ГЛАВА ШЕСТАЯ

– Потрясающе! – фыркнула юная сиделка, едва за посетителем захлопнулась входная дверь.

– Полностью с вами согласен, – сказал Уилл. На евангелическом лице мистера Баху промелькнула вольтеровская усмешка.

– Потрясающе, – повторил он. – Именно это слово услышал я от английского школьника, впервые увидевшего египетскую пирамиду. Рани производит похожее впечатление: ей присуща монументальность. Немцы о таких говорили: eine grosse Seele .

Усмешка исчезла, и лицо стало точь-в-точь как у Савонаролы – без сомнения, слова мистера Баху предназначались для печати. Маленькая сиделка неожиданно расхохоталась.

– Над чем вы смеетесь? – полюбопытствовал Уилл.

– Мне вдруг представилась египетская пирамида, закутанная в белый муслин, – сквозь смех проговорила девушка. – Доктор Роберт называет ее костюм мистической униформой.

– Остроумно, очень остроумно! – заметил мистер Баху. – Но, в самом деле, – добавил он уклончиво, – отчего бы мистикам не носить униформу, если им нравится?

Маленькая сиделка отдышалась, вытерла слезы и занялась приготовлением к инъекции.

– Я знаю, что вы сейчас думаете, – сказала она Уиллу. – Вы думаете, что я слишком молода и не умею как следует делать уколы.

– Да, я действительно считаю, что вы слишком молоды.

– У вас поступают в университет в восемнадцать лет и учатся четыре года. Мы становимся студентами в шестнадцать лет, а заканчиваем обучение в двадцать четыре. Но мы не только учимся, мы еще и работаем. Я вот уже два года изучаю биологию и работаю медсестрой. И потому я не так несмышлена, как кажется. Я уже довольно опытная сиделка.

– Что я могу подтвердить лично, – сказал мистер Баху.

По выражению лица этого весьма искушенного монаха можно было понять, что мисс Радха, помимо высокой профессиональной квалификации, обладает также первоклассной талией, первоклассными бедрами и первоклассным бюстом. Однако было ясно и то, что обладательница всех этих достоинств пренебрегла обожанием галантного Савонаролы. Но посол, не теряя надежды, вновь перешел в наступление.

Юная сиделка зажгла спиртовку и, пока кипятился шприц, измерила, пациенту температуру.

– Девяносто девять и две десятых.

– Это значит, что меня отсюда выставят? – поинтересовался мистер Баху.

– Если только пациент этого пожелает.

– Тогда оставайтесь, – сказал Уилл.

Сделав больному укол, маленькая сиделка достала из сумки пузырек с зеленоватой жидкостью. Наполнив наполовину стакан водой, она влила туда столовую ложку лекарства и разболтала.

– Выпейте-ка вот это, – велела она.

По виду смесь напоминала травяной отвар, наподобие тех, что ревнители здоровья пьют вместо чая.

– Что это? – осведомился Уилл.

Девушка объяснила, что это – экстракт травы, растущей в горах и по свойствам близкий к валериане. Успокаивает, но не действует как снотворное.

– Мы даем его выздоравливающим, – сказала Радха. – Его назначают также душевнобольным,

– Так кто же я, по-вашему, душевнобольной или выздоравливающий?

– И то, и другое, – не колеблясь, ответила девушка. Уилл рассмеялся.

– Вот что значит напрашиваться на комплименты.

– Я не хотела обидеть вас, – заверила его Радха. – Просто еще не встречался человек оттуда, который был бы душевно здоров.

– Включая посла?

– А как вы думаете? – ответила она вопросом на вопрос. Уилл переадресовал его послу.

– Вы в этом деле знаток, – сказал он.

– Решайте это между собой, – предложила юная сиделка. – А я пойду и приготовлю ленч для пациента.

Мистер Баху поглядел ей вслед; приподняв левую бровь, он выронил монокль и принялся полировать линзы носовым платком.

– У вас свое отклонение от нормы, – сказал он Уиллу, – а у меня свое. Вы шизоид – разве не так? А я параноик. Оба мы – жертва чумы двадцатого века; но, в данном случае, это – не Черная Смерть, а Серая Жизнь. Вас когда-нибудь привлекала власть? – спросил он, помолчав.

– Нет, никогда. – Уилл решительно покачал головой. – Можно ли достигнуть власти, не предав себя?

– И, опасаясь предать себя, вы отказывались от удовольствия помыкать другими людьми?

– Да, страх перевешивал стремление к удовольствию.

– Но хоть однажды вы испытали соблазн?

– Нет, никогда. Они помолчали. Наконец Уилл, переменив тон, сказал:

– Давайте вернемся к делу.

– Да, к делу, – повторил господин Баху. – Что вы мне скажете о лорде Альдехайде?

– Рани уже упоминала его редкостную щедрость.

– Меня не интересуют его добродетели. Насколько он умен, вот что меня занимает.

– Достаточно, чтобы понимать: ничего не делается задаром.

– Прекрасно, – сказал мистер Баху. – Тогда передайте ему от меня, что сведущим людям, стоящим у рычагов власти, следует платить примерно вдесятеро больше, чем вам.

– Я напишу ему об этом в письме.

– Напишите сегодня же, – посоветовал мистер Баху. – Завтра вечером из Шивапурама вылетает самолет, а следующего придется ждать целую неделю.

– Спасибо, что предупредили, – ответил Уилл. – А теперь, поскольку ее высочество и этот невыносимый юнец удалились, поговорим о другом искушении. Что вы скажете о сексе?

Мистер Баху замахал перед лицом костлявой коричневой рукой, словно пытаясь отогнать тучу насекомых.

– Телесный зуд, довольно досадный; унизительнейшее раздражение плоти. Но умный человек всегда способен справиться с ним.

– Как трудно понять чужие пороки!

– Вы правы. Каждый привязан к собственному безумию, особо подобранному для него Богом. «Ресса fortiter» , советует Лютер. Но старайтесь замечать свои пороки, а не чужие. И главное, в поступках своих старайтесь не подражать жителям этого острова. Не ведите себя так, словно вы здоровы и душой и телом. Все мы – умалишенные грешники на едином вселенском корабле, и корабль этот вот-вот утонет.

– Но крысы не торопятся убегать. Что вы на это скажете?

– Возможно, иные из них пытались бежать. Но не смогли уплыть далеко. История показывает, что крысы всегда тонут вместе с кораблем. Вот почему пример Палы не будет иметь успеха. Юная сиделка вошла в комнату, неся поднос.

– Пища буддистов, – сказала она, повязывая Уиллу салфетку, – за исключением рыбы. Но мы считаем, что рыба равноценна овощам. Уилл принялся за еду.

– Кроме рани, Муругана и нас с мистером Баху, – спросил он, прожевав и проглотив первый кусок, – много ли вам доводилось видеть людей оттуда?

– В прошлом году в Шивапурам приезжала группа американских врачей, – ответила девушка. – Я тогда как раз работала в Центральной больнице.

– С какой целью они приезжали?

– Их интересовало, отчего у нас так мало неврозов и кардиологических заболеваний. Вот уж врачи!.. – Девушка покачала головой. – Признаюсь вам, мистер Фарнеби, у меня волосы встали дыбом. Всех в больнице просто оторопь взяла.

– Вы находите, что наша медицина чрезвычайно примитивна?

– Нет, она не примитивна. Она ужасающа; ее и медициной-то нельзя назвать. Да, ваши антибиотики превосходны. Но лучше бы научиться повышать сопротивляемость организма, чтобы не приходилось к ним прибегать. Вы умеете делать фантастически сложные операции, но не умеете объяснить людям, как надо себя вести, чтобы прожить без них. И так абсолютно во всем. Если ваше здоровье подорвано, вам поставят заплату, но ничего не делается ради его поддержания. Помимо канализационных стоков и искусственных витаминов, профилактика почти отсутствует. А ведь у вас бытует пословица: лучше предупредить, чем лечить.

– Но лечить куда драматичней, чем предупреждать, – отозвался Уилл. – И для врачей значительно выгодней.

– Для ваших врачей – да, – ответила юная сиделка, – но не для наших. Нашим платят за то, что они сохраняют людям здоровье.

– Как же это делается?

– Мы задали себе этот вопрос еще в прошлом веке, и нашли множество ответов. Здесь все имеет значение: химия, психология, диетология, умение заниматься любовью, впечатления от окружающей обстановки, взгляд на свое место в мире…

– И где же вы нашли лучший ответ?

– Не существует отдельных ответов; все надо брать в совокупности.

– Следовательно, панацеи не существует.

– Откуда же ей быть?

И она прочитала стихотворение, которое каждая сиделка обязана затвердить наизусть в первый же день своего обучения: «Я» – общество, где столько же законов, Сколь граждан – и составом каждый сложен. Рецепт единый будет невозможен Там, где в основе – множество резонов.

– Поэтому, подбирая средства для профилактики или терапии, мы ведем наступление сразу на всех фронтах. Да, сразу на всех, – подчеркнула она, – от диеты до самовнушения, от отрицательных ионов до медитации.

– Разумно, – заметил Уилл.

– Слишком уж разумно, – отозвался мистер Баху. – Бы когда-нибудь пытались образумить маньяка? Уилл покачал головой.

– Я однажды пытался. – Мистер Баху приподнял со лба седую прядь. У самых корней волос виднелся шрам, странно бледный на коричневой коже. – К счастью, бутылка, которой он меня ударил, оказалась довольно хрупкой. Пригладив волнистые волосы, мистер Баху повернулся к маленькой сиделке.

– Запомните, мисс РадхаПрименительно к сумасшедшему, нет ничего безумней разума. Пала – крохотный остров, который со всех сторон окружают двести девяносто миллионов безумцев. И потому избегайте чрезмерного благоразумия. В стране дураков умный королем не станет. – На лице мистера Баху заиграла вольтеровская усмешка. – Его линчуют. Уилл рассмеялся и вновь взглянул на девушку.

– Много ли у вас кандидатов в психиатрическую лечебницу? – спросил он.

– Такой же процент, как и у вас в отношении к населению в целом. По крайней мере, так говорится в справочниках.

– Следовательно, никакой разницы, в разумном мире ты живешь или нет.

– Только не для тех, кто склонен к душевным заболеваниям в силу биохимических причин. Эти люди рождаются уязвимыми. Мелочи, которых другие не замечают, способны вывести их из равновесия. Мы как раз работаем над выяснением причин подобной уязвимости. Мы уже начали выявлять таких людей прежде, чем происходит срыв. И принимаем меры для повышения сопротивляемости. Вновь профилактика – и опять по всем направлениям в целом.

– Поэтому тем, кто склонен к психозам, следует родиться в разумно устроенном обществе.

– И тем, кто склонен к неврозам. У вас на пятерых, а то и четверых, приходится один невротик. А у нас только один на двадцать человек населения. Если срыв все же случается, такому человеку оказывается всесторонняя помощь. А в отношении остальных девятнадцати предпринимаются широкие профилактические меры. Но вернемся к американским врачам. Трое из них – психиатры, причем один непрерывно курит и говорит с немецким акцентом. И вот он читал нам лекцию. Что это была за лекция! – маленькая сиделка схватилась за голову. – Я никогда не слыхала ничего подобного.

– О чем же он рассказывал?

– О том, как лечат больных с невротическими симптомами. Они не применяют комплексного лечения, ограничиваясь полумерами. Физической стороны для них не существует. Пациент, помимо рта и ануса, ничего не имеет. Он не представляет собой целостный организм, не наделен от рождения определенным строением тела или темпераментом. Все, что у него имеется, – это два конца пищеварительного тракта, семья и душа. Но что представляет собой эта душа? Это не психические способности в целом; не та душа, каковой она на самом деле является. Да и как они могут изучать душу, не задумываясь об анатомии, биохимии, физиологии? Душа, оторванная от тела, – вот единственное направление, в котором они атакуют. Да и то далеко не в полном охвате. Лектор с сигарой говорил о бессознательном. Но единственный вид бессознательного, которому уделяется внимание – это негативное бессознательное, то есть мусор, от которого человек пытается избавиться, хороня его на самом дне. Никаких попыток помочь пациенту открыть в себе жизненную силу или природу Будды. Они даже не способны помочь пациенту лучше осознать повседневную жизнь. Вслушайтесь: – Здесь и теперь, друзья. Внимание. – Девушка искусно передразнила минаха. – Ваши врачи оставляют несчастного невротика биться в путах дурных привычек, которые не позволяют ему находиться «здесь» и «теперь». Это же чистейший идиотизм! Впрочем, врач с сигарой не заслужил подобного оправдания: он так умен, что дальше некуда. И потому идиотизм здесь ни при чем. Тут присутствует нечто умышленное, нечто намеренное, вроде того, как некоторые напиваются или убеждают себя, что любая нелепость, встречающаяся в священных писаниях, – истина. А теперь поглядите, кого они находят нормальными. Нормальным считается человек, испытывающий оргазм и приспособленный к жизни в обществе. Это просто поразительно! – Маленькая сиделка вновь схватилась за голову. – Они даже не задумываются, что для вас значит этот оргазм и каковы вообще ваши чувства, мысли, ощущения. И потом, что это за общество, в котором вам предстоит жить? Здоровое оно или больное? И даже если здоровое, разве может любой человек быть абсолютно приспособленным к нему?

– Кого Бог хочет погубить, – усмехнувшись, сказал посол, – того он лишает разума. Или, наоборот, делает слишком умным. – Мистер Баху поднялся и подошел к окну. – За мной пришла машина. Я возвращаюсь в Шивапурам, в свой рабочий кабинет.

Посол неспешно и торжественно распрощался с Уиллом. И вдруг добавил скороговоркой:

– Не забудьте про письмо. Это очень важно.

С заговорщицкой улыбкой он пошевелил сложенными в щепоть пальцами, словно пересчитывая невидимые деньги.

– Слава Богу, – сказала юная сиделка, когда он ушел.

– Чем он обидел вас? – поинтересовался Уилл. – Впрочем, догадываюсь. Банальный случай.

– Разве на родине господина посла принято предлагать деньги, чтобы уложить девушку в постель? А в случае отказа предлагать еще больше?

– Сплошь и рядом, – заверил ее Уилл.

– Мне это не нравится.

– Понимаю. Но могу ли я спросить: что вы думаете о Мурутане?

– А почему вы интересуетесь?

– Так просто, из любопытства. Я заметил, что вы с ним знакомы. Вы познакомились, наверное, полтора года назад, когда его мать была в отъезде?

– Откуда вам известно?

– Птичка прощебетала. Вернее, довольно крупная птица.

– Рани! Представляю… Она обрисовала это, как содом и гоморру?

– К сожалению, недостает некоторых сенсационных деталей. Рани ограничилась смутными намеками. Например, упомянула неких престарелых мессалин, которые дают уроки любви невинным юношам.

– Ему не помешали бы такие уроки!

– Рани также упоминала некую скороспелую беспутную девицу, ровесницу Муругана. Сиделка Аппу расхохоталась.

– Вы ее знаете?

– Эта скороспелая беспутная девица – я.

– Вы? Рани это известно?

– Муруган сообщил ей только факты, не называя имен, за что я ему очень благодарна. Видите ли, я вела себя очень глупо. Потерять голову из-за юноши, которого не любишь, и причинить боль тому, кого любишь. Что может быть глупей?

– Сердцу не прикажешь, – возразил Уилл, – не говоря уж о гормонах.

Они помолчали, думая каждый о своем. Уилл доел вареную рыбу с овощами. Сиделка Аппу подала тарелку с фруктовым салатом.

– Видели бы вы Муругана в белой атласной пижаме!

– А что, производит впечатление?

– Ах, как он хорош в ней! Вы не представляете. Нельзя быть таким красивым! Это даже нечестно. Достается же кому-то такое преимущество!

Увидев Муругана в белой пижаме, Радха окончательно потеряла голову. Два месяца, словно безумная, она, забыв о верном возлюбленном, преследовала человека, который ее терпеть не мог.

– И вам удалось добиться хоть малой благосклонности от юноши в белой пижаме?

– Да, мы уже были в постели. Но когда я поцеловала его, он выскользнул из-под простыни и заперся в ванной. Он не выходил до тех пор, пока я не передала ему пижаму через фрамугу и не пообещала, что не буду приставать. Сейчас я уже могу смеяться, но тогда…– Она покачала головой, – Трагедия, да и только. По моему сердитому виду все сразу поняли, что произошло. Нет, от скороспелой беспутной девицы там не было толку. В чем он нуждался, так это в регулярных уроках.

– Окончание истории мне известно, – сказал Уилл. – —Мальчик написал мамочке, та прилетела за ним и умчала в Швейцарию.

– Возвратились они примерно полгода назад. Месяца три провели в Рендане, у тетушки Муругана.

Уилл едва не упомянул полковника Дзйпу, но вспомнил о своем обещании Муругану и промолчал. Вдруг за окном в саду раздался свист.

– Простите, – сказала маленькая сиделка и подошла к окну. Радостно улыбнувшись, она помахала рукой.

– Это Ранга.

– Кто такой Ранга?

– Мой друг, которого я упоминала. Он хочет задать вам несколько вопросов. Можно ему зайти на минутку?

– Конечно. Радха обернулась и помахала юноше.

– Насколько я понимаю, белая атласная пижама уже позабыта. Девушка кивнула.

– Трагедия была одноактной. Потерянная голова быстро отыскалась, и я поняла, что он все еще любит и ждет меня.

Дверь распахнулась, и в комнату вошел долговязый молодой человек в легких спортивных туфлях и шортах цвета хаки.

– Ранга Каракуран, – представился он, пожимая руку Уиллу.

– Если бы ты пришел на пять минут раньше, – сказала Радха, – имел бы удовольствие встретить мистера Баху.

– Он был здесь? – поморщился Ранга.

– Чем же он нехорош? – спросил Уилл. Ранга предъявил обвинения:

– Первое. Он нас ненавидит. Второе. Он дрессированный шакал полковника Дайпы. Третье. Он является неофициальным представителем всех нефтяных компаний. Четвертое. Этот грязный боров обхаживает Радху. И пятое: он выступает за возрождение религии. Выступает с лекциями и даже книгу об этом написал. Издана она с предисловием ученого богослова из Гарварда. Все это имеет отношение к кампании против независимости Палы. Бог – своего рода алиби для полковника Дайпы. Почему бы преступникам открыто не заявить о своих планах? Но они предпочитают прикрываться высокими устремлениями. Вся эта отвратительная идеалистическая болтовня способна вызвать тошноту. Радха подошла к нему и потянула за ухо.

– Ты, маленькая…– начал он сердито, но умолк и рассмеялся. – Все равно, – заметил он, – не надо дергать так больно.

– Вы всегда его так останавливаете?

– Да, когда он чересчур раздражен или говорит лишнее. Уилл обернулся к юноше.

– А вам приходилось драть ее за уши? Ранга засмеялся.

– Я предпочитаю шлепать ее по мягкому месту, – ответил он. – К сожалению, она редко этого заслуживает.

– Она уравновешенней, чем вы?

– Уравновешенней? Да она чересчур здорова.

– Следовательно, вы просто здоровы. Ранга покачал головой.

– Пожалуй, имеется небольшой сдвиг влево. Иногда я чувствую ужасную депрессию; мне кажется, я ни к чему не пригоден.

– На самом деле, – сказала Радха, – он такой способный студент, что его посылают в Манчестерский университет изучать биохимию. Даже специальную стипендию для этого выделили.

– И как вы поступаете, когда он принимается разыгрывать перед вами отчаявшегося грешника? Дерете за уши?

– Да, – ответила она, – но есть и другие средства… Радха и Ранга взглянули друг на друга и расхохотались.

– Совершенно верно, – сказал Уилл. – Но, учитывая эти обстоятельства, охотно ли Ранга расстанется с Палой? Пусть даже всего на пару лет.

– Не очень, – признался Ранга.

– Он должен ехать, – твердо сказала Радха.

– Но, живя там, будет ли он счастлив?

– А вот об этом я и хотел вас спросить, – сказал Ранга.

– Что ж, климат вам не понравится, пища тоже, не говоря уж о шуме и запахах, да и архитектура покажется непривлекательной. Но вы обязательно увлечетесь работой и, возможно, подружитесь со многими.

– А какие там девушки? – поинтересовалась Радха.

– Что бы вы хотели услышать в ответ? – сказал Уилл. – Утешительную ложь или слова истины?

– Я хочу знать правду.

– Правда, дорогая моя, заключается в том, что Ранга будет иметь головокружительный успех. Многие девушки найдут его неотразимым. И некоторые из них тоже окажутся привлекательными. Каково вам будет, если он не устоит?

– Я буду за него рада. Уилл поглядел на Рангу.

– А как вы отнесетесь к тому, если Радха найдет утешение с другим юношей, пока вас здесь не будет?

– Мне бы следовало за нее порадоваться; не знаю, сумею ли.

– Вы возьмете с нее обещание хранить верность?

– Я не буду требовать никаких обещаний.

– Несмотря на то, что она ваша девушка?

– Она сама себе хозяйка,

– И Ранга – сам себе хозяин, – ответила маленькая сиделка. – Он волен делать все, что ему хочется. Уилл вспомнил землянично-розовый альков Бэбз и злобно расхохотался.

– И даже то, чего не хочется, – сказал он. Юноша и девушка взглянули на него с некоторым изумлением. Уилл спохватился и сказал со спокойной улыбкой:

– Я забыл, что один из вас чересчур здоров, а у другого всего лишь небольшой сдвиг влево. Где вам понять, о чем болтает сумасшедший из больного мира? Не дав им ответить, он продолжал: – Скажите, давно ли…– Уилл замялся. – Возможно, я не достаточно скромен… Но тогда вы просто напомните мне, что не следует соваться не в свое дело. И все же, мне хотелось бы знать, из простого человеческого любопытства, давно ли вы стали друзьями.

– Именно друзьями? Или любовниками?

– Что ж, раз зашла о том речь, почему бы не выяснить сразу оба вопроса?

– Так вот, подружились мы с Рангой в раннем детстве. А любовниками стали, когда мне исполнилось пятнадцать с половиной, а Ранге семнадцать лет. И вот

уже два с половиной года мы вместе, не считая приключения с белой пижамой.

– И никто не возражал?

– А на каком основании?

– В самом деле, на каком основании? – откликнулся Уилл. – Однако в том мире, где я живу, возражать бы стал всякий.

– А что вы скажете нам о юношах?

– Теоретически, им предписано меньше запретов, чем девушкам. Но на практике… Вообразите, что происходит, когда пять – шесть сотен подростков помещают в одном пансионе. Случается ли у вас здесь такое?

– Конечно.

– Удивительно.

– Чему же тут удивляться?

– Хотя бы тому, что даже девушкам здесь все позволяется.

– Но один вид любви не исключает другой.

– И оба вида узаконены?

– Разумеется.

– Значит, никто бы не осудил Муругана, если бы он заинтересовался другим юношей в пижаме?

– Да, если бы они при этом были добрыми друзьями.

– Но, к сожалению, – сказала Радха, – рани сделала все, чтобы он интересовался только ею. Ею и собой.

– И никаких юношей?

– Возможно, сейчас кто-то есть. Не знаю. Но тогда – это я знаю точно – для него никого не существовало. Ни юношей, ни девушек. Только мама, мастурбации и Просветленный Учитель. Список дополнят пластинки с джазовой музыкой, спортивные автомобили и гитлеровские замыслы стать Великим Вождем и превратить Палу в то, что он называет современным государством.

– Три недели назад, – сказал Ранга, – он и рани были во дворце в Шивапураме. Они пригласили нас, студентов университета, и Муруган изложил свои идеи

о нефти, индустриализации, телевидении, вооружении и о Крестовом Походе Духа.

– Ему удалось кого-нибудь обратить? Ранга покачал головой.

– Кому же захочется променять богатую, бесконечно интересную, добрую жизнь на дурную, бедную и неизмеримо скучную? Мы не нуждаемся ни в ваших быстроходных катерах, ни в телевидении. Еще менее нам нужны ваши войны и революции, ваши восстания и политические призывы, и ваша метафизическая чушь из Рима или Москвы. Вы когда-либо слышали о мэйтхуне? – спросил он.

– Мэйтхуне? – спросил он. – Что это такое?

– Обратимся сначала к истории, – ответил Ранга и с солидностью и педантизмом студента, который читает доклад о вещах, недавно им изученных, принялся рассказывать: – Буддизм был занесен на Палу около двенадцати веков назад, но не с Цейлона, а из Бенгалии; была и вторая волна: через Бенгалию из Тибета. Поэтому на Пале исповедуют махаяна-буддизм, насквозь пронизанный тантрой. Вам известно, что такое тантра? Уилл признался, что имеет о тантре весьма туманное представление.

– Сказать правду, – заявил Ранга со смешком, пробившимся сквозь скорлупу лекторского педантизма, – я и сам знаю не больше вашего. О тантре можно говорить долго, там немало глупостей и предрассудков, которые не стоят внимания. Но есть и здоровая основа. Тантристы не отрицают существования мира, ни его ценности, не стремятся достичь нирваны, чтобы спрятаться от жизни, подобно монахам южной школы. Напротив, они принимают мир и используют все – начиная с собственных поступков и включая зрительные, слуховые, осязательные, вкусовые впечатления, – чтобы освободиться из тюрьмы собственного «я».

– Звучит неплохо, – скептически вежливо заметил Уилл.

– Но мы на этом не останавливаемся, – заявил Ранга, и студенческий педантизм растворился в горячности юношеского прозелитизма, – и здесь-то и видна разница между вашей и нашей философией. Западные философы, даже лучшие из них, всего лишь неплохие говоруны. Восточным философам зачастую недостает красноречия. Но это не важно. Цель их философии – не слова. Восточная философия прагматична и действенна. Она подобна философии современной физики, однако рассматривает предметы, относящиеся к психологии, и приводит к трансцендентальным результатам. Ваши метафизики, утверждая что-либо о природе человека и о вселенной, не способны научить читателя познавать истинность их высказываний. Мы же свои высказывания сопровождаем целым рядом советов, помогающих на деле убедиться в силе наших утверждений. Например, Tat tvam asi: Ты – это Тот, сердцевина всей нашей философии.

– Tat tvam asi, – повторил Уилл.

– Это кажется утверждением из области метафизики; но в действительности это касается психологического опыта, причем наши философы учат, что нужно сделать, чтобы этот опыт пережить самому и убедиться в истинности высказывания. Средства эти называются йога, дхьяна или дзен, а в особых случаях – мэйтхуна.

– Итак, мы возвращаемся к моему вопросу. Что же такое мэйтхуна?

– Вам следует спросить об этом Радху.

– Так что же это? – обратился Уилл к маленькой сиделке.

– Мэйтхуна, – серьезно ответила девушка, – это йога любви.

– Для посвященных или профанов?

– Не имеет значения.

– Видите ли, – пояснил Ранга, – прибегая к мэйт-хуне, вы из профана делаетесь посвященным.

– Буддхатван йоша йонисаншршпан, – процитировала девушка.

– Только не на санскрите! Что значат эти слова?

– Как переводится буддхатван, Ранга?

– Буддоподобность, буддоподобие; или состояние просветленности. Радха кивнула и вновь обратилась к Уиллу.

– Это означает буддрподобие, пребывающее в йони.

– В йони?

Уилл вспомнил маленькие каменные эмблемы Вечной Женственности, которые он купил как сувениры для девиц-секретарш у горбатого продавца bondieuseries в Бернаресе. Восемь анн с изображением черных йони, двенадцать – с почитающимися более священными йони-лингам.

– В буквальном смысле – в йони? Или метафорически?

– Что за нелепый вопрос! – воскликнула маленькая сиделка и звонко, от всей души, расхохоталась. – Кто же занимается любовью метафорически? Буддхатван йоши йонасаншритан– повторила она. – Полнее и буквальнее не скажешь.

– Вы когда-нибудь слышали об обществе Оней-да? – спросил Ранга.

Уилл кивнул. Он был знаком с одним американским историком, который специально изучал общества, возникавшие в девятнадцатом веке.

– Но откуда вы о нем знаете?

– О нем упоминается во всех наших учебниках философии. По существу, мэйтхуна – это то, что в обществе Онейда называлось Мужским Воздержанием и чему римские католики дали наименование coitus reservatus .

– Резерватус, – повторила маленькая сиделка, – слышать не могу без смеха это слово. Какой зарезервированный молодой человек! По обе стороны ослепительной белозубой улыбки вновь появились ямочки.

– Не дурачься, – строго сказал Ранга, – все это очень серьезно.

– Но «резерватус» и вправду такое смешное слово! – оправдывалась девушка.

– Короче говоря, – заключил Уилл, – это контроль над рождаемостью без применения контрацептивов.

– Но этим дело не ограничивается, – сказал Ранга. – Мэйтхуна означает нечто еще, гораздо более важное. Юный педант вновь заявил о себе.

– Вспомните, – настойчиво продолжал Ранга, – вспомните, что особенно подчеркивал Фрейд.

– Трудно сказать. Он выделял много мотивов.

– Но едва ли не важнейший из них – детская сексуальность. В младенчестве и раннем детстве мы обладаем врожденной сексуальностью, не сосредоточенной в половых органах; она как бы разлита по всему телу. Это унаследованный нами рай. Но мы теряем его, когда становимся взрослыми. Мэйтхуна помогает вернуть утраченный нами рай. – Он обернулся к Радхе. – У тебя хорошая память, – сказал он девушке. – Какое высказывание Спинозы приводится в учебнике прикладной философии?

– «Обучите тело множеству вещей, – процитировала девушка, – и это поможет вам усовершенствовать разум и прийти к разумной любви к Богу». Такова цель любой йоги, и в том числе мэйтхуны. Мэйтхуна – самая настоящая йога, – настаивала девушка, – ничем не уступающая ни раджа-, ни карма-, ни хатха-йоге. Она даже превосходит их, если только вы способны это осознать. Мэйтхуна действительно приводит вас туда.

– Куда именно? – спросил Уилл.

– Туда, где вы познаете.

– Что познаю?

– Познаете, кто вы есть на самом деле, и – как это ни невероятно, – добавила девушка, – Tat tvam asi; ты – это Тот, но так же и я; Тот – это я. На щеках вновь появились ямочки, зубы сверкнули в улыбке.

– Но Тот – это также и он. – Девушка указала на Рангу. – Невероятно, правда? – Поддразнивая Рангу, она высунула язык. – Но все же это факт. Ранга улыбнулся и указательным пальцем надавил на кончик ее носа.

– И не просто факт, – сказал он, – а познанная истина. – Он легонько щелкнул Радху по носу. – Познанная истина, – повторил он, – и потому, девушка, будьте осторожны.

– Удивительно, почему все до сих пор не стали просветленными, – сказал Уилл, – ведь для этого требуется лишь заниматься любовью по особому методу. Чем это объяснить?

– Сейчас объясню, – начал Ранга. Но девушка перебила его.

– Прислушайтесь, – сказала она, – прислушайтесь!

Уилл прислушался. Вдали тихо, но отчетливо звучал странный, не принадлежащий человеку голос, впервые приветствовавший его на Пале: – Внимание, – твердил голос. – Внимание. Внимание.

– Опять эта проклятая птица!

– Но здесь кроется загадка.

– Во внимании? Но только что вы говорили о другом. Как же быть с зарезервированным молодым человеком?

– Это способствует усилению внимания.

– Да, внимание при этом значительно усиливается, – подтвердил Ранга. – И внимание – основная цель мэйтхуны. Техника не просто превращает занятие любовью в йогу, но приводит к особому виду познания. Вы приходите к осознанию ощущений и к осознанию не-чувствия в каждом ощущении.

– Что значит: «осознание не-чувствия»?

– Не-чувствие – это сырой материал для ощущений, который мне поставляет мое не-я.

– И вы внимаете своему «не-я»?

– Конечно. Уилл повернулся к маленькой сиделке.

– И вы тоже?

– Своему «я» и в то же самое время своему «не-я». И даже тому, что является «я» и «не-я» Ранги; и своему и его телу; всему, что ощущает. Внимаю чувству любви и дружбы, и загадке другой личности – совершенно чужой, которая наполовину является тобою и в то же время не является. И чувствую, что чувствует этот «другой». Ведь он может быть открыт для ощущений или, напротив, жить разумом, и тогда все ощущения представляются ему низкими, лишенными романтизма, грязными. Но они не грязные – ибо, при полном познании их, становятся столь же прекрасны, как многое другое, и едва ли не чудесны.

– Мэйтхуна – это дхьяна, – заключил Ранга, полагая, что новое слово объяснит все.

– Но что такое дхьяна? – не унимался Уилл.

– Дхьяна – это сочувствие.

– Сочувствие?

Уиллу вспомнился землянично-розовый альков на Чаринг Кросс Роуд. Но слово «сочувствие» совершенно не вязалось с этим воспоминанием. И все же, подумал Уилл, даже там он обретал некое убежище. Смена рекламной иллюминации помогала ему уйти от повседневного «я» – но, к сожалению, она уводила Уилла от его существа в целом; это был уход от любви, понимания, общественного признания; от осознания чего-либо, кроме мучительного безумия зеленовато-трупного или розового свечения дешевой, вульгарной иллюзии.

Уилл вновь взглянул в сияющее лицо Радхи. Каким счастьем оно лучилось! Какая неколебимая убежденность – не в греховности, на которую обречен мир, по мнению мистера Баху, но в противоположной ей непорочной безмятежности и благословенном покое! Это было так бесконечно трогательно! Но Уилл не желал, чтобы это его хоть сколько-нибудь затрагивало. Noli me tangere – таков категорический императив. Взглянув на проблему под несколько другим углом, Уилл нашел все это донельзя смешным. Что нам следует делать, чтобы спастись? Краткий ответ содержался в непечатном слове.

Улыбнувшись своей невысказанной шутке, Уилл спросил иронически:

– Мэйтхуна, наверное, изучается в школе?

– Да, в школе, – бесхитростно подтвердила Радха, что значительно убавило раблезианский пыл ее собеседника.

– Мэйтхуну изучает каждый, – добавил Ранга.

– И когда же начинается обучение?

– Почти в одно время с тригонометрией и общей биологией. То есть в пятнадцать лет или пятнадцать с половиной.

– А потом – после окончания школы и вступления в брак, если только браки у вас существуют?

– О, конечно же, конечно же, существуют, – уверила его Радха.

– И вступившие в брак практикуют мэйтхуну?

– Не все, разумеется. Но очень многие.

– Постоянно?

– Да, если только они не собираются зачать ребенка.

– А те, кто не хочет иметь детей, но желает внести в свои отношения некоторое разнообразие – как им быть?

– Они применяют контрацептивы.

– А контрацептивы у вас доступны?

– Доступны!.. Контрацептивы у нас распространяются правительством. Свободно, даром – правда, они оплачиваются из налогов. Почтальон в начале каждого месяца приносит тридцать штук – запас вполне достаточный.

– И дети не появляются?

– Только по желанию родителей. В каждой семье не более трех, а некоторые ограничиваются двумя.

– В результате чего, – Ранга вернулся к своей педантичной манере, – наше население увеличивается менее чем на треть процента ежегодно. Тогда как в Рендане прирост столь же велик, как и на Цейлоне: почти три процента. В Китае мы видим два процента, в Индии – один и семь десятых.

– Я был в Китае всего месяц назад, – сказал Уилл. – Ужасающее впечатление! В прошлом году я провел четыре недели в Индии. А до Индии посетил Центральную Америку, где прирост еще больше, чем в Рендане и Цейлоне. Бывал ли кто-нибудь из вас в Рендан-Лобо? Ранга кивнул утвердительно.

– Всем, кто переходит на последний, шестой курс, где изучается современная социология, необходимо провести три дня в Рендане. Это помогает уяснить, что такое внешний мир.

– И что же вы думаете о внешнем мире? – поинтересовался Уилл. Юноша ответил вопросом на вопрос:

– Когда вы были в Рендан-Лобо, вас водили на окраины?

– Напротив, они всячески старались отвлечь меня от посещения трущоб. Но мне удалось улизнуть.

Улизнуть ему удалось, вспомнил Уилл, когда они возвращались в гостиницу со сквернейшего вечера с коктейлем в министерстве иностранных дел Рендана. Там были все, кто представлял из себя что-либо. Местные сановники в мундирах с медалями в сопровождении супруг – в драгоценностях, в платьях от Диора. Все важные иностранцы – дипломаты, английские и американские нефтяные магнаты, шесть представителей японской торговой миссии, дама-фармаколог из Ленинграда, два польских инженера, турист из Германии, который приходился кузеном Круппу фон Болену, загадочный армянин, представлявший очень важный финансовый консорциум в Танжере, сверкающие победными улыбками, четырнадцать чешских специалистов, которые в прошлом месяце привезли морским путем танки, пушки и пулеметы от «Шкоды». И вот эти люди, говорил он себе, спускаясь по мраморным ступеням Иностранного управления на мостовую Площади Свободы, – вот эти люди правят миром. Нас почти три миллиарда, оставленных на милость тысяче-другой политиканов, магнатов, банкиров и генералов. Вы – цианид земли, а цианид никогда, никогда не потеряет своей силы.

После блистательного вечера с коктейлем, после веселья и ароматов канапе и обрызганных шанелью дам, переулки за новехоньким, только что построенным Дворцом Правосудия показались особенно темными и шумливыми; а те несчастные, которые нашли приют под пальмами улицы Независимости, были позабыты и Богом и людьми куда более, нежели тысячи бродяг, лишенных крова и надежды, что лежали вповалку, будто мертвые, на улицах Калькутты. Уилл вспомнил маленького мальчика – крохотный скелетик с огромным, как горшок, животом. Малыш был в синяках и дрожал; он свалился со спины сестренки, которая была немногим старше его.

Уилл поднял ребенка и, сопровождаемый детворой, отнес его домой: домом малышу служила лачуга без окон, где в темноте – Уилл сумел пересчитать, глядя через дверной проем – виднелось еще девять детских голов в лишаях.

– Начинают с прекрасных вещей: выхаживают младенцев, лечат больных, следят, чтобы стоки нечистот не попадали в воду, но к чему все это приводит? К распространению убожества, причем сама цивилизация оказывается под угрозой. – Уилл усмехнулся саркастически. – Одна из вселенских проделок, до которых Бог так охоч.

– Бог здесь ни при чем, – возразил Ранга, – и вселенная тоже. Это дела рук человеческих. Разве они существуют с тою же необходимостью, что и земное притяжение или второй закон термодинамики? Нет, они случаются лишь потому, что люди не умеют предотвращать их. Здесь, на Пале, мы не допускаем подобных «вселенских проделок». При отличных санитарных условиях почти на протяжении века у нас не наблюдалось ни перенаселения, ни убожества, ни диктатуры, А причина проста: мы предпочитаем действовать разумно и реалистически.

– Как вам это удается? – спросил Уилл.

– Умные люди всегда поступают как должно, – сказал Ранга, – но без удачи не обошлось. Ведь Пале, надо признать, неслыханно повезло. Во-первых, остров никогда не был ничьей колонией. Рендан имеет великолепную гавань. Это способствовало вторжению арабов в средние века. У нас нет гавани, и потому арабы не смогли до нас добраться. Мы так и остались буддистами и шиваитами, и при этом – агностиками-тантристами.

– Следовательно, вас можно считать агностиком-тантристом? – поинтересовался Уилл.

– Да, с приправами из махаяны, – уточнил Ранга. – Однако вернемся к Рендану. После арабов его заняли португальцы. А остров Пала продолжал оставаться независимым. Ни гавани, ни португальцев. Ни католического меньшинства, ни ведущей к ужасающей нищете перенаселенности, что якобы является Божьей волей, ни последовательного противостояния контролю над рождаемостью. Но этим наше везение не ограничилось. После сотни лет португальского владычества Цейлон и Рендан попали в зависимость к Нидерландам, а Нидерланды сменила Англия. Мы избегли и той, и другой заразы. Здесь не было ни голландцев, ни британцев, с их плантациями, трудом кули и экспортом зерна, что привело бы к истощению почвы. Соответственно, никакого виски, кальвинизма, сифилиса, никакого иностранного управления. Мы имели возможность развиваться без иностранного влияния и быть в ответе за собственные дела.

– Вам, безусловно, повезло.

– Но самое удивительное везение, – продолжал Ранга, – состояло в несказанно удачном правлении Муругана Реформатора и Эндрю Макфэйла. Доктор Роберт говорил вам о своем прадеде?

– Всего несколько слов.

– А рассказывал ли он об основании Экспериментальной станции? Уилл покачал головой.

– Экспериментальная станция, – сказал Ранга, – многое сделала в отношении политики народонаселения. А все началось с голода. До приезда на Палу доктор Эндрю несколько лет проработал в Мадрасе. На второй год его пребывания там перестали дуть муссоны. Зерно было выжжено на корню, водоемы и даже колодцы высохли. Голодали все, кроме англичан и богачей. Люди мерли как мухи. В воспоминаниях доктора Эндрю, известных всем на Пале, есть страницы, где он описывает голод; описания сопровождаются попутными замечаниями. Мальчиком ему пришлось выслушать множество проповедей, и одна из них вспомнилась при виде голодающих индийцев. «Не хлебом единым жив человек», – говорил проповедник, чье красноречие привело к обращению нескольких слушателей. Но без хлеба, убедился доктор, нет ни разума, ни духа, ни внутреннего света; нет и Отца Небесного. А есть только голод и отчаяние, переходящее в предсмертную апатию.

– Еще одна вселенская шуточка, – сказал Уилл, – и слышим мы ее из уст самого Иисуса. «Имущему дастся, а у неимущего отымется даже то немногое, что имеет». Как тут сохранить человеческий облик. Самая жестокая из шуток Бога, но зато и самая распространенная. Касается миллионов мужчин, женщин и детей по всему свету.

– Представьте же, какое неизгладимое впечатление произвел голод на доктора Эндрю. Он и его друг раджа решили, что на Пале всегда должен быть хлеб. Так возник замысел основать Экспериментальную станцию. Ротамстед-в-Тропиках имел огромный успех. Всего за несколько лет были выведены новые сорта риса, кукурузы, проса и хлебного дерева. Здесь на Пале лучшие породы домашней птицы и скота, лучшие методы разведения культур и производства удобрений; в пятидесятых мы построили первую фосфатную фабрику к востоку от Берлина. Благодаря всем этим нововведениям жители острова стали значительно лучше питаться, возросла продолжительность жизни и уменьшилась детская смертность. Через десять лет после основания Ротамстеда-в-Тропиках раджа провел перепись. В течение века население количественно не менялось. К моменту переписи оно даже начало увеличиваться. Доктору Эндрю стало ясно, что через пятьдесят – шестьдесят лет остров Пала превратится в разлагающиеся трущобы, вроде нынешнего Рендана. Что было делать? Доктор Эндрю читал Мальтуса. «Средства к существованию могут увеличиваться в арифметической прогрессии, тогда как население возрастает в геометрической». У человека только два пути: либо предоставить Природе решать этот вопрос привычным путем, посредством голода, болезней, войн, либо (Мальтус был священником) уменьшить количество населения, прибегнув к моральному воздержанию.

– «Мор-р-ральное воздержание», – повторила маленькая сиделка, пародируя раскатами «р» шотландского священника. – «Мор-р-ральная узда». Кстати, – добавила она, – доктор Эндрю взял в жены шестнадцатилетнюю племянницу раджи.

– И это стало, – продолжал Ранга, – одной из причин пересмотра учения Мальтуса, который считал: либо голод, либо моральное обуздание. Возможно, существует иной, более счастливый и гуманный способ, помимо мальтусовской рогатки, И такой способ отыскался! Хотя химические и механические средства еще не были изобретены. Но зато имелась губка, а также мыло и кондомы из любого водонепроницаемого материала, от промасленного шелка до овечьей слепой кишки. Целый арсенал для контроля над рождаемостью на острове Пала.

– Как раджа и его подданные отнеслись к идее контроля? Наверное с ужасом?

– Вовсе нет. Все они – завзятые буддисты. А каждому завзятому буддисту известно, что рождение – это отсроченная гибель. Делай все, чтобы выпасть из круга рождений и смертей. Добропорядочный буддист способен узреть в контроле над рождаемостью метафизический смысл. А для сельской общины производителей риса контроль имеет социальное и экономическое значение. В деревне должно быть достаточно молодых крестьян, чтобы работать в поле и кормить стариков и детей. Но работников не должно быть слишком много, иначе они даже себя не прокормят. В прежние времена в семье рождалось пятеро-шестеро детей, а выживали всего двое-трое. Но потом стали очищать воду и построили Экспериментальную станцию. Из шести стали выживать пятеро. Старые представления о необходимом количестве потомства потеряли смысл. Единственным недостатком контроля над рождаемостью была его неприкрытая грубость. Но, к счастью, нашелся более эстетический вариант. Раджа был тантристом и знал йогу любви. Он рассказал доктору Эндрю о мэйтхуне. Доктор, будучи искренним, честным ученым, пожелал освоить эти сведения на практике. Тогда ему и его юной супруге были преподаны надлежащие уроки.

– Как отнесся доктор к мэйтхуне?

– С восторженным одобрением.

– Таково настроение всякого, познакомившегося с этим искусством, – сказала Радха.

– Ладно уж, не торопись с обобщениями. Кому-то оно нравится, кому-то нет. Но доктор Эндрю стал одним из энтузиастов. Проблему обсудили в целом. Наконец было решено, что контрацептивы, наряду с образованием, будут распространяться бесплатно, поддерживаемые налогом, и хотя не в обязательном порядке, но, по-возможяости, с наиболее широким охватом. А тех, кто испытывает потребность в чем-то утонченном, будут обучать йоге любви.

– Так был найден выход из положения?

– Да, без особых затруднений, Мэйтхуна – явление ортодоксальное, не идущее наперекор привычной религии. Напротив, многим льстило, что, освоив нечто эзотерическое, они присоединятся к избранным.

– Но самое важное, – сказала Радха, – это то, что для женщин – я имею в виду всех женщин, хоть ты и говоришь о поспешных обобщениях– йога любви означает выход за пределы собственного «я» и достижение совершенства. Все немного помолчали.

– А сейчас, – бодро сказала маленькая сиделка, – нам пора уходить: время сиесты, и вам надо отдохнуть.

– Пока вы не ушли, – вспомнил Уилл, – мне бы хотелось написать письмо своему боссу. Всего несколько слов, что я жив и мне не грозит быть съеденным местными дикарями.

Радха скрылась в кабинете доктора Роберта и вернулась оттуда с бумагой, карандашом и конвертом.

«Veni, vidi, – написал Уилл. – Я потерпел кораблекрушение, встретил рани и ее споспешника из Рендана, который предполагает за свои услуги получить бакшиш в размере (он оговорил это особо) двадцати тысяч франков. Принимать ли эти условия? Если да, телеграфируйте: «Статья о'кей»; если нет: «Статья не к спеху». Передайте матери, что я здоров и скоро напишу».

– Готово, – Уилл вручил Ранге заклеенный и надписанный конверт. – Могу ли я попросить вас приклеить марку и опустить письмо, чтобы оно отправилось с завтрашним самолетом?

– Сделаю непременно, – пообещал юноша.

Глядя им вслед, Уилл почувствовал укол совести. Какие очаровательные молодые люди! А он, встав на сторону Баху и грубых сил истории, собирается разрушить их мир. Уилл попытался утешить себя мыслью, что не он, так другой, в конечном счете это все равно. И даже если Джо Альдехайд получит свою концессию, эти двое по-прежнему будут заниматься любовью привычным для них способом. Или это станет уже невозможно?

Маленькая сиделка обернулась у двери, чтобы сказать несколько слов на прощание.

– Читать нельзя! – воскликнула она, погрозив пальцем. – Надо спать.

– Я никогда не сплю днем, – возразил Уилл, удивляясь собственному упрямству.