Мне не спалось. В дневной суете тот случай в зарослях как-то отошёл на задний план. А теперь память вновь и вновь прокручивала всё происшедшее. И полностью, от начала до конца, и отдельные эпизоды. Вновь и вновь меня охватывал липкий, противный страх за Олега, а теперь, задним числом – ещё и за себя. Я только теперь сообразил, что если бы Олег не смог справиться с тем громилой, погиб бы не только он один. Нас с Ромкой, свидетелей, в живых тот выродок тоже никак бы не оставил. А ведь это едва–едва не случилось. Странно как-то. Вот я лежу, думаю о чём-то, чего-то (по “интеллигентской” привычке) задним числом боюсь, хотя оно уже давно прошло. А ведь могло, вполне ведь могло случиться так, что я сейчас ни о чём бы уже не думал и ничего бы не боялся. И то же самое – Ромка. И Олег…

Олег неслышно подошёл к кровати, спросил шёпотом: “Максимка? Не спишь? Пойдём, посидим на улице немного?” Я тихо встал и, не одеваясь, в одних трусах вышел за Олегом на школьный двор. Мы сели на скамейку. Разгорячённое тело ласково обдувал прохладный ветерок, пахнущий морем, незнакомыми южными цветами, чем-то ещё. Звенели цикады, ярко светила луна, и в серебристом волшебном свете, неузнаваемо преобразившем знакомый двор, я вдруг почувствовал себя… Даже не знаю, как сказать. Чужаком, гостем, что ли. Или даже нет, не то. Показалось вдруг, что сегодняшний случай, да и вообще вся моя предыдущая жизнь, весь наш мир, всё это привиделось, приснилось мне. Или даже не мне. А я вдруг попал в этот странный тревожный сон. А кто я такой на самом деле – не знаю, силюсь вспомнить и не могу. Чтобы вспомнить, надо проснуться, но я не хочу этого. Даже от мысли о том, что проснуться когда-нибудь придётся, живот стягивает сосущим холодом. Потому что тогда весь этот двор, ласковый южный ветерок, лунное небо, Олег, мама, весь этот мир – всё исчезнет. Совсем исчезнет, даже в памяти ничего не останется. Кроме пустоты и боли…

Олег осторожно положил ладонь на моё плечо, и наваждение сразу схлынуло. Осталось лишь смутное чувство тревоги. Но тревога – это понятно откуда. Ещё бы ей не быть!

Я взглянул на Олега, как он? Олег выглядел спокойным. Он знал, что у меня есть вопросы к нему, которые я никак не мог задать днём. Он терпеливо ждал, когда я начну спрашивать.

Так и не дождался, стал говорить сам.

— Ты, конечно, понимаешь, что всё, что я там плёл Ромке про больницу и прочее – бред. А плёл для того только, чтобы не сломать пацана, убедить его, что ничего страшного не случилось и случиться не могло. На самом деле не нужна тому выродку больница. И убил я его совсем не случайно. И не для самозащиты. Для самозащиты хватило бы того одного, первого удара локтем, после этого он уже был не опасен. Это на суде я бы стал врать про то, что другого выхода у меня не было, про состояние аффекта, необходимую самооборону и прочее. Если дело вдруг до суда дойдёт, я так и буду делать. Но тебе я врать не хочу. Был у меня другой выход после того первого удара. Вызвать на самом деле “скорую”, а потом бесконечно таскаться по следствиям и судам, доказывать, что не верблюд, не изверг с чёрным поясом, изувечивший хорошего парня. Знать, что таскают по всяким комиссиям и экспертизам и Ромку с родителями, мучают его такими вопросами, от которых и вполне уличный пацан запросто может свихнуться, не то что этот домашний интеллигентик. Вместо всего этого я предпочёл добить эту мразь. Совершенно сознательно. И замести потом следы. Осуждаешь?

Я отчаянно замотал головой, схватил Олега за руку. Я не осуждал. Хотя точно знал, что сам бы на его месте добить не смог. Даже тот первый калечащий удар локтем вряд ли смог бы нанести. Скорее всего вместо этого просто получил бы нож. Погубил бы себя и ещё двоих пацанов.

Это себя я осуждал тогда и проклинал своё трусливое “интеллигентское” чистоплюйство. И ещё сильнее стал переживать за Олега, только сейчас до меня стало доходить, какой ценой ему всё это далось, чего ему стоило выглядеть, чтобы не травмировать душу ребёнка, спокойным и равнодушным, удержать от истерики и меня своей “железной” уверенностью и “абсолютным” спокойствием.

Не был вовсе Олег “железным”, каким мы его себе представляли. Он прекрасно держался, но – “через не могу””. И только потому, что иначе было нельзя. Ради Ромки, ради меня, ради всех наших пацанов, ответственность за которых взял на себя.

Я вдруг почувствовал, каким тяжёлым грузом лежит эта ответственность на не таких уж и широких, как мне когда-то казалось, плечах Олега.

И меня неожиданно затрясло. Как тогда Ромку.

Олег обхватил меня рукой за плечи и стал утешать. Как тогда Ромку.

— Ну что ты, Макс. Всё позади. Всё хорошо. Ну, вот тебе раз. Так здорово держался, так помог мне. Ромка только благодаря тебе тогда так быстро успокоился. Здорово ты придумал — расспросы ему устроить. Ты молодец, Максимка. Спасибо тебе.

Я уткнулся лицом в его плечо и с каким-то болезненным облегчением заплакал. Первый раз за последние три года. До этого последний раз я плакал, когда проводил в Ригу отца. Всё накопившееся за день выходило со слезами. Олега я не стеснялся. Его не нужно было стесняться. Он был своим. Почти таким же близким и родным, как мама. И как когда-то папа…

Слёзы лились и лились, безостановочно, а меня продолжало трясти. Не только, наверное из-за пережитого страха близости и реальности смерти. Я вдруг понял, что сегодня моё детство закончилось. Навсегда. Я уже не смогу быть больше таким беззаботным, как раньше, так же, как раньше, относиться к Олегу – как к абсолютно надёжному, не имеющему слабостей и недостатков защитнику и вожаку.

Я очень остро, всем существом почувствовал, что Олег не всегда сможет всех нас защитить от таких вот гадов, на какого нарвался сегодня Ромка. Этих самых гадов много ещё бродит где-то по свету, и когда им попадаются такие вот беззащитные ребятишки, как Ромка, далеко не всегда рядом оказывается кто-нибудь такой, как Олег. А если и оказывается рядом, вступает в смертельную схватку, далеко не всегда побеждает в ней…

Постепенно я всё-таки стал успокаиваться. И мне всё-таки стало немного стыдно. Как-никак – четырнадцать лет, уже не ребёнок. Я отлепился наконец от плеча Олега, встал, сходил в школу и умылся. Когда вернулся, Олег всё так же сидел на скамейке, как-то бессильно опустив плечи. Выражение его лица мне очень не понравилось. Я опять уселся рядом и бесцеремонно встряхнул его за руку.

— Олег Иванович! Что с вами? О чём вы думаете?

Олег крепко растёр ладонями лицо, согнал с него испугавшее меня выражение горечи и бессилия.

— Да так. Нормально всё, Макс. Устал я что-то сегодня. Пошли спать?

Но я не отстал от него. Мне обязательно нужно было знать, что так сильно беспокоит Олега. И я почти так же назойливо, как тогда Ромку, стал его допрашивать.

Прежде всего меня интересовало, удалось ли ему надёжно спрятать следы, не найдут ли его менты. К моему немалому удивлению, Олег по этому поводу не беспокоился. Действительно не беспокоился, а вовсе не делал вид, теперь я почему-то мог точно чувствовать его истинное настроение.

— Думаете, Ромка всё-таки не расскажет ничего родителям? – сам я, несмотря на твёрдое обещание Ромки, вовсе не был в этом уверен.

— Да ты что, Макс? Как это, “не расскажет”? Давно уже рассказал.

Я и сам этого сильно опасался. Но мне стало обидно за Ромку, очень уж уверенно Олег говорил о его предательстве, как о деле само собой разумеющемся. А если он прав, тогда что? Тогда менты уже идут по следу Олега? Может, они уже рядом?

Но Олег успокаивающе засмеялся и стал объяснять.

— Да не предатель он вовсе. Он – ребёнок. Совершенно домашний, совсем как ты (я вспыхнул, но промолчал), даже ещё хуже. Послушный и воспитанный. Такие вот, кстати, чаще всего жертвами и становятся… Какой-нибудь уличный мальчишка не очень-то позволит себя увести в заросли, такой вой поднимет… А Ромка приучен вести себя тихо и вежливо, особенно со взрослыми, он просто не может представить себе, как это можно – не послушаться взрослого, возражать ему…

Олег замолчал, скривился, как от зубной боли. Потом опять растёр ладонями лицо и продолжал.

— И что, ты думаешь, родители не заметили, что с их ребёнком явно что-то случилось, как минимум что-то смертельно его напугало? Заметили, конечно, не могли не заметить. И, естественно, учинили ему допрос. С пристрастием, по полной программе. И что, ты считаешь, что этот допрос Ромка смог бы выдержать и ничего не сказать? Этот-то интеллигентик? Который и тебе-то отвечал, хотя от слёз заходился! И ему даже в голову не пришло послать тебя подальше, дескать, не до тебя сейчас. Конечно, он поупирался немного, но как только мы ушли, всё тут же и выложил. Не мог он не рассказать самым близким для него людям, что с ним только что случилось. Это, кстати, я так думаю, и тот выродок отлично понимал. Поэтому если бы не мы, в живых Ромку он бы ни за что не оставил.

Меня опять начало трясти. Но я страшным усилием воли скрутил начинавшую вновь подниматься истерику. И спросил у Олега, почему он думает, что Ромку обязательно бы убили. Хотя и так всё было ясно.

— Ну, Макс… Какого-нибудь уличного пацана он мог бы ещё потом отпустить живым, припугнуть, сказать ему что-нибудь типа: “Рот раскроешь, и все будут знать, что ты – пидор”. И тот, скорее всего, и впрямь молчал бы о своей беде как рыба об лёд, уличные пацаны вполне себе представляют, что это значит – прослыть “пидором”. С Ромкой такое не могло пройти, у него на лбу написано, крупными буквами, что не сможет он молчать перед родителями. Так что, Макс, жив Ромка только благодаря тому, что понесла тебя нелёгкая в те заросли…

Мне ещё раз пришлось до предела напрячься, чтобы опять позорно не разреветься, даже губу себе прокусил.

А Олег продолжал дальше. Успокаивал меня, а может быть заодно – и себя.

— Конечно, рассказал он, что случилось. Но что он рассказал? Что какой-то мужик стал к нему приставать, но тут появился благородный герой, то бишь я, – Олег невесело усмехнулся – и отметелил мужика так, что тому мало не показалось. Про то, что тот выродок уже успел заставить его раздеться, про нож – Ромка, щадя нервы родителей, да и из-за собственной стыдливости, скорее всего, “забыл”. А про то, что мужик “отключился” и, находясь “в отключке”, умудрился обделаться “со страху” – тем более вряд ли сказал. Про такое воспитанному, интеллигентному мальчику вслух говорить неприлично.

Олег опять усмехнулся, помолчал, взглянул на меня, видимо опасаясь, не закачу ли я опять истерику. Вид мой явно не вызвал у него особой уверенности, но он продолжал.

— Но даже если родители вытянули из него всё, что он видел, и по его рассказу догадались обо всём, что произошло на самом деле, то и в этом случае в милицию они вряд ли побежали. Не идиоты же они и не враги своему сыну. Жив, здоров, ни о чём почти не догадывается – и слава Богу, прочь отсюда побыстрее, куда-нибудь подальше и загрузить ребёнка новыми впечатлениями по самые уши, чтобы весь этот кошмар стёрся у него из памяти, по крайней мере никогда больше о нём не напоминать.

Так что того выродка найдут ещё не скоро. Собаки туда не сунутся, они табак нюхать не любят, – Олег в который раз уже очень невесело усмехнулся – а люди там тоже не ходят, таких, как ты, любителей гулять по непроходимым зарослям найдётся не много. Найдут его дня, я так думаю, через три, когда его по этой жаре так разнесёт, что вонь доберётся до самого озера.

И что тогда будут делать менты? Ох, не завидую я им, кстати говоря, не дай Бог возиться с трупом, пролежавшем на солнцепёке несколько суток. Что они будут делать, как будут искать жестокого убийцу? А никак не будут. Дело это – безнадёжное по всем признакам, “висяк” по ихнему. Создадут, конечно, видимость какую-то, но серьёзно копать даже и пытаться не станут. Да если бы и захотели копнуть – как? С чего начать, за что зацепиться? Народу мимо того озера шляется летом – немерено, да и как вообще можно выявить тех, кто в день убийства там прошёл? Следов, отпечатков нет, я об этом позаботился. “Висяк”.

Если же предположить, что Ромкины родители оказались всё-таки полными идиотами и попёрлись в милицию… Тут, конечно, дело будет развиваться невесело. Пацана жалко. Так-то он вполне может забыть, детская психика отходчива. Но если родители его всё-таки “сдали”, то взрослые умные и настойчивые дяди в форме сделают всё, чтобы это у него осталось в душе навсегда. Со всеми деталями и подробностями, что было и что могло бы быть, во всех вариантах.

Ну а нас (Олег так и сказал “нас”, а не “меня”) им и в этом случае не достать. Да и не будут они опять-таки серьёзно искать. Менты ведь тоже люди, когда узнают, что за красавца я упокоил, не будет у них против меня праведного гнева. Ну а если попадётся мент–придурок, да ещё и с розыскным талантом, тоже ему не позавидуешь. За что он уцепится? Прежде всего будет искать детскую группу из “ростовского детдома”. И её руководителя, конечно. Пусть ищет. Вполне возможно, что такая группа и в самом деле существует. Пока разберется, что к чему, время пройдёт, а в таких делах не то, что каждый день – каждая минута на вес золота.

Ещё одна ниточка – рейсовые автобусы. Если у него хватит ума и энергии выявить и допросить всех водителей, которые в тот день проезжали там по шоссе, возможно, он найдёт наш след. Который приведёт его в Симферополь и там оборвётся. Дальше следа нашей группы уже нет. Пусть перевернёт весь транспорт, вынет душу из всех проводников и водителей, самое большее, что он найдёт – это след совсем другой, только похожей на нашу, группы.

— А если он не будет идти по следу, а просто разошлёт повсюду ваши приметы и приметы нашей группы?

— Тоже ничего это не даст. Какие у меня приметы? “Среднего роста, плечистый и крепкий”? Так тут пол–Крыма таких.. “Знак ГТО на груди у него, больше не знаем о нём ничего,” – это, Макс, не приметы. Тем более, у меня и знака ГТО на груди нет. А у группы какие приметы? Стайка шумных пацанов разного возраста? Да летом Крым наводнён такими группами.

Ну даже если и найдут меня. И что из того? С чего это вы взяли, граждане милиционеры, что я его убил? Вам так кажется? А вы докажите, попробуйте. А пока не доказали, давайте, как этого и требует закон, считать, что я здесь совершенно не при чём.

И самое последнее, Макс. Даже если они меня найдут и докажут, тоже ничего страшного со мной не будет, не переживай. Необходимая самооборона в чистом виде, никаких признаков превышения. С голыми руками на нож – это, конечно, идиотизм, подумают судьи, и будут, кстати, правы. Но раз повезло остаться живым – победителей в таких случаях не судят. Точнее, не сажают. Помнишь, как у Высоцкого? “И кто кого переживёт, тот и докажет, кто был прав, когда припрут”. Вот если бы тот ухарь жив остался, тогда дело действительно могло обернуться непредсказуемо.

Вот так вот, Макс. Что ещё тебя беспокоит? Давай, спрашивай. Я же вижу, о чём-то ты ещё хочешь узнать.

Я несколько раз глубоко вздохнул, проверяя себя, смогу ли удержаться, не разревусь ли опять, когда начну спрашивать. В горле были подозрительные спазмы, но я всё-таки собрался с силами и спросил.

— Олег Иванович… Мне тогда показалось, что вы… Что он вас…

Олег быстро пришёл мне на помощь.

— Что я элементарно “лоханулся” и едва–едва не получил нож в бок? Да, Макс, так и было, не показалось это тебе. Хорошо, что он полным “бараном” оказался, а если бы был пошустрее и хоть немного владел ножом, то лежал бы я сейчас там вместо него.

— И… что тогда?.. С Ромкой… Со мной…

Олег быстро взглянул на меня и тут же торопливо отвёл взгляд. Неестественно бодрым голосом начал говорить.

— Ну, тебя-то он бы никак не достал. Ты же стометровку бегаешь быстрее меня, от того бегемота ушёл бы, даже не напрягаясь…

— Олег Иванович… Не надо…

Олег сразу замолчал. Я хотел объяснить ему, что никуда бы не убежал. И вовсе не из-за своего геройства, просто не смог бы. Хотел рассказать про противное оцепенение, безвольную слабость в ногах, какую-то покорную безучастность, охватившую меня тогда, но понял, что Олег всё и так знает. Не зря же он сказал, что Ромка “совершенно домашний, совсем как я”. А Ромка тогда не то, что бежать, пошевелиться не мог… Ромка…

Я всё-таки не удержал спазмы в горле и опять разразился рыданиями. Олегу опять пришлось утешать меня как малыша, но на этот раз успокоился я гораздо быстрее.

Олег продолжал держать руку на моём плече. Потом он задумчиво и горько произнёс.

— Что там говорить, Макс. Ты всё и так прекрасно понимаешь, тебе мозги, как Ромке, не запудрить. Но всё кончилось, Максимка, всё кончилось хорошо. Того, что не случилось и уже никогда не случится, не надо “пережёвывать” в своём сознании. Выкинь из головы, постарайся пореже вспоминать. Это получится, это тебе только сейчас кажется, что ты ни о чём, кроме этого и думать больше не сможешь. Жизнь продолжается. И жизнь эта, Макс, вовсе не такая уж плохая штука. Жизнь – прекрасна.

— Прекрасна?! А как же?.. Ведь где-то… Всё равно – прекрасна?..

Несмотря на моё косноязычие Олег меня понял. Понял, но почему-то не стал торопиться отвечать. Он крепко задумался, видно было, что мой вопрос не такой простой и для него.

Наконец он заговорил, очень медленно подбирая слова.

— Я мог бы тебе сказать, что хоть и есть в нашем мире страшное, такое, что в мозгах не укладывается, в целом жизнь всё равно прекрасна. Что жизнь – подарок. Свыше. Бесценный. Божественно щедрый. И это всё – так и есть. По крайней мере, я действительно так считаю.

Но я не знаю, не могу уразуметь, почему на нашей чудесной планете действительно есть много такого… Такого, что я так до конца и не смог поверить в существование Справедливого Бога.

Ты прав, где-то по миру шляется ещё не один такой урод, какой встретился нам сегодня. Нам повезло, что он нам встретился. Не говоря уже о том, что Ромке, Ромкиным родителям повезло! Может, Бог всё-таки есть?

Но если Он есть, почему Он допускает, что такие вот нелюди выходят на свою охоту, что дети пропадают всё чаще? А потом находят то, что от них осталось… Если вообще находят…

Олег не договорил, спазм перехватил и его горло. Вот оно. Вот из-за чего у него было на лице такое выражение горечи и бессилия. А вовсе не из-за страха за себя, не из-за опасения за свою судьбу.

Олег быстро справился с собой, переглотнул и продолжил.

— Чем таким уж важным Он занят, когда такое происходит? Дремлет? Не хочет вмешиваться? Кто мы для Него? Люди, созданные по Его образу и подобию, или амёбы, пожирающие друг друга, пауки в банке, бактерии? Которые друг друга как-то там убивают, но почему, кто там прав и кто виноват, разобраться немыслимо, значит и вмешиваться нет смысла?

Помнишь “Молитву” Яцика?..

Я помнил. Как и многие другие песни Барда – наизусть. Страшная песня. Особенно один куплет…

С Божьей помощью – прошелестел фугас,

Для кого-то Божий свет навек погас,

С Божьей помощью – расплавилась броня.

С Божьей помощью – попали…не в меня.

Олег этот куплет и имел в виду.

Мы долго сидели молча. В моей голове роились вопросы, на которые, наверное, просто нет ответов. Почему – так? Если Он есть, то почему?.. Неужели действительно всё, даже такое, происходит с Его помощью?! А если – нет, то почему же Он в самом-то деле не вмешивается? Что вообще Он думает обо всём этом?

Олег вдруг начал говорить, как будто отвечая на мои незаданные вопросы.

— Не знаю, Макс… Я слышал объяснения, много объяснений. Что якобы Он наказывает людей за грехи. А если страдает невинный ребёнок, то это он вроде как несёт наказание за грехи своих родителей и дедов. И другие такие же бредовые объяснения. Не могу я в это поверить. На самом деле не знаю я, что Он там думает про всё это, чего хочет. Знаю только, что сегодня мне, то есть нам с тобой, извини Максим, именно нам с тобой удалось выручить из беды малыша. И я ни о чём не жалею, что сделал. И я надеюсь, что Судьба или Бог, если Он всё-таки есть и как-то влияет на нашу жизнь, позволит мне… В общем, что мне когда-нибудь повезёт прикончить ещё какого-нибудь такого мерзавца, спасти этим ещё кого-нибудь.

Помнишь, как у Семёновой: “Но тот, на кого поднимал я свой мстительный меч, уже не загубит ничью беззащитную жизнь” .

Ради того, чтобы ещё хотя бы раз когда-нибудь повезло встретить и открутить голову такому же выродку, как сегодня, ради этого, Макс, мне кажется, стоит жить. Вполне можно, конечно, и самому при такой встрече на нож напороться. Что делать! Когда-нибудь мы все умрём. Лучше бы, конечно, попозже, но особой разницы – когда, если вдуматься, нет.

— Олег Иванович, – я неожиданно для себя перебил Олега, смутился, но продолжил – а помните, ещё у Семёновой, в самом начале “Волкодава”, в самом первом стихотворении, — я смутился окончательно, но всё же продекламировал отрывок из стихотворения, которое знал наизусть:

Я бояться отвык голубого клинка

И стрелы с тетивы за четыре шага.

Я боюсь одного – умереть до прыжка,

Не услышав, как лопнет хребет у врага.

— Ведь это как будто про вас написано? Ну ведь правда?

Олег рассмеялся было, но сразу умолк. Потом покачал отрицательно головой.

— Нет, Максимка, не про меня это. Спасибо, конечно, что ты меня на одну доску с Волкодавом поставил, но против того Волкодава я – щенок. Трусливый и беспомощный. И не потому, что я такой уж плохой, просто Семёнова написала сказку, очень хорошую, но – сказку. И Волкодав – сказочный герой, не знающий страха. Она так талантливо его описала, что в его существование хочется верить. Но таких людей на самом деле не бывает. Любой нормальный человек испытывает страх. Оцепенение, которое, как тебе показалось, на тебя сегодня напало, оно ведь и мне знакомо. Какая там “стрела за четыре шага”, у меня от вида простого ножа в руках совершенно не умеющего обращаться с ним “барана” внутри будто всё оборвалось. Из-за этого и напортачил тогда… Это для Волкодава нож у противника в руке ничего особенного не значит. А для меня – значит очень много. Может быть, даже больше, чем того на самом деле заслуживает.

Я боюсь, конечно, “до прыжка” умереть, но и “в прыжке” мне тоже умирать вовсе неохота.

Я не стал спорить, но про себя с Олегом не согласился. Я тогда твёрдо для себя решил, что Олег – самый настоящий Волкодав, только живущий не в придуманном мире, а в реальности. Ну и что, что Олегу знаком страх? Может и самому Волкодаву тоже знаком, просто Семёнова решила, что писать об этом не стоит. Главное, что Олег тоже, несмотря на свой страх, вступил в бой с двуногим волком, сумел так задавить страх, что со стороны совершенно нельзя было понять, что у него “внутри будто всё оборвалось”.

Я к тому времени успел уже несколько раз прочитать “Волкодава”, все книги. И ту, где рассказывалось про Волкодава–мальчишку, моего ровесника, ещё не успевшего стать непобедимым, ещё не получившего имя “Волкодав”. Этот мальчишка хоть тоже действовал, как будто вообще никогда не знал, что такое страх, но мне всегда казалось, что на самом деле это не так. Страх наверняка был, причём явно не меньше того, что испытал я сегодня. Но он его каждый раз перебарывал. Для того, чтобы не стать мерзавцем, не предать свою Правду. Чтобы остаться человеком в нечеловеческих условиях. И мальчишка из рода Серого Пса находил в себе для этого силы.

Олег, помолчав, продолжал. Как будто вновь подслушав мои мысли.

— Я, Максимка, вовсе не бесстрашный Волкодав. И схватился с тем выродком вовсе не из-за храбрости, какая там храбрость… Просто нельзя было не схватиться, любой бы нормальный мужик тоже в этой ситуации пошёл бы на нож. Независимо от того, были бы у него хоть какие-нибудь шансы выжить, был бы чёрный пояс, как у меня, или нет. Да что там мужик, ты себя вспомни, как ты вёл себя тогда. Тебе ведь показалось, что у тебя от страха ноги отнялись, когда ты нож увидел, ведь так? В этом нет ничего позорного, Макс, это нормальная реакция нормального человека. Я тоже это же самое почувствовал…

— Но вы ведь всё равно бросились на него!

— Так ведь и ты бросился! Вспомни! Тебе показалось, что ты с места не можешь сдвинуться, так? Но когда ты увидел, что меня вот–вот прирежут, ты ведь забыл про это и побежал!! Не от него побежал, а к нему!

Ты читал “Гуси–гуси” Крапивина? Ну да, конечно же читал, интеллигент ты наш… Ну, не дуйся, “интеллигент” – слово вовсе не ругательное. Да и к моим шуткам пора бы уже привыкнуть… Так вот, помнишь, какой у Крапивина там главный герой, Корнелий Глас? Вроде бы довольно нерешительный, слабохарактерный, интеллигентный. Не дуйся, говорю тебе, это я не про тебя, про Корнелия Гласа… Так вот, он схлестнулся с ихней системой, с беспощадной чудовищной силой, пошёл на верную смерть для того, чтобы попытаться выручить из беды детей. Если в беду попадает ребёнок, придти ему на помощь, даже если это очень страшно и даже смертельно опасно, – это нормальные действия нормального человека. А вовсе никакой не героизм.

Так что никакие не герои мы с тобой, далеко нам до Волкодава. Мы с тобой – просто нормальные мужики.

Мы ещё долго сидели с Олегом. Уже не разговаривали, всё, что было нужно сказать, было уже сказано. Олег иногда со скрытой тревогой посматривал на меня. Хоть я и был постарше Ромки, но Олег всё равно беспокоился, как всё пережитое сегодня обернётся для меня в будущем.

А я уже ничего не боялся. Было хорошо сидеть рядом с Олегом, прижиматься к нему плечом и знать, что этот взрослый и сильный “нормальный мужик” – мой друг, надёжный друг, который никогда меня не предаст. Пойдёт ради меня даже на нож, как бы ему самому при этом не было страшно. Не только ради меня, конечно. Ради любого пацана из нашего клуба. Да и вообще ради любого попавшего в беду человека. И мне хотелось стать похожим на Олега, тоже научиться ломать свой страх, тоже стать для кого-нибудь надёжным другом и защитником.

Потом Олег всё-таки отправил меня спать (“надо, Макс, скоро утро уже, хоть немного поспи, а то завтра упадёшь”). А сам остался “ещё чуть–чуть посидеть”. Скорее всего, в ту ночь он прилёг только под утро.