Зайдя по пути в медицинский блок, я прихватил пачку анальгина для Вички. Девушка постоянно мается от сильной головной боли. Может быть, именно мигрень и является причиной, по которой появилась бессонница и странные взрывы агрессии.

Хмурой и замотанной медсестре я клятвенно пообещал принести разрешение прапорщика на взятие препарата позже. Благо меня знали, а потому поверили на слово.

Быстро сбежав по металлической лестнице, что вела к баракам, я направился к дому. На наспех расставленные вдоль «улицы» палатки и фанерные листы, а чаще простые картонные стены, я старался не смотреть. Интересного в чужой жизни нет. Эту печальную истину я усвоил с детства. Нужно уметь жить своей. Да и что я там увижу, в чужих домах? Умоляющие женские глаза, пожирающие крепкое мужское тело? Нищету и ободранную обстановку? Или стыдливые отговорки, в которых никто не нуждается, почему женщина втащила в постель покорного «отставного», что пришел укреплять стены? Нет, у меня и самого хватает в жизни проблем!

Когда я подходил к знакомой двери, настроение испортилось окончательно. Укрепленную жестяными листами дверь (крайность, в которой никто не нуждается, но которая добавляет уверенность в собственной безопасности), украшал амбарный замок. Значит, Вичка куда-то упорхнула. Странно, конечно, она редко куда выходит в Гарнизоне. Может быть, пошла за пайком? Делать нечего, подождем.

Я снял с шеи ключ на цепочке, отпер дверь и включил свет.

Дрожащий, постоянно мигающий тусклый желтый свет с трудом разгонял темноту. Я поморщился, увидев старательно одомашненный сарай с признаками уюта. На большее наш барак не претендует.

Аккуратно сложил драгоценные таблетки на деревянный ящик, что служил журнальным столиком. Так, чтобы Вичка их сразу увидела. Потом скинул куртку и ботинки. После короткого раздумья решил подождать девушку, все-таки она волнуется за меня. Вот и я проявлю заботу о ней, дождусь, красноречиво позевывая от усталости. Мол, видишь, солнышко, я устал, но тебя дождался. Волновался даже. Вичка сейчас больше всего на свете нуждается во внимании и заботе.

Но, выкурив сигариллу и выпив кружку дрянного чая, я не выдержал и уснул.

Мне снилась яркая, необычайно счастливая жизнь. Она не миновала неблагодарных людей, что так и не научились ценить ее. Она длилась бесконечно. В голубой бесконечности летнего неба радостно сияло солнышко, пели птицы. Улицы были чистыми и убранными, между невредимыми домами развешены парадные ленты с флажками. И радостный, что-то напевающий поток людей. Он несет меня к Красной площади, и мне хорошо среди людей. Я не хочу вырваться, я счастлив.

Мимо проплывают счастливые лица, работающие карусели с огоньками цветных фонарей и радостными детьми в кабинках. Отовсюду слышен смех. Но вот толпа вливается в настоящее море народу, что куда-то спешит и выливается со всех улиц. Слышен чей-то знакомый голос, многократно усиленный громкоговорителем. Я пытаюсь увидеть говорившего и приподнимаюсь на цыпочки. Мне с трудом это удается, народ начинает толкаться, давить. Все спешат куда-то, лица становятся сумасшедшими от счастья, а смех истеричным. Спина вдруг покрывается холодным потом, а горло сжимает спазм ужаса. Я вижу, что на крыше Мавзолея стоит Веселкова в окружении Хранительниц и орет в гнусавый мегафон. Слов я не понимаю, эхо дробит слова, превращая в невнятный гомон, и он давит могильной плитой. Над толпой появляются обнаженные Хранительницы в ковбойских шляпах и сапогах. Они взмахивают кнутами, изредка стегают по головам смеющихся людей. И тогда толпа начинает бежать. Все несутся к Мавзолею, проталкиваются в узкую дверь. Из черного провала тянет свежепролитой кровью и запахом смерти. Но люди продолжают стремиться вовнутрь, словно здание способно вместить тысячи человек. И я начинаю паниковать. Пытаюсь вырваться из толпы, но меня подхватывает течением и несет на бойню. Неожиданно я различаю слова Веселковой, которая, знакомо картавя, орет:

— Товагищи! Пгава женщин нужно защищать до последней капли кгови! Уга, товагищи! Уга!

Я проснулся резко, словно меня выдернули из сна. Несколько минут лежал неподвижно, пытаясь привести в норму бешено стучащее сердце. В кромешной темноте комнаты слышно только мое частое дыхание и шум бухающей крови в ушах.

— Чтоб тебя… даже во сне добралась, сволочь! — прошептал я, просто для того, чтобы нарушить тишину.

Странно, но звук моего голоса отдалил эхо кошмара и немного успокоил. Вытерев покрытый липким холодным потом лоб, я нащупал в кармане зажигалку. Вытащил из кармана куртки сигариллу и поднес дрожащее пламя. Сделав пару глубоких затяжек, я сел, нашарил в темноте выключатель и зажег свет.

Комната была пуста. Судя по моей лежащей на полу куртке, Вичка еще не возвращалась. Я быстро посмотрел на часы. Почти семь часов вечера. Мы вернулись в Гарнизон к двум часам ночи, а совещание в рубке закончилось в восемь утра. Значит, Вичка отсутствует уже десять часов!

— Та-ак, — растерянно протянул я. — Что за хрень?

Я встал с постели, быстро натянул ботинки и куртку. Потом проверил вещи Вички. В принципе, я ничего особого и не ожидал, но все же. После Катастрофы она стала немного не в себе… что это я? Самому себе вру?! Сумасшедшей она стала, и все тут! Просто поверить в это я отказываюсь даже в мыслях.

В первое время еще было ничего, а потом стало хуже. Вичка перестала спать по ночам, говорила, что снится Женька. Стала заговариваться, устраивать истерики на пустом месте. То беспричинно обвиняет меня в гибели сына, то бросается на шею и, заливаясь слезами, умоляет простить. С каждым днем она становится все молчаливее, более замкнутой в себе.

Вещи девушки оказались на месте. Лифчики и трусики педантично разложены в ящиках. Рядом, словно в противовес, навалена куча ненужного барахла. Всевозможные журналы и книжки, что я постоянно приношу ей из рейдов.

Значит, она не ушла жить в другое место. Это радует.

Уже спокойнее я подошел к жестяному ведру. Умылся ржавой, пахнущей железом водой. Поплескал на затылок, стараясь привести мысли в порядок. Почистил зубы и причесался. Каждое из действий я выполнял как можно медленнее и тщательнее, чтобы привычными делами отдалить наступление паники. А она неизбежно начнется, когда я начну думать над сложившейся ситуацией. Все-таки какую бы боль мне не причиняла Вичка, но я ее люблю. И ни разу не позволял себе повысить голос, выслушивая беспочвенные обвинения. Никогда не предавал ее, и оставлять только из-за болезни не собираюсь! Поэтому, само собой, что я волнуюсь, когда она вот так пропадает.

Я вытерся полотенцем и сел на кровать. Куда могла пойти Вичка? Подруг у нее здесь нет. Конечно, Вичка общается с местными, но настолько редко, что даже не помнит их имена. Или я просто не все знаю? Когда я разговаривал с ней по душам в последний раз? Когда спрашивал, как прошел день?..

Нет! Глупости! Я это спрашиваю каждый раз, когда возвращаюсь из рейда! И каждый раз застаю подругу сидящей с журналом, книгой или кружкой чая в кресле-качалке! Выслушиваю не вполне внятный ответ, что «все в порядке. Сходить за едой?». Потом Вичка вновь углубляется в текст и свои фантазии. И никогда она не выходит гулять!

Дверь скрипнула.

— Вичка?! — вскочил я и замер.

На пороге застыла моя девушка.

И не моя одновременно.

Каштановые волосы, что всегда приятно пахли чем-то неземным, превратились в уродливый ежик. Высокую грудь обтягивает кожаная куртка с красной нашивкой на левом предплечье. Между двух привлекательных холмиков безвольно повис отвратительный фиолетовый галстук. Стройные, ровные и красивые ноги скрыты черными кожаными штанами.

— Уже вернулся? — спокойно спросила Вичка. — Ел?

— Нет, — тихо ответил я, чувствуя, что сейчас в Гарнизоне число сумасшедших увеличится.

Девушка, уловив мое настроение, смущенно закрыла за собой дверь. Села на расхламленную кровать и по-детски сложила руки на коленях. В бараке повисло тяжелое молчание.

Чувствуя, что вот-вот взорвусь, я сел в жалобно скрипнувшее кресло-качалку. Мысли в голове совершенно перепутались, все готовые слова куда-то пропали. Осталась только кипящее внутри раздражение.

— Ничего, — вдруг сказала Вичка.

— Ч-что? — недоуменно заморгал я.

Девушка еще больше смутилась от моего взгляда, покраснела так, что уши стали пунцовыми. Стеснительно прошептала, ломая руки:

— Ты ведь хочешь спросить, что я с собой сделала, правда? Но почему-то молчишь… Вот я и решила сразу ответить на твой вопрос.

— Разумно, — кивнул я, вспоминая, есть ли в Гарнизоне психотерапевты.

В комнате вновь повисла неловкая пауза. Вичка продолжала неловко ломать руки, а я просто не знал что сказать. Неожиданно девушка зло спросила, будто подзадоривая себя:

— Ты думаешь, я дура?!

— Что? — я явно не успевал за ходом ее мыслей. — Вика, я…

— Я все вижу, все понимаю! Ты исчезаешь из дома, где-то пропадаешь! Считаешь, что я так и должна обслуживать тебя?!

— Вика, я не понимаю, о чем ты…

— Молчи!! — голос Вички взвился пронзительным фальцетом. — Молчи, подонок! Ты думаешь, я полная дура?! Все только и говорят о том, что ты убил их! Это твоя вина, что люди не возвращаются обратно! И Лильку тоже ты убил! А может быть, еще и трахнул напоследок?! А? Со мной, наверное, тебе уже скучно?!

— Что ты несешь?! Какую Лильку? — чуть повысил голос я, поневоле начиная защищаться.

— Тарасову Лильку! Хранительницу, которая с вами наверх пошла!!

— Да ты что?! — взорвался я, и от крика Вичка испуганно отпрянула к стене.

— Не кричи на меня! — расширив наполненные слезами глаза, едва слышно прошептала девушка. — Ты не имеешь права кричать на меня!

Я уже и сам понял, что совершил глупость. Присел перед ней на корточки, попытался взять за руки. Успокаивающе прошептал:

— Прости, Вичка, прости. Видишь, я уже не кричу. Только не плачь, хорошо? Только не плачь, родная!

Вичка вырвала руки, но тут же сама обняла меня. Заливаясь слезами, тихо запричитала:

— Зачем ты убил Женечку? Он же был маленький. В чем он провинился?.. Зачем ты убил его, тварь?.. Зачем…

Чувствуя, что сердце разрывается на части, я успокаивал девушку, поглаживая ладонью ненавистный жесткий ежик. Одновременно сгорая от ярости к Веселковой, что промывала мозги больному человеку, и, умирая от сострадания к Вичке, я готов был застрелиться. Давно бы застрелился. Только кто будет присматривать вместо меня за Вичкой? Кому она нужна, свободно плывущая в бреду своих фантазий?!

— Ты не трахался с Лилькой? Нет? Почему ты уходишь от меня каждый день?! Становится так темно, Котя… а боюсь темноты… и я боюсь, что у тебя любовница! Но ничего, теперь я смогу защитить свои права… Ты же никого не убивал?..

Девушка продолжала шептать обвинения, начиная заговариваться. Слезы текли из пустых глаз, губы беззвучно произносили проклятья и мольбы, ниточка слюны от губ вытянулась к груди. Я снял воняющую пылью и дешевой краской кожаную куртку, уложил Вичку на кровать. Продолжая гладить и успокаивать, помог разуться. Уже сквозь дремоту, что всегда приходила после неожиданных взрывов, девушка прошептала:

— Только не уходи больше, Котя… Ты все, что у меня осталось…

— Не уйду, солнышко. Куда же я без тебя? Конечно не уйду.

— Я люблю тебя, Котя…