Глава третья
ПРЕВРАЩЕНИЯ ТУДА И ОБРАТНО
Германская империя, аббатство Св. Ремигия
28-е, ночь на 29 марта 1912 года
Как нынешним утром выразился его светлость Джералд Слоу, лорд Вулси, «жадность человеческая пределов не имеет и перед этой великой силой отступает даже самая нечистая из всех нечистых сил».
Собирались суматошно, быстро, но без лишней паники. Доктор, вызвавшийся помочь (и сам весьма заинтересовавшийся невероятными событиями последних суток), укатил к себе, в Кюртен – рассчитаться с квартирной хозяйкой, сообщить в магистрат поселка, что он вынужден срочно уехать по личным делам, а следовательно, врачебная практика в Кюртене остается вакантной. Денег за оставленную практику он не требует.
Еще бы он требовал – в кармане сюртука мирно покоились целых полторы тысячи долларов Северо-американских Соединенных штатов! Почти состояние!
В раскоп никто больше не полез – только настырный Тимоти выудил из ямы еще с полтора десятка самых крупных (а, значит, самых ценных) вещиц, швырнул их в общую кучу и побежал к лошадям – готовить повозки. Джералд и мистер Роу с грехом пополам отмывали при помощи ручного насоса извлеченные из ямы драгоценности, археолог то ахал, то ужасался, когда на глаза попадались цветные, но плохо обработанные камни или монеты времен Марка Аврелия, а то и траченное временем оружие. Монброн, у которого окончательно сдали нервы, стащил со стола оставленный для поныне не пришедшего в себя Реннера порошок опия, заглотил, запил глотком бренди и мигом был сражен глубочайшим сном.
Дальнейший процесс оказался крайне простым и рассчитанным на безграмотных таможенников – сокровища укладываются в похожие на гробы ящики для геологических инструментов, прикрываются промасленным холстом, а сверху заваливаются указанными инструментами, свернутыми палатками и прочим невзрачным хламом, наподобие карбидных ламп или складной походной мебели. На границе, само собой, такой примитивный фокус не пройдет, но на территории Германии полицейские нелюбопытны, лишь бы бумаги у господ концессионеров были в порядке.
А вот с бумагами как раз никакого порядка нет. Паспорта забрал с собой в Вормс противный Киссенбарт, оставив только бумажки с отметками о визах и разрешения на пребывание в пределах Великогерманского Кайзеррейха. К счастью, у Монброна остались все министерские разрешения на производство земляных работ в пределах княжества Рейнланд-Пфальц, а сие означало дополнительную защиту от излишне бдительных представителей власти – если имперское министерство дозволило, значит, орднунг соблюден.
Но что же делать дальше? Куда направляться? Как вызволять у Киссенбарта паспорта?
Чрезвычайный совет был собран в два часа пополудни, когда вещи (и клад) были упакованы, лошади запряжены, а господа концессионеры были готовы переодеться в достойное для приличных и богатых людей партикулярное платье и отбыть в неизвестность, подальше от нехорошего берега.
Настроение улучшилось – при ясном солнечном свете события минувшей ночи воспринимались дурным сном или цепочкой невероятных случайностей, приведших к катастрофе на реке. Но Уолтер Роу – угрюмый и недовольный как раз в меру – в сотый раз демонстрировал каждому желающему опаленные брови и ресницы и покрасневшую кожу на лбу: будто кипятком плеснули. Больно, между прочим.
– Хватит на сегодня о мистике, – взмолился Джералд, критически оглядывая слегка покачивающегося после дозы опия Монброна и посапывающего Реннера.
«Странно, – мельком подумал Вулси, – показалось или нет: у австрийского парня будто бы обострились и чуть огрубели черты лица, словно повзрослел на несколько лет за сутки…»
– Господа! Старые планы придется отмести. Положение у нас весьма трудное. На руках имеется – мы с мистером Роу на глазок измерили – чуть более четырехсот фунтов древнейших ценностей и более десятка крупных предметов, которые приведут в экстатический восторг директора любого музея. Но… Мы под надзором полиции. У нас нет документов. Наши изыскания сопровождают весьма загадочные и трагические события, ставящие меня, как главу экспедиции, в логический тупик. И, наконец, у нас на руках тяжело больной человек, которого необходимо отправить в лечебницу.
– С Реннером разберемся, – ответил Тимоти, с видимым удовольствием натягивавший чистую льняную рубашку. – Прибудем в Вормс, у первого же постового шуцмана спросим, где поблизости хороший госпиталь и устроим мальчишку со всем этикетом. Надеюсь, никому не будет жалко денег на его лечение и содержание? Парень все-таки хорошо работал, и он не виноват, что заболел.
– Согласен, – кивнул лорд Вулси. – Повозки с… инструментами?
– Проще не придумаешь, – на этот раз вступил мистер Роу. – В монастырь, к твоему дружку-аббату. За приличную мзду и пару древних золотых монеток из клада он укроет ящики до времени, покуда шум и гам не улягутся. Мы же будем прохлаждаться по пивным в Вормсе, дожидаясь, когда полиция закроет дело.
– Закроет? – с сомнением покачал головой Джералд. – Тройное убийство, да еще такое… Думаю, это случится не скоро. Не хочу полгода торчать в стране, насквозь провонявшей кислой капустой, свиными сардельками и ружейным маслом. А насчет монастыря Святого Ремигия – мысль вернейшая. Аббат Теодор нам серьезно помогал на начальных этапах поисков, не откажет и теперь.
– Э, ребятушки, а как насчет рассмотреть самый скверный вариант? – серьезно спросил Тим. – Если нам придется сломя голову удирать из Германии? Один черт знает, до чего додумается местная полиция. Тогда никакое посольство и никакие деньги не спасут. Поразмыслите. И еще. После всех приключений с фейерверками, я не уверен, что покойничков с вырванными сердцами мы больше не встретим. Что-то мне подсказывает, новые жмурики будут сопровождать нас и впредь. Глупая подозрительность у нас в Техасе не в чести, мы ведем дела честно, но а вдруг кто-то просто хочет нас подставить, а золотишко забрать себе? Не думали о такой возможности? Вот теперь подумайте. Если честно, я побаиваюсь. И признаюсь в этом.
– У тебя паранойя, Тим! – отмахнулся Джералд. – У гипотетических конкурентов найдутся гораздо более примитивные способы скомпрометировать нас… Например, написать донос и заставить полицию провести тщательный обыск вещей и снаряжения – вот тебе и скандал, с обвинением в грабеже и воровстве. Тут другое. А что именно – никто понять не может…
– Я могу. По меньшей мере, могу попытаться.
Ойген Реннер изволил очнуться. Сейчас он полулежал на койке, опершись на локоть. Говорит на чистейшем английском языке, которого прежде не знал, да и знать не мог. Да и Ойген ли это?
Первым вскочил Монброн. Затараторил:
– Ох, наконец-то! Мы все так беспокоились! Как себя чувст… Господи Иисусе, Приснодева и святой Хловис… Ойген, это ты??
– Наверное, я, – покраснев до корней волос ответил молодой австрияк. Молодой? Вот уж нет! Прав был лорд Вулси в своих мимолетных подозрениях. На господ концессионеров взирал уже не парень-работяга восемнадцати лет, а вполне сформировавшийся мужчина, вплотную подошедший к двадцатипятилетнему рубежу. Взгляд твердый, уверенный, а не заискивающе-смущенный; плечи стали вроде бы пошире, шея толще и жилистей. Но черты лица прежние – старый шрам на правой скуле белеет, а форма у него приметная: трехлучевой звездочкой. – Господин Монброн? Милорд? Тимоти?
– Б-р-р!.. – лорд Вулси, закрыл и открыл глаза, потряс головой и с размаху опустился на сиденье, не веря своим глазам. Что за чудеса? Даже скептический Уолтер Роу рот разинул так, что любая ворона могла бы туда залететь, не испытывая никаких неудобств. Тим только замысловато присвистнул и протяжно изрек:
– Вот теперь в борьбе на руках он меня положит, не то что прежде… Зуб даю. Ты кто такой, парень? На самом деле Ойген? А ну, дайте зеркальце! Робер, у тебя точно должно быть, денди парижский! Быстрее, не копошись!
Явилось овальное зеркальце для бритья и перекочевало из рук ошарашенного Монброна в ладонь Ойгена. Сначала австрийца перекосило – он замер, издал горловой звук, потом глубоко выдохнул и попытался перекреститься. Уронил зеркальце.
– А ну встань! – резко приказал Тим. – Только штаны сначала одень, неприлично.
Реннер, едва попадая ногами в штанины белых кальсон с завязками внизу, вскочил и вытянулся, как на параде. Лицо его выражало два самых сильных чувства. Страх и непонимание.
– Иисус-Мария, Том-Дик-Иеремия… – потрясенно выдавил Роу. – Это… Это он. И одновременно не он. Будто повзрослел за ночь лет эдак на шесть-семь. Не бывает же такого!
Да, фигура человека расширилась, пропала юношеская худощавость, тело стало мощнее, тяжелее, круглой, объемистой мускулатуры изрядно прибавилось. Жилки синие на бицепсах видны. Но рост остался прежним – пять футов восемь или восемь с половиной дюймов. Волосы такие же – соломенные, коротко обрезанные дурным куафером. Боже, да еще и щетина на подбородке, жесткая, взрослая, а не пух ранней молодости…
– Чертовщина, – вернулся к исходному диагнозу археолог, созерцая своего бывшего поденщика. – Чего торчишь, как столб, садись. Вон, рубашку мою старую возьми. Твоя нынче окажется маловата, при таких-то плечищах…
– Спасибо… сэр.
– Стоп-стоп-стоп! – на середину выскочил взъерошенный Тимоти и замахал руками. – Коли нас вторые сутки окружает откровеннейшее безумство природы и людей, давайте разберемся сразу. Не могу я просто так сидеть и смотреть на человека, которого вчера видел мальчишкой, а сегодня – мужчиной!
– Кажется вы, американцы, перебираете с деловитостью и стремлением докопаться до сути любой ценой, – безвольно изрек Джералд, не сводя глаз с Ойгена. – Объяснение простое. Человека подменили. Родным братом, например.
– Никто меня не подменял, – неуверенно ответил Реннер. – Объясните, что такое случилось? Почему я у вас в шатре? Рабочим не дозволялось ходить к хозяевам, только к подрядчику и мастерам…
Тим оказался не только деловым, но и умным (что, по мнению лорда Вулси, было для современных американцев нетипично). Непутевый наследник техасского нефтяного барона мгновенно засыпал окончательно запутавшегося Ойгена вопросами о житье-бытье лагеря в последние месяцы, потребовал перечислить имена знакомых рабочих, дневную ставку в рейхспфеннигах, обеденные меню… А при каких обстоятельствах Ганс Шмульке сломал руку пятого дня? Продовольствие на какой повозке доставляли? Как проехать к деревне Кюртен, куда вы ходили в пивную на воскресенья? Кто, когда, при каких обстоятельствах нанял на работу?
Реннер уверенно указал на Монброна и рассказал о наеме в точности. Память у парня оказалась замечательная.
– Так, теперь самое главное, – втолковывал американец обеспокоенному столь мощным напором Ойгену. – Вспомни самое последнее, что ты помнишь. Перед тем, как потерять сознание ночью. Учти, это очень важно. Для тебя и для всех нас.
– Вчера-то? – озадачился Ойген, явно не соображая, что дело происходило две ночи тому. – Лег спать после работы. Потом, когда темно было, поднялся отлить. Пошел в сторону реки, а не в уборную возле палаток. Подышать захотелось – знаете, какая у нас в шатре вонища стояла? Прошел по мосткам. А потом… потом… Господи!!
Ойген резко переменился в лице, скулы и лоб исказила гримаса настоящего, непритворного ужаса. Он отчетливо вздрогнул и уткнулся лицом в колени.
– Робер, налей ему бренди! Полную! Выпей. Выпей и рассказывай! Ну же!
Тимоти аж трясло от напряжения. Безмолвный и бледный Монброн выполнил, что приказывали и сел в дальний уголок. Ему тоже было страшно. Очень страшно. Хотелось домой, к матушке, в свою комнату, подальше от этих чудовищных загадок, так внезапно свалившихся на его голову и головы друзей.
– Я… Я уже возвращался. Там, возле мостков появилась новая промоина – раньше я ее не видел, – медленно, постоянно запинаясь, говорил Реннер. На глазах стояли слезы, но плакать перед господами он не отваживался. – Я заглянул, потому… Словно искорку какую-то увидел. Синюю. Нагнулся глянуть. И… Оно! Жгучее, горячее, щиплющееся! Не знаю, что оно такое, но оно шептало и звало к себе. Потом словно пальцы груди коснулись и начали царапать… Я испугался, закричал.
– И все? – подался вперед Джералд. – Ничего больше?
– Нет, – размашисто мотнул соломенноволосой головой Реннер. – Меня будто отбросило ударом. Знаете, как при драке? В английском боксе? Как кулаком, причем сильным, мозолистым. Потом не помню… А… А после я очнулся на мостках и рядом стоял он.
– КТО??? – в четыре голоса рявкнули концессионеры.
– Мужчина. Но не живой. Привидение. Настоящее! Будто из синеватого тумана. Подошел, коснулся, пальцы теплые, как у живого… Вот тогда я и разорался в полный голос, как младенец, которого от титьки оторвали. Он будто впитывался в меня, внутрь, понимаете? В голову, в грудь, во все тело. Больно до невероятия! Очень больно! Он сказал, будто поживет во мне. До поры. Пока не убьет своего врага. Я, наверное, сбрендил, правда?
Концессионеры обменялись недоуменными взглядами. Да, похоже на сумасшествие, причем, наверняка, буйное. Schisophrenia. Распад личности. Но учитывая все недавние события…
– Как звали этого… человека? – осторожно осведомился мистер Роу. – Не знаешь?
– Не то Хегин… Хугин?
– Хаген? Хаген из Тронье? – подсказал лорд Вулси, и получил в ответ медленный, опасливый кивок. – Он и сейчас в тебе? Внутри?
– Наверное… Не чувствую. Однако знаю другое. Я словно бы стал сильнее. Не головой, телом. И знаю, что начал уметь что-то новое. Раньше неизвестное. И мне не нужное.
– Например? – наклонился вперед Джералд.
– Ножичек можно со стола? Благодарю, сударь. Гляньте.
Они и глянули. Ойген взял прямой охотничий швейцарский кинжал, принадлежавший Тиму, и начал вытворять с ним такое, что у онемевших зрителей в глазах зарябило. Подбросил, поймал за лезвие, а потом начал вертеть, крутить, вращать, постепенно превращая начищенное лезвие в полное подобие быстро кружащегося винта аэроплана. В таком виде перебрасывал нож из руки в руку, умудряясь не порезаться, и наконец аккуратно запустил кинжал в столб, поддерживающий шатер. Точно в ремешок на котором висела техасская шляпа Тимоти, пригвоздив кожаный воловий ремешок намертво.
Американец, силушкой отнюдь не обделенный, подошел, хмыкнул, подергал за рукоять и развел руками.
– Теперь вынимай. Мне – никак.
Ойген встал, легкой, будто рысьей походкой приблизился к толстому столбу, сделанному из ствола молодой сосны, и в одно движение извлек нож. Помялся, глянул виновато, исподлобья, и проворчал:
– Как на духу: раньше такого не умел. И теперь вроде бы не умею. А вот знание о мастерстве есть. Как такое может выйти, а господа?
– Дела-а… – выдохнул Уолтер Роу. – Джентльмены, либо это правда, либо все мы рехнулись. Я вынужден Ойгену поверить. Сам не знаю почему. Чувствую, говорит правду. И что теперь прикажете делать?
Молчание. Никто не знал ответа на этот, вроде бы такой простой, вопрос.
* * *
Если отправиться по берегу Рейна на север, по дороге, ведущей через прибрежные города и далее к Северному морю, то на протяжении левобережья вплоть до Бонна и Кельна можно наблюдать высокие пологие холмы, покрытые хвойными и буковыми лесами. Хребты Вогель, Айфель, затем Арденнские горы – только после нидерландской границы начиналась пойменная низина. Именно среди таких лесистых возвышенностей, милях в двенадцати к северу от древнего Вормса, расположилось небольшое аббатство, носящее имя «апостола Европы», святого Ремигия.
Жил святой Ремигий давно, еще в первом тысячелетии, и был славен обращением в христианскую веру короля сикамбров Хлодвига, самого известного представителя знаменитой династии Меровингов. Надобно заметить, что крещение Хлодвига и его войска произошло аккурат за сто четыре года до истории с кладом Нибелунгов и гибелью королей Бургундии, являвшихся его прямыми потомками, через королей Клотара и Сигиберта Австразийских.
Аббатство, как и положено святой обители, расположилось на возвышенности, между рекой и высоким хребтом Хардт, тянущимся почти строго с юга на север. Вдали гудела и громыхала Рейнская железная дорога, бурлила Вечная Река, а все пространства к западу, вплоть до самих Лангмайля и Рейхенбаха, тянулись нехоженые девственные леса, прорежаемые редкими охотничьими домиками местных дворян.
– Монастырь построили бенедиктинцы примерно в 1150 году, еще при Фридрихе Барбароссе, – повествовал Джералд археологу, устроившемуся на пружинных креслах открытой коляски. На козлах, между прочим, восседал не кто иной, как Ойген Реннер и довольно умело правил лошадьми. – Потом аббатство прибрали к рукам инквизиторы-доминиканцы, а лет двести назад строения перешли к епископату Вормса. Теперь обитель не столько монастырь, сколько место отдыха для важных церковных особ и громадное хранилище документов. Я бывал в тамошней библиотеке – такому собранию рукописей цены нет! Самые древние датируются десятым веком, можно найти списки с более ранних книг и свитков… Словом, если отец аббат позволит, сами взглянете. Народу там немного – десяток монахов святого Бенедикта, да столько же подсобных рабочих, живущих при монастыре. Строения древние, мрачноватые, но таких стен и современной мортирой не разобьешь. Вдобавок, здесь редко кто бывает, безлюдье нам на руку…
– Короче, идеальное место для укрытия, – констатировал сидящий напротив Роу. – Интересно, как там наши болваны? Справляются? За ковбоя я не беспокоюсь, Тим с детства с лошадьми, а вот Робер…
Позади громыхали два крытых фургона, запряженных меланхоличными, вечно жующими тяжеловозами-першеронами. Повозки арендовали в Кюртене, но возниц нанимать не решились, – чем меньше людей будет знать, куда направляется маленький золотой караван, тем лучше. Понадеялись, что монсеньор аббат Теодор смилостивится и прикажет своим инокам-бездельникам перегнать фургоны обратно.
Первая повозка была отдана под управление Робера Монброна, но так как «маменькиному сынку» (умевшему только хитро подмазывать чиновников и возиться с бумажками) не особо доверяли, рядом с французом устроился доктор Шпилер, прибывший из деревни к самому отъезду компании с места обнаружения сокровищ. Вещей у доктора оказалось до смешного мало – чемоданчик с одеждой и два медицинских саквояжа. Видимо, его практика в захолустном Кюртене особо прибыльной не являлась.
Вторая тяжелая колесница оказалась в крепких руках Тимоти и замыкала медленно двигавшуюся по лесной дороге процессию.
Ойгена, общим решением, взяли с собой. Пока он не проявлял признаков безумия и не заявлял, что является князем Хагеном, однако загадка мгновенного взросления настолько заинтересовала лорда Вулси, что Ойген был немедля принят на содержание концессионеров с условием исполнения всех господских поручений и приказом смотреть в оба глаза. За чем именно смотреть, никто уточнять не стал, ибо никто не знал, какие ожидаются трудности.
«Феномен Реннера», как обозначил Джералд произошедшие с австрияком изменения, внезапно обогатил разум Ойгена знанием языков, причем не только вполне современного английского, но и какого-то древнего, немного похожего на немецкий, однако таковым не являющимся. Лорд Вулси смирился и с этим новшеством, не описанным никакими европейскими психиатрами, решив, что если продолжит переживать из-за всех нелепиц, сопровождавших экспедицию последние дни, сам рано или поздно окажется в лечебнице Челси, где ему, как потомственному лорду и весьма обеспеченному землевладельцу, предоставят уютнейшую, обитую войлоком комнатку с видом на Темзу и зарешеченными окнами. Лучше все оставить как есть. Однажды загадки решатся сами собой. Возможно.
Ехать пришлось долго, не менее пяти часов. За это время, расположившиеся в коляске Джералд и мистер Роу, успели тщательно обсудить большинство возникших вопросов, и, разумеется, не пришли к определенному выводу. Вчерашняя катастрофа на реке, трупы без сердец, появившийся из раскопа золотистый туман, плевавшийся искорками и лично Ойген Реннер, умневший прямо на глазах, проходили по ведомствам чистейшей мистики и бесовства, а посему логическому осмыслению не подлежали. Согласились на том, что в природе существует множество непознанных и необъяснимых явлений, наподобие огней Святого Эльма или магии факиров. Ничего особенного.
Но каковы будут дальнейшие действия концессионеров? Бесспорно, завтра придется всей компанией тащиться в полицейское управление Вормса и пытаться вырвать у крысоподобного Киссенбарта паспорта. В крайнем случае, можно будет отослать Монброна (как самого обаятельного и непосредственного) к вышестоящему начальству и предложить вульгарную взятку. Да, это Германия, где порядок ценится несколько выше, чем в иных странах, но кто вам, господа, сказал, будто в Германии чиновники не берут взятки? Смотря на какого нарвешься… Таким образом первейший пункт программы – возвращение концессионерам их законных прав коммерсантов и путешественников. О прочем поразмыслим потом.
Начало смеркаться, и разговор археолога профессионального и археолога-любителя перетек в плавное философское русло. Вспоминали Шлимана, Раулинсона, первооткрывателей Вавилона и Ниневии, размышляли над причинами, которые гонят взрослых и разумных людей на поиски древностей. Джералд, закурив сигару, спросил:
– Уолтер, между прочим, а почему вы приняли мое предложение об участии в этой авантюре, даже не раздумывая? Результат мог оказаться нулевым, да мы и посейчас не уверены, что держим в руках именно клад Зигфрида.
– Это он, уж поверьте, милорд, – нагнул багровую бычью шею Роу. – Я не говорю о признаках фактических – монетах, украшениях, оружии. В нашей добыче нет ни единой вещицы старше 600 года по Рождеству, поверьте мне как профессионалу. Истинность доказывают как раз признаки косвенные. Та самая чертовщина, которая началась после обнаружения клада. Не подумайте, я не мистик, придерживаюсь здорового рационализма нашей эпохи, но я точно знаю, что древность умеет охранять свои тайны. Слышали о проклятиях пирамид Гизы? Вот-вот. А почему взялся за это дело… Так, детский азарт. Вообразил себя Зигфридом, который обязан вырвать сокровища у дракона. У Рейна. Эта река, прячущая сокровища Нибелунгов и являлась для меня змеем Фафниром. И я его одолел.
– Как бы на своего Зигфрида не нашелся свой Хаген, – хохотнул лорд Вулси, указывая взглядом на спину сидевшего на козлах Ойгена. – Не боитесь, а, мистер Роу? Воды Рейна – это не кровь дракона, и хотя вы в них плескались несколько месяцев, они не даруют вам неуязвимости, будто древнему Нидерландскому королю. В «Песне» четко говорится, что омывшись в крови Фафнира, кожа Зигфрида покрылась броней, неподвластной никакому оружию… А вы только сегодня поцарапались о гвоздь, когда снимали шатер.
– Шутить изволите? – одними губами улыбнулся Роу. – Еще вспомните, что проклятие дракона, лежащее на кладе, перешло мне по наследству, как и положено в сказках. Я не верю в сказки. Смысл моей веры ныне покоится в сундуках под дешевым барахлом. Жизнь состоялась, милорд.
– Хотите встать в один ряд со Шлиманом?
– Хочу, конечно. Клад Нибелунгов – это не только несколько сотен фунтов золота и камней, но и слава. И память благодарных потомков, как выражаются в книжках. Представляете заголовки в «Нью-Йорк таймс»: «Новый Зигфрид»? Не смейтесь, Джералд, я серьезно. Об этом дне я мечтал всю жизнь. И праздник наконец пришел.
– Надеюсь, и нам достанется кусочек от вашего пирога, – с улыбкой ответил Вулси. – Финансировали-то экспедицию мы с Тимоти и Робером.
– О меценатах быстро забывают. Кто помнит имя человека, который содержал и кормил слепого Гомера? Однако «Илиаду» читают по сей день. И восхищаются. И с помощью Гомера особо одаренные археологи находят потерянную Трою. Вот так, милорд.
– Да, гордыни у вас, Уолтер, не меньше, чем у Зигфрида. Впрочем, я не обижаюсь. Для нашей троицы экспедиция была лишь оригинальным развлечением, густо замешанным на мечте юности. Гунтер, Гернот и Гизельхер тысячу триста лет назад тоже мечтали об этом кладе, уж если проводить аналогии и далее.
– Они плохо кончили, – фыркнул Роу. – Впрочем, как и вся компания. А ведь вы правы, история повторяется. Зигфрид, как выяснилось, – это я. Три молодых короля – ваша развеселая компания. И Хагена по дороге подобрали. Осталось отыскать Кримхильду и отправляться к Этцелю, в Америку. Кстати, об Америке. Когда… Когда и если мы доставим клад в Британию, каким образом будем добираться в Нью-Йорк? Имеются мысли?
– Пароходы ходят регулярно, – пожал плечами лорд Вулси. – «Лузитания» или «Мавритания» компании «Кунард». Но я предпочитаю путешествовать судами от «Уайт Стар» – гораздо лучшее обслуживание, да и время в плавании теперь на несколько часов меньше. Возьмем билеты на «Олимпик» или «Адриатику». Или вот новшество – «Титаник», у него скоро первый рейс, однако на этот пароход мы наверняка опоздаем. Трое суток на удобном корабле – и мы прибываем в Северо-американские Соединенные штаты, наслаждаться почти честно заработанной мировой славой. Выехать из Англии не проблема, у меня масса знакомых в Адмиралтействе и министерстве иностранных дел. Главное – добраться до Лондона и сохранить наш бесценный груз.
Несколько минут ехали молча, размышляя каждый о своем. Постукивали по крытой прошлогодней палой листвой дороге копыта лошадей, позади утробно фыркали недовольные чем-то першероны, влекущие повозки; слышалось веселое насвистывание Тимоти, сольно исполнявшего старый гимн южан-конфедератов «Бонни Блю». Лес молчал. И молчал нехорошо.
Ойген внезапно натянул поводья. Обернулся, тронул Джералда за плечо.
– Ничего такого не замечаете? – слегка напряженно спросил Реннер.
– Какого «такого»? – удивленно вздернул брови милорд. – Что случилось?
– Лес, – едва не шепотом проронил Ойген. – В лесу… плохо.
– Объяснись! – тотчас насторожился мистер Роу. – Ты что-то заметил? Необычное?
– Очень тихо. Так тихо в лесу не бывает никогда.
– Безветрие, полный штиль, – развел руками Джералд. – Ничего особенного.
– Ничего, говорите? – Ойген спрыгнул с козел, подбежал к придорожным кустам и поднял… дохлого бурундука. За хвост. Принес к коляске, продемонстрировал.
– Зверек только что прыгал. Я за ним наблюдал. А тут взял, да и свалился с ветки. Замечаете, лошади беспокоятся? Днем было ничего, а сейчас, когда темнеть начало, коняги в мыле. Едем мы медленно, лошадей не гоним, с чего вдруг? Главное – тишина. Прислушайтесь, господин Джералд. Просто прислушайтесь.
– Действительно, интересно, – спустя минуту пробормотал лорд Вулси. – Нет скрипа веток, птицы молчат, ничего не хрустит. А, чепуха! Просто старый и заброшенный лес.
– Чего остановились?! – заорал позади Тим. – В темноте хотите ехать? А привидений больше не боитесь? Ну-ка, вперед!
При слове «привидение» у всех пробежал по коже противный холодок. Никто не забыл предыдущую ночь. К счастью, странный раскоп на берегу Рейна остался в нескольких милях за спиной.
– Ойген, выброси зверька, – поморщился Джералд. – Наверное, обычный разрыв сердца. Такое случается. Поехали, осталось не более полумили вверх по склону. И выброси из головы глупые страхи.
«Мне бы самому эти страхи взять, да и выбросить, – тотчас подумал лорд Вулси, – однако не получается. Почему?».
Караван, составленный из богатой лаковой коляски и двух фургонов, оказался возле замшелых стен аббатства спустя полчаса. На квадратной приземистой колокольне нудно гудел колокол, лишь добавляя мрачности в окружающую действительность.
– Замечательно, мы прибыли, – с наигранной бодростью сказал Джералд остальным, когда компаньоны собрались у ворот древнего монастыря. – Отдохнем, отмоемся в горячей воде, покушаем, и дурное настроение как рукой снимет. Мы просто очень устали, а уставший человек недоволен всем миром. – И уже громче, повернувшись к воротам: – Любезнейшие, доложите его высокопреподобию отцу Теодору, что прибыл лорд Вулси с приятной новостью! Да поскорее! Моя светлость не намерена торчать под стеной всю ночь!
У першеронов, громадных коняг каурой масти, с морд капала пенная слюна. Взгляд этих, вечно спокойных и меланхоличных животных, теперь был затуманенным и отчаянно боязливым.
* * *
В эпоху долгих, почти нескончаемых войн, терзавших Европу в начале второго тысячелетия, любой монастырь являл собой не только пристанище для людей, желающих покинуть беспокойный мир и стремившихся через аскезу и молитвы войти в Царство Божие, но и небольшую крепость.
Сражения между феодалами, иноземные нашествия, да и обычный разбойный люд частенько превращали цветущие церковные земли в разоренные пепелища, но если выживал монастырь – все можно было отстроить заново. Обитель святого Ремигия вполне подходила под определение если не крепости, то укрепленного форта. Монастырь господствует над местностью, постройки обнесены высоченной внешней стеной, а, как уверял Джералда отец аббат, некогда даже существовали подъемный мост и опускающаяся за воротами металлическая решетка.
Прежде в обители бывали только Робер и сам лорд Вулси, каким-то образом наладившие дружеские отношения с отцом Теодором. На прочих же компаньонов древнее монашеское обиталище произвело весьма солидное впечатление.
– Здесь нет строений, возведенных позднее XV века, – увлеченно рассказывал аббат, вышедший лично встречать неожиданных гостей. – Самое древнее здание, вот видите, справа – храм. Заложен в 1148 году, в ознаменование начала Второго крестового похода. И, вообразите, храм ни разу не перестраивался, только подновлялся! Библиотеку, которая раньше являлась общежитием для благочестивой братии, построили лет на двести позже, скрипторий появился в XIII веке…
Отец Теодор Клаузен был персоной интересной во многих отношениях. Одна только внешность чего стоила! Грубое, в складках и морщинах лицо могло принадлежать кому угодно, но только не священнику. Скорее уж тупому сапожнику, злобному тюремному надзирателю, а то и каторжнику. При одном взгляде на отца Теодора с трудом верилось, что он умеет считать хотя бы до пяти и может написать свое имя под документом без ошибок. Отталкивающая внешность отлично дополнялась корявой, как древний дуб, нескладной фигурой и легкой хромотой. Однако он являлся единовластным правителем епископального монастыря и надзирал за лучшей церковной библиотекой от Рейна до французской границы. Если уж Церковь и Орден доверили аббату такую ответственность, то становится ясно – иногда отнюдь не лицо красит человека.
Пока монастырские служки отгоняли фургоны к дальней стене и распрягали лошадей, аббат провел небольшую экскурсию по своим владениям, деликатно указал господам концессионерам на баню и впечатляющее каменное здание уборной, посетовал на то, что гости опоздали к мессе (все прибывшие, кроме исповедующих англиканство лорда Вулси и мистера Роу да лютеранина Шпилера, были католиками), и наконец пригласил «на скромную трапезу».
Обильная, простая и горячая пища после долгого пути и непрекращающихся душевных переживаний – что может быть лучше! Разносолов в трапезной не предлагали, но концессионерам вполне хватило тушеных овощей, жареной рыбы, свежего, еще теплого хлеба и кислого красного вина.
Как отметил Монброн, людей в монастыре на самом деле оказалось маловато. Несколько конюхов, в трапезной прислуживали два послушника с тонзурами и в черных рясах. Светились окна библиотеки, возможно, бoльшая часть братии занималась в скриптории, ибо ложиться спать было рановато – солнце едва зашло за горы.
– Господа, – почти ничего не покушавший звероподобный аббат поднялся из-за стола первым, – вам покажут помещения, где можно переночевать. Прошу простить за строгость и возможные неудобства, но здесь монастырь, а не благоустроенный отель. Желающие могут сходить в храм, он открыт постоянно. Милорд, не соблаговолите ли вы подняться в мой кабинет? Если, конечно, вы не чересчур устали?
– Разумеется, – Джералд вытер губы наичистейшей хрустящей салфеткой и тоже встал. – У нас найдется тема для беседы, ваше высокопреподобие. А вы джентльмены, располагайтесь и отдыхайте. Доктор, присмотрите за Ойгеном…
Приземистый священник в черной иезуитской сутане вместе с милордом церемонно раскланялись, и исчезли в темном боковом коридоре.
– М-да, обстановочка, как в Тауэре времен королевы Марии Кровавой, – заметил Роу, подозрительно оглядывая низкие арочные потолки и массивную деревянную мебель, которой наверняка пользовалось не одно поколение монахов. – Тимоти, не стесняйся. Прекрасное монастырское винцо, да на дармовщинку?
– Угу, – буркнул американец. – Вот что, парни, я хочу сказать. В свете последних происшествий давайте держаться все вместе. Попросим… Нет, потребуем у святош, чтобы нас разместили как можно ближе друг ко другу, а лучше вообще в одной комнате. Ничего такого особенного я не боюсь, здесь как-никак монастырь, куда ход нечистой силе заказан. Но опасаться следует людей, а не нечисти.
– Опять мысли о происках конкурентов? – хихикнул повеселевший Монброн. – Однако ты прав, согласен. Давайте еще покушаем, я, когда нервничаю, могу быка слопать и не подавиться.
– Будешь так переедать, к сорока годам обзаведешься грудной жабой и непрестанной одышкой, – авторитетно сказал доктор Шпилер, глядя, как Робер наваливает себе новую порцию овощей. – Глянь на Ойгена, такой… э… крупный молодой человек, а едва поклевал. Ойген, почему не ешь?
– Не хочу, – хмуро сказал Ойген. – Вам доктор, не понять. Я почему-то боюсь приближения ночи. Оно, то, что во мне, начало просыпаться. Ворочается в голове. Чужие непонятные мысли, воспоминания урывками. Может, лекарство какое дадите?
– Перед сном, – кивнул Шпилер. – Главное, не беспокойся. Рядом с тобой друзья, если станет плохо – мы обязательно поможем.
– Можно я схожу в церковь? – стеснительно попросил Ойген. – Давно не был. И вообще, там лучше, чем… Чем снаружи.
Когда австриец, получив дозволение доктора, отбыл по направлению к храму, Тимоти лишь руками развел.
– А если он и впрямь рехнулся? Странный такой…
– Нет! – решительно хлопнул ладонью по столу мистер Роу. – Это не помешательство. Не знаю что, но не помешательство. Тим, как думаешь, каждый сумасшедший взрослеет за считанные часы почти на десятилетие?
– Доктор, расскажите о видах сумасшествия, – полушутя-полусерьезно предложил Тимоти. – Вдруг вспомнится похожий случай?
– О-о-о, это тема весьма обширная! – у Шпилера загорелись глаза. Похоже, врач искренне любил свое ремесло. – Случаи помешательства известны с древнейших времен…
Лекция внезапно прервалась. В трапезную бомбой влетел взбудораженный Ойген, так и не добравшийся до церкви, и бегом кинулся к столу.
– Они забирают наши ящики! Из фургонов! Давайте скорее!
Тут сорвались все. Пронеслись ураганом через двор, в сторону где стояли повозки. Ну, точно…
– И как прикажете понимать сей непринужденный грабеж? – Уолтер Роу встал перед четырьмя высокими монахами, монументально скрестив руки на груди. – Господа, разве церковь не учит, что покушаться на чужое добро – грех?
– Не возжелай осла ближнего своего, – глуповато сострил Монброн, выглядывая из-за плеча ученого. Тим и Ойген промолчали, доктор хмыкнул.
Святые братья как раз вынимали из фургона длинный деревянный ящик, в котором скрывались драгоценности Фафнира.
– Приказ его высокопреподобия и английского господина, – неприветливо ответил чернобородый монах, – перегрузить вещи в подвал под дормиторием. Спрашивайте у аббата, господа. Нам приказали.
– Ладно, – кивнул Роу. – Где покои отца Теодора?
– Уолтер, не беспокойся, все в порядке! – громыхнул баритон незаметно подошедшего лорда Вулси. – Мы решили пока спрятать вещи внизу, а заодно кое-что осмотреть. И приглашаем тебя, как специалиста-консультанта. Его высокопреподобие очень интересуется нашими… приобретениями. Жаждет взглянуть лично. Прочие могут идти отдыхать, предстоит скучнейшая научная дискуссия, ничего интересного. Рассмотрите вещицы утром, при свете дня.
– Вечно вам достается самое интересное. – проворчал обиженный Монброн. – Хорошо, делайте, как знаете. Тим, доктор, Ойген, пойдемте закончим ужин.
– Я – в церковь, – отрекся Реннер. – Беспокойно на душе.
– Иди-иди, – подтолкнул его в спину техасец. – Наши комнаты потом найдешь?
– Монахи покажут, – не оборачиваясь, буркнул Ойген и зашагал в сторону низкого квадратного храма с круглой башенкой, увенчанной черным крестом.
* * *
Приблизительно за два часа до полуночи глубокий, толстостенный подвал дормитория (освещенный, кстати, электрическими лампами Эдисона – неожиданное новшество для захолустного монастыря) превратился в эдакую пиратскую сокровищницу, какие обычно описывают в романах плохие беллетристы.
Длинные деревянные столы, две бочки с мутной водой, несколько опустошенных бутылей из-под молодого вина. В углу неопрятной кучей сброшены походные вещи господ концессионеров. Два исключительно угрюмых и суровых, постоянно молчащих монаха, вынимают из гробоподобных ящиков некие грязные предметы, затем полощут их в бочках, тщательно протирают смоченными в слабом уксусном растворе тряпочками и выкладывают на уже помянутые столы ровнехонькими рядами. Возле самих столов суетятся, восклицают и заламывают от восторга руки трое: аббат Теодор в неизменной черной сутане, выряженный в лучший сюртук лорд Вулси и Уолтер Роу, сбросивший пиджак и закатавший рукава рубахи выше локтя.
А на дощатых столешницах!.. Блистают и переливаются всеми оттенками благородной желтизны круглые и квадратные монеты – арабские, римские, византийские; витые гривны, немного (совсем чуть-чуть!) погнутые ожерелья и браслеты, мерцают синим и рубиновым камни с пенсовую монету величиной, зеленятся необработанные изумруды; полыхают кровавым багрецом гранаты на массивных перстнях, сияют блюда и кубки с облезшим (увы!) перламутром; четыре отлично сохранившихся кинжала в вычурных ножнах, три меча с традиционно скругленным оконечьем – два лезвия совсем изъело время, но третий – как новый, только почистить и заточить! Шлем с немного облупившейся тончайшей эмалью, нагрудник доспеха, умопомрачительно напоминающий поздние римские образцы, позолоченные и зазубренные наконечники копий… Золото, золото, золото. Немного темного серебра. И камни. Много камней. В оправах и отдельно, в ожерельях и подвесках, в серьгах и обручьях! Имеется даже предмет, подозрительно напоминающий корону, – погнутый обруч с громаднейшим желтым изумрудом во лбу, зубчиками-трилистниками и чеканкой в виде пчелок, символом династии Меровингов.
Великое сокровище дракона Фафнира. Клад Нибелунгов. Проклятие Зигфрида.
Вот он. Во всей красе.
Возле столов весы. Старинные, ржавые, с гирьками. Пятьсот шесть фунтов чистейшего золота! По метрической системе, принятой во Франции, – двести два килограмма! И камней фунтов на пятнадцать – шесть килограммов с мелочью.
– Иисусе! Изумруд чистейшей воды, не меньше сорока карат! – Аббат выкраивает на своей физиономии голодного вурдалака такое выражение, что кажется, святого отца сейчас хватит сердечный удар. Подбирает новый камешек, глядит на свет: – А это… О нет, сапфиров такой величины доселе не встречалось! Сказка, истинная сказка!
– Господа, это невероятно! Подобные браслеты делали галлы еще в доримскую эпоху! Только один такой хранится в Британском музее, а здесь их целых четыре! Хоть стреляйся, это раритеты из раритетов! – Мистер Роу краснеет, бледнеет, снова заливается краской, тяжело дышит, лезет в портсигар за папиросами, прикуривает от свечи. – Бесподобно!
– Невозможно представить, что этот шлем когда-то красовался на голове Зигфрида, – стонет Джералд, сжимая обеими руками великолепное изделие и прикладывая его к своей каштанововолосой голове. – Почитай, то же самое, что потрогать клинок Юлия Цезаря или скипетр Карла Великого! Взгляните, вдруг этот меч принадлежал самому Хагену или Герноту? Ох…
И так далее. Восторгам нет конца и края, аббат и господа концессионеры поминутно прикладываются к бутылке с вином и не пьянеют – их пьянит не виноградная лоза, а чувство великой победы над загадочным прошлым. Только безмолвные монахи-бородачи, особо доверенные присные отца Теодора, невозмутимо отмывают от глины и песка сокровища Бургундских королей. В глазах смиренных иноков лишь кротость и смирение. Хорошо их выдрессировал преподобный…
Все. Ящики пусты, на столах, под светом новомодного электричества мерцает непомерное богатство, составляющееся отнюдь не из тяжести драгоценного металла или каратов цветных камешков. Богатство – это сам факт обладания сокровищами, ожидавшими прикосновения человеческих рук ровно тысячу триста двадцать один год с погрешностью в несколько месяцев.
Открытие, равное раскопкам Помпей и Геркуланума и нового появления Трои. А, вероятно, и значительнее. Золото – тлен. Нетленна слава открывателя тайн. Уолтер Роу сидит на деревянном табурете, пыхтит дорогой американской папиросой и сознает: цель всей жизни достигнута, можно умирать спокойно.
– Брат Карл, брат Ремигий, – аббат подзывает скромненько вставших в уголке монахов. – Один из вас немедленно идет в скрипторий. Сюда – перо, бумагу, все как положено. К утру я жду полную опись. Монеты, украшения, оружие. Если пропадет хоть одна вещица… Не мне вам говорить о последствиях, вы старые члены братства. Никого не впускать, запереться. Открывать только мне… или милорду.
– Да, отче.
– Мистер Роу, сэр Джералд, достаточно удовольствий на сегодняшний вечер, – отец Теодор говорит тоном непререкаемым. – Идемте наверх. Мистер Роу, я сожалею, но у меня с лордом Вулси еще предстоит очень серьезный деловой разговор.
– Я понимаю, – отрешенно ответил ученый, – сколько угодно. Пойду к себе и напьюсь до скотского состояния. Ради такого дела придется погрешить и в обители.
Роу отправился наверх последним, вскоре после аббата и пышущего радостью Джералда. Обернулся, глянул на золотой ореол, выругался почему-то, перехватил безразличный взгляд бородатого монаха, набросил на плечи клетчатый пиджак и вышел во двор. Затем свернул к жилому зданию. Краем глаза заметил, как в сторону колокольни спешит монашек из послушников – отбивать полночь.
* * *
– Куда подевался Ойген? – сетовал Робер, сидя полуодетым на постели. – Два часа гуляет!
Комнату им выделили на четверых – для самого Монброна, доктора Шпилера, Тимоти и герра Реннера. В соседней должны были ночевать Вулси и мистер Роу, но тот и другой покуда не появлялись, занятые делами с его высокопреподобием.
– Невозможно так долго молиться! Раньше я не замечал за Ойгеном особой набожности. Тим, сколько на часах?
Тимоти недовольно зевнул, перевернулся на живот, покопался в сложенной на табурете одежде, извлек часы и полусонно ответил:
– Без десяти полночь. Спи. Никуда твой Ойген не денется. Сам знаешь, ворота в обители на ночь закрывают. Дай человеку всласть пообщаться с высшими сферами.
Он отвернулся, устроился на левом боку и почти сразу захрапел.
– Я пойду по своим делам, – деликатно сказал в пустоту Робер, – заодно гляну, где наш подопечный. Тимоти? Слышишь?
– Угу. Отвали, лягушатник.
– Американец… – с непонятной интонацией произнес Монброн, вздыхая и одеваясь. – Как неудобно устроено – клозет на другом конце двора. Впрочем, здание древнее, никаких новшеств полтысячи лет, их можно понять.
Робер, постоянно опасаясь оступиться, спустился по лестнице со сводчатым потолком и невероятно крутыми ступеньками. Прошел через большую залу, которую почему-то окрестил «прихожей» и выбрался на воздух.
Чудная ночь. Звезды, месяц, никакого ветра. Довольно тепло для последних дней марта. Остается вспомнить, где же здесь расположены удобства, необходимые каждому цивилизованному человеку. Так, кажется, налево.
Когда гулкой волной разнесся первый удар полуночного колокола, Робер едва не поскользнулся – настолько это было неожиданно.
– Тьфу, сударь, вы отчаянный трус! – он отругал сам себя и довольно уверенным шагом направился к длинному каменному зданию, на которое вечером указал аббат. Двери скрипучие…
Колокол уже не гудел, а отчаянно ревел, давая понять, что ночь получила в мире свои полные права и не уступит их до рассвета.
Монброн вышел обратно, попутно застегивая непослушные пуговицы на брюках и размышляя о том, что завтра предстоит неприятная поездка в Вормс и общение с занудой Киссенбартом. Но ведь без паспортов не пересечешь границу Германии…
– Ой! Что вы делаете? Пустите!
Затем испуганный вскрик затих. Роберу плотно и сильно зажала рот чья-то железная ладонь.
– Тихо, сейчас не надобно шуметь, – коснулся уха знакомый шепот. – Сударь, это невероятно опасно.
«Ойген! – молнией сверкнуло в голове Монброна. – Что ему от меня нужно? Почему так грубо, в конце концов?!»
– Если вы, сударь, дадите свое благородное слово молчать и ничего не предпринимать, – продолжал шептать Ойген, накрепко захвативший Робера за шею сгибом локтя правой руки, – я вас тотчас отпущу. Кивните в знак вашего согласия.
Монброн судорожно кивнул. Попытался возмутиться, но его запястье сжали медвежьей хваткой. Добропорядочный сын любящей мамы покосился на стоявшего рядом человека.
Справа стоял Ойген. И опять не тот! Еще взрослее! Лет на десять или пятнадцать! Теперь Ойгену было не менее тридцати пяти! Бородка, морщины… Или обманывал неверный свет ущербной луны?
– Т-ты… Хаген? – озарило Монброна. Колени задрожали. – Хаген из Тронье?
– Ныне и навеки к вашим услугам, благороднейший сударь, – сквозь зубы процедило существо, одновременно являвшееся Ойгеном Реннером и древним героем. – Молчите. И глядите на колокольню… Вернее, на лестницу, ведущую к верхней площадке. Вот он!
Клубок золотистого тумана висел примерно на половине высоты и без того не особо длинной церковной колокольни. Мерцал, колебался, бесшумно плевался искорками и тонкими красноватыми молниями. Значит, таинственная напасть с берегов Рейна отправилась вслед за компанией лорда Вулси!
– Сейчас я не могу его остановить, – проговорил Хаген одними губами. – Мы можем только наблюдать. Да будет проклят Зигфрид Нидерландский, разбудивший чудовище!
– Ч-чего? – пискнул Монброн, но его снова заставили замолчать. Силой.
Послушник, отбивший положенные двенадцать ударов спускался вниз, не замечая, как за его спиной плещется золотисто-красный сгусток. Монашек добрался до последней ступеньки, отряхнул рясу и преспокойно зашагал в сторону дома для иноков.
Бестелесное золото рванулось вслед за человеком, настигло, накрыло куполом… на сей раз не было ни криков, ни стонов. Ошалевший от ужаса Монброн наблюдал лишь, как туман мгновенно просочился в рот и ноздри ничего не успевшего понять послушника, который тотчас повалился наземь, а затем…
Это напоминало взрыв артиллерийского снаряда. Тело несколько мгновений безжизненно лежало на камнях мостовой двора, после чего человека разорвало изнутри. Хрустнули кости, послышался слабый всплеск – ударила тугая волна крови. Брызги по сторонам, на много футов вокруг. Золотой туман, вроде бы ставший поярче, взмыл в небо и растворился бесследно среди звездной пыли.
Робер повалился на руки Хагена, однако тот безжалостно встряхнул молодого француза, не больно, но обидно съездил тыльной стороной ладони по щеке и утвердил на ногах.
– Идемте, сударь, посмотрим.
Робер обреченно поплелся следом. Он ничего не мог понять. Вообще ничего. Он просто подчинялся сильному.
Грудная клетка монастырского послушника была разорвана в клочья. Сердце отсутствовало. И кровь. Много крови. Еще теплой, дымящейся на весеннем ночном холодке.
Мсье Робер де Монброн окончательно сдал. Он просто потерял сознание.
Хаген покачал головой, тихо ругнулся на незнакомом двадцатому веку языке, легко подхватил Робера на руки и понес к дому для гостей.
Высоко в небесах кружилась и играла сама с собой неприметная золотая звездочка, не внесенная ни в единый астрономический реестр.
Ночь медленными шагами шла к рассвету.
В монастырской церкви внезапно погасли все свечи, будто ветром задуло.
