Глава V
Огромный могучий пёс летел во весь опор к своему логову.
Сегодня он решил поменять место и увести стаю из каменных джунглей в лес, поближе к воде, подальше от гнёзд мерзких длиннохвостых созданий, ходивших в родственниках у безобидных мышей. Но безобидными эти отродья никогда не были. Они всё чаще нападали на его соплеменников, сбиваясь в многочисленные отряды. Действовали умело и безжалостно, а если учесть их размеры, быстроту и острые, словно бритва зубы, то встреча с ними не сулила ничего хорошего ни для кого. В домах и подвалах они хозяйничали без какого-либо стеснения, и только свирепые громадные собаки давали им должный отпор, да ещё, пожалуй, подземная жуть, которую чуяли четвероногие охотники, держась подальше от туннелей, нарытых людьми для какой-то непонятной, своей надобности.
Люди…
Фил в высоком прыжке перемахнул забор, не замедлив движения ни на одно мгновение. Как давно это было, и память вернула длинношёрстного рыжевато-белёсого красавца в те времена, когда у него был хозяин.
Дедушка любил Филимона или Фильку, так иногда ласково называл он своего кавказюлю, частенько балуя и позволяя ему многое. Суровый и свирепый на людях пёс, дома был нежным и внимательным к человеку, никогда не позволяя себе лишнего, даже тогда, когда знал, что ему всё простится. Они оба получали удовольствие от общения друг с другом, и Филу было не по себе, когда пожилой мужчина надолго оставлял квартиру, уходя куда-то по своим делам. Могучая собака, лёжа у порога потихоньку скулила чутко прислушиваясь и ожидая своего вожака. Впрочем, Фил, расставив приоритеты, уже давно понимал, что хозяин с каждым годом стареет, и силы покидают его. Тем приятнее было подчиняться и ревностно охранять и защищать того, кто давал ему кров и делился с ним пищей.
Им было хорошо вдвоём…
Но всё когда-нибудь заканчивается!
Что-то стало происходить в мире людей, что-то такое, нехорошее. Чему не было объяснения в незатейливой собачей жизни, но от чего нельзя было отмахнуться, как от надоедливых мух.
Пожилой хозяин всё чаще стал тереть левый бок подрагивающей от волнения рукой, глядя в деревянную коробку, в которой чёрно-белые картинки мельтешили с такой скоростью, что смотреть на них было не интересно. Громкие звуки, долетавшие из крикливого ящика расстраивали старика и тот всё чаще глотал какие-то беленькие камешки, похожие по запаху на конфеты. Листки бумаги, которые он приносил из своих походов и подолгу всматривался в закорючки нарисованные на белом фоне, оптимизма тоже ему не добавляли.
Хозяин становился задумчивым и немногословным, всё чаще и чаще повторяя странные слова: «На кого ж я тебя оставлю, дорогой ты мой, тут люди никому не нужны, а собаки, тем более!»
Что это означало? Почему старик тихо грустил сидя у окна?
Одно было хорошо по разумению Фила, ненавистный ящик наконец-то перестал орать и затих бесполезной глыбой под цветной старинной накидкой. Вечера, когда дедушка что-то писал, сидя за большим письменным столом, тоже изменились, вернее не так, изменилась обстановка. Она стала даже уютнее, по крайней мере, свет от ручной лампы, заправленной съедобным жиром, был куда как приятнее, чем светящаяся стекляшка под потолком. И не только по этому, ещё одна причина грела простую собачью душу. Наливая дрожащими руками в светильники вкусную заправку, хозяин, как правило, несколько капель проливал на пол.
Ох, как же это было вкусно!
Слизнуть ароматную жирную влагу с деревянной подстилки, всю, без остатка и потом прислушиваться к довольному урчанию в животе!
Кстати, таких положительных изменений была целая куча…
Многочисленные гости, которых Филимон терпел только потому, что они нравились хозяину, наконец-то перестали надоедать. И пёс недоумевал, почему это старик подолгу глядел на кусок картона с изображениями маленьких человечков, пахнущих точно так же как и он. Тем более что толку от них всё равно никакого не было, только крик да гам. А ещё приходилось постоянно быть на чеку и опасаться за свои лапы и хвост, на которые эти чертенята то и дело норовили наступить. Тем не менее, дедушка, тихо вздыхал, время от времени, смахивая солёную воду, сочившуюся из его поблёкших от долгой и непростой жизни глаз.
А Филу наоборот нравилось.
Чаще стали бывать на воздухе. Носить воду, которой было много в недалёких прудах. Убирать мусор из дому, так как раньше он исчезал куда-то за дверями, от которых пахло отхожим местом, а теперь приходилось самим таскать тяжёлые вёдра на улицу.
Правда, с едой стало туговато, зато народу на улицах заметно поубавилось.
И люди стали какие-то все нервные: ругались, кричали, бегали друг за другом. Хорошо хоть обходили их стороной. Ещё бы, клыки, которые хозяин называл почему-то «ятаганами» враз охлаждали пыл, стоило кавказюле чуть вздёрнуть верхнюю губу. Самых последних посетителей, они особенно часто бывали в доме и пользовались неприкосновенностью, так как имели особый статус «свои!», дедушка принимал с особым радушием. Хоть и выглядели они как-то странно, и говорили тихо и печально, называя его потихоньку «бедолагой!». Даже их пришлось успокаивать негромким, но внушительным рёвом, как ни пытались они уговорить дедушку, что-то ему объясняя и складывая его вещи в коробки. Но старик, побледневший и разом осунувшийся так, словно все жизненные соки покинули его, решительно отказался от всего и, подозвав к себе своего верного друга, проводил гостей до порога.
«Вот мы и одни с тобой остались, малыш! — негромкие слова навсегда врезались в память. — Нет наших внучеков, никого нет! А я так надеялся, так ждал!!! Думал, забыли про меня, бросили…» Он что-то ещё долго бормотал про паскудную несправедливость, которая забирает молодых, оставляя никчёмную жизнь тем, кому коптить осталось всего ничего! Но Фил не понимал о чём хрипит, захлёбываясь слезами его любимый дедушка, не знал, как и чем помочь дорогому человеку.
А тот, потрепав «верную морду» сделал напоследок просто царский подарок: вывалил в миску неприкосновенный запас, целых две банки тушёнки и щедро полил какой-то жидкостью, которую ему оставили недавние визитёры в пластиковом контейнере. «Мне теперь уж ни к чему! Может тебе пригодится этот бальзам, Филька!» и побрёл в свою конуру, место, откуда он в последнее время подолгу не выходил, лёжа на высокой и многослойной подстилке, смешно называемой кроватью.
Утром, почуяв недоброе, могучий пёс одним ударом вынес хлипкую дверь и застыл на пороге…
Накануне, поужинав от пуза, он вырубился, не чуя вокруг ничего. Знаменитый собачий сон, вполглаза, когда слышится любой шорох, в эту ночь оставил его. Почему так случилось?
Что произошло?
Может, всему виной было вкусное мясо, приправленное необычным пряным соусом.
Кто знает?
Тем не менее, за то время пока он валялся в прострации, повизгивая от необычных ощущений, его хозяин умер…
Ушёл из жизни, окаменев сухим заострившимся лицом и ничего нельзя уже было исправить! Ничто не могло помочь: ни протяжный многочасовой вой, когда всё живое в ужасе огибало скорбное место, не решаясь попасть на глаза тоскующему зверю, ни горячая признательность. Фил долго лизал холодные неподвижные руки в надежде, что они оживут как прежде и он опять услышит спокойный чуть хрипловатый голос хозяина: «Ну что, малыш, пошли гулять?»
С годами его признательность к людям не проходила…
Он и сейчас заскочил посмотреть на то, что осталось от дедушки, отдавая дань уважения тому, кого любил по сей день. Кстати, его клан никогда не пробовал человечины — это было табу, в отличие от многих других стай обитавших поблизости. Рыжие огромные псы, сыновья и внуки Филимона, никогда не пытались перечить вожаку, даже если с пропитанием было совсем худо. При встрече с двуногими, которые не проявляли агрессии, им разрешалось только одно — уйти с дороги. И лишь убийцам соплеменников не было спуска, их выслеживали и безжалостно умерщвляли. Впрочем, таких в Царицынских трущобах оставалось всё меньше. Немногочисленные поселения таяли на глазах. Люди перебирались в более безопасные места или бесследно исчезали под натиском враждебных тварей.
Вот и сейчас рыжий пёс почуял недоброе присутствие. Та ночь, когда он потерял хозяина, изменила не только его жизнь, но и саму сущность. Постепенно увеличившись в размерах почти втрое, он изменился и внутренне: обоняние, зрение, клыки и мышцы, приобрели необычайную силу и выносливость. Тяжёлые раны, полученные в схватках, заживали в считанные дни, годы летели мимо не оставляя заметного следа на его шкуре. Только бесценный опыт накапливался у него в крутой лобастой башке, спасая от многих ловушек, выводя из бесчисленных передряг его самого и близких ему сородичей. Даже мысли своей стаи он слышал на расстоянии, отдавая команды, обмениваясь впечатлениями. Но как ни хороши были собаки — всё вокруг тоже менялось с непостижимой скоростью и, к сожалению, не в лучшую сторону.
Потому он притормозил на перекрёстке, вслушиваясь и внюхиваясь в окружающее.
В последнее время грустные мысли не оставляли вожака ни на одно мгновение: как он ни старался, отпрыски гибли, хоть и унаследовали его неуязвимость.
Но они не были бессмертными! А рождались совсем не в тех количествах, в каких воспроизводили своё потомство ненавистные крысюки. Да и эти извечные враги собачьего племени тоже не стояли на месте. Становились крупнее, хитрее, действовали всё более организованно, словно набирались тех самых сил, которые бурлили в крови у рыжих псов.
А может, так оно и было…
Ведь не зря его подруга, чувствуя что-то такое, что присуще только мудрым и опытным самкам, заставила искать Фила новое убежище, подальше от тех мест, где кишмя кишели длиннохвостые твари. Они боялись открытых мест, могли плавать, но старались не соваться в воду, обходили стороной глубинные лабиринты, которые уходили в бездонную черноту. И везде им было тесно, неуживчиво. Похоже, что эти ненасытные утробы охотились не только по нужде, вечно голодные и рыскающие в поисках пищи — у них стала проявляться жажда крови и свирепая неудовлетворённость, как у хорьков, когда они попадали в курятник и успокаивались только тогда, когда расправлялись с последней жертвой. Правда, пёс не был уверен до конца в этом своём открытии, которое обеспокоило его не на шутку, но интуиция его редко подводила, особенно в делах, касавшихся крысюков. И хоть их уничтожали сотнями и тысячами, им на смену приходили новые и новые, более приспособленные. Вот его и торопили, заставляя искать новое логово для щенков, чтобы у них была относительно безопасная жизнь.
Мать-собака умудрялась избегать ярости вечно голодных бестий, сталкивая их с другими кланами, с воинственными и неосторожными людьми, которые, погибая, забирали вместе с собой несметные полчища, наводила на крысиные гнёзда подземных монстров, хитро и ловко заметая собственные следы.
Но долго так продолжаться не могло.
Им нужно было что-то такое, особенное и, похоже, что он всё-таки нашёл, а теперь торопился, чтобы поскорее перевести на остров, покрытый густой растительностью свою стаю. Водная преграда хорошо защищала от непрошенных гостей, а лес укрывал от любопытных глаз. Ровная гладкая поверхность позволяла издалека заметить опасность. А, кроме того, как подходов, так и путей отступления было гораздо больше и последним аргументом являлось то, что очень немногие наземные животные могли сражаться в воде. Крысюки так те точно на это не были способны, в отличие от псов.
От этого внутри было хорошо!
Дорога сама бросалась под него, радостно отталкивая большие мохнатые лапы, которые не делали ей больно. Даже ненавистных облезлых уродов нигде не было видно, что удивляло и беспокоило, впрочем, нет! Вот они, вернее то, что от них осталось.
Пёс осторожно приблизился к останкам врагов, повстречавшихся с людьми. Не повезло длиннохвостым. Железный ящик, который служил двуногим надёжным укрытием, прокатил мимо и сделал доброе дело, разделавшись с мерзкими отродьями. Фил глухо зарычал и, потоптавшись вокруг, задрал ногу, чтобы исполнить обычный ритуал и оставить метку для всех, дабы знали, кто хозяин в этих местах.
Сделал.
Внутри стало ещё лучше!
Захотелось выкинуть, что-нибудь эдакое, необычное: вспомнить щенячьи годы и поноситься без причины, просто так, от распиравших его радостных чувств. От того, что впереди, намечалась сравнительно спокойная жизнь, и у малышей, родившихся совсем недавно, похоже, что появился шанс на то, что они всё-таки станут взрослыми.
И тут его скрутило…
Многоголосый крик оглушил, прибил к земле так, что задние лапы подогнулись.
Могучий пёс на какое-то короткое мгновение застыл, будто прислушиваясь к чему-то такому, что было слышно только ему одному, встряхнулся и, помотав огромной головой, с рёвом бросился в каменное крошево.
Вперёд!
Туда, где погибал его клан…
— В рот компот! — негромко проговорил Горыныч. — Эт чё тут за Ледовое побоище такое?
Бронемашина выбралась на относительно открытое место и застыла в изумлении, точно также как и её хозяин, который замер от неожиданности за рычагами управления.
— Так вот в чём дело! — воскликнула девушка. — Вот где вся округа собралась. Ну, ничего себе!
— А сего тама, а? — завозмущался Василёк, проталкиваясь к смотровой щели поближе. — Ну, дайте мине поглядеть. Ого-оо!!!
Все вдруг затихли, глядя на необычное зрелище…
Большая собачья стая замерла в ожидании боя.
Огромные рыжие псы, по всей видимости, поначалу пытались избежать схватки, уходя по дороге, подальше от беды, но им помешали. Их умело отрезали от зелёного массива, а до этого видать выдавили из логова, которое давало приют не только взрослым, но и нескольким щенкам, толстым и неуклюжим совсем недавно появившимся на свет. Из-за них, наверное, клан и попал в ловушку, неповоротливый и медлительный.
В природе старшие особи, скорее всего, избежали бы таких проблем, оставив потомство на растерзание — новые родятся, велика ли беда! Но эти не захотели покидать главную самку и её выводок, встав на их защиту, давя свой страх перед свирепым и многочисленным врагом.
Полчища крыс стекались отовсюду, окружая на открытом месте именно тех, кто так долго не давал им развернуться и почувствовать себя полновластными хозяевами окружающих территорий. Подхлёстываемые призывами своих лидеров и чуя скорую поживу, они текли сплошным потоком в ту сторону, откуда пахло вкусным и таким желанным мясом, подбираясь к сладким и тёплым потрохам, бурлящей и опьяняющей своей свежестью крови. Нервная дрожь пробегала из конца в конец, подбадривая и заряжая боевым азартом даже самых нерешительных и осторожных. Доведя себя почти до безумия, наиболее нетерпеливые особи первыми ринулись в атаку, натыкаясь на волнолом из собачьих когтей и клыков.
Матёрые псы, умелые охотники, они знали, как бороться с теми, кто никогда не участвовал ни в поединках, ни в настоящих схватках. Каждый из них обладал грозным набором клиновидных, словно выкованных из стали, приспособленных именно для такой работы зубов. Каждый из них умел крушить могучими лапами податливую плоть, каждый из них стоил десятков таких, как эти серые, мерзко воняющие твари.
А что было делать с сотнями?
Как выстоять против живого, скрежещущего своими резцами, моря, которое текло, не взирая ни на что. Текло, разбиваясь о живую преграду, распадаясь на скользкие ошмётки и безжизненные огрызки того, что уже неспособно было наносить вред, но напирало, перекатывалось и вспухало всё новыми и новыми волнами, живыми и враждебными.
Мешая друг другу, крысюки грызли, рвали и перемалывали неподдающееся, смертельное, но такое желанное для них мясо. Трещали кости, лопались сухожилия, и красивые гордые животные словно растворялись, таяли в каше из серых скользких от чужой и своей крови тел. Они не могли сойти со своих мест, не могли двигаться, чтобы стряхнуть наседавшую орду, закрывая своими телами самок и детёнышей. И только глухой рёв погибающих молодых и старых самцов иногда перекрывал хруст и чавканье далеко разносящееся окрест.
Воинственные родственники обыкновенных мышей побеждали. Они подминали под себя отважных бойцов, которые стояли до последнего на обглоданных до белого конечностях и рвали уже не только их, но и своих соплеменников или то, что от них оставалось.
Высокая рыжая стена распадалась, открывая бреши и проходы вовнутрь…
Одна из молодых собак, совсем скоро готовящаяся стать матерью, с большим округлым животом, брызгая бешеной слюной, пыталась помочь своему возлюбленному, который стоя на передних лапах, наполовину съеденный, продолжал крушить и рвать жалобно пищащее месиво. Не обращая внимания ни на что, он стоял, стоял, пока билось неистовое сердце! Держался из последних сил, уже не чувствуя, как серый многоголовый вал вцепился в его любимую, вспарывая ей брюхо и выгрызая из него беспомощно копошащихся малышей.
Он не слышал жалобного писка своих щенков, которые так страшно пришли в этот мир и тут же исчезли, будто их и не было.
Он стоял, как скала, обглоданный, но непобеждённый, а два полугодовалых подростка, за его спиной, ещё совсем дети, крича от боли, помогали своим старшим братьям из последних сил, закрывая младшеньких, отдавая себя на растерзание и надеясь на чудо, которое им поможет.
Он хрипел изодранным в лохмотья горлом и наугад хватал объеденной, но ещё вершащей своё правое дело пастью, вдохновляя стаю на битву.
Он не видел, так как потерял оба глаза, как последний, из старших сыновей вожака, такой же могучий и несокрушимый, захлебнулся чужой кровью. Но всё-таки добрался до нескольких самых больших, по всей видимости, главных крысюков и в считанные мгновения расправился с ними, исчезая под беснующимися врагами.
Отгрызенные уши не слышали жалобного плача оставшихся без защиты последних детёнышей уже погибшей стаи, по той простой причине, что лязгнувшие в последний раз стальные челюсти унесли ещё одну ненавистную жизнь, и его просто не стало…
Страшная по своей жестокости расправа была скоротечной, но ещё не закончилась, когда Егор не выдержал и кинулся к верхней пулемётной турели. Он хотел хоть как-то помочь отважным псам, которые теперь совсем не казались ему свирепыми и беспощадными убийцами из Никиных рассказов. Похоже, что девушка крепко на этот счёт ошибалась. Что ж, с кем не бывает? По крайней мере, благородство и стойкость, которые проявляли эти рыжие красавцы, защищая своё потомство, были налицо и высоко им ценились.
Правда, со спасательной операцией он явно подзадержался.
Некому было помогать…
Впрочем, одна из собак, высокая пепельно-серая сука ещё держалась на ногах, высоко задирая вверх морду, в которой болтался маленький рыжий комочек. До неё уже тоже добрались, но она стояла, не смотря ни на что!
И тут заработал нижний пулемёт, Ника перестала сохранять нейтралитет, как и Василий, который в голос ревел, причитая что-то горестно-неразборчивое, грозя «гадским гадам» жестокой расправой.
К сухому металлическому такатанию, Горыныч добавил басовитый грохот тяжёлой крупнокалиберной спарки. Стальной вихрь заметно добавил к уже навороченным кучам крысиной дохлятины новых длиннохвостых клиентов. Вмешательство извне было ощутимым, проделывая в рядах нападавших широкие бреши, истекающие целыми потоками крови. Впрочем, это не мешало отдельным тварям вгрызаться в последнюю свою жертву. Они будто знали, что стрелки их не тронут, побояться. Егор озадаченно хмыкнул, вспоминая слова девушки о том, что местная фауна не только максимально опасна, но и действительно умна.
Отсекая от несчастной собаки незатухающий крысиный поток, он действительно боялся в неё попасть, да и огонь прекращать было нельзя. Крысюки лезли и лезли, словно из бездонной бочки, ничего и никого не боясь. Разъярённые упорным сопротивлением длиннохвостые бестии заметили нового врага, переключая на него своё внимание. Максимум возможного в этой ситуации было сделано, но спасти последнюю самку погибшего клана всё же никак не получалось.
Ни технически, ни физически…
Впрочем, Горыныч в очередной раз убедился, что человеческие стереотипы привычные и работающие в той, прошлой жизни, тут, уже в который раз, показали свою несостоятельность. Бесспорно, обладающее определённым интеллектом животное само начало действовать, без чьей-либо помощи или подсказки. Перехватив поудобнее свою драгоценную ношу, собака побрела в сторону плюющейся смертью большой металлической коробки, стряхивая с себя прожорливую нечисть. Она не дёргалась, не шарахалась по сторонам, чтобы не попасть под стальной веер, несущий смерть, а шла спокойно и размеренно, будто на прогулке.
И тут Гор с ужасом услышал, как лязгнул за спиной незадраенный люк, и крышка с помощью микролифта щёлкнула, легко откидываясь в сторону.
— Вася, в рот компот! Убью, если жив останешься…
Но мальчуган ничего такого не слышал, он полз снаружи, по броне, навстречу плывущему в копошащемся месиве удивительному пепельно-серому существу. Собака-мать, каким-то образом достучалась до его сознания, моля о помощи: «Спаси моего сына, малыш!»
И Вася не посмел отказать…
Егор рванулся вслед, зацепился за что-то, пытаясь освободиться любой ценой, но крепкая, особо прочная материя даже не затрещала: «Наноткань, мать их!». Потеряв несколько драгоценных секунд, он всё же вывернулся и выскочил наружу. Подцепив пацанёнка с драгоценной ношей в обнимку одной рукой, другой, отбросил заскрежетавшую по левой стороне серую тень и юркнул вовнутрь, накрепко задраивая за собой проход.
А за толстой стальной обшивкой отсчитывало свои оставшиеся короткие мгновения любящее материнское сердце. Оно сделало то, что хотело, сохранив самого любимого щенка, так похожего на отца и пело от радости и счастья последнюю песню. Пело от ярости и упоения боем, уже никем и ничем не сдерживаемое. Все условности остались позади за той чертой, откуда нет возврата. И не нужно было держать строй, не нужно было бояться и стараться выжить любой ценой, чтобы спасать жизнь тем, кто был так мил и дорог.
Ничего этого уже не нужно было!
Теперь она могла стать сама собой и отомстить за себя и за свою погибшую стаю…
