Цесаревна Купафка пришла к Фролу сразу после угасания второго и оставалась рядом с ним всю ночь. И всю ночь Фрол рассказывал ей о потустенном мире. Она поила его брагой, давала есть хлеб и поджаренную рыбу.

Сознавая, что нельзя терять силы, что нужно хоть как-то восстановиться, он не отказывался от питья и еды, хотя, казалось бы, кусок не должен лезть в горло. Фрол потребовал, чтобы девчонка накормила и напоила Никуса. Атаман пил, но не закусывал и через некоторое время окончательно опьянел. Ноги его подогнулись, но привязанные к перекладине руки не позволили упасть, и Никус так и уснул в полувисячем положении. Наверное, для него это был лучший вариант ожидания мучительной смерти.

Ничего кроме смерти не ожидал и Фрол. И хотя девчонка несколько раз повторила, что выбрала его в женихи, что завтра состоится их венчание, а для этого они уедут с Княжьего острова в женское царство, под крылышко ее бабки царицы Гущи, он не воспринимал эти слова всерьез. Разве князья отпустят на волю человека, ставшего свидетелем беспредельного ужаса, что творился в стенах крепости? Да никогда!

– Расскажи мне о своем мире, – попросила цесаревна.

– Что именно? – спросил Фрол.

– Все, – ответила она.

Он подумал немного, а потом начал смеяться.

Рассказать – все?! Рассказать семнадцатилетней девчонке об огромнейшем мире! Девчонке, которая никогда не читала книг, не видела нарисованных картин, не слышала настоящей музыки! Которая даже представить себе не может, что такое лед, снег, дождь, роса, огонь, молния! Которая никогда не видела настоящего солнца, не видела птиц в небе! Не говоря уже о чудесах техники. Не говоря, хотя бы, о тех же самых магазинах…

Чем больше Фрол себе это представлял, тем сильнее смеялся. Смеялся и плакал сквозь слезы. Плакал о том, что теперь и сам никогда ничего этого не увидит, не услышит, не почувствует. И вдруг сквозь слезы, рассмотрел, что стоящее перед ним чернокудрое создание, эта, так называемая, цесаревна, тоже готова вот-вот расплакаться. Вдруг понял, что она, обделенная все тем, что было дано ему в недавней жизни, гораздо несчастливее его, познавшего все в полной мере.

– Вот представь себе, – сказал он, догадавшись, что девчонка готова вот-вот убежать. А она повернулась к нему спиной и… не сдвинулась с места.

– Представь себе, что ты поднялась на башню крепости герцога Делавшока и смотришь, как бойцы Горного королевства сражаются с бойцами княжества. Ты следишь с этой высоты за князем Самаром. Как он на лошади сталкивается с одним из врагов и протыкает ему грудь шпагой. И вдруг ты словно бы оказываешься рядом и видишь, как из раны горного бойца хлынула кровь, и слышишь его предсмертный хрип. Потом ты видишь на расстоянии протянутой руки, как другой горный опускает шпагу на шею князю Самару и отрубает ему голову. И уже в следующее мгновение ты видишь крепость герцога Делавшока и башню, на которой стоит прекрасная чернокудрая девушка, наблюдающая за сражением князей с горными…

– Ты хочешь сказать, что я вижу себя? – спросила Купафка, резко развернувшись.

– Да. А потом ты видишь, как эта же девушка, то есть, ты подходишь к пленнику, привязанному к столбу, и поишь его брагой. И в следующее мгновение ты видишь со стороны, как занимаешься с ним любовью. А еще чуть позже видишь, как кормишь грудью своего ребенка…

– Как такое может быть? – глаза Купафки расширились. – Я не понимаю…

– Такое может быть только в кино. Это настоящее чудо – кино.

– Чудо…

– Да.

– Расскажи… мне… все…

Сначала он рассказал о том, как еще дошкольником поймал на удочку своего первого окунька в подмосковной речушке Истра. Цесаревна слушала, не перебивая, а он уже не мог остановиться и рассказывал, рассказывал. Время от времени открывал глаза, и тогда Купафка подносила к его губам фляжку. Он делал пару глотков и продолжал рассказывать…

О первом падении с велосипеда; о школе и о предметах, которые преподавали учителя; о том, как учился играть на гитаре и распевал с друзьями песни любимой группы «Чиж и С»; о футболе и хоккее, о подмосковных лесах с белыми, подосиновиками и лисичками, и о карельских болотах с морошкой и клюквой; о своих первых соревнованиях по спиннингу и о пограничных войсках, в которых прослужил два с лишним года; об автомобилях, поездах и метро, катерах и подводных лодках, самолетах и космических кораблях; о горах Домбая и о полузатопленной Венеции и самом высоком в мире небоскребе, что на острове Тайвань, где Сергей побывал в прошлом году; о свой любви к Ново-Иерусалимскому монастырю и о том, какая красивая Москва; о книгах и телевидении; о кино и о своей профессии каскадера…

Кажется, он иногда отключался от действительности. Во всяком случае, когда в очередной раз приложился к фляжке, почувствовал, что брага в ней оказалась пошипучей и покрепче прежней – значит, цесаревна принесла взамен опустошенной новую фляжку. Фрол рассказывал всю ночь, а когда зажглось второе солнце, понял, что это его последнее утро…

– Скажи мне, Серега, – попросила вдруг Купафка, – вот ты говорил, что твой мир очень красивый, что в нем очень много чудес… А наш мир – красивый?

– Что? Ты говоришь про мир за стеной?

– Да. Ведь ты видел его оттуда…

– Нет. В отличие от тебя, цесаревна, твой мир некрасив. И очень жесток.

– Ладно, – сказала Купафка, и Фрол вместо фляжки вновь увидел в ее руке кинжал. А за ее спиной – приближающуюся группу в килтах и кольчугах. Впереди шел высокий мощный мужчина преклонного возраста. Все остальные хоть в чем-то были на него похожи. Цесаревна тоже увидела их и, юркнув Фролу за спину, торопливо зашептала ему на ухо:

– Это князь Низлый и его потомство. Сегодня они станут либо твоими палачами, либо дальними родственниками.

– Кем-кем?

– Родственниками!

Фрол почувствовал, что Купафка делает что-то с веревкой на его левом запястье.

– Я же тебе говорила, что моя старшая сестра должна обвенчаться с внуком князя Низлого…

– И, что с того?

– А я обвенчаюсь с тобой!

И тут, почувствовав резкую боль в руке, Фрол закричал. А Купафка, вновь оказавшаяся перед ним, показала ему что-то красное и, словно тюбиком с губной помады провела этим по своим губам. Фрол посмотрел налево, на свою окровавленную кисть, из которой на землю падали частые капли.

– Пожалуйста, потерпи, – подскочила к нему маленькая дьяволица. – Этот ритуал придумала моя бабка. Невеста отрезает жертвенный мизинец своему будущему мужу и съедает его…

– А-а-а-а! – заорал Фрол не столько от боли, сколько от беспомощности и от абсурда всего происходящего. – Ненавижу! Ненавижу всех вас! Всех, всех, всех!!!

– Серега, соглашайся, ты отомстишь! – доносилось со стороны Никуса.

– Серега, пожалуйста, не надо, пожалуйста, не кричи, – лицо Купафки, приподнявшейся на цыпочках, было очень близко, и брызги слюны, срывавшиеся с губ Фрола, попадали на ее окровавленный рот. – Они казнят тебя. Посадят на кол…

– Ненавижу!!!

– Я тоже их всех ненавижу, – совсем тихо сказала Купафка. – И я очень хочу, чтобы ты забрал меня в свой мир…

– Ненависть, это хорошо, – раздался сухой старческий голос. – От ненависти до любви – один шаг…

– Князь Низлый, – Купафка склонила голову перед подошедшим высоким мужчиной. – Исполняя договор, заключенный между вами и моей бабушкой, царицей Гущей, я выбираю себе в мужья вот этого человека. И предъявляю его жертвенный мизинец, остатки которого доем сегодня перед нашим венчанием.

С этими словами девушка впилась зубами в только что отрезанный мизинец Фрола, и истекающий кровью каскадер услышал характерный хруст. А князь Низлый, будучи чуть ли не в полтора раза выше молодой цесаревны, вдруг начал хохотать. Она жевала сырое человеческое мясо, рядом на кресте-коле истекал кровью разбойник Фрол, на соседнем кресте-коле что-то неразборчивое кричал атаман Никус, а старый князь и его сыновья, внуки и внучки громко хохотали…

– Молодец, девочка, – наконец успокоился Низлый, вытирая выступившие слезы. – Ты сделала свой выбор, а я не нарушу уговор. Обещаю. Тем более что этот пришлый не сделал нам ничего плохого. Но ответь мне только на один вопрос. Почему – он, а не кто-то из князей, или хотя бы из княжеских бойцов?

Купафка чуть замешкалась, потом, бросив быстрый взгляд на княгиню Углу, сказала:

– Потому что… мне кажется… он – настоящий жеребец…

Новый взрыв хохота. И под этот хохот и взмах руки князя Низлого княгини Угла и Щеппа подошли к Фролу, разрезали ножами стягивающие его путы и вместе с Купафкой, подставившей обессиленному разбойнику свои хрупкие плечи, потащили на выход из крепости.

Фрол плохо соображал, что происходит. Но все-таки нашел в себе силы обернуться на Никуса. К его кресту-колу успели подкатить конструкцию, похожую на широкую стремянку, и трое бойцов уже затаскивали наверх упирающегося атамана. Смотреть, что будет дальше, Фрол не смог. Но когда у ворот крепости новоиспеченного жениха начали грузить на телегу, до его ушей донеслись крики друга-каскадера, из которых он разобрал лишь одно слово: «Отомсти!»