6. И лавина снегов…
Легкий, размашистый шаг. Вперед — назад. И снова вперед — назад. Только несчастные колокольчики похрустывают. Постукивают костяшками сжатые кулачки. Что же теперь сказать Юргу? И как? Слетала так, на минуточку и без мужнина ведома на Невесту, и что уж совсем недопустимо — без обязательного эскорта. Кстати, ничего ведь и не случилось, няньки ей не нужны, не то что некоторым…
Между прочим, надо бы поторопиться, пока все семейство не вернулось с вечернего купания. Гнев командора (если честно себе признаться, то справедливый) будет страшен. Пережить такое желательно при минимальном количестве свидетелей. Лучше бы и вообще без оных. Так что наилучший вариант — подождать до позднего вечера, нежаркое (по сравнению с невестийским) джасперианское солнышко все равно уже движется к закату. Пожалуй, в качестве предварительного извинения за самовольство стоит учинить не то чтобы маленький пир, но изысканный ужин, можно даже велеть Эрму, чтобы прислал из замка ее любимые канделябры с подставками из лилового порфирита…
А вот что будет после ужина, заранее загадывать не надо — тут уж ей поможет ее прирожденная склонность ко всяким упоительным экспромтам; и только после всего этого, когда она почувствует, что у ее нежного супруга и грозного повелителя не осталось уже никаких сил на командорский гнев, она спохватится: а кстати, дорогой, еще сюрпри-и-из…
Она остановила, наконец, свое нервное кружение — уж если речь зашла о канделябрах, то стол следует накрыть в шатровом покое. И поскорее.
Принцесса перенеслась туда и суетливо принялась за дело, с легким вздохом отмечая про себя, что у некоторых женщин это получается автоматически. А она впервые ломает голову над тем, как не то чтобы обмануть мужа — да спасут ее от такой мысли все древние боги! — а всего лишь оттянуть до ночи неизбежное признание. И во всем теле такое ощущение, словно по жилам растекся сок незрелых кислых ягод.
Кстати, неплохо бы пошушукаться на эту тему с обаятельнейшей Ушинюшкой — вот уж кто умеет поддерживать в семье атмосферу безмерного согласия и радушия. Но это потом. А сейчас…
Она круто повернулась на каблуках — и остолбенела: на пороге ее дома четко означился силуэт громадного нахохлившегося крэга.
В первый миг ей показалось, что это — поводырь ее отца; но крылатый монстр встряхнулся, как обыкновенная курица, и медленно поднял изящную тонкоклювую головку. Что-то сверкнуло и заискрилось над нею, точно хрустальные иглы, и мона Сэниа с ужасом поняла, что это — венец.
Страх был не за себя — она уже пережила весь кошмар подчинения такому чудовищу; но уж если венценосный крэг рискнул предстать перед ней, то, значит, он хорошо обдумал, кому и чем он будет угрожать. Потому что просто так, для светской беседы, крэги не являются.
Вероятно, обладатель искрометной короны ждал от нее приветствия — что ж, пусть подождет еще. Из хоронушек детской памяти всплыло королевское наставление: как правило, в дипломатических стычках проигрывает тот, кто начинает.
Молчание затягивалось.
— Подойди, — прозвучал, наконец, хрипловатый, как у старого ворона, голос.
— Я отчетливо тебя слышу, — с ледяным спокойствием произнесла принцесса, не трогаясь с места. — Говори.
— Ты меня боишься?
Брови под аметистовым обручем насмешливо дрогнули. И только. Другого ответа и быть не могло
— Ну, хорошо, — примирительно согласился крэг. — Я думаю, твой отец уже сообщил тебе, что некогда счастливый Джаспер раздирают мятежи и смуты.
— И ты решил поставить это в вину мне? — прозвучало почти презрительно.
— Вина в том твоего отца и твоего супруга. Но с твоей помощью мы надеемся исправить то, что они принесли твоей родной земле: один — своей неспособностью править, а другой… другой — просто своим появлением на Джаспере. А теперь твоим именем должны быть восстановлены закон и порядок, добро и свобода.
Ой, какие слова-то хорошие…
— Моим именем вы уже пытались это сделать. В результате я — здесь, — с горечью констатировала принцесса. — В чем-то вы оказались не так уж мудры, как сами себя посчитали.
— Да, — просто согласился венценосный повелитель всех крэгов. — Каждая подвластная нам планета требует уникальной специфики управления, и мы добиваемся своих целей методом проб и ошибок. Это наиболее дешевый способ, хотя он и требует значительных временных затрат. Но у нас ведь в запасе целая вечность.
Про вечность она уже один раз слыхала — на Тихри. Сейчас гораздо интереснее было бы узнать, в каких это величинах они оценивают дешевизну… Но она снова воздержалась от замечаний, вкладывая в это молчание все свое высокомерие, за которым только и можно было укрыть неистребимый материнский страх. Ведь если что — ее десинтор остался на лугу вместе с курткой, а Гуен, занимающая сторожевой пост на верхушке шатрового корабля, не может видеть того, кто расположился на его пороге. Значит, надо тянуть разговор, пока с моря не вернется хоть кто-нибудь — ведь ни Юрг, ни дружинники никогда не расстаются с оружием. А звать их на помощь опасно — неизвестно, что может мгновенно выкинуть эта летучая мразь… или тот, кто переправил крэга сюда.
Но экс-поводыри джасперян не любят долгих разговоров.
Повелитель всех крэгов тоже, похоже, понял, что пора переходить к сути:
— Я решил, что старого короля следует заменить. Однако! Обычно это решают не крэги. Хотя… В истории королевства много темных мест.
— Но все твои братья так же слабовольны, празднолюбивы и узколобы, как и он.
Если бы это посмел произнести кто-нибудь из рода людского!.. Но перед нею был не человек. И притом — куда он клонит?
— Сожалею, но ни у одного из моих братьев нет сыновей, — как бы между прочим бросила она.
— Да. И я это знаю. — Это прозвучало, как приговор.
Но тогда оставалось одно — немыслимое, ошеломляющее, долгожданное: освобождение от островного плена!..
— На Джаспере существуют вековые законы престолонаследия, — произнесла она твердо, — и я первая стану на их защиту.
— Я слышал, что твоих братьев преследует злой рок; когда никого из них не останется в живых, наследник престола определится сам собой.
— Его Величество король Джаспера сообщил мне об этом. — Она собрала всю свою волю, чтобы не позволить кипевшей ненависти вылиться в словах. — Ты убиваешь моих братьев. Но рано или поздно кто-нибудь из них окажется сильнее тебя!
Послышалось что-то вроде сорочьей трескотни — это в горле крэга перекатывались ледяные горошинки пренебрежительного смеха.
— И ты всерьез на это надеешься? Напрасно. Тем более что мы не унижаемся до грязной работы. Принцев губит их собственное легкомыслие и самодовольство. И пока действительно не поздно, у тебя есть единственная возможность оставить своему отцу хоть какое-то утешение в одинокой старости.
Ну, вот дошло и до прямых угроз. Она надменно вскинула голову:
— Венценосный повелитель крэгов опускается до шантажа?
На этот раз смех летучей твари был более похож на человеческий.
— Когда вы сами ставите ловушки для тараканов, то вряд ли оцениваете свои действия с этической стороны… Тебе просто предоставлен выбор.
— У меня нет выбора. Мои братья — мужчины, и я не унижу их, заслоняя своей юбкой. Что же касается моих прав на престол, то ты по скудоумию своему забыл, что я отреклась от родства с королевским домом!
Увенчанная искрящейся короной головка склонилась набок, словно крэг оглядел женщину с головы до ног.
— А я и не предлагаю тебе стать королевой, Сэниа-Юрг. Нарушив правила престолонаследия, ты вызвала бы еще большие смуты. Нет. Королем будет провозглашен твой сын, а ты только будешь править от его имени, пока он не достигнет совершеннолетия.
Она ожидала всего, но — только не этого. Впервые она задохнулась, не находя слов.
— Но это не означает, что твое изгнание закончилось. — Голос крэга стал еще более скрипучим и монотонным, словно перо царапало по пергаменту, перечисляя параграфы унизительного договора. — Юный король может поселиться в любом из замков по твоему вкусу, вместе с дружиной и воспитателями. И здесь выбор за тобой. Но сама ты будешь рассылать приказы и повеления, не покидая Лютых островов, а поскольку править страной издалека будет нелегко даже для твоего ума, достаточно острого для человека, ты будешь советоваться со мной. Я сказал все. Даю тебе день на размышление. А теперь перенеси меня на верхушку башни, что стоит в саду твоего замка на Равнине Паладинов.
— Мне не придется думать и одной минуты, чтобы дать тебе ответ, — голос принцессы звенел, как лед под острием меча. — Мой сын носит титул Принца Трех Планет, и другого ему не надобно!
Перья на плечах громадного крэга зашевелились и угрожающе поднялись торчком:
— Берегись, Сэниа-Юрг! Вспомни время, когда твой сын находился в нашей власти…
Вспомнить она не успела — что-то стремительное, полыхнувшее голубым отсветом, возникло в дверном проеме, и черное облако крэговых перьев разом вздыбилось и судорожно забилось в конвульсиях, медленно оседая на пороге. Тяжелый боевой нож, воткнувшийся в ковер возле ее ног, звенел, истекая вложенной в него яростью, но из бесформенной массы, похожей на выпотрошенную подушку, не слышалось больше ни звука.
Жуткое воспоминание всплыло в памяти принцессы: удар аметистового клюва, нацеленный в ее лицо, и мертвящий холод заклятия, растекающийся по всему телу…
Крэги, как и люди, умирают не мгновенно.
— Не подходите! — крикнула она. — Кто бы там ни был — не приближайтесь к нему!
Но сама, превозмогая скорее отвращение, чем ужас, сделала два скользящих шажочка вперед, вытягивая шею и слегка пружиня, чтобы в любой миг отпрыгнуть, перелетая в безопасное место через спасительное ничто .
Но все было кончено, во всяком случае, для того, кто еще несколько мгновений назад был — или казался самому себе — вершителем судеб целой планеты. Изящная головка с потускневшим венчиком валялась на полу, срезанная безошибочным ударом. Пожалуй, на такое был способен только Флейж, непревзойденный мастер короткого клинка.
— О древние боги, давшие мне такую дружину, благодарю вас! — прошептала она почти беззвучно.
Не в силах переступить через то, что стало теперь только прахом былого величия, мона Сэниа сделала шаг в сторону, мгновенно переносясь из шатрового покоя на неувядающий ковер Бирюзового Дола.
— Флейж! — крикнула она. — Мой несравненный Флейж!..
И обомлела: на лазоревом лугу, тяжело опираясь на правый локоть, лежал укутанный плащом человек. По тому, как застыла в воздухе его левая рука, нетрудно было догадаться, что именно ею и был пущен смертоносный кинжал. В следующий миг эта рука безвольно повисла, а неведомый гость ткнулся лицом в траву, издавая какие-то жалкие, поскуливающие звуки.
И почти одновременно из привратного кораблика выскочил Дуз, отряженный сегодня в караул (как всем казалось в последнее время — занятие абсолютно бесполезное; ошибались, однако), а рядом с ним появились Борб, Ких, Пы и командор с малышами на руках — все полуголые, мокрые, встревоженные ее предостерегающим криком, разнесшимся по всей Игуане.
И, тролль их побери, все, кроме Дуза — без оружия. Зато последний молниеносно рванулся вперед и заслонил собой командора и детей.
Незнакомец, упавший так, что драный плащ почти целиком скрывал его, снова издал звук, похожий на блеянье ягненка.
Юрг и Сэниа ошеломленно уставились друг на друга.
— Эт-то кто?.. — проговорила принцесса, слегка заикаясь; зубы ее постукивали не от страха, а скорее от какого-то запредельного изумления.
— Узнаю знакомые сапожки… — пробормотал Юрг, осторожно передавая притихшую детвору Борбу. — Ну-ка, перенесем его…
— Только не в дом! — успела крикнуть мона Сэниа.
— …в караулку, — мгновенно перестроился командор. — А в доме что, тоже сюрприз?
— Вот именно, — она кивнула на узкий проход между двумя малыми корабликами, ведущий к распахнутой двери в центральный шатровый покой. — Только близко не подходи.
Бесформенный ворох тусклых перьев был в тени едва различим, и Юрг, шлепая босыми ногами по нагретой весенним солнышком траве, двинулся в указанном направлении. Разглядев, что к чему, остановился и присвистнул.
— Я вижу, здешнего зоопарка поубавилось, — произнес он с явным удовлетворением. — Декапитация — лучшее средство от куриных блох. Узнаю твердую руку моей боевой подруги.
— Это не я. Это — он.
Она все еще не решалась признать в незнакомце так долго пропадавшего неведомо где тихрианина. Но, точно в ответ на ее слова, белые сапоги, торчащие из-под плаща, дернулись, и тотчас раздался требовательный вопль — так верещать мог только вконец изголодавшийся младенец.
— Елки-палки, да он что, сбрендил до полного впадения в детство? — пробормотал командор.
Но принцессу уже мало волновало психическое состояние гостя: мать, еще совсем недавно кормившая грудью собственною малыша, слышала только голос голодного ребенка. Ни секунды больше не раздумывая, она ринулась к лежащему человеку и перевернула его на спину.
Харр. Исхудалый, как-то посеревший, состарившийся на десяток лет. Под когда-то роскошным джасперианским плащом — обрывки веревок, какое-то рубище и… древние боги! Темнокожий младенец, притороченный к его поясу.
Она с трудом выдрала малыша из опутывающих его тряпок и краем глаза успела заметить отчаянное выражение на лице супруга, схватившегося за голову. Еще одно чадо!
Славная дружина, правда, ни за что не хваталась, но глаза у всех четверых были на лбу.
— Ну что вы все, остолбенели? Ких, бадью теплой воды! Дуз, скорее за козьим молоком, одна нога здесь, другая — там! Юрг, приведи в чувство этого… О, локки полосатые, Флейж и Сорк, вы еще на Свахе? — Пришлось на миг представить себе тараканью долину. — Бросайте все и быстро сюда!
Она уже привычно качала младенца, а тот успел поймать ее палец и теперь упоенно его сосал.
— Эрм, ты слышишь меня, Эрм! — Теперь ее голос пронесся по всем закоулкам замка Асмура и окрестным садам, где нес свою почетную службу управляющий всем этим обширным хозяйством Эрромиорг.
«Я слышу тебя, госпожа моя», — тотчас же донесся перелетевший через ничто почтительный отзыв.
— Быстро отыщи в кладовых какой-нибудь сундук с крепким замком, а еще лучше большой котел с крышкой, и вместе с этим — в Бирюзовый Дол. Не медли.
На лазоревом лугу уже кипела давно не виданная здесь суета; и только сам ее виновник все еще пребывал в полной прострации, уставясь бессмысленными, как у собственного отпрыска, глазами в лучезарное по-весеннему небо Джаспера. Юрг, пренебрегая малогабаритной посудой, прямо из кувшина осторожно вливал ему в рот собственноручного производства самогон, настоянный Ушинью на заповедных травах, и только по учащающимся глоткам можно было догадаться, что пациент мало-помалу приходит в себя. Наконец он вскинул исхудалую руку и цепко обхватил горлышко кувшина — рука заметно дрожала, но добрый первач потек щедрой струей и мимо рта, как ни странно, не пролилось ни капли.
Опустевший кувшин глухо брякнул о землю. Юрг на глазок прикинул объем выпитого и облегченно вздохнул: похоже, с бродячим менестрелем все было в порядке. Он перенес свое внимание на голенького младенца, пригревшегося на руках жены, и невольно почесал в затылке. По срокам — как-никак, а почти год прошел — вроде бы все сходилось, но вот цветом кожи мальчонка был не совсем в предполагаемого отца: гораздо светлее, чем все тихриане, но заметно темнее Юхани, он больше всего походил на молочную шоколадку.
Недоумение вызывали и слипшиеся черные волосенки, упрямым треугольничком спускающиеся на лобик до самого переносья — это придавало малышу сходство с каким-то лукавым обезьянышем. И с кем это путался неугомонный бродяга в своих экзотических странствиях?
А может, это вовсе и не его отпрыск…
На всякий случай Юрг похлопал по черной щеке, приводя менестреля в чувство:
— Эй, Харр, дружище, твой малец, что ли?..
Странствующий рыцарь, не меняя горизонтального положения, повел безразличным взором вбок, на замершую в ожидании ответа принцессу; похоже было, что он никого не узнает. Потянулась тягостная пауза.
— А то, — проговорил он, наконец, с безграничным равнодушием и, ткнувшись носом в захрустевшие колокольчики, захрапел.
— Да он пьян, как свинья! — возмущенно крикнула Сэнни.
Ты же сама распорядилась привести его в норму, — отпарировал Юрг. — И потом, мне кажется, тут виновато не только это пойло: бедняга прошел через что-то такое, чего его рассудок просто не может вынеси. Отсюда и ступор, как спасение от перспективы свихнуться бесповоротно. А посему для него сейчас лучший эскулап — это время, и я предложил бы не трогать сии бренные останки как минимум до утра.
— Кстати, о бренных останках…
Суета тихонечко сходила на нет. Безымянный малыш, впервые в жизни по-настоящему отмытый и наевший себе тугое шоколадное пузечко от щедрот игуанских коз, безмятежно сопел в перламутровой колыбели, которая обрела уже третьего по счету хозяина (по этому поводу Юрг уповал на допотопного бога собственных предков, который любил считать только до трех, пренебрегая всеми остальными числами натурального ряда). Старшеньких непреклонная мамаша разместила в подвесных гамаках — пусть привыкают к суровой жизни, еще неизвестно, как обернется их дальнейшая судьба.
Харр, неощутимо для себя передвинутый к прозрачной стеночке караулки, дабы не осквернял ночной покой оглушительным храпом, излечивал душевные муки непробудным сном, укутанный по распоряжению принцессы полудюжиной плащей — на случай, если за истекший год он успел привыкнуть к тропическому климату.
А вот участь бренных останков еще так недавно всевластного повелителя крэгов вызвала затяжной спор. Сервы-уборщики старательно собрали все до единого перышка и загрузили этот почти невесомый мусор в громадный медный котел, откопанный Эрромиоргом в невообразимо захламленных чуланах подведомственного ему замка; после того, как крышка была наглухо завинчена и залита смолой, он предложил (вероятно, по ассоциации с цветом посудины), захоронить покойного в заслужившем недобрую память Ущелье Медового Тумана.
Предложение было отвергнуто Юргом, знавшим историю многочисленных и не всегда общественно-пристойных вакханалий, имевшие место на его собственной планете вокруг гробниц почивших тиранов.
Флейж, юмор которого порой приобретал мрачноватые оттенки, предложил сварить из птички студень — уж очень к тому располагал сам котел! — и скормить свиньям; этот вариант не прошел не столько из сострадания к невинным парнокопытным, сколько из-за цепочки последующих проблем — а кто, спрашивается, согласится закусывать ветчиной, имевшей столь своеобразную предысторию?
Юрг, не подумав хорошенько, брякнул, что медному ковчегу со всем его содержимым самое место на дне морском, и желательно где поглубже; но тут же сам отмел собственный вариант из высших экологических соображений, опасаясь загрязнения водной среды Джаспера. К тому же котел — не Титаник, его ведь запросто и поднять можно. А реанимационные способности крэгов, как показывал многовековой опыт Тихри, были обширными и неизведанными. Так что, памятуя бесславную участь Гришки Отрепьева, он настоятельно рекомендовал процедуру старого доброго кремирования с последующим развеяньем пепла по ветру.
А вот тут робко подал голос Кукушонок, заметивший, что никому не известно, что будет с человеком — или другим живым существом, вдохнувшим хотя бы малую толику такого пепла…
Мона Сэниа, не проронившая до сих пор ни слова, молча поднялась, натянула толстые пуленепробиваемые перчатки из жавровой шкурки и, решительным шагом приблизившись к медному котлу, как-то задумчиво глянула на закатное солнце, уже положившее свой подбородок на краешек каменной стены.
Резкий толчок — и нетрадиционный саркофаг, вместивший бездыханные останки, прощально сверкнув медным боком, навсегда исчез с поверхности Джаспера. Кремация, надо думать, состоялась мгновенно. Юрг, слегка прищурившись, вгляделся в багровый лик заходящего светила — оно и глазом не моргнуло, проглотив такую кроху, — и с неподражаемым изяществом воспроизвел жест испанского гранда, снимающего шляпу. На том шутки и кончились: они с моной Сэниа поглядели друг на друга и поняли, что сейчас им предстоит самое тягостное: нужно было приступать к поискам виновника.
И вот они сидели на ковре, устилавшем пол в детской, и едва слышным шепотом перебирали все невозможные варианты, так как возможные уже были дважды проверены.
Кто мог перенести в Бирюзовый Дол почти одновременно и венценосного крэга (несомненно обитавшего где-то на Равнине Паладинов, но ни разу на памяти принцессы не показавшемуся на глаза не только простым джасперянам, но даже ни одному из членов королевской семьи), и заброшенного в неведомую вселенскую даль самозваного рыцаря по-Харраду?
Естественно, первая мысль была — король. Только он и его сыновья благодаря врожденной способности были в силах посылать свой голос, равно как и любой предмет или живое существо, в любой уголок Джаспера. Именно отец совсем недавно обращался к принцессе, и голос его безошибочно достиг Бирюзового Дола. Но, как и главное — зачем повелитель Джаспера, никогда и в глаза не видавший бродячего менестреля, смог не только отыскать, но и направить его вслед за пернатой тварью в нужное место?
Все это было как теоретически, так и практически невозможно, хотя у короля и наличествовал резон уничтожить предводителя крэгов чужими руками…
И еще одна немаловажная деталь: если оставить без объяснения появление Харра, то король и принцы могли бы, зримо представив себе мону Сэниа, переслать крэга поближе к ней, даже никогда не видя то место, где она находилась — таков был их наследственный дар. Но как они могли предусмотреть, что Гуен, их недремлющий сторож, не заметит непрошеного гостя с верхушки шатрового корабля?.. Да и рассчитать появление крэга точно на затененном пороге, чтобы его было не разглядеть из караульного кораблика… Нет. Такое мог совершить только некто, прекрасно знакомый с Бирюзовым Долом и жизнью его обитателей, то есть сотни раз видевший все это воочию.
Выходило, что и король, и его сыновья в этом не замешаны. Но тогда кто же оставался?
Оставалась, как ни печально, дружина. Но Борб, Пы и Ких плескались в море вместе с командором и, стало быть, отпадали. Кто был в карауле? Дуз. Молчун Дуз. Верный, зоркий, всегда обращенный лицом к надвигающейся опасности, словно предугадывающий ее шестым чувством. Некрасивый, длиннолицый и уже не слишком молодой Дуз, напоминавший охотничью собаку за секунду до того, как она сделает стойку. Приметливый Дуз, которого принцесса любила выбирать себе в напарники, потому что чувствовала себя в безопасности, когда он в бою прикрывал ее спину. Любой другой, находившийся в одиночестве в привратниц кой, теоретически имел возможность мгновенно слетать куда угодно и отправить венценосного крэга прямо на порог их жилища. Но только не Дуз. И уж никак не Харра, который для всей дружины был в неведомом и потому непредставимом далеке.
А ведь в неконтролируемом одиночестве находился и Эрромиорг. Кстати, венценосный крэг был, по-видимому, ближе всего именно к нему. Но не кто иной, как Эрм, так гордившийся своей должностью сенешаля, больше всех терял в случае любой перемены существующего положения вещей.
Так же незаметно друг для друга не могли исчезнуть Сорк и Флейж, остававшиеся в Урочище Белых Тараканов. Ну а если все-таки допустить, то кто из них?..
Сорк — такой же невзрачный, как и Дуз, только лицом покруглее; скромный, не терпящий роскоши и вычурности — даже его крэг, помнится, был без хохолка. Во всем, что называется — золотая середина. Такие не бывают персонально незаменимыми, но на них держится если не все королевство, то уж точно — его войско. У таких ровно столько верности, чтобы никогда не изменить своему долгу, и недостает хитрости, чтобы в случае, если это все-таки произойдет, совершить это бесследно и безнаказанно. Да, крэг у него был серенький и поэтому, наверное, и его самого командор как-то назвал «серым, как штаны пожарника». Нет, коварный предводитель крэгов, изощренный в хитросплетениях интриг и заговоров, никогда не выбрал бы себе в помощники такого бесхитростного служаку, как Сорк.
И последним в этом невеселом списке оказался Флейж, рыжий насмешник, о котором Юрг после пересказа плачевной истории о Ромео и Юлии отозвался: «Ну этот — помесь Тибальда и Меркуцио». Мона Сэниа плохо представляла себе того и другого, но одно она знала точно: если бы бесславно почившая тварь явилась к Флейжу с посулами или угрозами, то ему в любом случае и договорить не удалось бы: его венценосную голову ожидала бы та же самая участь, что и в этот раз от руки Харра по-Харрады. Кстати, о местонахождении последнего ни Сорк, ни Флейж тоже не подозревали.
Наступила минута уныния.
— Что же нам остается, муж мой, любовь моя? — шепотом, полным глубочайшего разочарования, вопросила мона Сэниа.
— Вынужден констатировать, что осталось самое невероятное: мы сами… Нет, это бред какой-то!
— Тогда — как это у вас на Земле называются люди, разыскивающие преступников?
— М-м-м… детективы, если память мне не изменяет.
— Ну, так вот: мы с тобой просто никудышные де-тек-ти-вы. Я верно произнесла?
— Ты и мыслишь правильно: где-то в своих рассуждениях мы допускаем принципиальную ошибку. Глупейшую притом. Но…
— Одно только «но»?
— И одного хватит! — Он неожиданно сгреб ее в охапку, неуклюже, по-медвежьи — адреналин, взвинченный до предельного градуса всеми дневными происшествиями, ударил-таки в голову. — Мне совсем не нужно, чтобы ты была детективом — оставайся только всегда такой, как сегодня… Ты бы видела себя со стороны! Я всегда чувствовал, что в тебе дремлет королева, мое твое величество… Мое…
— Ох, не в детской же… Погоди. Это, наверное, оттого, что мне предложили стать властительницей всего Джаспера. На правах регентши. Вот я и вошла в роль.
— Тебе? Трах-тибидох! И кто же? Папенька?
— Ну что ты! Покойник. Собственной персоной.
— Та-а-ак, он, оказывается, еще успел наделать тебе гнусных предложений? Вот и оставляй тебя одну. Да, как снег на голову.
О, древние боги — снег! Снежок на голову был тогда, когда она услышала голос отца. А вот все последующее — это уже был обвал. Лавина. А ведь она еще не рассказала Юргу и половины всего, что с ней сегодня приключилось. Только это — после. После…
А после была все та же неизбывная нежность, и любимые руки, замыкающие ее в теплый кокон отчуждения от всего мира, и шорох потрескавшихся губ, повторяющих беззвучно, но узнаваемо: «Королева… моя королева…» Постороннему слуху это сонное бормотание показалось бы или слишком высокопарным, или до унизительности пошлым — но разве можно дозволять чужому уху подстерегать слова, бездумно рождаемые одним дыханием?.. Королева. А почему — нет? Довольно чувствовать себя изгнанницей, из милости пригретой великодушным Алэлом. Да, королева. Королева сказочного бирюзового царства. Обласканное морем крошечное королевство с ящеричным именем — Игуана; причудливый кораблик в невообразимых просторах беззлобных индиговых волн; недвижный кораблик, осененный изумрудными парусами неувядаемой зелени… «Моя королева, — донеслось из жаркой темноты, — я и не надеялся, что ты подаришь мне еще одну такую же ночь, как тогда, когда мы с тобой занимались любовью в лесу, на цветущем огненном папоротнике…»
Лиловым крылом отчаяния полыхнуло и исчезло сказочное королевство.
Потому что этого никогда не было на цветущем папоротнике!..
— Что ты? — Он встревоженно поднялся на локте. Немигающие глаза слепо глядели вверх, где сквозь мутноватый потолочный купол так же незряче стыла предутренняя луна.
— Да что с тобой? Я совсем забыл, что ты умаялась на Свахе, маленькая моя… Ну, спи спокойно, а завтра я все хлопоты возьму на себя.
Как бы не так — из детской послышалось требовательное вяканье безымянного младенца. Она стремительно поднялась, нашаривая свой офит и радуясь поводу отсрочить такое страшное для нее объяснение. Но Юрг из солидарности тоже покинул свое ложе и теперь горестно вздыхал у нее за спиной:
— Он же, стервец, каждую ночь по пять раз будет тебя вздергивать… Завтра с утра пораньше надо попросить у Ардиньки, чтобы подыскала кормилицу, а нет, так просто на ночь его под бок козе пристраивать… Хочешь, я его подержу, пока ты молоко греешь?
— Не нужно.
— Нет, ты определенно какая-то не такая. Может, я что-то не так сказал?
Не так… «Мы с тобой занимались любовью в лесу, на цветущем огненном папоротнике».
— Заниматься можно рукоделием, — проговорила она сухо. — Или стряпней. Или танцами. Но любовь — это не то, чем занимаются.
Он как-то равнодушно вздохнул, позевывая:
— Ну, извини. У нас просто так говорят. Если я тебе не нужен, то я пойду, а? — и пошел. Поговорил со своей королевой и пошел спать, звездный эрл…
А она, накормив ненасытного карапуза, так и пролежала до утра, устремив свой невидящий взгляд вверх, туда, где уже не светился стертый пятачок последней луны.
Наутро, едва открыв глаза, командор, как видно, решил взять реванш за все вчерашнее: прежде всего, погнал Флейжа в королевскую резиденцию, за Ардиенью; когда та прибыла, осторожно, на цыпочках прокрался в детскую и вынес на белый свет новообретенного члена их семейства. Младшая царевна ахнула, всплеснув руками, восторженно и чуточку испуганно. Словно и не человеческого младенца увидала, а детеныша чуды-юды. Правда, сразу же спохватилась, принялась разматывать мокрые пеленки.
Малыш отпихивал ее крепкими длинными ножками и счастливо ухмылялся.
— Как его нарекли? — спросила Ардиень, тоже не удержавшаяся от ответной улыбки.
А это мы сейчас спросим, — Юрг направился к Харру, все еще отсыпавшемуся после всех своих одиссей возле привратного кораблика; добровольная нянька неуверенно последовала за ним. — Эй, счастливый папаша, день на дворе!
Спящий с трудом приходил в себя. Разлепил веки, уставился в утреннее небо, и на его осунувшемся лице отразилась такая тоска, какая только овладевает человеком в преддверьи смертного часа.
Командор с царевной переглянулись — было очевидно, что отнюдь не осчастливленного своим возвращением менестреля надо из этого состояния как-то выводить.
— М-да, — пробормотал Юрг, — прибежали в избу дети, второпях зовут отца… Тятя, тятя, как сыночка-то кличут?
Харр медленно сел, подтянув под себя ноги. Глядел он опять в никуда, устремляя мутноватый взор между Ардиенью и командором. Неизгладимые видения прошлого маячили перед ним, заслоняя все настоящее.
Мона Сэниа, поднявшаяся при звуках чужого голоса, вышла из своего дома, инстинктивно перепрыгнув через то место, где вчера топорщилась кучка перьев; но дальше не пошла, наблюдая за всем происходящим издалека и почти так же безучастно, как и блудный странник.
Между тем младшая Алэлова дочь достала спрятанную на груди коробочку с золотистой цветочной пыльцой, обмакнула в нее мизинец и, гибко наклонившись над чернокожим великаном, нарисовала на его лбу, между убегающими вверх косичками бровей, крошечное солнышко — знак просветления. Харр тряхнул головой, так что несколько золотых пылинок ссыпалось ему на нос, и уже достаточно осмысленно уставился на царевну.
— Как зовут твоего сына, милый человек? — зажурчал ее голосок.
Он вздрогнул, точно над его ухом прозвучал оглушительный разряд, помахал рукой, прогоняя вновь явившееся ему видение. Потом пожевал губами и неуверенно произнес:
— Эзер… Эзерис.
— Черт тебя дери, менестрель, — нарочито грубовато воскликнул командор, чтобы окончательно вывести его из столбнячного состояния. — А попроще ты ничего не мог придумать?
— Я?.. — растерянно пробормотал Харр и снова повел рукой, отстраняя от себя тени прошлого.
Ардиень укоризненно глянула на Юрга и, передав ему ребенка, тихонько присела рядом.
— Все теперь будет хорошо, — зашептала она, поглаживая его по спутанным волосам, — все страшное позади; ты теперь только о сыне думай, я его тебе вынянчу, и все будет хорошо, все обязательно будет хорошо…
Что-то пожухлое, еще недавно бывшее голубым, выскользнуло из-под ее пальцев — то ли василек, то ли бабочка. Харр машинально поймал это на черную ладонь.
— Пирлюха, — прошептал он; — и ее, бедолагу, не пожалели…
И в тот же миг откуда-то из-за плеча моны Сэниа стремительно выметнулся Кукушонок, и пронзительный крик его даже отдаленно не напоминал тот почти человеческий голос, который все затворники Игуаны привыкли от него слышать. Ринувшись между Харром и Ардиенью, он точным клевком подхватил с черной ладони дохлую букашку.
— Ты что, Кукушонок? — крикнула мона Сэниа, подбегая.
— Крэг! — прозвучало, как проклятие. — Это маленький крэг!
