— Удивительно. — Де Пуансэ как истинный француз не скрывал своего восхищения. — Покойный дядя писал мне еще три года назад: эта страна преподнесет миру немало сюрпризов. Однако я имел дерзость полагать, что старик преувеличивал.

— Ваш покойный дядя, сеньор, нисколько не преувеличивал, — хмуро заметил дон Антонио Себастьян де Толедо, прибывший только накануне для подписания мирного договора и угодивший аккурат на праздник. — Только он по скромности своей забыл уточнить, насколько приятны будут эти сюрпризы.

— Вам не нравится?

— Это? Очень нравится…

— Ничего особенного, — скривился молчавший до сих пор сэр Чарльз. — Обыкновенные фонари, разве только светят чуть поярче обычных масляных.

— На вас не угодишь, — едко хмыкнул минхеер Николас ван Либерген, тоже приехавший сюда подписывать полноценный мирный договор с заокеанской республикой. С которой торговать оказалось куда приятнее, чем воевать.

— Не пройдет и года, как такие же фонари будут освещать улицы Лондона, сэр, — ледяным тоном ответил англичанин.

— Вы уверены? — Де Пуансэ не упустил случая подпустить ему острую шпильку. — Если этот ваш ученый месье — кажется, его зовут Ньютон? — полностью забросит все прочие дела и посвятит себя разгадыванию секрета обработки земляного масла, то лет через пять-семь, глядишь, у него что-нибудь и получится.

Минхеер ван Либерген ядовито ухмыльнулся, а испанец смерил сэра Чарльза надменным взглядом. Опытный интриган и политик, дон Антонио сразу раскусил посла Англии, которому мир Сен-Доменга с Испанией и Голландией был ну очень не по душе. Как было хорошо, когда на пиратский остров безбоязненно могли заходить только корабли под французскими и английскими флагами! Английские купцы тогда снимали такой навар на посреднической торговле с Голландией! А потом… Потом пираты заключили с проклятыми торгашами-голландцами перемирие, и доходы британских бизнесменов от посредничества заметно уменьшились. А англичане — народ прагматичный, и очень не любят, когда падают их доходы…

Между тем фонари, зажжение которых вызвало аплодисменты собравшихся, светили отнюдь не «чуть поярче обычных масляных». На улице Лас Дамас и на площади у Алькасар де Колон стало светло почти как днем! Поблекли даже звезды! Во всяком случае, так показалось многочисленным наблюдателям. А спустя буквально полминуты сверху раздались очень громкие хлопки, и небо расцвело огненными цветами… По тем временам фейерверки не были чем-то из ряда вон выходящим. Их устраивали и на государственном уровне — по случаю праздников, военных побед, дней рождений монархов или появления на свет наследника престола, — и в частном порядке. У кого хватало на это денег и желания, разумеется. Но чтобы фейерверк был цветным… Синие, красные, желтые, зеленые «одуванчики» распускались в черном тропическом небе, сопровождаемые хлопками взрывов. Мальчишки — да и взрослые мужики тоже, чего греха таить — встречали каждый залп восторженным свистом и криками. Девушки пищали, как будто из благопристойного страха перед подобным «громом с молниями», но на деле многие из них лишь пользовались удобным случаем как бы невзначай прижаться к мужественному плечу… Десятиминутный фейерверк закончился серией особо крупных «одуванчиков» и сильных взрывов. Толпа на площади ответила свистом и ревом, и гаснущие огарки фейерверка под этот восторженный шум тусклыми звездами медленно осыпались за городской стеной…

Алькасар де Колон, где Триумвират республики и представители всех трех Советов давали праздничный ужин для иностранных гостей, был освещен все теми же керосиновыми светильниками. Стекольщики — в основном сбежавшие с родины французы-гугеноты — расстарались на красивые плафоны, приятно рассеивавшие яркий резковатый свет и скрывавшие копоть на стенках стеклянных трубок. На балконе играли музыканты. Стол был уставлен экзотическими блюдами и дорогими европейскими винами… Удивительно, но даже скептично настроенный английский посол не сказал ничего плохого ни по поводу столь яркого завершения празднования, ни по поводу состава приглашенных. Хотя этот самый состав его наверняка коробил. Многие члены Советов и гости явились на праздничный ужин с супругами. Мэтр Аллен не подвел: его жена, полноватая, но еще миловидная дама примерно одного с ним возраста, являла собой образчик типично французской красоты. Дон Иниго де Фуэнтес с супругой… Испанцы — бог с ними. Эти хотя бы европейцы. Но дон Хуан Коком с женой… Индейцев, этих кровожадных и тупых дикарей, принимают здесь как джентльменов! А контр-адмирал Герритсзон? Зачем он явился в приличное общество под ручку с женой-индеанкой, которой место в лучшем случае на кухне? Адмирал Роулинг тоже пришел со своей мусульманкой, которая чуть более месяца назад разрешилась от бремени здоровым мальчиком. «Ужас, — думал сэр Чарльз, вынужденный вежливо раскланиваться перед восточной дамой, по самые глаза завернутой в покрывало. — Истинный Вавилон. Цивилизованные люди не должны смешиваться с дикарями». Однако он был не в Англии, а в Сен-Доменге, и мнение свое благоразумно держал при себе. Тем более что если он выскажется откровенно, мадам генерал уж точно не упустит случая пройтись насчет недостатков английского воспитания. И все же… Все же сэр Чарльз не мог сказать, что этот праздник ему вовсе не понравился. Он даже не стал возражать против общения своей супруги с миссис Эшби — «не леди». Ведь эта дама сегодня изволила одеться в приличное платье и вести себя как полагается государыне. Почему бы не позволить ей пообщаться с истинной леди? Глядишь, что-то и изменится к лучшему…

…Запах сгоревшего керосина благополучно улетучивался в специально проделанные отдушины — хоть на этот счет Галка была спокойна. Гости не только не морщили носы, но и с удивлением поглядывали на непривычно яркие лампы. Как, на взгляд Галки и Влада, не успевших еще забыть электрическое освещение, зрелище было тускловатое. Но для людей семнадцатого столетия, привыкших к свечкам и слабосильным масляным фонарям, керосиновые светильники оказались настоящей «бомбой». Простенькие дешевые керосинки поступили в продажу еще с полгода назад, когда Мартин наконец запустил небольшую примитивную установку крекинга нефти. А нефть на остров привозили голландцы, по дешевке покупавшие «земляное масло» у жителей побережья Венесуэлы, где его можно было черпать ведрами из ям. Но до уличных фонарей дошло лишь сейчас. И то — вначале вообще планировалось сделать освещение электрическим. Ведь тот же Мартин уже поставил на реке Осама несколько запруд и «водяных мельниц» — крайне несовершенную, но все же первую в мире гидроэлектростанцию. Ее мощности вполне хватало на несколько десятков станков с электрическим приводом, а в ближайшем будущем планировалось потратить часть добычи с испанского «серебряного флота» на постройку городского водопровода, и излишки мощности (да-да, электроэнергии эти «мельницы» «намалывали» пока больше, чем потреблялось!) собирались направить на водяные насосы. Что и говорить, дело хорошее. Если ничто не помешает, через пару лет в городе не будет никаких проблем с водоснабжением. Однако Галке очень уж хотелось сделать уличное освещение электрическим. Как говорится, дешево и сердито, и к тому же замечательная реклама достижений науки. Но увы. Хоть мощности станции вполне хватало на реализацию подобной затеи, но ни Мартин, ни его помощники не смогли создать достаточно надежные лампы накаливания. То есть они фактически наделали их с сотню, но стоило объединить лампы в одну цепь и подать напряжение, как несколько штук сразу перегорели, а две или три вообще лопнули. И так один раз, второй, третий… Технология-то еще не отработана. Мартин заковыристо ругался по-немецки, проклиная этот чертов семнадцатый век и отсутствие самой надежной в мире германской техники. А Галка сразу представила, что произойдет, если то же самое случится на глазах у сотен свидетелей… и приняла решение сделать пока уличное освещение керосиновым. Благо голландцы исправно возят нефть, а в качестве платы берут готовую продукцию — керосин и лампы. На нужды Сен-Доменга и на продажу этого товара оставалось еще вполне достаточно. А электричество… Что ж, когда доведут систему до ума — а они с Владом уже подкинули Мартину идею газосветных ламп, пусть обмозгует — тогда и можно будет подумать о широком внедрении электричества в жизнь. Время еще есть.

Мартин Лангер и Готфрид Лейбниц. Два немца, даты рождения которых расходились во времени на два с лишним столетия, тем не менее общались совершенно спокойно. Даже подчеркнуто уважительно. «Герр Лангер», «герр Лейбниц»… Галка почти не понимала этот общенемецкий хох-дойч, который оба германца — один из Лейпцига, другой из Дрездена — изучали чуть ли не как иностранный, и, завидев ее, ученые перешли на куда более понятный французский.

— Мадам, — герр Лейбниц учтиво поклонился — качнулись локоны его модного парижского парика. — Должен признать, праздник удался на славу. Гости потрясены.

— Да, они глаз не сводили со светильников, вместо того чтобы опустошать тарелки, — улыбнулась Галка. На ней сегодня было платье кобальтово-синего шелка с белой отделкой — на этом цветовом сочетании почему-то очень настаивала модистка Марион. Мадам генерал, совершенно не разбиравшаяся в тонкостях моды, согласилась. — Готова поспорить, месье Аллен уже готовит проект концессии с голландцами: ведь именно сейчас, после такой рекламы, у нас отбоя не будет от желающих купить себе такие же лампочки.

— Или украсть технологию, — криво усмехнулся Мартин. — Честное слово, если бы лаборатории и наши дома не охранялись как военные объекты, научная документация давно находилась бы в Лондоне и Париже.

— Нам есть что охранять, — Галкин ответ был с «двойным дном». В полной мере его смысл мог понять лишь Мартин — такой же пришелец из будущего, как и она.

— Это верно, — согласился Лейбниц. — К примеру, таблицы для канониров, хоть в них для меня не было ничего сложного… Скажите, мадам, почему вы рискнули финансировать изобретение месье Бертье? Насколько мне известно, до него никто не пытался создать корабельную артиллерию, способную обстреливать противника на таких расстояниях. У меня сложилось странное впечатление, будто вы знали о том, какие результаты могут воспоследовать от реализации подобной затеи.

— Для этого не нужно быть гением, месье Лейбниц, — Галка ответила с такой простодушной прямотой, что Мартин, успевший ее хорошо изучить, только хмыкнул. — Достаточно посмотреть на индейскую стрелу. К тому же у меня на родине еще лет сто назад проводились эксперименты с нарезным оружием. Но увы, бронза — не лучший материал для таких пушек.

— Я ничего не слышал о подобных экспериментах, — удивленно признался герр Лейбниц.

— Простите, месье, вы много были наслышаны о наших экспериментах до того, как попали сюда?

— О! — молодой ученый понимающе улыбнулся. — Я был наслышан о результатах. Редкий случай, когда эксперимент завершается успешно без многолетних исследований.

— Пьер — гениальный канонир, — Галке на миг показалось, будто герр Лейбниц вычислил истину математическим путем. Но… нет. Герр Лейбниц, узнав истину, в жизни бы в нее не поверил. — А кроме того — безумцам действительно везет.

Оба немца, не сговариваясь, посмотрели куда-то ей за спину. Галка оглянулась. Так и есть: английский посол. Сэр Чарльз, закончив деловой разговор с месье Алленом, направлялся к двум другим членам Триумвирата. Поговорить о делах государственного масштаба. Впрочем, на таких вот праздничных приемах и делалась половина европейской политики.

— Разговор пошел о везении, а следовательно, стал гораздо интереснее, чем проценты налоговых отчислений в изложении мистера Аллена, — сэр Чарльз изволил сдержанно улыбнуться и заговорил по-английски: — Мое почтение, миледи. Мое почтение, джентльмены. С вашего позволения, присоединюсь к вашей компании.

— Всегда рады вас видеть, сэр, — Галка едва заметно склонила голову, приветствуя посла. — Но давайте перейдем на французский язык, герр Лейбниц не знает английского.

— С превеликим удовольствием, — теперь улыбка англичанина была самую малость едкой: сэр Чарльз не очень-то любил все, что было связано с Францией. — Итак, — продолжал он по-французски, — вы изволили заговорить об удаче, мадам. Но скажите мне, что для вас удача?

— В каком смысле?

— В прямом. Почему вам так везет?

— О, это вопрос из того же разряда, что и рассуждения о смысле жизни, — с любезной улыбкой ответил герр Лейбниц. — Удача — вещь капризная и крайне непостоянная. А мы с вами, господин посол, находимся в таком месте, где ей впору строить храмы наподобие античных.

— Да, удача для моряков — вещь крайне необходимая, — кивнула Галка, подтверждая его слова. — Но если бы мы все строили на ней одной, то далеко бы не уехали, поверьте.

— Не покажусь ли я нескромным, если поинтересуюсь — каковы же иные ингредиенты успеха Сен-Доменга? — иронично проговорил посол.

— Проценты налоговых отчислений, — Галка полагала, будто говорит прописные истины. — Ничего таинственного, сэр Чарльз. Ни одно государство в наше время не способно прожить без торговли.

На какой-то миг Галке показалось, будто англичанин взглянул на нее с неподдельным и неприятным удивлением: мол, ну надо же — попугай разумное слово сказал, причем к месту! «Вот блин… Он что, в самом деле думает, будто у нас с Джеком под кроватью лампа Алладдина валяется, и все делает добрый старик Хоттабыч?» Она прекрасно понимала причину скепсиса английского посла, Этьен через своих осведомителей из числа посольской прислуги был в курсе относительно умонастроения сэра Чарльза. По идее, Галка должна была бы подыграть Этьену, но… не могла. При всем желании она не сумела бы изобразить из себя пустышку, ширму для кого-то более сильного и влиятельного. Все ее существо восставало против этой тошнотворной роли, и она рискнула повести свою интригу. Пусть Этьен думает что хочет — генерал Эшби-Спарроу не тот человек, которого можно презирать, даже если это одно из условий игры.

— Мадам разбирается в тонкостях торгового дела? — тем временем иронично поинтересовался сэр Чарльз.

— Весьма поверхностно, — честно призналась Галка. — Меня гораздо больше интересует боеспособность нашего флота.

— Вас она также весьма интересует? — неожиданно поинтересовался Мартин, устремив на англичанина холодный цепкий взгляд.

«Черт! — мысленно взвыла Галка, увидев, как подобрался сэр Чарльз. — Мартин! Он сейчас все испортит!»

— Что вы имеете в виду, мистер Лангер? — англичанин сделал вид, будто не понял вопроса. — Уж не хотите ли вы сказать, будто я собираю секретные сведения о вашем флоте?

— О флоте — нет, — Мартин, заметив страшную гримасу, какую скорчила ему Галка, поубавил оборотов. — Однако кое-кто из ваших людей предметно интересовался нашими разработками, имеющими некое отношение к флоту… Будьте любезны, сэр Чарльз, примите меры. Ведь чрезмерное любопытство ваших людей ставит вас самого в ложное положение.

— О, мистер Лангер, примите мои искренние извинения, — надменный англичанин слегка поклонился ему. — Назовите имена, и клянусь — завтра же здесь и духу этих мерзавцев не будет.

— Вам знаком некий господин Джон Тэлбот?

— Увы. Это мой второй секретарь.

— Я надеюсь, недоразумение будет улажено?

— Как я уже сказал — в самое ближайшее время.

— В таком случае позвольте выразить надежду на то, что это недоразумение более не повторится.

— Я также смею надеяться на это, — произнесла Галка. — Неприятный инцидент, сэр Чарльз, крайне неприятный. Могу себе вообразить, как огорчились бы его величество король Англии и его высочество герцог Йоркский, если бы кто-нибудь начал выведывать секреты английских корабельных мастеров. Но я уверена, что в вашем случае это всего лишь недоразумение — ваш секретарь проявил усердие не по разуму.

Сэр Чарльз едва сдержал раздражение: эта дама, по его глубокому убеждению, сама проявляла усердие не по разуму. Но попробуй-ка выскажи ей это в глаза! Одно умение сэр Чарльз все-таки был вынужден был за ней признать: умение скандалить.

— Не будем развивать эту тему, — примирительно проговорил он. — Дипломатия включает в себя искусство забывать о неприятностях.

— Да. Потому что если о них все время помнить, это весьма мешает взаимопониманию.

— Господа, быть может, стоит обсудить иные проблемы? — предложил герр Лейбниц, подозревая, что без его вмешательства могут начаться те самые неприятности, о которых тоже вскоре придется забывать.

Галка посмотрела на него с благодарностью, но ничего не сказала.

Знаток четырех иностранных языков, изученных из интереса, а не по необходимости. Химик по гражданской профессии и радиолюбитель по призванию. Гауптман, получивший свое звание не на полях сражений, а при штабе. Офицер Третьего рейха. Наконец, просто неудачник. Или наоборот, везунчик — если посмотреть на все с другой стороны… Словом, герр Мартин Лангер. Просим любить и жаловать.

Жизнь давно покатила на четвертый десяток. И, несмотря на то, что сейчас у него был довольно удобный (несмотря на отсутствие электричества и радио) домик с полной обстановкой, прислуга, возможность заниматься наукой, Мартин до сих пор не мог избавиться от приступов ностальгии. Да, он неподдельно скучал по Дрездену, который, если верить двоим русским из двадцать первого века, авиация союзников превратила в кучу обгорелого камня. Ему элементарно не хватало аккуратных, чистеньких улиц, кофе (даже этого чертова эрзаца из пережженной моркови), окарикатуренных соседними народами сосисок и пива, этого обязательного «гутен таг» при встрече со старенькой соседкой фрау Краузе… Да что там «гутен таг»! Явись тут сейчас какой-нибудь плюгавый прусский унтер с параграфами устава вместо души и стеклянным взглядом фанатика, вскинь руку и гаркни «Хайль Гитлер!» — Мартин расцеловал бы его как родного брата. Как ему не хватало общения хотя бы с малой частью родного мира! Русским повезло, брат и сестра попали сюда вместе. А Юрген, водитель… Кой черт дернул его хвататься за «парабеллум»? Что ж, испанскую пулю в лоб он получил по заслугам. Иберийские ребята никогда с такими вещами не шутили. Что здесь, что в Испании времен генерала Франко.

Что же оставалось делать немцу Мартину? Пожалуй, только одно: построить маленький кусочек Германии здесь. На Гаити. Точнее, не на Гаити, а на Эспаньоле… Тьфу ты — в Сен-Доменге. У этого острова названий больше, чем подложных паспортов у шпиона из Абвера. Пусть пока удается далеко не все. Пусть. Это дело наживное. Мартин умел терпеливо ждать и усердно работать. Зато надеялся хотя бы в преклонном возрасте увидеть за окном что-то родное, привычное.

Если только он доживет до преклонных лет, конечно. Здесь не только испанцы скоры на расправу, если вдруг что-то не заладится.

«Черт! Как от него теперь отвязаться? — Сэр Чарльз так достал Галку своей язвительной любезностью, что она уже на полном серьезе прикидывала вариант с каким-нибудь несчастным случаем. — Скажем, взял господин посол, да и подавился косточкой. Или совершенно неожиданно выпал в окно».

А неплохая идея. Жаль, неосуществимая.

Галка не могла понять, за каким чертом англичанин ходит за ней по пятам. Хочет показать, какой он весь из себя умный? Что ж, когда речь шла о торговле или европейской политике, он рассуждал вполне здраво. Но стоило Галке высказать свое мнение, как сэр Чарльз снисходительно усмехался и пускался в пространные рассуждения о месте женщины: классические «три К» — кирхен, кюхен, киндер. Причем ни Галкины едкие замечания, ни прозрачные намеки Джеймса на… м-м-м… несвоевременность подобных заявлений на него не действовали. А угрожать послу державы — все равно, что угрожать самой державе. Потому-то Галка и рассматривала вариант с несчастным случаем как вполне приемлемый.

«Зачем он меня провоцирует? Как будто неглупый и образованный человек, а ведет себя, как последний кретин».

— … Потому, миссис Эшби, — вы уж простите меня — я понимаю, почему в прошлом теологи даже выносили на обсуждение вопрос, есть ли у женщины душа, — продолжал разглагольствовать сэр Чарльз. — Опыт минувших веков доказывает, что женщина по слабости своей подвержена всяческим порокам. Именно из-за нее человек был изгнан из рая. Себялюбие, лень, глупость, жадность, похоть — вот истинные имена женщины. Поэтому уважающий себя джентльмен просто обязан содержать жену в строгости, ограничивая во всем. Ибо в противном случае в его доме окажется демон.

«Все. Он меня достал».

Неизвестно, умышленно ли сэр Чарльз нанес ей оскорбление или попросту забылся и ляпнул лишнее, но Галка почувствовала, что звереет. А еще она почувствовала, что терпение Джеймса тоже лопнуло, и он вот-вот вызовет хамоватого посла на поединок. И все же… Не зря она прожила здесь эти восемь с лишним лет. Отчаянная пиратка давно превратилась в политика.

Впрочем, для сэра Чарльза, кажется, было бы лучше, если бы она оставалась пираткой. Честное слово.

— С ума сойти, — Галка изобразила самую ехидную из своих улыбочек и обернулась к Джеймсу. — Дорогой, представляешь, на каком кошмаре ты женат?

— Ужас, — Джеймс понял ее затею и включился в игру. — Даже не представляю, что же мне теперь делать. Запереть тебя? Не давать сладкого?

— Нет, только не лишай меня сладкого, милый! — Галка закатила глаза в притворном ужасе.

— Дорогая, сэр Чарльз просто раскрыл мне глаза. Я же должен теперь как-то спасать твою душу.

— Мистер Эшби, — нахмурился посол, — я не понимаю вашей иронии. Речь идет о серьезных вещах!

— Вот именно, — совершенно серьезно проговорил Джеймс. — Вы оскорбляете мою жену, а я должен спокойно выслушивать ваш бред и соглашаться?

— Мистер Эшби!

— Сэр Чарльз!

— Сэр Чарльз, — голосок Галки сочился таким медом, что даже Джеймс испугался — как бы его бедовая женушка не совершила сейчас политическое убийство. — Сделайте одолжение, вспомните наконец, зачем вас сюда прислали.

Посол гневно поджал губы, но смолчал. А Джеймс, уже готовый драться, убрал руку с эфеса шпаги.

— Вот так-то лучше, — Галка, оставив притворство, заговорила сухим деловым тоном. — А теперь, сэр Чарльз, давайте проясним наконец парочку моментов. Ваше умничанье оставьте для радикальных протестантов и сочувствующих им лиц. Вы обязаны представлять здесь Англию, а не позорить ее подобными бреднями. Это во-первых. Во-вторых, я не верю, что король Карл преднамеренно выбрал вашу кандидатуру на должность посла в Сен-Доменге. Скорее, просто встал не с той ноги. Или у полковника Линча в Лондоне есть более влиятельный покровитель. Порт-Ройял — кормное местечко, я бы на его месте тоже не торопилась возвращаться оттуда на родину. Или очередная любовница кое-что нашептала его величеству. Но тогда хоть понятно, откуда у вас, сэр, такая ненависть к женщинам. И вообще, ваши рассуждения довольно странны для англичанина. Разве не королева Елизавета вывела Англию в разряд великих держав?

— Елизавета разоряла страну на любовников и бесконечные забавы! — возмутился сэр Чарльз. — Она причинила куда больше вреда Англии, чем принесла пользы!

— Король Карл делает то же самое, — пожал плечами Джеймс. — Причем, в отличие от Елизаветы, он еще и живет на субсидии из Версаля.

— Это возмутительная ложь, сэр!

— Да ну! — едко усмехнулась Галка. Ей было тяжело стоять, но вернуться в зал к гостям сейчас не было никакой возможности. Нужно было окончательно прояснить ситуацию с послом. — Я собственными глазами видела письменный отчет французского посла Барийона — кому и сколько он дал на лапу в вашем парламенте, а также куда пошли денежки, переданные лично королю. Сдается мне, о том знает весь Лондон. Впрочем, именно вы, находясь в Новом Свете, могли и не быть в курсе. Тогда ваш гнев понятен.

— Миссис Эшби, я знаю, что вы недолюбливаете Англию, хоть и не понимаю причин подобного отношения. Если я оскорбил вас лично — прошу меня простить, — сэр Чарльз говорил сухо, отрывисто и гневно. — Однако я попрошу вас об одном одолжении.

— Каком же?

— Прошу вас, отпишите его величеству королю Франции о том, чтобы он впредь гораздо придирчивее выбирал кандидатуру на роль примерного вассала.

— Вы серьезно? — Галка сочла нужным рассмеяться: пожалуй, это был наилучший выход из ситуации — ведь чертов англичанин тупо ее провоцирует. Возможно, поступая вразрез с интересами своей страны, которая была, мягко говоря, не готова к войне за океаном. — Вы всерьез считаете меня марионеткой Версаля?.. Дорогой сэр Чарльз, должна сказать вам очень неприятную вещь. Вы только не обижайтесь, ладно? Так вот: вас на пушечный выстрел нельзя подпускать к политике и дипломатии.

— Так же, как и вас, — фыркнул сэр Чарльз. — В особенности после того, как изволили издать в Голландии свою бредовую книжку.

— Вы ее хотя бы читали, сэр? — ядовито осведомился Джеймс. Он как раз был главным критиком и редактором Галкиной книги и принял наезд на свой счет. — Насколько я помню, там нет ничего о политике и дипломатии.

— Мне достаточно было прочесть имя автора и первые три страницы, чтобы уразуметь, что это сборник откровенной глупости.

— Но делать заключение о книге по трем страницам по меньшей мере некорректно. Это все равно, что судить о боевых качествах незнакомого корабля по цвету его борта!

— Совершенно не обязательно съедать неудобоваримое блюдо до конца, чтобы осознать его негодность, сэр.

— Какая бездна мудрости. — Галке надоел этот бессмысленный разговор. Пора его заканчивать, а стало быть, нужно дать послу хорошего пинка под зад. — Впрочем, какими бы ни были искренними ваши заблуждения, они не перестают от этого быть заблуждениями. И гастрономические аналогии тут совершенно неуместны. Супчик, с какой стороны ни зачерпни, на вкус везде одинаков. Книга же, в отличие от супа, иногда преподносит сюрпризы.

— Книга, написанная женщиной? Не смешите меня, миссис Эшби.

— Да я бы рада вас рассмешить, — хмыкнула Галка. — Только вы, сэр, боюсь, разучились смеяться еще в колыбели.

— Дорогая, — Джеймсу тоже осточертело тыкать посла лицом… э-э-э… в грязь. Тут хоть об стенку головой бейся, упертый сэр ни на дюйм не сдвинется со своих позиций. — Завтра у нас сложный день.

— Ты прав, дорогой, — согласилась женушка. — Уже поздно. Нашим гостям пора разъезжаться по домам.

— Наш разговор еще не окончен, господа, — у сэра Чарльза на сей счет было свое мнение, и он не замедлил его сообщить.

— Окончен, — в один голос ответили супруги Эшби.

— В таком случае я немедленно отпишу обо всем случившемся в Лондон, и…

— … и король Карл тут же заменит вас на кого-нибудь поумнее, — съязвила Галка. — Отличная идея!

— Спокойной ночи, сэр, — язвительная улыбочка Джеймса умела ранить не хуже ножа, и первый штурман флота Сен-Доменга это знал.

И, оставив клокочущего в немой ярости посла, мистер и миссис Эшби направились к гостям. В самом-то деле, второй час ночи. Пора и честь знать!

— Лицемерный обыватель, — возмущался Джеймс. — Ненавижу таких.

— Не слишком ли много для него чести, дорогой?

Джеймс покривился и фыркнул, выразив тем самым свое отношение к подобным типажам.

— Вообще-то ты прав, милый. Еще немного — и я бы сама ему вазу на голову надела, — вздохнула Галка. — Честное слово, Джек, ты его просто спас!

— Его или вазу?

— Да, ты опять прав: ваза денег стоит.

— Этьен нас прибьет…

— Не прибьет. — Галка мягко улыбнулась мужу. Объявив праздничный ужин завершенным и распустив гостей, они наконец-то добрались до спальни. Но сон не шел. Слишком много всего сегодня случилось. — Нет на свете ничего более живучего, чем искренние заблуждения…

Сэр Чарльз недоумевал.

Впрочем, он всегда так делал, когда что-то не клеилось. До сих пор картина мира, в котором обитал благородный сэр, была предельно ясна и логична: четкая иерархия. Вышестоящий — хозяин жизни и смерти своих подчиненных, и никак иначе. Уже не говоря о том, что для своей супруги сэр Чарльз являлся чем-то вроде бога, истины в последней инстанции. В этой пиратской стране при соблюдении внешних признаков иерархии все не так, черт побери! Да, здесь капитану подчиняются так же беспрекословно, как и на английском флоте, но грязная матросня имеет право разжаловать, изгнать или даже казнить его, если он нарушил закон! Разумеется, с соблюдением всех пиратских приличий и канцелярских формальностей. Работник имеет право подать жалобу на хозяина, если тот поступает против уговора, заключенного при найме! Жена имеет право судиться с мужем, если он ее бьет! Даже рабы, эта говорящая скотина, и те недавно получили право на бесплатное начальное образование наравне со свободными гражданами! Где такое видано? Как эта страна еще не обрушилась на голову своих создателей?

И все же сэр Чарльз понимал, что существует некий элемент, скрепляющий это государство как строительный раствор скрепляет камни кладки. Хиггинс уже передавал ему любимую поговорку местных стражников: мол, у нас немного законов, но они работают. Закон, пусть даже пиратский, но единый для всех без исключения — вот секрет этой страны. Как там сказала миссис Эшби? «Если я выйду на улицу и кого-нибудь зарежу, меня повесят. Если украду казенные деньги — отправят на каторжные работы». — «Вас? — изволил удивляться сэр Чарльз. — Неужели в этой стране могут казнить высокопоставленную особу за подобные мелочи?» — «Ну во-первых, закон работает только тогда, когда из него ни для кого не делается никаких исключений. Иначе он превращается в лучшем случае в фикцию, а в худшем — в инструмент тирании. А во-вторых… Кажется, именно в Англии казнили короля за то, что он нарушил закон. Или я ошибаюсь?» После этого короткого диалога о законе сэр Чарльз — невиданное дело! — впервые усомнился в том, что все женщины поголовно лишены мозгов. «Что ж, редкие исключения лишь подтверждают общее правило, — подумал он, подытожив этот невеселый для него вечер. — Миссис Эшби, несомненно, исключение. Хиггинс был прав, а я — нет».

Но от осознания своей неправоты сэру Чарльзу легче не становилось. Перед ним стояла определенная задача, и ее следовало решать. Неважно как. Но сперва… Сперва Англия поживится более легкой добычей — кусками некогда могущественной Испанской империи.

Панама! Дарьенский перешеек! Какой удар по Новой Испании! Какую ошибку совершил дон Антонио, предлагая в свое время за голову этой пиратки всего пятьдесят тысяч!

Потеря кратчайшего транзитного пути через перешеек и богатого города была для столь опытного дипломата равносильна военному поражению. Но пиратка весьма настаивала на территориальных уступках со стороны Испании. «Мир в обмен на земли», — сказала она. Что ж, это обычная европейская практика. Проигравший уступает победителю либо деньги, либо часть земель. Но запросы Сен-Доменга, на взгляд дона Антонио, были непомерны. Вначале они вообще хотели заполучить Пуэрто-Рико, аргументируя свое требование весьма просто: право победителя. А после захвата серебряного флота и продолжения блокады морского сообщения Испании с колониями у них были все основания считать Мадрид проигравшей стороной. Пиратка, однако, проявила немалый здравый смысл, согласившись разменять Пуэрто-Рико на что-то другое. На Флориду и Панаму. Допустим, Флорида не тот приз, за который стоило ломать копья. Болота, крокодилы, семинолы… Дон Антонио понимал, что рано или поздно Испания все равно лишилась бы полуострова — рядом английские и французские колонии, а эти хищники не упустили бы ни малейшего шанса прибрать его к рукам. Но Панама! Жемчужина Новой Испании, едва успевшая оправиться после набега Моргана!.. А в ответ на все возражения пиратка заявляла: мол, если вы не согласны отдать Панаму по договору, мы продолжим войну и сходим туда еще раз… Что ж, после отпадения Юкатана они вполне могут удержать перешеек. Скажем, поделившись с майя частью доходов за охрану дороги.

Без ножа режут, проклятые воры!

А ведь это еще не все. От того, что сообщали дону Антонио его люди, становилось ясно, что большую часть выгоды от этого проклятого мира получит не Сен-Доменг. Испания слаба. Казна опустошена войной, страна в долгах. Юкатан отложился окончательно, вернуть его можно только очень большой кровью. А возвращать его никто уже не собирается. Арауканы взяли Сантьяго-де-Чили и тоже объявили о выходе из подчинения испанской короне. Араваки, москито — на юге; апачи, пуэбло, навахо, миштеки и прочие — на севере. Недовольство проявляют даже недобитые уастеки и потомки смешанных браков испанцев и индейцев… Впрочем, в самой Испании сейчас не лучше. Крестьяне разорены, голодают и бунтуют. Горожане в чуть лучшем положении, но тоже на пределе. Купцы под любым предлогом стараются сбежать в Португалию или Голландию. Солдатам недоплачивают жалованье, отчего в войсках зреет недовольство. Последнее письмо из Эскуриала было крайне нервным, в нем кроме всего прочего туманно сообщалось, что кое-где внутри страны возникли некоторые проблемы. «Кое-где, — с горечью подумал дон Антонио, прочитав это послание. — Как обычно кое-кто из генералов решил присвоить солдатское жалованье, солдаты про это прознали, разорвали генерала на куски и взбунтовали всех вокруг. И как обычно это случилось именно там, где у нас всегда было слабое место — в Каталонии. Наверняка короли Франции и Англии уже разглядывают карты, присматривая себе кусочки пожирнее, и Людовик не упустит случая туда влезть. Каталония — не Куба, остров за тремя морями. Это у него под боком… Стервятники. Слетаются в надежде на поживу. Ну ничего. Испания еще способна за себя постоять!»

Да. У Испании еще оставалось много земель за океаном. И самые богатые из них — Мексика и Перу. Но если управлять ими станут так же бездарно, как прочими колониями, то недолго потерять и эти владения. Дон Антонио Себастьян де Толедо небезосновательно рассчитывал, добившись мира с Сен-Доменгом, вернуться на пост вице-короля Новой Испании… или того, что от нее останется.

Сама процедура подписания договора много времени не заняла: все было оговорено заранее, и «высоким договаривающимся сторонам» осталось лишь поставить автографы на листах дорогой бумаги, исписанных красивым почерком. Испания признавала суверенитет Сен-Доменга, уступала республике Флориду с городом Сан-Августин и крепостью Сан-Маркос, Панаму с частью Дарьенского перешейка, крепость Сан-Лоренцо-де-Чагрес, острова Мона и Навасса. А Сен-Доменг в свою очередь обязался снять морскую блокаду. Испания признавала независимость Юкатана и отводила свои войска с территории майя. Испания признавала независимость Кубы в обмен на право свободной стоянки и торговли в кубинских гаванях… Словом, да здравствует мир. Кстати, здесь мадам генерал настояла на разграничении сфер влияния в проливе Мона, применив странный термин — «территориальные воды». Три лиги от берега, либо, в случае дележа пролива, линию на карте проведут посредине. Но с учетом того, что остров Мона перешел под юрисдикцию республики, и при наличии договоренности насчет трех лиг пиратам доставалось куда больше этих самых «территориальных вод». Которые наверняка будет патрулировать их береговая стража. Но дон Антонио верно понял намек из Мадрида: заключать договор как можно скорее и любой ценой. Насчет «любой цены» он имел собственное мнение и торговался до предела, но время, время… Каждый лишний день блокады ослаблял Испанию. Каждый перехваченный пиратами галеон с мексиканским зерном обрекал сотни испанцев на голодную смерть. Каждый перехваченный ценный груз все туже затягивал долговую удавку на шее страны. Что уже говорить о престиже Испании, по которому эта чертова блокада наносила сильнейший удар? Даже союзники-голландцы и те начинают усмехаться: мол, как можно иметь с вами дело, если вы не способны справиться с морскими разбойниками? Кстати, уж кто-кто, а они точно не прогадали. Вовремя подсуетились с перемирием, принесшим им неплохой доход от торговли с пиратами, а теперь еще и юридически закрепили сложившиеся де-факто торговые связи. А дону Антонио оставалось только сожалеть об упущенных возможностях.

Галку добивала не жара. И даже не ставшее малость тесным платье — малыш потихоньку рос и требовал больше места, а модистка физически не успевала все перешивать. Слава богу, хоть больше не настаивала на ношении корсета. А то все чирикала: «Знатные дамы в Версале и при иных дворах носят корсеты едва не до самых родов!» Ну и кого они потом рожают, позвольте спросить? Взять хоть этого сэра Чарльза. Вроде неглупый мужик, а как перемкнет — сразу начинаешь подозревать, что мама ему чего-то корсетом отдавила… Это был пятый — или какой там по счету, сбилась уже — приступ тошноты. Ван Либерген и дон Антонио, сами имевшие детей и помнившие, что это в свое время означало для их супруг, постарались церемонию подписания не затягивать. Де Пуансэ благопристойно символизировал своей персоной постоянное присутствие Франции в европейской политике и согласие короля на заключение подобного мира. Сэра Чарльза Ховарда пригласили в качестве гостя, и он символизировал собой скрытое недовольство Британии. Что касается дона Хуана Кокома и дона Иниго де Фуэнтеса, то они оба прекрасно понимали, что большинство их проблем подписанием этого договора не решатся. Нужно действовать. Но вот как следует действовать — по сугубо личному Галкиному мнению, ответ на этот вопрос знал один дон Хуан…

— Вы добились больших перемен, сеньора, — говорил индеец, когда Галка пригласила их обоих отобедать в неофициальной обстановке. — Я не говорю о независимости, торговле или флоте. Я говорю о людях.

— Что вы имели в виду? — Галка прекрасно понимала, о чем речь, но пусть дон Хуан выскажется. Дону Иниго будет полезно послушать.

— Вчера мы с доньей Маргаритой были в соборе, — дон Хуан учтиво кивнул своей супруге: оба дона — и испанец, и майя — пришли к мистеру и миссис Эшби в гости с женами. — И я заметил странную вещь: на паперти нет нищих. Нет их и в порту. Поделитесь секретом, сеньора, как вы решили эту проблему?

— О, эту проблему было решить легче всего, — улыбнулась Галка. — Еще будучи в Порт-Ройяле я подметила, что нищих здесь можно разделить на три категории. Первая — потерявшие и не сумевшие вновь найти работу мужики, а также вдовы и сироты. Иными словами, люди, которые и рады были бы честно зарабатывать себе на хлеб, да не получается. Вторая — больные и увечные. Которые не могут работать по вполне понятной причине. И третья, самая многочисленная — профессиональные попрошайки. То есть те, кто не будет уже работать никогда. Первых мы быстро пристроили к делу, сирот отправили в школы. Вторую категорию взяла на попечение церковь — из казны на эту благую цель ежемесячно жертвуется некая сумма. А третьи… Когда мы захватили Сен-Доменг, еще под флагом Франции, я позаботилась, чтобы этим персонам был обеспечен свободный выезд с острова.

— Забавно, — усмехнулся Фуэнтес. — Теперь я понимаю, откуда в Сантьяго в том году объявилось столько попрошаек. Ну а как же вы изволите предотвращать появление новых? Надеюсь, не велите высылать их из страны, как предшественников?

— Да я их просто не впускаю — вот и весь секрет.

— Мы все сейчас столкнулись с одной и той же проблемой — нехваткой рабочих рук, — проговорил дон Хуан. — Почему же вы не использовали этих людей, скажем, на дорожных работах?

— Эти люди будут работать плохо и только под строгим надзором, дорогой, — неожиданно проговорила донья Маргарита — молодая и очень красивая женщина чисто индейского типа, но одетая по последней мадридской моде. Выглядела она, во всяком случае, куда эффектнее доньи Долорес и Галки, вместе взятых. — Полагаю, донья Алина поступает мудро, избавляясь от заведомых бездельников.

— А как же быть с христианским милосердием? — Фуэнтес снисходительно улыбнулся: говорить на равных с дамами он практически не умел и делал исключение для одной лишь Галки. И то только потому, что ее побаивался.

— А как же быть с теми, кто паразитирует на вашем милосердии? — спросила Галка. — Хотите, приведу для сравнения парочку примеров из жизни?

— Будьте любезны, донья Алина.

— Итак, представьте себе ситуацию: сидит на паперти женщина с младенцем на руках. Когда ей предлагают достойную работу — на ткацкой мануфактуре, там неплохо платят, кстати, — начинает рыдать, что она одна-одинешенька и некому посмотреть за больным ребенком. Предлагают помощь доктора — начитает нести ахинею про то, что все доктора, дескать, исчадия ада. С грехом пополам отняли у нее младенца — посмотреть, чем ребенок-то болен — а вместо него в свертке куча тряпок… Как по-вашему, дон Иниго, заслуживает эта женщина вашего милосердия?

— Вряд ли.

— А вот второй пример. В тот же день мне на стол кладут донос: мол, такая-то злостным образом уклонилась от присяги королю — а дело было еще в семьдесят третьем, при французской власти. Вообще-то это был сто первый донос такого рода за день, и я уже обдумывала варианты, как зарубить это зло на корню. Но не о том пока речь. Мое терпение лопнуло, и я решила самолично проверить, в чем дело. Являюсь к упомянутой в письме даме, а там — покосившаяся лачуга и обитающая в ней солдатская вдова с пятью детьми. Из которых к тому же четверо были тяжело больны. Она мечется, бедная, не знает, как детей спасать и чем прокормиться — какая там присяга? И уж подавно у нее нет никакой возможности сидеть целыми днями на паперти… Как вы думаете, эта женщина нуждалась в милосердии?

— Эта — безусловно, — согласился дон Иниго, начиная понимать, к чему клонит мадам генерал. — Но увы, подаяние сердобольных горожан доставалось не ей, а мошеннице.

— Вот именно, — произнес Джеймс, старавшийся побольше наблюдать за гостями. — Мы, джентльмены удачи, и так не отличаемся избытком добросердечности. Боже помилуй человека, решившегося ею злоупотребить!

— Я наслышан о вашей нелюбви к бездельникам, — тонко улыбнулся дон Хуан. — Однако рассказанная сеньорой генералом история не окончена. Мне интересно было бы узнать ее продолжение.

— Все очень просто, дон Хуан, — Галка улыбнулась в ответ, как полагалось гостеприимной хозяйке. — Я тут же послала человека за доктором, и распорядилась подыскать вдове домик или квартиру из тех, что освободились после отъезда желавших покинуть остров.

— И вы, разумеется, объявили об этом? — иронично поинтересовался дон Иниго.

— Конечно же нет, — на этот раз «дон Команданте» удостоился холодного испытующего взгляда пиратки. — Такие вещи лучше делать потише, иначе не отобьешься от толпы любителей пробить на жалость и поживиться дармовщинкой. Тем более что действительно нуждающиеся при этом будут мгновенно оттерты ими в сторону. Мы помогли вдове как сумели, потихоньку разыскали таких же бедолаг и так же тихонечко их устроили. А когда была провозглашена независимость, приняли соответствующие законы. И… вы видите результат. У нас нет сверхбогачей, зато нет и нищих.

— Налог на богатых, — догадался дон Иниго. — Не скрывают ли эти люди свои доходы, дабы уйти от налогов?

— Для этого у нас предусмотрена парочка любопытных вещей, — снова заговорил Джеймс. Гости почти не ели — слушали хозяев. Сен-Доменг по тем временам был действительно успешным государством, если умудрялся, воюя, еще и вести прибыльную торговлю, и обеспечивать достойную жизнь населению. И оба дона были не прочь перенять опыт. — Во-первых, это надзор за денежными потоками. За каждой монетой не уследишь, но все сделки на сумму свыше пятисот ливров мимо внимания налоговой стражи точно не проходят. Во-вторых, у богатых есть еще законный способ снизить налоговые выплаты: вкладывать часть свободных средств в государственные проекты. Все равно — наука это, помощь бедным, производство новых товаров или ремонт кораблей. Вложив некую сумму, скажем, на постройку нового здания или ремонт дороги, богатый человек может заметно снизить процент взимаемого с него налога. Чем выше вложенная сумма, тем меньше он уплатит налогов в казну. Кроме того… Если вы задержитесь у нас на два дня, сможете стать свидетелем необычного аукциона. Наша верфь нуждается в переустройстве: мы желаем строить и крупные корабли, не одни лишь сторожевики. Следовательно, нужны серьезные денежные вложения. И тот, кто вложит туда деньги, впоследствии получит неплохую прибыль. Послезавтра будут выставлены на продажу десять акций верфи. И уверяю вас — желающих приобрести их куда больше: прибыль предвидится недурственная.

— Но если все эти акции скупит один человек, он сможет диктовать свою волю государству — мол, я желаю строить то-то, и мне плевать, что нужно или не нужно государству.

— Купивший одну такую акцию, выбывает из дальнейших торгов, — Джеймс охотно прояснил этот момент. — Его имя и уплаченная сумма вписываются в сей документ, и в соответствии с ним каждый год будут начисляться проценты. Продать ее частному лицу он также не сможет — только передать по наследству или обменять на указанную в ней сумму в государственном банке, если, к примеру, ему срочно понадобятся деньги. Но тогда владельцем акции будет уже республика, а не конкретное лицо. Во избежание мошенничества или подделки акций во время торгов будет составлен реестр их владельцев, который отпечатают в нашей газете, а копии реестра поступят в архивы всех городов республики… Как видите, много канцелярской возни, зато надежно.

— Это касается предприятий, которые приносят прибыль, — добавила Галка. — Что же до вложений на общественные нужды, то здесь, конечно, прибыли никакой, аукционов никто не устраивает, но деньги всегда есть. Кому же захочется платить большой налог или нарушать закон, скрывая доходы, если можно просто заняться благотворительностью?

— Какой же налог на тех, кто не вкладывает средства на общественные нужды? — предметно поинтересовался дон Хуан.

— Двадцать процентов на прибыль для обладателей состояний в размере от семидесяти до ста пятидесяти тысяч ливров. Двадцать пять — для тех, у кого состояние оценивается суммой от ста пятидесяти до двухсот тысяч. Тридцать процентов для тех, чье состояние свыше двухсот тысяч. Это не касается плантаторов: с них берут не больше пятнадцати процентов, а если они соблюдают государственные квоты на посев тех или иных культур, то десять. Те, кто вкладывает в благотворительность или государственные проекты, платят налоги в зависимости от того, насколько они щедры. Чем больше дал, тем больше скидка — и экономия ему лично. Но минимальный, общий для всех налог в десять процентов все равно останется, сколько ни дай.

— Но казна в таком случае недополучает большие деньги! — удивленно воскликнул дон Иниго. — Разве не проще получить все сполна, чем несколько тысяч ливров налогов и благотворительных вкладов, вместе взятых?

— В том-то и дело, что мы как раз и хотим получить с конкретного сеньора те самые несколько тысяч, — хитро усмехнулась Галка. — А чтобы он охотно платил означенную сумму, нужно запросить вдвое больше, но оставить вполне законный способ снизить налоги до минимального предела. Иначе там начнется такая уголовщина, что казна не выдержит расходов на полицию, — добавила она со смехом. — А если все же будут выявлены какие-то махинации, налоговая стража сдерет сумасшедший штраф: мошенник попросту разорится. Тут уже были такие случаи.

— У вас выгоднее быть честным человеком, — согласился дон Хуан. — Однако это означает, что у вас действует система строгого надзора каждого за каждым. Вы должны тонуть в доносах, сеньора.

— Поначалу так и было, — согласилась Галка, сделавшись серьезной. Тема и впрямь больная, причем не только для Сен-Доменга. — Когда здешние испанцы убедились, что их жизни ничто не угрожает, они принялись портить бумагу в таких количествах, что месье Рамбаль, владелец бумажной фабрики, сразу озолотился. Справедливости ради стоит сказать, что наехавшие из метрополии французы от них не отставали. И в один прекрасный день мне это надоело. Я издала распоряжение: во-первых, принимать к рассмотрению только подписанные конкретными именами и конкретными адресами бумаги. Анонимки тут же шли на растопку, без рассмотрения. Во-вторых, по каждому такому доносу тут же начиналось разбирательство. Сперва проверяли, действительно ли этот конкретный человек написал это конкретное письмо. Если нет, и автора установить по почерку не удалось, эту бумагу тоже отправляли в печку. Кстати, сейчас за подписывание подобной кляузы чужим именем — пять лет каторжных работ, как за лжесвидетельство под присягой. Если же авторство подтверждалось, следующим шагом была тщательная проверка правдивости изложенных в доносе фактов. И если выяснялось, что там написана чистая правда, полиция получала жертву в лапы и открывалось уголовное дело. Но если, не дай бог, донос оказывался ложным — а в девяти случаях из десяти так и было — доносчиков за шиворот и в крепость. Долго их там не держали. От пяти до двадцати плетей, в зависимости от обстоятельств — и домой. Или на кладбище.

— Сурово, — покачал головой дон Иниго. — Я слышал, флотские плети-девятихвостки — страшная вещь.

— Вы правы, здесь кляузники не на шутку боятся за свою шкуру. Зато теперь если и доносят, то только по делу. А мы, поработав как следует вначале, избавились от лишней бумажной возни.

— Я не думаю, что вам удалось полностью исключить вероятность ошибки и осуждения невиновного, — засомневалась донья Маргарита. Галка про себя отметила, что держалась эта майянская дама весьма независимо и явно имела большое влияние на своего мужа. — Порой истину установить почти невозможно. Но я уверена и в том, что в этой стране уже сейчас справедливости побольше, чем в иных местах. Самое сложное — удержать это.

— Вы правы, дорогая, — согласился дон Хуан. — Иной раз удержать достигнутое труднее всего.

Донья Долорес, супруга Фуэнтеса, слушала очень внимательно. И не переставала удивляться: как может существовать такое государство? Куба, управляемая ее мужем по прежним, еще испанским рецептам, едва сводит концы с концами. Там тоже требовались перемены, но дон Иниго предпочитал ничего не усложнять. Не платят налоги? Послать карательный отряд и изъять недоимку. Мало продовольствия? Ввести новый побор для крестьян — натуральным продуктом. А если прячут — снова послать карательный отряд. Гора доносов? Чего там время тратить, разбираться: всех в крепость, и дело с концом… Почему же эта донья Алина, безродная пиратка, считает нужным работать над законами и строго соблюдать их исполнение? Почему не поступает как прочие властители, для которых их положение зачастую не более чем весьма прибыльное местечко? Ведь их государства худо-бедно, но живут. А это… Донье Долорес стало страшно. Но едва она раскрыла рот, чтобы задать этот вопрос вслух, как заметила хмурый взгляд мужа. Дон Иниго безмолвно приказывал ей молчать.

— Господа, вы не думайте, будто мы навязываем вам свое понимание слова «успех», — Галка словно прочитала ее мысли и ответила на незаданный вопрос. — Рецепт этого блюда для каждой страны будет иным. И у нас много чего не сходится, масса проблем — крупных и мелких. Но все-таки… Все-таки есть кое-что общее.

— То, что некоторые образованные люди называют благом общества, — произнес дон Хуан. — Которое вы, сеньора, не мыслите без блага отдельных людей, составляющих общество. В этом мы с вами единомышленники, однако вы поймете меня, если к этому благу Юкатан пойдет иным путем. У нас иная история, иная культура. Мы уже не сможем жить по законам предков — принятие нами христианства есть данность, которую невозможно ни отрицать, ни переоценить. И все-таки мы никогда не будем похожи ни на один христианский народ Европы.

— Повторюсь — у каждого свой рецепт успеха, — согласилась с ним Галка.

— Однако у вашего пути есть слабое место, сеньора. Темные невежественные люди — та самая безликая толпа, которая кричала Пилату: «Распни его!» — не способны оценить по достоинству никакое благодеяние. Они будут думать только и исключительно о себе. Они в конце концов заплюют, истопчут и растерзают все, что вы для них сделали, если кто-нибудь злонамеренно начнет внушать им, будто они и есть цвет и величие страны, а вы подавляете их свободу. Так поступал Кортес. Так поступал Писарро. Так, к великому моему сожалению, поступали и мои предки… Вы заботитесь об образовании, но насыщение ума знаниями еще не есть воспитание. Даже весьма образованный человек может в душе оставаться невежественным дикарем. За примером далеко ходить не надо — достаточно заглянуть в гости к послу Англии.

«В корень зрит, — подумала Галка, сразу вспомнив читанные еще в родном мире книги и собственные наблюдения. — Совершенно прав мужик, без живой души и самый умный человек будет хуже пещерного дикаря».

— На это потребуется время, — сказала она. — Много времени и сил. Нужно не пожадничать и не полениться вложить их в образование и воспитание сейчас, зато потом отдача будет колоссальная. Но кое-что в этом направлении мы уже делаем.

— На это может не хватить целой жизни, сеньора, — покачал головой Фуэнтес. — Непосильная задача.

— Для одного человека — да.

— Иными словами, вы намерены положить всю свою жизнь на то, чтобы совершить один только первый шаг? Не слишком ли высока цена?

— Я свою жизнь так дорого не ценю, — холодно усмехнулась Галка. То, что она знала о положении дел на Кубе, теперь находило вполне логичное объяснение: у дона Иниго, кажется, началась пресловутая «звездная болезнь».

Джеймс легонечко коснулся пальцами ее руки: знак «немного остыть». Он все прекрасно видел, и тоже сделал выводы из поведения дона Иниго. По его мнению, вступать с этим доном в пререкания пока было еще рановато…

— У нас в таких случаях говорят: «Гладко было на бумаге, позабыли про овраги. А по ним ходить».

— Тогда зачем ты сгладила острые углы, Эли?

— Я дала тонкий намек, вполне достаточный для понимания. Дон Хуан — умный человек, поймет без разъяснений. А вот дон Иниго… Тоже как будто умный, но мнит о себе, как король Франции.

Джеймс грустно улыбнулся.

— Думаешь, он станет тыкать тебя носом в наши проблемы? — спросил он. — У него ведь тоже воруют, строят всевозможные махинации… Правда, наше воровство не сравнится с подобным бедствием на Кубе, однако вряд ли дон Иниго удержится от соблазна напомнить о самом факте воровства в Сен-Доменге.

— «Кто сам без греха…» — хмыкнула Галка. — Хотя ты прав: этот кинет камень даже если будет рогат и хвостат аки черт.

— Но как же тогда быть с нашими воришками?

— Джек, а наша система сейчас действует так, что под пресс не попадают либо честные люди, либо настолько хитрозадые пройдохи, что их способности не грех использовать на благо страны, — со смехом сказала миссис Эшби. — Поверь, любимый, таких очень мало. Потому можно использовать зло во благо — насколько это возможно в наших условиях.

— Мой милый политик, — Джеймс ненавязчиво положил ладонь на ее едва заметный живот. — Кажется, на сегодня лимит государственных дел исчерпан. Или нет?

— Пока нет, — Галка со всей своей нежностью улыбнулась мужу, хотя запасов этой самой нежности у нее было не так уж и много. — Я тебе сейчас одно интересное письмецо покажу. Надо обсудить в узком кругу и сделать выводы.

Странное место. Как будто самый обычный колониальный город, и в то же время кое-что было не так.

В прежние, счастливые времена Хуанито доводилось бывать в Сантьяго-де-Куба — когда сопровождал обоз с зерном или ездил покупать рабов. И тоже видел обычный колониальный город. Пусть и красивый. Третий раз увидеть Сантьяго ему довелось во время штурма. И тогда этот красивый город пылал, а на улицах валялись трупы. Но ни в том, ни в другом, ни в третьем случае он не чувствовал никакой странности. Все было естественно настолько, насколько это было возможно. Равно как и в иных кубинских городах, не исключая саму Гавану. А здесь… Хуанито Перес, правая рука дона Команданте, второй человек на ныне независимой Кубе, едва скрывал свое замешательство. Почему в пиратской гавани, которой стал старейший в Новом Свете испанский город, процветает торговля — можно понять. Но зачем им понадобилось закладывать новое здание университета? Ведь есть же старое, еще испанское! Или они рассчитывают, что в скором времени старый университет не сможет вместить всех студентов? Зачем строят новое жилье, тоже можно догадаться: переселенцы из Европы едут и едут, надо их где-то размещать. Большинство приезжих расселяли по периферийным городам, но и в столице их оседало немало. Но благоустройство улиц, площадей, садов и скверов… Зачем это морским разбойникам? Хуанито не уставал задавать себе этот вопрос, но только побывав в Сен-Доменге лично, смог найти ответ.

Морские разбойники задумались о будущем.

Хуанито знать не знал о понятии «уровень жизни», но видел этот самый уровень, что называется, воочию. Дело было не только в ухоженных улицах. Дело было в самих людях. Ни в одном кубинском городе, ни до, ни после французского завоевания, Хуанито не видел, чтобы на улицах вообще отсутствовали люди в драных обносках. Здесь даже самые бедные были одеты прилично. Даже рабы щеголяли в дешевых «бумажных» штанах и рубахах! Впрочем, при наличии в Сен-Доменге хлопковых плантаций и собственных ткацких мануфактур это как раз неудивительно. Удивительно другое. Вот только сейчас он зашел в большой богатый магазин — прицениться. И застал там двух кумушек, бойко щебетавших по-французски. Хуанито почти ничего не понял, кроме одного: эти две красотки были женами матросов, служивших на сторожевиках. Дамочки, и без того небедно одетые, покупали шелковые ленты. В какой стране мира матросские жены могут себе такое позволить?.. Откуда это? Только из-за обилия пиратской добычи? Они ограбили Алжир, взяли «серебряный флот» и до последнего времени перехватывали все испанские суда, какие им попадались на глаза. Но если бы они тут же пустили все эти ценности в оборот, маисовая лепешка стоила бы как хорошая рыбачья лодка с парусом. По самым приблизительным прикидкам Хуанито — а он сейчас заведовал казной Кубы, — пиратами было спущено в тавернах не больше двадцатой части прошлогодней добычи. Где же деньги? Может ли быть, чтобы они согласились упрятать большую часть добычи в подвалы крепости, дабы не спровоцировать катастрофическое вздорожание всех товаров?

Да, может. Если делать все с умом. Еще один ответ, который Хуанито нашел в этом городе.

Но почему, черт подери, этого не делается на Кубе?

Проходя по какой-то новой улочке, Хуанито внезапно услышал доносившуюся откуда-то сверху перебранку. Ругались, кажется, по-голландски, если он ничего не напутал — с голландцами пока сталкивался мало. Задрав голову, Хуанито увидел двух строителей, бурно выяснявших отношения прямо на стене строящегося дома. Явился начальник, наорал на обоих. Рабочие, поворчав, снова принялись укладывали кирпичи… «Когда же в Гаване в последний раз строился новый дом? Кажется, еще до французов, — с горечью думал Хуанито. — Почему дон Иниго затеял никому не нужную и чертовски дорогую постройку линкоров и не вкладывает ни песеты хотя бы в ремонт городских зданий? Если так пойдет и дальше, то скоро у нас не будет ни линкоров, ни домов…» А Фуэнтес и впрямь вложил немалые деньги в строительство двух линкоров нового образца. Только Хуанито представления не имел, на какие шиши дон Команданте собирается завершать их постройку и закупать для них баснословно дорогие стальные пушки. И вообще… Иной раз Хуанито ловил себя на мысли, что готов придушить своего некогда всеми уважаемого и любимого командира. То есть команданте из него был отменный, а вот руководитель государства — или «президент», как он теперь велел себя именовать — совершенно никакой. И что с этим прикажете делать, дамы и господа?

«У свободы горький вкус, — думал Хуанито, возвращаясь в гостиницу, где остановилось кубинское посольство. — Здешние пираты тоже это знают не понаслышке, но они хоть что-то делают. Получается у них или не получается, но делают же, не опускают руки! А мы? Куба бедна не потому, что не грабит корабли, а потому, что ею управляют через задницу… Нет. Надо что-то делать, пока вся наша дерьмовая постройка не обвалилась на наши же головы!»

Глухое раздражение, подспудно накапливавшееся в его душе весь последний год, теперь искало выход…

«Надо в церковь сходить, прямо сейчас, — подумал Ариета, перекрестившись. — Поставлю перед образом Мадонны самую большую свечку, какая там найдется — в благодарность за избавление от беды».

А с чего все началось-то? Если разобраться — с сущего пустяка…

…Новая лодка, вдвое больше прежней. Два расторопных работника: француз и негр-вольноотпущенник. Ариета за год с небольшим заработал столько, что теперь мог себе позволить настоящую роскошь — новую лодку и наемных работяг. Не с дочкой же в море ходить. Все-таки четырнадцатый год Хосефе пошел, совсем уже барышня. Да и учиться ей надо, а не рыбу потрошить. Девочке не повредит. Тут это вполне возможно, не то что в испанских колониях, где девчонке не светило ничего, кроме судьбы безграмотной рыбацкой жены. Матильда, земля ей пухом, не умела ни читать, ни писать. Даром что из благородной баскской семьи. Ариета вон тоже с грехом пополам свое имя на бумаге выводит. А учился бы — мог бы выйти в офицеры…

Что там гадать — чего было, чего не было, чего могло или не могло быть… Так или иначе он свою судьбу переменить уже не может. Поздно. А девочка может. Если захочет, конечно. В этом Сен-Доменге поселенцев пока маловато, а образованных людей — вовсе наперечет. Выучится дочка — станут к ней уважительно обращаться «сеньорита Ариета», или того лучше: «госпожа учительница». Ведь заговаривала уже про такое дело. Что ж, дело и впрямь доброе, и работа уважаемая, доходная. Учитель-то раза в три больше него имеет, а ведь он — один из самых успешных рыбаков Тортуги! Даже среди местных французов и то владельцев таких лодок пока по пальцам пересчитать можно, а уж из бывших кубинцев крепко на ногах стоят разве только Ариета да испанец Роблес. Прочие зарабатывают по мелочи и с того живут. А что? Даже на верную сотню ливров в месяц можно спокойно кормиться. По сравнению с кубинскими заработками это целое богатство. Да только Ариете сотни мало. Лодку купить надо? Надо. Старая-то прохудилась совсем. Приодеться надо? Надо. А как же — в лохмотьях, что ли, ходить? Дочку одевать, обувать, кормить. Опять же — бумагу теперь покупать надо, перья, чернила; одна грифельная досочка в целую дневную выручку обошлась. Скоро Хосефе книжки всякие захочется читать, а это снова расходы, и немалые. Образованная, она ведь не только учительницей стать может. С образованием и родовым гербом ей прямая дорога в офицерские жены!.. Ну и что, что тут офицеры порой вовсе безродные случаются. Взять хоть того же губернатора, Жана Гасконца. Или этого… как бишь его… Анри Блезуа, кажись? Ходит тут, здоровается вежливо, и на Хосефу все поглядывает. Даром что мужику под тридцать. Фамилии нет, одно прозвание — значит, родом из такой глухой деревни, где фамилий отродясь не водилось, только клички. А в капитаны выбился. Значит, далеко не дурак. У кого клепок в голове не хватает, тут в капитанах не засиживаются. Девчонка за таким мужем точно не пропадет, пусть он француз, пират и вдвое ее старше… Ну да чего там гадать. Рано ей еще про замужество думать. Вот годика через два — в самый раз. А там поглядим, что это за Блезуа такой, и стоит ли за него свою девочку отдавать.

Оба работника — и француз Базиль, и негр Симон — испанского языка почти не знали. Хорошо, что Ариета за год научился хоть немного болтать по-французски, иначе как бы он с парнями объяснялся. Оба были удивительно схожи характерами, несмотря на абсолютное несходство лиц. Базиль, загорелый до бронзовой смуглоты, отличался длинными, связанными в хвостик белесыми патлами, блекло-голубыми глазами и мелкими чертами лица, выдававшими уроженца Нормандии. Черная как смола физиономия Симона с приплюснутым широким носом и толстыми губами говорили о том, что этот парень тоже ведет свой род не с Эспаньолы. Если верить самому Симону, он и правда родом прямиком из Африки, был привезен сюда с родителями и половиной племени на невольничьем корабле. Недавно воспользовался возможностью подработать денег на строительстве новой верфи Кайонны и выкупился… Оба парня были немногословны, неглупы и работящи. Потому быстро сдружились. Куда хуже у них обстояло дело в общении с хозяином-баском. Ариета знает: случись что в море, парни из кожи вон вылезут, чтобы его спасти. Но вот дочь свою он бы, скажем, за Базиля не выдал. Нет… Парни управлялись с парусом, Ариета сидел на руле. А по правому борту уже виднелись родные берега. В корзине трепыхалась свежепойманная рыба: не с пустыми же руками к родичам в гости идти. Судя по слухам, нелегко у них сейчас, после французского владычества и войны. Да и новые власти не торопятся нормальную жизнь налаживать. То ли не умеют, то ли им и так хорошо. Словом, не грех будет родне помочь, хоть и дальняя та родня. Мало кто тут уже помнит семейство Ариета, уехавшее пятнадцать лет назад — Хосефы еще и на свете-то не было! — аж под Гавану.

Ветер ослабел и переменился на юго-западный. Лодку стало сносить к берегу намного раньше, чем рассчитывал Ариета. Да и водицы бы в бочонок набрать надо, пить хочется. Пришлось приставать к берегу… То, что они там увидели, не могло не напугать: рыбачья деревушка была сожжена. Ни дать ни взять, в тот самый день, как тут побывал карательный отряд французов. И восстанавливать жилища явно никто не собирался. Ариета, велев работникам сторожить лодку, побродил немного по окрестностям. Заглянул в колодец на предмет наполнить бочонок. Но в окрестностях не было видать ни единой живой души, а в колодце вместо воды… Уж на что Ариета, видевший результаты налета французов на свою деревню и гибель старшей дочери, должен был быть привычен, и то его едва не стошнило. Французы, видать, перебили всех жителей деревеньки до единого, а трупы свалили в колодец. Что и говорить, поделом они получили, когда герильерос умыли их кровью в Сантьяго… Делать нечего: рыбаки несолоно хлебавши сели в лодку и отчалили. До вечера было еще далековато, может, в соседних деревушках больше повезет? Милях в десяти к западу они наконец увидели тонкий дымок, поднимавшийся над ветхими крышами наскоро слепленных хибарок. Значит, не всех французы перебили или заставили уйти! Ариета на радостях повернул лодку в бухточку… Чужие, совершенно незнакомые ему люди. Хмурые, оборванные и вооруженные. «Ты тут бывал раньше, что ли?.. А лодку такую хорошую где взял? А-а-а, заработал и купил… Не иначе как у ладронов шлялся и сам ладроном заделался. А ну выворачивай карманы!» Короче, еле ноги унес. Если бы не Базиль с Симоном, валяться бы ему с дырой в черепе где-нибудь на бережку. Хорошо, что капитан Блезуа надоумил его пуститься в это путешествие с парочкой пистолетов за поясом и работников вооружить… С тяжелым сердцем Ариета направил лодку дальше. Будь что будет, а деревню, в которой родился, он проведать обязан.

Хвала Пресвятой Деве, опасения Ариеты не оправдались: родная деревня не была ни стерта с лица земли, ни населена разбойниками. И встретили там вполне по-родственному, хоть и мало кто уже помнил его в лицо. Ариета с работниками вытащили из лодки корзины, деревенские зарезали поросеночка и, порывшись в прикопанных запасах, достали с десяток бутылочек вина. Женщины напекли свежих лепешек и начался пир… Глядя, как родичи налегают на рыбу, Ариета не удержался от вопроса: в море-то ходите или забыли дорожку? «Да какое там море, Антонио, — вздохнул староста, его двоюродный дядя по отцу. Тоже Ариета, только Фернандо. — Тут с каждой лодки такой налог дерут — без штанов останешься. Как живем? Огородами и живем… Разбойники? Да, тут их кругом полно — злые, голодные. Как приохотились чужой кровью на жизнь зарабатывать, так и забросили все прежнее — кто пахоту, кто ремесло, кто рыболовство. Спасибо, сеньор Трухильо — помнишь его, альгвасила нашего? — сразу им перцу всыпал, дорожку сюда быстро позабыли… Ты… это… уважь старика. Все ж добро делает, отблагодари чем можешь». Ариета клятвенно пообещал на рассвете сходить в море, поймать несколько жирных тунцов и лучшего отнесли сеньору Трухильо. А потом до поздней ночи рассказывал родственникам о своем житье-бытье в Сен-Доменге.

Сеньор Трухильо и впрямь был крепким, как столетний дуб: такого, поди, враз не сковырнешь. Даром, что ли, его так уважают и деревенские, и собственные солдаты, а разбойники благоразумно обходят десятой дорожкой?

Ариета самым приветливым манером поздоровался, напомнил о себе. Старик только крякнул.

— Ариета?.. Ну да, помню тебя, как же, — хрипло рассмеялся он. — Это ты с двумя дружками увел отцовскую лодку без спроса и ушел в море накануне шторма?

— Я, — смущенно хмыкнул Ариета. — Здорово меня тогда батюшка разукрасил, когда нас на берег выбросило…

— Ладно, что было, то прошло. С чем сейчас пришел-то?

— Вот, решил заглянуть, — Антонио было чертовски неудобно — дарить подарки чужим вроде бы людям давно разучился. — Отблагодарить, значит, за добро… и так далее…

— Да ладно тебе! Давай уже чего принес, — старый альгвасил, видя его неловкость, расхохотался.

Ариета покраснел, чувствуя себя тем самым мальчишкой, которого этот суровый старик — а тогда еще полный сил дядька — некогда выловил на берегу у разбитой отцовской лодки и за ухо приволок к родителю на расправу. Раскрыл корзину и выложил на большое грязное оловянное блюдо шикарного тунца.

— О-о-о! — восхищенно протянул старик Трухильо. — Какой красавец! Утренний улов?

— Он самый, сеньор.

— Своих-то не обидел?

— Не обидел, что вы. Но вам — самого большого и вкусного. На здоровье.

— Ну уважил… — крякнул Трухильо. — Давненько мы не видали такой роскоши.

— Налоги, сеньор?

— Налоги, будь они неладны… Казна-то пуста, вот и дерут со всех и каждого… Ты вот что, не очень-то хвастайся своими уловами и новой лодкой. А еще меньше про Санто-Доминго с Тортугой болтай. Сборщики налогов разденут догола, лодку отберут, а черномазого продадут.

— Он свободный, выкупился уже, — уточнил Ариета.

— Ну и что? Схватят, свяжут, продадут, и плевать им на его выкуп. Под испанской властью так было, под французами, да и под этим президентом, чтоб его… Ладно, я тебе этого не говорил.

— А я ничего не слышал, сеньор, — Ариета позволил себе грустную иронию.

— Вот этим и отец твой славился — всегда быстро соображал, — усмехнулся в седые усы старый альгвасил. — Ладно, о нас поговорили и забыли. Ты о себе-то расскажи. Вроде ж ты теперь вдовец, правда? Соболезную… Ну, дело ведь такое — жизнь и дальше идет… Мои-то девчонки давно выросли. Старшие при мужьях, младшая еще при мне. Да вон она, по дому управляется, хозяюшка. А для меня, старика, сплошные заботы: приодеть дочку, приданое ей собрать. Не за солдата же ее отдавать, в самом деле?.. Ты вот глянь, чего я ей на днях из Сантьяго привез, — Трухильо откинул крышку сундучка и достал маленькое зеркальце в ажурной медной оправе. — Еще даже обрадовать не успел. Целых двадцать пять песо выложил! Это из Санто-Доминго везут, зеркала там и впрямь не хуже венецианцев наловчились делать. Видал, небось, такие в своей Кайонне?

«Двадцать пять песо! — мысленно ахнул Ариета. — Да я за такое всего два ливра и пять су в магазине отдал, когда покупал Хосефе подарочки на Рождество! А голландцы их ящиками гребут на продажу!»

Смысл дальнейшего разговора Ариета почти не запомнил: все это время его грела мысль о том, какую кучу денег можно будет заработать на перевозке товаров из Кайонны в Сантьяго. Накупить, скажем, таких вот зеркал, хорошей сен-доменгской ткани, еще какой-нибудь мелочи — а потом свезти сюда и продать. Это ж какой навар! Так, чего доброго, он из рыбака купцом заделается, а через годик вообще сменит лодку на крепкую быстроходную шхуну!.. Весь обратный путь до Кайонны Ариета мысленно прикидывал, что же именно пойдет покупать по лавкам, едва вернется. Деньги у него есть, можно смело вложить в дело, а затем вернуть сторицей с первого же плаванья. Так за полный год можно не только на шхуну, но и на приличный дом заработать!

Эх… Спасибо, Пресвятая Дева, что надоумила с Хосефой своими задумками поделиться. Не то быть бы беде…

— … Товары возить? — перепугалась дочка. — Отец, вы что! Тут такое было, пока вы в море ходили!

Испуг Хосефы отрезвил Ариету не хуже ведра воды в лицо. Даже дрожь пробила — его, тертого жизнью мужика! Как? Что случилось?

— Ну-ка рассказывай, — внезапно севшим голосом проговорил он.

— Вы помните — Адальберто Роблес две недели назад вышел в море, никому ничего не сказав? — глаза девочки были как два блюдца — большие и полные страха. — Еще пятьдесят ливров заплатил начальнику порта, чтобы тот не спрашивал, куда он пойдет. А позавчера вернулся Хуан, его сын. Его сторожевик в море подобрал, а то так и потонул бы на дырявой лодке. Сеньор Адальберто, оказывается, накупил товаров и повез в Сантьяго. А там ему сказали, что завозить товары без разрешения нельзя. Отобрали лодку, деньги, все купленное, его с сыном побили и посадили в тюрьму! Хуан убежал, украл лодку и вернулся… Отец, пожалуйста, не ходите туда больше!

Расстроенный и не на шутку напуганный рассказом дочери Ариета пошел к жене Роблеса. Застал ее в слезах, а ее сына — всего в синяках и струпьях. Парень подтвердил рассказ Хосефы, добавив еще парочку подробностей. А Ариета, выйдя из их дома, только перекрестился и враз подумал о большой свечке.

«Вот же ж, Господи, что происходит! — думал он, возвращаясь домой из церквушки. — Мир встал с ног на голову. Разбойники жить дают, а добрые люди все жилы готовы вытянуть… Что творится-то!»

И, снова перекрестившись, пошел домой. На шхуну-то он, может, когда и заработает, но на рыбе это как-то вернее будет. Шальные деньги, они ж до добра не доводят, правду отец покойный говорил…