Я сразу понял, что это именно Морская Свирель. И в сердце впилась острая нестерпимая боль, боль непоправимой утраты.

Леардо, Лео, отважный и безрассудный Леопардо… Я понял, почувствовал сердцем, что никогда больше не увижу его. Мой друг пожертвовал собой, чтобы добыть для меня эту мерзость.

Я держал в руках сделанную из необычного полупрозрачного и очень тяжёлого материала легендарную реликвию Чёрных Колдунов и думал о своём друге. И мысленно увидел, что тогда произошло. Я не знаю точно, что именно я увидел, картина, которая тогда развернулась перед моим взором, могла быть просто плодом моего воображения. А может быть, именно так и было на самом деле.

Леардо решился в одиночку проникнуть в самое логово Чёрных Колдунов, в легендарный подземный Храм Морского Дракона. На бреющем полёте он спикировал вниз, ловко уворачиваясь от бдительно охраняющих Храм множества летающих монстров. Потом проник внутрь, парализуя по пути своим взглядом всех встречных стражников.

Он долго и упорно тренировался впитывать в себя силу Глядунов, копить и усиливать её, чтобы в нужный момент выпустить наружу, достиг в этом больших успехов, и в ту ночь его взгляд не смогли выдержать даже самые сильные посвящённые маги, несущие караул вокруг главной святыни всего их народа.

А взлететь ему уже не удалось. Точнее, он, скорее всего, даже и не пытался. Потому что заранее знал, что это невозможно. Даже если его дельтаплан и остался целым при стремительной посадке, почти падении, потом он уже не мог бы никак пригодиться. Одно дело – падение камнем со страшной высоты, из ночной непроглядной тьмы, падение, которого никто не ожидал, просто не мог ожидать. И совсем другое – медленный изнурительный подъём с помощью выбивающихся из сил летунцов. Под перекрёстным огнём успевших придти в себя Чёрных Колдунов, поднявших на перехват похитителя все свои силы.

И Леардо просто отдал добычу двум самым смышлёным и сильным летунцам, настрого приказав им любой ценой доставить её мне. А сам стал отвлекать преследователей на себя, давая возможность летунцам благополучно скрыться. Когда его схватили, летунцы с драгоценной добычей были уже далеко…

Я зашёл внутрь замка и приказал зажечь побольше свечей. И стал внимательно рассматривать Морскую Свирель.

Сделана она была с невероятным, нечеловеческим мастерством. Но это мастерство неизвестного умельца вовсе не радовало душу, наоборот, моё сердце ещё сильнее сжалось от какой-то дикой, первобытной тоски.

Мастер изваял Свирель в виде Морского Дракона, свернувшегося в сложную спираль. Одна только непередаваемо странная форма этой спирали вызывала сильнейшее гнетущее ощущение.

Вот и встретился я с Морским Драконом. Как это и предчувствовал, глядя на картину древнего живописца. Не с живым, правда, не с настоящим Морским Драконом, а лишь с его мистическим воплощением, с изображением. Но изображение это нельзя было назвать неживым. или ненастоящим. Дракон был как живой, казалось, что его тяжёлое, налитое огромной силой тело готово было шевельнуться и выскользнуть из моих рук, сквозь тугие полупрозрачные мышцы смутно просвечивали какие-то невероятно гнусные внутренности, полуоткрытая зубастая пасть злорадно ухмылялась мне. Наверное, для извлечения звуков из этой Морской Свирели эту пасть надо было брать в рот…

Я еле успел положить Свирель на стол, и меня тут же вывернуло наизнанку прямо на роскошный ковёр. Желудок был уже пуст, но чудовищное, никогда до этого не испытываемое мной чувство омерзения ещё долго заставляло сжиматься внутренности болезненными спазмами. Мне отчаянно, нестерпимо хотелось умереть от навалившейся на меня тоски. Смерть совсем не страшила меня, наоборот, неодолимо манила, обещая избавление от боли, которую я уже не мог терпеть.

На самом деле мне лишь показалось тогда, что не мог. Всего лишь на мгновение, наверное, показалось. Но я заставил себя отбросить заманчивые мечты о смерти и опять начать жить. Неимоверным усилием, самым большим в своей жизни.

Я заставил себя продолжать жить, потому что вспомнил, ради чего пожертвовал собой Лео. Ради меня. И ради того, чтобы жертв войны было меньше. Если я умру, неизвестно, в чьи руки попадёт Морская Свирель, но очень вряд ли, что в хорошие и разумные. Скорее всего с помощью неё начнут, шантажируя Чёрных Колдунов, творить для собственной корысти совсем уж запредельное Зло.

А потом у меня вспыхнула мысль, а не удастся ли с помощью этой Свирели вызволить Лео. Сердце моё, раздираемое болью, тоскливо говорило, что – нет, не удастся, но я отчаянно пытался заглушить его голос и упорно цеплялся за мысль о спасении моего друга. Что значит “нет”?! Ведь Леардо говорил, что Чёрные Колдуны сделают ради Морской Свирели всё. Ну что им стоит отпустить пацана, зачем он им?! Тем более, что если они отпустят, я верну им её.

Я начал лихорадочно действовать. Удивляясь иногда собственной совсем мне не свойственной изобретательности. Выставил очень сложную многоуровневую систему охраны этой гадости, позаботившись, чтобы различные элементы этой охранной системы многократно перекрывали и дублировали друг друга. Чтобы в случае попытки захвата Морской Свирели она неминуемо была бы уничтожена. При любом варианте развития событий.

Мой приказ об уничтожении в случае чего Морской Свирели не был тайным. Наоборот, я позаботился, чтобы об этом приказе узнали все. Пусть шпионы Чёрных Колдунов, которые наверняка есть в замке, как можно быстрее доложат своим хозяевам, что не стоит им пытаться захватить или выкрасть Морскую Свирель.

Потом я приказал разослать самых быстрых гонцов во все концы королевства с известием о том, что герцог Максим, Посланник Бога, отныне владелец Морской Свирели.

Больше мне делать было вроде нечего. Оставалось ждать.

Ждать пришлось не очень долго. Уже на рассвете ко мне привели парламентёра от моих врагов, доверенное лицо Сына Чёрного Дракона, главы всех Чёрных Колдунов.

Посол вовсе не казался угнетённым потерей священной реликвии, не выглядел униженным просителем. Разговаривал он со мной сухо и надменно. Как строгий господин с провинившимся слугой. После короткого (до неприличия короткого) приветствия он сразу перешёл к делу.

Он выразил своё крайнее возмущение вторжением моего слуги в их Храм, заметив, что сами Чёрные Колдуны никогда и ни при каких обстоятельствах не посягали на религиозные чувства своих противников. Что этот слуга заслуживает самой жестокой казни, и будет непременно казнён, что казнь уже началась. Но что Сын Чёрного Дракона готов проявить благородство и после завершения казни выдать мне останки Лео. Если, разумеется, я немедленно верну священную Морскую Свирель.

Я только потом понял, что он блефовал. Не господином он явился на самом деле ко мне, а покорным просителем. Если бы я просто пригрозил ему, что разобью Свирель, если через пятнадцать минут Леардо, живой и невредимый, не окажется рядом со мной, Лео был бы у меня ещё раньше, чем через эти пятнадцать минут. Я мог требовать, даже приказывать что угодно. А я, идиот, вместо этого сам принялся униженно просить. Вымаливать, чтобы Лео не казнили. Потому что сердце зашлось у меня такой болью, что я совсем потерял способность соображать. Посол Сына Чёрного Дракона наверняка был могучим гипнотизёром, ему удалось парализовать мою волю и разум. И блефовал он с таким искусством, так правдоподобно и убедительно, что я ему поверил.

Он позволил уговорить себя, чтобы Лео сохранили жизнь и не калечили. И даже вернули мне живым и здоровым. И протянул руку, требуя Морскую Свирель. Тогда я, заподозрив всё-таки в тот момент что-то неладное, заикнулся было о том, что пусть сначала привезут Лео. Но посол спросил меня, неужели я не доверяю слову помощника Сына Чёрного Дракона? Спросил с такой надменностью и сдержанной яростью, что я, испугавшись, что своим оскорбительным недоверием сорву только что состоявшуюся договорённость, немедленно отдал ему Морскую Свирель. Сухо кивнув, посол с видом оскорблённого достоинства удалился.

А я, идиот, стал ждать возвращения Леардо. Слуги, видя, в каком я состоянии, старались лишний раз не попадаться мне на глаза. Но я, сгорая от нетерпения, поминутно требовал кого-нибудь к себе и спрашивал, не привезли ли Лео. На меня смотрели с болезненной и брезгливой жалостью, как на ребёнка–дебила, и отрицательно качали головой. Я уже тоже давно всё понял, но не желал признаваться в этом себе, гнал от себя страшную догадку и всё требовал и требовал известий.

В конце концов я всё-таки получил письмо, в котором мне сухо сообщалось, что, учитывая моё раскаяние в безнравственном поступке моего слуги и мои нижайшие просьбы о его помиловании, Сын Чёрного Дракона решил проявить свою безграничную милость и на время приостановить казнь Лео. Ни о каком возвращении его не может быть и речи. Он будет находиться в заточении как заложник, и при малейшем моём недружественном или даже просто недостаточно почтительном поступке по отношению к великому народу Чёрных Колдунов, казнь Лео будет немедленно возобновлена.

Мир померк у меня в глазах. Всё было кончено. Я потерял своего друга. Из-за собственного идиотизма. Придурок. Кретин. Дебил. Теперь Леардо мучают эти проклятые уроды, так ловко облапошившие меня. И мучения его оказались напрасны. Его подвиг из-за меня оказался напрасным. Чёрные Колдуны, это олицетворение самого Зла, не понесли абсолютно никакого для себя урона. И кровь теперь начнёт литься ещё больше. И сделать теперь уже ничего нельзя. А если и можно – сам я, дебил, без помощи Леардо ни за что не додумаюсь. А Леардо, у которого можно было попросить совета, кому можно было, единственному в этом мире, безгранично доверять, его я уже больше никогда не увижу. И не узнаю, что с ним на самом деле. Какие мучения он испытывает. Живой ли он вообще…

На меня навалилась глухая апатия, душа омертвела и уже даже перестала воспринимать боль. Я ничего почти не чувствовал сквозь охватившее меня тоскливое безразличие ко всему на свете. Всё было кончено, всё потеряло смысл. Не хотелось ничего, ни на что не было ни сил, ни желания. Даже на то, чтобы умереть. С каким-то тупым удивлением я видел, что вокруг меня продолжается какая-то жизнь, люди что-то говорят мне, ожидают каких-то ответов от меня… Зачем, для чего? Неужели они не понимают, что всё кончено? Что из-за моего идиотизма произошло такое, что уже ничем не исправить? Что теперь, что бы я ни делал, что бы ни говорил, уже просто не может быть впереди ничего хорошего, ни для меня, ни для тех, кто имел несчастье связать свою судьбу со мной?

Но меня настойчиво тормошили и заставили наконец понять, что в замок прибыл король со свитой и просит аудиенции. От меня требовали приказа, именно требовали, потому что взять на себя ответственность решить такой вопрос самостоятельно никто не хотел, а томить короля ожиданием, не давая ему никакого ответа, было верхом неприличия. Я должен был что-то приказать. Что угодно, я мог даже приказать выставить короля за ворота, мог даже казнить его со всей его свитой, никто бы и слова поперёк не сказал. Я неоднократно совершал здесь поступки и куда похлеще. Но я должен был хоть что-то приказать, и сделать это немедленно.

В конце концов я приказал принять короля.

Король оказался моим ровесником, пацаном если и постарше меня, то совсем ненамного. И я даже сквозь охватившую меня глухую тоску заметил, что жизнь у этого юного “самодержца” ничуть не радостнее, чем у меня.

У меня хоть власть была. Хоть и непризнанная официально, но на самом деле огромная. Влиятельнее меня сейчас не было никого. Даже Чёрные Колдуны и Его Великая Святомудрость хоть и были, может быть, не многим слабее меня, но и никак не сильнее.

А у этого пацана, облачённого официальной властью, реальной власти на самом деле было не так много. Он был фактически игрушкой в руках “сильных мира сего”, которые от его имени вершили, что угодно, даже не всегда ставя его об этом в известность. Этот пацан и жив-то до сих пор только потому, что реальным вершителям судеб в этом мире было так удобнее. Удобнее держать на королевском троне именно мальчишку. Запуганного вдобавок до такой степени, что он готов был покорно подтвердить что угодно, по первому требованию взять на себя любую творящуюся якобы по его повелению мерзость.

И в любой момент этого мальчишку при необходимости можно было легко “сдать”, разменять как пешку в сложной шахматной партии. И юный король прекрасно понимал свою настоящую роль – роль покорной марионетки в руках у могущественных “кукловодов”, понимал, что если ему вдруг взбредёт в голову попытаться перестать играть эту унизительную роль, участь его ожидает очень незавидная.

Ко мне он явно тоже приехал вовсе не по собственной воле. По чьей, интересно? А, какая разница!.. Мне вовсе не было это интересно, не хотелось ни о чём думать. Тем более ломать себе голову над тем, что и в нормальном состоянии было для меня совершенно непостижимым. Во всех этих хитросплетениях интересов и интриг только Леардо и мог бы хоть как-то разобраться.

Король сразу увидел, что я сильно не в духе, и в разговоре со мной язык у него заплетался от страха. Говорил он долго, путано и непонятно, смертельно боясь вызвать мой гнев. Конечно, он был осведомлён о том, на что я способен в гневе. Причём многое явно дошло до него в приукрашенном виде. И при этом он вынужден был сказать мне что-то такое, что мне явно, как он думал, не понравится.

На самом деле мне было абсолютно всё равно, что он мне скажет. Единственное, чего мне хотелось, это чтобы он поскорее ушёл и оставил меня в покое. А он всё говорил и говорил, по–щенячьи заглядывая мне в глаза.

В конце концов я убедился, что мои надежды на то, что он вскоре перестанет говорить и уйдёт, не оправдались. Пришлось вслушаться в его многословную и путаную речь, попытаться вникнуть в её смысл. С большим трудом, но я наконец сумел понять цель его визита, которую он уже долго пытался, обмирая от страха, объяснить мне.

Он явился якобы поздравить меня с грандиозным успехом в войне против Чёрных Колдунов, с успешным захватом Морской Свирели. При этом он с прискорбием замечал, что в Фатамии водится, к сожалению, множество клеветников, распространивших сплетни о том, что я якобы добровольно вернул Морскую Свирель Чёрным Колдунам. Сам он, разумеется, этому не верит, но просит меня, просит с единственной целью, чтобы раз и навсегда развеять эти слухи и пересажать на кол всех их распространителей, он просит меня показать ему эту Свирель. Или просто дать слово, что она у меня, слова герцога Максима вполне достаточно.

Я услышал чей-то хриплый, смутно знакомый голос и не сразу понял, что голос это – мой собственный. Этот мой равнодушный голос сообщил королю, что я на самом деле отдал Морскую Свирель Чёрным Колдунам.

Король побелел от ужаса и какое-то время вообще не мог говорить. Разумеется, он знал, что Свирель из-за меня опять у Колдунов. Но он явно надеялся, что я совру, дам ложное слово, и тогда он сможет уехать. А теперь он уже не может просто так уехать. Он вынужден действовать теперь так, как никогда бы не решился по собственной воле. Но ему теперь всё равно придётся действовать, выполнять чужую волю, волю тех людей (или не людей), которых он боится даже больше, чем меня.

Дрожащим, срывающимся голосом он наконец выдавил из себя фразу о том, что я совершил государственную измену. И приказал офицерам своей свиты арестовать меня.

И замер в ожидании смерти. Что эта смерть обязательно последует, он не сомневался и, наверное, молил лишь о том, чтобы она была не очень мучительной. Приказ арестовать самого Максима, могущественного рыцаря Лунного Света, приказ, отданный в его же замке, просто не мог закончиться ничем иным, кроме смерти. И не только для короля, вообще для любого. Это понимал не только он, но и его свита, побелевшая от ужаса не меньше своего юного монарха.

Мои слуги тоже отлично это понимали. На лицах многих из них застыли зловещие усмешки, им совершенно не было жаль короля–мальчишку, вынужденного отдать самоубийственный для себя приказ. Они приготовились, положили ладони на рукояти мечей, арбалетчики чуть приподняли взведённые арбалеты, ожидая, какое решение я приму – самому расправиться с дерзким королём и его подданными или поручить это другим. Им явно хотелось поработать мечами самим. Как я действую своим Мечом, они видели, и многим из них не терпелось показать мне, похвастаться, что кое–чему они успели у меня научиться.

Деревянным шагом, еле переставляя от охватившего его ужаса негнущиеся ноги, ко мне приблизился старший офицер из королевской свиты и потребовал, чтобы я отдал ему свой Меч. Он сумел справиться с собой настолько, что у него хватило сил подойти и сказать мне это. И каким-то невероятным усилием воли он даже сумел заставить себя именно потребовать от меня Меч, его голос не только не срывался, как у короля, в нём вдруг зазвучал металл! Властный жест, с которым он протянул руку за Мечом, был исполнен благородства и достоинства сознательно идущего на смерть человека. Идущего ради выполнения долга, ради верности присяге, ради того, чтобы умереть человеком, а не струсившим предателем.

Хоть и было мне ужасно плохо тогда, я почувствовал невольное восхищение. Вот это – настоящий аристократ! Человек, для которого бесчестие действительно гораздо страшнее любой смерти.

Все замерли, ожидая, что сейчас мой Меч, вылетев из ножен, разрубит наконец дерзнувшего протянуть к нему руку. Некоторые слуги, знавшие меня лучше других, не были так уж до конца в этом уверены, они допускали возможность, что я сжалюсь над безумным храбрецом. Но того, что произошло на самом деле, не ожидали даже они.

Лица всех присутствующих, в том числе и офицера, который “арестовывал” меня, вытянулись от изумления, когда я, вынув из-за пояса Лунный Меч вместе с ножнами, равнодушно отдал его офицеру.

Я и сам, честно говоря, не ожидал этого от себя. Моё тело сделало это как будто само, без всякого участия моей мысли. Уже после того, как Меч оказался у офицера, я стал вяло размышлять, зачем всё-таки я это сделал. Наверное потому, что я до смерти устал что-то решать, что-то делать. И интуитивно воспользовался случаем избавиться от необходимости действовать. Тем более, что каждое моё действие вопреки надеждам лишь множило страдания, кровь и несправедливость. Теперь, когда я был арестованным, мне уже не нужно было что-то решать и как-то действовать. Точнее, мне казалось, что не нужно.

Я догадывался, что мой арест означает для меня будущие чудовищные пытки, но даже это почему-то не очень пугало. Сердце так болело из-за того, что прямо сейчас ещё более страшным пыткам наверняка подвергают Леардо, что страха перед собственными страданиями у меня уже не было.

Я знал, что Чёрные Колдуны, шантажируя мучениями Лео, наверняка потребовали бы от меня сделать что-то ужасное, и я вовсе не был уверен, что нашёл бы в себе силы отказаться. А теперь – не потребуют, подумал я с каким-то болезненным облегчением. Теперь я – никто. Я ничего уже не смогу сделать, даже если и захочу. Может быть, теперь они и Лео мучить не будут, смысла в этом уже просто нет…

Как ни странно, арест мой мог оказаться многим полезен. В том числе – и Лео. Неожиданно выйдя из игры, я уже не мог портить эту игру, не мог действовать как слон в посудной лавке. Может быть, теперь жизнь в этом мире как-нибудь всё-таки войдёт в колею, люди начнут меньше убивать друг друга, Его Великая Святомудрость будет удовлетворён, что опасный конкурент, кем он считал меня, устранён. Чёрные Колдуны, которых он вовлёк в войну, из этой войны наконец выйдут, вряд ли захотят они воевать и дальше, когда уже некому будет запрещать пытать пленников, среди которых есть и их представители, запрещать применение “напалма” и другого не менее страшного оружия…

Как обычно, я ошибся в своих политических расчётах и надеждах.

Началось всё с того, что выйти из игры, несмотря на мой арест, оказалось делом не очень простым. Когда я в окружении королевских офицеров шёл к выходу из замка, было совершено несколько попыток отбить меня, и мне пришлось заступаться за своих конвоиров. Когда мы ехали, нас тоже несколько раз останавливали “мои” войска, и мне приходилось выходить из кареты и, глядя в растерянные, недоумевающие лица, долго объяснять, что я дал арестовать себя добровольно и вовсе не хочу, чтобы меня “спасали”. Перепуганный король тоже пытался говорить какую-то ерунду, он даже попросил меня взять обратно мой Меч, и плёл что-то вроде того, что арест этот — просто формальность, что даже Меч мой — при мне, и скоро я буду опять на свободе. Но его мало, кто слушал.

Ещё в замке, сразу после того, как я неожиданно для всех добровольно отдал Лунный Меч и позволил себя арестовать, король попросил меня, чтобы я назначил вместо себя управляющего герцогством и главнокомандующего над своими войсками. И указал мне конкретного человека.

Я совсем почти не знал этого человека, но что-то во мне категорически воспротивилось тому, чтобы он получил фактически безграничную власть. И я назначил совсем другого, первого попавшегося, рассудительного, спокойного, даже немного флегматичного Римона, одного из немногих, кому Леардо часто доверял очень ответственные поручения. И, насколько я помнил, Римон всегда успешно с ними справлялся. Король, разумеется, не посмел возразить “арестованному”, назначившему вовсе не того, кого, как видно, королю было приказано попытаться посадить на мой трон.

Это назначение оказалось одним из немногих, может быть даже – единственным удачным моим поступком в этом мире. Римон оказался как будто создан для новой должности. Хладнокровно и точно действуя, он сумел предотвратить многие беды, которые были бы практически неизбежны, если бы на его месте оказался кто-нибудь другой.

Но я про это ничего не знал. Посаженный в глубокий подвал королевского замка, в сырой и абсолютно тёмный каменный мешок, я ничего не знал, что творится снаружи.