B. Огненная ночь
Быстро спустились сумерки, тёмная синева окружила Сарцину. Но город не сдавался ночной тьме — он сиял тысячами огней, словно лежащее на берегу яркое созвездие. В небе распускались букеты искристых фейерверков, неровный гул празднества говорил о том, что жизнь в городе кипит как никогда бурно.
Хотя лето сменила пора урожая, ночь на этой широте была тёплой, и полная луна улыбалась над заливом, будто лик Бахлы.
Конфеты, которые помощник Алого Шарфа доставал из потайного кошеля, действовали безотказно. Девица игриво принимает сладкое угощение, отправляет в свой коралловый ротик, смакует — а экстракт «листвы пророка» растворяется в слюне, впитывается, веселит и туманит сознание.
Варакияне-пустосвяты верят, что пророк Валак именно так достиг высшего неба, где живёт Безликий. Важно вернуться с высоты — если принять листвы больше, чем следует, душа останется на небе, а тело без души умрёт. Но рабы Безликого упорно курят, варят и процеживают узкие ядовитые листья, чтоб повторить полёт Валака. Поэтому в стране Витен так ценятся «аптекари листвы» — они умеют взвешивать листву и знают, сколько в ней яда.
В этом искусстве Алый Шарф был мастер. Одна конфета — один взлёт.
Веселясь, девицы теряли понятие о том, куда они идут, зачем идут, забывали путь обратно, отбивались от компании и брели в переулки. Их никто не удерживал.
Таков он, день Калаван Яра! Многие упьются, многие накурятся, многих до безумия закружит вихрь любви, и не все утром проснутся в своих постелях. Кто-то очнётся на задворках, битый и обобранный до нитки, другой в сточной канаве, третья в трюме на судне работорговцев, а кого-то придут опознавать на леднике, в мертвецком доме.
— Хватит их тащить, — обронил Алый Шарф, мельком взглянув на «пиратов», которые вели под руки двух сомлевших девиц. — Отнесите в тень и бросьте.
— Слушаюсь, господин Мосех.
— Последнюю тоже оставить бы, — намекнул худой спутник.
— Она моя. Развяжите её — это уже лишнее.
Одуревшая от зелья, Даяна в полусне пыталась что-то спросить, но язык не слушался. Проулок в глазах размывался — синева, тени, мутные пятна фонарей. Тротуар под босыми ногами, казалось, залит тёплой водой — всё течёт, просто река, а в воздухе плавают рыбы… Гул, плеск в ушах, голоса еле слышны.
Её держали под локти, не давая пошатнуться и упасть.
Быстро, молча прошли по проулкам и вскоре вывернули к музею Коммерческого общества. Служитель-сторож — старый, сердитый — на долгий стук лишь приоткрыл смотровое оконце в толстенной двери:
— Какая выставка? Вы ошалели, господа хорошие! В гулящий день — да провались он! — наш музей закрыт. Ясно же сказано — закрыт!.. Проспитесь, завтра придёте.
Алый Шарф отступил от двери, осмотрел крепкую стену, окна с массивными ставнями, затем постучал вновь.
— Опять вы?.. разве непонятно говорю — завтра!
— Я заплачу хорошие деньги.
— Ни златки мне от вас не нужно. Даже за тысячу не впущу. Маскарадных пропойц — да в приличный музей? Ступайте, развлекайтесь! а музейное собрание — оно для трезвых, понимающих господ. Будете дальше ломиться, так у меня кнопка есть, вмиг полицию вызвоню.
Обернувшись к своим «пиратам», Алый Шарф тихо сказал:
— Ставьте бомбу под дверь. Укройтесь и спрячьте девушку.
— Слушаюсь, господин Мосех.
Рванул заряд, вздулись клубы дыма, створки двери вылетели градом щепок.
— Двое — стеречь у крыльца, остальные со мной.
В едком дыму вестибюля быстро отыскали оглушённого, растрёпанного сторожа.
— Ты слышишь? Хорошо. Смотри — вот пистолет. Веди в хранилище.
— Золото… золото в залах… — бормотал старикан, глядя в ужасное дуло.
— Мне нужно хранилище. Комната-сейф.
— Там железная дверь, замки… ключи у распорядителя!
— Я найду, чем открыть. Веди.
Прокатившись по улочке, взрывная волна погасла. Кое-где приоткрылись окна, выглянули озабоченные лица — что там громыхнуло?.. Какое странное эхо! — на гремучий резкий звук издали отозвался глухой раскат грома и задрожал воздух.
Во дворе баханского храма танцевали девушки — и даже молодые дамы! — одетые вейками. Храмовый двор цвёл в ночи, будто волшебный сад призрачных огней, звучал чарующей музыкой и пел переливчатыми голосами.
Из-за домов доносился шум празднества. Летняя ночь дышала вином и пряностями, прозрачная прохлада веяла со стороны моря. Играли флейты, лился сладостный звук ксилофона. Развевались в танце газовые ткани, вскидывались зовущие руки — а парни в нарядах заморских купцов, моряков и разбойников увивались вокруг. Выделывая замысловатые фигуры танца, они старались как бы невзначай прикоснуться к танцовщицам.
Ночь обещала райскую негу, восхищение любви и молодости.
В первый миг никто не понял, что произошло. Сперва неясная вибрация земли и воздуха… Затем толчок — танцоры сбились с ритма, замерли, недоумённо озираясь.
Тут земля вздрогнула, словно в ней шевельнулся кит. Стены затрещали. На дворе вспыхнуло смятение, раздались вопли, все ринулись к воротами, на улицу. Под ногами колыхалась, вспучивалась мостовая — земля ожила, перестала быть верной опорой.
— Мама, что такое? А-а-а-а!
Храм содрогался, по его стенам побежали трещины; закачались и начали падать из ниш статуи святых бутов. Улыбаясь, держа руку поднятой для благословения, они валились вниз и с сухим стуком разбивались на плитах, — отколовшись, покатилась каменная голова.
Истошные крики, пронзительный визг и плач — кого-то задело, разбив плечо, рука залита кровью, — а улица колебалась, как море. В ресторанчике напротив кренился навес, балясины балюстрады вылетали словно кегли, начала проваливаться крыша и покосились стены.
Гомон веселья над Сарциной сменился шумом хаоса и суматохи. Крики сливались в прерывистый вой, волнами нёсшийся со всех сторон. Музыка оборвалась, зато слышался издали грохот осыпающихся стен — и какой-то медленный пульсирующий гул: «Уууммм. Уууммм. Уууммм». Словно по городу шли гигантские быки и мычали над крышами.
Стена ресторанчика — трррах! — повалилась на проезжую часть, рассыпая камни, подняв тучу пыли — и накрыв несколько человек. Из порванных труб гейзерами ударила вода. Где-то поблизости взорвался паровой котёл — богатый дом со своей котельной стал кучей кирпичей и брёвен.
Будто от взрывной волны, начал рушиться соседний особняк — перекрытия этажей хрустнули, ломаясь; из кухонной печи вихрем вырвался столб искр. Следом жарко полыхнул запас керосина — в разливанном огне занялась изломанная мебель, вспыхнули портьеры. Жар-птицами взлетали, обращаясь в гарь, шёлковые занавеси и салфетки.
Посреди огня из руин начало подниматься нечто вроде громадной раковины — грязно-бронзовое, острым гребнем вверх, раздвигая тушей обломки кирпичных стен, досок и балок. Уцелевшие гуляки вначале прянули от упавшей стены, а затем кинулись врассыпную — куда глаза глядят, лишь бы подальше от ужаса!
А там, за поворотом — в клубящейся пыли, роняя с броневых боков остатки рухнувшего дома, — медленно вставало новое чудовище!
— Спокойно! — заорал унтер-полицейский, махая руками. Его властный рык сдержал мятущееся человеческое стадо. — Все за мной! дворами к заливу!..
Которые послушались — кинулись в темноту дворов, прочие — куда попало. Кое-кто застыл, как парализованный, глядя на чудо-юдо. Оно целиком поднялось из ямы, возникшей там, где минуту назад был дом с жильцами, а теперь — груды дымящегося хлама, косо торчащие куски стен.
Махина, похожая на изжелта-серый гребенчатый шлем, горбом высилась над ближними крышами. Из-под сжатой с боков раковины панциря, будто корни, выступали толстые кольчатые ноги. Передвигая опоры, махина смела остатки дома и ступила на улицу. Спереди на гребнистом корпусе загорелись косые щели, словно глаза; туша повернулась, устремляя взгляд вслед бегущим, а над панцирем выросли как бы улиточьи рожки.
«Всё идёт по плану, — с удовольствием отметил пилот бронехода. — Возьмём пьяных махом, на испуг!»
Опустив на голову шлем-говорун, он вошёл в перекличку машин:
— Я пятый, поднялся на поверхность. Начинаю охоту.
— Хорошо, пятый. Сгоняй скот на площадь. Отсекай пути отхода, круши здания.
— Эй, на ловцах! — не оглядываясь, окликнул пилот тех, кто сидел у систем захвата. — Гляди в оба, червяги! Хватать самок, на самцов не отвлекаться.
— Порядок, старшой! Прибавь шагу, мигом сцапаем.
Вспыхнули огоньки лучемётов, зажглись датчики бомбовых стволов. Пилот хищно оценил уличный пейзаж, наметил цели и — аахх! — ударили по домам первые бомбы. Полыхнул огонь, поднялись облака дыма. Лобовая сирена утробно завыла, лучом звука насылая страх и слабость на метавшийся впереди скот.
Гнать их! гнать и брать!
С началом пугающих звуков веселье на сарцинских улицах стало стихать. Встревоженные люди вслушивались в грозный шум и глухие взрывы. Затем — паника. Повсюду визг и крики. Мостовая выгибалась под ногами, её толчки сбивали навзничь. Гуляк качало, словно в шторм на палубе. Вот — стены валятся, крыша осыпается ранящим дождём черепиц, и над развалинами вырастает бронзовое чудище.
«Ууумм, уууммм, ууумм» — мычание машин-гигантов перекрывало вопли кипящей толпы. Следом, как порыв ветра, нёсся воющий, тоскливый стон. Он сжимал сердце, вселял бессилие и мутил разум.
Сама величина и мощь ногастых чудищ наводила на людей столбняк. Шагая, как слоны, броневые «раковины» расправляли гибкие консоли лучемётов. Шипящие лучи сразу принимались жечь дома, превращая улицы в западни — справа, слева пожар, ахают стволы, ядра пробивают стены. С грохотом рушатся дома, заваливая подворотни — куда бежать?
Толпа хлынула прочь. Сталкиваясь водоворотами на перекрёстках, вливаясь во дворы, она топтала упавших, шарахалась от беспорядочно несущихся мотокарет и конных экипажей.
Мычащие звуки не смолкали. На гребнях «раковин» вспыхивали огни-сигналы.
— Внимание, седьмой, табун ушёл влево, во двор. Запру их там — бери, они твои.
Грррах! Надвратная арка упала в огне и дыму, столбы повалились — выход отрезан. «Раковина» с параллельной улицы свернула, снесла ворота, разбив боками стены домов.
— На ловцах, не зевай! за работу! — Для острастки пилот провёл лучом вокруг сбившихся, оцепеневших в ужасе людей. Бронеход повернулся к ним бортом, из открывшихся дыр пучками выхлестнулись тёмные жгуты-щупальца.
— Выбирай верней, соседу не мешайся. Живей, живей — улица ждёт!
В толстых — с руку — гибких жгутах была дьявольская сила. С проворством змей они обвивали девушек, отрывали от земли и втягивали в «раковину». Отчаянные крики, жертва бешено извивается — и пропадает в черноте дыры. Там витки жгутов разжимаются. На тело снизу, как чулок на ногу, натягивается тугой мешок. Охваченная эластичной оболочкой добыча дёргается в лапах механизма, а тот ставит её в плотный ряд таких же каучуковых личинок.
Набитые плотно, словно рыбки в консервную банку, они думали, что больше не увидят ни родных, ни солнца. Их догадки были верны.
— Одна кабина полна. Класть во вторую?
— Свернуть ловцы, — велел пилот. — На площади улов богаче, выбор лучше.
Там, куда ещё не достали лучи и ядра, народ сновал и разбегался. Одни — сломя голову неслись в дом, захватить деньги, увести близких. Другие — к вокзалу, в слепой надежде сесть на поезд. Третьи — в порт, где суда и лодки, это спасение.
Ту-у! ту! неслась компания в мотокарете, когда гудком, когда выстрелом расчищая дорогу. Их пытались остановить, вопили: «Возьмите нас! сто златок! двести!» — но водитель гнал, насколько позволяло давление в цилиндрах. Сзади шоффёр шуровал как заведённый, ежесекундно рискуя взорвать котёл.
Справа, слева — всюду гудело бычье «Уууммм, уууммм, уууммм». Разгорались быстрые пожары, звучали скрежет и уханье обвалившихся стен. Со стороны Сардинской цитадели донеслись глухие выстрелы — пухх! пухх! — раздался треск картечниц. Наконец-то пришла в себя и заработала армия.
Бронзовые громадины на кольчатых ногах, восставшие из-под земли в десятках мест, действовали точно и расчётливо. Часть бронеходов — грузные, с пузатыми боками — создали кольцо оцепления, сгоняя людей к площадям. Узкие, быстрые, хорошо вооружённые машины образовали заслон между цитаделью и охотниками. Погромная работа шла по плану — в первую очередь сжечь телеграфные линии, вышки световой сигнализации и вокзал с его путями.
А вот порт оказался крепким орешком.
Крепостные пушки были отнюдь не бутафорскими, а их толстостенные капониры луч не брал. Помня о соседстве кратера, военные готовились к сражениям и укрепляли цитадель — оказалось, не зря. Но подкопа прямо к городу не ждал никто.
Суетились расчёты. Компрессоры гонят к орудиям сжатый воздух, канониры вставляют в казенник стофунтовый снаряд. Взят прицел, вентиль открыт — ба-бахх! — бомба унеслась. Среди пылающих чёрных домов с грохотом взлетает сноп огня. Чудо-юдо кренится и падает набок, взмахивая жгутами и слепо рассылая режущие лучи. Артиллеристы метили в ползущие над крышами гребнистые горбы.
Под канонаду в порту грузились на всё, что может плавать. Буксиры надрывались, вытягивая на внешний рейд парусники.
Здесь наживались на беде. Город торгашей иначе не умеет.
— Четыреста златок за место. Не торгуюсь. — Чернобородый шкипер поглядывал в сторону города, где среди пожарищ гремели разрывы снарядов и сверкали жёлтые лучи. Матросы с ружьями наперевес следили, чтобы никто бесплатно не пролез на борт.
Искристое веселье праздника сменилось огненным адом. Те, кто недавно пил, плясал и целовался, теперь — как погорельцы, оборванные, с глазами сумасшедших, — умоляли везти их в безопасное море.
Нет больше надежды на земную твердь, из неё лезут чудища. Чему теперь верить? Среди бежавших из города сбивчиво рассказывали — мэр махал руками перед чудом-юдом, кричал: «Вы нарушаете сделку! соблюдайте договор!» — и его надвое рассёк луч.
Всё — сон, всё — наваждение. Трижды прав Бахла Прозревший — мир соткан из обманчивых грёз. Рассеялся, растаял сладкий сон, открылась кошмарная, горькая явь.
Шкипер торопил, похаживая вдоль фальшборта:
— Мы отплываем, думайте скорей.
Растрёпанный, без шляпы — высокий мужчина в порванном сюртуке высыпал златки в руку заплаканной даме, а шкиперу крикнул:
— Барыга! пусть тебя похоронят на эти деньги!.. Эй, кто стрелять умеет — за мной! берём шлюпку, плывём в крепость — там нужны солдаты. Ну? здесь что — одни трусы?
На его клич отозвались — отдышавшись после паники, кое-кто вновь обрёл мужество. Даже матрос, поколебавшись, плюнул шкиперу под ноги и сбежал по сходням на причал. Хозяин рявкнул вслед:
— Верни ружьё, оно моё!
— Отними, — ощерился матрос, повернув ствол на шкипера. — Я сардинец!
— Ты уволен. За ружьё заплатишь по суду.
— Если будет кому судить, — отозвался тот через плечо, и смельчаки ушли.
Вскоре судно, отвалив от причала, удалилось в ночное море по лунной дорожке.
— Вот! — воскликнул пилот. — То самое здание, точно по карте. Крушим?
— Ни в коем случае, — одёрнул его командир десанта. — Сначала мы должны взять сокровище. Бойцы! — Он обернулся к десантникам в тесной кабине. — Все помнят устройство дома?
— Да, господарь.
— Помните, где лежит сокровище?
— Да, господарь.
— Идите и возьмите. Когда доставим в стан, всему отряду — воля. Вперёд!
Машина подошла вплотную к музею. Её механические ноги подогнулись, корпус навис прямо над мостовой. Часть днища «раковины» опустилась, словно аппарель, и бойцы быстрой цепочкой заспешили наружу, с оружием наизготовку.
Особое задание, не шутка! Десантникам пришлось вдесятером набиться в малый бронеход, где мест едва хватает экипажу. Отвлекаться на разгром города запрещено, ловить рабов — тоже. Главное — задание. Правители стана твёрдо велели: войти в дом, забрать сокровище и возвращаться под землю.
На входе господарь заметил непорядок — дверь сбита с петель, доски разломаны. Однако люди поверхности прытки на грабёж! Чуть пошла неразбериха, сразу объявились мародёры. Но в ячейку-хранилище им не проникнуть. С ломиком против железной двери — куда там! её только резаком осилишь.
Отряд стремительным ручьём втянулся в здание. Пилоты и биомеханики остались ждать в машине.
Шло время. Над городом гудела перекличка бронеходов, гремели взрывы, взвивались языки пожарищ. Пилот поворачивал камеры обзора, просматривая улицу; напарник нервно водил туда-сюда рукоять управления огнём.
— Скоро они там?..
Вот — две фигуры выскочили из двери, нырнули под «раковину», ноги затопали по трапу.
— Взяли? — Пилот повернулся вместе с креслом, увидел смуглого чужака с нацеленным пистолем; потом всё погасло.
— Готово, господин Мосех! — выкрикнул один из «пиратов», сбежав с трапа, когда живых на бронеходе не осталось.
Алый Шарф вышел не спеша, как-то по-хозяйски осмотрел чудовищную машину, присевшую на согнутых ножищах. Следом уцелевшие «пираты» волокли девицу, от зрелища бойни в музее почти потерявшую рассудок. За ними плёлся худой парень, вытирая окровавленную саблю.
— Ходячая смерть… — проговорил он, с невольным страхом глядя на «раковину». — Что теперь?
— Наша карета, — показал Мосех на бронеход. — Садимся и едем.
— А кто поведёт?
— Я.
Довольный собой, он — в который раз, — словно совершая некий обряд, приложил ко лбу тот трофей, ради которого столько людей лишились жизни.
Пепельно-золотистый металлический предмет величиной с ладонь, похожий на сектор кольца, с выгравированным черепом. В голове Мосеха вновь раздался ровный женский голос, размеренно повторивший одну за другой несколько фраз на неизвестном языке — но Мосех понимал каждое слово.
Он был безмерно горд: «Да, Царь-Бог, повелитель мой, я добыл реликвию. Какой награды я достоин?»
У высочайших персон много врагов.
Иногда это заговорщики — они подкладывают бомбы, сидят в засаде с духовым ружьём, выстрел которого едва слышен в громе оркестра и цокоте копыт.
Вечные враги — правители соседних стран. Им всегда кажется, что границы надо передвинуть в свою пользу, отхватить земли вот здесь и здесь — тогда настанет мир. Чтобы укоротить их загребущие руки, надо содержать войска, шпионов, дипломатов. Также оружием служат принцессы. Выдашь её замуж за воинственного короля — и вчерашний враг становится союзником.
А сколько головной боли от политиков! Порой хочется разогнать депутатов, а парламент запереть и опечатать.
Но хуже всего — репортёры. Они отслеживают каждый шаг правящей семьи. Чуть что — газеты ворчат, газетёнки галдёж поднимают. Полицмейстеры строчат приказы: «Закрыть издание за оскорбление величия, тираж арестовать и утопить в реке».
Ингира, ан-эредита Синего престола, прибыла в столицу тихо, скрытно, чтобы избежать внимания пиявок-газетчиков. Заранее отбила шифрограмму министру двора: «Никаких церемоний при встрече. Объявление о приезде дать задним числом».
Под вуалью, в скромном дорожном платье, скорым поездом с востока, под охраной лейб-полиции в штатском. Закрытая мотокарета. В пути по городу принцесса время от времени осторожно отслоняла занавесь и смотрела через окно дверцы наружу.
Руэн оживлённо шумел — храмин-день, выходной! За окном — экипажи, конные и паровые, на тротуарах — празднично одетый люд.
В городе, где ценят шик и блеск, принцессе порой трудно было угадать, кто есть кто — тем более, зрелище быстро уплывало назад, меняясь с каждой секундой. Вот эти, например — барышни, хозяйские дочки или принарядившиеся служанки? скорее, служаночки — слишком задорно хохочут… А те фасонистые молодые люди в котелках, с тросточками — приказчики? мастеровые? У них грубые манеры и широкая походка… Кучка студентов на углу — в форменных фуражках, двубортных тужурках и диагональных брючках — оживлённо спорят, разводя руками.
Виды улиц проходили пёстрой лентой мимо глаз Ингиры. Целые потоки людей двигались — куда? В церковь к поздней литургии, в публичный парк, в театр на представление или в пивную. Шум, гам и колокольный звон.
Проехали мимо афишной тумбы. Расклейщик только-только налепил кричаще-яркий плакат: самоходки в дыму и пламени, разрывы бомб. Пехотинцы идут в штыковую атаку, а против них — чёрные горбатые чудовища поднимают лучевые пушки. Мелькнула крупная надпись:
«Кровавые бои в Эстее! Армия наступает на дьяволов! С нами Бог, Гром и Молот!»
У большого раешника «Всемирная Косморама» кричал горластый парень:
— Кошмар на востоке! Падение роковой двенадцатой звезды! Волшебный фонарь покажет всё — смерть, огонь и ядовитый газ! Снято с натуры!..
Принцесса пожала плечами. Когда успели — «с натуры»? Падение было позавчера…
Миновали патруль у портала дворцового парка. Суета улиц и площадей Руэна осталась позади, за чугунными решётками оград. Вдоль аллеи — ровные зелёные шпалеры из мелких, от корня сучковатых лип. На лужайках — белые статуи дам, гордых героев и нагих ручейных дев, за колоннадой дугой изогнулась голубая гладь пруда. Вот и летний дворец, нежно-бежевый, со скульптурами крылатых воинов на углах иссиня-серой кровли.
У подъезда кавалергарды салютуют тяжёлыми саблями. Можно поднять с лица вуаль.
— Доложите Его Величеству — покорнейше прошу государя-отца о личной аудиенции, — на ходу молвила Ингира статс-даме. — Ванну, парикмахера, мою стилистку. Откройте малую капеллу, я буду молиться.
Из-под козырьков блестящих касок кавалергарды провожали ан-эредиту взглядами. Не просто хороша — великолепна.
Высокая — правящий род Лагвардов отличается завидным ростом, — с красивыми чертами лица, черноволосая и сероглазая точь-в-точь как старший брат. Ингира была стремительна, легка и отлично сложена. Если Эриту, Красную деву Востока, салонные поэты сравнивали с жеребёнком, вступившим в пору зрелости, то Лазоревой деве Запада подходил образ царевны лесов — благородной оленихи.
— Батюшка, — почтительная дочь, она поцеловала руку Дангеро III, — счастлива видеть вас в добром здравии.
Государь принял её, одетый в повседневный бирюзовый мундир астраль-командора, без наград. Всякий раз он подчёркивал свою любовь к заоблачным ракетам и веру в мощь астрального оружия. Этот статный муж с ранней проседью в волосах становился увлечённым словно юноша, стоило заговорить с ним о махинах, на столбе огня уносящихся в зенит. Но Ингира его увлечение не разделяла.
— Вы так долго были заняты делами милосердия, дочь моя. — Дангеро с нежностью удержал тонкую ладонь принцессы в своей — жёсткой, с выпуклыми суставами. — Мы очень грустили в разлуке. Порадуйте нас с матушкой, останьтесь в столице неделю-другую.
Она невольно вздохнула, обводя глазами милую, с детства знакомую гостиную: тёмно-медовый шёлк на стенах, муаровые гардины, мебель на гнутых ножках. И старый камин с часами, изображавшими в бронзе семейное счастье — заботливый отец, добрая мать, к ним ластятся весёлые детишки.
Прежде Ингире казалось, что часы посвящены её семье. О, если бы!..
— Увы, государь, меня ждёт множество забот. Из Эстеи, с места падения звезды, везут сотни раненых. Монастырские обители святой Уванги переполнены. Всех надо разместить, утешить и ободрить. Кроме того, беженцы…
— Уверяю вас, доченька, у царя Яннара хватит средств, чтобы помочь им в беде.
Кому чего хватает — на сей счёт у Ингиры было своё мнение. Конечно, титул ан-эредиты заставляет чиновников кланяться ей и быть предельно вежливыми. Но когда речь заходит о деньгах на костыли, лекарства, масло и крупу… о, гром божий, такие гримасы скупости! Можно подумать, их вынуждают платить из собственного кошелька!
Ссылка батюшки на богатство Красного царя вызвала у Ингиры раздражение.
— Я говорю о лазаретах Синей половины. Там недостаёт средств. Вот смета на лечение и содержание… нужна ваша подпись, батюшка, и печать канцлера.
Выдержка Дангеро была железной, как слава Лагвардов, но при виде суммы даже у него глаза расширились.
— Инге, милая, на эти деньги можно снарядить полк самоходчиков.
— Позвольте дать совет, государь: поменьше отправляйте денег в космос без возврата. Тогда хватит на всё — и на самоходки, и на лечебницы.
Девушка ясно сознавала, что наступает папе на любимую мозоль. Твёрдость — фамильная черта династии.
Такой выпад заставил Дангеро нахмуриться.
— Прошу не вмешиваться в политику. Ваше дело — доброта, а война и власть — дело мужчин.
— …что касается войны, осмелюсь заметить: держать Цереса в дальней крепости, когда он нужен державе на полях сражения — непозволительная роскошь.
Ах, она и о брате решила замолвить словечко!.. Да как вызывающе! Сдвинув брови, государь хмуро уставился на дочь.
Хотя газетная шумиха о смещении принца с поста главкома Синей половины давно стихла, событие начала лета до сих пор будоражило семью Лагвардов. Прошло уже два месяца, а слухи о мятеже Цереса всё ходили, сплетни всё ползали, и никакой тайной полиции обуздать их было не под силу. Правящая семья делала вид, будто ничего не произошло, но между собой…
Самые сильные обиды, самые злые распри — междоусобные!
Внешне сдержанный, внутри император едва не кипел.
«Господи боже, вот семейка!.. Малые дети — малые заботы, а большие дети — государственная катастрофа! Власти ему мало и империя мала!.. Всё порушить, жениться на дочке Яннара! на летучей ведьме, ещё в возраст не вошедшей!.. Сынок наколобродил, заварил горячий суп — с бандой медиумов и пришельцев, — а я это блюдо кушать должен, улыбаясь, словно не обжёгся. И доченька с претензиями. Сколько можно испытывать моё терпение?»
— Церес — мятежник и неблагодарный сын.
— Он мой брат, — с нажимом отвечала Ингира. — Я знаю его заблуждения, но при всех недостатках он решительный военачальник, которого нам не хватает.
— Вряд ли Церес будет полезен на войне, — холодно молвил император. — Его заговор провалился… от неумения повелевать.
— Его предали. Принц хотел расширить вашу власть, батюшка, на восток до Ганьских гор. Ради величия империи.
— Свою личную власть!
— Власть Лагвардов. Вы же предпочли дружбу с Красным царём.
— Кто вам это нашептал? попы и монахи?
— Сердце, государь!
— О, женщины… вами руководят чувства, а нами — разум.
— Именно разум подсказал вам брать кредит у банкиров Золотой Лозы? Разве империя сама не в силах…
«Она пришла за деньгами для больниц? неужели?.. Или в семье давно не было скандала, пора рассориться по-крупному?»
— Довольно, дочь моя. — Дангеро решил отложить скандал на потом. Может, страсти улягутся сами собой. Утро вечера мудренее. Инге остынет, а её колючие слова смягчатся. — Оставьте мне смету; это дело не срочное. Сегодня я очень занят, мы обсудим вашу просьбу завтра.
— По-моему, поездку в варьете, где девушки показывают ножки до подвязок, нельзя отнести к делам государственной важности. Тем более когда на Красной половине дымит свежий кратер, а солдаты гибнут за империю…
В голосе дочери звучала едкая ирония. Ужаленный намёком на свою слабость к хорошеньким певичкам, император сорвался:
— Прошу вас удалиться, сударыня, — в личные покои, под замок!.. Полагаю, две недели молитв в одиночестве пойдут вам на пользу!.. после чего мы продолжим беседу. Кроме того, я уверен, что замужество направит ваш пыл в нужное русло.
— Моя свадьба — после войны, — напомнила Ингира. — Батюшка, идея посадить всех детей под домашний арест — не лучший ваш замысел. Можно ли повидать матушку? мы бы по-семейному провели с ней время, пока вы…
— Вон! — закричал Дангеро, нажав кнопку звонка в кордегардию.
— Если вам так дороги добрые отношения с Яннаром, я готова предложить…
— Вы будете заперты, пока не угомонитесь!
— …будь Церес в силе, он сказал бы сам, но придётся мне. Республика Делинга в панике, после разгрома Сардины власть там висит на волоске — вы с Красным царём можете поделить республику…
— Не нуждаюсь в женских советах!
— …иначе туда проникнут ганьцы. Даже вейцы!
— Знайте свои лазареты, а политику оставьте!
Сразу за дверями Ингиру ожидал конвой, прятавший в усах сочувственные улыбки.
Странная, печальная мысль посетила принцессу по пути к своим покоям: «Худшие враги высочайших персон — это они сами».
