Глава девятая
Семья

– Никого нет, – ошеломленно сказал Прохор Ильич, быстро обследовав палатки. – А стреляли долго… Спрятались?

– Спрятаться можно только в раскопе или блиндаже у берега, – ответил Тимоти. – Машина на месте, я ее видел. Что будем делать? Положение-то хуже не придумаешь! Ойген, есть соображения?

– Нет.

Бравая троица возложенную на нее миссию не выполнила. Лошадей и пролетки добыть не удалось, сами чудом не попались в лапы австрийцев, едва ноги унесли.

Против ожиданий в помещичьем доме господина Садофьева-Лозинского горели окна, на дворе усадьбы наблюдалось бурное оживление, граничащее с паникой. Суматошно бегала прислуга, запрягали коляски и грузили на них вещи. Мадам Садофьева, дама под стать супругу полнокровная и тучная, рыдала в голос на крыльце, закрыв лицо ладонями. Сам барин распоряжался, отдавая противоречивые команды и тем привнося в происходящее еще больший хаос.

Прохор оторопело уставился на девок, волокущих к экипажу огромную перину.

– Господин Са… – начал было мсье Вершков, но помещик замахал руками, уподобляясь раскормленному гусю:

– Не время, судари мои, не время! Видите, что делается? Я сам служил когда-то, понимаю-с! Пушки бьют! Война!

– Нам хотелось бы попросить…

– И думать забудьте, у меня семья, дочери! Надо уезжать!

– Куда?

– В город! Под защиту крепости! В гарнизон!

– Ума решились? – грубо сказал Прохор, подавляя острое желание встряхнуть толстяка за манишку. – Какой, к ядреной матери, город? В той стороне артиллерия и стреляет! Погибнете! Вам надо в Ушицу, оттуда в Винницу! Прочь от границы! И налегке! Да скажите вы своим дурищам перины бросить!

– Марыська, бросай перину! Александра Львовна, душенька, ну не плачьте! Поехали скорее! Семен! Аглаю с Лизанькой приведи, время теряем! Да шевелитесь же!

Больше ничего путного от впадающего в истерику и до полусмерти напуганного помещика добиться не удалось. После отбытия маленького каравана, и впрямь направившегося к тракту на Ушицу (хоть одного разумного совета послушались!), в усадьбе остался только бесполезный рабочий мерин, двуколка в каретном сарае и престарелый кузнец, оставленный присматривать за домом.

– Ну дела, – помотал головой Вершков. – Только пыль столбом на дороге, прям блудницу вавилонскую на звере увидели… Чего перепугались? Австрияки чай не азиаты какие, мирное население резать не будут. Тут вам Европа, цивилизация…

– Давайте возьмем мерина, – предложил Ойген. – На него погрузим вещи, а сами постараемся уместиться в автомобиле.

– Нас восемь человек, – напомнил Тимоти. – Друг у друга на головах сидеть? В деревне есть телеги, купим у крестьян…

– А ну молчите! – вдруг цыкнул Прохор и увлек компаньонов в тень между барским домом и пристроенным к нему флигелем. – Тихо, ни слова больше… Всадники!

Спустя минуту на обширную площадку перед фасадом дома с клумбами и гипсовыми вазончиками рысью влетели десяток кавалеристов – при саблях, с карабинами за спиной. Осмотрелись, обменялись несколькими резкими фразами на немецком и вновь канули в ночную тьму. Кажется, поскакали к реке.

– Не наши, – мрачно сказал Прохор. – Возвращаемся, только как можно осторожнее! Сейчас бегом к распадку, там начинается большой овраг, никто не заметит…

– Туман на берегу – наш союзник, – подтвердил Тимоти. – Мистер Вершков, это были австрийские военные? Раз так, мы оказались на территории, занятой армией Австро-Венгрии?

– Не обязательно, – вмешался Ойген. – Разведывательный рейд, малыми силами… Настоящая лавина хлынет завтра-послезавтра.

– А нам-то что? Война войной, но мы люди гражданские. Проверят документы, отпустят.

– Американцев может, и отпустят, а вот графа и мсье Вершкова могут интернировать. Если Австрия объявила войну России, конечно…

– Извини, об этом не подумал. Словом, надо сматываться и как можно быстрее. Пошли к оврагу.

Когда до лагеря оставалось немногим больше километра, началась ожесточенная винтовочная стрельба, бой шел у берега, и Прохор однозначно определил, что разъезд неприятеля сцепился с охранявшими концессию саперами. Значит, и остальные наверняка попадут под горячую руку! Катастрофа!

– Нападем только если встретим единичного всадника, – прошептал Тимоти. – В крайнем случае – двух. Связываться с регулярной армией у меня нет ни малейшего желания… Захватим лошадей. Надеюсь, все умеют ездить верхом?

Обошлось, по дороге к палаткам никого не встретили, ни своих, ни чужих. Ойген только заметил, что с курганом происходит нечто странное, «память земли», неизвестный науке магнетизм этой ночью был активен как никогда раньше…

Лагеря достигли к окончанию перестрелки, заметили промелькнувших в тумане кавалеристов, на галопе уходивших к северу. Стычка завершилась вничью? И куда все-таки подевались Джералд, Ева и прочие? Начали обыскивать палатки.

– Не хватало только потеряться, – сокрушенно сказал мистер О’Донован. – Брат моего папаши во время гражданской войны попал в плен к северянам, семь лет ни одного известия – а оказалось, что дядя искал нас в Вирджинии, когда семья переехала в Техас… Нашел случайно, после того как в газетах напечатали, что на папашином участке нашли уйму нефти. Нет ничего хуже потеряться во время войны.

– Они рядом, – ответил Прохор. – Вместе с его сиятельством, он знает толк в таких делах, с Алексей Григорьичем не пропадешь. Пойдемте к саперам, проверим…

– Нет, – остановил Вершкова Ойген. – Слышите? Кавалерия! И, по-моему, военных куда больше, чем прошлый раз! Надо укрыться, еще три минуты и они будут здесь! Да и туман рассеивается, ветер поднялся!..

– Опоздали, – выдохнул Тимоти, рассмотрев приближающихся со стороны Усти всадников. – Скорее на кухню, спрячемся между ящиками! Хоть какой-то шанс!

В хозяйственной палатке аккуратно складировали все ненужное, начиная от переносных печек и деревянных контейнеров с шанцевым инструментом и заканчивая множеством вещиц, которыми всегда обзаводишься при длительной работе в полевых условиях – фонари, складные стулья, железные емкости из-под керосина, даже маленькая динамо-машина. Палатка была забита барахлом чуть не под потолок.

– Вот сюда, к стене… – Тим вынул нож и сделал в брезенте небольшую прорезь. – Заодно понаблюдаем. Ого, да их тут множество! Целая армия!

Несколько австрийских солдат спешно обыскали лагерь – никого; заметить сидевших за грудой хлама концессионеров было сложно. Драгуны ограничились самым поверхностным осмотром и побежали назад, докладывать командирам, целиком сосредоточившимся на редане, в котором засел противник.

Было совершенно непонятно, что именно защищают в этой безлюдной местности русские и ради чего устроено полевое укрепление без дополнительного прикрытия – рядом нет ни единого важного объекта! Это примерно то же самое, что встретить посреди Сахары одинокую москательную лавку.

Загадка, объяснить которую словами поручика о «полевом выходе» невозможно. Слишком далеко от крепости и квартир находившихся возле границы полков.

Достаточно рассвело, чтобы со стороны лагеря можно было рассмотреть остатки римского вала, туман исчез, лишь над рекой ползли белесые полосы, скрывавшие холмистый бессарабский берег.

– Продержатся полчаса, – уверенно сказал Прохор. – Не больше. Помочь им невозможно. Одно только чудо Господне…

– Сдаться? – предположил Тимоти.

– Если там его сиятельство, ни о какой сдаче и мыслей не возникнет. Слышите, опять начали стрелять. Вы оставайтесь, а я пойду…

– Не надо никуда ходить, – хладнокровно сказал Ойген, взяв Вершкова за плечо.

Нет, не Ойген! Хаген! Перевертыш сменил облик так быстро, что никто и не заметил, без единого усилия и малоприятных эффектов, обычно сопровождавших «превращение». Прохор машинально перекрестился.

– Вёлунд был великим кузнецом, но Регин превзошел его в мастерстве, – значительно вымолвил мажордом бургундского двора. – Жаль, что здесь нет меча, принадлежавшего Зигфриду, с ним было бы легче. Не сходите с места и ждите…

– Чего это он? – шепнул Вершков на ухо Тимоти.

Хаген поднялся и молча зашагал к выходу.

– По-моему, он твердо уверен в том, что делает… Главное, не мешать.

– Хорошо бы сейчас коньяку, – сказал Барков по-французски. – Невозможно воевать без легкого хмелька. Особенно зная, что положение безнадежно и надо отдавать себе в этом отчет. Остается забрать с собой побольше врагов и с тем считать долг выполненным.

– Завидую вашему оптимизму, – хмыкнул Джералд. – Как в романе, черт возьми! Четыре мушкетера, Ла-Рошель, бастион Сен-Жерве… Возьмите, фляга с тридцатилетним арманьяком у меня всегда с собой.

– Ваше здоровье, господа! Никто больше не желает?.. Нет? В таком случае, командуйте, господин поручик!

– Пулемет бы сюда, – с оттенком мечтательности в голосе сказал Львов. – Но чего нет, того нет… Мадемуазель, при виде крови вы в обморок не падаете?

– Нет, – холодно ответила Евангелина.

– Прекрасно, если кого заденут, займетесь вместе с доктором ранеными. Кривелев!

– Слушаю, вашбродь! – гаркнул фельдфебель.

– Подойдите, покажу… Стрелять прежде всего по офицерам, видите австрийцев с золотыми галунами? Там, правее? Слишком близко неприятеля не подпускать, не знаю, есть ли у них ручные гранаты… Закидают, настила над реданом нет.

Первые минуты сражения прошли в вялой перестрелке с больших расстояний, саперы старались не тратить патроны зря. Лорд Вулси, сквозь зубы поругиваясь на неудобство трехлинейки, занимался штучной работой – на охотах в Слоу-Деверил холл он снимал куропатку с двухсот сорока ярдов, а это прекрасный результат. Точность винтовки Мосина, разумеется, заметно уступала шедеврам лучших мастеров Европы, находившихся в оружейной комнате фамильного замка, но приноровиться можно было.

Четверть часа спустя стало окончательно ясно: это окончательный и бесповоротный конец – двух саперов убило, шестерых ранило, австрийцы провели грамотную рекогносцировку и атаковали сразу с нескольких направлений, прикрываемые плотным огнем с дальней позиции.

– Что-то происходит! – вдруг заорал граф, одновременно перезаряжая трехлинейку. – Ева, да пригнитесь же!.. Вы ничего необычного не чувствуете?

– Жарко, – непонятно ответила мадемуазель Чорваш. – Все вокруг будто в огне, я это физически ощущаю! Курган!

– Нет, не курган! Нечто другое! Землю под ногами встряхивает!.. Ах ты, гадина!..

Свистнула пуля, по касательной задевшая Баркова чуть выше локтя.

– Да пустите же, ерунда! Крови почти совсем нет, легкий ожог! Голова кружится…

Перед взглядом его сиятельства все поплыло – что за напасть? И при тяжелейших ранениях в Манчжурии всегда оставался в сознании, а тут из-за ничтожной царапины повело, будто пьяного извозчика!

Царапина ни при чем, все обстоит иначе – неизвестная сила выплеснулась из ранее запертого источника.

Стороннему наблюдателю могло показаться, что над ограниченным Днестром полуостровом шириной в несколько верст разошлась кольцеобразная волна горячего воздуха, искажающего привычный облик зримого мира – такое марево поднимается над нагретым солнцем гудроном или черепичными крышами в южных городах. Тотчас возник странный звук – поначалу тихий свист, похожий на тот, что слышался при открытии гробницы, затем свист перерос в закладывающий уши вой, но принадлежащий не живому существу, а природному явлению – урагану, смерчу или торнадо.

Утро было ясным и спокойным, ветерок налетал со стороны возвышенностей, с северо-востока, день обещал быть ясным, без единого облачка. Откуда взялись резкие, едва не сбивающие с ног порывы, поднявшие волнение на Днестре и закручивающие в вихорьки пыль с сухой травой, объяснить не сумел бы никто. Это напоминало хамсин в Палестине или Аравии – жаркий, обжигающий кожу ветер, швыряющий в лицо мусор и песчинки.

Забеспокоились драгунские лошади, животные стократ острее человека чувствуют незримую опасность, истекающую из сфер, человеческому разуму не постижимых. Выученные боевые скакуны, привыкшие за годы службы к ружейной стрельбе и грохоту орудий на маневрах, к безусловному послушанию и командам хозяина, вдруг понесли, обуянные ужасом, – сдержать удалось едва половину. Сбрасывали всадников, били копытами, исходили пеной, потом смешались в табун и вихрем пронеслись в сторону Усти.

Ни о каком продолжении боя в такой обстановке и речи быть не могло – особенно когда на фоне воющего ветра послышались иные звуки, не то удары в гигантский барабан, не то поступь какого-то чудовищного существа.

– Ложись, ложись! – неимоверным усилием воли Барков сбросил навалившуюся одурь. Пинками отогнал саперов от амбразур. – Головы не поднимать! Джера-алд! Да проснитесь же! Ева! Бросьте маузер, он вам теперь не поможет!

– Это верно, – кивнула смертно побледневшая венгерка. – Вы хоть понимаете, что делается, граф? Посмотрите вторым взглядом! Нашим!..

Его сиятельство зажмурился, отбросил ненужные мысли и эмоции, постарался максимально сосредоточиться.

Три ярких световых линии сошлись в радугу, преобладали алый и лимонно-оранжевый цвета, но все сильнее и сильнее нарастала доля холодного сине-голубого, водопад лазури изливался сверху, с небес, стекаясь лучиками к одной-единственной точке подобно звезде, втягивающей в себя чужой, не принадлежащий ей свет. Зрелище потустроннее и захватывающее, прежде не виданное.

Хочется окунуться в этот свет, прийти к нему, впитать его…

– Да что с вами?! – Евангелина с размаху влепила графу оплеуху, оглушительную, как пушечный выстрел. Дама, а рука будто у гренадера. Синяк на скуле останется. – Вернитесь!

– Я вернулся, – прохрипел Барков, очнувшись. – Хотите знать правду? Вся компания в сборе! Включая вашего зубастого приятеля с берегов Рейна! И он набрал достаточно силы, чтобы воплотиться!

Второй эскадрон двенадцатого драгунского полка принца Евгения Савойского терпел сокрушительное и безусловное поражение. Сражаться с таким противником кавалеристы Австро-Венгрии не умели, да и не могли.

– Пресвятая дева, спаси, сохрани и огради, – только и вымолвил слегка очухавшийся Робер де Монброн. – Фафнир… Проклятая скотина! Пришел на зов!

На поле между реданом и лагерем бесновалось удивительное существо – огромных размеров змей с четырьмя лапами и сложенными на спине крыльями, да только его истинный, плотский облик могли видеть одни лишь обладатели «дара», прочие же замечали серовато-серебристую туманную тень, имевшую вид дракона, будто срисованного с гербовых щитов старейших дворянских семей Европы.

Обезумевшие лошади удрали все до единой, и тем всадникам, что сумели удержаться в седлах, следовало потом до конца дней возносить хвалу Господу Богу за вразумление эскадронных скакунов, чьи древние инстинкты оказались сильнее благоприобретенного послушания. Безлошадным повезло меньше.

Вернее, не повезло совсем.

Началась беспорядочная пальба – в воздух, в своих, в любую тень. Трава покрылась изморозью, при дыхании появлялся пар, теплое августовское утро заместилось морозными сумерками.

Мир терял краски, становясь монохромным, будто гравюра в старинной книжке – только два цвета, черный, белый и множество полутонов, в которых люди выглядели вышедшими из могил призраками, деревья расползающимися пятнами тумана, а солнце – слепяще-ярким угольным диском. А главенствовало над этим странным универсумом единственное существо, обладающее своим, уникальным цветом – разъяренный золотой дракон…

– По мне, так лучше австрияки, – бормотал граф, наблюдая за происходящим. – Хоть десять эскадронов, хоть дивизия, хоть корпус – один против всех выйду, слово чести…

Дух Разрушения занимался тем, к чему и был предназначен извечно – убивал. Изощренно, методично и стремительно. Однако и приведенное слово – «убивал» – тут малоуместно, ибо нельзя обвинить в предумышленном убийстве слепую стихию. Никто не обвинит в таком преступлении человека, прихлопнувшего надоевшую и мешающую козявку…

Обычный дракон из чудесных сказок, атакуя противника, должен бить лапами и хвостом, дышать пламенем, хватать противника зубами – как и всякое живое существо. Фафнир живым не был – мыслить и сознавать свое бытие еще не означает быть по-настоящему живым, – он действовал иначе. Змей воздействовал на разум и человеческую плоть своей таинственной силой, заставляя людей уничтожать самих себя.

Острие хвоста мимолетно коснулось драгунского ротмистра, и так уже скатывающегося к безумию. Ротмистр вытянулся, будто на строевом смотре, уставился невидящими глазами в небо с черным солнцем, выхватил саблю, взялся обеими руками за лезвие и медленно-медленно перерезал себе горло справа, еще успел почувствовать, как на смертном холоде пальцы оросились горячим – кровью из артерии…

Рядовой Стеклы из Градца-Кралове взорвался изнутри, будто снаряд проглотив. Его разметало в клочья, от человека осталось лишь мокрое алое пятно, кости обратились в слизистую взвесь.

Обер-лейтенант фон Баттен, недавно ходивший к русским парламентером, увидел перед собой золотую оскаленную морду невиданного монстра, сказал по-немецки: «Да, я это сделаю…» и застрелился последней пулей, предварительно убив семерых сослуживцев, не оказавших никакого сопротивления.

Вахмистр Мариан Халевский из Лемберга подобрал валявшийся у ног острый камень, выколол им себе оба глаза и умер через несколько минут от болевого шока.

Рядового Штудента в единый миг охватило холодное белое пламя, сохранившаяся искра разума подсказала ему, что следует упасть на землю и попытаться сбить огонь. От Штудента остались только жирный серый пепел, немедля подхваченный ветром, несколько оплавившихся пуговиц и деформированные страшным жаром металлические части карабина.

Рядовой Фолькер вспорол себе живот.

Рядовой Хайнеге умер мгновенно, от разрыва аорты.

Рядового Лукача ударом невероятной мощи отбросило в Днестр и он утонул, пускай и умел плавать: были сломаны все ребра, ключица и позвоночник.

Капитана Валишевского увлекло в странный водоворот, бешеный серый вихрь. Очнулся он живым и здоровым на каменистой равнине и увидел два заходящих солнца: багровое и золотистое. В воздухе сильно пахло нашатырным спиртом. Дальнейшая судьба Валишевского неизвестна.

Кошмар продолжался совсем недолго – от силы десять минут, растянувшиеся для наблюдателей на часы; перед глазами Евы, графа Баркова и прочих концессионеров всё происходило медленно-медленно, Фафнир будто приостановил течение времени, давая своим давним противникам возможность насладиться зрелищем.

Что и говорить, спектакль произвел неизгладимое впечатление. Дух Разрушения наглядно продемонстрировал свою необозримую мощь. Наслаждайтесь, господа.

Закончив расправу, золотой дракон потоптался на поле и вдруг улегся, обернувшись хвостом, в точности уподобившись кошке. Затих. Всем кроме Баркова и Евы казалось, что неподалеку от Траянова вала на землю спустилось облако причудливой формы, напоминавшее огромного крылатого змея.

– Мне чудится, или это приглашение к разговору? – первым сообразил Джералд. – Бояться нечего, пожелай Фафнир немедленно убить нас, он бы это давно сделал. Граф, прикажите всем не двигаться с места и желательно даже не шевелиться. Я пойду к нему.

– Мы все должны пойти, – отозвалась Ева. – Вы придумали хорошее слово для обозначения нашей компании, милорд, – «концессия». Хорошее, однако неправильное. Мы семья. Гунтер, Гернот, Гихзельхер, Кримхильда. Зигфрид. Хаген. Фафнир. Сага о Нибелунгах не завершена, последние строфы не написаны. Идем. Я его не боюсь.

– Поручик? – угрожающе произнес Барков. – Сидите здесь тише мышей, незаметнее блох! Чтоб ни шороха!

У белого как полотно Львова хватило сил только согласно прикрыть веки.

– А вот и Хаген, – вытянула руку Евангелина, спустившись с вала. – И Тимоти с мсье Вершковым… Будет тихая семейная встреча, вам не кажется? Бургундцы и их фамильное проклятие. Наше проклятие.

– С виду он не такой и страшный, – пробурчал Робер, не выпускавший из руки пистолет. – Так, клочок тумана. Морок.

– Ты не видишь истинной сущности.

– И вовсе не жажду. Если мы против ожиданий останемся в живых, поеду на целый год в Люцерн или Карлсбад, в санаторий для нервических больных. Причем лечение обойдется в целое состояние.

– Раз ты способен шутить, значит, не всё потеряно.

Грязные, оборванные и взъерошенные концессионеры выглядели не ахти – лорд Вулси, при любых обстоятельствах поддерживавший лоск истинного джентльмена, и тот ныне походил на бродягу из сомнительных кварталов пролетарского Ист-Энда.

Блистал один только Хаген из Тронье – высокий, соломенноволосый, с бездонно-голубыми спокойными глазами, окладистой короткой бородой и королевской осанкой. Одет он был конечно же в прежний «колониальный» костюм Ойгена Реннера, песочные брюки и курточку-френч с карманами, но поверх нее сияла испещренным тонкой гравировкой металлом лорика Вёлунда, а в левой руке был круглый щит, от которого волнами исходило тепло…

Тепло и ярко-алое свечение, в противовес льдисто-лазурному мерцанию Фафнира.

– Живы-здоровы? – искренне обрадовался Тимоти, ничуть не обращая внимания на дракона. – Видели, тут такое было?!

– Помолчи, – веско сказал Хаген. – Не время пустословить. Он позвал нас.

Нависавший над «бургундской семьей» вязкий сгусток марева начал уплотняться и съеживаться, принимая видимую глазу форму – на этот раз дракон решил обойтись без изысков и ненужных реприз, выбрав для телесного воплощения любимый им облик карлика-дверга Альбриха, еще одного загадочного героя «Саги о Нибелунгах», связанного с сокровищами мистическими узами…

Маленький, в половину человеческого роста, но, что называется, «поперек себя шире». Не толстый, не дородный, а именно очень широкий. Плечи вполне соотносились с ростом существа – фантастически коренастый крошка, в темно-зеленой одежде, с черной бородищей до пупа, в руках тяжеленный двулезвийный топор-лабрис.

На седеющих жестких волосах красуется остроконечный колпак, украшенный золотым символом – пылающий древнескандинавский дракар, Нагльфар – корабль мертвых, который однажды придет из Нифельхейма с огненными великанами на борту, чтобы начать Последнюю Битву и повергнуть богов…

Глазки маленькие, глубоко запавшие и холодные-холодные, как два сапфировых осколка. Взгляд бесстрастный и ничего не выражающий. Не-живой.

– Хайлс, – низко сказал карлик, глядя только на Хагена.

– Сигис хайлс, Фафнир-дрэки, – с исключительной вежливостью ответил бургундец, но традиционного поклона не последовало, лишь кивок. Знак уважения к противнику и не более. – Эк’эмн Хаген-ярл эйн Тронье-фюльк…

– Эк кенна…

– Ничего не понимаю, – прикрыв губы ладонью, сказал Барков Евангелине. – Что это за язык?

– Наречие наших предков. Так говорили в эпоху Аттилы и бургундских королей, какой-то диалект готского… Фафнир не желает учить языки современности, они ему не интересны. Дракон живет только прошлым, не веря, что его времена давно миновали…

– Ошибаешься, женщина, – вдруг сказал карлик, метнув взгляд на Евангелину. Расслышал. Говорил он теперь не на готском или бургундском, а употреблял совсем иное наречие, понятное всем. Древнейшее, изначальное, первоязык. Тот, что унаследован каждым живым, и достаточно услышать первые звуки, чтобы вспомнить. – Я был всегда, Кримхильд, и останусь навсегда. Я вне времени. Я не помню, когда родился, и не знаю, когда умру. Ты слышала, Кримхильд?

– Тогда почему ты преследуешь нас?

– Это вы меня преследуете. Это вы хотите моей гибели. Это вы. Не я. Вы. Вы. Вёлунд. Вы. Кримхильд. Вёлунд.

Карлик говорил все более отрывисто. Обвиняя. Обличая. Жалуясь.

– Уйдите, уйдите прочь смертные, не нужно… – гудело в головах концессионеров. – Уйдите!

– А что ты предложишь взамен? – громко перебил стенания Хаген. – Я знаю, драконы держат слово! Всегда! Предложи выкуп!

– …Да что ж тут случилось-то? – потрясенно сказал сам себе подъесаул Федор Ванников, командовавший казачьей полусотней, отправленной из Ярмолинц к югу, прояснить текущую обстановку в районе Каменца.

Двенадцатую кавалерийскую дивизию подняли по тревоге еще ночью, но командование пока выжидало, не начиная решительных действий. Донцы прошли через Мукаров и Соколец на Крушановку и Баговицу, в обход губернского города, взяли в плен троих заблудившихся австрияков-драгун, которые отбились в утреннем тумане от своего эскадрона. Отправляя дозорные разъезды, выяснили, что неприятель продвинулся до Белина и Залесец, и по достижению днестровского рубежа собрались было обратно, но…

Галопом примчался хорунжий Щегольков и срывающимся голосом доложил подъесаулу, будто в полуверсте к западу было сражение, замечена русская пехота, совсем немного, взвод или два. И много австрийцев. Мертвых.

Зрелище и впрямь было жутковатое – когда полусотня рысью прибыла на место событий, Ванников натянул поводья, останавливая коня, и скомандовал дальше не двигаться. Сдвинул фуражку на затылок, закрутил пальцами чуб, пытаясь сообразить, что здесь произошло. Ничего путного на ум не приходило.

Справа и чуть выше, в отдалении, несколько больших военных палаток французского образца, такие поставлялись и русской армии. Дальше, в сторону реки, нечто напоминающее остатки крепостного вала, около него собрались десятка два-три военных в гимнастерках болотного цвета: точно, свои. И, кажется, несколько гражданских.

Поле же было усеяно телами в синих драгунских куртках и общих для австро-венгерской кавалерии краповых брюках для верховой езды, перепутать невозможно. На первый взгляд, здесь полег целый эскадрон, однако конских трупов мало, от силы двадцать. Человеческих же далеко за сотню. Некоторые растерзаны так, будто в них заряд шрапнели прямой наводкой попал, у других никаких видимых повреждений.

Что за чудеса? Опытный взгляд сразу определит, кроме настоящего боя тут случилось и нечто другое…

Осторожно объехали по берегу, стараясь не приближаться к мертвым. Подъесаул заметил, что лошади чуть всхрапывают, будто учуяли опасность, но только не прямую, а отдаленную; вроде запаха волка.

– Поручик Львов, пятый саперный батальон, – откозырял серый лицом военный инженер. – Вы очень вовремя, господин подъесаул, у меня раненые…

– Раненые? Сколько? Хорошо, сделаем конные носилки, отвезем хотя бы в Ушицу… Кто эти штатские?

– Позвольте мне объяснить, – вышел вперед Барков. – Эти господа из Североамериканских Соединенных Штатов, ученые – занимались здесь раскопками. Джералд, у вас документ с подписью губернатора в бумажнике? Дайте…

Худо-бедно объяснились, граф оказался достаточно убедителен, да и Ванников не горел желанием вникать в подробности. Даже не обратил внимания на очевидную несуразность краткого рассказа о недавней стычке с австрийскими драгунами и употреблении гранат с удушливым газом, которым якобы и перетравили часть неприятеля. Результат-то вот он, перед глазами: саперы (с гранатами или без них) уложили целый эскадрон, понеся сравнительно малые потери.

– Да, Каменец взят, – в ответ на вопросы подтвердил подъесаул. – Ночью, после стремительной атаки и бомбардировки крепости артиллерией. Объявление войны? Не знаю, господин граф, я ж не штабной, у меня приказ – провести разведку, серьезных стычек избегать, беречь людей… Уезжали бы вы отсюда мигом, судари мои, скоро такое начнется, что и представить боязно.

– Мы собирались ехать на Проскуров…

– И думать забудьте, к северу наткнетесь на австрийцев. По берегу Днестра, на юго-восток, доберетесь до Могилева-Подольского – верст около ста получается. Там железная дорога к Одессе и Виннице. Только быстрее, пока общее наступление не началось.

– У нас только один автомобиль…

Затруднение с транспортом разрешилось неожиданно быстро, часть казаков отправилась к Усте, глянуть, как обстоят дела возле деревни и тракта на Каменец. Там и отловили полтора десятка сбежавших драгунских лошадок, разгуливавших по пшеничному полю. Великолепный трофей!

– Возьмите четверых коней, – решил подъесаул. – Выберите, какие поспокойнее, они привычны к хозяевам, чужака поначалу могут сбросить…

– А как же саперы господина поручика?

– Всех возьмем с собой, в Ярмолинцы, не извольте беспокоиться. Давайте, торопитесь… Слышите, опять где-то пушки начали бить.

– Львов! – гаркнул его сиятельство. Отвел поручика в сторону. Сказал тихо и внушительно: – Запомните раз и навсегда, Дмитрий Викентьевич, накрепко: вы ничего не видели. Совсем. И солдатам то же самое скажите. Галлюцинации. Морок. Поняли?

– Галлюцинации у состава двух взводов? – вытаращившись, прошептал Львов.

– Именно. Ваши саперы люди верные, наверняка не проболтаются. Да и кто поверит? Но если что, рассказывайте, будто и впрямь использованным австрияками газом надышались, хорошо никто не отравился всерьез… Слышали? Единственного человека, которому можно рассказать, зовут Василием Свечиным, подполковник жандармерии, из министерства. Да только вряд ли вы с ним увидитесь в ближайшее время.

– Но… Слушаюсь, ваше сиятельство. А все-таки, что это такое?

– Змей-Горыныч, поручик. Самый настоящий. Спасибо вам за все, Львов. Будете в Петербурге – заглядывайте непременно, отыщете место жительства в любой адресной книге! Прощайте.

Легкие на подъем казаки собрались мигом, походя решив главную трудность – как транспортировать раненых и пехоту: недолго думая, реквизировали для нужд армии в деревне три телеги, оставив крестьянам расписку, усадили на них саперов и рысью ушли по направлению к Ярмолинцам, на соединение с основными силами.

Концессионеры остались в одиночестве – уставшие и оглушенные утренними событиями.

– Не спать! – рявкнул Барков, заставив остальных вздрогнуть. – Ева, авто заправлено?

– Еще с ночи…

– Надолго хватит бензина? Не хватало только заглохнуть на полпути! Запасные емкости? Отлично! Прохор будет вас сменять за рулем. Я, Джералд, Тимоти и Ойген поедем на лошадях, остальные в автомобиле. Лишние вещи выкинуть, с собой только самое ценное! Ойген, артефакты упакуй, надеюсь, в ближайшее время творения Вёлунда нам не понадобятся… Шевелитесь! Нам один раз несказанно повезло, но это не значит, что фортуна останется благосклонной и далее!

Окрики Баркова подействовали. Оставили всё – чемоданы, ненужную одежду, книги, прихватив только документацию предприятия, оружие, журналы с заметками и описями да личные саквояжи. Робер сообразил взять бутылку с мятной настойкой, успокаивавшей нервы, бренди, вчерашний хлеб и копченую свинину – перекусить обязательно захочется, а до Могилева-Подольского далеко.

– От Китай-города начнется гравийное шоссе, – деловитый Прохор устроился на переднем сиденье, рядом с местом шофера и раскрыл топографическую карту. – В ту сторону мы раньше не ездили, дороги, считай, не известны… А-а, кривая вывезет!

«Руссо-Балт» сдвинулся с места и начал медленно взбираться по склону холма, над которым доселе мерцало угасающее алое зарево.

– Филистеры распроклятые! – громыхал его сиятельство, не обращая внимания на взгляды посетителей буфета могилевского вокзала. – Взял бы и расстрелял, по законам военного времени! Нет билетов! Никаких! Никуда! И ближайшие двое суток, а то и больше, не будет! Большинство поездов отменены, попасть на киевский в два ночи невозможно! Ругался, грозил – никакого толку! А начальник вокзала, тыловая крыса, пообещал сдать жандармам!

– Тише, – усмехнулась Евангелина. – Сядьте, покушайте горячего… Пока вы общались с железнодорожниками, мсье Вершков подал разумную идею. Телеграфировать в губернию невозможно, там австрийская армия теперь, на приказы знакомого нам одесского обер-полицмейстера здесь никакого внимания не обратят, значит, надо обращаться на самый верх… Тимоти с Прохором ушли в отделение телеграфа. Полиция, между прочим, проверяла паспорта – полагаю, приняли за шпионов.

– И что? – подозрительно спросил Барков.

– Пока ничего. Вон, видите городовой при входе расхаживает, бросая угрюмые взгляды? Наблюдает.

– Еще бы, – сказал Джералд. – Наверное, в этом тишайшем городке со времен Ноя и Моисея не видели таких оборванцев, явившихся на автомобиле и лошадях с седлами австрийского образца с гербами дома Габсбургов. Я бы на месте констебля обязательно проявил интерес.

– Констебль… – граф сплюнул. – Как объяснились?

– Сказали правду. Беженцы, трофейных коней нам предоставили казаки отдельной полусотни второго Донского казачьего дивизиона… Полицейский явно не поверил, оставил второго присматривать и куда-то ушел.

– Я знаю куда, – кивнул Барков. – За комендантским патрулем. Бьюсь об заклад, эту ночь нам придется провести в местной гауптвахте.

В словах его сиятельства присутствовала истина: первым делом шпиономания охватывает провинциальные городки. Пыльный и скучный Могилев-Подольский не исключение, прибытие наистраннейшей компании моментально вызвало нездоровый интерес как станционных служащих, так и усатых блюстителей, отлично знавших, что началась война с Австро-Венгрией – официальная нота из Вены пришла вчера вечером, а боевые действия начались всего несколько часов спустя.

Объявились Прохор и мистер О’Донован, выглядевшие, пожалуй, наиболее живописно – Вершков, красовавшийся в драной гимнастерке без погон, смахивал на дезертира, а небритый и пропыленный Тимоти выглядел героем рассказов О. Генри про бандитов Дикого Запада.

Как их не арестовали, уму непостижимо. Такая парочка и в мирное время должна обратить на себя внимание охранителей общественного спокойствия.

– Телеграмма отправлена по назначению, при нас отстучали, – сообщил Вершков. – Как обычно, на адрес общества купца Фефилова в Петербург.

– Час, может быть полтора или два, – предположила Ева. – Они всегда отвечали быстро.

– У нас нет часа, – в тон продолжил граф. – Я же говорил…

Штабс-капитан артиллерии, унтер-офицер и четверо нижних чинов, к винтовкам примкнуты штыки. Как на картинке. В буфете повисла нехорошая тишина.

– Господа, – штабс-капитан козырнул. – Извольте пройти за мной. Для выяснения личностей.

Шестьдесят восемь минут спустя в гарнизонную комендатуру Могилева-Подольского ворвались красный как вареный рак городской голова, начальник полиции с чинами управления и предводитель дворянства. Был спешно вызван командир гарнизона.

– …Полагаю, для России далеко не все потеряно, – хохотал потом Барков, попивая шустовский коньячок в вагоне первого класса. – Нет, вы видели их рожи, господа? Пардоннэ муа, но есть впечатление, что чиновникам вставили в зады трубочки и включили паровой насос, так, что глаза из орбит вылезали!

Это действительно напоминало кинематографическую комедию: концессионеров извлекли из цепких лап господина штабс-капитана, искренне считавшего, что эти престранные господа и мадемуазель если не тайные агенты, то уж точно лица, подлежащие тщательной проверке контрразведкой.

Ничего не вышло, его благородие остался разочарованным. Задержанных со всем возможным почтением препроводили обратно на вокзал, где на время устроили в салон для благородной публики и снабдили не скверной едой из буфета, а специально заказанным в ресторации ужином.

В это время на запасных путях готовился литерный: паровоз серии «Ж», вагон-люкс из резерва узловой станции и вагон для вооруженной охраны, наличие каковой предписывалось так же строго, как и полное обеспечение провиантом вплоть до самого Чернигова, где господ примет под свое покровительство специальный отряд министерства внутренних дел, спешно выезжающий из Петербурга.

Концессионеры устроились в мягком «Пульмане», приняли подарки от местной власти в виде корзин с пирогами, жареным гусем, овощами, бутылками с вином и кой-чем покрепче. Свистнул окутанный паром локомотив.

– Запомнить в точности, – рычал Барков на гарнизонного подполковника перед самой отправкой. – А лучше запишите в книжечку! Авто «Руссо-Балт» передать в распоряжение военного инженера поручика Львова из саперного батальона гарнизона Каменца-Подольского! Сейчас он должен находиться в расположении… Записываете?

– Точно так, ваше сиятельство!

– И чтоб найти его беспременно!

– Слушаюсь, ваше сиятельство!..

По линии передали экстренные депеши – литерный должен проходить без единой задержки, не пропуская и воинские эшелоны. Путь кратчайший, Могилев-Винница-Фастов-Киев-Чернигов. На стоянках при получении локомотивом воды и заменах паровозов – следить за составом пристально, посторонних не допускать!

– …Вот честное благородное слово, не верится, – Тимоти первым взялся за пристальное изучение корзин с провизией, сразу обратив внимание на красно-золотую этикетку с надписью «Н. Шустовъ и сыновья». – Робер, возьми мой нож, разрезай гуся… Прохор, сбегай к кондуктору с рюмками! Столовые приборы на столе в купе не поместятся, будем кушать руками… Так вот, джентльмены и леди: не верится! Выбрались! Живыми и здоровыми!

– Не совсем здоровыми, – уточнила Ева. – Алексея Григорьевича ранило в руку, у мсье Монброна нервы…

– У меня нервы? Да я спокоен, как Бонапарт перед Аустерлицем!

– А почему, извиняюсь перед господами, сегодня ногти до мяса обгрыз?

– Не будьте вульгарной, мадемуазель! Я клерк, а не солдат! Думаете, это очень приятно, когда против тебя с саблями наголо выходит армия одной из крупнейших империй Европы? Среди нас всего двое военных, пусть и отставных – его сиятельство и мсье Вершков!

– Я ведь всерьез думал, голов не сносим, – подтвердил Барков. – Пяти или шестикратный перевес в силах! Наверняка и больше, посчитать не удосужился. Чудо ведь спасло, как и говорили…

После слова «чудо» концессионеры примолкли. Избавил от неудобной паузы Прохор, притащивший набор рюмок и стаканы для оранжада.

– Подвиньтесь, доктор, пожалуйста, ноги не держат. Ехать нам сколько? Часов двенадцать? Ах шестнадцать? Сейчас покушаем, выпьем и поспим хорошенько, верно, господа?

– Я мечтаю о ванне, – вздохнул лорд Вулси, наблюдая, как Тимоти разливает коньяк. – Окажись здесь Фафнир, загадал бы одно-единственное желание – глубокую-глубокую горячую ванну, лавандовое мыло и…

– Хватит с нас на сегодня желаний, – хмуро перебил Ойген. – Выкуп мы получили. Теперь ни дракон, ни его проклятие над нами не властны. Песнь о Нибелунгах закачивается.

– Разве? – возразила Ева. – Фафнир остался. Его сущность неуничтожима. Нельзя убить дракона. Зигфрид, взяв меч Вёлунда, тогда лишь заставил Фафнира покинуть материальное тело… Нельзя убить ветер или дождь.

– Но можно от них защититься, – сказал в ответ Барков. – Наш дружок-дракон – не абсолютное зло. Не Люцифер и не Мефистофель, не Падший ангел, не антитеза Господу Богу. Он – стихия… Стихия, изначально назначенная разрушению. Раз есть стихии творящие и созидающие – музы, вдохновляющие поэтов и живописцев, ангелы, дающие женщинам радость материнства, да в конце концов обычные зернышки, и которых проклевываются васильки на поле! – следовательно, должна иметься и противоположность! Мир в равновесии. Сколько белого, столько и черного.

– …Да только нельзя позволять черному доминировать, – сказал Джералд. – Хорошо, пускай – Фафнир это часть Универсума. Но ведь не зря Вёлунд создавал свое оружие! Оружие, на чей зов и пришел дракон, увидев в нем смертельную опасность для себя!

– Равновесие, – подтвердил Ойген. – Вёлунд-кузнец стремился к гармонии мира, создавая свои доспехи, изначально предназначенные для богов Асгарда. Вёлунду нравилась материальная вселенная, он стремился ее сохранить – что-то противопоставить силам хаоса, перебороть пророчество Вельвы и не допустить Рагнарёк, когда разрушение возьмет верх над упорядоченностью. Вот вам и тайна клада Нибелунгов. Как все оказалось просто…

– Просто? – почесав в затылке, переспросил Тимоти. – Это может быть вам, людям, глубоко чувствующим, просто. А я обычный парень из Техаса. Вот мистер Вершков такой же, хоть и Оксфорда не заканчивал. Объясните на пальцах! Что мы раскопали?

– Тимоти, дружище, – вздохнул Ойген Реннер. – Когда-то давно существовал совсем другой мир. Не такой, как сейчас. Когда Творец на долгое время устранится от своего творения, оставив его на попечение «серых ангелов», существ, оставшихся нейтральными во время битвы Люцифера и Бога, после которой Восставший был низвергнут за пределы мира в место, называемое «адом».

– Это я знаю.

– Так вот. «Серые ангелы» были сосланы в тварный Универсум. К нам. Людям. Учить, помогать, покровительствовать. Этих ангелов именовали богами – Один, Зевс, Меркурий, Иштар, Осирис… Одни справлялись, другие нет. Я понятно объясняю?

– Вполне.

– Но кроме богов были и другие силы. Стихии. Вроде Фафнира. Богам не подвластные. Боги решили, что стихии, особенно разрушительные – противники, враги. И надо создать оружие против них. Оружие, способное остановить или усыпить стихию. У Вёлунда – думаю, он был «серым ангелом», – это получилось. Зигфрид сделал так, чтобы Фафнир заснул… Но перед этим артефакты Вёлунда успели разойтись по всем сторонам света. Зигфриду достались шлем и меч, Аттила отобрал у кого-то из римлян, не знавшего, каким сокровищем обладает, лорику и щит, куда подевались остальные предметы, пока не известно… И Аттила сумел использовать попавшие к нему в руки волшебные вещи.

– Как и ты нынешним утром?

– Верно. Не появись Фафнир, резни удалось бы избежать – щит заставил бы драгун уйти… Но проклятие Нибелунгов учуяло, что пробудилась направленная против него сила, и прилетел договариваться.

– Так! – воскликнул Тимоти. – Есть подозрительная нестыковочка! А что ж ты не взял у присутствующего здесь Джерри шлем с мечом, – куда более сильные, по твоему же утверждению! – и сразу не использовал против дракона? Еще в прошлый раз? На Рейне?

– Потому что они фальшивые. Идеально выполненные копии.

– Что? – вытаращился лорд Вулси. – Как фальшивые? Почему ты мне не сказал? А где тогда настоящие?

– Об этом знает только Хаген. Который теперь снова заснул. Мне, Ойгену Реннеру, он об этом не рассказал. Заметил только, что слишком много белого в мире – тоже плохо. Он их спрятал, когда убил Зигфрида, начавшего сходить с ума от осознания собственного всемогущества. Хаген оказался самым дальновидным и разумным из всей… Кхм… Ева, как вы говорили?

– Из всей нашей бешеной семейки, – твердо сказала Евангелина. – Да-да, господа. Предлагаю поднять тост за семью. За нас. За Нибелунгов.

– А мы с Прохором тогда кто? – хитро улыбнулся Барков.

– Вы? Этцель с сыном. Подходит?

– Ох, братец Прохор, вот нас и породнили мистическими узами. Пьем стоя, господа. За невероятное семейство! Между прочим, Кримхильда, вы-то собираетесь за Этцеля замуж?

– Зная вас, граф, я над этим любопытным предложением подумаю.

Литерный прогрохотал через разъезд Вендичаны и ушел в ночь, к Киеву.

Петербург встретил курьерский из Чернигова августовской грозой и ливнем. Состав прибыл в столицу по Московско-Виндавской железной дороге и остановился у первого перрона Царскосельского вокзала, что на Загородном проспекте, возле Семеновского плаца и ипподрома. Господ концессионеров препроводили к боковому выходу, усадили в автомобили и повезли прямиком в знакомую «Викторию», где уже были подготовлены номера.

– Отдыхайте и ни о чем не заботьтесь, – сказал Баркову незнакомый жандармский капитан, встречавший путешественников на вокзале. – Как погляжу, багажа у вам нету вовсе?

– Один небольшой ящик, мы предпочтем взять его с собой.

– Как угодно. В отеле предоставлен открытый счет, все будет оплачено министерством двора. Господин Свечин просил передать, что зайдет завтра во второй половине дня. И пожалуйста, не покидайте пока гостиницу, к иностранцам в городе отношение настороженное.

– Я могу жить у себя на квартире, на Каменноостровском.

– Извините, но таковы инструкции господина подполковника. Все необходимое вам немедленно доставят.

Под «необходимым» подразумевались более чем насущные вещи – бритвенные приборы, приличная одежда, дамские принадлежности для Евангелины, папиросы, в конце концов обычнейшее нижнее белье! Ничего ведь не осталось!

– Дом, родной дом, – процитировал Джералд известного английского поэта, узрев в номере накрытый стол с легкими закусками и роскошный банный халат. – Бог мой, снова утренняя газета, цейлонский чай со сливками, одеколон и сигары после ужина! Старею, ничего не поделаешь – хочется комфорта.

– Между прочим, относительно газет, – любознательная Евангелина забрала у консьержа все имевшиеся в наличии издания. – За последние дни мы пропустили множество интереснейших событий!

– Позже, позже, – взмахнул руками лорд Вулси. – Мадемуазель, давайте разойдемся по своим комнатам, приведем себя в порядок и лишь затем примемся за прессу!

Ева не зря сразу же вцепилась в «Санкт-Петербургские ведомости» и некоторые иностранные издания, еще не запрещенные цензурой, начавшей зверствовать немедленно после введения военного положения. Если в Российской империи, даже после начала войны с Австро-Венгрией и неслыханной перетряски в среде высшего дворянства и чиновничества, уже закончившейся несколькими громкими смертными приговорами за измену, обстановка оставалась сравнительно спокойной, то Европа полыхала.

Обстановка на австрийском фронте складывалась для русских благоприятно, особенно после заявлений Николая Николаевича и кайзера Германии Вильгельма о взаимном нейтралитете – по сведениям, кайзеррейх оказывал на Вену сильнейшее давление, с целью немедленно заключить перемирие и признать бессмысленность этой авантюры, на которую спровоцировали Франца-Иосифа определенные круги.

Австрийцы продвинулись вглубь территории неприятеля немногим более чем на сорок верст, наступление Первой австро-венгерской армии у Красника было успешно отражено, Люблин-Холмская операция продолжалась, на прочих участках фронта шли позиционные бои местного значения.

Всеобщую мобилизацию царь Николай III так и не объявил, мобилизовав только два южных военных округа с целью сдерживания австрийцев и нанесения контрударов. На германской границе всё было спокойно – немцы не стали поддерживать союзника, отговорившись «высшими государственными соображениями» и «нежеланием потакать проискам англичан».

На Западе же дело обстояло прямо наоборот – вся мощь кайзеррейха сосредоточилась против Франции. Был занят Люксембург, после отказа Бельгии пропустить германскую армию через свою территорию последовал очередной ультиматум, объявление войны и, как следствие, вступление в общую схватку Англии, гарантировавшей бельгийский нейтралитет.

– Это же ужас, – ошеломленно качал головой Барков, когда вся компания собралась в номере Джералда к позднему обеду. – Считая Россию, пока что сдерживающую австрийцев, в войну вступили уже восемь государств… Немцы взяли Льеж и Антверпен, англо-французская армия потерпела тяжелейшее поражение в приграничном сражении в Арденнах, путь на Париж открыт…

– Только не это! – простонал Робер. – Мне надо домой! Я дал телеграмму маменьке, мадам Монброн пишет в ответ, будто правительство собирается эвакуироваться в Бордо! Чертовы пруссаки! Извините, доктор.

– Я не пруссак, я саксонец.

– Никуда ты не поедешь, – пресек стенания Робера Джералд. – По-моему, сейчас самым безопасным городом Европы является Петербург. Война скоро кончится, а сейчас отправляться в Париж невозможно! Железной дорогой через Германию и Австрию ты не попадешь, это враждебные государства. Балтийское море опасно. Только пароходом через Одессу и Севастополь в Марсель, но… Словом, пока остаешься с нами. И точка.

– Я бы тоже вернулась в Будапешт, – задумчиво сказала Ева. – Можно через Румынию. Но лучше подождать, когда это безумие окончится. Алексей, скоро, по-вашему?

– К зиме. Наверное.

– Что же, полгода сидеть в Петербурге за счет русской казны? – вздохнул Робер.

– Мой юный друг, – хмыкнул Тимоти. – Ты слышал, что говорил капитан тайной полиции? «Открытый счет». Наслаждайся жизнью. Хватит, мы навоевались вдоволь. И сделали все, что смогли.

– Господин подполковник, – тихо и нервно говорил Джералд его высокоблагородию. – Все это, конечно, великолепно, но устраивать эдакое представление во время войны все-таки несколько бестактно…

– Милорд, высочайшее повеление, тут ничего не поделаешь, – добродушно улыбнулся Свечин. Подполковник был при полном параде, со всеми орденами, но не в жандармской синей форме, а в малахитово-зеленой, гвардейской. – Вы желали мировой славы? Хотели войти в историю и в учебники? Пожалуйста, возможность предоставлена.

Три музейных зала Императорского Нового Эрмитажа были отданы под открывавшуюся сегодня сенсационную выставку – «Сокровища Аттилы». Готовили ее спешно, привлекая самых выдающихся ученых мужей, Академию наук, московский Исторический музей, «Общество истории и древностей». Показательно пригласили заграничных светил, в основном из нейтральных стран и Германии. Прибыли гости из САСШ (через Дальний Восток, по Транссибу), итальянцы и даже представители Ватикана.

Был объявлен августейший патронат.

Господин Свечин, которому изначально и принадлежала мысль использовать обнаруженные в Подолии древности в целях пропаганды, о чем прямо и сказал концессионерам: «Господа, пускай их увидят те, для чьего взгляда они и предназначены. Вы поняли, о ком я говорю. Между прочим, приглашен один ваш старый приятель…»

Отказаться было решительно невозможно. На ура идею воспринял Тимоти – как американец, он понимал силу индустрии advertising и принял в осуществлении проекта самое живое участие: давал интервью, фотографировался для газет, не забывал поминать, что частично экспедицию финансировали папашина «Техаско О’Донован ойл» и банковский дом «Монброн ле Пари» (Робер из-за этого три дня с другом не разговаривал, твердо осознавая, какую взбучку получит от маменьки) и вообще вел себя крайне непринужденно.

Баркова, как подданного России, к участию в создании вокруг изысканий ореола романтичности и патриотического подъема склонил Василий Константинович – не откажешь, нельзя. Да и дело нужное – с заговором «Приората» следует покончить раз и навсегда.

Остальные предпочитали чрезмерно себя не афишировать: несколько скупых слов главному редактору «Ведомостей», но не более. Тем не менее имена всех концессионеров появились в газетах от Нью-Йорка до Токио, и от Берлина до Лондона. Война войной, но культурной публике интересны и другие новости.

Сразу возникли конспирологические параллели: археологи-дилетанты выпустили дух Великого Завоевателя! Верили немногие – в просвещенном двадцатом веке мистика не считалась серьезной дисциплиной. Да и сами концессионеры знали, что дело обстоит прямо противоположным образом.

Открытие выставки, способной затмить «Золото Трои» Генриха Шлимана, назначили на последний день самого ужасного августа в истории современной Европы. Джералд от выступления отказался, вместо него речь должен был произнести сам великий князь Константин Константинович, президент Императорской Академии наук – на этом настоял Сам. Причем составленная заранее речь изобиловала доказательствами подлинности представляемых сокровищ: начиная от «Хроники Юстиниана» и заканчивая рукописью Феоктиста Адрианопольского.

В зале для гостей поставили волшебный фонарь, чтобы демонстрировать фотоснимки и копии книг, на великосветское мероприятие (неслыханное нарушение традиционного этикета!) допустили репортеров и фотографов самых авторитетных изданий. Люди неосведомленные гадали, отчего вдруг сему мероприятию в столь тяжелые времена придается государственное значение.

– …И что значит «бестактно»? – продолжал Свечин, попутно наблюдая, как прочие концессионеры общаются с гостями. Даже не терпевший официальной сбруи Тимоти был при фраке и крахмальной бабочке. – Речь идет о другом. Мы словно бы говорим: вот, глядите, тайна Вёлунда у нас в руках. Попробуйте, дотянитесь… Искренне благодарю вас, лорд Вулси, за то, что доспех и щит Вёлунда теперь лежит здесь, в самом охраняемом здании империи…

Верно, центральным экспонатом выставки был сам Аттила, его ссохшаяся мумия, укрытая многогранным стеклянным колпаком. Музейные декораторы представили его в том виде, в каком Бич Божий и пребывал в гробнице – воссоздали по фотокарточкам. Лорика, щит в ногах, рука сжимает рукоять клинка…

– Смотрите, император, – подполковник чуть тронул Джералда за плечо. – Сейчас публику пригласят в зал.

Николай Николаевич вошел с небольшой свитой из гвардейских офицеров. Государь очень высок, почти на голову выше любого гвардейца. Рядом государыня-императрица Анастасия Николаевна, сопровождаемая тремя камер-фрейлинами.

Церемониймейстер поднял было жезл, но, увидев отрицательный жест царя, остановился. Не время так не время.

– Джералд Слоу, лорд Вулси, – произнес Николай, подойдя к главе концессии. – Рад принимать вас у себя в гостях.

– Благодарю, сир. Это огромная честь для меня.

– Свечин, соберите остальных, – повернулся к подполковнику Николай Николаевич. – Я хотел бы переговорить, в Мраморной комнате… Свечин, вы слышали? Всех до единого.

– Слушаю, ваше императорское величество.

Комната для отдыха посетителей музея находилась рядом – проходишь под арку коридора, первая дверь. Видимо, беседа была запланирована изначально, шесть офицеров охраны.

Его высокоблагородие привел участников концессии через минуту. Как и было приказано – всех. Включая Прохора Вершкова, неотлучно сопровождавшего барина.

Николай Николаевич прошелся от стены к стене, заложив руки за спину и глядя себе под ноги. Еве подумалось, что монарх слегка напоминает журавля – сухощавый, огромный рост, седые волосы…

– Вот что, господа. И вы, мадемуазель, – царь поднял голову и внимательно осмотрел каждого. Глаза у него крупные, голубовато-серые. На Романовых и тем более на племянника Ники новый император похож мало, он больше взял от матери, принцессы Ольденбургской. Говорил император на безупречном французском языке. – Вы хоть представляете, что натворили?

Концессионеры невольно переглянулись. Это обвинение?

– Сир, к сожалению, я не до конца понял смысл… – начал было отвечать за всех Джералд, но Николай его оборвал:

– Вы не оставили от старой Европы камня на камне, господа. Все рушится. Прежние договоры, долголетние связи, династические узы… И это ваших рук дело. Это вы смели прежний миропорядок, пусть и не преднамеренно. Я не знаю, что всех нас ждет в будущем, но хорошо знакомый всем нам мир изменился так стремительно, что никто не поспевает уследить за происходящим. Новая эпоха настала не в тысяча девятисотом году, как предполагалось. Она пришла сейчас. В эти дни.

– Сир, мы…

– Помолчите, лорд Вулси. И подойдите ко мне.

«Мне сейчас отрубят голову, – пронеслась несуразнейшая мысль. – Он возьмет саблю и…»

– Такой орден в России дают только за личную доблесть в бою и особые воинские заслуги, – Николай Николаевич взял со стола розового мрамора одну из нескольких приготовленных коробочек. – Мне доложили о случившемся в Усте. Посему я и счел возможным удостоить вас святым Георгием третьего класса. Примите и носите с честью.

– Сир, я недостоин…

– Идите с Богом. От Георгиевского креста не отказываются, ради вас в статут пришлось изменения вносить. Алексей Григорьевич, извольте ко мне…

Георгия третьей степени из рук императора получили все до единого, включая мадемуазель Чорваш и Прохора Ильича, что для него означало потомственное дворянство. Вершков был потрясен и едва сдержался от того, чтобы не прослезиться.

Затем настала очередь Свечина.

– А вас, Василий Константинович, позвольте поздравить с пожалованием генерал-майорского чина вне очереди и орденом святого Александра Невского со звездой. За всемерное участие в спасении государства Российского от небывалой смуты…

Вышли потрясенные. Евангелина машинально положила ладонь на воротничок платья. Нет, ничего не изменилось: белый крест на полосатой черно-золотой ленте никуда не пропал. Это правда.

– А что мы такого сделали? – громко прошептал Тимоти, сам трогая крест. – Это вроде ордена Почетного Легиона во Франции, точно?

– Тим, я потом объясню, – цыкнул не менее других ошеломленный Алексей Григорьевич, – Помолчи, пожалуйста, а?

Гостей, наконец, пригласили в залу. Герои дня устроились в креслах на возвышении, рядом с императором и свитскими. Великий князь Константин Константинович начал доклад.

Джералда не оставляло чувство, будто на него кто-то смотрит. Постоянно и неотрывно. Лорд Вулси троекратно обвел взглядом зал, пока не остановился на фигуре в черной сутане с воротничком священника, сидевшего в седьмом ряду, вместе с депутацией Святого Престола.

Очень некрасивый, можно сказать безобразный, пожилой человек сверлил Джералда полным темного огня взглядом. Взглядом, в котором не было ничего, кроме всепоглощающей, безграничной ненависти.

Отец Теодор Клаузен.

Вот, значит, о ком говорил Свечин, упоминая «старого приятеля».

В черных глазах старого иезуита ясно читалось одно: «Мы еще поборемся».

Джералд отвернулся и устремил все свое внимание к речи великого князя.

В солнечной, августовской небесной синеве, над затянутыми пороховым дымом полями Европы, сверкала золотистая звездочка – перворожденная и вечная стихия, Дух Разрушения, сущность без сущности, разум без единой искры любви и сострадания.

Золотой дракон Фафнир.