Глава 7
Лена

Один в ночи — один, потому что не мог разделить спонтанного импульса подкаменья, — Кавинант почувствовал себя внезапно пойманным в ловушку. Давление темноты вызвало спазм в легких; ему казалось, что не хватает воздуха. Он оказался во власти клаустрофобии, страха прокаженного перед толпой, перед ее непредсказуемым поведением.

«Берек!» — саркастически усмехнулся он. Эти люди хотели, чтобы он был героем.

Отвергая это их заблуждение, он отшатнулся от них с глубоким возмущением, с надменным видом прошествовал между домов, словно подкаменье нанесло ему смертельное оскорбление.

«Берек! — грудь его вздымалась при этой мысли. — Дикая Магия! Это просто смешно. Разве эти люди не понимают, что он — прокаженный?» Не было ничего более невозможного для него, чем героизм такого рода, какой они видели в Береке Полуруком.

Однако Лорд Фаул сказал: Он хочет, чтобы ты стал моим окончательным противником. Он выбрал тебя, чтобы уничтожить меня. В абсолютном страхе он на мгновение увидел конец, к которому, возможно, вела его тропа сна: он увидел себя неизбежно вовлеченным в конфронтацию с Презирающим.

Он оказался в ловушке. Разумеется, он не мог играть героя в какой-то снящейся войне. Он не мог до такой степени забыться: забывчивость для него была равносильна самоубийству. И тем не менее он не мог избавиться от этого сна, не проходя через него, он не мог вернуться к реальности, не проснувшись. Он знал, что случилось бы с ним, если бы он не двигался дальше, стараясь при этом не сойти с ума. Удалившись от огней собрания даже на такую небольшую дистанцию, он чувствовал, как широкие крылья тьмы плещутся над ним, кругами спускаясь с неба над головой.

Пошатнувшись, он остановился, прислонившись к стене, и закрыл лицо руками.

— Я не могу, — прошептал он.

Надежды, что эта Страна могла бы его избавить от импотенции, как-нибудь вылечить его больное сердце, развеялись словно дым.

— Не могу продолжать. Но не могу и остановиться. Что происходит со мной?

Внезапно он услышал приближающиеся к нему торопливые шаги.

Оторвавшись от стены, он увидел спешащую к нему Лену. Светильник, подпрыгивающий в ее руке в такт шагам, отбрасывал причудливые тени на ее фигуру. Сделав еще несколько шагов, девушка пошла медленнее, потом остановилась совсем, подняв светильник так, чтобы лучше видеть Кавинанта. — Томас Кавинант? — неуверенно произнесла она. — Вам нехорошо?

— Да! — огрызнулся он. — Мне нехорошо. И вообще, все нехорошо, и это длится с тех пор, как… — на мгновение слово застряло у него в горле, — с тех пор, как я оказался разведенным.

Кавинант взглянул на Лену, с вызовом ожидая, что она спросит, что такое «разведенный».

Девушка держала светильник так, что большая часть ее лица оставалась в тени. Кавинант не мог видеть, как подействовала на нее вспышка его гнева.

Однако какая-то внутренняя восприимчивость, казалось, руководила ею. Когда она заговорила, Кавинант понял, что она не будет усугублять его боль грубыми расспросами или соболезнованиями.

— Я знаю место, где вы сможете побыть один, — мягко сказала она.

Он угрюмо кивнул. Да! Он чувствовал, что его обезумевшие нервы вот-вот порвутся. Горло давило тисками ярости. Он не хотел, чтобы кто-нибудь видел, что с ним происходит.

Осторожно коснувшись его руки, Лена пошла к реке, и Кавинант последовал за ней. В тусклом мерцании звезд они добрались до берега Мифиль, а затем спустились вниз, к самой реке. Пройдя полмили, они вышли к старому каменному мосту, по которому скользили мокрые черные блики, словно он только что поднялся из воды специально для Кавинанта. Нелепость этой мысли заставила его остановиться. И тем не менее пролет моста казался ему чем-то вроде пролога, ведущего в неведомое; в темных горах по ту сторону реки таились перемены. Кавинант резко спросил:

— Куда мы идем?

Он боялся, что после того, как перейдет мост, он будет не в состоянии узнать самого себя.

— На ту сторону, — сказала Лена. — Там вы можете побыть один. Наши люди нечасто переходят через Мифиль — считается, что Западные Горы враждебны, что зло Рокового Отступления, лежащего на пути к ним, покорило их дух. Но в поисках камней для изображений суру-па-маэрль я прошла всю западную долину без какого-либо ущерба для себя. Здесь неподалеку есть место, где вас никто не потревожит.

Несмотря на всю свою массивность, мост, на взгляд Кавинанта, выглядел не внушающим доверия. Не скрепленные известью стыки казались непрочными, соединенными друг с другом лишь тусклыми, предательскими, отбрасываемыми созвездиями тенями. Ступив на мост, Кавинант ожидал, что нога его поскользнется, а камни задрожат. Но арка моста была недвижима. Дойдя до середины, Кавинант остановился, облокотился на низкий парапет моста и посмотрел в реку.

Внизу сплошной темной массой текла вода, бормоча бесконечную молитву об отпущении грехов в море, и Кавинант смотрел в нее, словно просил мужества. Разве не мог он просто проигнорировать то, что ему угрожало, проигнорировать очевидную невероятность, безумие всей этой ситуации, и вернуться в подкаменье и притвориться с веселым коварством, что он — воскресший Берек Полурукий?

Нет, не мог. Он был прокаженным: не всякая ложь удалась бы ему.

Ощутив острый приступ головокружения, Кавинант обнаружил, что колотит кулаками по парапету. Он судорожно поднес руки к лицу, пытаясь рассмотреть, не поранил ли их, но в тусклом свете звезд ничего не было видно. С искаженным лицом он повернулся и сошел вслед за Леной на западный берег Мифиль.

Вскоре они добрались до цели. Некоторое время Лена вела Кавинанта прямо на запад, потом вверх по крутому холму и вправо, а затем вниз по ущелью и снова к реке.

Они осторожно пробирались по заваленному дну ущелья, словно балансировали на разбитом киле корабля: боковины его «корпуса» вздымались по обе стороны от них, суживая горизонт; несколько деревьев торчали из этих «стенок», словно рангоуты, а возле реки стенки ложились на землю, на косу гладкого песка, переходившую в плоский каменистый мыс, вдававшийся в реку. Мифиль жалобно стонала возле мыса, словно ее тревожило это небольшое сужение русла, и стон ее метался по ущелью как морской ветер, завывающий среди остова разбитого судна, застрявшего на рифах.

Лена остановилась на песчаном дне «судна». Встав на колени, она выкопала в песке неглубокую ямку и высыпала в нее гравий из своего светильника. Камни запылали ярче, осветив своим желтым светом дно ущелья, и вскоре Кавинант почувствовал исходящее от них спокойное тепло. И лишь тогда он осознал, насколько холодна ночь и как приятно такой ночью посидеть у огня. Он опустился на корточки возле гравия, ощутив, как по телу прошла судорога — острый трепет преддверия надвигающейся истерии.

Высыпав гравий на песок, Лена пошла к реке. Она остановилась на мысе, там, куда свет почти не доходил, и фигура ее едва была видна в темноте, но Кавинант все же различил, что ее лицо было обращено к небу.

Проследив глазами направление ее взгляда, Кавинант увидел, что над темным ликом гор всходит луна. Серебристое сияние затуманило свет звезд вдоль гористого хребта и укрыло долину своей тенью, но тень эта вскоре переместилась к ущелью, и лунный свет упал на реку, сделав ее похожей на старинное серебро. И лишь только полная луна взошла над горами, она осветила Лену и, словно лаская, набросила белую дымку ей на голову и на плечи. Стоя по-прежнему возле воды, девушка не отрывала взгляда от луны, и Кавинант смотрел на нее со странной мрачной ревнивостью, словно она балансировала над пропастью, принадлежавшей ему.

Наконец, после того, как лунный свет залил западную часть долины, Лена опустила голову и вернулась к огню. Избегая взгляда Кавинанта, она мягко спросила:

— Мне уйти?

Кавинант ощутил зуд в ладонях, словно он хотел ударить ее за одно лишь предположение, что она могла бы остаться. Но в то же время ночь пугала его, ему не хотелось оставаться с ней один на один. Он неуклюже поднялся, сделал несколько шагов в сторону от огня. Хмуро глядя на ущелье, спросил, пытаясь придать своему голосу нейтральное выражение:

— Смотря чего ты хочешь.

Чего ты хочешь? А чего она может хотеть?

Ее ответ был спокойным и уверенным.

— Я хочу больше узнать о вас.

Он вздрогнул и наклонил голову, словно из воздуха материализовались когти и впились в него. Потом он снова взял себя в руки. — Спрашивай.

— У вас есть супруга?

Он резко повернулся и посмотрел на нее, словно она нанесла ему предательский удар в спину.

Увидев его полные страдания глаза и оскаленные зубы, Лена заволновалась, опустила взгляд и отвернулась. Видя ее нерешительность, Кавинант понял, что лицо снова выдало его. Страшная оскаленная гримаса исказила лицо помимо его воли. Он хотел сдержаться, не дать выхода своим чувствам — во всяком случае, не в присутствии Лены… Тем не менее она усугубила его боль так, как ничто иное, с чем ему приходилось сталкиваться. Прилагая отчаянные усилия, чтобы взять себя в руки, Кавинант резко произнес:

— Да. Нет. Это не имеет значения. Что за вопрос?

Под его пристальным взглядом Лена опустилась на песок, села возле огня, поджав под себя ноги, и искоса посмотрела на него из-под ресниц. Сразу она ничего не ответила, и Кавинант принялся ходить туда-сюда вдоль песчаной косы и при этом крутил и яростно дергал свое обручальное кольцо.

Спустя некоторое время Лена несколько невпопад сказала:

— Один человек хочет жениться на мне. Это Триок, сын Тулера. Хотя я еще не достигла совершеннолетия, он сватается ко мне, чтобы, когда придет время, я не сделала другого выбора. Но если бы сейчас было можно, я бы вышла за него. О, он по-своему хороший человек — умелый пастух, храбрый при защите своих коров. И он выше многих других. Но в мире слишком много чудес, слишком много непознанных сил и красоты, неразделенной или несозданной, — и к тому же я еще не видела ранихинов. Я не могла бы выйти замуж за пастуха, которому в жены довольно всего лишь мастерицы суру-па-маэрль. Я лучше отправилась бы в лосраат, как сделала когда-то Этиаран, моя мать, и училась бы там, и все бы у меня получалось, независимо от того, каким бы испытаниям ни подвергали меня при овладевании Учением, до тех пор, пока не стала бы Лордом. Говорят, что такое может случиться. А как думаете вы?

Кавинант почти не слушал ее. Он продолжал вышагивать по песку, пытаясь справиться со своим волнением, взбешенный и лишенный равновесия вынужденным воспоминанием о Джоан. Рядом с его утраченной любовью Лена и серебристая ночь в Стране потеряли всякое значение. Перед его внутренним взором внезапно предстала вся бессмысленная картина его сна, словно таившаяся за миражом пустыня, новая разновидность одиночества прокаженного. Это не было реальностью — Кавинант мучил себя этой мыслью в бессознательном, невольном сопротивлении своей болезни и своей утрате. Мысленно он стонал:

«Неужели это результат изгнания? Или, может быть, человек всегда испытывает такой шок, когда умирает? К черту! Я больше не желаю!»

Он чувствовал, что сейчас закричит. Пытаясь совладать с собой, он упал на песок спиной к Лене и изо всех сил обхватил колени руками. Не обращая внимания на неровность своего голоса, он спросил:

— А как у вас женятся?

Девушка спокойно ответила:

— Очень просто. Мужчина и женщина сами выбирают друг друга. Став друзьями, они, если хотят пожениться, сообщают об этом кругу старейшин. Старейшины назначают срок, в течение которого смогут убедиться, что дружба этих двоих крепка и лишена примесей тайной ревности или неоправдавшихся надежд, которые в дальнейшем стали бы помехой в их жизни. Затем жители подкаменья собираются в центре селения. Старейшины берут за руки тех, двоих, и спрашивают: «Хотите ли вы делить жизнь в радости и горе, в труде и отдыхе, в мире и войне, ради обновления Страны?» Двое отвечают: «Жизнь с жизнью, мы хотим делить благо Страны и службу ей».

На мгновение голос ее почтительно умолк. Затем она продолжала:

— Жители подкаменья кричат все вместе: «Хорошо! Да будет жизнь, и радость, и сила, пока длятся годы!» Потом наступает день веселья, и новобрачные учат людей новым играм, танцам и песням, чтобы счастье подкаменья обновлялось, а общение и радость не иссякали в Стране. Она вновь сделала короткую паузу, прежде чем продолжить:

— День свадьбы Этиаран, моей матери, и Трелла, моего отца, был очень запоминающимся днем. Старейшины, которые учат нас, часто рассказывают о нем. Каждый день в течение испытательного срока Трелл поднимался к горам, разыскивая забытые тропинки и потерянные пещеры, скрытые водопадами, и вновь образовавшиеся расщелины, чтобы найти кусочек камня Оркрест — уникальной и невероятно могущественной скалы. Дело в том, что тогда Южные Равнины были охвачены засухой и живущим в подкаменье грозила голодная смерть.

Потом, в самый канун свадьбы, он нашел свое сокровище — кусочек Оркреста величиной с кулак. И в день веселья, после проведения всех ритуалов, он и Этиаран спасли подкаменье. Пока она пела глубокую молитву земле — песню, известную в лосраате, но давно забытую среди нашего народа, он держал Оркрест в руке, а потом раскрошил его своими сильными пальцами. Как только крошево от камня смешалось с пылью, гром прокатился среди гор, и, хотя в небе не было туч, одна молния ударила из пыли прямо ему в руку. Голубое небо мгновенно почернело от грозовых туч и полил дождь. Так было покончено с засухой, и жители подкаменья радовались грядущим дням, как если бы родились заново.

Изо всей силы сжимая колени, Кавинант все же не мог совладать со своей умопомрачительной яростью. Джоан! Рассказ Лены он воспринял как насмешку над своей болью и утратой.

— Я не могу…

На мгновение его нижняя челюсть задрожала от усилия, когда он попытался заговорить. Потом он вскочил и бросился к реке. Отбежав на небольшое расстояние, он нагнулся и выхватил из песка камень. Подбежав к краю мыса, он изо всей силы швырнул камень в воду.

— Не могу!

Лишь слабый всплеск был ему ответом, но и этот звук тотчас же угас в бездумном бормотании реки, а на воде не осталось даже кругов. Кавинант сначала сказал тихо, обращаясь к реке:

— Джоан к свадьбе я подарил сапожки для верховой езды.

Потом, дико потрясая кулаками, он закричал:

— Тебя удивляет моя импотенция?

Невидимая и недоумевающая, Лена встала и двинулась к Кавинанту, вытянув вперед руку, словно пытаясь смягчить удар, застигнувший ее врасплох. Но в нескольких шагах от него она остановилась, подбирая нужные слова. Наконец она прошептала:

— Что случилось с вашей женой?

Плечи Кавинанта дернулись, он хрипло сказал: — Ее нет.

— Она умерла?

— Не она — я! Она оставила меня. Развелась. Положила конец нашей совместной жизни. Тогда, когда была особенно мне нужна.

Лена возмущенно удивилась:

— Как такое могло случиться, если жизнь ваша продолжается и сейчас?

— Я — не живу. — Она услышала, как в его голосе снова закипела ярость. — Я — гадкий, грязный прокаженный. Прокаженные — мерзкие и безобразные. И противные.

Его слова вызвали в Лене ужас и протест.

— Как такое может быть? — простонала она. — Вы не… противный. Что это за мир, который осмелился так обращаться с вами?

Его плечи снова дернулись, словно руки его сжимали горло какого-то демона-мучителя.

— Реальный мир. Реальность. Факт. Нечто, убивающее тебя, если ты в это не веришь.

Сделав отвергающий жест в сторону реки, он прошептал:

— А это все — сон.

Лена вспыхнула от внезапной ярости.

— Я не верю этому. Ваш мир — может быть. Но Страна… Ах, Страна реальна!

Кавинант почувствовал, что его спина словно одеревенела, и спросил с неестественным спокойствием:

— Ты что, пытаешься сделать из меня сумасшедшего?

Его зловещий тон озадачил и привел в уныние девушку. На мгновение ее мужество поколебалось: она почувствовала, как река и ущелье смыкаются вокруг нее словно челюсти капкана. Потом Кавинант стремительно обернулся и нанес ей жгучий удар по лицу.

Сила удара заставила ее пошатнуться и вновь вступить в круг света, отбрасываемого гравием. Он быстро шагнул следом, с перекошенным ужасной ухмылкой лицом. С трудом удержав равновесие и бросив на Кавинанта один ясный и испуганный взгляд, она решила, что он хочет убить ее. Эта мысль парализовала ее. Она стояла застывшая и беззащитная, пока он подходил все ближе.

Подойдя вплотную к девушке, Кавинант сгреб обеими руками платье у нее на груди и разодрал тонкую ткань, словно паутину. Она не могла даже шевельнуться. Мгновение он смотрел на нее, на ее робкие нежные груди и маленькие трусики, с мрачным триумфом в глазах, словно он только что разоблачил какой-то отвратительный заговор. Потом, схватив девушку левой рукой за плечо, он сорвал с нее трусики, одновременно повалив ее на песок. Теперь Лена и хотела было сопротивляться, но не могла пошевельнуть руками, обезоруженная шоком от такого обращения. Мгновение спустя Кавинант всей тяжестью навалился на нее, и ее лоно пронзила, точно дикое пламя, острая боль, которая вынудила ее закричать. Но этот крик еще не стих, а она уже знала, что теперь слишком поздно. Нечто, считавшееся у ее народа даром, было вырвано, отнято у нее.

Однако Кавинант не чувствовал себя вором. Оргазм изверг из него целый поток эмоций, словно он упал в Мифиль растопленной ярости. Задыхаясь в страсти, он почти терял сознание. Потом время, казалось, перестало существовать для него, и он лежал неподвижно несколько мгновений, которые, как он знал, могли оказаться и часами — часами, в течение которых весь его мир, возможно, рассыпался, никем не замеченный. Наконец он вновь ощутил мягкое тело Лены под собой и почувствовал, как она сотрясается от глухих рыданий. Он с усилием поднялся и, посмотрев вниз, в свете гравия увидел кровь на ее бедрах. Его голова мгновенно закружилась и он покачнулся, словно заглянул в пропасть. Он повернулся и неуклюжими, нетвердыми шагами поспешил к реке, упал плашмя на скалу, и его стошнило. Воды Мифиль мгновенно унесли все прочь, словно ничего и не было.

Он неподвижно лежал на скале, а его возбужденные нервы постепенно успокаивались. Он не слышал, как встала Лена и, собрав клочья своей одежды, пыталась как-то прикрыть свою наготу; как она что-то говорила, как потом покинула ущелье. Он не слышал ничего, кроме беспрестанного стенания реки, и не видел ничего, кроме затуманивающего взор тепла своей выгоревшей страсти, и не ощущал ничего, кроме влажного, словно покрытого слизью камня под щекой.