую Республику.

Джугашвили раскрыл рот от изумления: его ПЕРЕДАЮТ? В СОЦИАЛИСТИЧЕСКУЮ РЕСПУБЛИКУ, КОММУНИСТИЧЕСКАЯ ПАРТИЯ? Да что же это такое? Но тут засуетился Колокольчиков. Завистливым голосом произнеся:

– Повезло тебе, абрек! Ты не представляешь, как повезло! Собирайся, давай, на улице МАХИНА ждёт…