Сталиноморск. 14 сентября 1940
Утром Гурьев направился в синагогу. Успел как раз к «Шма». Увидев его, раввин и Крупнер переглянулись, и Арон радостно крякнул и сверкнул глазами. Едва дождавшись окончания молитвы, он, позабыв про свою степенность, подлетел к Гурьеву и вцепился ему в локоть:
– Ну?!
– Ты же видишь, дядя Арон, – улыбнулся Гурьев. – Жив я, здоров, и даже выспался.
– Ох, Янкеле, – Крупнер прикрыл на секунду глаза, качнул головой. – Не рано ты победу-то празднуешь?
– Я не праздную, дядя Арон, – Гурьев стёр с лица улыбку, как нарисованные акварелью усы. – Ни победу, ни труса. Я передышку получил, мне это сейчас очень важно и нужно. Вот такое дело.
– И дальше?
– Дальше? Дальше много всего будет, дядя Арон. Давай присядем, разговор вот есть.
Гурьев опустился на скамейку. Сел и Крупнер. Гурьев посмотрел на Арона, поскрёб большим пальцем ямочку на подбородке:
– Я слышал, укрупнять твою артель собираются, дядя Арон?
– Откуда знаешь? – нахмурился Крупнер.
– Я много чего знаю, – Гурьев наклонил голову к левому плечу. – Что делать-то будешь?
– На пенсию пойду, – хмыкнул Крупнер. – Заработал.
– На печи сидеть?
– Могу и на печи, – проворчал Крупнер, коротко глянув на Гурьева. – Я своё, говорю же, отпахал. А тебе что за дело, Янкеле?
– А мне нужен такой человек, как ты, дядя Арон. Пойдёшь ко мне начальником АХО?
– Чего-о-о?!?
– Административно-хозяйственной части, дядя Арон. Не знакомо разве тебе такое сокращение?
– Ты, Янкеле, никак, спятил, – усмехнулся Арон. – Ты знаешь, сколько у меня ходок-то? Ещё при царском режиме. А после?!
– Ну, при царском режиме – то было по молодости, того я не знаю. А что после? Твои счёты с большевиками меня не интересуют. Чтобы с советской властью столько лет в пятнашки играть и ни разу не проколоться – это, дядя Арон, редкостное качество. Именно потому я тебе и предлагаю такой ответственный пост.
– К тебе – это куда? В школу, что ли?
– Нет. На стройку.
– Какую стройку?!
– В старой крепости, дядя Арон. Там сейчас большие работы начнутся – всю гору перекопают. Техника, рабочие. А потом – стройка. А я в этих делах – ноль без палочки, только глаза могу страшно таращить и делать вид дикой озабоченности. Хозяйственник из меня – ну, вообще никакой. Одним словом – серьёзное дело, дядя Арон. Стоящее.
– А не боишься?
– Я знаю, дядя Арон, – мягко сказал Гурьев и тронул Крупнера за плечо. – Так что ж, – разве меня ты станешь обманывать? Разве сможешь у меня воровать? Не сможешь. И другим не дашь, я же знаю. Что ж ты на себя наговариваешь, дядя Арон? Не надо этого. Не надо.
– Тебя обманешь. С иголками твоими.
– Иголки мои не на тебя заточены, дядя Арон.
– А что там строишь-то? – хмуро буркнул Крупнер, не глядя на Гурьева.
– Не знаю, дядя Арон, – пригорюнился Гурьев. – План в голове – это одно, а что получится – кто ж его знает. Обычно получается совсем не так, как задумывалось, особенно поначалу. Понимаешь?
– Ох, Янкеле, – усмехнулся Крупнер. – Ох, и хитрый же ты, зараза! А ещё говоришь, что ты не а ид!
– Так пойдёшь?
– Подумать надо, – увесисто вздохнул Крупнер.
– Думать – это хорошо, дядя Арон, – согласился Гурьев. – Думать – это полезно. Но это – вообще. Не сейчас, дядя Арон. Так ты уж выручи меня. Не отказывайся.
– Выручу, – кивнул Крупнер. – Раз такой разговор – выручу.
– Это ещё не затея, дядя Арон. Про затею я тебе расскажу сейчас. У тебя родня есть, дядя Арон, где подальше?
– Сёстры в Одессе. Брат в Балаклаве…
– Вот. Одесса – это то, что надо. Ты пошли Боруха туда, с порученьицем каким, что ли. На месяц – другой – третий. Денег я ему выдам, командировочных. Только предупреди, чтоб не куролесил там особо.
Крупнер насупился:
– Ох, Янкеле. Вот уж – спасибо.
– Да какое там спасибо – одно беспокойство тебе от меня, дядя Арон. Это я тебе по гроб жизни обязан, – Гурьев улыбнулся весело, как будто шутки шутил. – Да и это, в общем, не всё.
– Да уж понял.
– Спрячь девочку у себя. Пока отец её не вернётся, а там – увидим.
– Когда приведёшь?
– А к вечеру, как стемнеет.
– Ну, тогда домой мне надо, – вздохнул Крупнер. – Девка-то – сильно балованная? Хотя – отец военный. Вроде не должна?
– Девочка эта, дядя Арон – сокровище. Я тебе ничего, дядя Арон, сказать пока не могу, просто поверь – сокровище, сокровище, которое беречь надо нам пуще глаза.
– Ничего я не понимаю, Янкеле, – со странной смесью тоски, ярости и воодушевления в голосе произнёс Крупнер. – Ничего. Мозги уже… Только одно понимаю: куда ты, туда и я. Как ниточка за иголочкой. Куда-то же ты нас приведёшь, Янкеле, сынок? Ох, что за такое ты затеял, сынок, что затеял…
– Спасибо тебе, дядя Арон. Нам это всем зачтётся, увидишь. И на этом свете, и на том, если он есть. А мезузы ребе сам проверяет, или есть ещё кто грамотный?
– Грамотнее реб Ицхока нет никого, – проговорил после паузы Крупнер. – Нет, никогда не пойму я тебя, Янкеле…
– Да я и сам не всегда, – Гурьев вздохнул и развёл руками.
* * *
Гурьев заглянул в комнату к Даше. Девушка, высунув от усердия кончик язычка, что-то писала в тетради. Увидев его, встрепенулась, посмотрела на Гурьева, и в глазах её заплясали весёлые огоньки. Дивушко моё ненаглядное, подумал Гурьев.
– Собирайся, дивушко. Ты переезжаешь.
– Что-то случилось?
– Нет. Всё штатно. Запланированное мероприятие.
– Гур?
– Выполнять, дивушко.
– Есть, товарищ комбриг, – Даша вздохнула, поднялась и, нарочно загребая ногами, поплелась к кровати – доставать чемодан, укладываться. Обернулась, обожгла Гурьева любопытным взглядом: – Пешком или на мотоцикле?
– Или, – Гурьев улыбнулся. Он знал, в какой неописуемый восторг приводят девушку эти поездки.
Даша, явно повеселев, занялась сборами.
Не прошло и часа, как они слезли с мотоциклетного седла у крупнеровских ворот. Открыла на этот раз жена Крупнера:
– Проходите, деточки. В дом, в дом, ужинать будем сейчас!
– Спасибо, Брайна Исааковна. Идём, дивушко.
Ну, как же без этого, подумал Гурьев. Даша с любопытством озиралась: такого хозяйства изнутри она ещё не видела. Знакомя дочерей Арона с девушкой, Гурьев заметил, как сразу понравились друг другу Дина и Даша. Не ускользнуло это и от Арона с женой, – они понимающе переглянулись.
Ужин прошёл благополучно. Идиллию едва не испортил Борух, который таращился всю дорогу на Дашу так, что девушка покраснела. Дина, хихикнув, толкнула брата под столом ногой, а Крупнер посмотрел на сына исподлобья, так что парень, тоже покраснев, уткнулся взглядом в тарелку и весь вечер просидел тише воды, ниже травы.
– Ну, деточки, спать, – заявила Брайна Исааковна, когда остатки трапезы исчезли со стола. – Завтра в школу, а вас ещё до петухов не утихомиришь, пока нашепчетесь. Давайте, давайте!
Глядя на смеющихся девушек, таких разных и таких похожих, Гурьев тоже улыбнулся. Господи. Рэйчел. Неужели всё это происходило – и происходит – со мной?!
– Ишь, красавица какая, – добродушно проворчал Крупнер на идиш вслед Даше, поднимающейся в сопровождении Дины на второй этаж. – Прямо царевна. – И, поймав взгляд, который бросил на него Гурьев, удивился: – Чего ты смотришь, Янкеле?
– Да так, дядя Арон, – Гурьев улыбнулся, дёрнул плечом. – Там мой чемоданчик в сенях остался, Брайна Исааковна. Вы скатерть уберите, пожалуйста, я его прямо на стол поставлю.
Крупнер еле заметно кивнул жене – делай, что говорят. Гурьев принёс «Касатку», установил на столе, откинул крышку:
– Это такой телефон специальный, дорогие мои. Если что – звоните вот по этим номерам, люди все наготове. – Гурьев показал на листок бумаги с цифрами, аккуратно приклеенный с изнутри крышки. – Думаю, всё обойдётся, но привычка такая: на воду дуть. Можно звонить на городские номера, тогда нужно девятку нажать и гудка дождаться. А в общем – совершенно обычный телефон. Спрашивайте, что непонятно.
– А чего непонятного, – вздохнул Крупнер. – Понятно, что надо кнопки нажать и понятно, какие. А что это такое да как работает – не нашего ума дело. Немецкий, что ли?
– Да ты что, дядя Арон, – перепугался Гурьев. – Немцам до этого ещё расти и расти. Это наше. Плод, так сказать, тесного советско-британского сотрудничества. Элементная база, конечно, английская, а всё остальное – родное.
– Понятно…
– Ну, чудно, – обрадовался Гурьев и выложил увесистую пачку банкнот на стол. – Это Боруху, дядя Арон, как обещал. Тихонько отправь его, лучше катером. До особого распоряжения.
– Что ж с нами будет, реб Янкель?
– Всё хорошо будет, Брайна Исааковна. Девочку мне сберегите – и всё будет чудесно.
– Не сомневайся, Янкеле, сынок, – похлопал его по руке Крупнер. – Не сомневайся. У Арона – как у ихнего Христа за пазухой, а то и вернее. Так, Брайнелэ?
– Так, так, Арончик.
– Проводи меня, дядя Арон, – Гурьев поднялся. – До свидания, Брайна Исааковна.
В сенях Гурьев проворчал:
– Собак выпусти, дядя Арон. Собачки – они всякую дрянь превосходно чуют. Договорились?
– Ты чего, Янкеле?
– Ничего, дядя Арон. Всё будет в цвет, только всё надо сделать правильно.
Они вышли во двор. Гурьев, дождавшись, пока Крупнер выпустит зверей, сел на лавку у крыльца. Все три собаки – две суки и огромный, как телёнок, кобель – подошли к нему, потыкались мокрыми носами в ладони, радостно мотая хвостами. Гурьев заглянул каждой псине в глаза, потрепал за коротенькие остатки ушей, и встал. Собаки мирно разошлись по двору. Крупнер, забыв обо всём на свете, глядел на невероятную картину, и во взгляде его был почти благоговейный ужас.
– До свидания, дядя Арон, – Гурьев шагнул к воротам. – Я завтра утром её заберу, в школу, а после школы – сюда. Не скучайте тут без меня.
– Будь здоров, Янкеле, – Крупнер сжал его локоть, встряхнул. – Вот так вот? Так опасно?
– Не опасно только на погосте лежать, дядя Арон, – Гурьев посмотрел на небо, щедро усыпанное яркими южными звёздами.
– Тьфу, балабол, – сердито вздёрнул бороду Крупнер. – Иди уж… С Богом.
– С Богом, с Богом, дядя Арон. Вы, главное, не скучайте, – повторил Гурьев и улыбнулся.
– Да, с тобой соскучишься, – пробормотал Крупнер, задвигая за ним засовы. – Ох, что же это за масть у тебя такая, Янкеле…
* * *
Девушки и в самом деле уснули не скоро. Да и не удивительно, – пока все девичьи новости и тайны переберёшь, перескажешь.
– Дашуня! А ты что-нибудь про него знаешь?
– Что?
– У него кто-нибудь есть?
– Есть.
– А кто, знаешь? Здесь, в Сталиноморске?
– Нет. Далеко, – Даша длинно и горько вздохнула. – Очень далеко. Просто ужас.
– Я так и думала, – Дина приподнялась на локте, посмотрела на Дашу, лицу которой свет почти наглухо прикрученной лампы придавал странное, несвойственное ей обычно, отстранённо-суровое выражение. – Он весёлый и вообще… Такой. А глаза… Слушай, разве можно его не любить? Как же так?
– Она его любит, – уверенно, твёрдо сказала Даша и немного подтянула к себе одеяло. – Любит и ждёт. Я знаю. Чувствую. Он ничего ведь толком не рассказывает. Жалеет нас. Думает, мы дети. А как же мы ему поможем, если мы не знаем ничего?! Вот же ненормальный!
– Ух… но… как мы ему поможем? – у Дины глаза зажглись, словно два светлячка.
– А вот, слушай. У неё брат есть. Это из-за него она не может сюда приехать. Ну, не только – но в основном, из-за него. Я решила: я ему письмо напишу. Не ей – она же не может, если Гур сказал, что нельзя – это точно нельзя. Остаётся только ему написать. Напишу… Я знаю, что напишу. В общем, я уже почти придумала.
– А как же ты пошлёшь?! Если адреса не знаешь…
– Это я пока не придумала, – снова вздохнула Даша. – Не знаю. Но я узнаю.
– Интересно, а она… Какая она?
– Она красивая.
– Очень?
– Очень.
– Как ты?
– В сто раз красивее.
– Так не бывает, – тихо засмеялась Дина.
– Бывает, – Даша перекинула косу на грудь. – Красивая. Как пламя! Разве в этом дело?! Она его судьба, Динка. Единственная. Можно в лепёшку разбиться, а любить он будет только её. Больше никого. Я завидую страшно. Я тоже так хочу. Чтобы я – для него – судьба. Не для Гура – для моего, Динка. Я когда… Я сразу поняла. Сразу же, в первую же секунду. В него даже влюбиться невозможно поэтому, Динка, понимаешь?!
– Ой, да! А я тоже что-то почувствовала такое. Он когда к нам первый раз пришёл. Слушай, а ты его… не боишься?
– Почему я его стану бояться?! – удивилась Даша. – А ты что же – боишься?!
– Немножко, – Дина вздохнула, посмотрела на Дашу, поправила подушку, устраиваясь. – Зато с ним никого другого бояться не надо. Это я тоже сразу увидела, моментально, вообще.
– Да. Гур действительно… может. Может быть добрым, таким… родным. Как самый близкий тебе человек. А может… У него бывают такие глаза! Динка. Как же я ненавижу, когда у него такие глаза. Мне хочется на весь мир накричать: ну, как же вы смеете?! Он такой, такой – а вы?! Это же из-за вас у него такие глаза! Будто пушки у линкора: как бабахнет сейчас… Он и с ней, с любимой своей, не может поэтому быть – из-за них всех… Из-за нас. Ужас. Я не могу – у меня сразу слёзы наворачиваются…
– Глаза… Дашуня… Глаза. Ты тоже видела, да? Я тебе признаюсь, только ты меня не выдавай, хорошо? Я подслушивала, когда он с Борухом и с татэ разговаривал. Ну, не нарочно, случайно так получилось. Борух ему про Ферзя рассказывал, а он отвернулся, и я… я глаза его увидела. Дашуня! – Дина вдруг села на кровати, закуталась в одеяло и передёрнула плечами, как от озноба. – Дашуня… Глаза у него! Серебряные. Страшные такие! Он Ферзя убьёт. И не только Ферзя. Ферзь для него… И… За тебя, за меня, за нас – за всех…
– Да, – спокойно кивнула Даша. – Я видела. Он говорит: людей нельзя обижать, а тени должны знать своё место. Убьёт? А Ферзь – это кто? Тот самый бандит, которому папка накостылял за контрабанду?
– Ты что, ничего не знаешь?!
– Почему – ничего? Только Гур не говорил, что его так зовут – Ферзь. Просто – бандит, и всё.
– Вот видишь, – Дина вздохнула и в ужасе головой покачала. – Он его приговорил уже. Даже имя зачеркнул.
– Зачем ему его убивать? Он его в НКВД сдаст, когда соберёт все доказательства.
– Ничего ты, Дашуня, не знаешь, – опять покачала головой Дина. – Ну, и правильно.
– Почему правильно? А ты знаешь?
– Нет. Я догадываюсь. Не знаю, конечно. Они же не говорят ничего. Мужчины… Ну, что нам с ними делать, скажи?!
– Любить, – Даша посмотрела на Дину и улыбнулась. – Мы должны их любить, Динка. Сильно-пресильно. Так, чтобы им не было больно никогда-никогда. Чтобы их души от нашей любви… Чтобы они светились. Понимаешь? Тогда все мерзавцы и негодяи – они разбегаться просто начнут. Их даже убивать станет незачем. Вот. Понимаешь?!
Они так и заснули под утро, обнявшись. Как сёстры.
