ГЛАВА 23

Мать была не готова к встрече с Элизой. Она поднялась в свои апартаменты, наверх. Мне не хотелось, чтобы прислуга присутствовала при шутовском представлении, которое задумала Элиза, — так что их я тоже отослал по комнатам.

Когда зазвонил звонок у входной двери, я сам пришел открывать. Я улыбался — панголину, камерам, толпе.

— Элиза! Дорогая моя сестра! Какая приятная неожиданность! Входите, входите! — сказал я.

Приличия ради, я сделал слабую попытку прикоснуться к ней. Она отшатнулась.

— Посмей только меня тронуть, Лорд Фаунтлерой, — я тебя укушу, подохнешь от бешенства, — сказала она.

Полиция помешала толпе ворваться в дом следом за Элизой и Мушари, а я задернул занавеси на окнах, чтобы никто не подглядывал.

Удостоверившись, что мы говорим без свидетелей, я уныло спросил:

— Чего ты хочешь?

— Тебя, красавчик, — сказала она. Она хохотала и заходилась кашлем. — Что, наша дорогая матушка или дорогой батюшка тоже здесь? — Она поправилась:

— Э-э, да наш дорогой батюшка помер, кажется? Или дорогая матушка отдала концы? Вечно их путаю.

— Мама в Черепашьем Заливе, Элиза, — соврал я. В душе у меня бог знает что творилось — я едва не терял сознание от горя, отвращения, сознания своей вины. Я прикинул на глаз, что объем ее грудной клетки был не больше коробка спичек. В комнате пахло, как на винно-водочном заводе. Ясно, что у Элизы были проблемы и с алкоголем. Кожа у нее была жуткая. Цвет лица точь-в-точь как дорожный шкаф-сундук нашей прабабки.

— Черепаший Залив, Черепаший Залив… — задумчиво повторила она. — А тебе никогда не приходило в голову, дорогой Уилбур, что наш драгоценный папочка вовсе и не был нашим отцом?

— Что ты хочешь сказать?

— Может, наша мама в прекрасную лунную ночь выскользнула из постели, удрала из дому и спарилась с гигантским морским черепахом, — сказала она.

Хэй-хо.

— Элиза, — сказал я, — если мы будем обсуждать семейные дела, может быть, мистер Мушари оставит нас наедине?

— С чего бы это? — сказала она. — Норми — вся моя семья.

— Ну, все же… — сказал я.

— А эта расфуфыренная пташкина какашка, твоя мать, уж точно мне не родня, — сказала она.

— Ну, послушай… — сказал я.

— Надеюсь, ты не считаешь себя моим родственником, а? — сказала она.

— Что я могу сказать? — ответил я.

— Вот ради этого мы и навестили тебя — хотим послушать все чудесные речи, которые ты можешь сказать, — перебила Элиза. — Ты же всегда был у нас ума палата. А я — что-то вроде опухоли, которую у тебя взяли и удалили.

— Я этого не говорил, — сказал я.

— За тебя другие сказали, а ты им поверил, — сказала она. — А это еще хуже. Ты фашист, Уилбур. Натуральный фашист.

— Чепуха, — сказал я.

— Фашисты — это ничтожества, которые верят, когда их кто-то уверяет, что они — высшая раса, — сказала она.

— Ну, ну… — сказал я.

— И они норовят истребить всех остальных, — сказала она.

— Так мы не найдем выхода, — сказал я.

— А я привыкла сидеть взаперти, безвыходно, — сказала она. — Ты, наверно, читал про это в газетах или слышал по телевизору.

— Элиза, — сказал я, — может быть, тебе станет легче, если ты узнаешь, что мама до конца наших дней не простит себе того, что мы с тобой сделали?

— Разве от этого легче? — сказала она. — В жизни не слышала такого дурацкого вопроса.

Она обхватила длиннющей рукой плечи Нормана Мушари-младшего.

— Вот кто знает, как помогать людям, — сказала она.

Я кивнул.

— Мы ему очень благодарны. Честное слово.

— Он для меня все: — и отец, и мать, и брат, и Бог — все, — сказала она. — Он подарил мне жизнь! Он мне сказал: деньги тебе радости не прибавят, детка, но мы все равно из твоих родственничков душу вытрясем.

— Умм… — сказал я.

— От этого и вправду становится легче жить, не то что от твоих покаянных причитаний. Ты просто хвастаешься своей чувствительностью, выставляешься напоказ.

Она издевательски засмеялась.

— Конечно, я понимаю, почему вы с матушкой так носитесь с вашей виной. В конце концов, это единственное, что вы, мартышки этакие, раздобыли себе самостоятельно.

Хэй-хо.