XXXII

— Клянетесь ли вы говорить правду, всю правду, одну только правду, и да поможет вам бог?

— Клянусь, — сказал Пол.

Заполнившие зал судебных заседаний телевизионные камеры откатились от Пола, чтобы показать пятидесяти миллионам телевизионных экранов табло на южной стене зала Федерального суда Айлиума. Там же, немного позади и выше доктора Пола Протеуса, сидел судья — «Управляющий Небом», как мысленно окрестил его Пол. Обвиняемый, сидевший сейчас на скамье для свидетелей, скорее напоминал старомодную панель управления, чем человека: он весь был обвит проводами от приборов, определяющих температуру, давление и потовыделение, установленных на его груди, запястьях, под мышками, на висках и на ладонях. Провода эти шли в серый кабинет, расположенный под местом дачи свидетельских показаний. Там полученные данные интерпретировались должным образом, преобразовывались и передавались на табло размером в квадратный ярд, расположенное над головой Пола.

Стрелка-индикатор на этом табло, в данный момент направленная вниз, была устроена таким образом, чтобы свободно двигаться между черной буквой «П» (правда) справа и красной буквой «Л» (ложь) слева или же останавливаться в промежуточных делениях между ними.

Пол признал себя виновным в саботаже, но сейчас, спустя три недели после своего ареста, находился под судом по обвинению в государственной измене.

— Доктор Протеус, — злобным тоном обратился к нему прокурор. Телевизионные камеры ухватили его злобную усмешку и тут же переключились на крупные капли пота, выступившие у Пола на лбу. — Вы признали себя виновным в саботаже, не правда ли?

— Да, это так. — Стрелка подлетела к букве «П» и снова заняла нейтральную позицию, показывая, что с точки зрения Пола его слова полностью соответствуют истине,

— Этот заговор саботажников, во главе которого стояли вы, в качестве своего метода избрал следующие действия — я цитирую ваше знаменитое письмо: «И если никакими иными средствами нам не удастся положить конец этому беззаконию, мы готовы к тому, чтобы применить силу». Это ваши слова, доктор?

— Слова эти были написаны кем-то другим, однако они отвечают моим убеждениям, — сказал Пол.

— И слово «беззаконие» относится в данном случае к нынешней механизированной экономике?

— К будущей тоже.

— Вашей главной целью, насколько я понял, было разрушить машины, с тем, чтобы люди в большей степени смогли принимать личное участие в производственном процессе?

— Некоторые из машин.

— Какие же именно, доктор?

— Это еще предстоит определить.

— Ага! Значит, этого вы еще не определили, не так ли?

— Первым делом следовало бы убедить американцев в необходимости ограничения сферы деятельности машин.

— И вы намерены в случае необходимости навязать это решение силой? Вы готовы силой заставить американский народ принять это искусственное решение, сделать этот шаг назад?

— От всех остальных животных человека отличает его способность создавать орудия труда, — сказал Пол. — Честь ему и слава за это. И поэтому шаг назад после неверно сделанного хода является шагом в правильном направлении.

Телевизионные камеры уставились в пылающие справедливым гневом глаза прокурора и снова откатились в ожидании молний, которым предстоит посыпаться на голову обвиняемого.

Пол тоже дожидался громов и молний и знал при этом, что прокурору известно намного больше того, что здесь произнесено. Однако у Пола имелись сильные сомнения относительно того, известно ли суду, что секретарь Пола была членом Общества Заколдованных Рубашек, как и то, что ответы Пола, отмечаемые детектором лжи, как идущие от самого его сердца, были, по существу, синтезом лучших мыслей и слов Лэшера, Финнерти и профессора фон Нойманна.

У Пола было легко на сердце от сознания того, что он страдает за правое дело, в которое он верит, и что об этих его страданиях известно всему миру. Он ничуть не меньше самого прокурора сомневался в том, что программа Общества Заколдованных Рубашек являлась государственной изменой. Машины и правительственные учреждения были настолько переплетены в единое целое, что нападать на одно, не задевая при этом другое, было подобно попытке удалить больной мозг, надеясь спасти при этом больного. Необходим захват власти — пускай из самых лучших побуждений, но, тем не менее захват ее.

Единственными старыми знакомыми Пола в этом зале были Кронер, который, казалось, готов был расплакаться в любую минуту, и жирный, с поросячьими глазками Фред Беррингер. Этот, как думал Пол, явился сюда затем, чтобы собственными глазами увидеть отмщение убийце Шашиста Чарли.

Ни Анита, ни Шеферд на суд не пришли. Оба они были, по—видимому, слишком заняты, разрабатывая будущие кампании по разгрому всех тех, кто запутался в колючей проволоке на полях сражения жизни. Не было никакой необходимости для Аниты являться в зал суда для того, чтобы показать миру, каковы ее чувства по отношению к ее отщепенцу-супругу. Она достаточно ясно высказалась на эту тему в нескольких интервью представителям прессы. Она объяснила, что она вышла за Пола замуж совершеннейшим ребенком и что она рада тому, что все это кончилось, пока она еще достаточно молода для того, чтобы вкусить немного личного счастья. О том, каким именно будет это счастье, Пол уже знал, ибо она тут же заявила, что, как только ей удастся получить развод, она намерена выйти замуж за доктора Лоусона Шеферда.

Пол со скукой прочел ее заявление в печати, как будто это были сплетни, касающиеся кого-то другого, вроде, скажем, нападок начинающих актеров на продюсеров среднего возраста. Теперь его внимание было сосредоточено на более увлекательном предприятии — ему теперь нужно было успеть сказать как можно больше волнующих вещей в пользу Общества Заколдованных Рубашек и против механизированного общества, чтобы телевидение, транслирующее эти слова, разнесло их по всей стране.

— Это ваше «использование силы» — не рассматриваете ли вы его как объявление войны Соединенным Штатам, как государственную измену, доктор? — задал каверзный вопрос прокурор.

— Суверенная власть в Соединенных Штатах принадлежит не машинам, а народу, и народу принадлежит право взять ее в свои руки, когда ему заблагорассудится. Машины, — пояснил свою мысль Пол, — вышли за те рамки личного суверенитета, который в интересах управления государством был предоставлен им народом. Машины, организация труда и стремление к более высокой производительности, точно грабители, лишили американский народ свободы и стремления к счастью.

Пол повернул голову и проследил за тем, как стрелка остановилась на букве «П».

— Свидетель обязан глядеть в зал, — строго заметил судья. — Он обязан заботиться о том, чтобы говорить правду, всю правду, одну только правду. А детектор лжи сам знает, что ему делать.

Прокурор повернулся спиной к Полу, как бы давая понять, что у него к нему больше нет вопросов, а затем внезапно вновь повернулся к нему лицом и выкрикнул, тыча в Пола указательным пальцем:

— Вы ведь патриот, не так ли, доктор?

— Я стараюсь быть им.

— И вашим главным желанием является служить на пользу американскому народу?

— Да. — Пола поразила эта новая форма ведения допроса, к которой он никак не был подготовлен.

— А ваше пребывание на посту номинального главы Общества Заколдованных Рубашек — это, по-вашему, стремление к добру?

— Да, — сказал Пол.

Шепот в зале и поскрипывание стульев поведали Полу о том, что с детектором лжи что-то не в порядке. Судья постучал молотком.

— Прошу соблюдать порядок в зале. Судебный инженер, проверьте, пожалуйста, лампы и проводку.

Инженер подкатил свою стальную тележку к месту дачи свидетельских показаний и проверил контакты на Поле, обращаясь с ним как с предметом. Он проверил измерительными приборами состояние проводки в различных пунктах, вытащил серый ящик из-под трибуны, вынул и проверил все лампы, а затем установил все по местам. Это отняло у него не более двух минут.

— Все в порядке, ваша честь.

— Свидетель, назовите то, что вы считаете ложью, — сказал судья.

— Каждое новое научное открытие идет на пользу человечеству, — сказал Пол.

— Я протестую! — выкрикнул прокурор.

— Это всего лишь проверка инструмента и не протоколируется, — пояснил судья.

— Правильно, стрелка пошла влево, — сказал инженер.

— А теперь — правду, — приказал судья.

— Главная задача человечества состоит в том, чтобы делать человеческое существование приятным и полезным, — сказал Пол, — а не превращать людей в придатки машин, учреждений или систем.

— Пошла на «П», все в порядке, — сообщил инженер, засовывая металлический контакт глубже под мышку Полу.

— А теперь — полуправду, — раздалась команда судьи.

— Я удовлетворен, — сказал Пол.

Зрители одобрительно захихикали.

— Стрелка стоит точно посредине, — сообщил инженер.

— Продолжайте допрос, — разрешил судья.

— Я хочу задать этому патриотически настроенному доктору тот же самый вопрос, — проговорил прокурор. — Доктор, ваше участие в этом заговоре, поставившем себе целью свергнуть, э-э-э, машины, действительно ли оно определялось только вашим искренним желанием служить американскому народу?

— Я полагаю, да.

И снова беспокойное оживление в зале.

— Следовательно, вы только полагаете, не так ли? — переспросил прокурор. — А знаете ли вы, где сейчас находится стрелка, вы, доктор и патриот, так сказать, Патрик Генринаших дней?

— Нет, — смущенно сказал Пол.

— Она стоит точно посредине между «П» и «Л», доктор. Совершенно очевидно, что вы не уверены в правдивости своего ответа. Но, возможно, мы сумеем расколоть эту полуправду, с тем, чтоб выделить из нее подлинную правду. Мы выделим из нее ложь, как вырезают злокачественную опухоль.

— Хм.

— Может ли быть так, доктор, что эта ненависть к тому, что вы изображаете здесь, как несправедливость по отношению к человечеству, на деле является ненавистью по отношению к чему—нибудь значительно менее абстрактному?

— Возможно. Я не совсем понимаю вас.

— Я говорю о вашей ненависти к определенному лицу, доктор.

— Я не знаю, о ком вы говорите.

— Стрелка утверждает, что вы это знаете, доктор, вы знаете, что ваш пресловутый патриотизм является всего лишь выражением вашей неприязни, более того — вашей ненависти к одному из подлинных и величайших патриотов Америки за все время ее существования — к вашему отцу!

— Чушь!

— Стрелка утверждает, что вы лжете! — Подчеркивая свое отвращение, прокурор отвернулся от Пола. — Леди и джентльмены, члены суда и все телевизионные зрители, я беру на себя смелость утверждать, что этот человек нечто более серьезное, чем просто злобный мальчишка, для которого наша великая страна, наша великая экономика, наша цивилизация стала символом его отца. Отца, которого он подсознательно стремится погубить! Отца, леди и джентльмены, члены суда, телевизионные зрители, перед которым все мы в неоплатном долгу, ибо ему мы обязаны нашими жизнями, ибо это он, больше чем любой иной американец, сделал все для объединения сведущих людей и привел нашу цивилизацию к победе! Еще мальчишкой он возненавидел это великолепное украшение страниц нашей истории, отпрыском которого он сам является. А теперь, уже взрослым человеком, он перенес эту ненависть на то, что с успехом могло бы служить символом его отца, на нашу с вами страну, леди и джентльмены, члены суда и телезрители!

Можете называть это эдиповым комплексом, если вам угодно. Но он теперь уже взрослый человек, и я называю это государственной изменой. Попробуйте отрицать это, доктор, попробуйте отрицать!

— Попробуйте отрицать это, — повторил он еще раз почти шепотом.

Камеры развернулись и теперь накинулись на Пола, как стая собак, бросающихся на дичь, сбитую выстрелом с дерева.

— По-видимому, я не могу отрицать этого, — сказал Пол. Он беспомощно и задумчиво уставился на провода, которые пристально следили за всеми рефлексами, которыми бог наградил его для того, чтобы он мог себя защищать. Всего какую-нибудь минуту назад он был красноречивым рупором могущественной и мудрой организации. А теперь он вдруг оказался в одиночестве, решая свою собственную — сугубо личную — проблему.

— Если бы отец мой был владельцем зоомагазина, — наконец сказал он, — я, по-видимому, подсознательно стал бы отравителем собак.

Камеры нетерпеливо заметались взад и вперед, скользнули по лицам зрителей, выхватили на мгновение физиономию судьи, а затем снова уставились на Пола.

— Но если бы даже и не произошло всей этой неприятной истории, касающейся меня и памяти моего отца, я считаю, что я все равно верил бы в неправомерность власти машин. Есть много людей, которых никак не обвинишь в том, что они ненавидят своих отцов и которые, насколько мне известно, согласны со мной. И я считаю, что ненависть эта заставляет меня не только верить в правоту этого дела, но заставляет меня также предпринимать какие-то действия по отношению к системе. Стрелка согласна со мной?

Часть зрителей утвердительно кивнула.

— Хорошо. Значит, пока все правильно. Я подозреваю, что большинство людей руководствуется в своих действиях низменными побуждениями, и боюсь, что медицинские данные поддержат меня в этом. Низменные побуждения в значительной части являются тем, что заставляет людей, в том числе и моего отца, действовать. Боюсь, что такова уж человеческая натура.

Пол глянул в линзы телевизионной камеры, представил себе миллионы зрителей, которые сейчас видели и слышали его, и подумал, доходит ли смысл сказанного им хотя бы до кого-нибудь. Он попытался найти какой-либо более живой образ, который поможет им понять его слова. Образ такой встал перед его мысленным взором, но он счел его неприемлемым, но за неимением ничего лучшего он все-таки привел его.

— Самые красивые пионы, которые мне когда-либо приходилось видеть, — сказал Пол, — росли почти на чистых кошачьих экскрементах. Я…

Звуки волынок и барабанов ворвались в зал снизу, с улицы.

— Что там происходит? — потребовал объяснения судья.

— Какой-то парад, сэр, — ответил один из стражников, выглянув в окно.

— А что за организация? — продолжал судья раздраженно. — Я их всех призову к ответу за подобное безобразие.

— Одеты как шотландцы, сэр, — сказал стражник, — а во главе их дюжина ребят, переодетых индейцами.

— Ну ладно, — с еще большим раздражением решил судья, — мы приостановим дачу свидетельских показаний, пока они не пройдут.

Кирпич грохнулся в окно зала судебных заседаний, осыпав градом осколков стекла американский флаг справа от судьи.