Глава 8, В которой герой встречает старых знакомцев и знакомится с испанскими герильясами

Сколько часов кряду прошагал я по равнине, не знаю. Первым делом я избавился от мундира, неизвестно за кого меня могли принять. Время такое, сначала стреляют, а потом узнают — в кого. Пускай меня могли принять за дезертира, объясниться с комендантом французского гарнизона я смогу, а если попаду к испанцам — Бог даст, выкручусь.

С такими мыслями шагал я по испанскому бездорожью, совершенно не представляя, где нахожусь. Быть может, меня вовсе занесло в Португалию, к британцам и их союзникам. Если узнают, что я русский, мне конец. Слух о резне на борту дредноута, скорее всего, уже облетел всё побережье, меня прикончат без разбирательств. Придётся полагаться на моё французское произношение. В гимназии учителя мне говорили, что оно у меня весьма хорошее, надеюсь, для британцев сойдёт и моего русского — как говорят в Европе, славянского — акцента, никто не заметит.

Вечер застал меня в пути. Есть хотелось страшно, но добыть пропитание было нечем. «Гастинн-Ренетт» я сохранил, а вот лядунка промокла насквозь и патроны в ней к стрельбе были непригодны. Слушая завывания своего желудка, я пристроился к стволу высохшего дерева. Говорят, от голода люди ремни едят и сапоги, надо будет поискать в округе какой-нибудь источник воды, размочить кусок ремня и попробовать пожевать. Хоть какая-то пища. Но всё это — завтра. Завтра.

Я смежил веки и тут же провалился в тяжёлый сон. Снились мне британские солдаты. Я стоял с ними плечом к плечу в тесном трюме, на голову, грудь, живот мне стекала густая, чёрная кровь, мундир медленно пропитывался ею. Я вдыхал густой, тяжёлый воздух, текущий в грудь, словно мерзкая патока. Сделав очередной тошнотворный глоток, я вздрогнул от того, что меня ткнул под рёбра какой-то британский офицер. И проснулся.

Надо мною стояли пятеро солдат в синих мундирах во главе с сержантом.

— Проснулся, парень, — сказал мне по-французски сержант — седоусый ветеран. — Недалеко же ты убежал.

— Я не дезертир, — ответил я.

— А кто ж ты, парень? — беззлобно рассмеялся ветеран. — Сидишь под деревом без мундира, зато в форменных штанах и рубашке, и при ремне с полусаблей и пистолетом.

— Не дезертир я, сержант, — сказал я. — Я — офицер Российской армии. Мой полк был расквартирован на борту дирижабля «Гангут». Мы принимали участие в битве возле мыса Трафальгар. Наш дирижабль был сбит. Мне удалось спастись. — Я решил не упоминать о нашей эскападе на британском дредноуте. — Ночь я дрейфовал, привязавшись к доске, день шёл по берегу. Искал людей.

— Интересный рассказ, — задумчиво протянул ветеран. — И говоришь ты как-то странно. Ну да не мне про это думать. Пошли, парень. Только саблю давай сюда и пистолет. В Уэльве с тобой будут паладины разбираться.

— Паладины? — удивился я, поднимаясь на ноги. Солдаты окружили меня и повели примерно туда же, куда я и сам шагал.

— Испанцы, — сержант оказался человеком словоохотливым и болтал с явным удовольствием. — Самые настоящие фанатики. Нацепили белые мундиры с крестами — и теперь никто им не указ. Король Жозеф, брат нашего Императора, не хочет ссориться с церковью и закрывает глаза на то, что творят порой паладины. Вот и нам командир приказал даже не смотреть в их сторону лишний раз. А паладины заняли пол-Уэльвы и запретили нам входить в кварталы, где они расквартировались. Командир же и в ус не дует, как будто так и надо. Нет. Оно, конечно, ему видней, но нельзя же так. Что бы делали эти паладины без нас, простых солдат. Кто ходит в рейды за провиантом? Гусары Жехорса. Кто обходит ближайшие деревни и борется с бандитами Годоя? Мы, солдаты. А что делают паладины? Сидят в крепости Уэльвы и форте — и носу оттуда не кажут.

— Не просветите меня, сержант, — осторожно поинтересовался я, — что тут у вас происходит?

— А ты, парень, не шпион часом? — с подозрением спросил сержант. — Хотя ничего особо секретного я тебе не расскажу. Про восстание Годоя в Уэльве и окрестностях каждая собака знает. Самый богатый помещик из местных, Годой его зовут, он вроде как побочный родственник бывшего испанского консула или как его там, поднял восстание против Жозефа. Он собрал себе небольшую армию из дезертиров и бандитов, во главе с неким Кастаньосом и держит Уэльву осаде. Люди Кастаньоса шныряют по округе, запугивают других крестьян, так что городу в самом скором времени грозит голод. Вот уже вторую неделю на одной рыбе живём. Лишь два или три крестьянских подворья, что расположены ближе всего к городу, ещё платят оброк, остальные — давно переметнулись к Годою. За эти последние нам то и дело драться приходится с наёмниками Кастаньоса. Вот и сейчас мы в дозоре, обходим округу, ищем разбойников и прочую шантрапу. Этих в последнее время развелось много, очень много. Бандиты, дезертиры, вроде тебя, парень.

— Я не дезертир, — скучающим голосом сказал я. Похоже, переубедить сержанта не удастся, но я не собирался признавать себя дезертиром.

— А мундир твой где? — вполне резонно спросил он.

— В воде сбросил, — окрысился я. — На дно он меня тянул.

— Ловкий ты, выходит, малый, — от души рассмеялся сержант. — Мундир сбросил, а ремень поясной на тебе как остался? И кобуры? И перевязь с лядункой? Иди, скажешь, новые нашёл? Прямо на берегу!

Хохот сержанта поддержали остальные солдаты. Я же густо покраснел. Вот ведь дурак! Ничего получше придумать не мог.

— А ещё, парень, — наставительно продолжал ветеран, — когда тонут, первым делом сбрасывают сапоги и ножны с оружием, те слишком сильно ко дну тянут. Куда сильней мундира, да и избавиться от них проще.

— Верно, — склонив голову, повинился я. — Я избавился от мундира. Народ сейчас из-за войны нервный, могли бы и застрелить прежде чем разбираться.

— Ты и мундир сохранил, — неожиданно заявил сержант. — Вон он у тебя в скатке на поясе, верно?

— Верно, — не стал отрицать я.

— Сейчас жарко, — бросил мне ветеран, — но как к Уэльве подойдём, надень его. Тогда получится, что мы не дезертира ведём, а офицера-союзника сопровождаем. — Он подмигнул мне и шутливо отдал честь.

Знал бы этот пожилой сержант, имени которого я даже не знал, что этими словами спасает мне жизнь.

Мы прошагали несколько вёрст. Я успел хорошенько проголодаться, но виду не подавал. Оставалось надеяться, что Уэльве меня всё же накормят. Но до города нам добраться было не суждено. Лёгкие всадники в зелёных мундирах с ружьями наперевес вылетели из-за поросших кустарником холмов.

— К бою! — скомандовал сержант. — Без приказа не стрелять!

— Верните мне саблю! — крикнул я ему.

— Как же, — отмахнулся от меня ветеран, — чтоб ты меня ею в спину ткнул! Ищи дурака!

Спорить с ним было бесполезно. Как всё же глупо выходит. Принять смерть здесь, в мелкой междоусобной стычке, пережив незадолго до этого грандиозное морское и воздушное сражение. Вот ведь ирония судьбы! Правда, мне было тогда не до смеха. Всадники открыли огонь, первым делом сразив сержанта, и солдаты, потерявшие командира, тут же бросились бежать. Но от лёгких конников далеко не убежишь. Кавалеристы быстро догнали их и пустили в дело сабли. Не прошло и минуты, как с ними было покончено. И всадники вернулись ко мне. Я бегать не стал. Глупо. Да и выжить можно, лишь оставшись на месте. Мундира на мне нет, оружия тоже, может, за пленника примут.

Так оно и вышло. Ко мне подъехал командир кавалеристов и спросил у меня:

— QuiИn es?

Я этого языка не знал и потому лишь пожал плечами.

— Держаться за стремя, — на ломанном французском сказал мне тогда командир. — В лагерь с тобой разобраться.

Его люди, тем временем, быстро обобрали убитых и уже были готовы выступать. Похоже, поесть мне сегодня не удастся.

Бежать за конём после основательной пешей прогулки, да ещё и на голодный желудок, очень трудно. Подгоняло лишь то, что всадники-герильясы просто прикончат меня, если отстану, чтобы не возиться. Вообще, хорошо, что сразу не зарубили. Вот и бежал я, держась за стремя, глотая пыль, летящую из-под конских копыт и думая лишь о том, чтобы не упасть. Конечно же, командир герильясов берёг не меня, скорее уж своих лошадей — и не гнал их, что позволило и мне добежать до подворья Годоя. Там всадник остановил отряд и бросил несколько слов своим людям. Один из них положил мне руку на плечо и твёрдо направил в сторону самого большого дома в деревне, более всего похожего на деревянный застянок Шодровичей. По подворью сновали крестьяне и солдаты в самых разнообразных мундирах испанской, британской и французской армий. Они разговаривали на жуткой смеси языков, и каким образом понимали друг друга, для меня было загадкой.

Мой конвоир передал меня, как говориться, с рук на руки, часовому, стоявшему у дверей дома, сказав ему несколько слов по-испански. Тот кивнул и жестом пригласил меня войти, сказав мне по-французски с заметным акцентом:

— Генерал Кастаньос в большом зале на втором этаже.

— Меня не станут конвоировать к нему? — удивился я.

— Зачем? — пожал плечами часовой. — Ты — безоружен, да и наш генерал — лучший воин на всём подворье. Если кто-то захочет напасть на него… — Он усмехнулся. — Мир его праху.

Интересные порядки у этих герильясов. Очень интересные.

Я поднялся по лестнице на второй этаж и вошёл в большой зал без дверей, где за длинным столом сидел генерал Кастаньос. Он был смугл до чрезвычайности, а из-за исключительно чёрных волос казался небритым, хотя, скорее всего, бывалый военный ежедневно скоблил лицо. На нём был белый генеральский мундир с несколькими орденами королевской Испании, на поясе — шпага, отнюдь не парадная, а вполне боевая. В этот момент генерал Кастаньос работал с картой или делал вид, что работает, ибо углы её прижимали к столу кружка, миска с овощами, деревянная вилка и нож.

— Parlez-vous franГais? — спросил он у меня. — O espaЯol? Deutsch?

— FranГais, — ответил я, — und deutsch.

— Я учился военному делу в Пруссии, — сказал мне Кастаньос на немецком, — и лучше владею этим языком. Позвольте представиться. Франсиско Хавьер Кастаньос-и-Арагонес — генерал Испанского королевства. В прошлом. Ныне лидер банды сброда, именующей себя герильясами.

— Сергей Васильевич Суворов — поручик Полоцкого пехотного полка, — представился я. — Разрешите облачиться в мундир?

— Валяйте, — махнул мне Кастаньос. — Как облачитесь, расскажите мне, поручик Суворов, каким образом вы оказались столь далёко от своей холодной родины?

Я быстро размотал мундир, отойдя на несколько шагов от генеральского стола, встряхнул его и надел. Обмотав талию шарфом, изрядно пострадавшим во время моего морского путешествия, я встал по стойке «смирно» и короткими чеканными фразами доложил обо всём испанскому генералу.

— История, — усмехнулся Кастаньос. — Нарочно не придумаешь. Ты что так на еду косишься? Голодный? — Я промолчал, однако взгляд мой был куда красноречивее слов, и генерал махнул мне. — Садись. Я не голоден, а роняющий слюни офицер — самое жалкое зрелище, какое может быть.

Я присел за стол, пододвинув к себе миску с едой. Кастаньос сам подал мне деревянную вилку, и я с удовольствием принялся за еду. О Боже, Господи Боже Всемогущий! Никогда не знал, что самые простые овощи в оливковом масле могут быть такими вкусными. Утолив голод, я отодвинул миску и поблагодарил генерала.

— Ешь ты хорошо, — с усмешкой сказал мне на это Кастаньос, — и язык у тебя подвешен, да и удачлив ты, парень, как сто чертей, прости меня Господи. Остаться в живых после того, как неудачно сыграл из дредноута в десантной шлюпке в море… И по-французски говоришь. Ты можешь мне пригодиться.

— Для какой, позвольте спросить, цели? — поинтересовался я.

— Мне нужны люди для налётов на деревни возле Уэльвы, — ответил Кастаньос. — Вернее, людей-то у меня хватает, а вот офицеров — мало. Ты был поручиком, лейтенантом, если по-нашему, а дам тебе роту французских головорезов. Мне нужно, чтобы вы устроили паладинам и французам, засевшим в Уэльве, вторую Вандею.

Меня словно пружиной подбросило. Я вновь встал по стойке «смирно» и отчеканил:

— Шуаном не стану и c Ecorcheurs Жехорса соперничать в жестокости не намерен!

— Тогда я тебя более не задерживаю, — отмахнулся Кастаньос.

Я махнул рукой, однако пальцы прикладывать было некуда. Тяжёлый кивер я скинул, когда плавал в море, в отличие от сапог. Но не успел я развернуться, как по отмашке генерала сзади на меня кинулся здоровенный детина в чёрном мундире с длинным ножом в руке.

Когда-то, когда мама была жива, а в нашей семье ещё водились деньги, отец выписал мне учителя рукопашного боя. Тощего коротышку-китайца, в незапамятные времена осевшего в нашем городе. Уроки его мне особенно нравились, а ещё больше нравилось мне лупцевать, пользуясь полученными знаниями, моих врагов в гимназии. Не раз ещё мне пришлось воспользоваться наукой старого китайца, пригодилась она и сейчас.

Тело сработало само. Раньше, чем разум успел осознать наличие опасности. Я перехватил запястье черномундирника, вывернул из пальцев нож и, используя его собственные вес и силу удара, бросил его на стол. Миска с остатками овощей полетела прямо в генерала Кастаньоса, брызги оливкового масла попали на белоснежный мундир. Я занёс нож над грудью поверженного в единый миг врага.

— Давай же, парень, — совершенно невозмутимо произнёс Кастаньос. — Прикончи его.

— И доказать тем самым, что я именно тот, кто вам нужен, генерал, — покачал головой я. — Никак нет.

Я отпустил руку малость ошалевшего парня и вернул ему нож. Тот слез со стола, долго смотрел на меня, а затем скрылся в той же нише, закрытой занавеской, откуда выскочил.

— Теперь я окончательно уверился в том, — сказал мне генерал Кастаньос, — что именно тот человек, что мне нужен.

— Быть может, вы всё же объясните мне, генерал, — спросил я у Кастаньоса, — чего от меня хотите?

— Ты, парень, лучше всего подходишь для одного поручения, — ответил тот. — Думаю, паладины в Уэльве и их французские друзья вполне созрели для моего предложения. — Генерал встал и подошёл к большому бюро, установленному в углу зала, вынул из него запечатанный сургучом конверт и передал мне. — Это моё письменное предложение лорду Томазо — главному паладину Уэльвы.

— И в чём оно состоит, если не секрет? — поинтересовался я, забирая конверт и пряча его в карман.

— Если они хотят жрать, — неожиданно грубо сказал Кастаньос, — то пускай проваливают из Уэльвы. И лягушатников с собой забирают. Отныне Уэльва и окрестности выходят из-под власти Жозефа Бонапарта.

— Что за ерунда? — не сдержался я. — Жозеф же растопчет вас!

— Не успеет, — покачал головой Кастаньос, которого ничуть не смутила моя дерзость. — Это будет первым ударом по Бонапарту. Первый толчок колосса. Все должны понять, что ноги у него глиняные.

— И к чему это приведёт? — спросил я. — К новой гражданской войне, — сам же и ответил, — новой крови.

— Именно! — воскликнул Кастаньос. — Именно к новой крови! Я солдат и живу войной. Также и сброд, которым я командую. Сидя здесь, на годоевом подворье, они киснут и разбалтываются всё больше, а удерживать их в узде армейскими методами нельзя. Тут солдат-то меньше половины — да и те бежали от армейской жизни — остальные же просто разбойники, прибившиеся к нам из-за страха перед Ecorcheurs Жехорса. Не будет войны — они или разбегутся или начнут учинять больше безобразий, нежели стерпят крестьяне. И тогда нас даже авторитет Годоя не спасёт. Поднимут нас на вилы — и вся недолга.

Эта неожиданная исповедь удивила меня, однако я выслушал её и испросил у генерала разрешения удалиться.

— Свободен, — кивнул он мне, возвращаясь за стол.

— Только оружие моё верните, — добавил я. — Полусаблю и особенно дуэльный пистолет «Гастинн-Ренетт». Он весьма дорог мне, как память.

— Холодное оружие я могу тебе выдать любое, — кивнул Кастаньос на оружейный шкаф. — Бери что хочешь. А вот с «Гастинн-Ренеттом» сложнее. Кто тебя взял?

— Конные егеря.

— Люди Хосе, — задумчиво протянул Кастаньос. — Пистолет уже, скорее всего, у него. Ладно. Как выйдешь, попроси часового пригласить ко мне лейтенанта Хосе — командира разъезда конных егерей.

— Есть, — ответил я и шагнул к шкафу с оружием.

— Люди Хосе тебя и проводят до Уэльвы, — добавил генерал.

Открыв оружейный шкаф, я обнаружил в нём около десятка шпаг самого разного вида. Я выбрал себе одну, явно старинной работу. Немногим уже шотландского баскетсворда, оставшегося на борту «Гангута», однако существенно легче. Витая гарда отлично защищала ладонь, совершенно не мешая работать кисти. Отличное оружие. Вряд ли Кастаньос расстанется с ним.

— На клеймо посмотри, — иронично сказал Кастаньос, — это Хуан де Торо — этой шпаге больше двух сотен лет.

Я с сожалением поглядел на оружие и уже собрался поставить его обратно в шкаф и выбрать себе что-то попроще, однако генерал Кастаньос остановил меня репликой:

— Можешь оставить её себе. Мне хватает и моей шпаги, а особого пиетета перед ним я не испытываю, как многие мужчины.

— А для чего, позвольте спросить, — поинтересовался я, продевая ножны старинной шпаги через петли оружейного ремня, — вы держите у себя столь впечатляющую коллекцию?

— Эта коллекция Годоя, — ответил Кастаньос, — он обожает холодное оружие. В его комнате не пройти — столько самого разного стоит, лежит и висит. А то, что не влезло, он по остальному дому раскидал — и позабыл. А оружию не гоже пылиться в шкафах, клинок должен пить кровь врагов.

Поблагодарив генерала, я вышел-таки из зала. На выходе из дома я сообщил часовому о том, что Кастаньос хочет видеть лейтенанта конных егерей Хосе, и спустился по крутой лестнице. И тут я понял, что мне нечего делать. Всю свою военную жизнь я, как и гласит известная мудрость, не оставался без дела и не давал скучать своим подчинённым, став командиром взвода. А теперь мне нечего было делать! Оставалось только ждать пока Кастаньос выделит мне сопровождение до города и, быть может, вернёт памятный «Гастинн-Ренетт». Хотя на последнее надежды было мало.

Я прошёл по двору и, решив не уходить далеко от дома генерала, и, видимо, лидера крестьянского бунта Годоя, присел на высокую лавку. Точно такие же стоят и в наших деревнях, да и, наверное, со всех деревнях нашего мира. Их можно найти и в загадочном Китае, и за океаном в Североамериканских колониях Британии. Делать было решительно нечего, так что я принялся изучать подарок генерала. Похоже, Кастаньос весьма легко распоряжается чужими вещами.

Проводив взглядом командира конных егерей, входящего в дом генерала, я понял, что больше не могу сидеть. Слишком уж меня снедало нетерпение. Наконец, моё вынужденное бездействие окончится. Я поймал себя на том, что меряю шагами пространство перед крыльцом генеральского дома под ироничным взглядом часового, привалившегося спиной к нагретой Солнцем стене. Вот только оружие у него пребывало в идеальном состоянии, что говорило о нём, как о солдате лучше всего.

— Русский, — раздражённо бросил мне Хосе, — за мной. На лошади ездишь?

— В седле удержусь, — ответил я, стараясь говорить столь же короткими фразами, как и он, понимая, что французский для испанца не родной и сложного предложения он может просто не понять.

— Хорошо.

Про пистолет он, похоже, решил позабыть. Жаль. Ну да, надеюсь, прапорщик Кмит остался жив и сохранил «Гастинн-Ренетт». Обидно будет если и второй пистолет, подаренный умирающим Федорцовым, пропадёт.

Хосе проводил меня до больших конюшен, возле которых его люди уже седлали коней. Сказав несколько слов конюху, он сам направился вслед за ним, меня же не пригласил. Через некоторое время они с конюхом вышли. Хосе вёл под уздцы вороного жеребца и пегую кобылу. Конюх же нёс седло и упряжь, и, судя по ухмылке, которую он усердно прятал, лейтенант приготовил мне некую пакость. Кобылку я уже знал — на ней ехал он сам, а значит, мне придётся ехать на воронке. Ох, не простой это конь. Сразу видно. Придётся вспомнить уроки верховой езды — в ней я преуспел несколько хуже, нежели в искусстве рукопашного боя.

— Помочь? — со скабрёзной ухмылкой поинтересовался конюх на ещё более скверном французском, нежели лейтенант Хосе. Удивительно, что он вообще знал этот язык.

— Упряжь подержи, — сказал ему я.

Быстро проверил уздечку. «Строгую», кстати. Значит, конь с норовом или уздечки не слушается. Будем ногами управлять. По опыту знаю, если лошадь не слушается повода, то хорошо слушается шенкеля — и наоборот. Закончив с проверкой, накинул на спину коня толстый потник и сверху седло. Затем присел и затянул подпругу. Жеребец мгновенно надулся, и я ударил его коленом под брюхо и подтянул подпругу ещё на пару дырочек.

Взгляды егерей и конюхов, собравшихся поглядеть на меня, менялись, пока я седлал коня. Похоже, никто из них не ожидал от пехотинца такой ловкости с в обращении с лошадьми.

— И как его зовут? — спросил я у лейтенанта Хосе.

— Торбелино, — ответил тот.

— Повода не слушает? А шенкеля — хорошо?

— Именно.

— И норовистый, как чёрт?

— А то, — усмехнулся Хосе. — Зато быстрый, как ветер.

Я вскочил в седло, продел ноги в стремена и сказал лейтенанту:

— Я готов.

Остальные егеря окружили меня и, когда Хосе запрыгнул в седло, мы направились прочь с годоева подворья.

Ехали мы около часа — и за это время я успел проклясть всё лошадиное племя. Торбелино оказался настоящим дьяволом — прости меня Господи, но иного определения я для этой твари найти не могу — шенкеля он слушался очень скверно, повода же не слушался вообще. Как не дёргай уздечку, не пойдёт — пусть даже стальные шипы «строгой» упряжи разрывали ему рот. А каблуками по бокам его приходилось бить изо всех сил — я весьма сильно пожалел, что не попросил у Хосе шпоры. Тоже «строгие». К тому же, я отвык ездить верхом и потому быстро натёр и отбил себе место, о котором не принято упоминать в приличном обществе, что не прибывало мне любви к лошадям.

Но всё же, как любое мучение, кроме адских мук, наше путешествие подошло к концу. Егеря остановились около первого дорожного указателя, на котором даже я, не знающий испанского, прочёл слово «Уэльва». Не без удовольствия спрыгнув с седла, я отдал честь лейтенанту Хосе и сказал:

— Прощайте, лейтенант. Надеюсь, нам придётся скрестить оружие.

— Прощай, — ответил мне он и, вынув из сумки мой «Гастинн-Ренетт» и бросил мне. — Не стреляй из него в меня.

— Не стану, — сказал я, ловя пистолет и пряча его в кобуру. — Спасибо, лейтенант.

— До Уэльвы две с лишним лиги, к закату должен успеть, если поторопишься, — бросил мне Хосе, наматывая повод Торбелино на луку седла. — По округе шныряют гусары Жехорса. Осторожней.

Я кивнул ему на прощание и зашагал в направлении города.

Пройтись без сопровождающих мне удалось не более четверти часа. Услышав стук копыт, я остановился в тени сухого дерева и прислонился к его стволу спиной. Не прошло и пяти минут, как меня окружили всадники в знакомых мне серых мундирах. Единственным отличием было отсутствие волчьей опушки на ментиках, не для жаркой Испании она.

— Кто такой? — резко спросил у меня их командир.

— Поручик Суворов, — чётко отрапортовал я, — Полоцкий пехотный полк.

— Русский, что ли? — недоумённо протянул сержант, именно в таком звании был командир французских гусар.

— Так точно, — ответил я, стараясь держать руки как можно дальше от рукояток шпаги и пистолета. Мушкетоны гусары держали поперёк седла.

— Очень интересно, — хмыкнул сержант. — И что с тобой делать? Мы ж вроде союзники с Россией. — Похоже, он точно не знал так ли это и проговаривал вслух, чтобы убедить самого себя. — Ты, вообще, откуда здесь?

— Из-под Трафальгара, — сказал я. — Мы дрались с британцами в воздухе.

— Вот как. — Видимо, последнее моё заявление окончательно поставило сержанта, не отличающегося особым умом, в тупик.

— Проводите меня к капитану Жильберу, — резко поменяв тон, приказал я сержанту.

— Чего?! — взревел сержант, вскидывая мушкетон. Остальные гусары последовали его примеру — и я понял, что жизнь моя висит на волоске.

— Вы меня плохо слышали, сержант? — продолжал давить я. — Я попросил вас проводить меня к капитану Жильберу. Он мой давний знакомец, ещё с Российско-Варшавской границы.

— Ври больше, русский, — рассмеялся сержант.

— Откуда мне тогда знать его, сержант? — резонно заметил я.

Это повергло туповатого сержанта в шок. Он долго раздумывал над моими словами, рефлекторно потирая висок дулом мушкетона. Толи у него оружие не заряжено, толи — этот гусар глупей, чем кажется. Оно и к лучшему, с такими всегда проще. Главное, чтобы стрелять не стал от великого ума.

— Так вы проводите меня к капитану, — сказал я, — или мне самому дорогу искать?

Мне даже послышалось, что в голове сержанта что-то щёлкнуло. Мысли его встали на привычный военный лад. Надо проводить странного русского к начальству, пускай оно думает.

— Жак, — крикнул сержант самому мелкому из своих гусар, — у тебя конь выносливый. Русский офицер поедет с тобой.

Я запрыгнул в седло позади жилистого гусара Жака. Конь был явно против этого, что и выразил нам гневным фырканьем. Однако это был не своенравный Торбелино и быстро смирился с таким произволом.

До города мы добрались без приключений и довольно быстро. Перед воротами Уэльвы пришлось спешиться. Командира разъезда долго расспрашивал начальник караула, стоявшего в воротах. Ситуацию осложняло то, что сержант не изъяснялся на испанском, а караульный весьма скверно знал французский. Переговоры заняли едва ли не больше времени, чем дорога, однако нас, наконец, впустили в город. Улочки в Уэльве оказались узки и ехать по ним верхом возможным не представлялось, поэтому гусары вели коней в поводу до самых конюшен. Сержант сам проводил меня к своему непосредственному командиру — лейтенанту Лордею. Тот не стал долго возиться со мной, а, разоружив, отправил меня к моему знакомцу — капитану Жильберу.

— Мой бог! — вскричал он, едва меня увидев. — Святой Иисус всемогущий! Какими судьбами, поручик Суворов?! С Варшавской границы на испанскую землю. Как такое может быть?!

— Война, мсье Жильбер, — ответил я. — Мы дрались над Трафальгарским мысом против британцев.

— Далековато тебя оттуда занесло, — заметил он. — Как тебе удалось пройти через занятые годоевцами земли в мундире?

— Шёл я без мундира, — сказал я. — Меня на берегу взяли люди одного сержанта, но их перебили конные стрелки Кастаньоса, а они уже проводили к своему командиру. Кастаньос подарил мне шпагу, которую забрали у меня ваши гусары, а также письмо к паладинам.

— Покажи, — потребовал Жильбер.

Я вынул конверт из-за отворота рукава и протянул капитану. Тот покрутил его, осмотрел печать, а потом вернул мне.

— Передать его будет не так просто, — сказал он. — Письмецо твоё адресовано лорду Томазо, а к нему может пройти только наш полковник с двумя офицерами, не более.

— И то, что у меня письмо для лорда Томазо, ничего не меняет?

— Абсолютно, — кивнул Жильбер. — Паладины упрямей стада ослов. Цепляются за традиции двухсотлетней давности, даже когда те мешают им жить. А уж письмо от лидера наёмников Годоя, бывшего генерала Кастаньоса, не является для них поводом что-то менять.

— Я должен выполнить поручение Кастаньоса, — решительно заявил я. — Я, можно сказать, ему жизнью обязан. Он вполне мог приказать своим людям прикончить меня или же просто выгнать с подворья. А вместо этого накормил и даже оружие вернул. Это письмо — своего рода плата за его доброту.

— Да уж, — вздохнул Жильбер, — хорошо тебя Кастаньос поймал. Как не крути, а ты ему обязан. Долг чести. Я понимаю, не вернуть его ты не можешь. И я помогу тебе, ради старой дружбы, так сказать. — Он покровительственно хлопнул меня по плечу.

— Что же вы мне посоветуете, мсье Жильбер?

— Ничего, — огорошил меня Жильбер. — Я просто провожу тебя к полковнику. Расскажешь ему свою историю во всех подробностях, а уж он будет решать, что тобой делать.

Полковник Жехорс был весьма колоритной личностью. Высокого роста, некогда красивый, с тонкими чёрными усиками, уже немолодой, но ещё и не старый. Лицо его было изуродовано сабельным шрамом, вместо левого глаза по военной моде скандинавов древности жемчужина. На сером мундире — орден Почётного легиона и несколько памятных медалей. Первым делом он оглядел меня с головы до ног, словно лошадь оценивал. От этого взгляда мне стало не по себе и совершенно по-детски захотелось не то язык ему показать, не то по лицу съездить.

— Ну что же, поручик, — сказал он, обходя стол, за которым сидел, когда мы с Жильбером вошли, — поведайте мне свою историю. В подробностях, пожалуйста.

И я в третий раз пересказал всё, что со мной случилось с тех пор, как меня выбросило на берег после битвы у Трафальгарского мыса. Полковник Жехорс во время моего рассказа расхаживал по кабинету и слушал, не перебивая. Когда я закончил, он вернулся в своё кресло и сказал мне:

— Твою историю нарочно придумать весьма сложно. Шпион обошёлся бы чем-то попроще. Но и проводить тебя к паладинам я не могу. Во-первых: лорд Томазо принимает только католиков, а ты — православный, не так ли? — Я кивнул. — А во-вторых: я могу проводить к нему только двух офицеров своего полка и никак иначе.

— Но как же мне быть, господин полковник? — тяжело вздохнул я. — Должен же я передать письмо от Кастаньоса.

— Это могу сделать и я, — махнул рукой полковник Жехорс. — Другой вопрос: что теперь делать с тобой, союзничек?

— То есть как, что делать? — удивился я. — Я вас не понимаю.

— А вроде не плохо по-французски изъясняешься, — усмехнулся полковник. — Армия генерала Барклая де Толли, в которой ты служил, выгрузившись из упавшего дирижабля, отправилась на восток, во Францию. Там формируется новое войско для атаки на Англию. Не смотря на потерю флота Вильнёва и его испанских союзников, у моей родины, как и у твоей, остаётся изрядное число кораблей и дирижаблей. Их вполне хватит для полномасштабного десанта.

— Я обязан принять в нём участие! — воскликнул я.

— Обязательно примешь, — кивнул полковник Жехорс. — Он планируется на весну следующего года не раньше. А пока я, на правах старшего офицера союзной армии, привлекаю вас для руководства войсками.

— И что же вы намерены поручить мне? — вздохнул я, понимая, что покинуть Уэльву в скором времени не удастся.

— Для начала, поручик Суворов, передайте мне письмо от генерала Кастаньоса, — велел мне Жехорс. Я вынул письмо и отдал его полковнику. Он взял его и продолжал: — У нас есть довольно основательное число ополченцев, однако их тренируют младшие братья из паладинов, а они — те ещё офицеры. Ополчение формально подчиняется мне, как командиру гарнизона Уэльвы, так что я могу назначать туда старших и младших командиров. И ты, поручик, теперь отвечаешь за строевую и боевую подготовку ополченцев. Задача ясна?

— Так точно, — ответил я, без особого, впрочем, энтузиазма.

— Вот и отлично, — сказал полковник Жехорс. — Капитан Жильбер, проводите лейтенанта французской армии Суворова в гарнизонную канцелярию и передайте там мой приказ выписать ему патент по всей форме.

— Есть, — ответил тот, и мы вышли из кабинета полковника.

Как только мне выдали лейтенантский — естественно, временный — патент французской армии, я тут же потребовал вернуть оружие. Для этого пришлось из канцелярии отправляться на склад и там долго препираться с прижимистым кастеляном, никак не желавшим расставаться с весьма ценными вещами, что были отняты у меня. Однако репутация Ecorcheurs, которых представлял капитан Жильбер, сыграла свою роль и шпагу с пистолетом мне таки выдали. Кроме них я также разжился на складе, за свои деньги, изрядным количеством бумажных патронов к «Гастинн-Ренетту», что весьма опустошило мои и без того не слишком полные карманы.

После этого я, уже сам, без Жильбера, отправился осматривать своё воинство. На удивление испанское ополчение разительно отличалось от нашего, российского. У нас ополченцев вооружали кое-как, и от штатских их можно было отличить только по серым шинелям и фуражным шапкам с медными бляхами. Испанцы же были одеты в белые мундиры, каждый имел мушкет и штык, на голове двууголка с красно-жёлтой кокардой. В остальном же они были самые обычные ополченцы. Строй неровный, мушкеты у всех вычищены скверно, строевые упражнения выполняют отвратительно. Про меткость и одновременность стрельбы вообще молчу.

Но самой большой проблемой было то, что никто из них французского не знал. Учить испанский времени у меня не было, так что пришлось срочно искать кого-нибудь, кто разумеет этот язык и таскать его при себе. Несмотря на мой скромный чин, я оказался командиром бригады из двух с половиной сотен человек. Паладины, до меня занимавшиеся обучением ополченцев даже не стали разговаривать со мной, попросту развернулись и ушли.

Первым делом я собрал младших командиров своей бригады в импровизированной офицерской столовой и через переводчика, шустрого парня по имени Диего, сказал им:

— Господа унтера, наши люди никуда не годятся. Их перебьют в первом же бою.

— Что вы несёте, сударь?! — вскричал самый темпераментный из моих подчинённых. — Мы тренируемся уже почти полгода!

— И за это время не добрались даже до уровня обучения русского рекрута! — стукнул я кулаком по столу. Диего даже покраснел, переводя мои слова, однако ослушаться не посмел. — У нас, в России, из крестьян солдат делают за полгода, как я вижу, у вас, в Испании, иные порядки. Однако раз меня назначили к вам старшим офицером, порядки теперь у вас будут русскими.

— С чего бы? — продолжал хорохориться тот же унтер.

— С того, — ответил я, — что начальник гарнизона Уэльвы, полковник Жехорс, назначил меня вашим командиром. Это если кто не понял. А теперь я поведаю вам, господа, что подразумеваю под русскими порядками.

И я подробно по памяти расписал им один день из жизни русского рекрута. Судя по тому, как мрачнели лица моих подчинённых, до сего дня им не приходилось даже слышать о таких нагрузках. Тот самый темпераментный унтер даже прошептал себе под нос: «bestia vigoroso». Я скосил глаза на своего переводчика и тот объяснил мне, что это значит «выносливые животные». Я кивнул ему и обратился к наглецу.

— Вы считаете мой народ животными?

— Никак нет, — ответил тот, однако взгляд его говорил об обратном.

— Вижу, вы лжёте мне, нагло глядя в глаза, — с напором произнёс я.

— Вы обвиняете меня во лжи, сударь! — вскричал унтер.

— Нет, — неожиданно ответил я, прекращая ссору. — В любое иное время я бы с удовольствием прогулялся с вами за стену Уэльвы, однако сейчас я предлагаю вам иную форму дуэли.

— Объяснитесь, сударь, — похоже, он был несколько сбит с толку.

— Всё предельно просто, сударь. В самом скором времени нам предстоит вступить в бой с герильясами генерала Кастаньоса. Тот, кто сразит большее число врагов, выйдет победителем.

— Великолепная идея! — воскликнул унтер. — Просто великолепная! — Похоже, я обрёл в этом человеке настоящего друга, а если и нет, то он будет с удвоенным пылом разить врагов, лишь бы не отстать от меня.

Эта идея принадлежит, конечно, не мне. Я прочёл о ней в одном средневековом романе, какими зачитывался в не столь уж давнем детстве. Даже не предполагал, что она придёт мне в голову столь вовремя.