Узел 3.1
4–5 февраля 1953 года

Летчики 913-го истребительного авиаполка сидели на обрубках бревен вокруг угасающего костра, негромко и расслабленно переговариваясь между собой. Было уже около девяти вечера, но погода сегодня оказалась на редкость мягкая – три или четыре градуса мороза, и в двух метрах от огня было уже не холодно.

Олег обратил внимание, что вокруг него собралась сплошная молодежь: ни одного комэска и ни одного старшего офицера из штаба полка рядом не оказалось. Максимум – командиры звеньев. Трепались о боях, о ходе то угасающей, то снова вспыхивающей войны. Переваривали беспочвенные, по мнению большинства, слухи о том, что корпусу в течение ближайшего месяца якобы обещали добавить еще одну готовящуюся в Китае истребительную авиадивизию, пусть даже двухполкового состава. Впрочем, их заслуженному 64-му истребительному авиакорпусу, воюющему третий год то одной, то двумя, то тремя дивизиями с несколькими отдельными полками, обещали это уже давно – по крайней мере, с тех пор, как на китайские аэродромы Мукден и Аньшань прибыл их полк. С конца января полк был уже в «первой линии», перебазировавшись на Аньдун.

На самом деле количество действующих самолетов прямо ограничивалось пропускной способностью маньчжурских аэродромов, поэтому к таким разговорам летчики более или менее привыкли и вели их уже почти спокойно. Истребительному авиакорпусу, в состав которого входили их дивизия и их полк, ставилась достаточно ограниченная задача: добиться тактического господства в воздухе на сравнительно узком участке, включающем юг Китая и север территории КНДР. А заставить врагов обратить на себя серьезное, на пределе напряжения сил, внимание можно было и тремя полностью развернутыми авиадивизиями. Тем более что их прямо поддерживали четыре китайские и одна корейская авиадивизии со своими десятью полками. Начавшие оказывать хоть сколько-нибудь заметное влияние на ход воздушной войны лишь в течение самых последних месяцев, они так и не стали корпусу «братьями но оружию», и отношение к ним было «разное» – как разными были и задачи, и командование.

Сидящие рядом с Олегом два молодых офицера обратились к нему с каким-то несложным вопросом о береговой черте, и начальнику штурманской службы полка пришлось отвлечься от пляски языков огня над рассыпающимися уже в отдельные угли поленьями, перечисляя впечатавшиеся ему в память ориентиры на сотню километров к югу от линии фронта, куда корпусу все равно никогда не придется летать. Подобрав с земли палку полуметровой длины, он поерзал на своем отрезке бревна и начал чертить на очистившемся от инея теплом пятачке земли перед собой контуры отдельных островков с их невообразимыми названиями.

– Даже не запоминайте, ребята, – посоветовал он. – Незачем. Разве что для собственного удовольствия. Вернетесь домой, переженитесь окончательно, выйдете в запас по возрасту лет через двадцать, тогда будете внукам байки травить: «Лечу я, значит, от Суньхуньвчаня в Цинь Дзинь Мэй, и тут мне эскадрилья „Сапогов“ прямо в лоб от солнца! Нy, я им как дал!..»

Молодежь шутке доброжелательно посмеялась – пошутить в полку вполне любили. Но все же ему в очередной раз стало немножко неловко. При том, что 90 процентов командного состава в корпусе была из фронтовиков, это поколение строевых летчиков оказалось уже совершенно другим. В самых дружеских в разговорах с ними Олег регулярно чувствовал какую-то неуютную натянутость, и даже шутки у него получались глуповатыми. Хотелось бы верить, что это ему только кажется. Да и странно такое, если глядеть со стороны: с капитанами и старшими лейтенантами, сидящими вокруг него, он ходит в бой так же, как ходил в бой с десятками других молодых ребят в однопросветных погонах на своей первой войне. По при всем при том ощущение не проходило – даже если его прогонять, упираясь всеми мышцами. Возможно, это вызывалось не только тем, что Олег был каким-то другим, но и тем, что он в полку являлся относительно новым человеком. Бывший штурман полка капитан Костенко (вспоминаемый в полку почти исключительно как «КостЭнко») ушел «на повышение» – «инспектором-летчиком по технике пилотирования и теории полета» их же 32-й истребительной авиадивизии, после чего Олега, тогда служившего в другом полку, прислали на его место – штурманом 913-го ИАПа под командованием майора Марченко. За прошедшие недели перезнакомиться и с летчиками своего полка, и с летчиками 535-го, базирующегося на этот же аэродром, Олег успел, а вот подружиться – пока нет.

«Ночников», 351-й ИАП, он почти не знал – но тем в любом случае было не до общения: этот полк уже готовился к возвращению домой. При разговоре с почти любым комэском дивизии подполковник Лисицын чувствовал себя совершенно свободно, едва поглядев в его глаза, где сразу же отражалась «наваринская» планка медали «За Победу над Германией», – даже при том, что львиная доля этих офицеров застала максимум последний год войны. Но действительно отвоевавших Отечественную в 32-й ИАДе было немного: сформированная в 1943 году, дивизия всю войну провела на авиабазах Дальнего Востока, и, лишь перевооружившись на «Ла-7», примяла участие в войне с Японией. Старшее поколение еще было ему как-то близко, но с молодежью, рядовыми летчиками, общение почему-то не получалось, и это его почти пугало.

– Товарищ подполковник…

Молодой старший лейтенант, сидящий прямо напротив Лисицына, взмахнул рукой, отгоняя лезущий ему в лицо кусочек пепла, поднятый из костра вместе с искрами порывом холодного ветра.

– Расскажите про море, пожалуйста. Про поход.

– Да поздно уже, ребята.

Скорее всего, кто-то просто додумал навеянную его шуткой мысль о навигации над морем до конца и теперь желал продолжения. Это Олегу не понравилось: повод был недостаточно важный, чтобы вызвать его на откровенность, а уж то, что он думал про море на самом деле, рассказывать даже армейским летчикам было совсем непедагогично.

– Ну, товарищ подполковник!.. – это протянул уже другой летун, тоже в звании старшего лейтенанта, которого никак нельзя было назвать «парнем» – это был полностью сформировавшийся мужик, на той войне давно считавшийся бы «стариком». Странно, но хотя в Корее, на этой войне, полк воевал уже больше полугода, в отношении этих летчиков такого ощущения не возникало до сих пор.

– Да что вам, ребята, сказать…

Олег сунул суковатую палку в костер и с хрустом поворошил засыпанные пеплом угли, так, что во все стороны полетели сине-белые искры. Молчал он долго – почти полную минуту. Его не торопили.

– Все время усталость, – наконец сказал он. Медленно, с напряжением в голосе. – Усталость каждую минуту. Тренировались – гордились. Нас лучших выбрали, оторвали от фронта, от войны. Натаскивали от пуза, не жалея бензина, патронов, моторесурса. Вдалбливали в наши головы все, с чем мы можем столкнуться: «Барракуды», «Хеллкеты», «Сифайры»… А вот того, как это будет страшно…

Олег помолчал, вперив неподвижный взгляд в снова разгоревшееся пятно костра. Вот точно так же они сидели с ребятами в Крыму, на «Утесе», где натаскивали авиагруппу. Только тогда он был младшим.

– Вот так же и мы сидели тогда вокруг костра, – негромким голосом вслед за своей мыслью произнес он вслух. – В Крыму, когда нас готовили… Амет-Хан слева, Мишка Бочкарев справа, командир напротив. Мы ничего тогда не боялись, ребята… Даже после первого боя ничего не боялись. После второго. Тридцать с лишним машин на один наш «Як» поменять – я про такое разве что в центральной прессе читал. Не зря именно нас готовили, значит… На меня за день два «Хеллкета» записали, оба над чужой палубой – я вам рассказывал уже. А вот потом… Настоящий океан не ревет. Он рычит и стонет. Даже когда волн почти нет, – все равно в ушах как будто непрерывный крик стоит. И все время ждешь, ждешь…

Ждешь торпеды в борт, ждешь, что чужие мачты из-за горизонта выплывут, – линкоры, крейсера. Те, для кого твое умение не значит ничего. Да и моряки это тоже, по-моему, понимали, в конце особенно… Нас по всем законам должны были поймать и утопить – и то, что этого так и не случилось, в такое всех недоумение, что ли, вогнало… Потом, когда дошли до родных вод, поднялись над эскадрой, посмотрели на нее сверху вниз, и такое, знаете, чувство за сердце схватило! И как мы уцелели? А ведь ждали все время. Каждый день, каждый час этого похода сидишь, вцепившись во что-то, и ждешь. Ждешь, когда тревогу для нас объявят, чтобы хотя бы на равных быть. Когда ребята разведчика прямо над нашими головами завалили, нам уже все, в общем, ясно было. Переодевались в чистое, награды привинчивали, прощались друг с другом, с моряками…

Олег снова замолчал и молчал так еще долго, вспоминая.

– Нас два Лисицына на «Чапаеве» было, – наконец сказал он. – Да и у моряков наверняка тоже кто-нибудь, – простая мне от родителей фамилия досталась, чего уж там. Я и капитан Лисицын из моей же 5-й эскадрильи. Он не вернулся. Никто не видел, как его сбили – но в нашей эскадрилье вообще мало кто остался… Мишку вот англичанин сбил на моих глазах…

– А вы, товарищ подполковник? – спросили сбоку. Голос неожиданно оказался почти мальчишеский, но Олег даже не поднял голову, чтобы посмотреть, у кого он так сорвался.

– А я его, – произнес он равнодушно. – И до него. И после него. Там такое творилось – не считали, не смотрели, кто валится. Самолет тряхнуло, – смотришь, цел. Пригнешься только к прицелу – и работаешь. Хаос. В наушниках вой, мат, крик… Кто-то стонет, и голос знакомый. Если прислушаться, то можно узнать, но ты себе просто команду даешь – не слушать. Работаешь… «Барракуда», «Файрфлай», два «Авенджера». Это то, что мне по пленкам фотопулеметов подтвердили. За один бой. Если кто и повалился еще, то на группу записали, но это уже вряд ли, как я сейчас понимаю. А вообще, – Олег поднял голову, но ни тон, ни выражение его лица не изменились, – до сих пор неизвестно окончательно, сколько мы там наколотили. Англичане засекретили результаты того боя вусмерть. Мы только по своим и видели: одно пустое место за столом, другое, третье…

Олег снова сунул царапающую снег палку в костер, и она зашипела, выплеснув в прозрачный воздух столбик белого пара. Он был подполковником в тридцать один год – в военной авиации это не такая уж редкость, но в полковом сейфе лежала принадлежащая ему «Золотая Звезда», а любой нормальный военный, открыв рот, смотрел на невероятный для «вэвээсника», выдающий его с головой орден Ушакова на груди. Однако при всем этом Олег Лисицын понимал, что тот поход изменил его навсегда. Он никогда не сможет стать прежним. И не хочет. Молодежь молчала, сидя вокруг него. Кто-то глядел в угасающий огонь, кто-то вздыхал своим собственным мыслям или воспоминаниям. Потом, пережив паузу, ребята начали негромко переговариваться. В воздухе висело какое-то странное чувство, и на опустившего в плечи голову подполковника почему-то не смотрел ни один человек. Они все были боевыми летчиками, и на почти каждого сидящего здесь пацана или молодого мужика, как он прекрасно знал, приходились сотни часов налета на реактивных боевых машинах. А также как минимум по три десятка боевых вылетов во враждебном, не прощающем ошибок небе, а то и воздушных боев. У многих на счету имелись сбитые, и по всем законам войны они давно уже были «стариками» – бывалыми, опытными, умелыми и уверенными в себе пилотами, которых им так не хватало на фронте в сорок втором и сорок третьем… И все же он опять подумал, что эти ребята принадлежат к совершенно другому поколению. Пять лет разницы – ерунда, как лишний просвет на погонах, если не понимать и не осознавать такое нутром, как осознает это он.

Он не сказал ребятам всего, как не мог сказать это до конца самому себе. У него, у закаленного и злого бойца, тряслись пальцы, когда он вспоминал некоторые детали того боя и случившегося за ним, дошедшие уже позже, потом. Гибель в этом бою однофамильца, второго Лисицына, как будто выбила из Олега кусок души. Они никогда не были особо близкими друзьями, но это неожиданно, непонятно даже для него самого воспринялось так, будто его навечно оставшийся 23-летним старший брат второй раз сгорел в своем «МиГе» – и теперь уже на его глазах. А ведь то, как сбили немногословного, вечно улыбающегося одними глазами капитана, пилота отмеченного косым белым кольцом «Яка» их 5-й эскадрильи, с нарисованной на борту карикатурной фигуркой шахматного коня, не видел тогда действительно никто.

Страшным было даже не количество опустевших к концу этого чудовищного дня мест в столовой летного состава. Самым страшным, как Олег понял позже, было то, что кто-то из них еще вполне мог быть жив, по крайней мере, несколько часов. Но разворачивать для поисков не вернувшихся считавшую к этому дню каждую тонну мазута эскадру было бы самоубийством, как самоубийством было бы выпускать в воздух уцелевшие «КОРы», хотя бы теоретически способные сесть на воду гидросамолеты «Советского Союза» и «Кронштадта». Ожидая второй волны англичан, в ангаре «Чапаева» с отчаянной скоростью перевооружали и заправляли истребители, вокруг наверняка еще шныряли последние недобитые ими одиночки, которых сторожила барражирующая на последних каплях горючего сборная восьмерка Кожедуба и Султана. Операторы последнего работоспособного радиолокатора эскадры вели одновременно десятки целей, и еще больше усложнять причудливую желто-коричневую картину их примитивных разверток означало бы поставить под удар все достигнутое. Достигнутое такой страшной ценой, что она, эта цена, не оставляла выбора.

Тех из не вернувшихся на родную палубу пилотов-истребителей «Чапаева», кому удалось сесть на воду или пережить прыжок с парашютом, не искали. Их имена навсегда остались неизвестными среди имен тех, кто умер еще в небе или при ударе о волны, спрессованные в бетон скоростью падающих машин. И каждый из уцелевших понимал, что он мог быть среди них. Каждый боевой летчик, попавший в авиагруппу первого советского авианосца, пережил за годы войны многие десятки смертей товарищей, погибавших на его глазах или просто не возвратившихся из боевых вылетов. В большинстве случаев летчики воспринимали это почти спокойно: иначе было просто не выдержать. Но смерть в бесконечном море – сначала от холода, а потом от жажды – сторожившая каждого из них за несколькими сантиметрами бортовой брони хрупкого авианосца или за выкрашенным синим и черным цветами дюралем фюзеляжа палубного «Яка», была все же другой. Такой, что не думать о ней было невозможно даже многие годы спустя. Никогда не завидуйте красивой форме военных моряков. Мало есть на свете таких страшных смертей, какие достаются им…

Утром на подполковника посматривали с разных сторон, мелкими, прячущимися взглядами. В летной столовой было по-обычному шумно, офицеры переговаривались и шутили, работая вилками и запивая завтрак или кофе или, для любителей, местным чаем. Кормили в Китае отлично, в том числе не только летчиков, но и технический персонал – для некоторых это служило достаточным основанием остаться даже на «второй срок». Олег подумал, что, судя по всему, с откровенностью он вчера все же чуть-чуть переборщил, пусть даже оставив три четверти собственных мыслей при себе. Возможно, ограничься он общими словами о том, как было зябко и тошнотно в раскачивающемся стальном ящике, наискось ползущем через океан, это их удовлетворило бы, и все остальные подробности были лишними. С другой стороны – это были его боевые товарищи, пусть и нового поколения. Вряд ли признание в том, как старшему лейтенанту Лисицыну было страшно в том походе, способно будет поколебать их уважение к нему – на этой общей для них войне оно будет формироваться совершенно другими факторами.

– Еще, пожалуйста? – спросил Олега наклонившийся над его столиком знакомый солдат. Полтора года назад, по рассказам летчиков, воевавших в Корее до них, подавальщицами в столовых (например, у авторот и прожекторных частей) работали девушки-китаянки в чистеньких бежевых фартучках, но после пары «аморалок» их, к сожалению, убрали навсегда. Байки это или нет, он не знал, но в авиачастях такого не было и не могло быть в любом случае – режим секретности всегда важнее физиологии.

– Нет, спасибо, – ответил Олег, закрывая чашку рукой, и парень ушел. За столиком подполковник остался один – комэски почему-то ушли, едва-едва запихав в рот утренний обильный завтрак и не оставшись на почти уже ритуальное двадцатиминутное чаепитие с разговорами. Было очень вкусно, а отсутствие аппетита из-за нервов – это личное дело каждого, и поваров волновать не должно. Предлагаемый желающим зеленый чай Олегу, в отличие от многих, нравился, и солдат это уже знал, но каким окажется сегодняшний день, было еще неизвестно, и почти наверняка ему придется провести несколько часов между штабом и комнатами предполетного инструктажа. Местный чай почему-то регулярно пробивал Олега на туалет «по-маленькому» – и будет лучше, если по крайней мере утром, в самое горячее время, его ничто не будет отвлекать.

Жалко все-таки, что здесь нет местных девушек – пусть хотя бы отдохнуть глазами. Многие из тех китаянок, которых он видел в Ляодуне и в двухнедельном отпуске в санатории «Улумбей», действительно были весьма милыми. Не очень красивыми, но вполне приятными. С другой стороны, можно было предположить, что те немногие из них, с кем он там сумел перекинуться хотя бы парой общих слов, как сравнительно неплохо понимающие русский язык имели приказ слушать все, о чем говорят советские летчики. С этим ничего не поделаешь: к такому надо относиться с пониманием, поскольку совершенно ничего страшного в этом нет. Но в отпуске на них хотя бы посмотреть можно было… Олег улыбнулся своему отражению в чашке еще раз и допил остатки уже почти остывшего чая. Теперь пора было идти.

Пройдя через столовую офицеров наземного персонала, он столкнулся взглядами с несколькими знакомыми инженерами и обменялся с ними кивками, одновременно отрицательно покачав головой на общий немой вопрос. То, будут ли сегодня боевые вылеты с фактической работой, он не знал – это зависело уже только от противника. Но напряжение висело в воздухе на протяжении всех последних дней, и этот, только что начавшийся, исключением не являлся. На часах было шесть с небольшим утра, и еще до полудня можно было ожидать чего угодно – от стандартных тычков отдельных групп штурмовиков в их растянутую до целлофановой толщины зону прикрытия до налета одной полусотни «Сверхкрепостей» и второй – «Тандерджетов» под прикрытием полутора сотен «Сейбров» на что-нибудь стратегически важное, вроде гидроэлектростанций или железнодорожных мостов через Ялуцзян.

Последний дневной вылет «В-29» в зону ответственности 64-го ИАКа состоялся немногим более года назад, но помнить о такой возможности приходилось постоянно, и сегодняшний день ничем от прочих в этом отношении не отличался. В последние недели американцы, после долгого перерыва, снова начали применять бомбардировщики днем – группами по три–шесть машин, под мощнейшим эшелонированным и прекрасно организованным прикрытием. Действовали они пока что исключительно по ближайшим к линии фронта целям, до которых, с другой стороны, вполне дотягивались менее уязвимые в воздушном бою и более скоростные маловысотные машины, вплоть до палубных «Корсаров» с авианосцев. Это было странно, как странной была и их загрузка: одиночные крупнокалиберные бомбы у одних машин и россыпь среднекалиберных, высыпаемых куда попало, у других.

Советским летчикам запрещалось пересекать линию Пхеньян–Гензан, а китайцам и корейцам перехватить звенья ударных машин в этом месяце пока не удавалось, хотя состоялось уже несколько боев с прикрывающими их истребителями. Даже просто прорваться к бомбардировщикам ни у тех, ни у других не вышло ни разу, а в чисто истребительных боях с ВВС НОАК и КНА американцы имели заметное преимущество. Все это вместе взятое у любого нормального летчика, уже успевшего проникнуться реалиями и стандартами этой войны, вызывало сложную смесь настороженности и интереса. Чего в этой смеси было больше – прямо зависело от того, приходится ли ему по долгу службы совершать боевые вылеты или сидеть за маховиками зениток.

– Ну что? Не выспался?

Командир полка распрямился от карты и улыбнулся, увидев задумчивое лицо Олега.

– Да нет, ничего такого. Просто сердце давит. Наверняка что-то сегодня до нас долетит… Новости есть какие? Разведка, то-се?

– Э-э… Да нет, в общем-то. Ребята интересную вырезку принесли, из газеты. Там наши соседи упоминаются: я бы решил, что это 14-я ИАД китайцев, хотя кто его знает, что там на самом деле… Вон, взгляни.

– Ну… – пожал плечами Олег. Это было именно то, о чем он думал с утра – но в том, что вырезка из какой-то советской газеты может заменить отсутствующие как понятие отчеты о боевой работе «соседей», он весьма сильно сомневался. Все же, взяв из рук командира полка блеклую бумажку, подполковник присел в углу штабной комнаты и включил настольную лампу, надеясь получить от чтения хоть какую-то пользу. Отчеты о том, насколько успешно действуют «соседи», то есть китайские и корейские авиадивизии, в полках получали только при осуществлении совместных боевых вылетов. Например, когда советские истребители обеспечивали прикрытие китайцев, пытающихся действовать по американским бомбардировщикам, либо когда бои велись в общих боевых порядках. А такого не случалось уже весьма давно. «Братская», являвшаяся их прямым соседом 14-я авиадивизия китайцев до сих пор воевала частью своих сил на устаревших за последние годы «МиГ-15», и у любого нормального военного вызывала своей деятельностью искреннее уважение. В отличие от большинства других, эта дивизия воевала активно, и даже, по мере сил, агрессивно, что в истребителях всегда высоко ценили. Учитывая значительную разницу в количестве самолетов, которые участвующие в конфликте стороны могли поднять в небо, это было бы здорово, – если бы заявленное ее летчиками число побед вызывало чуть меньше сомнений.

Судя по газетной статье, которая даже не давала никакой конкретной даты, некая авиадивизия ВВС КНДР (между строчек читалось – НОАК) время от времени все же проводила воздушные бои. В статье таких было описано аж два, и оба звеньями. Пропуская мимо глаз художественные красивости, Олег быстро дошел до сути, то есть до того, что один из них закончился безрезультатно, а во втором был потерян один истребитель и один пилот. Тело заместителя командира звена летчика-истребителя Джа-И Ксиао, погибшего смертью храбрых в боях с интервентами, было обнаружено местными жителями в районе деревни Пу, в ста метрах от останков разбившегося самолета – судя по всему, не хватило высоты на полное раскрытие купола парашютной системы. Ну и всякие стандартные уже формулировки о личных клятвах мести врагу, которую дали летчики его звена, о вечной памяти в сердцах братьев по оружию, и так далее, – в это можно было уже не вчитываться.

В том же бою китайцы заявили уничтоженным один «Тандерджет», но Олег только покачал головой: судя по тому, что в бесполезной статье не нашлось никаких сведений о прочих находках местных жителей, подбитый американец (если летчику Ксиао и его друзьям действительно удалось в кого-то попасть) сумел уйти домой. Дочитав, Олег мысленно сплюнул и отложил бумажку в сторону – может, кого-то другого развлечет…

Все утро не происходило совершенно ничего. Штабисты полка, читающие содержимое спущенных из штаба дивизии многочисленных папок с разведсводками и инструкциями, прислушивались к радио и к самим себе несколько часов подряд. Ничего. Это становилось просто опасным.

– Иван, Юра, Олег!..

Командир полка положил трубку аппарата спецсвязи, в которую он последние несколько минут односложно бурчал, и оглядел поднявших на него глаза товарищей.

– В дивизии сказали, что радиообмен «наших» станций американцев упал втрое.

Ни одному из бывших в комнате, вплоть до исполняющего обязанности адъютанта полка старшего лейтенанта, даже не пришло в голову сказать что-нибудь вроде «К чему бы это?» – слишком уже хорошо все они знали этот признак. Затишье перед бурей. Предстоит что-то тяжелое.

– Пойду поднимать ребят, – негромко произнес командир находящейся в «готовности №3» эскадрильи и вышел за дверь. Его проводили помрачневшими взглядами и задвигались сами, наконец-то найдя себе занятия. Олег не был исключением и почти с облегчением сосредоточился на проработке метеосхем в применении к тем направлениям, на которых полку могла предстоять сегодня работа. В феврале погода на севере Корейского полуострова была, мягко говоря, «интересной», а сложный холмисто-гористый рельеф, обилие весьма полноводных рек с прилагающимися долинами вкупе с близостью моря приводили иногда к таким причудливым извращениям погоды, что работы по ее прогнозированию приходилось проводить чуть ли не по отдельности для каждого квадрата среднемасштабной карты. Должности «летающего метеоролога» в дивизии пока не ввели, поэтому уточнение спускаемых сверху прогнозов погоды по собственным данным было в интересах каждого воюющего полка.

Телефоны в штабной комнате звонили все чаще и чаще, и минут через тридцать Олег, захватив несколько бумаг, предпочел уйти в соседнюю комнату. В коридоре штабного домика стояли, покуривая, несколько пилотов «Поповской», то есть 2-й, эскадрильи их полка.

– Товарищ подполковник, – обратился к нему один из командиров звеньев, фамилия которого на какое-то мгновение позорно вылетела у Олега из головы, оставив только позывной: «92». – Я понимаю, что вы нам все равно ничего не расскажете, но намекните хотя бы, пожалуйста – что, будет что-то?

Два других летчика уставились на штурмана полка буквально с собачьим выражением в глазах. Собаки тоже бывают весьма разные, но эти ребята смотрели так, как смотрит перед дракой хорошо натренированная овчарка. Вторая эскадрилья стояла в самом хвосте сегодняшнего списка очередности готовностей, и хотя для них ее уже вот-вот должны были поднять по крайней мере на одну ступень, ребята явно ничего не боялись. Максимум – проявляли разумный уровень предбоевого мандража, способный только помочь, до предела обострив реакцию и заранее «прокачав» по сухожилиям мышечные рефлексы.

– Черт его знает, ребята, – честно ответил Олег, наконец-то вспомнивший вылетевшую из головы фамилию: Шляпин. – Ничего конкретного пока нет, но такое ощущение, что скоро будет.

Летчики этого звена были одеты точно так же, как и большинство пилотов корпуса: в штаны и меховые либо кожаные куртки, одеваемые зимой на свитера, а летом прямо на футболки. Некоторые покупали кожанки (за собственные, между прочим, деньги), но сейчас для них был не сезон. В полку, откуда Олег пришел, зимой в полет надевали добротные меховые комбинезоны монгольской выделки поверх двухслойного шерстяного белья, но в Китае были свои правила.

– Настроение как? – спросил Олег, продолжая разглядывать ребят.

– Нормальное, товарищ подполковник, – твердо ответил командир звена, поддержанный спокойными и уверенными кивками подчиненных: своего ведомого Сотина, одного из двух лейтенантов полка, и Емельяна Карчевского, ведущего второй пары. Интересно, где их четвертый?

– Это хорошо, что нормальное. Карты обновили?

– Так точно.

– Тогда за мной. Вам, я гляжу, делать нечего, так я вас сейчас погоняю.

Олег все-таки не выдержал и улыбнулся, пусть и отвернувшись уже, и прислушиваясь, как ребята топают за ним по узкому коридору. Попавшийся навстречу капитан из БАТО посторонился и дал им пройти, снова зашагав по своим неотложным делам куда-то в сторону штабистов.

Выделенный под управление их полка дом был некрупным, и до нужной комнаты они дошли за какие-то два десятка шагов, она была на том же втором этаже. В этот момент за спиной свистнули, и обернувшийся Олег увидел, как Шляпин, который «92», машет рукой еще одному парню, пускающему клубы папиросного дыма в форточку. Парень улыбнулся извиняющейся улыбкой, посерьезнел и щелчком выкинул окурок за окно. Это Олегу не понравилось, но он смолчал, – делов-то… По крайней мере, это звено собралось целиком.

В учебной комнате уже было человек пять или шесть, при звуке открывающейся двери они дружно подняли глаза на штурмана полка и остальных вошедших. Большинство занималось не подготовкой к возможному вылету, а своими собственными делами. В частности, сидевший спиной к двери капитан Марков из той же 3-й эскадрильи наливал себе в чашку чай из украшенного ярко-синими цветочками пузатого фарфорового чайника. Обернулся он уже после того, как все вскочили, при этом продолжал держать чашку и чайник в руках.

– Вольно, – скомандовал Олег и повторил свой последний вопрос: – Как настроение?

Настроение у летчиков было боевое и ожидающее. Это хорошо, но пока остальные их товарищи мерзли в худосочной китайской «фанзе» непосредственно у взлетно-посадочной полосы, находясь, как и положено, «у машин», эта эскадрилья могла так и «перегореть» в невысокой готовности. Чтобы не допустить подобного сбоя (который, как Олег прекрасно знал, всерьез грозит стоить эскадрилье нескольких жизней), подполковник Лисицын принял командный вид и рассадил всех, кто попался ему под руку, по стульям. Рассудив, что это полезно в любом случае, он устроил импровизированный, пусть и неформальный зачет по последним изменениям в расположении зенитных средств в районе их аэродрома, а также на всю глубину зоны ответственности корпуса. Это помогло – уже через считанные минуты летчики думали не о тех «Сейбрах», с которым им, возможно, предстояло схватиться через несколько часов, а о том, что ответить подполковнику на его очередные вопросы, чтобы он не изменил своего мнения об уровне штурманской и тактической подготовки эскадрильи.

– По сообщению разведотдела со ссылкой на ОВА, – громко сказал Олег, оглядывая лица пилотов, – результативность зенитных артиллерийских засад за последние две-три недели значительно снизилась.

Китайские товарищи, как вы знаете, в основном несут потери от реактивных штурмовиков, которые активно работают по наземным целям, а южнее – и от «Мустангов». С точки зрения зенитчиков «Тандерджеты» – это цели высокоскоростные, маневренные и обладающие на редкость высокой боевой мощью. Что такое зенитная засада – вы знаете. Но мне хотелось бы уяснить, насколько вы способны под такие засады не подставиться сами, если нервный наводчик примет вас за американцев. Старший лейтенант Карчевский?

– Я.

– Укажите на большой карте расположение среднекалиберных зенитных батарей в районе к югу от Аньдуна по состоянию на прошлую неделю.

Старший лейтенант, напомнивший Олегу лицом и фигурой снова помолодевшего Николая Шутта, а характером – его собственного когда-то старшего, а теперь уже навсегда младшего брата, начал толково показывать, сопровождая ответ комментариями о том, насколько, по его мнению, та или иная позиция опасна с точки зрения летчика, по самолету которого способна вести огонь.

Сейчас в состав корпуса входила 35-я зенитная артиллерийская дивизия, только с месяц назад сменившая 28-ю, и ее командиры устраивались на новом месте, налаживая взаимодействие с «соседями» – китайцами и корейцами, тоже регулярно меняющими расположение своих батарей. Это было и хорошо и плохо одновременно. Хорошо – потому что офицеры дивизии проявляли заметную агрессивность, стремясь заработать себе все то, что начальство разных рангов будет всю их оставшуюся жизнь связывать с количеством сбитых вражеских самолетов, записанных на их батареи и дивизионы: звездочки на грудь, звездочки на погоны, шанс на Академию и так далее. Не последнюю роль играл и собственно боевой азарт – как и в других подразделениях корпуса, большинство офицеров из старшего командного состава 35-й были фронтовиками, и многие из них имели, за что поквитаться с американцами и англичанами после почти девятилетнего перерыва, потраченного на освоение новой техники.

Самолеты у врагов тоже, впрочем, были новые – и вот это было плохо. Война в Корее уже не первый год шла самая настоящая, воевали в ней профессионалы, и советские зенитчики гибли под ударами «Тандерджетов», «Сейбров», «Шутинг Старов» и «Метеоров», точно так же, как гибли зенитчики-корейцы и китайские добровольцы. Гибли солдаты-срочники из поколения, на шесть-семь лет опоздавшего на войну, выкосившую их отцов, дядек и старших братьев, – шоферы, прожектористы, техники и просто рядовые стрелки, призванные обеспечивать работу корпуса, целиком живущего для одной цели: хоть чуть-чуть заслонить собой кусочек корейского неба. Тремя дивизиями и одним не имеющей собственной техники полком днем, и еще одним полком – ночью.

Кивая старшему лейтенанту в такт его словам и своим мыслям, Олег не сразу осознал, что тот закончил показ. Он позволил парню сесть на свое место и поставил ему лучшую оценку, которую подполковник Лисицын мог себе позволить, учитывая собственные педагогические принципы, то есть «Толково». Наверняка мама в своей школе сейчас икнула, прикрыв рот рукой и вспомнив своего единственного теперь, так и не ставшего учителем сына. «Не все еще потеряно, мама, – сказал он себе. – Крупнокалиберная пуля в любую из конечностей – и на работу мы каждый день будем ходить вместе. Или ты будешь меня возить…»

Со злостью невидимо сплюнув на уколовшую его дурацкую, непонятно откуда пришедшую мысль, Олег продолжил занятие. Опросив еще пару человек, он перевел его в русло общего обсуждения той же самой темы: как не попасть под удар родных зенитчиков, учитывая, что об очередном изменении позиций батарей кто-то всегда может забыть сообщить.

– Вторая эскадрилья! – неожиданно рявкнул динамик в углу под потолком. Все остановились на полуслове, и только что всеобщий гомон оборвался разом. – Принять «готовность номер два»!

Летчики повскакивали, на ходу заправляя свитера, застегивая куртки и складывая листы проработанных с подполковником карт. Поднялся и сам Олег. Он пропустил летчиков в дверь перед собой, а затем свернул в другую сторону коридора – обратно к штабным комнатам. Уже перед самой нужной ему дверью он задержался у подоконника и посмотрел вниз. До противоположного конца ВПП вполне можно было за несколько минут добежать и на своих двоих, но машина с работающим мотором уже ожидала под дверью штаба, и Олег увидел, как стоящий у ее кузова молодой шофер откозырял выскочившим из дверей истребителям – явно излишне в данной ситуации, но искренне и чуть ли не трепетно.

– Товарищ подполковник, «этот самый» в эфир вышел! – сообщил ему капитан, сидящий у занимавшей половину стола рации, которую обслуживал ушастый сержант. – Все уже на КП, и товарищ комполка просил вас сразу туда идти, как вернетесь.

– «Соседи» уже взлетели? – спросил Олег капитана. Он поймал себя на том, что неосознанно начал делать те же самые движения, которые несколько минут назад подметил у спешащих на аэродром летчиков, и заставил кисти своих рук успокоиться. В отличие от них, на Олеге был обычный китайский, горчичного цвета френч, и оглаживать его каждые двадцать секунд было глупо.

– Взлетают, товарищ подполковник. Мне кажется, что в любую минуту может начаться.

Это был уже прямой намек, и Олег, поблагодарив офицера кивком, торопливо пошел к лестнице, ведущей в бункер.

Под многозначительным словосочетанием «этот самый», употребленным связистом в присутствии своего ушастого солдата, понимался совершенно уникальный участник этой войны, лица которого до сих пор не видел ни один человек из знающих его как «Первого четырехпалого». «Первый четырехпалый» – это было устоявшееся за последние два года в узком кругу старших офицеров корпуса прозвище неизвестного американского радиста. Он работал в каком-то из штабов и почти наверняка имел отношение к авиации. Американские военные радиокоды уровней выше батальонного расколоть за последние десять лет не удалось ни разу, и то, что могли означать двух-трехминутные передачи этого радиста, морзянкой улетающие в эфир один или два раза в неделю, не знал никто. Конечно, это могло быть нечто совершенно неважное – но как раз те самые два года назад кто-то догадливый в корпусном разведотделе сумел соотнести нерегулярные передачи одной из сотен работающих в глубине вражеской территории раций с тем, что через час или полтора 5-я и 20-я воздушные армии США проводили совместные боевые операции как минимум среднего по объему задействованных сил и средств масштаба. Исключений из этого правила почти не отмечалось: если операции были чисто тактическими, то есть проводились авиацией флота или морской пехоты США, армейскими легкомоторными разведчиками или геликоптерами, либо же не превосходили по своим масштабам каждодневной боевой работы – рация «четырехпалого» обычно молчала.

Морзянка постепенно отходила в прошлое, а в условиях позиционной войны пользоваться эфиром для общения между штабами и, скажем, аэродромами вообще было несколько странно. К тому же в случаях, когда район работы таинственной рации удавалось вычислить качественно проведенной пеленгацией, она каждый раз давала разные результаты: передатчик, судя по всему, был кочующим. Все это было до такой степени странно, что давало основания предположить, будто таким образом дает о себе знать какой-то весьма осведомленный и невероятно везучий разведчик-инициативник. Понятно, что на самом деле такого не бывает – но, тем не менее, появления в эфире неизвестного американца, южно-корейца или представителя какой-то из иных армий, с достойным лучшего применения энтузиазмом убивающих друг друга в районе многострадальной 38-й параллели, продолжались более или менее регулярно.

Забавное русскоязычное прозвище неизвестного радиста возникло примерно в то же время, когда его выходы в эфир начали использовать для повышения эффективности фактической работы сначала подразделений авиакорпуса, а потом и всей объединенной воздушной армии генерала Лю Чжина. Оно объяснялось не очень обычным, странно смазанным почерком работы радиста на ключе. Скорость передачи у него была превосходная, но что-то в его стиле имелось такое, что заставляло профессиональных связистов в недоумении поджимать губы. Оставшийся неизвестным (и, как ни странно, одновременно с этим прославившийся) советский офицер предположил, что радист четырехпалый, и это определение неожиданно прилипло к неизвестному.

Рация у него все это время была не слишком мощная, особенно учитывая лежащие рядом Восточно-Корейские горы, но и ее передачи в большинстве случаев успешно перехватывались по крайней мере кораблями советской эскадры, ходящими по бесконечным квадратам в восьмидесяти–ста милях от Инчхона. Ни что это за рация, ни какое значение ее передачи имеют, радисты «Советского Союза» и сменившей его с декабря «Москвы» понятия не имели – но все твердо знали, что сам факт выхода «четырехпалого» в эфир должен быть доведен до сведения штаба 64-го ИАК немедленно и с максимальным уровнем защиты содержащейся в передаче информации от декодирования.

Позднее похожий стиль работы был отмечен еще у одного радиста. Этот выходил в эфир раз в пять-шесть реже, и никакого смысла в самих фактах его передач пока не выявили, но на всякий случай несколько занимающихся радиоразведкой офицеров отслеживали и его работу тоже. Некоторые надеялись, что через год-другой это может оказаться хоть в чем-то полезным. Предположение о том, что «четырехпалые» могут быть учеником и учителем, либо же двумя учениками одного и того же ставившего им руку инструктора, не было подкреплено уже совершенно ничем, но и разделение их на «первого» и «второго» прилипло тоже – так было удобнее.

– Ну что? – нетерпеливо спросил подполковник Лисицын, закрыв за собой дверь в бункер. Шифровальщик штаба полка, сидящий прямо напротив входа, поднял на него глаза и снова погрузился в свои бумаги, даже не подумав лишнюю секунду отвлечься на человека, не представляющего непосредственной угрозы для содержимого его блокнотов.

– Ловят, – сообщил командир полка, указав Олегу на свободный стул.

Он имел в виду тоже совершенно устоявшееся уже тактическое понятие: отдельные эскадрильи и звенья американских истребителей формировали «заслон» вдоль Ялуцзяна, в то время как другие готовились блокировать аэродромы перед подходом собственно ударных машин. Иногда американцы доразведывали цели непосредственно перед массированным авианалетом, в котором должны были принять участие уже полные авиакрылья. Иногда – работали малыми группами в попытках вступить в бой с малоопытными летчиками, которые никогда не посмеют связываться с сотней «Сейбров», идущих в нескольких эшелонах, растянутых объемным ромбом спереди и сверху над нагруженными бомбами и баками с напалмом штурмовиками, а год-полтора назад – и «Сверхкрепостями».

Китайские и корейские летчики не оставались в долгу и время от времени с переменным успехом пытались реализовать локальное численное превосходство. Пилоты звеньев американских «охотников» были отличными бойцами и за нечастые успехи эскадрильи НОАК и КНА платили дорогой ценой, но бои над зоной ПВО между Анджу и Ялуцзяном продолжались, позволяя наращивать боевой счет и тем, и другим.

Олег сел и выложил карту на колени, прислушиваясь к голосам из динамика. Через минуту он понял, что занимается не тем, и пересел к наиболее свободному от бумаг столу. Следуя координатам, передаваемым не отрывающим от уха «дивизионную» трубку офицером, два планшетиста вели прокладку на поставленной вертикально мутной плексигласовой плите с грубо нанесенными на ней гуашью контурами городов и пунктирами рек под царапинами координатной сетки. Это было красиво и одновременно страшновато: каждая пунктирная линия на ней обозначала группу вражеских или своих самолетов, тянущих свои курсы навстречу друг другу. Такая же прокладка одновременно и независимо велась другой парой операторов на рабочем столе, во всю свою ширину застеленном крупномасштабной картой севера Кореи.

– Район «Огурец», групповая цель курсом триста десять, высота девять–девять с половиной тысяч.

Высовывая от напряжения язык, солдат поставил отметку, оказавшуюся достаточно далеко от других. Эта цель, похоже, была новой.

– ВПУ номер один, малоразмерная цель в квадрате сто девятнадцать/девятнадцать: курс также триста десять, скорость триста, высота не определена.

– Запроси подтверждение скорости.

Командир полка насторожился, и одновременно с ним замерли почти все из находившихся в бункере. Настолько низкая скорость могла означать только одно – бомбардировщики. Пока они находились еще по другую сторону фронта, но курс был явно нацелен «вверх», к территории КНДР. Странно, что цель при этом была малоразмерной, но следующие десять минут почти наверняка принесут новую информацию по этому контакту. Как вариант – это могли быть «Сейбры», маскирующиеся под штурмовики, такие случаи тоже уже бывали.

– Та же цель в квадрате сто двадцать/девятнадцать, курс подтвержден, скорость подтверждена. Высота девять с половиной тысяч. Отмечена вторая малоразмерная цель, параметры цели те же, удаление тысяча–тысяча двести метров к югу от первой.

Под взглядами офицеров планшетист поставил очередной значок и соединил последние две отметки сплошной перемычкой, направленной куда-то в сторону Дану.

– Район «Слон», групповая цель курсом триста, высота девять тысяч… Еще цель, курс тот же, высота та же… ВПУ номер один: третья цель! Квадрат сто девятнадцать/девятнадцать, курс триста, скорость четыреста тридцать, высота пока не определена. Курс первой группы меняется на двести, курс второй неизменен.

– Командир, – Олег поднялся со своего места. – Я иду одеваться. Мне это не нравится. Я такого еще не видел: чтобы бомбардировщики разворачивались в десяти километрах от линии фронта! При том, что перед ними идет расчистка.

– Вторая эскадрилья, готовность номер один! – скомандовал майор вместо ответа, и подполковник Разоренов глухо, вполголоса, ретранслировал его приказание дежурному по аэродрому. Эта команда означала, что летчики эскадрильи должны были занять свои места в кабинах в готовности выруливать на ВПП. Бывалый истребитель, Марченко не собирался распылять силы, что Олег молчаливо одобрил.

Он дожидался ответа на свой вопрос. Ждать пришлось, пока командир полка не закончил двухминутный разговор с дивизией.

– Давай, – одобрил он, оторвавшись наконец от трубки. – Дуй к полосе и будь на подхвате. От телефона не отходи. Как обычно, в общем.

Кивнув, стоящий уже у двери Олег засунул свою сложенную и разглаженную по складкам карту в нагрудный карман и торопливо вышел из бункера. Переодевание заняло у него минуты три или четыре – дело было нехитрое. Тонкая хлопчатобумажная футболка светло-серого, «волчьего» цвета приятно покалывала вспотевшую кожу, поднимая тонус. Куртка тоже пахла каким-то звериным запахом: смесью ароматов грубого «мужского» меха и хорошо выделанной кожи. Если какой-то буржуй когда-нибудь придумает делать одеколон с таким запахом, он наверняка озолотится – всякие тыловые крысы будут лить его на себя ведрами, лишь бы чуть-чуть приблизится к тем ощущениям, которые испытывает летчик-истребитель, готовясь к вылету.

Сдергивая с полки свой шлемофон, Олег попрыгал на месте, прислушиваясь к собственному телу. Все было нормально, если не считать того, что чистая и сухая ткань начала пропитываться потом почти сразу же. Ничего, на улице высохнет, сегодня холодновато. Схватив телефонную трубку и пощелкав рычагом, вызывая оператора; он соединился с КП и спросил о новостях. По словам ответившего ему замкомандира, целей в небе были уже десятки: американцы явно затевали что-то серьезное.

– Судя по тому, что там творится, китайцы уже наверняка кого-то потеряли, – сказал ему подполковник напряженным голосом. Если генерал Ли Минь Хан не спит, то он уже поднял готовность по «второй линии» и своим, и корейцам. Наши «соседи» в воздухе целиком, но у них пока не началось. Минут десять еще, я думаю. Может, пятнадцать.

Посмотрев на часы, Олег кинул трубку и выскочил из комнаты, даже не озаботившись прикрыть за собой дверь. Машина уже ждала его внизу; едва увидев, что он сел, молодой шофер рванул с места, помчавшись по рулежке. Поглядывая то на часы, то в окно, Олег любую минуту ожидал увидеть и услышать взлетающие истребители полка, но до аэродрома они успели добраться раньше. Хотя где-то к югу в небе уже наверняка шли отдельные стычки, 535-й ИАП подняли не на прямой перехват, а на барраж, это само по себе свидетельствовало о сложности и неясности обстановки.

Множественные малоразмерные группы целей, радикально меняющие курс, но сдвигающиеся в общем направлении к северу… Гм-м… Два года назад, скорее всего, это оказались бы отдельные группы истребителей, прикрывающие тяжело нагруженные бомбардировщики. Но к февралю 1953 года подобная тактика уже устарела – полнокровную дивизию из хорошо обученных и жаждущих подраться пилотов на «МиГ-15» или «МиГ-15бис» остановить достаточно сложно. Хоть одна эскадрилья, да прорвется к «Сверхкрепостям» (если это действительно снова они) и переведет нервную эстетику истребительного боя во что-то вроде посещения разъяренным бегемотом магазинчика с датским фарфором. Сколь просто это сделать «МиГам», американцев в свое время немало шокировало, и поскольку в недостатке логики их пока никто упрекнуть не мог, то значит, дело в чем-то другом.

Еще раз отзвонившись из домика, где летчики до самой последней минуты укрывались от ветра и холода, Олег налил себе из чайника холодного крепкого чая с плавающими лоскутками каких-то завяленных цветочков – пахучих и вяжущих язык. Кивнув принявшему у него трубку дежурному, он сел на стул у окна и принялся ждать. Первая четверка истребителей полка уже стояла в «кармане ожидания» в конце полосы, остальные выстроились на магистральной рулежной дорожке. Поскольку видимость была хорошая, то можно было разглядеть, как высоко над их полем совершает плавные и широкие развороты превращенная расстоянием в темно-серых мошек десятка: звенья какого-то из полков 133-й ИАД, базирующейся на аэродромы «второй линии», прикрывали их взлет.

Так прошло еще три или четыре минуты. Допив чай, Олег поставил украшенную простым орнаментом из веточек и листков чашку на стол и в первый раз за день подумал о доме. В отличие от большинства молодых летчиков, он давно был семейным человеком. Еще в ноябре 44-го, раскачиваясь в нутре идущего через океан авианосца, старший лейтенант Лисицын поклялся себе, что если уцелеет, то заведет семью и столько детей, сколько сможет – за себя и за всех своих ребят, которые не дожили до будущего счастья. Так оно и случилось: немедленно после Победы он написал прочувствованное и полное желания письмо той девушке, с которой познакомился, когда их переучивали на палубников. Девушке, оставившей на его сердце больше зарубок, чем слетанное звено «Корсаров», и которую он до сих пор не называл невестой даже мысленно.

Ответила она не колеблясь. Письмо, подписанное свежеиспеченным Героем Советского Союза гвардии капитаном ВВС ВМФ Лисицыным, было переправлено командованию зенитной артиллерийской дивизии, куда входила ее батарея, и сыграло нужную роль. Понесшая чудовищные людские потери страна нуждалась в свежей крови настолько сильно, что рапорт рядовой Елисеевой об ускорении ее демобилизации в связи с необходимостью выйти замуж за готовящегося к отправке в действующую армию офицера вызвал не смех, как случилось бы год назад, а полное понимание. Немедленно после ее демобилизации они с Олегом и поженились. Это было в январе 1945-го – их как раз собирались отправлять на Дальний Восток, куда шли и шли эшелоны. Начиналась война с Японией, продлившаяся, как и два конфликта тридцатых, не слишком долго. Перед отправкой они с Тамарой успели урвать две недели с какой-то мелочью, и когда он вернулся, она уже ждала ребенка. Вспоминая об этих днях, Олег до сих пор не переставал улыбаться, а теперь-то у него было уже двое, поскольку данные себе обещания они исполняли с тем же энтузиазмом и искренностью, с какими делали все остальное: воевали, жили, любили.

– Товарищ!..

Не дав радисту закончить обращение, Олег выхватил у него телефонную трубку.

– Полку – общий взлет!

В окне взвыло и заревело – в пронизанном редкими снежинками матово-белом небе повисла дымная зеленая ракета, и, когда сигнал продублировали по радио, три десятка истребителей начали запускать двигатели.

Как и в предшествующие дни, Олег остался на земле, провожая взглядом попарно, с интервалами в пятнадцать–двадцать секунд, срывающиеся с бетона взлетной полосы «МиГи». Самолеты из первых двух эскадрилий (точнее, 1-й и 3-й) взлетели плотной группой, в течение каких-то считанных минут; командир 2-й предпочел задержаться со взлетом, пока из «малых» рулежек, ведущих к полосе от капониров, не вырулили последние машины его второго звена.

В очередной раз за день Олег удовлетворенно кивнул. Комэск Попов, пусть и заставший лишь самый последний год войны в так ни разу и не вступившем в бой авиаполку ПВО, прикрывавшем какой-то важный тыловой объект, был при всем этом опытным командиром и не допускал мелких просчетов, способных дать противнику лишнее преимущество. Отставшей эскадрилье будет проще «срезать угол», догоняя полк в сравнительно компактном и сразу готовом к бою строю, чем рисковать встретить какую-нибудь незамеченную группу «Сейбров» в виде готовой к употреблению растянутой «колбасы»…

Над аэродромом снова хрипло взрычали двигатели машин, прошедших на небольшой высоте. Прощаются уходящие ребята из 133-й? Олег выскочил из домика, морщась от лезущих в веки снежинок, посмотрел в небо из-под сложенной «дощечкой» ладони. Вдалеке над холмами разворачивалась четверка истребителей. Почти одновременно они блеснули остеклением кабин, и на мгновение ему показалось, что это чужаки, но уже секунд через двадцать он опознал «МиГи». Что бы это могло быть?

Самолеты звена пошли на посадку не поодиночке, как обычно было принято, а парами, в тесном строю – пилотаж пилоты показали отличный. Прищуриваясь, Олег сумел прочитать трехзначные бортовые номера, выписанные под каждой кабиной рублеными красными цифрами: «662», «623», «330», «359». Камуфляж у первых двух машин был серо-зеленый, чуть более темного оттенка, чем в их собственном полку. Значит, звено управления. Это откуда-то вернулось в Аньдун командование дивизии.

– Товарищ подполковник…

Высунувшийся из домика связист передал ему сообщение руководителя полетов. Придерживая воротник комбинезона под подбородком, Олег побежал по скользким бетонным плитам к остановившимся в трехстах метрах истребителям, к которым уже подъезжали автоцистерны.

Воюющий летчик-истребитель – это готовый спортсмен. Триста метров Олег, в своем не самом уже молодом возрасте, пробежал секунд за сорок, и даже не слишком запыхался.

– Ага, – поприветствовал его сидящий на нижней ступени приставной алюминиевой лесенки тяжеловесный плотный летчик. – Товарищ Ли Си Цын?

– Так точно, товарищ полковник, подполковник Лисицын, начальник штурманской службы…

– Да я узнал, узнал, не тянись. Ты готов?

Где-то в глубине души вопрос застал Олега врасплох: он был готов подменить любого из летчиков полка, но этого не потребовалось – полк взлетел совершенно нормально, как на учениях. То, что ему предложит лететь комдив, было все-таки неожиданно: раньше такого не случалось. Да и на чем?

– Вот на этой, – в ответ на его заданный глазами вопрос Гроховецкий ткнул «662-ю» в борт. – Ну где, черт побери, машина? Долго я здесь стоять буду?

Машина уже подъезжала – та самая штабная легковушка, в которой на аэродром приехал Олег. Внутри он увидел машущего рукой заместителя командира.

– Пока дозаправляют, знакомься с ребятами. Все боевые, не подведут. Я подзабыл, у тебя сколько сбитых, подполковник?

– Двадцать четыре.

– Угу. А в Корее сколько?

– Пока ни одного.

– А чего так?

Если бы спросивший был хотя бы равного Олегу звания, он с чувством сообщил бы ему, что подобный вопрос решается просто: попробуй сбей сам.

– Летаю мало, – ответил он вместо этого.

– Вот и лети, раз «мало». Задача тебе простая и обычная: прикрытие аэродрома. Может, добавишь. Я за тобой послежу.

Полковник уже полез в машину, но обернулся и, по-доброму улыбнувшись, добавил:

– Не обижайся!

Это помогло – обида на несправедливость угасла, не начавшись. Если комдив прямо в начале чего-то крупного улетел с Апьдуна ради каких-то своих дел, а потом едва успел вернуться – это его командирское решение, наверняка имеющее под собой достаточно веские основания. И то, что на истребителе летал, и с хорошим эскортом – тоже понятно: полковнику почти наверняка хочется жить не меньше, чем любому другому человеку. А летать он явно умеет: это Олег прекрасно знал еще до того, как увидел, как он заходит на посадку.

Олег обернулся к стоящим вокруг него летчикам эскорта и оторопел: ему показалось, что только что на его глазах залезший в машину командир дивизии каким-то невероятным образом раздвоился и все время этого разговора стоял за его спиной. Потом он сообразил, что дело гораздо проще – то есть просто один из прилетевших летчиков невероятно похож на полковника. Следующая промелькнувшая мысль была о том, что полковник не должен был разговаривать с ним в столь легкомысленном тоне в присутствии пусть даже временных подчиненных. Эту мысль Олег отбросил тоже, вздохнув и выругавшись одновременно: десять лет назад он о таком даже и не задумался бы. Возраст, что ли?

Заложив руки за пояс, он покачался на носках, молча осматривая суету техников вокруг остывающих машин.

– Ну, давайте знакомиться, – наконец сказал он. – Подполковник Лисицын, штурман 913-го.

– Майор Скребо, начальник воздушно-стрелковой службы 32-й ИАД. – Это был тот самый невысокий и здоровенный мужик, который напомнил Олегу комдива. Фамилия была знакомой, и сейчас он видел, что лицами они не слишком похожи – просто показалось.

– Старший лейтенант Тимофеев, 224-й ИАП.

Понятно. Раз 224-й, значит Гроховецкий летал на аэродром Дапу, где отдельно от двух других базировался третий полк дивизии.

– Старший лейтенант Федоренко, 224-й ИАП.

– Хм… Не Георгиевич по отчеству?

– Никак нет, товарищ подполковник. Просто однофамилец.

Полковник Федоренко был командиром их авиадивизии с момента ее формирования в 1943-м, прошел с ней Японскую, и если бы у него был сын-летчик, то парень наверняка служил бы именно тут – но это, в конце концов, всего лишь самая простая славянская фамилия, как и у него самого.

– Звено слетанное?

– Так точно. Не первый раз с комдивом.

– Кто его ведомый?

– Я, товарищ подполковник.

Это был первый из старлеев, Тимофеев, – высокий широкоплечий парень, типичный уроженец русского Севера.

– Бои, сбитые есть?

– Пятнадцать боевых вылетов в составе 224-го полка, товарищ подполковник. Бои есть. Сбитых пока нет.

Слово «пока» Олегу понравилось – вместе с внешним видом парня и интонациями его голоса оно окончательно убедило его, повидавшего с сотню таких лейтенантов, что старлей уверен в себе. Это было именно то, что ему нужно было услышать до вылета, если он не собирался провести его с непрерывно вывернутой в сторону ведомого шеей. Понравились ему и остальные двое, ответившие на его вопросы односложно и твердо.

– Готово! – проорали сверху. Подняв голову, Олег увидел, как техники сноровисто отсоединяют шланги от горловины топливных баков первого из истребителей. Необычайно остро, как бывает только на морозе, запахло керосином.

– Ладно, ребята. – Он по очереди посмотрел каждому в глаза и окончательно остался доволен тем, что там увидел. С этими ребятами можно было идти в бой, особенно с майором – таким же, как он сам, «чужаком» в дивизии, бывалым фронтовиком ПВО. Из тех, кто вволю подрался с любителями чужого неба за годы той войны и с успехом продолжал делать это и теперь.

– Сейчас мы подключимся к сети и узнаем, что там, наверху, происходит. Пятнадцать минут назад через фронт прошло полторы сотни машин. На корейцев, как вы знаете, надежды мало, но будем надеяться, что китайцы выложатся как мужики и хоть немного их проредят – или хотя бы просто измотают. В любом случае, нас без работы не оставят. Насколько нужны эти мосты, вы знаете. Если сюда действительно идут бомбардировщики, дойти к переправам через Ялуцзян, к Гисю и Сингисю не должен ни один. Всем понятно?

Вслух летчики не отозвались, только кивнули, и это его устроило тоже. Да и сказанные подполковником слова тоже не были новыми. Переправы, по которым в Корею шел поток военных грузов, их корпус и входящие в состав ОВА китайские дивизии защищали, не щадя себя – в какой-то степени, эти переправы значили больше, чем многие другие стратегические объекты.

– По машинам!

Полузадушенно шурша шинами по бетону, автоцистерны отползли в стороны, на ходу выстраиваясь в короткую колонну. Подбежавший техник, а за ним трое других, откозыряв, доложились о готовности.

– Товарищ подполковник, самолет к вылету готов!

Олег узнал Кириченко, техника машины Костенко, оставшегося в полку.

– Товарищ майор, самолет к вылету готов!..

– Товарищ старший лейтенант…

– Оружие? – переспросил Олег того техника, который отрапортовал ему, хотя знал, что с пустыми патронными ящиками полковник не полетел бы ни за что.

– В норме.

– Угу…

– Ни пуха, товарищ подполковник.

– К черту, – грубо ответил Олег, уже карабкаясь по лесенке. Устроившись в кабине, он первым делом воткнул пуповины ларингофона и кислородной маски в гнездо располагающегося слева общего пульта, дождался отзывов своей тройки и только после этого начал тщательно регулировать привязные ремни катапультного кресла.

– Тридцать пятый, – вновь вжав кнопку, сказал он свой новый позывной. – Готовность номер один исполнена.

Олег был в полку новичком, и хотя своего «личного» «МиГа» он пока не имел, сквозной позывной «35» присвоили ему с первого же дня.

– Тридцать пятый, – отозвался руководитель полетов. – Я – «Вышка». Выруливайте на вэ-пэ-пэ. Ждите команды на взлет. Подтвердите, как поняли?

– «Вышка», вас понял. Выруливаю на полосу, ожидаю команды на взлет.

Почему-то Олегу хотелось кого-нибудь обматерить: грубо, не сдерживаясь. Прислушиваясь к себе, он понял, что ему страшно. Летчики корпуса воевали в Корее очень по-разному, тем более в начале 1953 года, когда затяжная война окончательно перестала быть нужной всем ее участникам. Еще не освоившись в дивизии полностью, он уже заметил, что воюют в Корее только те истребители, кто считает это необходимым, а остальные, которых было не так уж мало, боевую деятельность только имитируют. Кто-то из пилотов (таких в 32-й ИАДе было несколько) не сумел реализовать себя в Отечественную и теперь пытался доказать и себе, и другим, что он, просидевший с 1943-го и до начала войны с Японией в училищах или запасных полках, или просто далеко от войны, является истребителем совершенно не хуже прочих. Немало таких было и среди молодежи, расценивающей эту войну как отличную возможность показать, чего они стоят. Другие честно считали, что если страна затратила на их боевую подготовку такие огромные средства и сочла нужным отправить их сюда, в Китай («для защиты государственных интересов Советского Союза на дальних подступах» – как говорилось в соответствующем приказе командующего Оперативной группой советских ВВС в Китае генерала Красовского), то надо просто хорошо делать свою работу. То есть – сбивать вражеские самолеты.

Были и искренние сторонники «боевой дружбы» с Кореей, но иногда можно было заметить, что таких людей не слишком любили. Как и весь 64-й ИАК, полк воевал: время от времени его летчики сбивали или подбивали вражеские машины, иногда теряя свои, но ощущение, что летчики-корейцы дерутся совершенно не так, как должны бы при защите своей страны, не оставляло многих. Отсюда и прагматизм в боевой деятельности, радикально отличающийся от того, что Олег видел на той войне. При прочих равных условиях «МиГ» по скороподъемности превосходил почти всех возможных противников, поэтому уйти на высоту и совершенно честно сообщить, что противник не принял боя – такое некоторые летчики тоже практиковали и считали вполне нормальным. Кроме того, в зоне, которую прикрывал корпус, американцы, бывшие их основным противником, почти всегда вели себя очень осторожно. Быть сбитым здесь, вплотную к Китаю, – это для них конец, геликоптеры с поисково-спасательными группами сюда не доберутся. А противник – он ведь тоже не дурак, имеет на это те же самые причины и не меньше других стремится остаться в живых, хотя бы до следующей войны.

В то, что война в Корее – это прямое продолжение Халхин-Гола и Отечественной, верили далеко не все. Поэтому у многих советских летчиков одной из причин драться с очень большой оглядкой было и наличие в Порт-Артуре кладбища погибших бойцов их корпуса – куда корпус провожал то одного, то другого из воюющих здесь ребят. Слава богу, их полк не потерял пока ни одного человека, и счет все еще был в их пользу, но войны без потерь не существует: рано или поздно кто-то из них или разобьется, или будет сбит. Американцами, англичанами, австралийцами – у каждого из которых тоже наверняка найдутся свои причины вступать в бой или не вступать. Увы, нет предела человеческой глупости, совершаемой с самыми лучшими намерениями…

Чуть-чуть подрабатывая тормозами, Олег вырулил свою машину в начало полосы, за ним выкатились три остальных истребителя в зимнем камуфляже. Глупо, но он жалел, что не видел, как «МиГи» выглядели здесь в начале войны: серебро с красным на снегу – наверное, это было действительно, без шуток, красиво. Как и корейские опознавательные знаки на фюзеляже и нижней поверхности крыла: красная звезда на белом фоне, вписанная в красное и синее кольца. К ним даже ему почти не пришлось привыкать – настолько они были похожи на то, с чем подполковник сроднился за годы службы.

– «Вышка», я тридцать пятый, прошу обстановку, – сказал он через несколько минут ожидания.

– Тридцать пятый, ждите.

Олег решил, что звук в наушниках можно сделать потише, и пошевелил ручку настройки.

– Звено тридцать пятого, доложите готовность к взлету.

Ведомый и вторая пара доложились и продолжали стоять на полосе в ожидании. По подсчетам Олега, бои должны были идти уже по крайней мере над Анджу, и ему не нравилось, что они до сих пор стоят на полосе, расходуя топливо работающими двигателями, но не взлетая. Стоящий на «МиГ-15бис» «ВК-1С» своими 2700 килограммами тяги даже в холостом режиме расходовал не так уж и мало, а в бою может иметь значение каждый десяток литров керосина.

– Тридцать пятый, – снова прорезался голос дежурного. – Пятнадцатый ведет воздушный бой на удалении до двадцати километров к северу от Сукчхона…

Он почему-то замолчал, и у Олега дрогнуло сердце, – это был позывной только одной эскадрильи. Старую машину командира 1-й эскадрильи капитана Бабича «Сейбры» сбили в один день со старшим лейтенантом Смирновым из 2-й, а до этого еще один его «МиГ» списали после посадки «на брюхо»: старлей из 3-й проявил немалую смелость, не став катапультироваться после выработки топлива. Но позывной Бабича, как и «двадцать третий» Попова, не прозвучал. Где две остальные эскадрильи? Почему 3-я осталась одна?

– Звену тридцать пятого, взлет…

Разогнав двигатель до взлетного режима и наслаждаясь мощью истребителя, легко оторвавшегося от клубящейся снегом полосы, Олег счастливо оскалился. Итак, все заняты делом, и оказавшемуся под рукой «мало летающему» подполковнику приказали подняться в воздух на прикрытие посадки взлетевших раньше машин 535-го ИАПа – а потом, может быть, и своих. Это было несложно – или, по крайней мере, предполагалось таким. Затем, через сколько-то десятков минут кому-нибудь отдадут приказ прикрыть и их собственную посадку – и так будет до самого заката. Прикрытие, как сказал комдив, – это задача «простая и обычная». Но нужная, потому что…

– Тридцать пятый, выше, выше!.. – вдруг заорал не своим голосом дежурный. – Четверка «Сейбров» – разгоняется курсом точно на вас. Шестнадцать километров строго к востоку, высота девять тысяч! восемь с половиной тысяч!.. « Шестнадцать и строго к востоку. Значит, это устье Ялу-цзяна, – подумал Олег, продолжая разгонять свой „МиГ“ по прямой. – То есть взлет увидел кто-то из висевших там. С той стороны минимум две батареи, но высота для них слишком большая, не поможет. А разворачиваться и садиться – уже поздно. Не успеть».

– Шесть «Сейбров»… Восемь… Змейка, эшелонированы по высоте.

Олег даже не мог ничего сказать, хотя информация о том, далеко ли уже ушли прикрывавшие их «соседи», могла оказаться решающим фактором. Приказав сбрасывать баки, он зарычал, с трудом сдерживая себя, чтобы не тянуть ручку двумя руками. Машина поднималась все выше и выше, но скорость все равно росла слишком медленно для того, чтобы выйти из-под удара. Выбрав секунду, он обернулся влево. Тимофеев висел там, как привязанный, вторая пара шла на сотню метров ниже и на триста позади. Третьей у Олега не было. Советские истребительные полки дрались сейчас звеньями, состоящими из шестерок (то есть четверки с «парой свободного маневра»), но у него было не полнокровное звено, а эскорт полковника.

Хвойно-седая земля продолжала проваливаться все ниже косой двухмерной плитой. Интересно, успеют ли они проскочить, учитывая, что для разогнавшихся до тысячи километров в час «Сейбров» шестнадцать километров – это меньше, чем на минуту полета?

«Скажем, увидели сам взлет, секунд 15 я взял на разгон и отрыв, 5 секунд шасси, – считал Олег. – Скороподъемность эталонного „МиГ-15бис“ у земли – 50 м/с. У серийных где-то 46–47. Когда они пошли вниз, мы были уже на тысяче с лишним. Если успеваем, то едва-едва. Видят ли уже они нас?»

– Тридцать пятый, принять курс двести.

То, что руководитель полетов еще работает, было хорошо. Во-первых, он жив – то есть по аэродрому с самого начала бить не собирались. Следовательно, это еще не начало большой войны, а обычная атака «охотников» на зависшие над полосой взлетающие или садящиеся «МиГи». В этот раз – на них.

– Тридцать пятый, «Сейбры» в твоей задней полусфере, удаление четыре тысячи.

В задней. Значит, не промахнулись. И это при том, что их звено уже развернули на встречно-пересекающийся курс под весьма острым к ним углом. Возможно, американцы разделились. Или задумывали так с самого начала. Ловили комдива? Или ловили его звено на земле? Глупость, конечно, потому что таких подробностей никакой шпион знать не мог: комдив прилетел тогда, когда «Сейбры» уже давно были в воздухе. Да и не было пока настоящих штурмовых ударов по Аньдуну – разбираемые на сувениры расплющенные пули от крупнокалиберных авиационных пулеметов американцев имели обычно вполне объяснимое происхождение: промахи по машинам, уже находящимся в воздухе.

– Сколько их? – переспросил Олег, хотя уже и сам мог бы ответить на этот вопрос: видимость была отличная.

– Восемь. Видите их?

– Да…

Высота была 4500, и Олег продолжал тянуть звено вверх, но до сих пор имеющие преимущество по высоте американские истребители продолжали сближение, медленно выбирая сотни метров из разделяющей их дистанции. Раскрашены они были, насколько можно разглядеть, широкими желтыми полосами – похожие, с их тонким черным кантом на фюзеляже и консолях, на дореволюционные штандарты. Олегу показалось, что в кабине остро пахнет подмышечным потом, но через кислородную маску он этого на самом деле почувствовать не мог: значит, просто мерещилось от волнения. Если бы «Сейбры» были ранних модификаций, они бы уже начали отставать, но похоже, они из новых – про такие считалось, что при одинаковой заполненности баков они почти не уступают «МиГам» в скороподъемности. Считалось, что таких в Корее уже немало, хотя по поводу этого говорили разное. Горизонтальная маневренность – вопрос сложный, но в ней у «Сейбров», видимо, превосходства все-таки не было, именно поэтому они всегда атаковали с пикирования, а немедленно после атаки, чем бы она ни завершилась, снова набирали высоту.

Сейчас Олег вел свою четверку по прямой и вверх, но… Баки почти полные, поскольку они только что взлетели. Так драться тяжело, но если американцы шли с ПТБ и сбросили их над заливом, уже переходя в пикирование, то внутренние баки у них тоже почти полные, за вычетом, может, ста–двухсот литров. А это значит, что они проигрывают «МиГам» и по тяго-вооруженности, и по нагрузке на крыло. Может, попробовать?

Олег крутил головой изо всех сил – из остального больше всего ему не нравилось то, что американцы неторопливо поднимаются вместе с ним, все еще сохраняя превосходство в тысячу метров высоты или около того, но не форсируя начало боя и не уходя. Их было вдвое больше, и они совершенно не боялись его звена. Это были явно не новички. Впрочем, подполковник Лисицын не мог припомнить, чтобы ему хоть раз в жизни приходилось сталкиваться в бою с новичками.

– Тридцать пятый, ваше решение? – спросил молчащий уже почти минуту голос в наушниках.

– Прошу помощи, – хриплым голосом произнес Олег. Он знал, что ему никто не поставит в укор такие слова: с этими ведомыми он взлетел впервые, не представляя даже, как их зовут по именам. Знал он и то, что ему ответят.

– Помощи не будет. Все заняты. Держитесь. Уходите вверх.

Похоже, это было глупостью с самого начала. Времена оборонительных кругов давно прошли. «Держаться» в бою истребители могут, только нападая. «МиГи» в глубине своей территории, а американцам еще нужно возвращаться домой. Кроме того, они не знают и не могут знать, что на помощь его четверке с Догушаня или Ляояна сейчас не взлетает корейская или китайская истребительная авиадивизия в полном составе. И при этом они все еще не торопятся начинать бой. Почему-то. Знают ли американцы, что столкнулись с советскими летчиками? Почему они не начинают?

Ходили смутные слухи, что «Сейбры» могут работать в смешанных по типам группах, обеспечивая боевые испытания новой техники. Может, это как раз такой случай? Ладно, не успели атаковать с ходу, имея еще значимое преимущество в высоте, но почему не уходят сейчас? Решили рискнуть, надеясь на численное преимущество?

Еще пятьсот метров высоты, и они пробили тонкий слой облаков. Потом еще пятьсот. Преимущество американцев в высоте уже почти кончилось. Теперь высота была чуть больше 8000 метров: выше превосходство «МиГов» в скороподъемности станет еще более явным, ниже – шансы повысятся у «Сейбров». К этому моменту их разделяло где-то полторы тысячи метров: огонь открывать рано, но – тоже «почти»… На майора можно положиться, так ведь? Ну?

– Я тридцать пятый, вас понял.

Вторая пара всплыла на его высоту за какие-то секунды. Они сделали пятисекундную паузу в наборе высоты, и скорость «МиГов» быстро приблизилась к «трем нулям» – 900, затем 950, затем 1000 километров в час. При таких условиях на равной высоте «МиГ» вполне может уйти по прямой с набором высоты и скорости. Всего-то – разомкнуть строй и продолжать подъем вверх, строго выдерживая курс, стараясь вывести американцев в район, прикрытый зенитками. Пусть они молятся, чтобы их не сняли, когда они начнут пикировать, если что-то пойдет для них не так. Но у него есть поставленная комдивом задача, он привязан к объекту прикрытия… И он не может показать никому, что боится… Высота уже почти 9000. Ну что, дальше вверх? Или рискнуть? Да или нет?

Олег проверил подсветку прицела. Все было нормально. Пальцы в тесно обхватывающих кожу перчатках не тряслись, только потели. Впрочем, это, как обычно, было неважно.

– Тридцать пятый, принимаю бой, – сказал он, вжав кнопку ларингофона. Тройка, как и положено, ответила – голосами, в которых он совершенно не уловил интонаций.

Теперь можно начинать.

Сделав элегантные полуперевороты, четыре «МиГ-15бис» устремились к поднимающимся за ними уже почти вплотную «Сейбрам»: отворачивать и уходить в пикирование те так и не стали.

Тактически это, возможно, было не так уж выгодно – логичнее было бы попытаться потянуть время еще пару минут и подняться повыше, по крайней мере до 12 тысяч метров. Но подниматься Олегу не хотелось: двое из летчиков были молодыми, но соотношение «два к одному» – это, в конце концов, не так уж плохо, если ты знаешь, что делаешь. За себя он был уверен – летать и драться он мог бы поучить многих. Плохо было то, что ни лица, ни фамилии молодых старлеев не значили для него почти ничего и предугадать их поведение в бою он не мог. А еще хуже то, что американцы в учителе не нуждались – одного взгляда на то, как лихо они перестроилась, элегантно выйдя из-под его туповатого первого удара, подполковнику хватило, чтобы осознать: эти ребята так просто их не выпустят. Преимущество «МиГов» на такой высоте – против численного преимущества. Ну-ну…

Избегнув атаки, «Сейбры» разделились на два звена, сразу выстроив в каждом «лесенку» эшелонов с превышением друг над другом в километр с лишним. Выведший свою четверку из пикирования между верхним и средним звеньями, Олег встал в правый вираж, и это, к его радости, оказалось удачным решением – нижнее по высоте звено дало вверх, и неминуемо обстреляло бы их, сохраняй они прежний курс. Теперь же американцы потеряли накопленную скорость и должны были разгоняться заново, а «Сейбрам» это не просто. Верхнее же звено повторило их собственные эволюции, с большим креном уйдя в вираж, выводящий их на встречный курс. Таким образом, размен вышел как минимум равноценный, а то и проигрышный – если учитывать хотя бы просто количественное соотношение выцеливающих друг друга машин в пределах каких-то нескольких тысяч метров.

Бой длился уже почти две минуты, а они все еще были живы. Косая петля, восходящая спираль, боевой разворот, виражи – с их радиусом по 2500 метров. Американцы умело комбинировали вертикальные и горизонтальные фигуры пилотажа, и то виражили, то вздергивали себя вверх, а то и ныряли вниз, умело и даже талантливо выматывая своих противников все сильнее с каждой минутой. Наибольшее внимание они явно уделяли тому, чтобы всегда сохранять «угрозу сверху», не дав «МиГам» просто стать в вираж с выпущенными тормозными щитками – в ожидании, что первым ошибется кто-то из врагов. Да, при одинаковой тяге двигателей «Сейбр» в полтора раза тяжелее, но численное преимущество есть численное преимущество – всякий раз, разогнавшись после очередного боевого разворота, подполковник обнаруживал, что «Сейбры» все так же эшелонированы по высоте, и по крайней мере одна пара уже находится почти прямо над ними. Сам же он по мере сил старался удерживать темп и всем своим безумным поведением демонстрировать, что горючего у него пока много, а случиться за следующие минуты может все что угодно. Для примера – вот сейчас он разогреется как следует и всех посбивает к чертовой матери. На пяти километрах высоты «МиГ-15бис» мог за один боевой разворот набрать около 3000 метров, и хотя выше, конечно, меньше, но «Сейбрам» все равно такое и не снилось. И все равно: уверенные в себе, не хотели выходить из боя они, – а он, привязанный задачей к Аньдуну и зная, что в любую минуту могут вернуться для посадки эскадрильи «соседей», точно так же не собирался уходить сам.

Скрипя зубами с такой силой, что отслаивались чешуйки эмали, ощущая, как от перегрузок одна за другой лопаются мелкие подкожные вены на ногах, Олег держал и держал бой всем своим опытом выжившего уже почти в сотне воздушных схваток бойца. Полностью используя возможности машины, экономно расходуя энергию и «МиГа», и себя самого, он продолжал драться. Это могло звучать дико – скажи он такое вслух, но сначала через одну, а потом и через следующую минуту пилотажа на предсрывных режимах, на выворачивающих суставы нагрузках, он ощутил, как к нему приходит сперва окончательная уверенность в себе, а потом – и в тех, кто дрался рядом. Идущий за левым плечом ведомый на глазах превращался в Мишку на его «Яке» – тот тоже был молодой и веселый. Майора Олег припомнить не мог, но и этот типаж был ему знаком. В динамиках шлемофонов не было слышно ни одного лишнего слова, кроме хриплых отрывочных команд и докладов, но большего и не требовалось – настрой ребят он ощущал и так. С самого начала боя он сумел открыть огонь только один раз – когда метрах в шестистах поперек прицела мелькнул чужой перекошенный силуэт. Новый прицел АСП-3НМ давал возможность достаточно точно работать до восьмисот, но только теоретически. На больших перегрузках сетка «уходила», поэтому в начале маневренной фазы боя Олег поставил его на «Непод.», надеясь подобраться к кому-нибудь из врагов на сто–двести метров. Лишнего везения не случилось – снаряды двух коротко рыкнувших 23-миллиметровых пушек прошли далеко в стороне от крутанувшего бочку «Сейбра», мгновенно провалившегося вниз.

– Тридцать пятый, крути вправо!

Вправо он и дал, навалившись на ручку управления так, что металл едва не согнуло. Воздух в кабине кисло и горячо пах сгоревшим порохом – и это опять, скорее всего, лишь казалось. Проскочившая навстречу и чуть выше чужая пара чуть ли не колыхнула его машину потоком воздуха. Прицелиться, благодаря его довороту, они не успели – ни в него, ни, хочется надеяться, в ведомого. А вот вторая пара его звена шарахнула по врагам со всех стволов. Мимо, конечно, при такой-то скорости сближения – но красиво. 37-миллиметровый снаряд в центроплан – это почти пополам. Если повезет попасть. Не повезло.

Потом им не повезло еще раз – и уже гораздо хуже. Устав ждать над заливом своей очереди, третье звено «Сейбров» вышло прямо в их растянутую на 5–6 километров «карусель» – вероятно, решив поучаствовать в общении. Судя по точности отлично скоординированного выхода, этих навели их собственные товарищи, понемногу начавшие раздражаться. Выходит, американцев было не восемь, а двенадцать, а радиотехнические станции их проспали: с земли его предупредили всего за десяток километров.

Повертев головой, Олег ощерился и едва не зарычал с подвыванием, как любил раньше. Дюжина «Сейбров» – это половина американской истребительной эскадрильи, которая в норме состояла из 25 машин. Сколько четырехсамолетных звеньев из какого числа разных эскадрилий вылетело на блокирование Аньдуна, Мяогоу, Догушаня – бог весть. Но в то, что даже всему их корпусу вместе взятому удастся сбить всю остальную истребительную авиацию американцев за один день, Олег не верил. Значит – остальные американцы чем-то заняты. Возможно, как раз им, но он об этом пока не знает. Не знал этого и руководитель полетов, по-прежнему пытавшийся ориентировать подполковника в окружающем теми словами, что прорывались через шум крови в ушах. Огонь американцев становился все более точным, а на реактивных машинах 500–1000 лишних метров высоты – это какие-то секунды. Но эти секунды все еще были в пользу «МиГов», по-прежнему живших за счет технического превосходства, разменянного на соотношение сил. Пока их так и держали, не давая уйти выше без риска, но больше десяти минут подобный бой длиться не может – кто-то должен захотеть выйти из него первым. И уже именно поэтому, надеясь, что такое решение навсегда излечит его от сжавшегося где-то в глубине души страха, подполковник Лисицын продолжал драться, не собираясь становиться этим первым.

Отражание показаний приборов в его глазах смазывается – «МиГ» потряхивает от первых, неопасных еще срывов на крыле. Это сигнал, предупреждение машины о том, что угол атаки близок к критическому: еще немного – и начнется штопор. За майора Олег перестал беспокоиться окончательно, это явно был летчик не хуже его и не хуже американцев. Но вот то, что настолько уверенно и слаженно продолжают действовать и оба старших лейтенанта, просто вызывало у него восхищение. Очередные трассы американцев проходят мимо широким колышущимся веером: сам он не стал бы стрелять с такой дистанции даже из пушек. Вероятно, он им окончательно надоел.

– Тридцать пятый, тридцать пятый, выходите из боя… Вверх, вверх!

И сидящий где-то внизу майор надоел ему тоже. Поднимайся в небо, если ты такой умный. Поучаствуй в веселье. Олег увидел, как два «Сейбра» едва не столкнулись в воздухе, торопясь развернуться в хвосте у его второй пары, и едва не захохотал злобным голосом, не отрывая взгляд от прицела. Нет, далеко… Все равно не попасть.

В этот момент его самолет звонко стукнуло. Задели? Олег навалился на ручку всем телом, с облегчением осознав, что в воздухе он пока держится. И тут в ста метрах перед ним снизу вверх выскочил желто-черно-серебряный «Сейбр». Взвыв от обиды, подполковник буквально извернулся в кабине всем телом, пытаясь довернуть вправо свой до сих пор разворачивающийся в другую сторону самолет, когда входящий уже в переворот американец взорвался. Не весь, конечно – это уже мозг достроил обрывочную картинку первой секунды до чего-то, много раз уже виденного – но обломки из него полетели в разные стороны, а топливо из повалившегося на бок «Сейбра» хлынуло серым водопадом. Второй американец, то ли ведомый подбитого, то ли ведущий, мелькнул где-то далеко, на самой-самой периферии зрения, и именно тогда Олег наконец-то выдернул свое звено вверх, за магическую границу, куда они не выходили еще ни разу за сегодняшний день. Почти с наслаждением, задыхаясь от счастья, он увидел, как валящийся «Сейбр» выкидывает из себя тело пилота, и только тогда четверка «МиГов» с огромным, безнадежно выводящим из строя авиагоризонт креном, вонзилась в белое от солнечного света, свободное, чистое небо.

Когда они сели, из кабин не сумел вылезти ни один из четверых. Летчики так и сидели, остывая вместе с двигателями своих истребителей, уже зарулив в капониры со стенками, сложенными из набитых песком джутовых мешков – пока техники и остальные летчики полка не начали бить ладонями по плексигласовым пакетам их фонарей. Звено не вышло из боя до получения прямого приказа командира полка: это была высшая честь истребителя, и каждый из них постарался запомнить этот день в первую очередь тем, что в нем было хорошего, то есть победой.

Уже стоя на земле, у левой консоли усталого «МиГа», подполковник Лисицын, придерживая ладонью лезущие на лоб и стянувшиеся в ком от ссохшегося пота пряди волос, посмотрел на пулевые пробоины в левой плоскости – метра на полтора от сопряжения консоли с фюзеляжем. Пробоин было три, и легли они в пространстве размером с тарелку – неожиданно элегантным равносторонним треугольником. Если бы поврежденная машина была бы чьей-то другой, он, возможно, даже подумал бы, что это красиво. Сейчас – разумеется, нет. Не считая трех или четырех потерянных килограммов веса, а также инвалидности, настигшей через сорок лет после конца этой войны двоих из четверых участвовавших в этом бою советских летчиков, а также того, что открыть вечером выданную им на стол бутылку коньяка летчики так и не смогли, это повреждение оказалось единственным, чем впервые поднявшееся с Олегом в воздух чужое звено заплатило за свои и его жизни.

Случившаяся в районе аэродрома Аньдун стычка стала одной из нескольких десятков воздушных схваток средней интенсивности и минимального военного значения, произошедших за этот день. Поймать едва взлетевшие либо садящиеся с пустыми баками эскадрильи американцам на их поле не удалось, как не удалось это и прочим ударным группам, имевшим сходные задачи – так что эта часть плана не сработала. В остальном же воздушное сражение 5 февраля 1953 года прошло вполне обычно, отличаясь от многих других только почти полным задействованием всех наличных сил Объединенной Воздушной Армии – по мнению ее штаба, сумевших максимальным усилием и немалыми жертвами не допустить прицельного удара стратегических бомбардировщиков по железнодорожным мостам и электростанциям.

Как обычно, роль 64-го ИАКа в этом успехе, даже по сводному месячному отчету ОВА, не была отражена ничем, кроме нескольких цифр. То же, что роль бомбардировщиков в этой операции американских ВВС была отвлекающей, было осознано далеко не сразу. Фактически свою настоящую роль – выманить на масштабное воздушное сражение все боеспособные истребительные части ОВА – несколько микроскопических, на одно звено, групп «Сверхкрепостей» сыграли отлично. Ни один из бомбардировщиков сбит не был, а три десятка боев, принятых непосредственным прикрытием «Крепостей», группами расчистки, свободной охоты и выделенными для блокирования отдельных аэродромов звеньями и эскадрильями, оказались в итоге достаточно результативными.

Три звена 334-й эскадрильи 4-го истребительного авиакрыла ВВС США, вступившие 5 февраля в схватку с превосходящими силами ВВС НОАК над аэродромом Аньдун, потеряли в тяжелом и продолжительном десятиминутном бою один «F-86 Сейбр» и одного пилота – вероятно, попавшего в плен (что так никогда и не было подтверждено северокорейской стороной). Несмотря на то, что на самом деле ни 913-й ИАП, ни какая-либо другая часть 64-го ИАКа или ОВА не понесла в этот день в районе Аньдуна никаких потерь, оставшиеся в живых пилоты американской эскадрильи заявили, что им удалось уничтожить в воздухе пять «МиГов». Шестая заявленная победа была отклонена командованием после тщательного сопоставления отчетов летчиков с материалами объективного контроля. Таким образом, соотношение потерь и побед в этом конкретном бою составило пять к одному – что было ровно в два раза хуже, чем считающееся обычным для войны в Корее десять к одному в пользу авиации США. Случившееся было объяснено тем, что американские летчики столкнулись с пилотами, явно превосходящими по своей боевой подготовке обычные части китайцев и корейцев – по слухам, в Корее действовали и советские летчики. Тем не менее, пять якобы сбитых истребителей «МиГ-15» и соотнесенный после открытия советских архивов с именем старшего лейтенанта А.Л. Тимофеева потерянный «Сейбр» были навечно запечатлены в отчетах прославленной эскадрильи и навсегда остались доказательством того, что эта война не была простой ни для кого.