20. Два талисмана
Узенькое, точно бойница, окошко располагалось на уровне пола, и мона Сэниа, бросив куртку на пыльные доски, устроилась на ней, с хорошо скрываемым равнодушием обозревая раскинувшиеся внизу плоские крыши чужедальнего становища, зеленеющего, точно весенний огород. Зелень, действительно, была повсюду: в кадках и горшках по краям крыш, вьюнками — по стенам, даже из окон торчала щетинистая поросль, точно волосы из ноздрей у тролля. Глянцевитые плитки, которыми были крыты ближайшие строения, перила, даже статуи на одном из домов — все приятно отливало теплыми нефритовыми тонами.
Неплохо бы и на Игуане завести такое.
В кривых проулочках время от времени проскальзывали тени, тоже зеленоватые; прохожие жались к стенкам, торопливо перебегая от дома к дому. И — неестественная тишина, ни топота стражников, ни говора толпы, ни лошадиного ржания.
— Впечатление такое, будто город замер, точно завороженный, — заметила принцесса. — Здесь всегда так? Харр! Ты хоть в окно погляди!
— Нагляделся. — Харр, присевший на какой-то узел с тряпьем посреди светелки, даже не шелохнулся.
С тем же отрешенным видом, что и в первые дни после своего возвращения с Ала-Рани, он теперь ждал только, когда же, наконец, его отпустят на родимую Тихри, чтобы больше никогда, никогда, никогда не вспоминать об этой проклятой земле, по которой когда-то ступали узенькие сандалии с алыми ремешками.
Мона Сэниа угадала его тоскливое нетерпение, нахмурилась: уж если кому и было невтерпеж, так это ей самой. Не разглядывать же этот пришибленный городишко она сюда прилетела, в самом деле! Сейчас ей нужно было только быстренько приметить побольше всяких подробностей, о которых можно будет по возвращении повествовать добрый час, а то и больше.
— Ты бы все-таки рассказал мне, чьи дома гут внизу. Потом и отпущу.
Менестрель вздохнул так, что из-под потолка сорвался клок паутины и, призрачно колеблясь, закружил в воздухе, подхваченный сквозняком.
— А один хрен, все они зеленюкой заросшие, внутрь не проглянешь. А отличка у них проста: с телесами окамененными поверху — это аманта стенового; с елками шипастыми — лесового. Подале, где крыша гнутая, точно спина у горбаня, хоромина гостевальная для пришлых менял купецких. А вот прямо под низом у тебя — да ты высунь-то голову, не робей — то и есть рокотанщикова домина. Ишь, красотой велел себя окружать несказанной, козлина трухлявый, а вот теперь остался один как перст, даром, что ему мудродейка напророчила еще тридцать лет без единого году… Да ты вот в покрывальце какое закутайся — барахла-то я натаскал сюда немеряно — да по становищу и поброди, чать не обидят.
Было очевидно, что толку от него больше ни малейшего не добьешься.
— Ладно, — сказала мона Сэниа. — Лети себе на все четыре стороны.
— Зачем — на четыре? Мне бы в степь мою родимую, строфионами потоптанную. Где ж еще лучше забыться, как не в травушке духмяной?
— Да, да, — рассеянно отвечала принцесса, как-то ненароком отмечая, что никакой особой красоты в этом домике, что располагался прямо под окошком, сверху не наблюдалось: перильца зеленые, башенка самая обыкновенная посреди крыши. Честно говоря, даже убого…
А вот это уже интересно:
— Смотри-ка, Харр, а от твоего рокотанщика кто-то выходит!
Не дождавшись ответа, она обернулась. Так. Воспользовался ее разрешением и поспешил унести ноги. И даже не попрощался — да какой спрос с вечного бродяги! Теперь и ей следовало поторопиться, но неистребимое любопытство заставило ее еще раз глянуть вниз. Харр ведь сказала, что рокотанщик теперь одинок. Выходило — нет.
Закутанная с ног до головы в пестрое покрывало дородная фигура вышеупомянутому козлу принадлежать никак не могла. Судя по плавным, хотя и торопливым движениям — дама состоятельная, не просто служанка. Между прочим, направляется прямо сюда, к Харровой «поганке», опасливо хороня под одеждами что-то не слишком объемистое, но, несомненно, ценное. Вот пропала из вида — зашла под входной навес.
Внизу стукнуло, натужно заскрипело; судя по гулким шагам, незнакомка вошла. А ведь стоит ей подняться, застать незваную гостью, и визгу будет на все становище… Ни секунды не раздумывая, мона Сэниа уже была на пустынной улочке. На всякий случай глянула наверх.
Округлая каменная башня с редкими окнами-бойницами круто вздымалась вверх, увенчанная широкой нашлепкой, на которой и гнездилась та продуваемая всеми ветрами светелка, где они с Харром сидели всего минуту тому назад. Разглядывать эту «поганку», как величал ее сам хозяин, времени не было, и принцесса острожно двинулась вокруг башни. Ага, дверь. Доски прибиты крест-накрест, но, оказывается, только для вида: сквозь образовавшуюся щель видна пестрая ткань, слышится торопливое шебуршание. Мона Сэниа стукнула костяшками пальцев по доске — все стихло.
— Не скажешь ли ты мне, добрая женщина… — начала она, и тут же дверь и грохотом распахнулась настежь:
— Пошла прочь, побируха!
М-да. Юрг как-то заметил, что это только на первый взгляд контакт между женщинами устанавливается гораздо легче, чем между мужчинами.
— Я ищу ворожейку, у которой можно купить амулет приворотный, — сколь возможно миролюбивее проговорила принцесса. — Вот и подумала, не живет ли она в дому сем диковинном…
— Не водилось тут отродясь мудродеек, мой это дом, мой, господином моим Гарпогаром завещанный!
Мона Сэниа с изумлением разглядывала незнакомку, замершую на пороге с видом дикой кошки, защищающей вход в свое логово. И глаза кошачьи, желтоватые. Какие-то узелки прижаты к груди. Молода, несмотря на пышные, не девичьи формы. Была бы даже миловидна, если бы не волосы, прямо от переносицы рыжим мыском перекрывающие лоб. И сколько же на ней понавешено…
Неужели — Махида? Тогда просто бесчеловечно будет не открыть ей, что жив-здоров ее ненаглядный. Но расспросов тогда посыплется видимо-невидимо, а ей ведь надо торопиться. Значит — не сейчас, через день-другой она сюда вернется, когда все окончательно выяснится на Невесте.
Только вот почему она назвала менестреля Гарпогаром?
Принцесса машинально дотронулась до хрустального колокольчика, висевшего у нее на шее — безотказный амулет верно служил ей во всех странствиях, позволяя воспринимать чужую речь как свою.
— А почему…
Договорить она не успела — Махида, как коршун, ринулась на нее, вцепилась в отвороты куртки и рывком втащила в дом. Захлопнула дверь.
— Отвечай, курва гололобая, отколь на тебе Гарпогаров ожерелок? Поперед м'сэймов на дно прорвы спустилась, мертвяков обобрала?
Принцесса спокойно перехватила ее руки, развела в стороны — как-никак не встречала она еще женщины, способной с ней силой меряться.
— Уймись, — проговорила она хладнокровно, — ожерелий таких целый десяток. Вся наша дружина в них.
Она намеренно не сказала: «моя», чтобы избежать лишних вопросов. Но Махида, поняв ее по-своему, недоверчиво прищурилась:
— Врешь. Чтобы господин мой Гарпогар бабу под свое начало принял… Да и не одного вы племени: и рожей ты не по-евоному светла, и пальцев-то на руке поболее.
— Глазастая ты, Махида, — усмехнулась принцесса. — Ну, гляди тогда: у кого ты еще такой меч видала?
Трудно сказать, что произвело большее впечатление: точно угаданное имя или сверкнувшее голубой сталью драгоценное оружие, но только в следующий миг Махида уже лежала у ног растерянной джасперянки, торопливо срывая с себя бесчисленные ожерелья, запястья и наушные цепочки.
— Возьми… Все возьми… И еще добавлю — помоги только!
— Помогу. Но не сегодня. Жди через два дня на этом же месте.
— Помоги сейчас! Поздно будет! Знал бы господин наш, что отказываешь — ввек не простил бы!
Принцесса с трудом удержалась, чтобы не скрипнуть зубами.
— Ладно. Говори, в чем беда, только быстро, — проговорила она, убирая меч в ножны.
Махида вскочила, пинком отправила свои узелки вместе со сброшенными на пол побрякушками под лестницу — там уже виднелась порядочная куча такого добра; бесцеремонно надвинула моне Сэниа капюшон на лоб и потащила ее прочь из дома, не забыв крутым боком поддать дверь, чтобы та надежно захлопнулась.
— А далеко ли…
— Молчи! Рядом туточки. Да пригнись пониже, уж больно ты ликом непутева, еще примут за м'сэймову лазутчицу…
Вот уж что ей совсем было ни к чему, так это чтобы ее еще за кого-нибудь приняли. Она и так согласилась выполнить Махидину просьбу только потому, что чувствовала: дольше будет объясняться; дело-то явно немудреное, всего несколько секунд и займет. А потом — к маггирам!
Под ногами мелькали камешки, какая-то зеленоватая крошка; мона Сэниа старалась не поднимать головы. Перед нею возникла стена с окошком, ну конечно, Махида притащила ее обратно к рокотанщикову дому. Стук, скрежет, распахнулась дверка — и навстречу хлынул запах, тошнотворная вонь людского стойла. Черные небеса, как только Харр выдерживал такое!
— Ну, говори, в чем дело? — процедила она, задерживая дыхание.
— Побожись сперва, что ни един человек не узнает того, что ты сейчас увидишь! — свистящим шепотом потребовала Махида.
— Раньше надо было предупреждать… Ну ладно, клянусь.
— Именем господина нашего Гарпогара поклянись!
— Мы его как-то привыкли величать рыцарем Харром по-Харрадой. Это я к слову. Клянусь именем.
— Слушай тогда: чтобы рокотаны сладкозвучными получались, пожелал Иофф, пердун душной, красотой несказанной себя окружить… Вот и присоседили к нему Мадиньку нашу да еще одного скопчика сладкомордого — он-то ее и выдал, на наследство дедово позарился. Только не впрок ему то пошло: сказывают, перед тем как господина нашего в прорву скинули, кто-то из амантовой челяди навострил ему стрелу прям в глаз, тут он, гад, и окочурился. А Иофф тут такой вой поднял, что с горбанями холощеными родимчики приключились: мол, ни в жисть не притронется к рокотанам, коли последней красы его возлюбленной лишат. А рокотаны — это ж прибыль какая всем амантам зелогривским!..
Она внезапно оборвала свой торопливый шепот и, схватив принцессу за руку, потащила ее по каким-то закоулкам; в их полутьме никакой особой красоты мона Сэниа опять же не заметила (или проворная Махидушка успела все перетаскать в Харрову «поганку»), но вот пол был гладкий, вощеный, и вздымающийся при каждом шаге медово-кипарисовый дух как мог, старался заглушить запах старческого немытого тела и подмоченной постели. Махида отдернула полог, зазвеневший крупным бисером, и пропустила гостью вперед.
Обшитая золотистыми досочками светелка, по углам толстые нити, натянутые меж полом и потолком; у дальней стены низенькое ложе, а по полу — сплошное тряпье бесформенными кучками, над которыми бесшумно парили голубые светляки. Мона Сэниа обратила к своей проводнице недоуменный взгляд, но та, оттолкнув ее, нырнула в комнатку и, припав к полу, запричитала:
— Опять навострилась бежать, болезная, а куда побежишь, ежели цепка держит?
Свет сквозь оконце, заставленное горшками с зеленью, проникал скудно, и только хорошенько приглядевшись можно было различить, что на полу простерлось щуплое полудетское тело, прикрытое тряпками.
— Вот как уйду, так замотается всей одежкой, что под руку попадет, и норовит пятки намылить. Все тоскует да младенчиком своим бредит, будто жив он.
— Постой, Махида, так это…
— Тс-с-с! Не велено даже имени вслух произносить. Вымолил ее Иофф у амантов; они, свою корысть блюдя, и отдали ее под зарок, чтоб жила она в дому токмо для погляда, будто истукан окамененный. Хорошо я рядом крутилась, выходить ее вызвалась, возвернуть ее красоту несказанную. Только какая тут краса, коли цепкой зелененой к полу приковали, теперь как помрет, придется доску вырезать да так с оковой и хоронить.
— Слушай, давай ее хоть на постель отнесем!
Погодь. Я на тую нужду тебя позвала, что один только Гарпогаров меч мог бы путы ее разрубить. У тебя, кажись, такой же — ослобони подружку мою, яви милость!
— Да о чем ты говоришь, тут и меча не потребуется.
Она торопливо вытащила из-за пояса свой миниатюрный, специально для нее изготовленный десинтор, наклонилась над лежащей, брезгливо отодвинута в сторонку тряпки, чтобы не вспыхнули. Зелененое ножное запястье, к которому была примкнута цепь, свободно охватывало истончившуюся щиколотку, настолько узенькую, что казалась выточенной из кости. Инстинктивно страшась дотронуться до такого безжизненно-холодного на вид тела, мона Сэниа оттянула скользкую цепочку и, переведя калибратор на самый тонкий луч, полоснула им по кольцу. Маленькая молния сверкнула в полутьме, и голубые светляки, шарахнувшись вверх, влипли в потолок.
Махида бесстрашно подсунула руку чуть не под самый разряд, дернула цепь — кольцо послушно развалилось надвое. Она без малейшего усилия подхватила на руки беспамятную подружку, понесла на постель, благодарно бормоча:
— Щас тебя выведу, погоди чуток, только водицей ее сбрызну…
— О том не заботься, сама дорогу найду, — успокоила ее принцесса. — А как с делами своими разберусь, приду снова. Лекаря приведу искусного.
— Лекарь ей не надобен, — горестно покачивая головой, возразила Махида. — Жизнью она истекает, все от тоски по младенчику своему загубленному…
— Да жив ее маленький, жив! — не выдержала принцесса. — Так и скажи ей, когда очнется. Орет за двоих, сосет молоко за четверых, зубешки уже прорезались
Что-то замелькало вверху — светляки с пронзительным жужжанием выметывались в окошко. А Махида, потрясенная, отмахивалась, как от наваждения — не верила.
— Мы ж ни одной ночи спокойно проспать не могли, пока его в отдельную горницу не выставили, — для пущей убедительности добавила принцесса. — Харр говорит, Эзерисом его нарекли…
— Харр? Говорит?
— И этот жив-здоров. Такие вот дела.
— Где?! — Махида рванулась к ней так. что загудели-зазвенели струны, натянутые по углам.
— Если я не ошибаюсь, в данный момент он направляется в свои родные края. — Она не могла вдаваться в подробности, и так времени было потеряно сверх всякой меры. — И все, все на сегодня. Вернусь — расскажу, что смогу. И о вас позабочусь.
Она бросилась к двери, задернула за собой бисерную занавеску и только тогда, сделав еще один шаг, перенеслась для начала совсем недалеко, под лестницу Харрова жилища. Теперь оставалось привести себя в надлежащий вид: стащить куртку, завернуть в нее меч и одним движением переправить все это на Игуану, в заветное свое место на пустынном восточном мысу. Потом она вытянула из груды накраденного Махидушкой добра длинный шарф, обмотала вокруг пояса и надежно запрятала под него десинтор. Если маггиры заартачатся, можно будет вместо предъявления своих полномочий пальнуть в потолок сигнальным разрядом, зрелище впечатляющее.
Хотя нет, еще примут за нападение. Что же придумать? Ау, неслышимый мой? Что-то и на этой земле от него подсказки не дождешься. А, была, не была, дело секундное…
Еще шаг, и из подлестничного мрака она перенеслась прямо на обласканную солнышком вершину Алэлова холма. Маленький король, присев на корточки, сосредоточенно следил за тем, как пяток явно несовершеннолетних свяничей, елозя на брюхе, полировали собственной шелковой шерсткой овальную лазуритовую пластину.
— Прости мою назойливость, о мудрый властитель, — чертовски неловко просить обратно то, что было отдано без всяких оговорок, — но не позволишь ли мне на недолгое время взять у тебя ракушечный талисман? Он сейчас у тебя не в работе, а я верну его через несколько минут, честное слово!
Алэл отечески улыбнулся видя, что ее смущение неподдельно:
— Он — твой.
— Благодарю! — И, замирая от страха, что время безнадежно упущено, ринулась туда, где должна была быть уже давно: в укромный грот, оставленный ею вчерашним вечером… Или утром? Совсем запуталась в этой постоянно круговерти дня и ночи.
Ее тело вошло в душистую темноту, как в теплое море; на миг ей даже померещилось блаженное состояние невесомости. Незримая пряная сказочность колдовских владений так и манила опуститься на дно, забыться хотя бы на краткое время, чтобы изгнать из себя остатки воздуха рокотанова жилища, где все было напитано миазмами медленного умирания.
Она встряхнулась, машинально оправила мятое платье и ринулась прочь из своего потаенного грота, раздвигая лицом и грудью ласковые вьюнки. Сад, так поразивший ее при солнечном свете, в ослепительном ночном сиянии был и вовсе неописуем. Настоянный серебром воздух был недвижен, и все-таки каждый лист трепетал, отбрасывая зеркальные блики; затаившиеся днем и остающиеся невидимыми и сейчас, крылатые обитатели лиственных зарослей сливали свои трели, щебет, воркование и трескотню в гармоничный гул, словно каждый отдельный звук был придирчиво подобран гениальным дирижером. Все это завораживало… словно ее не хотели выпустить отсюда.
Так и есть; но пока — по-доброму. Так что поторапливайся.
Она и без того торопилась: безошибочно находя дорогу, выбежала в срединный проход, освещенный заметно тусклее и оглашаемый только звоном неистребимых чуть ли не на всех планетах Вселенной цикад. Коридорчик, по которому вчера уходили налево маггиры, был и вовсе затененным (опоздала, все разошлись, ищи теперь хозяев по всем закоулкам!), но она, не сдерживая шага, упрямо двигалась дальше, выставив перед собой руку и досадуя, что не догадалась обломать какую-нибудь светящуюся ветку. Внезапно ее пальцы натолкнулись на гладкую поверхность. Тупик?
Нет. И — да пребудет с тобой удача!
Не раздумывая больше, она толкнула посильнее, и беззвучно распахнулась невидимая дверь.
Она бессознательно приготовилась к тому, что после волшебного сада она увидит здесь нечто и вовсе непредсказуемое, сказочное в самом невероятном смысле этого слова, но чтобы такое…
Впрочем, именно такое она уже видала, и не где-нибудь, а во дворце собственного батюшки-короля. Там недалеко от пышно убранного зала, где собиралась на Высший Совет вся избранная знать королевства, имелся небольшой зальчик с многозначительным прозвищем «разгон», откуда приглашенные как правило выползали с видом пришибленным, в поту и красных пятнах. Юная принцесса как-то сунула туда свой любопытный носик, но увидела только на возвышении короткий мраморный стол, от середины которого отходил другой, пониже и много длиннее, крытый голой доской. Под стать царственному мрамору было возле него и разлапистое парчовое кресло, контрастировавшего с простыми табуретами, примостившимися возле дощатого отростка.
Здесь же для полного сходства не хватало только мрамора — мебель и стены были из гладко обструганного дерева, серебрящегося под лунным светом, потому что потолка здесь не было вовсе; на столе стаканы соседствовали с чернильницами, бережливо нарезанные листочки бумаги — с наполовину опустошенными тарелками. И вдоль длинного стола так же понуро сидели донельзя усталые люди в одинаковых серебристых безрукавках на голое тело. Но Горона среди них не было.
А за председательским столом восседала взъерошенная длинношерстная обезьяна.
— Если мы допустим смешанное правление на паритетных началах… — повис в воздухе обрывок чьей-то фразы, но тут обезьяна заверещала, и все, обернувшись, уставились на вошедшую.
Она вдохнула побольше пряного воздуха, чтобы произнести заранее заготовленную приветственную речь, но резкий хлопок в ладоши помешал ей.
— Браво! — воскликнул сидевший ближе всего к ней владелец щегольски закрученных усиков; все остальное пространство на лице занимал нос, глядеть на который одновременно так и тянуло — и очень не хотелось. — Браво, ён-Пакуё, гы как всегда выиграл. Горон убрался обратно к этим пещерным, оставив-таки нам подкидыша.
Тот, к кому обращались, потянул к себе высокий стакан с водой, поморщился:
— И я, как всегда, огорчен своей правотой. Я предпочел бы, чтобы это был мальчик, и притом не такой тупой.
В комнате повисло какое-то странное, сосредоточенное молчание, сгустившее воздух до осязаемой духоты.
— Увы, — спустя некоторое время проговорил один из старцев, обращаясь к обезьяне. — Она так и не приняла ни одного мысленного приказа. Я полагаю, надо побыстрее вернуть ее нашим варварам. И благодарность излишня.
— Ну, если вы такие привередливые, то я заберу ее себе, — раздался уже знакомый юношеский голос, и она только сейчас заметила давешнего утконосого посланца, который сидел на коленях у бородача с физиономией людоеда.
Ну, твое время настало.
Мона Сэниа и сама почувствовала, что это недоразумение пора кончать.
— Весьма сожалею, что огорчила вас своей невосприимчивостью, — проговорила она чуть насмешливо. — Но каждому свое. Горон не оставлял меня, я пришла сюда по собственной воле, и вам придется принять меня такой, какая я есть.
Воцарилось молчание, на сей раз — ошеломленное. Черные небеса, они ведь все поголовно — кудесники, так они что, не понимают, что перед ними такое же разумное существо, как и они сами?
— Да вышвырните ее кто-нибудь! — завопил фальцетом ён-Пакуё, медленно подымаясь. — А не то я…
— Ну и что — ты? Что — ты, скажи на милость? — сорвался кто-то и вовсе на базарный тон. — Вот ты и с Гороном так: «Я, я…» А потом как всегда…
— Попрошу тебя, тай-Тоё! — оборвал его голос, удивительно похожий на отцовский, одновременно тусклый и невыносимый, точно скрежет кинжала по оловянной тарелке.
— Да уймитесь вы! — загрохотал «людоед», стряхивая с колен мальчишку. — Все равно вы оба не можете вот так…
Он хлопнул по столу мясистой ладонью, и тут же из-за верхней кромки стен выметнулись ветви, звенящие металлической листвой, изогнулись, сплелись в непроницаемый свод; в разом упавшей темноте теперь видна была только пухлая ладонь, омываемая возгорающимся пламенем.
— Давай, давай, ёр-Роёр! — подзуживал из темноты мальчишка. — Уж ты-то покажешь!
Наливающиеся огненной яростью рыжие языки свились в пульсирующий шар; ёр-Роёр произвел своей лапищей вращательное движение, и пылающий ком покатился по столу, точно крошечный смерч, втягивая в себя все, что попадалось по пути — тарелки с обглоданными костями, стаканы, кубки и разную мелочь неопределимого назначения.
Приготовься!
Я готова. Пока в моих жилах течет хотя бы капля живой воды, никакое волшебство не способно причинить мне…
Клубок огня, набрав скорость, оттолкнулся от края стола и по-кошачьи прыгнул прямо ей в лицо — надо сказать, тут потребовалось все мужество, чтобы не отшатнуться и даже не моргнуть; ее выдержка была тотчас же вознаграждена: посуда и прочая утварь, не коснувшись ее, с удручающим звоном посыпалась на пол, а пламя, размываясь и бледнея, как-то нечувствительно прошло сквозь нее. Тоже мне колдовство — ни жара, ни хотя бы покалывания.
— Ку-куё! — раздался в наступившей темноте злорадный голос мальчишки, и тотчас же над уцелевшими чернильницами зажглись разноцветные лампадные огоньки. — Кто следующий?
— Позвольте мне, — произнес чей-то чрезвычайно корректный голос. — Да-с, предельно любопытный случай.
Мерцание разноцветных лампадок не позволило хорошенько разглядеть его лицо, но простертая рука была видна весьма отчетливо. Протянулась она, правда, к обезьяне, отчего та настороженно хрюкнула.
— Спокойно, спокойно… — приговаривал тот же голос.
И, точно повинуясь притяжению этой руки, от обезьяньей морды начало отделяться что-то, похожее на маску; прозвучало напевное неразборчивое заклинание, и перед живой обезьяной прямо на столе сидел точный ее двойник.
Уж не таким ли способом был создан и черный эльф?
— Й-й-й-ио! — крикнул создатель косматого призрака, и тот, повинуясь приказу, бросился вперед по столу, злобно ощерившись. Мона Сэниа успела заметить, что на сей раз ничего из посуды не пострадало: волосатые лапы проходили сквозь реальные предметы, что было видно даже при столь скудном освещении.
Внутренний голос, всегда так заботливо ее опекавший, на сей раз не потрудился даже предупредить об опасности.
Оскаленные челюсти щелкнули возле самого носа принцессы, и она невольно отпрянула.
— Ты чего? — удивленно спросил мальчик, снова пристроившийся на колени к ёр-Роёру.
— Запашок, знаешь ли… — прошептала она, чуть ли не виновато, в то же время не без легкого злорадства наблюдая, как обескураженный создатель призрака неловкими пассами уничтожает свое творение.
— Да ну? Это тебе почудилось, ару-Ёрни не умеет творить запаха. — безапелляционно заявил мальчишка. — Ну а теперь попробую я.
Она еще успела подумать, что сей чересчур непосредственный отрок, больше похожий на ощипанного гусенка, чем на ученика чародеев, несомненно, является всеобщим баловнем, которому все дозволено; в следующий же миг пол под нею исчез, и она почувствовала себя парящей над голубой сияющей бездной. Где-то далеко внизу жадно плескалось море, одевая ее отраженным свечением, словно надеясь, что лунное серебро увлечет ее своей тяжестью в погибельную глубину.
Тем не менее, ее ступни продолжали чувствовать под собой твердую опору, а пугаться пустоты под ногами мог кто угодно, только не тот, кто рожден на Джаспере. Мона Сэниа опустила глаза, тихонько улыбнулась и вдруг подумала, что точно так же должен был чувствовать себя вознесенный над морем Рекс… если бы он вообще способен был хоть что-то чувствовать. Ты нашла слово!
— … мы слишком утомлены, чтобы рукоплескать тебе, Фаёли, — доносился меж тем откуда-то издалека скрипучий голос. — Фантазии твоих видений великолепны, но здесь они вряд ли уместны. Проводи эту девочку, которая даже не может осмыслить то, что рисует наш чародейный дар… если, конечно, сам отважишься пройти над блистательной бездной собственных снов.
Непостижимо! Маги бог весть, в котором колене, и не могут уловить, что ее от всех этих низкопробных фокусов охраняют чары гораздо более могущественные, чем те, которыми владеют они все вместе взятые. Они даже не допускают мысли, что она принадлежит к совсем другим разумным обитателям Вселенной, чем столь презираемые ими кампьерры, которых они с высоты своего величия именуют «эти пещерные»…
И только мальчик, задумчиво и совсем не по-детски оглядывающий ее с ног до головы, тихо проговорил:
— Я бы не торопился, я бы не торопился… Но боюсь, что даже я ничего не смогу для тебя сделать. Их вон сколько, а я один. Но я дарю тебе право произнести еще одно слово. Скажи его.
Она пожала плечами: то, что пришло ей на ум, в данной ситуации было просто бессмысленно. Скажи!
— Рекс… — прошептала она, и в тот же миг сияние, озарявшее ее снизу серебряным блеском, исчезло вместе с шумом морского прибоя.
В полутьме снова тихохонько колебались разноцветные язычки лампадок. Кто-то со скрипом отодвинул тяжелый стул, мона Сэниа различила лишь сутулый силуэт, направляющийся к месту, занятому лохматым зверем.
— Пошла, пошла, не до тебя. — Он, тяжело опираясь на край стола, поднялся на кафедру и замахнулся на обезьяну; та проворно скатилась под стол. — Ты, что явилась сюда из варварских подлесий, знай, что мне ничего не стоило бы сейчас вызвать ураган, способный унести тебя обратно в твою зловонную пещеру. Но, во-первых, мы дали слово Лунному Властелину, что наши чары никогда не вторгнутся в стихию воздуха. А во-вторых…
Он уселся в освободившееся кресло, и в душном полумраке этого кабинета, который так не соответствовал ее представлениям о волшебных чертогах, ей снова померещилось, что перед нею ее собственный отец-король, председательствующий в своем диване.
— Во-вторых, ты произнесла слово.
— Ты забываешься, олиё-Омм-олиё! — Визгливый голосок вонзался в барабанные перепонки, как рыбья косточка в больной зуб. — Женщина не может иметь голоса в кафедрионе!
Олиё-Омм-олиё выдержал превосходную паузу — уж этими дешевыми приемами отлично владели и в отцовском диване, и в здешнем так называемом кафедрионе.
— Формально ты прав, ён-Пакуё, — констатировал он. — И для того, чтобы обойти эту формальность, я впредь до последующего моего распоряжения лишаю эту женщину статуса человека и присваиваю ей статус фантома. С правом разумной речи.
Принцесса мысленно восхитилась — нет, этот маггир все-таки давал ее папеньке сто очков вперед!
— Пусть древнейший подтвердит! — не унимался дотошный кляузник.
Из-под стола выползла обезьяна, дотянулась до спинки крайнего в левом ряду кресла и поднялась на задние лапы, заглядывая сбоку в лицо старцу — похоже, спящему. Бесцеремонно похлопала его по темени. Тот медленно, словно с трудом, наклонил голову. Обезьяна удовлетворенно ухнула, трижды хлопнула в ладоши и снова убралась под стол.
— Постарайся быть краткой, — повелел глава собрания, благосклонно кивая принцессе.
— Уж как получится, — с обезоруживающей улыбкой слегка поклонилась она. — Я пришла к вам издалека, о великие маггиры, чтобы просить о помощи. Мне нужен амулет, способный снять заклятие с заколдованной горы. Она одета туманом, столь плотным, что в нем не может передвигаться ни человек, ни зверь. Он похож на то, что вы зовете «лунной поволокой», хотя на самом деле это, вероятно, не одно и то же.
Некоторое время стояло недоуменное молчание. Потом кто-то подавился смешком:
— Нет, эти пещерные просто неподражаемы: прислали ребенка, и зачем — амулет выпросить! Такая вот игрушка…
Мона Сэниа почему-то подумала, что сейчас самое время влепить в потолок осветительный разряд. Впечатляющее получилось бы зрелище.
И все погубишь.
Естественно. Потому и воздерживаюсь.
— Судя по вашей реакции, — проговорила она холодно, — таковой амулет у вас имеется. Вопрос в цене.
— Ну, хватит, — проговорил кто-то доселе молчавший и, резко отодвинув стул, направился к выходу. — Мы все слишком устали, чтобы забавляться подобным образом.
И тут случилось совсем неожиданное: обезьяна снова выметнулась из-под стола, проворно догнала его, опираясь на костяшки пальцев и, поймав его за край серебряной безрукавки, резко дернула назад, повелительным жестом указав на опустевшее место. Еще удивительнее было то, что маггир ей беспрекословно повиновался.
— Кажется, тут кто-то говорил о цене, — неожиданно рявкнул ёр-Роёр.
Сразу видно, практичный малый. Торгуйся, если умеешь!
— Тогда вопрос в том, что именно цените вы, всемогущие чародеи, которым и так все доступно. — Она уже чувствовала себя совершенно свободно, словно на Большом Королевском Совете. Детские привычки неискоренимы.
— Твои представления о маггирах, как и у всех пещерных жителей, в достаточной степени иллюзорны, — негромко, с редкостным занудством проговорил председательствующий. — Дабы избежать последующих разочарований, мы никогда не преувеличиваем своих возможностей. Для того же, чтобы обладать истинным всемогуществом, нужно быть, по крайней мере, богом.
Однако какое редкостное сочетание: чувство собственного достоинства, доходящее до самодовольства, и столь трезвая самооценка! Вызывает уважение.
Вот и попробуй сыграть на нервом.
— Меня всегда учили преклоняться перед тем, кто превыше всего ценит истину. — На самом-то деле в королевском дворце ее учили совсем другому, но послушная своему безошибочному внутреннему голосу, она склонилась в самом почтительном реверансе, какой и не снился ее придворным наставницам. — Но как усомниться в могуществе тех, кто сумел на три дня затмить солнце, чтобы одолеть нечисть, завладевшую умами людей?
Кто-то неуважительно фыркнул, отчего погасла одна из лампадок.
— Такое солнечное затмение случается раз в несколько тысячелетий, — возразил глава маггиров, как видно абсолютно невосприимчивый к лести, но трепетно оберегающий исторические реалии. — Небесные светила нам неподвластны. Наследственная память, которой наделены некоторые из нас, хранила предсказание об этом бедствии, но мы намеренно не сообщили о нем изгнавшим нас кампьеррам.
— Это что, мелкая месть? И на это решились вы, ставящие милосердие превыше всего?.. — вырвалось у принцессы.
— Во-первых, людям это ничем, кроме паники, не угрожало, а знай они заранее о наступлении трехдневной ночи, они позаботились бы о том, как сохранить своих крылатых любимцев. А во-вторых… Кто-то из моего собственного рода олиёнов все-таки предупредил их. Они, конечно, не поверили, но на всякий случай прибегли к помощи всемогущих Ка…
— К вопросу о всемогуществе, — поднял сухую ладонь творец призрачной обезьяны. — Кампьерры беспечно полагались на своих Ка, а те оказались не в состоянии рассчитать примитивный ход планет и стопроцентно заверили своих создателей, что затмение невозможно.
— Изумительное выражение — «оказались не в состоянии»! — Усато-носатый ару-Ёрни откинулся на спинку стула, презрительно пошевеливая кончиком носа, точно маленьким хоботом. — Боюсь, почтенный коё-Хааё, ты уже забыл, что это такое — мыслящие машины. Неверный ответ они могли дать только в том случае, если кто-то намеренно заложил в них искаженные данные о движении небесных тел. И сделать это могли только проклятые мышастые твари, которые к этому времени уже полностью владели всей сетью Ка.
Вот это новость!
Почему? Ведь Горон говорил тебе, что такое предположение высказывалось.
Что-то припоминается. Действительно, если уж мышланы оказались способными подчинить себе людей со всеми их потрохами, то сделать то же самое с их сервами-вычислителями, каковыми были, по-видимому, эти Ка, стало уже проще простого. Но — зачем?
Время, время! И долго ты будешь терпеть их бесконечные дискуссии? Да они уже забыли о твоей просьбе.
Ну, еще минуточку — интересно же!
— И зачем, скажите мне на милость? — Эхо ее сомнений в лице тай-Тоё прозвучало октавы на полторы выше ее собственного голоса. — Если в этой ошибке были виновны мышланы, то для них это было просто самоубийством!
— Не такая уж редкая вещь, — скептически заметил кто-то. — Даже мудрейшие из маггиров, как вы знаете из наших летописей, иногда приходили к выводу, что суицид…
— Ерунда! — окончательно вышел из себя тай-Тоё. — Самоуничтожение — это акт отчаяния, а чего мышланам не хватало? Славы? Могущества? Они ж были на вершине всех мыслимых благ! Забавлялись людьми, как живыми игрушками, даже придумали им бога, идолище голоногое, над морем вознесенное. Светом накормлены, людской глупостью позабавлены. И с какой такой радости им было добровольно покидать этот мир?
— Заскучали… — великолепным басом пророкотал ёр-Роёр.
Принцесса вдруг почувствовала, что прежнее любопытство стремительно замещается тихим бешенством: да что они знают, тепличные болтуны, о самоубийстве? Они тут до посинения могут перебирать гипотетические причины, но им и в голову не придет подумать о том, каким вековечным камнем сопричастности может лечь этот грех на всех окружающих, повязав их невыполнимым долгом…
Но маггиры не унимались, поглощенные привычными словопрениями, словно ее и не было в их кабинетном полумраке.
— … просто решили покончить со всем живым, чтобы начать на нашей несчастной земле жизнь более разумную, — выдвигал свою гипотезу чей-то усталый до шепота голос. — Так сказать, переписать черновик набело…
— А зверье-то в чем виновато? — возмущался ёр-Роёр.
У моны Сэниа уже голова шла кругом: дворцовые навыки приучили ее с одного раза запоминать имя каждого придворного; но сейчас все эти «ёны» и «ёры» кружились в ее сознании, как вечерняя мошкара, неразличимые и раздражающие. Препирательства по поводу некоторых узловых моментов истории, разумеется, — лакомый повод для безделья избранных, но с нее хватило вельможного пустословия в отцовском дворце. Вот уж никогда бы не подумала, во что выльется так дивно начавшаяся на этой земле лунная сказка…
Она еще не успела подумать о Лунном Нетопыре, а губы уже свело памятью боли разъединения с другими тубами. Проклятие! Если ей так и не удастся совладать с этой мукой, подчиняющей и тело, и разум, то один выход — пристрелить его, властелина полуночного. В конце концов, в каждой сказке герой изничтожает какое-нибудь чудовище, к вящей собственной славе и восторгу благодарного населения.
Не думаю, что это поможет.
А что, есть другой выход?
Другой выход есть всегда: терпеть.
Ну, это для кого-нибудь другого. Особенно в данный момент. Слова, слова, слова — но это уже из другой сказки, принесенной с Земли ее командора. Хватит купаться в словах. Эти чудодеи, как видно, были могущественны поодиночке, в изгнании, когда над ними был подвешен тупой меч уничтожения. Но теперь, сытые и свободные, презирающие своих прежних гонителей, они превратились в праздных болтунов, которым не на что тратить свое чародейство. И оно постепенно улетучилось, рассеялось, обернувшись дешевыми фокусами… Ум, честь и совесть Староземья. Элита.
Ну ладно, требуемый амулет у них имеется, иначе их не заинтересовал бы вопрос о цене. Следовательно, нужно, наконец, прекратить это словоблудство и продемонстрировать им цену.
На нее уже никто не обращал внимания, поэтому она беспрепятственно сделала несколько шагов к столу и, дотянувшись до прозрачного кувшина с водой, опустила в него взятый взаймы у Алэла магическую «Ракушку».
