Книга: Киммерийская крепость
Назад: Москва. Май 1928
Дальше: Память сердца. Начало

Москва. Май 1928

Утром Гурьев, едва рассвело, запер дверь и вышел на улицу. До хоральной синагоги было минут двадцать ходьбы, и он торопился, чтобы успеть на ватикин.
После молитвы он подошёл к раввину:
– Мне нужно поговорить с Вами, ребе.
Тот внимательно посмотрел на Гурьева:
– Янкеле, что с тобой? Что случилось?
– Случилось, ребе. Мама. Её больше нет.
– Борух даян хаэмес, – раввин вздрогнул. – Она же ещё совсем молодая! Что с ней?!
– Разрыв сердца, – Гурьеву с некоторых пор легко давалась ложь во спасение. – Вчера вечером.
– А где…
– Дома.
– Не беспокойся, Янкеле, мальчик мой, – раввин погладил Гурьева по руке. – Мы всё сделаем, как надо. Только ты должен обязательно соблюдать шивэ.
– Да, хорошо, – Гурьев кивнул и достал из кармана пачку червонцев. – Здесь десять тысяч. Возьмите, сколько нужно, остальное – цдоке.
– Ты же наш ешиве-бохер, Янкеле! А… Откуда у тебя такие деньги?!
– Это сейчас не имеет значения, ребе. Абсолютно никакого значения.
Раввин вздохнул:
– Я тебя знаю столько лет, Янкеле, – ты такой удивительный мальчик. И этот твой непонятный кореец, который тебя учит неизвестно чему. Я знаю, знаю, но всё равно – это не еврейское дело, и я не однажды тебе это говорил, но ты же не слушаешь. Бог с ним. Ты решил отомстить?
– Сначала я их должен найти, – Гурьев усмехнулся. – Там видно будет.
– Ты же знаешь – этого нельзя.
– И, тем не менее. Не стоит впустую тратить слова, ребе. Это решённый вопрос.
– Ты говоришь, как апикойрес. Я не в силах тебе помешать, но ты нарушаешь волю Всевышнего.
– Мне довольно часто придётся это делать, ребе, – Гурьев снова усмехнулся. – Ведь я собираюсь жить в этой стране.
– Мы все живём в этой стране. Но это не значит, что нужно или можно забыть о том, кто ты и зачем живёшь. Незачем рисковать своей долей в будущем мире.
– Я помню, ребе. Я всё помню. Ещё раз спасибо, ребе.
Маму похоронили на Востряковском кладбище, поставили на холмик дощечку с надписью на идиш и по-русски. Я их найду, подумал Гурьев. Я их обязательно найду. Я землю буду зубами грызть. Даже ценой доли в будущем мире.
* * *
Очнулся он от осторожного стука в дверь. Мишима открыл. На пороге стоял Буров:
– Здравствуй, Яша. Здравствуйте, Николай Петрович.
– Здравствуйте, Иван Григорьевич. Проходите.
– Нет-нет, я на секунду. Тут приходили из милиции, принесли повестку, нужно было расписаться.
Гурьев повертел в руках серую бумажку с датой, номером кабинета и фамилией следователя – Городецкий. Он кивнул:
– Спасибо. Вас тоже вызывают?
– Я уже… То есть этот следователь, он был здесь, сказал, что… Этот Городецкий, который занимается… Молодой совсем, но очень серьёзный, во всяком случае, мне так показалось… Прости, Яша, я… – Буров махнул рукой и, по-стариковски шаркая ногами, побрёл к себе вниз.
Вечером, после молитвы, Гурьев, не заходя домой, поехал к Ирине. Открыв дверь и увидев его лицо, девушка побледнела:
– Что?! Что случилось?!
– Мама погибла.
– Что?!
Гурьев не ответил – и лицо его оставалось почти таким, каким она привыкла его видеть. Почти таким же. Почти. Ирина потянула Гурьева за рукав:
– Зайди же! Когда?!
– Вчера.
– Боже мой, Гур… Ты… Господи… Как же это?!
– Я пока не смогу ходить в школу. Скажешь директору, хорошо? Только больше пока никому. Пожалуйста. Ну, только родителям.
– Да-да, конечно. А… Похороны? Надо же помочь?
– С этим мы уже закончили.
Ирина молчала, кажется, целую вечность, пока не выдавила из себя:
– Ужас какой-то. Я не верю…
– Я тоже пока. Не привык. Послезавтра к следователю надо идти.
– Гур. Я иду с тобой.
– Иришка… Позже.
– Я хочу, чтобы тебе было не так тяжело. Пожалуйста, разреши мне.
Он помолчал несколько секунд. Потом словно решился на что-то:
– Пойдем, подышим воздухом чуть-чуть. Одевайся.
Ирина появилась через минуту, взяла Гурьева под руку:
– Гур… Как же ты будешь теперь?
– Как-то буду. А что делать?
– Постой. А к следователю зачем?
– У мамы забрали одну вещь. Она очень дорожила ею, это подарок моего отца. Как бы на свадьбу.
– Почему – как бы?
– Это очень долгая история.
– Ничего. Я потерплю. Говори, Гур. Тебе нужно говорить сейчас. Прошу тебя. Слышишь?

 

Назад: Москва. Май 1928
Дальше: Память сердца. Начало