ГЛАВА 13

Филипп-Август, Божьей милостью владыка Франции, сказать по правде, недолюбливал Ричарда I. Он предпочел бы, чтоб англичанин обошел Париж стороной, история с Алисой, сестрой французского правителя, на которой Ричард отказался жениться да еще затеял дикий скандал, порочащий честь принцессы, не забылась. Но правителя соседней страны, владеющего, кроме того, изрядной долей французских земель — Пуату, Аквитанией, Нормандией, — следует встречать гостеприимно. Государю всегда надлежит делать хорошую мину, даже при самой плохой игре. Ради интересов государства личными соображениями, симпатиями и антипатиями приходилось жертвовать, а обиды при необходимости забывать. Кроме того, женитьба короля — дело политическое, а не личное, и прежний скандал здесь не играл почти никакой роли. Да и был-то он в большей степени скандалом между Генрихом и его сыном.

Вслед за Ричардом шла небольшая часть его армии (остальные путешествовали морем, чтоб встретиться с властителем в Марселе), но даже столь малым числом она поневоле внушала уважение. С английским государем шло множество дворян, представителей самых знатных родов, это была достойная и впечатляющая свита.

И, конечно, такого гостя, как и его свиту, надлежало чествовать по всем правилам, то есть пирами, балами и турниром. Королевские герольды загодя были отправлены во все уголки страны, поскольку сеньоров королевской крови надлежало приглашать лично, от имени правителя, со всем уважением. Дворяне более мелкого пошиба должны были стянуться к Парижу сами или в свите сеньоров.

Простолюдины извлекали тщательно хранимые кубышки и отправлялись в Бургундию с расчетом добраться туда немного раньше назначенного срока, чтоб хоть уголок комнаты снять для жилья. Те, что были победнее, но в состоянии потратить деньги на дорогу до назначенного места, благодарили Бога, что их государь назначил турнир на самое жаркое время лета, а значит, ночевать под открытым небом несколько ночей не будет тяжелым испытанием.

Большой турнир, конечно, был значительным событием в жизни плебса, жаждущего полюбоваться самым ярким зрелищем, которое только могло развернуться перед их глазами, — даже коронация или бракосочетание кого-нибудь из лиц королевской крови уступали турниру по зрелищности. Ведь здесь разукрашенные, как майское древо, сеньоры не просто дефилировали перед зрителями, красуясь одеянием и конями, но еще и лупили друг друга, и валяли в пыли. Когда еще представится случай насладиться зрелищем распластанного по ристалищу сеньора, который вытянул из тебя все жилы и уйму денег? Впрочем, даже чужой господин под прицелом кончика меча — упоительное зрелище. Кроме того, все это крайне азартно, можно биться об заклад и делать хоть маленькие, но ставки на графов и герцогов, как на бойцовых петухов или беговых тараканов.

Турнир считался лучшим развлечением для сеньоров. Пусть таковых при королевском дворе устраивалось четыре-пять ежегодно, но этот-то должен был стать самым большим, самым ярким, где негоже ударить в грязь лицом и надо показать себя во всей красе. Все знали, что будут участвовать не только французы, но и подданные короля Англии с ним самим во главе. Ричарда I хорошо знали во Франции, где он проводил большую часть времени и вел непрерывные войны, еще будучи принцем. Вот уж о ком отзывались как о великом воине и достойном рыцаре! Никому из всех этих дворян и в голову не приходило поразмыслить о том, что рыцарь и государь — это две совершенно разные вещи.

К тому же проблемы Англии их не заботили. Собираясь на турнир, каждый в глубине души лелеял надежду, что удастся привлечь к себе внимание своего государя и, может быть, добиться каких-нибудь льгот или милостей для себя лично, а то и хорошей и перспективной должности при дворе.

Готовились к турниру со всей тщательностью. И не только проверяли вооружение, не только внимательнейше изучали и приказывали начистить песочком доспех. На пирах, которые, конечно, будут, нужен камзол, и чем роскошней, тем лучше, а еще лучше — не один. Нужны красивые платья для супруги и дочерей сеньора, лелеющих надежду найти хороших мужей на праздниках. Нужна новая и, понятно, достойная одежда для оруженосцев, слуг и служанок, а все это, легко догадаться, стоит очень больших денег. Но для того и существовали евреи и итальянцы, чтоб добыть у них все необходимое. Конечно, и тех и других не любили, первых даже попросту ненавидели по свойству человеческой натуры особенно охотно считать средства в чужом кармане, но зато часто прибегали к их услугам. Теперь же, после недавнего погрома в Йорке и Лондоне, французские евреи должны были присмиреть, поняв, кто в Европе хозяин, и уважительней, подобострастней отнестись к своим высокородным клиентам. Например, значительно снизить проценты.

Сказать по правде, в большинстве своем дворяне даже не думали обо всем этом и не размышляли, как будут отдавать долг, потому как главное — получить деньги. Дам, в среде которых считалось неприличным лезть в денежные дела, проблема возврата долгов заботила еще меньше, они беспокоились лишь о том, сколько платьев смогут взять с собой, какие украшения. Некоторые предусмотрительно укладывали сразу десяток шарфиков и кроили по две-три пары рукавов к одному одеянию. Распластанные, рукава имели вид маленьких флажков, иногда причудливо вырезанных, и потому особенно легко могли быть прицеплены к древку копья, а то и к шлему. Этими висячими длинными рукавами дамы одаривали всех понравившихся им рыцарей. Понятно, что запас знаков внимания был не лишним. А потом что ж, без целого платья оставаться, раз решила кого-то одарить? Нет, конечно, и в перерывах между схватами служанки быстренько приметывали к лифу запасную пару рукавов…

Ричард несколько задержался в пути, поскольку решил заглянуть в Пти-Андели, городок, близ которого давно намеревался построить замок — слишком уж место хорошее для того, чтоб возвести здесь неприступную цитадель и угрожать возможным врагам. Местечко пришлось ему по вкусу. Ему нравились меловые скалы над излучиной Сены, нравилась массивная величественность серых стен города и грезилась твердыня, отражающаяся в медленно текущих водах, ее башни, сооруженные на века. То, что здесь уже имелось, нисколько его не устраивало.

Гостить в небольшом замке близ Пти-Андели он любил. Ему пришлось по вкусу гулкое эхо зал, отражавших и усиливавших голоса менестрелей, поющих о рыцарях Круглого стола. Сын Генриха не раз и не два веселился здесь с соратниками и старшими офицерами, но даже самая красивая область, самый приятный сердцу замок не могли удержать его на одном месте. Когда в окна врывался ветер, Ричарду все чудилось, что к аромату распаханных полей и мокрых от дождя деревьев примешивается струйка особенного морского запаха, и природная неуемность тянула его пуститься в дорогу. Несмотря на свои полные тридцать три года — возраст Христа и для Европы того времени годы полной зрелости, близящейся к закату, — король был на свой лад романтичен.

В маленьком городке на Сене он задержался всего на два дня — Нормандия Нормандией, но турнир его тоже привлекал, и немало. Дождавшись свежих коней для свиты, Ричард поспешил в Париж.

Филипп-Август встретил его любезно, хоть и сдержанно, и вопросы, связанные с походом на Восток, обсуждал неохотно, хотя все уже давно было решено. Осторожно приступая к беседам на эту тему, он все пытался вынудить английского короля взять на себя большую часть расходов на поход, Ричард же, прижимистый от природы, сопротивлялся. Рассуждая так, что его армия больше, чем та, которую собирался взять с собой Филипп, он требовал, чтоб Франция взяла на себя обязанность снабжать всех крестоносцев провиантом и жалованием, а также оплатила расходы на корабли. На деле лишь последнее имело большое значение, потому как провиант вслед за войском обычно везли торговцы, продававшие его в обмен на добычу, да и жалование по привычке часто задерживали, считая, что солдаты все равно грабят и себя не забудут. За корабли же нужно было платить, обеспечивать такелажем и другими припасами.

Филипп спорил. Его соображения основывались на том, что земли, с которых английский король собирал налог на поход, куда обширней, чем подвластные французскому государю. Имелись и другие соображения. То, что Ричард через Альенор Аквитанскую договаривается о браке с Беренгерой Наваррской, дочерью Санчо VI, болтали повсюду. Значит, английский правитель мог рассчитывать на помощь аваррца. Что ж, Филипп ничего не имел против, если этот факт позволял ему сэкономить.

Первоначально турнир планировалось проводить именно близ Парижа, но в последний момент бургундские сеньоры изъявили желание принять обоих государей у себя, в Вузеле. Достоинство этого места заключалось в том, что Вузель, торговый городок, мог принять множество гостей. Кроме того, рядом с городом имелся обширный замок, правда, он был известен плохим состоянием своих укреплений, но зато весьма вместителен. Словом, всех знатных гостей будет где расположить. Город и вузельский замок окружали многочисленные деревни и села, значит участников турнира будет кому снабжать провизией. А на прокорм такой оравы требовалось не менее сотни быков, в пять раз больше телят, несколько отар баранов, пара сотен свиней, еще оленей, косуль и другой разнообразной дичины, и едва ли тысячи каплунов могло хватить сотням прожорливых мужчин, потому как турнир планировался пятидневный. Но, конечно, никто не мог гарантировать устроителям, что он продлится только пять дней, не более, и на шестой день толпа голодных рыцарей снова не запросит есть.

Все это должно было влететь бургундцам в копеечку (купцы не ограничивались ворчанием, громогласно жаловались на судьбу, а сами прикидывали, сколько тканей, вышивок, кружев и ювелирных изделий они продадут дворянам, желающим приукрасить себя перед балом). Но местный сеньор надеялся поладить как с Ричардом, так и с Филиппом и действительно угодил обоим. Англичанин недолюбливал Париж, который, стиснутый высокими каменными зданиями, казался ему западней, а французский король и здесь надеялся сэкономить. Он уже по опыту знал, как дорого обходится ему сын Генриха в качестве гостя.

Близ Вузеля в ровном, словно самим Богом предназначенном для турниров поле, раскинули цветные шатры и штандарты на длинных мачтах, спешно, но надежно вкопанных в землю. Возвели деревянные трибуны, конечно, и почетную ложу, и ограждение, да такое, чтоб конь, налетев на него, не сломал перила да и не понесся на инерции дальше, в толпу. Здесь, хоть и не устроенный в честь какого-то важного события, предполагался очень пышный и многолюдный турнир. А потому распорядителям просто не хватало времени и возможностей выяснить имена всех, кто желал участвовать. В списке появилось около десятка Неизвестных рыцарей (далее непременно шли хоть какие-нибудь эпитеты или прозвища, чтоб отличать одного от другого), куда они были внесены после внимательного осмотра вооружения.

Очевидно, если претендент мог похвастаться первосортным мечом, имел два копья и булаву, если его кольчуга была сделана на совесть и начищена, а остальные детали доспеха — крепки и без изъянов, если конь не походил на крестьянскую клячу, а представлял собой именно то благородное животное, на котором надлежит ездить рыцарю, если, в конце концов, желающий мог представить пару шпор, рыцарскую перевязь и хоть какой-нибудь герб, он уже считался достойным. Легко догадаться, что подобную справу не приобретет какой-нибудь голодранец, остальное же было неважно. Если же рыцаря при этом сопровождала пара оруженосцев, он становился достаточно солидной фигурой, чтоб верить ему на слово и принять в расчет ссылку на некий обет.

В общем-то, непременной пары оруженосцев не требовалось. Один из безымянных претендентов, назвавший и ткнувший кольчужной перчаткой в сторону только одного оруженосца, был принят очень любезно, потому что его сопровождала нарядно одетая дама, притом, что поразило помощников распорядителя, вовсе не на смирной слабой лошадке. Ее кобылица была черной, рослой, не хуже жеребца, и верткой. Дама, впрочем, справлялась с кобылкой уверенно.

Всем рыцарям было отведено место в шатрах, где они могли передохнуть, привести в порядок вооружение и почистить коней. В первый день не ожидалось ничего особенного, знать и государи предпочитали сперва присмотреться к возможным противникам, выбрать тех, с кем хотели бы помериться силами, и тех, кто мог бы оказаться достойным награды. Не говоря о том, что, конечно же, отправляющимся в поход на далекий Восток хотелось заранее поближе познакомиться с будущими соратниками. И, конечно, оценить их воинское искусство.

Большинство сеньоров обеих стран давно прекрасно знали друг друга, потому как очень многие англичане имели владения и во Франции тоже. Снаряжаясь для боя, они оживленно общались, обсуждали проблемы своих поместий и предстоящих походов, от которых ожидали богатой добычи и многих развлечений. Оруженосцы же тем временем хлопотали. Сперва натягивался толстый кожаный или стеганый подкольчужник — стояла ли жара или холод, одежды на рыцаре были всегда одинаковые — и чаще всего кожаные штаны, затем кольчуга, или полукольчуга с рукавом до локтя и открытым воротом. Затем, в зависимости от богатства и предусмотрительности рыцаря, пристегивались наручи, поножи, наплечники и нагрудник, надевался подшлемник, натягивался капюшон кольчуги, если он был, пришнуровывался шлем с бармой.

Слегка изменив правила, в первый день объявили общий бой, правда, оруженосцев на арену допускать и не собирались — только рыцарей, и никак не менее. Ни копий, ни боевых мечей, ни тяжелых палии — оружие было исключительно турнирное. Впрочем, это не значило — безопасное. Едва ли случался хоть один турнир, в ходе которого обходилось без гибели или увечий хоть одного участника. И тем не менее желающих всегда хватало, даже мальчишек двенадцати-тринадцати лет родители допускали к состязаниям, правда, лишь в роли оруженосцев. Жизнь была опасна и быстротечна, и не только сами мальчишки желали поскорее вырасти. Их отцы и матери также мечтали поскорее увидеть в сыновьях взрослых мужчин.

Замершие по обе стороны большой арены рыцари представляли собой яркое зрелище. На королевский турнир все стремились приодеться, привести в порядок вооружение и доспех, обзавестись шелковой туникой с вышитыми гербами, пучком-другим страусовых перьев на шлем или хотя бы золоченой фигуркой вместо гребня. Коней разукрашивали не хуже, чем жен, укрывали ткаными или вышитыми попонами, защищали коваными накладками, делились цветастыми перьями и прикрепляли их над лошадиным лбом, так что конь становился похож на торговую лавку купца из далекой страны, развернувшего перед покупателями все сокровища своих вьюков. Над шлемами воинов бились на ветру огромные полотнища с изображенными на них гербами, и, судя по ним, на поле под Вузелем нынче собрался весь цвет дворянства обеих стран.

Правда, далеко не всем предстояло погрузиться в Марселе на корабли и отправиться сперва на Сицилию — попутно улаживать политические и военные проблемы родичей обоих королей. Некоторые умевшие договориться с Ричардом или Филиппом, — в зависимости от суверена — получили разрешение остаться на родине, часть англичан, располагавших свободными средствами, откупились от королевского приказа — это был один из способов, которыми Ричард пополнял казну.

Три герольда поднесли к губам трубы с развевающимися по ветру лентами, и густой низкий гул огласил окрестности. Распорядитель празднеств поднялся со своего почетного кресла и громко повторил слова, которые король Филипп из соображений престижа сказал негромко:

— Пусть турнир начнется! — и добавил от себя то, что полагалось: — Рубите веревки, и да помнит каждый из вас, рыцари, о данной клятве.

Клятва, упомянутая им, определяла то, что можно и что нельзя делать в ходе схватки. Правила были несложны, тем они и отличали турнир от боя: не следовало бить в уязвимые места тела противника и ниже его пояса, добивать побежденного или сдавшегося, атаковать того, у кого с головы слетел шлем. Как только прозвучали слова распорядителя, четыре топора разом опустились на канаты, перегораживающие ристалище, и низкий настойчивый голос труб возвестил о начале потехи.

Отряды рыцарей кинулись друг на друга. Скоро в этой мешанине стало трудно что-либо разобрать, но разодетые в пух и прах дамы, приоткрыв в азарте свои хорошенькие ротики, в блеске глазок давали выход всему своему возбуждению, потому как проявлять его в ободряющих криках неаристократично и не пристало изящным красавицам, которые желают произвести на рыцарей впечатление хрупких цветков. Они жадно выискивали взглядом знакомые цвета и старались не упустить из виду, хоть это и давалось с большим трудом. Проявлять свои чувства хоть как-нибудь очень хотелось, и в самые напряженные моменты боя ахи, щебет изысканно-высоких голосов и якобы испуганный писк перекрывали звон оружия, лязг доспехов и ржание коней. Привставая на скамьях, они обрывали верхние свободные рукава своих платьев, те самые, приметанные к лифам на живую нитку, и швыряли понравившимся рыцарям либо тем, кого желали подбодрить. Некоторые рукава не долетали до ограждения и сиротливо лежали там яркими пятнами жаждущих любовного приключения сердец.

Схватка сразу разбилась на несколько групп, в составе которых угадывались личные предпочтения участников. Зачастую на турнирах сводились старые счеты или выращивались новые обиды, иногда это приводило к гибели одного из участников, иногда же заканчивалось лишь тем, что двое обиженных какое-то время азартно тузили друг друга, после чего расходились довольные. Рыцари, считавшие себя сильными, стремились лишний раз доказать это и ввязывались во все схватки, те, что послабей или не столь драчливые, но более осторожные, предпочитает держаться рядом с кем-нибудь из друзей.

Один из рыцарей короля Филиппа, вассал герцога Бургундского, сеньор де Дрэ, опытный турнирный боец, с удовольствием метался по ристалищу, атаковал английских дворян одного за другим. Он слыл забиякой, на самом же деле просто не желал герять свою репутацию хорошего бойца и постоянно соперничал за это звание с Вильгельмом из Бара слывшего первым, соперничал во всем. И если, скажем, богатством, знатностью и размерами владений однозначно уступал ему, то в драчливости, наверное даже превзошел — признанному умельцу ни к чему рваться что-то доказывать. В поход на Восток Гийом де Дрэ собирался с охотой, поскольку рассчитывал догнать Вильгельма хоть в первом и третьем из перечисленного, раз уж во втором это было почти невозможно.

Он благополучно и в удовольствие сразился с кем-то из соотечественников, а затем встретился лицом к лицу с одним из Неизвестных рыцарей. На черном посеченном щите поверх следов соскобленного старого герба был нарисован новый. При первом взгляде в очертаниях равномерно-белого зверя удалось бы угадать королевского льва, но английский рыцарь, похоже, не был столь нагл и самонадеян, чтоб брать герб, слишком явно копирующий знак своего государя. Этот лев выглядел странно, поскольку изобразили его более хрупким и изящным, нежели требовали геральдические традиции. Он не вставал на дыбы на своем черном поле, а мягко ступал, вытянувшись вперед, и у него имелись крылья…

Помимо необычного герба незнакомец был обладателем отличных доспехов — хорошая кольчуга, наплечники, наручи, поножи и нагрудник, составленный из подвижно соединенных пластин, где были выгравированы серебряные каймы. На основании увиденного Гийом заключил, что противник его богат и знатен, знатен и богат, ибо для рыцарского сословия то и другое тесно связано. Доспех чужака, красивый и добротный, Гийому очень понравился он был, конечно же, лучше, чем собственный Гийомов старый хуберт — длинная кольчуга с рукавами по запястье и широким воротником), а повергнув противника, он смог бы получить воинскую справу как ценный трофей и по красоте вооружения сравняться с Вильгельмом из Бара. Кроме того, очень хорош был меч, извлеченный незнакомцем из ножен, — длинный, с золотой каймой по долу, — лишняя причина побороться за приз.

Неизвестный рыцарь, которого де Дрэ наметил себе в противники, выглядел стройным, даже щуплым и, казалось, не мог представлять собой серьезного врага. Но отпор Гийому неожиданно дал очень серьезный. Мечом и щитом, как оказалось, он владел неплохо и был силен. Удар булавы, хоть и облегченной, турнирной, но вполне способной размозжить руку или голову, удар, призванный сразу определить того, у кого больше шансов на победу, он отразил краем щита, скользяще. Не теряя времени, сеньор де Дрэ шарахнул еще разок, надеясь попасть по шлему, но вместо шлема на пути оружия снова оказался щит. Парировав несколько атак, незнакомец вдруг правой рукой вытолкнул окованный металлом круг вперед, и этот неожиданный пинок вышиб Гийома из седла.

Рыцарь с белым львом соскочил с коня рядом с противником и жестом руки, облитой, как чешуей, кольчужной перчаткой, предложил продолжить. Раздосадованный сеньор де Дрэ не без помощи своего вынырнувшего неизвестно откуда оруженосца вскочил на ноги, принял подобранную с земли булаву и кинулся на врага. Булавой он размахивал так решительно, что едва не сшиб шлем с сеньора де Морнэ, за что не было времени даже принести извинения.

Незнакомец уверенно держал Гийома на расстоянии, то и дело награждая его ударами по щиту, торсу и шлему, от которых у француза скоро начало позванивать в ушах, Тут-то его и посетило предположение, что понравившийся ему доспех вряд ли удастся прибрать к рукам, а парой минут позже рыцарь с белым львом на гербе опрокинул бургундского сеньора и тычком меча по воротнику Хуберта обозначил смертельный удар. Поверженному ничего не оставалось, кроме как запросить пощады. Незнакомец убрал клинок, сел на коня, послушно дожидавшегося поблизости, и удалился в поисках новых приключений. Гийом же, заранее оплакивая свой мелкоплетеный доспех, поплелся восвояси, в раздражении отмахиваясь от желающего услужить оруженосца.

На арене было немало рыцарей, прекрасно владеющих оружием, грозных в схватке, но каким-то чудом незнакомец с крылатым львом умудрился выделиться даже на общем фоне, должно быть, потому, что не примыкал ни к какой группе, действовал в одиночку (притом что подобный бой считался "общим", то есть не один на один) и сходился на длину меча с любым доспешным воином, предлагающим ему поединок. На него обратили внимание, когда он вступил в схватку сразу с двумя французскими сеньорами из Лангедока.

До Вселенского собора, долженствующего объявить альбигойцев такими же еретиками, какими с семьдесят девятого года считались катары, оставалось еще более двадцати лет, но на уроженцев Лайдгедока и Прованса добрые католики уже косились с недоверием. Большинство сеньоров не имели никакого отношения к этой ереси, проповедующей отказ от богатства, семьи и всех земных наслаждений (только тот, кому не повезло ни с тем, ни с другим, ни с третьим, мог легко и без какого-либо внутреннего сопротивления принять взгляды катаров), являлись верными подданными французской короны и добрыми католиками, могущими доказать свою благонадежность. Но на них все-таки поглядывали с сомнением, словно само хождение по земле, зараженной еретическим духом, уже марало христианина. В любом случае схватка англичанина с лангедокцами была воспринята с интересом, и симпатии как-то незаметно оказались не на стороне французов.

Тяжело положение для любого рыцаря, когда на него нападают сразу с двух сторон, потому что шлем, даже если он не из новомодных, глухих, похожих на железный бочонок, но все равно непременно с нащечниками и наносником, ограничивает обзор. Кольчужный капюшон, надетый под шлем, сильно уменьшает возможность поворота головы, проще говоря, смотреть то вправо, то влево можно, лишь поворачиваясь всем телом. Быстро, понятное дело, такой поворот не совершишь, да на плечи к тому же давит тяжесть в десятки фунтов, при которой человек движется очень медленно. И здесь помощь могли оказать только опыт и умение, а также то чутье, которое одно сулит воину надежду выжить в бою.

Незнакомец не выглядел наивным новичком, и против лангедокцев принялся действовать сразу же, как только те изъявили готовность напасть на него. Вряд ли он мог видеть каждое движение противников, но реагировал так, словно чувствовал, чего именно ему ожидать от нападающих через миг. Двое французов атаковали практически одновременно, но меч одного неизменно сталкивался с мечом англичанина, булава другого никак не могла проникнуть сквозь преграду его щита. Парируя удары щитом, рыцарь с белым львом разворачивал его так, что булава проходила только вскользь. Закованный в тяжелый доспех лангедокский сеньор не мог мгновенно повторить атаку. Кроме того, бить приходилось во всю мощь, прилагая тяжесть тела, что усиливало инерцию движения, в противном случае атака была попросту бессмысленна и сквозь кольчугу и щит даже неощутима. Но тогда удержать оружие, не попавшее в цель, не удавалось, А значит, позволяя булаве соскальзывать со щита противника и лететь в землю, ты обречен на следование за ней.

В какой-то момент лангедокца с булавой занесло дальше, чем обычно, он шатнулся, сложился вдвое. Неизвестный рыцарь, словно предвидя это, мгновенно повернулся и наградил противника крепким тычком края щита по шее, а вернее, чуть ниже, чтоб ненароком не убить. Удар оказался точен, сбил француза с ног.

Лишь на пару мгновений опоздал Вильгельм из Бара, который некоторое время пробивался в эту часть ристалища, но по причине тесноты затратил на это больше времени, чем ожидал; он появился рядом и примирительно поднял руки в кольчужных перчатках — в одной он, только что сражавшийся с Хамфри Бедфордом, все еще сжимал шестопер.

— Господа, господа! Это турнир! Двое на одного — бесчестно, господа!

Вильгельм из Бара — города и области в Шампани — был высок и кряжист, почти так же представителен, как король Ричард, настоящий великан по меркам своего времени. Вильгельм считался лучшим рыцарем короля Филиппа, и тот возлагал на него большие надежды и не хотел упускать возможность похвастаться перед английским государем своим вассалом, коль скоро правители соперничали во всем и всегда с такой же частотой, с какой сотрудничали. Должно быть, союз без соперничества невозможен.

Да, все так, но Вильгельму совсем не хотелось служить поводом для хвастовства, потому в этом общем бою он больше следил за порядком, чем мерился силами. Он был довольно миролюбив и сдержан, пока не оказывался в схватке. Что-то в нем сохранилось от предка-берсерка, и когда он начинал бой, уже не мог остановиться. Вне драки Вильгельм держался добродушно и очень щепетильно по отношению к вопросам рыцарской чести. Поединок "двое на одного" противоречил всем его представлениям о должном, подобное еще годилось для поля боя, но уж никак не для ристалища. И Вильгельм счел своим долгом вмешаться.

Рыцарь с белым крылатым львом, освободившись от необходимости тратить время и внимание сразу на двух противников, быстро расправился с оставшимся и в знак готовности прекратить развел руками.

Ему тут же предложил поединок сеньор из Пуату, и англичанин вернулся в седло. Его конь нетерпеливо перебирал крепкими ногами и, похоже, был совсем не прочь немного побегать налегке. Жесткая ласка окольчуженной ладони и крепкое натяжение поводьев мгновенно укротили его, Именно потому что на усмирение коня хоть на турнире, хоть в бою было мало времени и возможностей, рыцари никогда не выбирали в качестве верховых животных жеребцов — только меринов, более послушных и предсказуемых. С сильным взбесившимся жеребцом не справиться никому, мерины же почти не бесились. Они легче поддавались обучению и, обученные, могли в бою действовать так, чтоб оказывать существенную помощь хозяину.

Конь англичанина был не только красив и выхолен, но и опытен. Когда копытами, когда зубами он был вполне способен доставить много неприятных минут коню француза, а если под тобой скачет взбесившееся животное, очень сложно атаковать противника. Рыцарь с крылатым львом на гербе зорко следил за движениями дворянина из Пуату и пользовался любой его ошибкой. Когда французский сеньор грохнулся на землю, неудачно парировав выпад англичанина, тот предложил поверженному продолжить схватку, но получил отказ. К французу подбежали оруженосцы, и стало понятно почему — сеньор из Пуату сломал ногу. Подоспев с носилками, слуги унесли его с поля.

В Король Филипп заинтересовался происходящим на арене, подозвал распорядителя празднества и спросил:

— Кто этот молодой рыцарь?

Распорядитель заглянул в свои списки, поинтересовался у помощников и сообщил:

— Этот юноша записан у меня как Неизвестный рыцарь, государь.

— Глядя на его герб, — сказал Филипп, обращаясь к сидящему рядом Ричарду, — можно решить, что это кто-то из твоих людей.

— Возможно, — согласился король Англии, довольный, что его рыцари сражаются лучше, чем французы. — Хотелось бы видеть, как этот юноша будет держаться в схватке против твоего Вильгельма из Бара.

— Ну, Вильгельм сильнее его, — уверенно ответил Филипп. — Юноша вряд ли так опытен, как мой вассал.

— Посмотрим.

Ричард не оскорбился только потому, что был уверен в своей правоте. А почему нет? Разве его рыцари не должны быть лучшими? Чем-то Неизвестный рыцарь показался ему знакомым, но так смутно, что даже и пытаться вспоминать он не стал. Не зачем. Он мог приказать ему приблизиться, снять шлем и назвать себя, но флер тайны и загадочности был даже приятен. Мужчины любят таинственное едва ли не больше, чем женщины, и, наверное, явись англичанин под своим именем, со всем известным гербом, пусть даже самым знаменитым, он не привлек бы к себе такого внимания.

И на следующий день, что уже было предрешено желанием Ричарда и любопытством Филиппа, к рыцарю с белым львом на гербе, опоздавшему к началу турнира, подошел распорядитель и сообщил, что для его поединка с Вильгельмом из Бара выделен час после полудня, как раз перед торжественным обедом. Время было выбрано с умыслом — говоря по правде, как раз этот последний перед отдыхом час не привлекал никого из турнирных забияк, и графы, имеющие возможность выбирать, когда им сходиться с противником в схватке, единодушно отвергали его. Это неудивительно — солнце как раз входило в силу и жарило так, что внутри доспеха рыцарь спекался заживо. При этих обстоятельствах мало приятного было в драке.

Неизвестный рыцарь повернул к распорядителю лицо, наполовину скрытое шлемом:

— Я не вызывал Вильгельма из Бара на поединок.

— Государи пожелали так.

У распорядителя турнира был острый слух, и во французском языке незнакомца он ощутил легкий английский акцент. На французском говорили не только на территории Франции — это был язык английской знати. Понятно почему, ведь Плантагенеты пошли от короля Вильгельма, первого герцога Нормандского, ставшего повелителем Англии, а французский для него был родным. Родственные и дружеские связи двух государств поддерживали сложившуюся традицию, и знатный английский сеньор скорее понял бы француза-дворянина, чем собственного виллана.

В любом случае, раз Неизвестный рыцарь говорит с легким акцентом, значит он англичанин. Впрочем, при любой другой оценке французский его был безупречен. Он молчал недолго.

— Я рад буду встретиться с Вильгельмом из Бара в поединке. — И, слегка поклонившись, поехал обратно к шатрам, над которыми развевались штандарты участвующей в турнире знати и где можно было передохнуть перед следующим боем — зачем искать себе противника, если он уже ждет своей очереди?

Около полудня граф Неверский победоносно завершил схватку с графом д'Э и довольный, но осунувшийся от усталости и жары, направился прочь с арены приводить себя в порядок после столь серьезного напряжепия. Распорядитель объявил, что последний перед большим обедом поединок состоится между Вильгельмом из Бара и Неизвестным рыцарем Белого льва. Дамы, хоть и укрытые от солнечных лучей тентами, разомлели от жары и усиленно работали веерами, а на арену почти совсем не смотрели. Нечего было и рассчитывать, что слуги поднесут им холодное вино или иные напитки, выдержанные в глубоких подвалах на льду, и приходилось ждать момента, когда все-таки будет объявлен перерыв.

Так что на француза и англичанина зрители покосились без особого интереса. Наверное, большинство предпочло бы покинуть арену, но короли еще сидели в своей почетной ложе, и придворные не решались отправляться в замок раньше государей.

Филиппу и Ричарду, конечно, прохладительные напитки подавались без задержки, и на столике в серебряных мисочках имелись различные закуски, так что и голод их не тревожил, а потому и желания поскорей добраться до стола правители не испытытывали. Как известно, сытый голодного не разумеет, и до терзаний свиты королям не было дела.

Рыцарей развели по разные стороны ристалища, вручили тупые турнирные копья, и английский государь вежливо уступил французскому право дать знак к началу поединка.

Два коня понеслись навстречу друг другу.