Но вот теперь он все вспомнил.

– А ведь мы с вами встречались, Яна.

– Что вы говорите! – девушка распахнула глаза.

– Да-да, позапрошлым летом. У нас в школе был традиционный выпускной бал с участием его императорского величества. На такие балы всегда приглашаются девочки. Вы там были.

– Ах, вон как!.. – Яна призадумалась. – Да-да, припоминаю. Когда кадетский хор пел гимн, вы стояли на сцене у левой кулисы, не так ли?

– Так, – сказал Осетр, хотя стоял он у правой кулисы, поскольку два года назад был едва ли не самым высоким на курсе. Это сейчас некоторые из сокурсников догнали и обогнали его в росте.

– Да, конечно, вспомнила! А потом мы с вами… кажется… танцевали вальс.

Ничего она не вспомнила. Не танцевали они тогда ни вальс, ни мазурку, ни один из современных танцев. Осетр танцевал вальс с тощей конопатой дылдой, которой наступил пару раз на ногу, и она осталась очень недовольна их танцем… Но какое это сейчас имеет значение! Главное, что появилось хоть какая-то мелочь, связывающая их, и у Осетра возникло ощущение, что эта тоненькая ниточка уже не оборвется, и на Дивноморье вырастет и окрепнет.

Вообще, конечно, необычно, что на выпускные балы кадетов-«росомах» приглашают дочек аристократов. На первый взгляд, это странная традиция. Но еще более странным было бы, если бы такой традиции не появилось – ведь командующим бригады «росомах» во все времена являлся Великий князь. Не портовые же проститутки должны танцевать с его подопечными на балах!

– И потом, после концерта, на вручении подарков, Его величество похлопал вас по плечу, правда?

Осетр кивнул, хотя похлопал по плечу тогда государь-император вовсе не его, а Дмитрия Стародубского. Митька потом весь следующий семестр ходил с задранным к потолку носом…

Однако Осетр ему не завидовал – с таким же успехом император мог похлопать по плечу любого другого кадета. Тут как повезет… И лучше если повезет в бою, а не при раздаче праздничных подарков! Ну, или хотя бы на экзамене. А Стародубскому в следующую сессию все время не везло. Наверное, судьба усредняла везучесть…

– Ты, няня, ведь тоже там была, – сказала Яна. – Помнишь?

– Ну, разумеется, – закивала толстушка. – Это когда матушка-государыня была в таком голубом вечернем платье…

Осетр тоже кивнул, хотя Ее императорское величество была тогда вовсе не в голубом, а в бежевом. И с бриллиантовым ожерельем на шее. Уж это-то он запомнил очень хорошо, поскольку императрица Елена произвела на него вблизи совершенно неизгладимое впечатление. Совсем не то что на видеопластах!.. Там она какая-то официальная, а на балу ему все время казалось, что Елена Прекрасная очень похожа на маму, хотя маму Осетр почти не помнил. И он тогда позавидовал Митьке Стародубскому совсем в другом – тот на каникулы всякий раз улетал домой, вот к такой же красивой, уверенно ступающей женщине, рядом с которой желалось хотя бы просто постоять, а Осетр оставался в казарме, поскольку лететь ему было совершенно некуда. Яну же он запомнил потому, что девчонка на концерте играла что-то на старинном инструменте со смешным названием «скрипка», но когда эта штука зазвучала, оказалось, что она и вправду скрипит. Однако потом музыка захватила Осетра, и он с удивлением обнаружил, что живой инструмент странно трогает что-то в груди, совсем не так, как военные марши или клипы, по-другому, но не менее сильно, так что хочется пустить слезы…

– Вы тогда на скрипке играли.

– Да, – Яна кивнула. – Романс Яна Сибелиуса. Вы любите классическую музыку?

Осетр помотал головой:

– Нет. Я ее совершенно не знаю. Но то, что вы тогда играли, мне очень, очень понравилось.

– А стихи вы когда-нибудь писали?

– Нет. – Осетр развел руками, испытывая чувство стыда.

Наверное, она думает: «Ну и солдафон! О чем с ним только разговаривать?»

Конечно, можно было оправдаться большой загруженностью в школе, но он не стал. Ему показалось, что это будет лишним. Пусть она принимает его таким, какой он есть. Сколько себя не приукрашивай, истина все равно выйдет наружу. Стоит сказать, что он писал стихи, как она тут же попросит что-нибудь прочесть. И станет еще хуже!

Няня Аня взялась было разливать чай, но Яна ей не позволила, схватилась за чайник сама. И Осетр увидел в этом доброе предзнаменование. В конце концов, далеко не всякому кадету-«росомахе» великородные княжны, пусть и совсем дальние, но родственницы царствующей семьи станут наливать в чашку заварку и разводить ее кипятком, а потом предлагать сахар и варенье.

– Это вишневое, – пояснила няня Аня. – У нас на Новом Санкт-Петербурге вишни растут почти как на Старой Земле. Яночка сама ягоды собирала.

– Еще бы не росли! – отозвалась собирательница ягод. – Если у Чудотворной спектральные характеристики такие же, как у земного Солнца! И деревца в питомнике – потомки земных деревьев. Папа говорил…

Похоже, дочку князя Чернятинского муза Урания своим вниманием не обходила.

Осетр кивал и уплетал вишневое варенье за обе щеки. В школьной столовой такого не подавали. Интересно, неужели они с собой его привезли? Зачем? Чтобы угощать влюбленных кадетов?

Между тем, светский разговор продолжался. Вновь вспомнили о здоровье цесаревича и поужасались возможному исходу, потом перешли к прочим столичным новостям. Княгиня Белоцерковская бросила мужа и сбежала с молодым любовником и весь свет ей не указ. Будь государь-император построже, такого бы себе не позволяли!

Няня Аня была не первой, от кого Осетр слышал о мягкости государя. Как-то в школе он, сам того не желая, услышал разговор капитана Дьяконова с капитаном Мансуровым, наставником предыдущего курса.

– Слыхал, Митрофаныч, – говорил Мансуров, – какую Долгорукий мерканскому Вершителю ноту направил? За очередные вылазки каперов в Приграничье… Это же курам на смех! Детский лепет, а не дипломатический документ, должный выразить отношение императора к нарушениям договора!

Павел Долгорукий был министром иностранных дел Росской Империи.

– Да уж, этот мне Долгорукий! – отвечал Дьяконов. – Фамилия историческая, да смысл ее от истины далек. И не его вина, что мягок. Мягкость – главная черта самого. Не начнись война, может, и выстоит империя. Потому и идем на уступки. Сам и сам-то понимает, что не императорский у него характер, но ведь ничего не поделаешь, корону с себя не сложишь. Остается надеяться, что дотянем до времен, когда Константин с должным характером вырастет.

– Да, матушка-государыня в строгости его воспитывает. Вот только говорят, болен цесаревич сильно.

– Ну, медицина, у нас, брат, на многое способна. Дай срок, академик Светлана Васильева поднимет мальца на ноги.

Чуть позже Осетр признался капитану Дьяконову, что подслушал их разговор с Мансуровым, и поинтересовался, можно ли так говорить о государе-императоре. На что Дьяконов ответил, что о государе-императоре должно говорить так, как он этого заслуживает, что государь-император должен знать, что о нем думает народ, а когда властители собирают вокруг себя одних лизоблюдов, это никогда добром не кончается – ни для властителя, ни для подвластной ему страны, это росский народ ни один раз проходил в своей истории…

– А мы народ? – спросил Осетр.

– Мы – народ! Если мы не народ, то кто тогда народ?

Потом старшие кадеты говорили, что у капитана Дьяконова периодически бывали неприятности, связанные с такими вот разговорами, потому капитан и ходит столько лет в капитанах, хотя давным-давно ему пора вырасти до подполковника…

– А вы как думаете, офицер? – спросила няня Аня.

– Я не знаю, – привычно сказал Осетр.

Он всегда так отвечал. Потому что и вправду не имел своего мнения. У него не было причин не верить капитану Дьяконову и капитану Мансурову. Однако ведь император от бога! А значит, всевышнему зачем-то надо, чтобы у росичей был такой властитель. И допустимо ли, чтобы мы его осуждали? Если государь черпает свою силу в народе, то всякое сомнение, всякий сомневающийся делает его более слабым.

Он бы и на выпускном экзамене по истории государства так ответил, кабы спросили. Однако не спросили…

Няня Аня кивнула. То ли соглашалась с неопределенной позицией гостя, то ли не соглашалась, но понимала ее.

Разговор неожиданно завял, и хозяйкам впору было посмотреть на часы и заявить, что у них через пятнадцать минут важная встреча. Эта мысль так напугала Осетра, что у него открылись фонтаны красноречия. Начал он со свежих анекдотов, ходивших между кадетами, и оказалось, что дамы вовсе не против пошловатого армейского юмора. Яна смеялась так заразительно, что хотелось рассказывать и рассказывать. И он рассказывал: серию про мерканского индейца команча, серию про фрагербритского хакера Иогана Шварца, серию про новобагбадского весельчака Ходжу Насреддина. Рассказывал и поражался собственной смелости. Нет, братцы, все-таки приключения на Крестах определенно изменили его. Осталось дождаться, пока они изменят его социальный статус. Потом запас анекдотов иссяк, и воцарилась тишина, которую разорвала няня Аня:

– А не сходить ли нам искупаться перед обедом?

Идея была воспринята с энтузиазмом. Гостю объяснили, что выход на пляж находится совсем не там, где сидит портье, что надо не подниматься на самый верх, а наоборот, спуститься на самый нижний этаж. Там, кстати, имеются несколько киосков по продаже разного рода бытовых мелочей. Или он уже успел обзавестись плавками?..

Осетр понял, что дамам требуется переодеться, отставил чашку с недопитым чаем и покинул номер. Забежал к себе, потом спустился вниз, на сей раз воспользовавшись лифтом. Отыскал киоск по продаже мелочей и купил себе тигровые плавки.

Вскоре из лифта вышли и Яна с няней Аней. Обе были в цветных сарафанах – Яна в оранжевом, а няня в желтом, который сидел на ней как седло на корове.

Осетра по-прежнему одолевало легкомысленное настроение, и он продолжал нести всякую чушь, демонстрируя свои познания не только в области анекдотов, но и в сфере торговли – вот когда понадобились знания, полученные на Крестах. Его болтовня никого не раздражала, и это несомненно был хороший признак.

Они вышли на пляж, отыскали кабинки, переоделись.

Когда Яна вышла из своей кабинки, Осетр потерял дар речи. Он и прежде догадывался, что у нее потрясающая фигура, но в ослепительно-белом бикини… У Осетра не нашлось слов для сравнения. Он просто с шумом проглотил слюну. Лицо Яны расцвело улыбкой, в которой явно нашлось место для маленькой толики самодовольства. Но разве для девушки грех – гордиться своей красотой? Мы-то с удовольствием демонстрируем ей свои бицепсы и умение постоять за себя и за нее! И еще неизвестно, в ком самодовольства в такой момент больше!

Осетр понял, что пялится на девушку совсем уж неприлично и перевел взгляд на няню Аню. У этой было черное «бикини», закрывающее все от груди до бедер. И надо сказать, что было бы еще лучше, кабы оно закрывало все от плеч до колен. Только платье и спасло бы няню Аню в глазах мужчин.

Удивительное равнодушие к собственному здоровью! В наше-то время! А еще няня! Как она может воспитать свою подопечную! Ну точно уж не личным примером!

Потом ему пришло в голову, что дело, возможно, вовсе не в гастрономических наклонностях рыжей женщины. Возможно, у нее просто болезнь обмена веществ. Несмотря на все успехи медицины встречаются еще неизлечимые хвори…

Интересно, а если бы отправить ее на Кресты, «божья кровь» вылечила бы ее?

– Вы хорошо плаваете? – спросил он.

– Да уж тонуть не собираемся, – сказала Яна. – Правда, няня?

Та кивнула.

Значит, следить за ними было не обязательно. Можно показать, как умеют плавать «росомахи».

Они оставили на топчанах одежду, пробежали по голубому песку, приятно покалывающему ступни, и кинулись в лазурную воду, разметав вокруг мириады брызг. Тут же выяснилось, что у берега чрезвычайно мелко, и пришлось пройти метров пятьдесят прочь, прежде чем уровень воды достиг пояса. И тогда Осетр поплыл, баттерфляем, с самой высокой скоростью, на какую был способен. Хотелось показать себя во всей красе. И он показал! А когда, наконец, успокоился и лег на воду, обнаружилось, что рядом плывет Яна.

Наверное, у него было в этот момент уморительное выражение лица, потому что она рассмеялась.

– Я за родной институт все десять лет плавала. Чемпионкой столицы была. Так что не удивляйтесь.

– Да я и не удивляюсь.

Было так хорошо лежать на воде рядом с нею. Океан был соленый, и утонуть в такой воде мог только топор. Да и то если без топорища… А еще можно было протянуть руку под водой и коснуться ее попы, чуть-чуть, осторожно, так, чтобы она даже не почувствовала. Но на это Осетр уже не решился.

– Ой! – сказала Яна. – У меня левая лопатка зачесалась. Почешите, пожалуйста!

Она перевернулась на живот и окунула лицо в воду, а он коснулся ее левой лопатки и поводил пальцем туда-сюда. А потом его рука скользнула в воду и тронула ее левую грудь.

Нет, он готов был поклясться, что не хотел ничего подобного, что рука все проделала сама, но оправдываться не пришлось, потому что Яна ничего не сказала. Она просто перевернулась на спину и осталась так лежать с закрытыми глазами. Что это было? Поощрение? Или она ничего не почувствовала? Осетр не знал, что и думать, а повторить прикосновение у него попросту не хватило духу.

– Няня не станет беспокоиться, что вы так далеко заплыли?

– Да пусть себе беспокоится! – По ее лицу промелькнула тень. – В конце концов, я уже взрослая девочка. – Она снова перевернулась на живот. – Поплыли к берегу! Кролем. Кто быстрее!

И тут же руки ее превратились в неутомимые вертолетные лопасти.

Обогнала она его секунд на десять. Доплыла до того места, где было по грудь, встала на ноги, дождалась, пока он окажется рядом, и показала язык. Взгляд ее стал настолько озорным, что Осетру немедленно захотелось ее поцеловать. Однако здесь, на виду у всех, на виду у няни, это было бы совсем глупо. Раз уж не воспользовался моментом, струсил вдали от глаз людских, так теперь уж помалкивай в тряпочку!

– Яна! Молодой человек! Пора обедать!

Яна скривилась, но повернулась и пошла вон из воды. Осетр последовал за нею. Няня Аня уже сменила свой черный жуткий купальник на сарафан. На сей раз ее вид показался Осетру несколько более приличным.

Сменили пляжную одежду и молодые люди. Осетр – с большим сожалением. В смысле, пожалел, что надела сарафан Яна. Вот если бы можно было и обедать в бикини. Но это неприлично!

– Идемте! Идемте! – Няня Аня глянула на браслет. – До начала обеда пять минут.