Когда наступил вечер, Томас Кавинант устроился на балконе понаблюдать за закатом солнца за Западные горы. Несмотря на то, что лишь недавно закончилось лето, на многих горных вершинах сверкал снег. Когда солнце зашло за них, западная часть неба засияла холодом и огнем. Словно белое серебро расплескалось от снега на край сверкающего неба оранжево-золотое величавое представление, плывущее под полными парусами за горизонт.

Кавинант уныло наблюдал за этим. Хмурый взгляд сморщил его лоб.

До полудня он был полон бесполезной ярости, но потом его злость на Троя затихла в тлеющих угольках его протеста против вызова его в Страну. Теперь в своем сердце он чувствовал холод, опустошенность и одиночество. Решение, которое он сообщил Морэму, его решимость выжить выглядели претенциозными, обреченными и слабоумными. Хмурость стиснула его лоб так, словно плоть его черепа отказывалась принять, что он исцелился.

Он подумал о том, чтобы выпрыгнуть с балкона. Чтобы преодолеть свою боязнь высоты, ему следовало подождать, когда темнота ночи станет полной и земли не будет видно. Но, завладев им, эта идея и привлекала, и отталкивала его. Она оскорбляла его навыки прокаженного, делала смешным и нелепым все, что он уже вытерпел, цепляясь за жизнь. Это было бы знаком поражения, таким же горьким, как абсолютная злоба. Он жаждал разрешения своей дилеммы. Он был иссушен как пустыня, и потому разумное объяснение пришло легко. Самым главным аргументом было то, что поскольку Страна не была реальной, то это не могло убить его; смерть здесь только лишь вернет его обратно в реальность, которая была единственной вещью, в которую он мог верить. Но в своем одиночестве он не мог определить, что же выражал этот аргумент — мужество или трусость.

Последний кусочек солнца медленно ушел за горы, и его отсветы потухли на небе. Сумерки распространились от теней горных вершин, накрывая равнины, лежащие внизу перед Кавинантом, пока он едва смог различить их тревожащие, смутные очертания под небесами. На небе появились звезды, они постепенно становились все ярче, как если бы пространство, отделяющее их, делалось все более прозрачным, но расстояния между ними были слишком большие, и в образованной ими картине не было знакомых очертаний. Его сухому скупому взгляду казалось, что они мерцали неутешительно. Когда раздался вежливый стук в дверь, его потребность в уединении застонала, потревоженная. Но у него были и другие потребности. Он резко встал, чтобы пойти ответить на стук.

Каменная дверь легко открылась на бесшумных петлях, и свет заструился в комнату из ярко освещенного коридора, ослепив его так, что некоторое время он не мог узнать ни одного из мужчин, стоящих перед входом в комнату. Один из них сказал:

— Юр-Лорд Кавинант, мы радушно приветствуем тебя, — голосом, который, казалось, искрился юмором. Кавинант узнал Торма.

— Искренне приветствуем тебя, — сказал товарищ Торма осторожно, как будто боясь совершить ошибку. — Мы — хатфролы Твердыни Лордов. Пожалуйста, прими от нас приветствие и комфорт.

Когда глаза Кавинанта привыкли к свету, ему удалось рассмотреть двух мужчин. Спутник Торма был одет в зелено-серое одеяние жителей настволий, и на его волосах был небольшой венок — знак хайербренда. В руках он нес несколько гладких деревянных прутьев-факелов. Оба хатфрола были тщательно выбриты, но хайербренд был выше и тоньше своего спутника. Торм имел приземистую и мускулистую фигуру жителя подкаменья, и одет был в тунику глинистого цвета и широкие штаны. Туника его спутника была оторочена голубым цветом Лордов, у него были синие эполеты, вплетенные в плечи его туники. В каждой его руке было по небольшой прикрытой каменной чаше.

Кавинант тщательно изучил лицо Торма. Проворные быстрые глаза и быстрая улыбка хатфрола были более рассудительными, чем Кавинант помнил их, но по сути не изменились. Как и у Морэма, его глаза не показывали, что прошло уже полных сорок лет. — Я Бориллар, — сказал спутник Торма. — Хайербренд лиллианрилл и хатфрол Твердыни Лордов. Это Торм, гравлингас радхамаэрля и тоже хатфрол Твердыни Лордов. Темнота иссушает сердце. Мы принесли тебе свет. В то время, как Бориллар говорил, беспокойный взгляд отразился на лице Торма и он сказал:

— Юр-Лорд, с тобой все в порядке?

— В порядке? — Кавинант пробормотал неопределенно.

— На твоем челе хмурость, и это причиняет тебе боль. Может, позвать Целителя?

— Что?

— Юр-Лорд Кавинант, я твой должник. Мне сказали, что ты, рискуя жизнью, спасал моего старого друга Биринайра из преграждающего огня под горой Грома. Это было сделано с большим мужеством, хотя помощь пришла слишком поздно, чтобы спасти его жизнь. Не стесняйся вызывать меня. Ради Биринайра я сделаю для тебя все, что будет мне по силам. Кавинант покачал головой. Он знал, что ему следовало бы поправить Торма, сказать ему, что он так мужественно гасил этот огонь в попытке покончить с собой, а не спасти Биринайра. Но ему не хватило мужества. Молча, он отошел в сторону и пропустил хатфролов в свои покои. Бориллар сразу же начал зажигать факелы, он осторожно подходил к выемкам в стене, так, словно он хотел произвести хорошее, серьезное впечатление. Кавинант наблюдал за ним некоторое время, и Торм сказал со скрытой улыбкой:

— Добрый Бориллар благоговеет перед вами, Юр-Лорд. Он слышал легенды о Неверящем с колыбели. Он недавно стал хатфролом. Его предшественник в учении лиллианрилл покинул этот пост, чтобы присматривать за работами по созданию золотожильных килей и рулей, которые были обещаны великанам Высоким Лордом Лориком Заткнувшим Вайлов. Бориллар чувствует, что на него несвоевременно возложили такую ответственность. Мой старый друг Биринайр назвал бы его щенком.

— Он молод, — сказал Кавинант вяло.

Затем он повернулся к Торму, заставил себя задать вопрос, который больше всего тревожил его.

— Но ты… Ты слишком молод. Ты должен быть старше. Сорок лет.

— Юр-Лорд, я пятьдесят девять раз встречал лето. Сорок одно прошло с тех пор, как вы пришли в Ревлстон с великаном Сердцепенистосолежаждущим Морестранственником.

— Но ты не выглядишь на свой возраст. Тебе не дашь больше сорока лет.

— Ах, — сказал Торм, широко улыбнувшись, — служба нашему учению и Ревлстону сохраняет нашу молодость. Без нас эти коридоры и залы, созданные великанами, были бы темны, а зимой, сказать по правде, они были бы сырыми и холодными. Разве можно состариться, испытывая радость от такой работы?

Он радостно стал обходить покои, поставил одну из своих чаш на стол в гостиной, а другую в спальне у кровати. Когда он открыл чаши, теплое свечение камней присоединилось к свету факелов и сделало освещение в покоях Кавинанта более насыщенным и мягким.

Торм вдыхал запах гравия — запах свежей глины — с радостной улыбкой. Он уже закончил, а его спутник в это время зажигал последний из факелов в спальне. До того, как Бориллар вернулся в гостиную, старший хатфрол подошел близко к Кавинанту и прошептал:

— Юр-Лорд, скажи что-нибудь приятное Бориллару. Чтобы ему было потом о чем вспомнить.

Мгновением позже Бориллар пересек комнату и чинно встал у двери.

Он выглядел как ревностный служитель, решивший соответствовать высоким обязанностям. Эта его юная энергия рвения и просьба Торма заставили Кавинанта неловко сказать:

— Благодарю тебя, хайербренд.

Сразу же на лице Бориллара появилось довольное выражение. Он старался сохранить свою серьезность, удержаться от улыбки, но при мысли, что легендарный человек, Неверящий и Кольценосец, разговаривал с ним, он выпалил:

— Всегда рады вам, Юр-Лорд Кавинант. Вы спасете страну.

Торм в изумлении от поступка хатфрола поднял брови, с благодарностью весело кивнул Кавинанту и вывел хайербренда из комнаты. Выходя, он начал закрывать за собой дверь, но затем остановился, кивнул кому-то в коридоре и ушел, оставив дверь открытой.

В комнату вошел Баннор. Он встретил взгляд Кавинанта глазами, которые никогда не спали — лишь моргали изредка — и сказал:

— Высокий Лорд хотела бы поговорить с тобой сейчас.

— Адский огонь, — простонал Кавинант. Он оглянулся с сожалением на балкон и ночь за ним. Затем пошел за Стражем Крови.

Идя вниз по коридору, он быстро провел ВНК. Это было бессмысленно, но ему нужна была эта привычка, только так он мог напомнить самому себе, кто он такой и что является главным в его жизни. Он принял это решение обдуманно, как сознательный выбор. Но все же не на это было обращено его внимание. Пока он шел, Ревлстон оказывал на него свое прежнее влияние.

Высокие и широкие коридоры Твердыни имели странную силу успокоения, способность внушать уверенность. Их прорубили в горном клине веселые, любящие длинные истории предки Сердцепенистосоле жаждущего Морестранственника, и, как великаны, они создавали ощущение могучей и неоскверняющей силы. Баннор повел Кавинанта глубоко в низ Ревлстона, где он никогда раньше не был. Своими обострившимися чувствами он ощущал титаническую мощь скалы, нависшей над ним; это было так, словно он был в осязаемом соприкосновении с самим ее весом. По слабым звукам, которые были неразборчивы или совсем едва слышны, он мог ощущать присутствие групп людей, которые спали или работали за окружающими его стенами. Ему казалось, что он почти ощущает дыхание самой великой Твердыни.

И при этом все эти бесчисленные тонны камня не угнетали его. Ревлстон внушал ему чувство полной безопасности, гора не давала ему почувствовать страх, боязнь, что она обрушится.

Затем он и Баннор достигли темного зала, охраняемого двумя Стражами Крови, стоящими с двух сторон от входа с характерной расслабленной готовностью. В зале не было факелов или других огней, но сильный свет освещал его с дальнего конца. Кивнув своим товарищам, Баннор провел Кавинанта внутрь.

На другом конце зала они вступили на широкую круглую ярко освещенную площадку, присоединявшуюся к темному залу словно грот с высоким сводом, каменный пол которого был столь гладким, словно его тщательно полировали веками.

Яркий бледно-желтый свет исходил от этого пола; камень сиял так, словно при его изготовлении использовались кусочки солнца.

Никакого другого освещения на площадке не было. Но поскольку на уровне пола было светло, то и выше тьмы не было. Кавинант мог хорошо осмотреть этот грот снизу доверху. Наверху было несколько балкончиков, каждый со своим отдельным входом, с которых можно было обозревать пространство над площадкой.

Баннор помедлил минуту, чтобы позволить Кавинанту оглядеться. Затем ступил босыми ногами на сверкающий пол. Кавинант осторожно последовал за ним, боясь обжечь ноги. Но ничего не ощутил сквозь свои ботинки, лишь тихий отзвук какой-то силы. Она вызвала звенящую вибрацию в его нервах.

Лишь когда он привык к прикосновению пола, то заметил, что по краям этой площадки были широко распахнутые двери. Он насчитал пятнадцать. Часовые Стражи Крови стояли перед девятью из дверей, и в нескольких шагах от каждого из них на сияющем полу стоял . по деревянному треножнику. Три из этих треножников удерживали посохи Лордов, и один из посохов был Посохом Закона. Он отличался от других гладких деревянных посохов большей толщиной и сложными рунами, вырезанными на нем между железными наконечниками.

Баннор подвел Кавинанта к двери за Посохом Закона. Страж Крови шагнул от нее вперед, чтобы встретить их, приветствуя Баннора кивком.

Баннор сказал:

— Я привел Юр-Лорда Кавинанта к Высокому Лорду.

— Она ждет его.

Часовой перевел свой взгляд, полный спокойной силы, на Кавинанта.

— Мы — Стража Крови. В наших руках забота о Лордах. Я Морин, Первый Знак Стражи Крови с тех пор, как Тьювор покинул нас. Высокий Лорд будет разговаривать с тобой наедине. Не думай причинить ей чего-либо дурного, Неверящий. Мы не допустим этого.

Не дожидаясь ответа, Морин отступил в сторону, позволяя ему подойти к двери. Кавинант хотел спросить, какое зло он вообще может причинить Высокому Лорду, но Баннор не дал ему сделать это.

— В этом месте, — сказал, объясняя, Баннор, — Лорды на время отстраняются от своего бремени. Они оставляют здесь свои посохи и за этими дверями отдыхают, забывая свои заботы о Стране. Высокий Лорд удостоила тебя великой чести говорить с ней здесь. Без Посоха и Стражи Крови, она встречает тебя как друга в ее единственном месте уединения. Юр-Лорд, ты не враг Страны, но ты проявляешь слишком мало уважения. Уважай хотя бы это.

Он на мгновение удержал свой взгляд на Кавинанте, словно желая усилить значение своих слов. Затем подошел к двери и постучался.

Когда Высокий Лорд открыла дверь, Кавинант впервые смог хорошо разглядеть ее. Вместо голубой мантии Лордов она была одета в длинную светло-коричневую одежду жителя подкаменья с белым узором, вытканным на плечах. Белый шнур охватывал ее талию, подчеркивая фигуру, и ее густые волосы, темно-коричневые с проблесками светлого медового цвета, падали на ее плечи, скрывая узор на них. Она оказалась моложе, чем он ожидал — ей можно было дать самое большее тридцать с небольшим. Но лицо было властным, и белая кожа ее лба и горла говорили многое о непреклонности и самодисциплине, несмотря на то, что она при виде Кавинанта улыбнулась почти застенчиво.

Но кроме груза ответственности и обязательств в ее чертах было что-то странно помнящееся. Она казалась ему смутно знакомой, как будто ее лицо напоминало ему кого-то, кого он хорошо знал. Это впечатление усиливалось и в то же время отрицалось ее глазами. Они были серыми, как его собственные глаза; и хотя они прямо смотрели на него, они слегка косили в другую сторону; у них был раздвоенный фокус, так, словно она наблюдала за чем-то еще как бы другим, более важным взглядом. Глаза ее разума смотрели куда-то еще. Ее взгляд коснулся таких его глубин, которые уже долгое время ни на что не отзывались.

— Входите пожалуйста, — сказала она голосом, чистым, как родник.

Двигаясь одеревенело, Кавинант прошел мимо нее в покои, и она закрыла за ним дверь, преграждая доступ света со двора. Ее прихожая была освещена обычными чашами со светящимся камнями в каждом углу. Кавинант остановился в центре комнаты и осмотрелся. Пространство было пустым и лишенным украшений, в нем не было ничего, кроме светящихся камней, нескольких каменных стульев и стола, на котором стояла белая резная статуэтка; но, тем не менее, комната выглядела тихой и удобной. Этот эффект создает освещение, решил он. Теплый золотистый свет располагал к общению даже плоский камень, усиливая дух безопасности Ревлстона. Он был словно в колыбели — укутанный в объятиях скал и окруженный заботой. Высокий Лорд Елена указала на один из стульев:

— Вы присядете? Я хотела бы о многом поговорить с вами.

Он продолжал стоять, глядя мимо нее. Несмотря на расслабляющую атмосферу комнаты, он чувствовал себя очень неуютно. Елена потребовала вызвать его к себе, и он не доверял ей. Но когда к нему вернулся его голос, он удивился сам себе, выражая одну из самых сокровенных своих мыслей, огорчавших его. Качая головой, он пробормотал:

— Баннор знает больше, чем говорит.

Он застиг этим ее врасплох.

— Больше? — отозвалась она, стараясь понять. — Что же он сказал такого, что оставило многое скрытым?

Но он и так уже сказал больше, чем хотел. Он молчал, наблюдая за ней как из укрытия со своего места.

— Стражи Крови все подвергают сомнению, — продолжила она неуверенно. — С тех пор как Кевин Расточитель Страны сберег их от Осквернения и его собственной гибели, они испытывают недоверие даже к своей собственной преданности — хотя никто не осмелится обвинить их в чем-либо. Ты говоришь об этом?

Он не хотел отвечать, но ее прямое внимание вынудило его. — Они прожили уже слишком долго. Баннору это известно. — Затем, чтобы переменить тему разговора, он подошел к столу посмотреть на резную фигурку. Белая статуэтка стояла на подставке из черного дерева. Это вставшая на дыбы лошадь-ранихин была сделана из материала, который выглядел как кость. Детали были выполнены не очень тщательно, но благодаря какому-то секрету мастерства она передавала мощь мускулов, ум в глазах, пламенность развевающейся гривы.

Не подходя к нему, Елена сказала:

— Это мое ремесло — резьба по кости, костяная скульптура. Вам нравится? Это ранихин Мирха, на которой я езжу.

Что-то в этом взволновало Кавинанта. Он не хотел думать о ранихинах, но подумал о том, что здесь есть какое-то противоречие.

— Морестранственник говорил мне, что искусство резьбы по кости было утеряно.

— Да, так было. Я одна во всей Стране владею этим ремеслом ранихийцев. Анундивьен йаджна, которое также называют резьбой по кости или костяной скульптурой, было утрачено ранихийцами во время их изгнания в Южной Гряде — после Ритуала Осквернения. Я говорю это не из тщеславия — я рада, что могу делать это. Когда я была ребенком, ранихин привез меня в горы. Три дня мы не возвращались, и моя мать решила, что я погибла. Но ранихины многому научили меня там… Многому. Во время этого своего обучения я открыла для себя древнее ремесло. Умение придавать форму старым костям появилось в моих руках. Теперь я занимаюсь этим, когда отдыхаю от работы Лорда.

Кавинант продолжал стоять спиной к ней, но он не рассматривал ее статуэтку. Он вслушивался в ее голос, как будто ожидал, что в любой момент этот голос превратится в голос кого-то, хорошо ему знакомого. Ее голос, интонации полностью совпадали с чьими-то интонациями. Но он не мог их узнать. Внезапно он обернулся, чтобы взглянуть ей в глаза. И опять, несмотря на то, что она стояла лицом к нему и смотрела на него, казалось, что она смотрит и думает о чем-то другом, о чем-то выше его. Ее отсутствующий взгляд раздражал его. Изучая ее, он все больше хмурился, пока его лоб не напрягся так, словно в него впивался колючками терновый венок.

— Так чего вы хотите? — потребовал он.

— Вы не присядете? — сказала она спокойно. — Я буду говорить с вами о многом.

— О чем же?

Жесткость его тона не заставила ее отступиться, она заговорила еще более спокойно:

— Я надеюсь получить от вас помощь против Презирающего.

Презирая сам себя, он сказал резко:

— И как далеко вы хотите в этом зайти?

Мгновение ее глаза пристально разглядывали его, обжигая, будто языком пламени. Кровь бросилась ему в лицо и он почти отшатнулся, отпрянул на шаг — так сильно почувствовал он на мгновение, что она обладала способностью проникать в суть вещей так глубоко, это он не мог и вообразить. Но этот проблеск прошел столь быстро, что он не успел осознать, что это было. Она неторопливо повернулась и быстро прошла в одну из своих комнат. Затем вернулась, неся в руках деревянную шкатулку, окантованную старым потертым железом.

Держа шкатулку так, словно она содержала нечто очень драгоценное, она сказала:

— Совет много спорил об этом. Некоторые говорили, что такой дар слишком велик для кого-либо. Пусть он хранится и будет целым и невредимым так долго, как мы сможем хранить его. А другие говорили, что он не выполнит своего предназначения, поскольку он, Неверящий, будет думать, что мы хотим подкупить его подарками. Он рассердится на нас и откажется. Так сказал Лорд Морэм, который знает Неверящего лучше, чем кто-либо другой. Но я сказала: «Он не враг нам. Он не помогает нам, потому что он не может нам помочь. Несмотря на то, что он обладает Белым Золотом, использование его выше его понимания или сил или запрещено ему. А это — оружие, которое тоже выше нашего понимания. Это может оказаться тем, чем бы он хотел овладеть, и это, возможно, такое оружие, с помощью которого он поможет нам, несмотря на то, что он не может воспользоваться Белым Золотом».

После долгих раздумий и обсуждений победил мой голос. Вот почему Совет просит принять вас этот дар, чтобы сила его не пропадала бесцельно, но была бы обращена против Презирающего.

Юр-Лорд Кавинант, это не легкая жертва. Сорок лет тому назад Совет еще не обладал этим. Но Посох Закона открыл некоторые двери глубоко в самом Ревлстоне — двери, которые были закрыты со времен Осквернения. Лорды надеялись, что в этих комнатах содержатся другие Заветы учения Кевин, но никаких Заветов там не было. Однако среди других вещей с забытым применением или слабой силы было найдено это — то, что мы предлагаем вам.

Она искусно нажала с двух сторон шкатулки, и крышка распахнулась, открыв мягкую бархатную обивку, на которой лежал короткий серебряный меч. Он имел двухстороннее лезвие, прямую гарду и ребристую рукоятку; в том месте, где соединялись лезвие, гарда и рукоять, был вставлен молочно-белый драгоценный камень. Этот камень выглядел странно безжизненным, он не отражал никакого света, будто был непроницаемым или утратившим способность отражать свет.

С благоговением в голосе Елена сказала:

— Это Крилл — меч Лорда Заткнувшего Вайлов, сына Дэймлона, сына Берека. Этим мечом он убил личину Демонмгла Опустошителя мокша и избавил Страну от первой большой опасности юр-вайлов. Кавинант, Юр-Лорд и Кольценосец, ты примешь его?

Медленно, полный зачарованного страха пред острыми предметами, присущего всем прокаженным, Кавинант взял Крилл с его бархатного ложа. Определяя его вес, он ощутил, что меч приятно соответствует его руке, несмотря на то, что два его пальца вместе с большим пальцем не могли охватить его как следует. Осторожно он попробовал остроту лезвия. Оно было таким тупым, словно его никогда не точили, и таким же безжизненным, как и белый драгоценный камень. Мгновение он тихо стоял, думая о том, что этот меч и не должен быть острым — чтобы не поранить его.

— Морэм был прав, — сказал он от своего холодного, одинокого сердца. — Я не хочу никаких даров. Здесь у меня и так даров больше, чем я могу вынести.

Дары! Ему казалось, что каждый, кого он знал в Стране, старался преподнести ему дар — Морестранственник, ранихины, Лорд Морэм, даже Этиаран. Сама Страна преподнесла ему невероятное ощущение здоровья. Но дар Лены, дочери Этиаран, был значительнее всех других. Он изнасиловал ее, изнасиловал! И после этого она все это скрыла, так, чтобы ее соплеменники не узнали, что случилось с ней, и не наказали его. Она действовала с нелепой снисходительностью, так что он мог идти свободно — был свободен донести пророчество Лорда Фаула о гибели Лордов. Даже жертва Этиаран была бледна по сравнению с этим самоотречением.

Лена! немо воскликнул он. Неистовство горя и самообвинения вспыхнули в нем. Я не хочу больше ничего! Его лицо потемнело от угрозы. Он схватил Крилл обеими руками так, что его лезвие было направлено вниз. Судорожным движением он попытался воткнуть меч в глубину стола, стараясь сломать его тупое лезвие о камень.

Внезапно белая вспышка ослепила его как мгновенная молния.

Крилл вырвался из рук. Но он не пытался увидеть, что случилось дальше. Он в то же мгновение повернулся лицом к Елене. Сквозь ослепление от белой вспышки, которое несколько смущало его, он выпалил, задыхаясь:

— Больше никаких даров! Я не могу принимать их.

Но она не смотрела на него, не слушала его. Прижав руки ко рту, она смотрела мимо него, на стол.

— Именем Семи! — шептала она. — Что ты сделал?

— Что?

Он повернулся посмотреть.

Лезвие Крилла пронзило камень. Он вонзился в стол на половину длины клинка. Его белый драгоценный камень сиял как звезда. Кавинант смутно начал ощущать пульсирующую боль в своем пальце, на котором было обручальное кольцо. Он почувствовал, что кольцо стало горячим и тяжелым, почти расплавившимся. Но он старался не замечать этого, он боялся этого. Опасливо, он протянул руку, чтобы дотронуться до Крилла.

Энергия обожгла его пальцы.

Адский огонь!

Он отдернул руку. Лютая боль заставила его зажать пальцы другой рукой и он застонал.

Елена обернулась к нему:

— Ты поранился? — спросила она с волнением. — Что с тобой случилось?

— Не трогайте меня! — сказал он, задыхаясь.

Она смущенно отпрянула, затем встала, наблюдая за ним, разрываясь между чувствами заботы о нем и изумлением от сияющего драгоценного камня. Через минуту она, встряхнувшись, словно отбрасывая от себя непонимание, сказала:

— Неверящий, ты вернул Крилл к жизни.

Кавинант сделал усилие возразить ей, но его голос дрожал, когда он сказал:

— Это ничего не меняет. Это не принесет вам ничего хорошего. Фаул уже получил всю силу, которая имеет значение.

— Он не подчинил себе Белое Золото.

— К черту Белое Золото!

— Нет, — парировала она страстно. — Не говори так. Я прожила свою жизнь не зря. Моя мать и мать моей матери прожили свои жизни не даром!

Он не понимал, о чем она говорит, но ее внезапное волнение заставило его замолчать. Он почувствовал себя в ловушке между ней и Криллом, и не знал, что сказать или сделать. Беспомощный, он пристально смотрел на Высокого Лорда, в то время, как ее чувства вылились в речь.

— Ты говоришь, что это ничего не меняет, что это не принесет добра. Ты провидец? И если да, что, по-твоему, нам следует делать?

Сдаться? — на мгновение ее самообладание было поколеблено и она воскликнула неистово:

— Никогда!

Ему показалось, что он слышит ненависть в ее словах. Но затем она понизила свой голос, и отзвук ненависти исчез.

— Нет! Нет никого в Стране, кто бы мог позволить себе уйти в сторону и позволить Презирающему исполнять его намерения. Если мы должны страдать и умереть без надежды, тогда мы так и поступим. Но мы не будет отчаиваться, если даже сам Неверящий скажет нам, что мы должны это делать.

Бесполезные чувства отразились на его лице, но он не смог ответить. Его собственная убежденность или энергия превратилась в прах.

Даже боль в его руке почти прошла. Он смотрел мимо нее, потом вздрогнул, когда взгляд его обратился на Крилл. Медленно, словно он сильно постарел за несколько последних мгновений, он опустился на стул.

— Я желал бы знать, — пробормотал он безучастно, опустошенно, — я желал бы знать, что делать.

Краем своего сознания он заметил, что Елена вышла из комнаты. Но он не поднимал головы, пока она не вернулась и не встала за ним. В ее руках была бутыль вина, которое она заботливо предложила ему.

В замысловатом небезразличии ее взгляда была видна забота, которую он не заслужил. Он взял бутыль и сделал большой глоток, чтобы найти облегчение от раскалывающей голову боли и каким-то образом поддержать свое слабеющее мужество. Он боялся намерений Высокого Лорда, какими бы они не были. Она была слишком полна сочувствия к нему, слишком терпима к его неистовству; она позволяла ему чрезмерно отклоняться от намеченного пути, не давая при этом быть свободным. Несмотря на незыблемую прочность Ревлстона под его чувствительными ногами, он ощущал зыбкость своей опоры.

Когда после короткого молчания она заговорила снова, у нее был такой вид, словно она привела себя в состояние некоторой затруднительной для нее честности; но не было ничего искреннего в необъяснимой расфокусированности ее глаз.

— Я совсем растерялась в этом деле, — сказала она. — Я многое должна тебе сказать, будучи при этом откровенной и безупречной. Я не хочу, чтобы меня упрекали в том, что ты имеешь недостаточно знаний — Стране не может служить какое-либо укрывательство, которое позднее может быть названо другим именем. Однако мужество оставляет меня, и я не знаю какими словами воспользоваться. Морэм предлагал взять это дело на себя, но я отказалась, считая, что это моя ноша. А теперь я растерялась и не могу начать.

Кавинант хмуро взглянул на нее, отказываясь, со своей головной болью, оказать ей какую-либо помощь.

— Ты разговаривал с Хайлом Троем, — сказала она как бы нащупывая почву для разговора, неуверенная в своей попытке. — Он рассказал тебе, как попал в Страну?

Кавинант кивнул головой, смягчаясь.

— Несчастный случай. Какой-то ублюдок — молодой Изучающий, он говорит — пытался вызвать меня.

Елена сделала движение, словно хотела развить дальше эту мысль, но затем остановила себя, передумав, и избрала другую тему.

— Я не знаю ваш мир — но вомарк говорил мне, что подобные вещи не случаются там. Ты разглядел Лорда Морэма? Или хилтмарка Кеана? Или, может, хатфрола Торма? Любого, кого ты знал сорок лет тому назад? Не кажется ли тебе, что они слишком молодо выглядят?

— Я заметил, — ее вопрос взволновал его. Несоответствие возрасту уже привлекало его внимание, но он объяснил его себе как противоречие, разрыв непрерывности в его иллюзиях. — Это несоответствие. Морэм и Торм слишком молоды. Это неестественно. Им не дашь больше сорока лет.

— Я тоже молода, — сказала она намекающе, так, словно старалась помочь ему разгадать секрет. Но при виде его нарастающего непонимания отступилась от этого намерения. Чтобы ответить на его вопрос, она сказала:

— Это было и раньше, когда еще было такое знание в Стране. Старые Лорды жили очень долго. Они не были такими долгожителями как великаны — потому что недолгая жизнь для людей естественна, — но влияние Земной Силы сохраняло их молодость. Высокий Лорд Кевин жил века, в то время как обычные люди жили десятилетия.

Точно так же это происходит и в наше время, однако в меньшей степени. Мы не используем всю силу нашего Учения. А боевое искусство и вовсе не сохраняет своих последователей, и Кеан и его воины, в том числе двое его прежних товарищей, несут полное бремя своих лет. Но те из мастеров учения радхамаэрль и лиллианрилл, и Лорды, которые следуют Учению Кевина, старятся медленнее, чем другие. Это большое благо, потому что это увеличивает нашу силу. Но это также вызывает и горе… Она помолчала минуту, тихо вздохнув, словно бы вспоминая старую обиду. Но когда она заговорила снова, голос ее был чист и тверд.

— Но так оно обычно и бывает. Лорд Морэм семьдесят раз встречал лето, но ему едва дашь пятьдесят лет. — И снова она остановила себя и изменила направление разговора. Изучающе глядя на Кавинанта, она сказала:

— Тебе не удивительно слышать, что еще ребенком я ездила верхом на ранихине? В Стране нет другого человека, кто имел бы такое счастье.

Он выпил вино и поднялся. Прошелся по комнате и встал напротив нее. Тон, в котором она вернулась к ранихинам, был полон намеков, словно она чувствовала широкие возможности причинять ему страдания в этой теме. Более в беспокойстве, чем в гневе он проворчал:

— Адский огонь! Говори дальше.

Она напряглась, словно готовясь к схватке, и сказала:

— Рассказ вомарка Хайл Троя о его вызове в Страну был не совсем точен. Я слышала, как он рассказывает свою историю, и при этом он кое-что говорит неверно, но мы не считаем, что следует подправлять его в этом. Правду обо всех обстоятельствах его вызова мы храним в тайне между собой.

Юр-Лорд Кавинант, — она помолчала, набираясь уверенности, затем осторожно сказала, — Хайл Трой был вызван не молодым Изучающим, не сознающим опасности силы. Вызвавший его был одним из тех, с кем Вы были хорошо знакомы.

Триок! У Кавинанта почти подкосились ноги. Триок, сын Тулера из подкаменья Мифиль, имел тысячу причин ненавидеть Неверящего. Он любил Лену… Но Кавинант не мог произнести вслух это имя. Содрогаясь от трусости, он не стал называть имя Триока.

— Пьеттен. Несчастный ребенок из настволья Парящее. Юр-вайлы что-то сделали с ним. Это был он? — Он не отваживался встретится глазами с Высоким Лордом.

— Нет, Томас Кавинант, — сказала она мягко, — это был не мужчина.

Ты знал ее хорошо. Это была Этиаран, супруга Трелла — она довела тебя от подкаменья Мифиль до твоей встречи с Сердцепенистосолежаждущим Морестранственником на реке Соулсиз.

— Адский огонь, — простонал он. При упоминании ее имени в памяти всплыли большие печальные глаза Этиаран, он увидел мужество, с которым она боролась со своей страстью, чтобы служить Стране. И он уловил мгновенный воображаемый образ ее лица, как будто она сожгла себя, пытаясь вызвать его — испуганное, горькое, мертвенно-бледное из-за расторжения всех тех внутренних перемирий, которым он так жестоко вредил.

— Ах, черт! — он вздохнул. — Почему? Ей нужно было… ей нужно было забыть.

— Она не могла. Этиаран, супруга Трелла, в пожилом возрасте вернулась в лосраат по многим причинам, но две из них важнее всех прочих.

Она желала привести, нет, «желала» — не то слово. Она жаждала тебя.

Она не могла забыть. Но желала ли она тебя для Страны или для себя не знаю. Она была доведенной до отчаяния женщиной, и это в моем сердце, что оба эти страстные желания боролись в ней до послед него мгновения. А как же иначе? Она говорила, что ты допустил осквернение Празднования Весны, хотя моя мать учила меня совсем другой истории.

— Нет, — простонал Кавинант, наклонясь вперед, словно бы склоняясь под весом темноты своего лба. — О, Этиаран!

— Ее вторая причина касалась печали от долгих лет и возрастающей силы ее мужа. Поскольку мужем ее был Трелл, гравлингас радхамаэрля. Их женитьба была прекрасным и радостным событием в памяти подкаменья Мифиль, потому что, хотя она и подавляла свою силу в молодые годы, отказалась от продолжения учебы в лосраате и осталась в aлабости, тем не менее она была достаточно сильна, чтобы быть ровней Треллу, ее мужу.

Но слабость и неверие в себя тяготили ее. Тяжелейшие испытания в ее жизни пришли и ушли, а она продолжала стареть. И к боли, которую причинил ей ты, добавилась другая: она старела, а Трелл, супруг Этиаран, — нет. Его знания предохраняли его от старения. И вот, после стольких ударов, она начала терять также своего мужа, несмотря на то, что любовь его была прочной. Она была его супругой, несмотря на то, что по внешнему виду уже годилась ему в матери.

Итак, она вернулась в лосраат в горе и боли — и с преданностью, потому что несмотря на то, что она сомневалась сама в себе, ее любовь к Стране не поколебалась. И все же в конце концов болезнь постигла ее. Убегая от замкнутости Хранителей Учения, она навлекла смерть на себя. Таким образом, она нарушила клятву Мира и закончила свою жизнь в отчаянии. — Нет! — возразил он. Он вспомнил муки Этиаран и цену, которую она заплатила, чтобы подавить их, и то зло, которое он причинил ей. Он опасался, что Елена была права. Мягким голосом, который, казалось, не подходил к ее словам, Высокий Лорд продолжала:

— После ее смерти Трелл приехал в Ревлстон. Он — один из самых могущественных мастеров учения радхамаэрль, и он остается здесь, отдавая свое мастерство и знания защите Страны. Но он познал горечь, и я боюсь, что клятва Мира остается неудобной для него. Из-за своей мягкости он был слишком беспомощен. Это в моем сердце, что он ничего не простил. Но никакой помощи он не мог дать ни Этиаран, ни моей матери.

Сквозь боль своих воспоминаний Кавинант хотел возразить, что Трелл, широкоплечий и со странным могуществом, ничего не знал об истинной природе его беспомощности. Но его возражения были отвергнуты напряженностью голоса Елены, когда она произносила «моей матери». Он стоял тихо, наклонившись так, словно чуть не опрокинулся, и ждал последнюю ужасную темноту, которая падет на него.

— Итак, ты должен был уже понять, почему я ездила верхом на ранихине, когда была ребенком. Каждый год в последнее полнолуние перед весенним равноденствием ранихин приходил к подкаменью Мифиль. Моя мать поняла, что это был подарок от тебя. И разделила его со мной. Это было так просто для нее — забыть, что ты обидел ее. Я говорила тебе, что я тоже молода? Я Елена, дочь Лены, дочери Этиаран, супруги Трелла. Лена, моя мать, остается в подкаменье Мифиль, потому что она уверена, что ты вернешься к ней.

Какое-то мгновение он стоял тихо, рассматривая узор, вышитый на плечах ее одежды. Волна гнева, открытия и понимания прошла по нему. Он споткнулся, сел внезапно на стул, как если бы у него сломался позвоночник. В животе образовалась пустота, но он не мог заставить себя говорить, чтобы чем-то заполнить ее. — Извини, — слова вырвались сквозь зубы словно исторгнутые из его груди знаки раскаяния. Они были не к месту как мертворожденные, слишком несоответствующие тому, что он чувствовал. Но он не мог сделать ничего другого. — О, Лена! Извини. — Он хотел заплакать, но он был прокаженным и забыл как это делается.

— Я был импотентным, бессильным, — он заставил себя сделать это пьяное признание сквозь свое больное горло, — я забыл, на что это похоже. К тому же, мы были одни. И я почувствовал себя снова мужчиной, но я знал, что это не было правдой, это было ложью, потому что я спал, должно быть, поскольку это не могло случиться каким-либо другим образом. Это было слишком. Я не мог это сдержать.

— Не говори со мной о бессилии, — ответила она строго. — Я — Высокий Лорд. Я должна победить Презирающего, пусть даже используя стрелы и меч.

Ее тон был резким, он слышал подтекст в ее словах, так, словно она хотела сказать: «Ты думаешь, что простое объяснение или извинение — достаточное возмещение?» И без болезненного оцепенения, которое оправдывало бы его, он не мог спорить.

Нет, сказал он себе дрожащим голосом. Ничего не будет достаточно.

Медленно, тяжело он поднял свою голову и посмотрел на нее. Сейчас он увидел в ней шестнадцатилетнюю девушку, которую он знал, ее мать.

Это были ее скрытые семейные черты. У нее были волосы ее матери, фигура ее матери. Волевое лицо было очень похоже на лицо ее матери. И она носила такую же одежду, какую носила Лена — с вышитым на плечах белым лиственным узором — узором Трелла и Этиаран.

Когда он встретился с ней глазами, то увидел, что они также были как у Лены. Они сверкали от чего-то, что не было гневом или осуждением; казалось, они опровергали приговор, который он услышал минутой раньше.

— Что ты собираешься теперь делать? — тихо сказал он. — Этиаран хотела… хотела, чтобы Лорды наказали меня.

Внезапно она встала, обошла его кругом. Затем нежно положила свои руки на его сжатые брови и начала растирать их, стараясь убрать узелки и бороздки.

— Ах, Томас Кавинант, — она вздохнула, в ее голосе была сильная тоска. — Я Высокий Лорд. Мне доверен Посох Закона. Я борюсь за Страну, и я не отступлюсь, хотя при этом красота может умереть и я могу умереть, или мир может умереть. Но во мне есть многое от моей матери Лены. Не хмурься на меня так. Я не могу выносить это.

Ее нежное, прохладное, утешающее прикосновение, казалось, обжигало его лоб. Морэм сказал, что она сидела возле него во время его тяжелого состояния прошлой ночью — сидела, наблюдала за ним и держала его руку. Дрожа, он поднялся на ноги. Теперь он знал, почему она вызвала его.

В воздухе между ними возникло взаимопонимание; вся ее жизнь была у него в голове и в сердце, к добру или не к добру. Но это было слишком; он слишком колебался и был слишком истощен, чтобы все это воспринять, чтобы иметь с этим дело. Его безжизненное лицо был о способно только к гримасам. Молча, он оставил ее, и Баннор проводил его обратно в его комнаты.

В своих покоях он погасил факелы, прикрыл чаши со светящимися камнями, затем вышел на балкон.

Луна поднялась над Ревлстоном. Все еще было полнолуние, и луна серебром плыла над горизонтом, заливая равнины мягким свечением. Он вдохнул осенний воздух и облокотился на перила, избавившись на мгновение от головокружения. Даже это ушло от него. Он не думал о том, чтобы выброситься. Он думал о том, как трудно теперь будет отказать Елене.