ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

С осторожностью маневрируя поврежденной ногой, Уилл выбрался из машины и осмотрелся. Меж ступенчатыми красными уступами, высящимися на юге, и крутыми спусками по другим направлениям, гребень гряды выравнивался, и в центре узкой длинной террасы стоял храм – красная башня, сложенная из того же камня, что и горы, массивная, четырехгранная, с отвесными стенами. Башня обладала симметрией, в противоположность скалам, но правильность ее была не эвклидовски абстрактной, а прагматически живой, присущей любому живому созданию. Да, живому созданию, ибо все богато украшенные поверхности храма, все его контуры, вырисовывающиеся на фоне неба, естественно прогибались вовнутрь, сужаясь по мере приближения к мраморному кольцу, над которым красный камень вновь разбухал, как семенная коробочка цветка, в купол с гладкими гранями, который увенчивал храм.

– Построен за пятьдесят лет до норманского завоевания, – заметил доктор Роберт.

– Кажется, что не человек его построил, но он словно вырос прямо из скал. Подобно почке агавы, вымахал в двенадцатифутовый стебель и буйно расцвел,

– Смотрите, – Биджайя коснулся руки Уилла, – группа начинающих скалолазов.

Уилл обернулся к горам и увидел юношу в башмаках с шипами и одежде альпиниста, спускающего вниз по расщелине обрыва. Спустившись наполовину, он задержался и, запрокинув голову, издал переливчатую альпийскую руладу. В пятидесяти футах над ним из-за выступа скалы вышел юноша, свесился с края площадки и принялся спускаться по расщелине.

– Тебе бы так хотелось? – спросил Виджайя у Муругана.

Пытаясь изобразить из себя искушенного в жизни зрелого человека, которому скучны детские забавы, Муруган пожал плечами:

– Нисколечко,

Отойдя в сторону, он присел на пострадавшего от непогоды резного льва и, вытащив из кармана американский журнал в кричащей обложке, принялся читать.

– Что за литература? – поинтересовался Виджайя.

– Научная фантастика, – не без вызова ответил Муруган. Доктор Роберт рассмеялся.

– Все, что угодно, только бы убежать от действительности. – Муруган, притворившись, что не слышит, перевернул страницу и продолжал читать.

– Молодец, – сказал Виджайя, наблюдавший за юным альпинистом. – У них на каждом конце веревки – опытный человек. Самого первого вы не видите, он за скалой, тридцатью– сорока футами выше, в соседней расщелине. Там, наверху, железный шип, к которому привязывают веревку. Вся партия может сорваться – и не упадет.

Упершись ногами в стены узкой расщелины, руководитель выкрикивал советы и слова ободрения. Когда юноша приблизился, он спустился на двадцать футов ниже и снова издал тирольскую трель. Из-за скалы появилась высокая девушка в костюме скалолаза, в башмаках с шипами. Волосы ее были заплетены в косички. Девушка тоже полезла в расщелину.

– Превосходно! – одобрил Виджайя, наблюдая за ней.

Из невысокого строения у подножия утеса, – очевидно, тропической разновидности альпийской хижины, – взглянуть на приезжих вышли несколько юношей и девушек. Они были из первых трех партий альпинистов, которые уже успели выполнить свое задание.

– Лучшая команда получает приз? – полюбопытствовал Уилл.

– Это не соревнование, а скорее – испытание, – ответил Виджайя.

– Испытание, – пояснил доктор Роберт, – которое представляет собой первую ступень посвящения, перехода из детства в мир взрослых. Это испытание помогает лучше понять мир, в котором предстоит жить, осознать всегдашнее присутствие смерти, изменчивую сущность бытия. За испытанием последует откровение. Через несколько минут этим мальчикам и девочкам предстоит впервые испытать воздействие мокша-препарата. Они примут его все вместе, а затем состоится религиозная церемония в храме.

– Что-то вроде конфирмации?

– Нет, это больше, чем плетение благочестивых словес. Благодаря мокша-препарату, они на опыте постигнут реальность.

– Реальность? – Уилл покачал головой. – Существует ли она? Желал бы я в это верить.

– А от вас и не требуется верить в реальность, – возразил доктор Роберт. – Реальность – это не предположение, а состояние бытия. Мы не обучаем наших детей символам веры и не стараемся тронуть их души, прибегая к эмоционально нагруженной символике. Когда приближается пора ознакомить их с глубинами религиозного опыта, мы посылаем их карабкаться на скалы, а затем даем четыреста миллиграммов препарата. Непосредственно пережитый образ реальности способствует углубленному пониманию того, что есть что.

– И не забывайте пресловутую проблему власти, – вставил Виджайя. – Скалолазание связано с прикладной этикой; оно помогает предотвратить притеснение ближних.

– Словом, отцу моему следовало стать не только лесорубом, но и альпинистом, – заметил Уилл.

– Можно над этим смеяться, – с улыбкой проговорил Виджайя, – – но факты свидетельствуют о том, что рецепт действен. Да-да. Благодаря альпинизму мне удалось подняться над множеством искушений, толкавших меня помыкать ближними; и подниматься было нелегко, – добавил он, – потому как человек я довольно тяжелый, и вниз меня тянуло с большой силой.

– Но здесь может быть один подвох, – возразил Уилл, – карабкаясь вверх, дабы избежать искушений, можно сорваться и…– Вдруг вспомнив о том, что случилось с Дугалдом Макфэйлом, он осекся. Доктор Роберт продолжил за него фразу.

– Сорваться и разбиться, – сказал он тихо. – Дугалд поднимался один, – добавил он, – никто не знает, что произошло. Тело нашли только на следующий день. Воцарилось долгое молчание.

– И вы до сих пор уверены, что это правильная затея? – спросил Уилл, указывая бамбуковым посохом на крошечные фигурки, старательно карабкающиеся по отвесной скале.

– Да, до сих пор, – ответил доктор Роберт.

– Но бедная Сьюзила…

– Да, бедная Сьюзила, – повторил доктор Роберт, – и бедные дети, бедная Лакшми, бедный я. Но если бы для Дугалда не сделалось привычным рисковать своей жизнью, то всех нас пришлось бы жалеть по другим причинам. Лучше рисковать своей жизнью, чем убивать других людей или просто делать их несчастными. Мучить их оттого, что вы по природе агрессивны, но слишком предусмотрительны или невежественны, чтобы преодолеть агрессию, взбираясь по отвесной стене над пропастью. А теперь, – продолжил он другим тоном, – мне хотелось бы познакомить вас с окружающим ландшафтом.

– А я пойду побеседую с теми юношами и девушками, – сказал Виджайя и направился к подножию красных утесов.

Оставив Муругана с его научной фантастикой, Уилл проследовал за доктором Робертом через поддерживаемые колоннами ворота по широкой каменной площадке к храму. В дальнем конце площадки находился скромный павильон с куполом. Войдя туда, они приблизились к большому незастекленному окну и выглянули наружу. К горизонту, подобно сплошной стене из нефрита или лазурита, поднималось море. На тысячу футов вниз тянулась зеленая полоса джунглей. За джунглями громоздились уступы и ступенчато поднимались вверх бесчисленные поля, складываясь в огромную лестницу – дело рук человеческих, – к подножию которой примыкала обширная равнина: на дальнем ее конце, меж огородами и окаймленным пальмами прибоем, простирался город. Отсюда, с высоты, он был виден во всей своей блистающей полноте и походил на крошечное изображение города в средневековом часослове.

– Это Шивапурам, – сказал доктор Роберт. – А вон те здания на холме за рекой – большой буддистский храм. Построен несколько ранее, чем Боробудур; скульптура прекрасна, как и все, созданное в Дальней Индии. Они помолчали.

– В этом летнем домике, – продолжил свой рассказ доктор Роберт, – мы обычно устраивали пикники в дождливую погоду. Никогда не забуду, как Дугалд (ему было тогда около десяти) залез на подоконник и застыл на одной ножке, как танцующий Шива. Бедная Лакшми, она чуть с ума не сошла. Но Дугалд был прирожденным верхолазом. Отчего происшествие выглядит еще более загадочным. Доктор покачал головой; они вновь немного помолчали.

– Последний раз мы приезжали, – сказал он, – восемь или девять месяцев назад. Дугалд был еще жив, и Лакшми не так слаба, чтобы провести денек с внуками. Дугалд вновь проделал этот номер с Шивой, для Тома Кришны и Мэри Сароджини. Стоя на одной ноге, он так быстро вращал руками, что казалось – их у него четыре.

Доктор Роберт замолчал. Подняв с пола чешуйку извести, он выбросил ее в окно:

– Вниз, вниз, вниз… Пустота. Pascal avait son gouffre . Странно, что символ смерти в то же самое время может быть символом рассвета, символом жизни. – Неожиданно лицо его просветлело. – Видите вон того сокола?

– Сокола?

Доктор Роберт указал туда, где, на полпути меж птичьим гнездом и темной крышей леса, на недвижных крыльях лениво описывала круг кажущаяся крохотной коричневая птица, славящаяся своим быстрым полетом и разбойничьим нравом.

– Я вспомнил одно стихотворение, которое старый раджа написал об этом пейзаже. Доктор Роберт, помолчав, стал читать:

– Тайна эта, насколько я понимаю, вот эта пустота.

– Или то, что она символизирует – Природу Будды за нашим вечным умиранием. Что напоминает мне…– Он поглядел на часы.

– Каково наше следующее мероприятие? – полюбопытствовал Уилл, выходя за доктором Робертом на солнцепек.

– Служба в храме, – ответил доктор Роберт. – Юные скалолазы предложат свои свершения Шиве – или, иными словами, своей Тождественности, мысленно увиденной как Бог. После чего они приступят ко второй ступени посвящения – к переживанию освобождения от себя.

– Посредством мокша-препарата?

– Руководители дадут им его, прежде чем они покинут домик Общества Альпинистов. Потом все отправятся в храм. Средство начнет действовать во время службы. Кстати, – добавил он, – служба идет на санскрите, вы не поймете ни слова. Речь Виджайи будет на английском – он будет говорить как президент Общества альпинистов. Я тоже буду говорить по-английски. И конечно же, молодежь.

В храме было прохладно и темно, как в пещере, слабый свет едва сочился из двух маленьких зарешеченных окон, и семь ламп, висящих над головой статуи, казались ореолом, составленным из желтых мерцающих звезд. Это была медная статуя Шивы в рост ребенка, стоявшая на алтаре. Божество, осененное огненным кругом, застыло в экстатическом танце: четыре руки были воздеты, скрученные в косицы волосы дико разметались, правая нога попирала фигурку злобного карлика, левая была грациозно приподнята. Юноши и девушки уже успели переодеться: в сандалиях, шортах или ярких юбках, обнаженные по пояс, они сидели, скрестив ноги, на полу, с ними рядом сидели шестеро инструкторов. На верхней ступени алтаря престарелый священник, гладко выбритый, в желтом одеянии, распевал что-то звучное и непонятное. Усадив Уилла в сторонке, доктор Роберт на цыпочках подошел к Виджайе и Муругану и пристроился рядом с ними на корточках.

Дивное рокотание санскрита сменилось высоким гнусавым пением, за которым последовала литания – паства отвечала на возгласы священника.

В медном кадиле закурился фимиам. Старый священник воздел руки, призывая к молчанию, нить серого дыма поднялась, не колеблясь, пред божеством, а затем, смешавшись со сквозняком от окна, распустилась в невидимое облако, заполнившее сумрачное пространство таинственным благоуханием потустороннего мира. Уилл открыл глаза и увидел, что Муруган, единственный из всех, не затронут настроением покоя. На лице юноши было написано явное неодобрение. Сам он никогда не карабкался по утесам, и потому находил это занятие очень глупым. Он упорно отказывался принимать мокша-препарат и всех, кто это делал, считал безумцами. Мать его верила в Высших Учителей и постоянно имела беседы с Кут Гуми – неудивительно, что Шива казался юноше вульгарным идолом. «Какая красноречивая пантомима!» – думал Уилл, наблюдая за Муруганом. Но, увы, на ужимки юнца никто не обращал внимания.

– Шиванаяма, – произнес священник, нарушив долгое молчание, – Шиванаяма. – Он поманил рукой своих слушателей.

Поднявшись с места, высокая девушка, та самая, которую Уилл видел на скале, взошла по ступеням алтаря. Привстав на цыпочки – ее кожа при свете ламп отливала медью, – девушка надела гирлянду желтых цветов на одну из левых рук Шивы. Вложив ладонь в руку бога, она взглянула в его безмятежно улыбающееся лицо и постепенно крепнущим голосом заговорила:

Подобно сотням поколений танцующих в экстазе паломников, девушка воздела руки и затем спустилась по ступеням вниз, в сумрак. Кто-то выкрикнул:

– Шиванаяма! Муруган презрительно поморщился, тогда как юные голоса подхватили:

– Шиванаяма! Шиванаяма!

Священник вновь принялся распевать гимны. Серая птичка с алой головкой впорхнула в одно из зарешеченных оконец, отчаянно заметалась среди ламп над алтарем, с возмущением и ужасом заверещала и выпорхнула наружу. Пение, дойдя до высшего напряжения, перешло в шепот, в мольбу о мире: «Шанти-Шан-ти-Шанти». Старый священник махнул рукой. На этот раз из тьмы вышел юноша – темнокожий, мускулистый. Склонившись, он надел гирлянду на шею Парвати и, перевив цепь белых орхидей, вторую петлю накинул на голову Шиве.

– Двое в одном, – сказал он.

– Двое в одном, – откликнулся хор молодых голосов. Муруган яростно затряс головой.

– О, отошедшие к иному берегу, – продолжал темнокожий юноша, – приставшие к иной земле, ты, просветленный, и ты, просветленная; о, взаимные освободители, сочувствие в объятиях бесконечного сочувствия.

– Шиванаяма. Юноша поднялся на ноги.

– Опасность, – заговорил он. – Вы добровольно, осознанно пошли ей навстречу. Вы разделили ее с другом, со могими друзьями. Разделили сознательно, с той степенью осознанности, когда опасность становится йогой. Двое друзей, связанные веревкой, на отвесной скале. Иногда трое или четверо. Каждый осознает свои напряженные мускулы, свою сноровку, свой страх и силу духа, превосходящую страх. И каждый, конечно же, думает в это время о других, заботится о них, делает все ради их безопасности. Жизнь в наивысшей точке физического и умственного напряжения, жизнь насыщенная, осознанная как ценность из-за непосредственной угрозы смерти. Но после йоги опасности наступает йога достижения вершины, йога отдыха, йога расслабления, йога полной, всецелой восприимчивости, йога понимания данного как данного, без проверки моралью, без примеси заимствованных идей или произвольных фантазий. Вы сидите здесь, расслабившись, бездумно глядя на облака и солнце, открыто вглядываясь вдаль, способные принять бесформенное, необлеченное в оболочку слов молчание мыслей, которое неколебимый, вечный покой вершины позволяет вам провидеть в мерцающем потоке обыденного сознания. А после наступит йога спуска, следующая ступень йоги опасности: время нового напряжения и осознания жизни во всей ее блистательной полноте, тогда как сами вы находитесь на волосок от гибели.

И вот, достигнув дна пропасти, освободившись от веревки, вы шагаете по скалистой тропе к виднеющимся впереди деревьям. Внезапно вы оказываетесь в лесу, и здесь вас ждет иная йога – йога джунглей; жизнь бьется рядом с вами, жизнь джунглей со всем ее великолепием и гниющей, кишащей мерзостью грязью, со всей ее мелодраматической двойственностью: орхидеи и сороконожки, нектарицы и пиявки – одни питаются нектаром, другие – кровью. Жизнь, восстающая из хаоса и безобразия, творящая чудеса рождения и возрастания, но творящая их, как представляется, безо всякой цели, кроме саморазрушения. Красота и ужас, – повторил он, – красота и ужас. И вдруг, вернувшись из одной из экспедиций в горы, вы понимаете, в чем состоит примирение. И не просто примирение. Слияние, единение. В йоге джунглей красота заставляет вас осознать ужас. В йоге опасности жизнь примиряет с вечным присутствием смерти. Равная Субботе йога вершины помогает отождествить вашу самость с пустотой.

Наступило молчание. Муруган нарочито зевал. Старый священник зажег новый жгут ладана и, бормоча, овевал им танцующего бога и также космических любовников – Шиву и его супругу.

– Дышите глубоко, – сказал Виджайя, – и, пока вы дышите, сосредоточьте свое внимание на благоухании. Пусть все ваше внимание будет поглощено им; осознайте, что это такое – явление, невыразимое словами, неподвластное объяснению разумом. Осознайте его в чистом виде. Примите это как тайну. Благоухание, женщины и молитва – вот три вещи, которые Магомет любил превыше всего. Необъяснимо ощущение аромата, прикосновения к коже, необъяснимо переживание любви, и – тайна тайн – Единое во многом, Пустота во всем, Тождество, присутствующее в каждом явлении, в каждой точке и каждом миге. Вдыхайте, – повторил он, – вдыхайте, – и, садясь, прошептал напоследок, – вдыхайте.

– Шиванаяма, – повторил в экстазе священник. Доктор Роберт поднялся и, приблизившись к алтарю, подозвал Уилла:

– Идите, сядьте рядом со мной, – прошептал он. – Я хочу, чтобы вы видели их лица.

– А я не помешаю?

Доктор Роберт покачал головой. Они поднялись на несколько ступеней и уселись бок о бок в полутени, меж тьмой и светом ламп. Спокойным, размеренным голосом доктор Роберт принялся рассказывать о Ши-ве-Натарайя, боге Танца.

– Взгляните на этот образ, – сказал он, – взгляните на него новыми глазами, которые даст вам мокша-препарат. Взгляните, как бог дышит и пульсирует, как становится все великолепней. Он танцует сквозь время и вне времени, танцует вечно и во всякий миг. Танцует, танцует сразу во всех мирах. Посмотрите на него.

Уилл, взглянув на запрокинутые лица слушателей, увидел, как они, одно за другим, озаряются восторгом, как на них отражается узнавание, понимание – признаки набожного удивления, граничащего с экстазом или ужасом.

– Вглядитесь пристально, – настаивал доктор Роберт, – еще пристальней, – Выдержав паузу, он продолжал: – Шива танцует сразу во всех мирах. Первый мир – это мир материальный. Поглядите на светящийся круг, символ огня, в котором танцует бог. Круг этот означает природу, мир массы и энергии. В нем Шива-Натарайя танцует танец бесконечного возникновения и уничтожения. Это его лила, его космическая игра. Он, как дитя, играет ради самой игры. Но это дитя представляет собой Мировой Порядок. Его игрушки – галактика, площадка для игры – бесконечное пространство, и каждый палец находится от другого на расстоянии в тысячи миллионов световых лет. Взгляните на фигурку на алтаре. Она создана человеком, и представляет собой всего лишь слиток меди в четыре фута высотой. Но Шива-Натарайя заполняет вселенную, он сам – эта вселенная. Закройте глаза и представьте его, возвышающегося в ночи, простирающего руки на безграничные расстояния, с волосами, разметавшимися в бесконечных пределах. Натараия играет и среди звезд, и в атомах. Но он играет также, – добавил доктор Роберт, – в каждом живом существе, в каждой чувствующей твари, в каждом ребенке, каждом мужчине, каждой женщине. Игра ради игры. Он играет в нашем сознании, в нашей способности страдать. Нас поражает эта игра без цели, нам бы хотелось, чтобы Бог никогда не разрушал свои творенья. Или пусть справедливый Бог уничтожит боль и смерть, накажет злых и наградит добрых вечным счастьем. Добрые страдают, невинные мучаются. Так пусть же Бог будет сочувствующим, пусть он утешит нас. Но Натараия только танцует. Это бесстрастная игра в жизнь и смерть, в добро и зло. В верхней правой руке он держит барабан, которым вызывает бытие из небытия. Там-тара-рам – сигналит зорю творенья, отбивает космическую побудку. Но взгляните на верхнюю руку. В ней он держит пламя, которым уничтожит сотворенное им. Он танцует первый танец – о, какое счастье! Он танцует другой – о, какая мука! Какой страх, какое одиночество! Прыжки, скачки, подлеты. Скачок – из полноты жизни в ничто смерти, и обратно, из ничто смерти – в полноту жизни. Натараия весь в игре, он играет ради игры, бесцельно и вечно. Он танцует ради того, чтобы танцевать, танец – его маха-сукха, его беспредельное, вечное блаженство. Вечное Блаженство, – повторил доктор Роберт, и тут же переспросил: – Вечное Блаженство? – Он покачал головой. – Для нас это не блаженство, но только колебание меж счастьем и ужасом и возмущением при мысли, что наши страдания – такое же па танца Натарайи, как наши удовольствия, как жизнь или смерть. Давайте над этим немного поразмыслим.

Несколько секунд прошло в глубоком молчании. Вдруг одна из девушек разрыдалась. Виджайя подошел к ней и, опустившись рядом на колени, положил ей руку на плечо. Рыдания затихли.

– Страдания, болезни, – вновь заговорил доктор Роберт, – старость, одряхление, смерть. «Я покажу вам страдания». Но Будда показал нам не только страдания. Он показал нам конец страданий.

– Шиванаяма! – победно воскликнул старый священник.

– Откройте глаза и взгляните на Натарайю, стоящего на алтаре. Смотрите внимательно. В верхней правой руке он держит барабан, который призывает мир из небытия к жизни, а в левой – разрушающий огонь. Жизнь и смерть, порядок и разрушение при полном бесстрастии. Но взгляните на другую пару рук Шивы. Нижняя правая рука поднята вверх, ладонь повернута наружу. Что означает этот жест? Бог словно бы говорит: «Не бойтесь, все в порядке»! Но как нам перестать бояться? Как поверить, что зло и страдания хороши, когда столь очевидно, что они плохи? У Натарайи есть ответ. Посмотрите на его нижнюю левую руку. Он указывает ею вниз, себе под ноги. Но что у него под ногами? Приглядитесь внимательней, и вы увидите, что правой ногой он попирает ужасное существо – демона Муйалаку. Злобный могущественный карлик Муйалака воплощает собой невежество, жадное, собственническое «я». Наступите на него и растопчите! Как раз это и делает Натарайя, топчет маленького уродца правой ногой. Но не туда указывает его палец. Палец его указывает на левую ногу, которая приподнята в танце. Почему же Натарайя указывает на нее? Почему? Она приподнята над землей, свободна от силы притяжения – это символ выхода, освобождения, мокша. Натарайя танцует во всех мирах сразу – в физическом и химическом, в мире обыденного человеческого существования и в мире Единого, в мире Разума, мире Чистого Света. А теперь, – сказал доктор Роберт, немного помолчав, – я хочу, чтобы вы взглянули на другую статую, изображающую Шиву вместе с богиней. Взгляните на них, озаренных светом в этой нише. А затем закройте глаза и представьте их вновь – сияющих, живых, великолепных. Как прекрасно! И какой глубокий смысл кроется в их нежности! Что за мудрость – превыше всякой словесной мудрости – в этом опыте духовного слияния и искупления! Вечность сочетается со временем. Единый вступает в брак со множеством, относительное становится абсолютным, сочетаясь с Единым. Нирвана совпадает с самсарой, природа Будды воплощается во времени, материи и чувстве.

– Шиванаяма. – Престарелый священник возжег новый жгут ладана и, затянув протяжную мелодию, запел что-то на санскрите. На юных лицах Уилл читал внимание, покой и едва ощутимую экстатическую улыбку, которая предшествует прозрению, познанию истины и красоты. Лишь Муруган сидел, вяло прислонившись к колонне, и воротил в сторону свой изысканный греческий нос.

– Освобождение, – вновь заговорил доктор Роберт, – конец страданиям, конец вашему невежественному представлению о себе и открытию истинного «я». Сейчас, благодаря мокша-препарату, вы узнаете, каково оно на самом деле, каковы вы в действительности. Какое блаженство! Но, как и все прочее, это состояние преходяще. И когда оно закончится, как вы распорядитесь своим опытом?

А опыт этот будет повторяться, поскольку вам предстоит принимать препарат в дальнейшем. Будете ли вы наслаждаться им, как наслаждаетесь кукольным представлением, чтобы потом опять возвратиться к делам? Превратитесь ли вы снова в глупых правонарушителей, какими вы себя воображаете? Или, увидев свое истинное «я», вы посвятите жизнь тому, чтобы пребывать в этом качестве? Все, что мы, старики, можем вам дать, что может дать вам Пала с ее социальным строем, – это материальные средства и возможности их использовать. А все, что может вам дать мокша-препарат, – это несколько мгновений просветления, красоты и освобождения. Вам решать, как вы обойдетесь с этим опытом, как используете предоставленные вам возможности. Но это дело будущего. Здесь и теперь последуйте совету минаха: «Внимание!» Будьте внимательны к себе, и вы обретете себя, сразу или постепенно, и познаете смысл этих символов на алтаре.

– Шиванаяма! – Старый священник кадил благовониями. У подножия алтаря юноши и девушки сидели неподвижно, как статуи. Уилл обернулся и увидел невысокого толстяка, пробиравшегося меж застывшей в созерцании молодежью. Толстяк поднялся по ступенькам и, склонившись, шепнул что-то на ухо доктору Роберту.

– Приказ монархини, – прошептал он с улыбкой и пожал плечами. – Явился дежурный из хижины скалолазов. Рани позвонила и потребовала немедленного свидания с Муруганом. Дело не терпит отлагательства. Беззвучно смеясь, доктор Роберт встал и помог Уиллу подняться с места.