— Оно хоть стоило того? — в сотый раз я спросил Кокрелла и заткнулся. Потому что он даже не стал отвечать. Уже ответил, когда бегло просмотрел скачанную информацию и емко охарактеризовал наши «успехи». Заказчик может быть спокоен — мы знатно разворотили весь компьютерный центр, а сколько он уже заплатил, чтобы дубликаты компромата исчезли в других местах — я даже такие цифры выговорить не сумею… Но вот нашу проблему рейд не решил ничуть. То, на что удалось наложить лапу, лишь рассказывало о данных наружного наблюдения и извращенных развлечениях высокопоставленных чиновников разных мастей. Про корпоративные секреты не удалось найти ни байта информации. И грош цена этим записям. Только если бульварным газеткам продать, чтобы на чай заработать. Сходили за компроматом, называется. Шантажисты-любители…

— Док, ты бы мне вколол еще той дряни, что у тебя осталась, — прохрипел Тибур, и я осторожно протиснулся к нему поближе.

Любитель ножевого боя был плох. Совсем плох. Я как мог закрыл раны, поставил единственный катетер и воткнул обезболивающее. Но несколько пуль, разворотивших ему бок, явно вызвали внутреннее кровотечение, и без оборудования я был бессилен. Парень медленно загибался, беспрестанно кашляя, и держался лишь чудом да силой воли. Но оставалось ему совсем чуть-чуть.

Открыв последнюю ампулу, я сделал укол и уложил мокрую от пота голову себе на руку:

— Ничего, Тибур, мы еще попрыгаем. Слышишь? Вот-вот приползет почтовый экспресс, перенесем тебя и домчим до казармы мигом. А там у меня все под рукой, оглянуться не успеешь… Ты только не молчи, пандиллеро, нельзя тебе молчать. Если отрубишься — все, уснешь навсегда… Расскажи мне лучше чего-нибудь. Потихоньку, шепотом. Ну, про Самсона нашего расскажи, про братишку, как вы с ним познакомились?

И, пачкая мне рукав кровью, лучший рукопашник бригады еле слышно засипел, вспоминая давно прошедшие дни…

— Плохо мы с ним начали, док, очень плохо…

Огромный негр замер в углу казармы, застыв готовой взорваться грудой мышц. Вокруг него бесновалась толпа подростков, выкрикивая угрозы и ловя тот миг, когда можно будет вцепиться в гиганта, чтобы порвать на части.

— Урод черномазый! Г…н драный! Ты на кого руку поднял, с…ка! Мы тебя…

Вперед протиснулся крепко сбитый живчик с обезображенной ожогом щекой:

— Что тут у нас?

— О, Тибур! Смотри, новенького занесло! Нет, чтобы представиться, как положено, он Августо в рыло сунул! Не понравилось ему, что чернож…пой обезьяной назвали!

— Непорядок. Нельзя так с сослуживцами. Они к тебе — со всей душой, а ты руками размахиваешь.

— Убью, — зло просипел гигант, и лишь крепче сжал кулаки.

— Да неужели? — восхитился вожак стаи и потянул из кармана нож-раскладушку. Потом улыбнулся, и достал еще один, такой же. — Ну, раз ты у нас такой крутой, давай проверим, чего стоят угрозы. Все — по честному. На ножах. Пока первый не попросит пощады… Слабо?

Толпа орала, верещала, скакала на спинках двухъярусных кроватей. А два молодых парня пытались друг друга убить. Кровь уже заляпала пол, стены, обильно намочила распоротые майки, но бойцы все кружили по казарме, пытаясь достать противника. Молниеносные удары следовали один за другим, сопровождаясь попутно тычками в глаза, горло. Крепкие ботинки норовили сломать голень, или раздробить колено. Острая сталь кромсала плоть, но и здоровяк-негр и стремительный латино все еще держались на ногах. Казалось, еще миг, и кто-то пропустит последний выпад. Но дверь в казарму распахнулась, и внутрь вломился наряд военной полиции, разорвав спертый потный воздух воплями свистков.

— А ты ничего, бугай, силен, — усмехнулся Тибур, когда его волокли к выходу, скрутив руки за спиной.

— Пошел ты, — только и ответил Самсон, получив первый удар дубинкой…

— А потом он меня в карцере выхаживал, — прохрипел Тибур. — Двое суток тряпки в миске с водой мочил и поил. Нас тогда знатно отмутузили за драку, я чуть копыта не отбросил. Но выкарабкался. А Саме — хоть бы хны, лишь цвет с черного на синий сменил на пару недель, и все. Крепкий чертяка, никогда никого не боялся…

Мы протянули еще полчаса. Из той долгой вереницы минут и секунд, что приближала нас к приходу долгожданного экспресса.

— Это точно, Самсон здоровяк был, хоть куда. Сколько мог барахла за один присест утащить, — согласился я, стараясь не потревожить нечаянным движением скрючившегося от боли друга.

— Вот черт, — еле слышно отозвался он, с трудом ловя спертый воздух. — Не хочу вспоминать, как мы вместе воевали. Там сплошь одна кровь и трупы. Г…но одно, док, даже обидно. Сколько людей накрошили, уже и не верится… Лучше про учебку. Там было весело. Как вообще может быть весело в армии… Чего только стоит его боязнь высоты.

— У Самы? Высоты? Шутишь, он с любого обрыва мог сигануть, даже не поморщившись.

— Мог. Но поначалу — мы его толпой с парашютной вышки сбросить не могли…

— Я не полезу, — наотрез отказался здоровяк, и начал лихорадочно оглядываться, пытаясь найти пути отступления.

— Ты что, издеваешься? — опутанный ремнями подвесной системы Тибур ткнул приятеля в живот. — Как это — не полезу? У нас сегодня первый прыжок с парашютом! Вздумаешь что отчебучить, весь взвод взгреют! И почему? Потому что «единственная угроза обороноспособности страны» из самолета шаг сделать не смогла? На тебя и так уже ротный пальцем тычет. Пошли, не ломайся.

— Нет, не могу, — выбивая зубами чечетку, отказался Самсон. — Я обделаюсь. Прямо там, в воздухе. Представляешь, как будет стыдно, когда на земле вокруг соберется толпа, а я в грязном комбезе, с запахом…

— Выдумаешь тоже! Всего-то — один шаг сделать. Раз — и ты уже как птица.

— И два — в лепешку о землю. Потому что парашют не открылся…

Сильный кашель прервал рассказ, но чуть позже Тибур смог все же продолжить, задыхаясь на каждом слове.

— Знаешь, док, ведь он в самом деле до смерти боялся. До колик. До одури. И когда нас пинками погнали к рампе на выброску, Сама подполз к краю просто на полусогнутых. Еще чуть-чуть, и он бы действительно обгадился. А я стоял следом и боялся не меньше. Но никак не мог показать, что мне страшно. Что я, самый крутой парень в казарме, испугался каких-то паршивых прыжков. И когда увидел его, серого от страха, рассмеялся и прогнал свой ужас. Будто тряпкой стер пыль с зеркала. Раз — и все, как рукой сняло. И орал ему в ухо, что готов спорить на недельное жалование, что первым до земли в штанах не донесет наш ротный клоун, Петр Кашептинский. Его мамаша нагуляла сына с кем-то из портовых рабочих, подарив сынуле в память о папаше странное имечко. Надо же было придумать — Петр… Сама как меня услышал, так стал ржать, словно полоумный. Так мы на пару с рампы и вывалились. Он хохотал над Петром, а я над ним… И больше ни один из прыжков не пугал, даже ночные и на воду… Даже на воду…

— За отказ в выполнении приказа, за оскорбление офицера, за неподчинение вышестоящему командованию, разжаловать сержанта Самсона Гаррета в рядовые и перевести в штрафную роту спе…

— Вот дерьмо! — резкий возглас заставил розовощекого капитана подавиться, смяв концовку фразы. — За что судить невиновного?!

— Кто сказал? Выйти из строя! — штабист закрутил головой, пытаясь найти источник еще не выясненной угрозы.

Быстрая фигура метнулась на середину плаца, к застывшему перед крошечной трибуной чернокожему гиганту. Топот тяжелых ботинок — и рядом с другом замер мрачный крепыш в щегольски скошенном на бок берете.

— Рядовой Тибур Хек! Разрешите доложить! В указанное вами время присутствовал вместе с сержантом Гарретом в зоне конфликта. Разрешите доложить! Указанный вами офицер был пьян, как свинья, и похабными словами позорил честь сводной бригады спецназа!

— Что?! Рядовой, да вы понимаете…

— Так точно! Лично сдал ублюдка патрулю, господин капитан! И рапорт составил по форме!.. Смею доложить, если с сержанта Гаррета не будут сняты обвинения, я добьюсь, чтобы рапорту дали вход. Черта с два тогда ваш приятель-алкоголик останется на должности. Попрут с позором…

— Так! Оба! На гауптвахту, бегом, МАРШ!

Пыхтя как паровоз, Самсон лишь сокрушенно мотал головой:

— Ну какого хрена ты в это влез, а? Мало тебе взысканий, решил еще в правдолюбцы записаться? Капитан тебя сгноит!

— Пусть он своей должностью подотрется, урод! — Тибур даже не сбил дыхание, выдерживая общий темп бега. — Я до командира бригады дойду, если надо. Он мужик жесткий, но дерьмо не спустит, поверь. Чтобы какая-то штабная сволочь на бригаду ср…ла прилюдно, а мы утирались? Не будет такого…

— Посмотрим, как запоем, когда неделю на губе откукуем, а потом в штраф-роту засунут.

— Ерунда, в первый раз, что ли…

— Нас тогда с губы Штадт вытащил. Лично в этом вонючем деле разбирался. Сильно старика взбесило, что штабисты попытались официальный рапорт под сукно запрятать, и на солдат всех собак повесить. В итоге нас званий и поощрений лишили, но и капитана с приятелем на гражданку поперли. Без лишения выслуги, но все же… И как только первая заваруха началась, так меня с Самсоном в первых рядах на передовую. Штабисты очень большой зуб имели после этого случая. Так и понеслось… Где кровь пускают, там и мы…

Я уже еле мог различить слабый шепот Тибура. Между каждой фразой ему приходилось набираться сил. Но еле живой разведчик все пытался говорить, говорить, чтобы отогнать прочь подругу-смерть. Сколько раз он танцевал с ней на полях чужих войн. И вот теперь костлявая тварь пришла за ним.

— А как Сама пулеметчиком стал, это же комедия, док. Его все в минометчики сватали, с его-то силищей. Сделали бы «буйволом», заставили бы таскать железную дуру за расчетом. Так ведь нет, не выгорело… Стал наш братишка пулеметчиком, и никогда уже с «машинкой» не расставался…

Но я так и не узнал, как именно Самсон превратился в безбашенного стрелка, готового прикрыть ураганным огнем сослуживцев. Потому что на последнем слове Тибур умер. И я потерял еще один кусок души, вырванный с кровью в вонючей тьме забытого богами коллектора под огромным небоскребом. Мои друзья умирали, оставив меня одного. Уходили, не попрощавшись. И как мне тащить дальше эту ношу, слабому уставшему доктору, сгорбленному неподъемной болью, без меры отсыпанной бесконечной войной…

В указанное время за тонкой стенкой замер на пять минут пневмо-экспресс. Который вывез нас на другой конец города, откуда мы в итоге добрались домой. Шальной рукопашник навсегда упокоился на крошечном кладбище позади казармы, в ряду скромных могил, сопровождавших нас с планеты на планету.

Я закрыл флягу и больше не брал ни капли в рот, потеряв вместе с другом и вечерний ритуал очищения. И безглазые души погибших приходили теперь ко мне каждую ночь…