ГЛАВА 19

Вдень, последовавший за днем Святого Михаила, то есть тридцатого сентября, его величество король Английский переправился через Фар-Мескинский пролив и с налета взял хорошо укрепленный Баниар. Крови почти не пролилось, была ранена пара солдат с той и другой стороны, да одного сицилийца пришлось повесить в назидание дабы другие не сопротивлялись, да комендант лишился нескольких зубов. Но тут уж ему странно было бы обижаться, поскольку удар в лицо кулаком, обтянутым кольчужной перчаткой, был нанесен собственноручно английским государем. Вал оказался захвачен едва ли не единым духом, округа зачищена и подготовлена к приему королевы Иоанны и ее придворных дам. Ричард поспешил убрать свою сестру с глаз долой, заодно поместить ее в укрепленном месте, в недостроенном замке Боар — для ее безопасности и собственного спокойствия.

Но и в Баниаре государь не задержался. Уж раз он решил разобраться с Танкредом, то следовало сделать это как можно скорее. На следующий же день, окружив со всех сторон боевыми галерами, король уже штурмовал Гриффен — старый монастырь с выкрошившимися стенами, раскинувшийся в окружении фруктовых садов и грядок на острове посреди Фар. Говорили, что монастырь неплохо укреплен, но на поверку вышло другое — уже к полудню Плантагенет, гремя доспехами, вошел в монастырскую церковь, мимолетно преклонил колено перед распятием, и, встав, громогласно распорядился;

— Всех монахов — вон!

Протестующих воплей выгоняемых из монастыря священнослужителей, а также жалоб ограбленных, избитых он, конечно, не слышал. Мало кто из его рыцарей не испытывал страха перед проклятием попа или монаха, потому выпроваживали их хоть и грубо, но с оглядкой, избегая увечить. Но без некоторых вольностей военные действия, пусть даже самые малые по масштабу, не обходятся, кто-то из солдат совал за пазуху или в мешок содранную с монаха ценность, и никто не обращал на это внимания. Жизнь захваченного монастыря потекла своим чередом. По стенам государь расставил стражу и приказал подать в келью настоятеля, которую занял, хорошего вина, сыра и фруктов, Этбер де Клюни, камергер короля, как ошпаренный выскочил из дверей, оглядел стоящих на галерее рыцарей:

— Так кто из вас сможет сдержаться и не хлебнуть?

Смерил взглядом Дика, с сомнением поморщился и ткнул пальцем в Вильгельма Улерского, обожавшего горячительное:

— Ты будешь искать вино для короля. А ты — уж ладно — тащи сыр.

— Я не слуга, — спокойно отказался корнуоллец. — Я — хранитель жизни и здоровья государя. И никуда не пойду.

Камергер презрительно фыркнул и выбрал другого — недостатка в желающих не ощущалось, рыцари были вечно голодны, а если проникший в кладовую по приказу самого короля посланник сунет в рот горсть фиников или откусит от копченого окорока — ничего страшного. Сыр и фрукты притащили быстро, рыцарь, несший миску с соленым творогом, меланхолично жевал что-то. Потом подоспел Вильгельм Улерский с блестящими глазами и с бочонком в обнимку.

— Охальник, — расхохотался Роберт Саблайльский. — Это никак каберне. Церковное вино.

— Отличное, — подтвердил рыцарь, подозрительно повеселевший, развернул бочонок и выдернул втулку, которая вышла из тесного обхвата бочки до странного легко. Протянул собеседнику. — Попробуешь?

— Куда? — окликнул выглянувший Этбер. — Это его величеству. Неси сюда. — Не слушая королевского камергера, сеньор Саблайльский обмакнул в отверстие палец. — Куда грязными лапами?!

— Надо же убедиться, что вино достойно его величества. — Роберт со смаком облизал руку. — Хорошо. Дай-ка, глотну. — Он с наслаждением всосал в себя хороший глоток — поднять бочонок над головой для него было нетрудным делом.

— Давай сюда! — заорал королевский слуга. Бочонок ему скоро вручили, судя по весу, ополовиненный. Этбер ворчал, но… что он мог сделать? Кроме того, ничуть не собирался что-либо предпринимать — он ожидал худшего. Камердинер унес бочонок и, когда за ним закрылась дверь, Вильгельм подмигнул Дику:

— Там, в подвале, еще есть.

Корнуоллец думал о своем. Он вдруг вспомнил о происшествии в валлийских горах, и его пронизал холодок ужаса. Сколько времени он не исповедовался? Сколько времени не подходил к причастию? Молодой рыцарь принялся переминаться с ноги на ногу, ощущая неудержимое желание бежать куда-то, и немедленно, сейчас же, скорее очиститься от грехов, вкусить Божьей благодати и стать неуязвимым для Далхана Рэил и его присных,

Но как уйти? Дик вопросительно взглянул на Роберта Саблайльского:

— Заменишь меня? Мне надо отлучиться.

Роберт понимающе кивнул. Привлекательный мужчина, он, должно быть, нравился женщинам, и, глядя на его белокурые локоны, в его ясные серые глаза, ни одна девица не могла себе представить, каким жестоким он может быть. Или, может быть, вполне себе представляла? И английские, и французские женщины зачастую отдавали себе отчет в том, какой мир окружает их.

— Думаешь, еще успеешь что-то подхватить? Вряд ли. Церковь его величество запретил грабить.

— Добыча меня не интересует.

— Нет? — Рыцарь из Саблайля передернул плечами. — Иди.

Корнуоллец направился к воротам монастыря. Навстречу ему то и дело встречались солдаты и рыцари, кто бежал по поручению командира, кто тащил припасы для ужина, кто волок простыни, или тяжелый канделябр, или посуду, или замаранную кровью широкую рубаху, или еще что-нибудь из вещей выгнанных монахов. Дик не обращал на это внимания. Он вышел во двор, пересек его и выглянул за ворота.

Монахов загоняли на галеру, но далеко не все из них желали покидать остров. Они кричали, скандалили и осыпали англичан отборной бранью, но эта брань изрекалась по-итальянски, и потому ее все равно никто не понимал. Солдаты подгоняли сицилийцев копьями, пропуская мимо ушей их протесты. Галера должна была доставить людей на противоположный берег пролива и быстрей вернуться назад, к котлу, в котором начинала кипеть наваристая ароматная похлебка.

Корнуоллец махнул рукой солдатам, но они, стремясь скорей сбросить с плеч заботу, сделали вид, что не замечают. В конце концов, этот рыцарь не носил громкого титула и не считался их командиром. Мало ли кто и зачем машет руками?

— Давай, шевелись! — прикрикнул один из солдат, говорил он на английском, который ни один из итальянцев не мог понять, но тон не оставлял возможностей для толкования.

— Стой! — крикнул Дик.

— Ну что? — недовольно спросил солдат, что побойчее.

Корнуоллец не удостоил его ответом. Он обратился прямо к монахам на ломаной смеси итальянского и дурной латыни:

— Кто из вас священник? Кто? Ну… церковь… месса… Ну? Кто из вас? — Он попытался жестами показать, как принимается причастие, потом размашисто перекрестился и ткнул пальцем в сторону башенки монастырского храма, построенного в романском стиле.

Один из монахов в порванной ретивыми солдатами черной одежде попытался выступить вперед — у него было сухое смуглое лицо с острым и длинным носом, кустистыми бровями, почти сросшимися над переносицей и густейшей щеткой черных волос, кольцом охватывающих выстриженную, но плохо выбритую тонзуру, уже успевшую зарасти. Английский солдат попытался помешать ему выступить из толпы, но Дик, внезапно шагнув вперед, толчком в подбородок опрокинул соотечественника на землю.

— Ты! — Англичанин вскочил, за неимением меча выдернул нож и кинулся на молодого рыцаря.

Корнуоллец слегка отклонился, пропуская руку с ножом, качнулся обратно и пнул поскользнувшегося под колено. Следующим пинком он вышиб нож из руки солдата и отшвырнул его в сторону. За свой меч он даже не стал браться, просто наступил ногой на длинные волосы солдата, необдуманно снявшего шлем.

— А теперь я слушаю. Что ты хочешь мне сказать?

Англичанин покосился на кожаный сапог с металлической подковкой, прижимающий к земле его волосы. Из этого положения противник в любой момент мог ударить его в висок или челюсть и при должной сноровке вовсе сломать шею. Ни к чему хорохориться…

— Простите, сэр.

— Подумаю. — Молодой рыцарь убрал ногу. — Иди со мной, монах.

На этот раз облаченному в черное служителю Бога никто не мешал. Он держался с таким достоинством, которого странно было ожидать от человека в его положении и которое оберегло его от прощального досадливого тычка копьем. Монах не оглядывался, но по его напряженной осанке было понятно — он ожидает всего, что угодно. И, конечно, знает, что именно происходит за его спиной. Всех остальных служителей Церкви загнали на галеру, и корабль отчалил от пристани.

У дверей церкви стояли, опираясь на копья, два рыцаря. Они с любопытством посмотрели на вернувшегося каким-то чудом монаха и преградили путь Дику:

— Король запретил солдатам ходить туда.

— Я не солдат.

— Его величество приказал не трогать церковь.

— Я не собираюсь ее трогать. Я собираюсь молиться.

Рыцари переглянулись и неуверенно посторонились.

— Если ты попытаешься забрать оттуда хоть что-нибудь, мы сообщим коннетаблю, что ты нарушил королевский приказ, — сухо сказал первый.

— За такое казнят, — сообщил второй.

— Я знаю, — со сдерживаемым раздражением ответил корнуоллец, входя. Монах решительно последовал за ним.

Внутри лежал бледный полумрак, расцвечиваемый лучами солнца, которые, пройдя сквозь витражи, падали на каменные плиты пола. В храме было три нефа, массивные тяжелые колонны и ни единой фрески. Только большое деревянное распятие, покрытое тонким золотым листом. В глаза были вставлены мелкие искрящиеся камешки, и казалось, что Сын Божий внимательно смотрит на мир. Священник скрылся в боковом нефе и появился вновь уже в облачении, накинутом на изодранную рясу. Он держал в руках чашу для причастия.

— Чего желает сын мой? — спросил он чопорно.

Дик понимал латынь, только говорил с трудом. Он указал на чашу и утвердительно кивнул. Теперь предстояло ждать, пока священник приготовится.

Сицилиец был, видимо, настолько раздражен, что даже не заикнулся о том, чтоб пригласить всех, кто желал; он принялся служить мессу для единственного прихожанина, встав перед уложенной на огромный пюпитр Библией. Он прекрасно читал, и корнуоллец, севший на скамью недалеко от монаха, скоро уверился — слуга Божий знает весь текст наизусть. Это лишь добавляло службе гармонии. Дик внимательно слушал, перебирая в памяти знакомые с детства слова и уверяя себя, что все происходящее наилучшим образом сохранит его от всяческой потусторонней опасности. С не меньшей охотой он преклонил колена перед занавешенной решеткой, хотя этот прием был нелеп в данном случае — и священник, и рыцарь уже смотрели друг другу в глаза, и не могло быть другого мнения, кто именно исповедуется, кто именно выслушивает исповедь.

Приняв причастие, корнуоллец успокоился. Он преклонил колено перед распятием и несколько раз истово перекрестился, одними губами выговаривая слова молитвы "Отче наш". Священник протянул ему свою руку. Дождался поцелуя, благословил.

— Сын мой, тебе следовало бы прийти и вечером, — сказал сицилиец.

Молодой рыцарь понял не сразу, и лишь напрягшись, осознал смысл сказанного. Молча кивнул.

— Тебя что-то тревожит? — помолчав, спросил священник.

— Благодарю вас, святой отец, — пробормотал корнуоллец по-английски и вышел из храма.

На следующий день король, оставив в монастыре небольшой гарнизон, вернулся в Мессину, чувствуя себя триумфатором. Разместив свои войска Баниаре и Гриффене, он мог контролировать город, и почти все понимали это. В расчет не шли два раненых солдата или выбитые зубы коменданта, и даже висельник не считался, но захват укрепленных точек — это уже не шутки. Жители любого города прекрасно понимали, что такое власть иноземцев и чем обычно заканчивается штурм. Да, быть может, король Танкред даст отпор англичанам и даже отомстит, но более вероятно, что правители договорятся. Но даже если и не так — кто возместит горожанам отнятое и сожженное имущество, припасы, кто воскресит мертвых, кто вернет девушкам невинность?

И горожане схватились за оружие. Шум на стенах сперва не обратил на себя внимание рыцарей короля, но, когда они заметили выросшие над зубцами фигуры, поблескивающие в солнечных лучах шлемы и копейные навершия, отбрасывающие целые пригоршни бликов, они и сами схватились за оружие.

— Наконец-то, — хищно улыбнулся Роберт из Саблайля. — Наконец-то…

Он уже рванулся к конюшне, чтоб седлать своего коня и нестись во весь опор к городским стенам, но более осторожный Вильгельм удержал его. Быть в свите его величества почетно, но и налагает определенные обязанности — нельзя скакать куда хочешь. нельзя делать что вздумается. Если король прикажет можно будет отправиться в Мессину резать этих немытых итальяшек, если нет — то нет. И остается лишь молча сетовать на то, что, возможно, лучшая добыча успеет ускользнуть из-под носа. Что поделаешь, долг!…

Ричард, которому сообщили о непредвиденном, вышел из затененной и оттого приятно-прохладной комнаты. Он был не в духе, видимо, излишества за столом накануне дали свои результаты. Несколько минут он хмуро рассматривал кромку стены, искрящуюся металлом, и затворенные ворота, а потом привычно поискал глазами. Углядел Дика и кивнул ему:

— Отправляйся. Посмотри, что там случилось. И возьми с собой кого-нибудь. Если сицилийцы позволили себе что-то особенное!… — Король не договорил, но по его виду было ясно — воевать ему не очень хочется. По крайней мере, сегодня.

Корнуоллец скрыл улыбку поклоном. В конюшне он подумал только о том, как удачно, что Серпиана не слышала, как его отправили "посмотреть", что творится в Мессине. "Наверное, она стала бы волноваться, — тешил он себя честолюбивыми размышлениями. — Лучше, чтоб она не знала…"

— Ты забыл кинжал, — произнес за его спиной знакомый девичий голос. — Захвати с собой. Вдруг пригодится?

Он вздохнул и обернулся.

— Может ли что-то миновать твое бдительное ухо? Может ли случиться так, чтоб ты чего-то не узнала?

Серпиана улыбаясь протягивала ему кинжал.

— Змеи вообще прекрасно слышат.

— А мне, помнится, рассказывали, будто змеи лишены слуха как такового.

— Змеи бывают разные. — Она, приподнявшись на цыпочки, поцеловала его. — Береги себя, ладно?… Ладно?

— Конечно.

— Удачи. — И добавила еле слышно: — У тебя все получится.

Он не понял, к чему относилось сказанное, и решил, что обдумать все это можно позже.

Конь домчал его до стен Мессины так быстро, что у ворот еще не успела разгореться свара. В городе оставалось не менее двух сотен английских рыцарей и пехотинцев, какое-то количество лучников. Нетрудно догадаться, что если на улицах еще не начались бои, то драки-то точно идут полным ходом. Как правило, затворяя ворота, гарнизоны крепостей и жители города первым делом спешат избавиться от чужаков — мало ли что. У затворенных ворот молодой рыцарь осадил коня и прищурился — солнце слепило.

Сколько-то англичан оказалось вне Мессины, в виду ворот, наверное, стоило бы поинтересоваться, что они здесь делали, но корнуоллцу было не до того. Он запрокинул голову к башенке над воротами и заорал:

— Эй, что за черт? Открывай!

Кричал по-английски, потом, подумав, повторил то же самое по-французски (позориться со своим убогим итальянским он не стал). Дик не слишком-то рассчитывал, что перед ним распахнут ворота, но хотел посмотреть на реакцию. Сперва ответа не последовало никакого, а потом сверху на несколько голосов закричали что-то непонятное, но явно похожее на ругань. По камню зубцов застучало оружие, раздался скрежет металла. То, что молодой рыцарь понял отчетливо, — пускать его не хотят.

Он усмехнулся, подъехал ближе к воротам и стал колотить в них. Дерево, из которого сбили створки, укрепили полосами металла, по этим-то полосам молодой рыцарь колотил, и из-за кольчужной перчатки, натянутой на плотную кожаную рукавицу, звук получился очень гулкий. Один из англичан, переминающихся близ ворот в сомнении, обратился к корнуоллцу с вопросом. Он был уже немолод, простенький шлем скособочился, и лицо, изрезанное морщинами, выглядело жалким. С другой стороны, лук в его руках, должно быть, становился грозным оружием. В облике этого пожившего англичанина Дик узнал недавнего крестьянина, выкарабкивающегося из-под груды налогов и поборов с помощью браконьерства, Только этот промысел мог обеспечить его семье возможность есть хоть что-то два раза в день, и молодой Уэбо из Уолсмера его не осуждал. А браконьеры, как известно, отлично стреляют.

Сверху донесся отзвук итальянской фразы, в которой молодой рыцарь узнал все то же ругательство. Бойкий на сквернословие сицилиец перегнулся через край стены, грозя стоящим снизу дротиком. "Ругаться — грех, — подумал Дик. — А ты, наверное, и не каялся в этом…" Он повернулся к лучнику:

— Можешь снять со стены этого болвана?

Старик привычно оценил расстояние. Потянул с плеча чехол с луком.

— Не так это сложно.

На то, чтоб стянуть рога лука тетивой, у него ушла пара минут. Бывший браконьер не глядя расстегнул колчан и последовательностью плавных движений, длившихся в одно, отправил стрелу в полет. Вторая сверкнула в воздухе любовно полированным наконечником раньше, чем первая вгрызлась в цель. Сицилиец взмахнул руками и исчез.

— Я просил снять болвана со стены, — поморщился Дик.

— Но это было невозможно. Отдача…

— Так бы и сказал. А теперь он отдышится.

Лучник улыбнулся, и ко всему прочему оказалось, что в его рту не хватает многих зубов. Должно быть, иногда он все-таки попадался лесничим, но ему всегда удавалось отделаться обычными побоями.

— Не отдышится.

— Эй, вы! — заорал корнуоллец снова. — Открывайте! Или начальство позовите! Эй!

Спустя некоторое время Дик все-таки дождался ответа. Чей-то серебряный шлем выглянул из бойницы — слегка, чтоб не зацепило стрелой, хотя, как догадывался молодой рыцарь, стоящий рядом с ним лучник смог бы убить его первой же стрелой не хуже, чем неудачливого сквернослова.

— Чего тебе нужно? — спросил серебряный шлем по-французски.

— Открой ворота! — громко ответил королевский телохранитель.

— Постоишь и снаружи.

— Совсем сдурели? Нарываетесь на неприятности? Думаете, король не сможет взять Мессину? Если захочет, возьмет, и станет жарко, а вы его провоцируете.

— Твой король нос разобьет о стену!

— А ты думай, прежде чем говорить! — заорал Дик. — И позови, наконец, кого-нибудь познатнее. Я не нанимался с мелкой шавкой перелаиваться!

Последовала долгая пауза, которая завершилась неожиданно. Скрипнули петли, что-то загрохотало, и в воротах приоткрылась одна створка — калитка была не предусмотрена. Мрачный сицилиец кивнул корнуоллцу:

— Заезжай, — благо это слово молодой рыцарь понял.

Он бестрепетно тронул коня — тот мотал головой и не хотел заходить в город, откуда отчетливо потягивало страхом. Но все-таки пошел — твердая рука хозяина, умеющего настоять на своем, и заставляла его, и внушала какую-то уверенность. Другие англичане — у ворот их собралось больше двух десятков — тоже попытались пробраться в город, но створка ворот захлопнулась у них перед носом. Скрип этот прозвучал резко и угрожающе, но лицо Дика не дрогнуло ни единым мускулом, если он и боялся, то не собирался это демонстрировать. Молодой рыцарь оглядел столпившихся вокруг него итальянцев — треть составляют солдаты, остальные — ремесленники и босяки, испуганные за свои шкуры, за свое небольшое достояние, за каждую крупицу его.

— Ну, и где кто поглавнее?

Офицер в серебряном шлеме спустился по крутой лесенке с надвратной башни, откуда только-только кричал. Он держался получше, чем сброд, оказавшийся в его распоряжении, и за несколько мгновений, что глядел на него, бастард короля проникся к нему уважением. Он уже знал, что способен оценить человека с первого же взгляда — не то, хорош он или плох, а то, подходит ли он Дику как друг или приятель или нет.

У сицилийца были холодные глаза и жесткие черты лица, наполовину скрытого шлемом.

— Что тебе нужно?

Он говорил на французском очень хорошо, не хуже любого английского придворного, родившегося на туманных островах, а не на материке.

— Легко ответить. — Корнуоллец старался выглядеть веселым. — Что вы тут затеяли? Король желает узнать, что происходит.

— Он не понимает?

— Он сегодня не в духе, и ему не до того, чтобы ломать голову над загадками. Он отправил меня, чтобы получить ясный ответ.

Офицер помолчал.

— Твой король, — начал он, — ведет себя чересчур вызывающе. Разве он не понимает, какие последствия бывают у дел, которые он затеял?

— Не мне и не тебе, сицилиец, обсуждать дела государей. Ни ты, ни я не родились в королевской семье.

— Но здравый смысл никто у нас не отнимал. Что ожидал твой король — что мы будем сидеть и ждать, когда же он разместит свой гарнизон в Мессине? А потом и в Палермо?

Дик усмехнулся и повел плечом — затекала напряженная спина.

— Если бы его величество хотел разместить гарнизон в Мессине, он бы уже сделал это. Он — или Филипп-Август. Вся десятитысячная армия прошла через ваш город. Вы об этом не подумали?

— Чего же твой король хочет сейчас?

— А что, если б с твоей сестрой поступили так недостойно, как Танкред де Лечче, ты б сделал вид, что не замечаешь ничего?

— Я б не стал требовать в отплату за оскорбление золота и серебра, — холодно ответил сицилиец, и молодой рыцарь короля Английского понял, что поймал собеседника. — Именно золота требует твой король от Танкреда. Разве не так?

— Так, — спокойно согласился корнуоллец. — Ты слыхал что-нибудь о законах английского государства? У нас не платят кровью, у нас исчисляют ее цену в золоте. Таков закон, принятый отнюдь не Плантагенетами, но Плантагенеты, повелители этой земли, первыми должны соблюдать свой закон. Ты понимаешь?

Офицер понял, это было написано у него на лице. Он наклонил голову и задумался.

— Отведи меня к городскому голове, — мягко потребовал Дик. — Я должен поговорить с ним.

На улицах города было необычайно людно. Солнце стояло еще высоко, и в это время, как правило, ремесленники, подмастерья и мастера работали в своих мастерских, купцы сидели в лавках или подсчитывали доходы, и лишь на рынке толпились люди. Теперь же Мессина напоминала один большой рынок, особенно это впечатление поддерживало плохое знание сицилийского диалекта итальянского языка — Дик практически ничего не понимал, и выкрики при желании можно было принять за яростный торг. Какой-то горожанин, одетый в чистую, но обтрепанную одежду, кинулся к корнуоллцу, попытался схватить его стремя, что-то крича. Офицер в посеребренном шлеме оттолкнул его ногой.

— Англичан здесь не любят, — сказал итальянец.

Искоса поглядев на спутника.

— И что же? — Молодой рыцарь пожал плечами, деланным равнодушием.

— То, что вряд ли здесь будут с удовольствием принимать короля Ричарда долгое время.

— Здесь будут от всей души любить короля Ричарда, если того захочет городской магистрат. Ну и, конечно, предпримет определенные усилия.

— Почему? — изумился офицер. — Глупый вопрос. Как ты думаешь, почему они называются "власть имущие"?

Посеребренный шлем задумался и промолчал до самого дома городского головы. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять: городской магистрат тоже плохо представляет себе, что именно происходит и что со всем этим делать. Судя по всему, Иордан Пинский, которого молодой рыцарь запомнил как самого решительного среди мессинских сановников, в городе отсутствовал. Дик приосанился, поднадул губы и придал себе царственный вид — по крайнем мере настолько, насколько мог. На подъезжающего англичанина знатные сицилийцы посмотрели со смесью опаски, надежды и надменности. Кто-то из них обратился к прибывшему телохранителю короля с вопросом на плохом французском, но корнуоллец не собирался передавать инициативу в чужие руки. Он поспешил взяться за дело сам. Потребовалось немного времени, чтобы убедить представителей городской верхушки, что ссора с английским государем им ни к чему. О свирепости Ричарда ходили слухи, как это водится, на несколько порядков превышавшие реальное положение дел, и на этот раз слухи оказались на руку его слугам. Делая равнодушное лицо, внутри же дрожа от напряжения, Дик говорил, что его величество давно мог захватить город, если б действительно намеревался сделать это, что если его приведут в состояние раздражения, то это коснется всех, начиная со знати и заканчивая городским отребьем. Богачей объединяет одно — все они больше всего на свете боятся потерять свое золото. Корнуоллец попытался уверить тех, с кем беседовал, что сумма отступного, в которую богачам обойдется уход Ричарда из захваченной им Мессины, ежели таковой захват будет иметь место, малой им не покажется. А значит, лучше не тянуть с открытием ворот и принесением извинений.

К собственному изумлению, молодой рыцарь довольно быстро преуспел. Возможно, причина успеха заключалась в том, что взрыв негодования и страха был стихиен. А те, в чьих руках власть, не любят, когда вышедшие из низов стихийные вожди толпы хоть как-то влияют на ход событий. Дика заверили, что недоразумение будет разрешено, виновные наказаны, а король и королевские воины ни в чем не понесут урона и получат все, что им полагается, от мессинских сановников. В знак верности своих слов Мергрит, эмир преподнес корнуоллцу изящный позолоченный кинжал и шелковую рубашку, должно быть, считая, что посланец английского правителя сможет оказать решительное влияние на гневливого Ричарда.

Рыцарь дорогие подарки принял охотно, притом сумел избежать ясных обещаний и поспешил прочь из города, не зная, придется ли ему на самом деле убеждать короля завернуть войско, или нет — вовсе не потому, что надо "отрабатывать" взятку, а оттого, что в сложившейся ситуации лучше решить дело миром.

Да и гибнуть во время штурма, понятное дело, придется не Ричарду, а его рыцарям, то есть, возможно, и самому Дику. Зачем ему это надо?

Но государь все еще хандрил. Может быть, ему и взбрело бы в голову немного подраться, но его рыцари, несколько раз намекавшие сюзерену на такую возможность, слегка переборщили в своем желании дорваться до трофеев. Плантагенету показалось, что на него пытаются повлиять, а он этого не любил. Наорав на Роберта из Саблайля и Готье Буржского, он раздал несколько сокрушительных пощечин (кто поумнее, увернулся) и отправился к королю Филиппу-Августу разгонять скуку. Беспорядки в Мессине его нисколько не заинтересовали.

Но усилиям Дика он воздал должное. Больше всего, конечно, его заинтересовало сообщение, что городские сановники непременно возместят все убытки, понесенные английскими отрядами, в чем они заверили посланца короля. Государь оживился, внимательно выслушал, покивал и даже не стал пенять молодому рыцарю за то, что тот преступил границы данных ему полномочий. Но возможно, его величество просто не вспомнил, что велел Дику всего лишь съездить и посмотреть, что происходит в городе, и не более.