Впервые со странными людьми в кожаных куртках, которые звали себя комиссарами, я повстречался за три года до восстания Пугачева. Я тогда служил в Санкт-Петербурском карабинерном полку в чине вахмистра и уже успел несколько раз схватиться с гордыми шляхтичами Барской конфедерации. По войскам уже давно ходили упорные слухи о неких комиссарах, ведущих пропаганду среди поляков против своего короля Станислава Понятовского. Они называли его «ставленником русского империализма», «кровавым деспотом» и прочими малопонятными словесами. Комиссаров этих было приказано в плен не брать, а вешать тут же, на месте.

Мне жуть как интересно было своими глазами посмотреть на одного такого, и когда молва донесла до нашего эскадрона слух о том, что в небольшой армии Морица Беньовского, с которой нам предстояло накануне сразиться, их особенно много. Ротмистр Беньовский уже успел прослыть великим болтуном, склонным очень уж сильно преувеличивать количество вражеских — то есть, наших — потерь. Про его рапортам выходило, что он со своими гусарами и несколькими ротами добровольческой пехоты истребил почти всю нашу армию. Именно поэтому Иосиф Пулавский, командующий войсками конфедерации, отправил к Беньовскому сразу нескольких комиссаров, чтобы проверить, так ли удачлив он, как пишет в докладах. Ну и для общего контроля, наверное.

— Вот будет потеха, — усмехнулся Пашка Озоровский, моих годов прапорщик, картинным движением проверяя, как выходит из ножен палаш с офицерским темляком. — У тебя, Петя, копьё прямо как у гусар Беньовского.

— Тебе такого не доверили б никогда, — ответил я, столь же картинно перехватывая поудобней древко знамени.

— Это да, — важно кивнул Озоровский, — мне сразу прапорщика дали.

— Вот я тебе сейчас как дам! — шутливо замахнулся на него командир нашего взвода поручик Коренин. — Довольно болтать. Проверьте оружие как следует. Не для показухи.

— Есть, — ответили мы.

Закинув привычным движением знамя за спину, я открыл замки обоих пистолетов, взвёл курки, осмотрел кремни. Затем пришла очередь палаша. Я вынул тяжёлый клинок из ножен, покачал его в руке, сунул обратно. Это заняло какое-то время, однако ждать появления гусар и ополченцев Беньовского пришлось ещё долго. Болтать в присутствии командира взвода мы не решались, а потому минуты тянулись с бесконечностью капли мёда по ложке. В детстве я любил наблюдать за тем, как медленно-премедленно стекают они по блестящему металлу.

— Ползут они, что ли? — пробурчал Петька, не выдержав длительного молчания.

— Изматывают, — авторитетно заявил я. — Чем дольше мы так простоим, тем сильней вымотает нас ожидание.

— Умён ты, Пётр Андреевич, — рассмеялся поручик Коренин, — не по годам. Похоже, у нас в полку Суворов от кавалерии растёт.

Унтера и Пашка Озоровский рассмеялись, даже солдаты попрятали улыбки, прикрывая лица обшлагами рукавов. Я не обиделся на командира — сам виноват, наверное, очень уж потешный вид был у меня, когда я выдал свою «бессмертную» сентенцию.

Веселье прервал сигнал полковой трубы, тут же подхваченный эскадронными трубачами.

— К бою! — выхватил палаш из ножен поручик Коренин. — Ребята, не подведите меня!

Я тронул шпорами бока коня, тот двинулся шагом навстречу пока ещё невидимому врагу. Так медленно мы прошли недолго. Когда из-за рощицы показались длинные выкрашенные красной краской гусарские копья с пёстрыми флажками, мы перешли на лёгкую рысь. Именно с ними сравнивал штандарт, что я нёс, Пашка Озоровский. Не смотря на то, что я не первый день воевал в Польше, знаменитых элеаров — крылатых гусар, видел впервые. До рези в глазах всматривался я в закованное в железо войско, за которым поспешали быстрым шагом разномастные пешие роты ополченцев. Я вытащил пистолет, взвёл курок и положил его на сгиб локтя, теперь я могу быстро выстрелить, сунуть пистолет в ольстру и выхватить палаш. Запели трубы, и наш эскадрон перешёл на рысь более резвую. Я выбрал себе цель — немолодого гусара в старинном шлеме, большую часть лица которого закрывал массивный наносник в виде сердца. На самом деле, я видел в основном пышные усы, торчащие из-за него. Трубачи сыграли «в галоп!». Я ткнул коня шпорами, заставляя сменить аллюр, и приподнялся на стременах, упершись каблуками сапог в перекладину. Мой польский vis-Ю-vis слегка сгорбился в седле, зажав древко пики под мышкой. Отчаянно хотелось нажать на спусковой крючок, но я отлично понимал, что шансов попасть с такого расстояния, нет никаких. Надо ждать. Подпустить гусара как можно ближе, пускай конец пики упрётся мне в грудь, но выстрелить только после того, как буду уверен, что попаду. Хотя можно и опоздать, получив за нерасторопность острие пики в сердце.

— Карабины! — разрешил мои сомнения поручик Коренин. — Товьсь! — Я вскинул пистолет, навёл на усатого гусара. — Пли! — Я нажал на курок, вместе с остальными всадниками первого ряда. Почти сразу бабахнули выстрелы и второго эскадрона.

«Мой» гусар уронил пику — голова его дёрнулась от попадания пули, в массивном наноснике появилась дыра размером с два пальца. Он покачнулся в седле и рухнул вперёд, вывернув ноги из стремян.

Я едва успел спрятать пистолет в ольстру и выхватить палаш, когда два конных строя сшиблись. Благодаря первому залпу, нам удалось выбить немало гусар первого ряда с длинными пиками и знаменитого таранного удара у них не получилось, хотя нескольких карабинеров они всё же выбили из седла. А потом пошла рукопашная. Я обменялся быстрыми ударами палашей с гусаром без шлема. Следом тот вскинул своё оружие, видимо, желая ткнуть меня наконечником в горло, но я опередил его, рубанув снизу вверх, в предплечье, не защищённое доспехом. Гусар заорал что-то, выронил палаш, я же походя ударил его по голове и поспешил вернуться на своё место в строю.

— Отстаёшь, Ирашин! — крикнул мне поручик Коренин. — Рубиться не твоё дело! Ты — знаменщик, а не хрен собачий! Помни!

Бой был кровавый и жестокий. Мы сшибались с гусарами, теснили их, откатывались под напором свежих сил врага. Я орудовал палашом без устали, хотя навряд ли кого-то убил, кроме первых двух, тяжёлый клинок высекал искры из вражьих доспехов, кого-то удавалось достать в незащищеннее части тела, но смертельных ран не наносил. Моё дело — нести штандарт, обороняя его в первую очередь. Думаю, никому не надо объяснять, что он значит для эскадрона и всего полка. Меня прикрывали Озоровский с Корениным, так что особой работы для меня не было.

В тот день мы разбили конфедератов. Сокрушили легендарных гусар, большую часть истребив, обратили в бегство разномастное ополчение. Разгром завершила пехота и казаки Санкт-Петербургского легиона. В тот день во второй раз попал к нам в плен Мориц Беньовский, отправленный в Киев, а оттуда куда-то в глубь Империи, едва ли не на самую Камчатку, а равно и полтора десятка «кожаных» комиссаров.

Как и все офицеры, я, естественно, отправился поглазеть на них. Они заметно выделялись на фоне остальных пленных своими куртками незнакомого покроя со звёздами на рукавах. Во время боя они вдохновляли пехоту конфедератов, продержавшуюся, видимо, именно благодаря им, так долго против нас и Санкт-Петербургского легиона, что ополченцам совершенно несвойственно.

— Кто такие? — спрашивал у них премьер-майор Брюсов, командовавший нашим дивизионом.

— Губители самодержавия, — гордо ответил старший из них на чистом русском, без малейшего акцента, — могильщики капитала! — зачем-то добавил он. Какое отношение мы имели к капиталу — понятия не имею. — Мы прибыли сюда, чтобы свергнуть императрицу и освободить Россию от оков тирании самодержавия!

— Что же вы делали в стане конфедератов? — удивился премьер-майор.

— Они борются против ставленника Екатерины за освобождение Речи Посполитой, — сказал на это комиссар. — Восстание, начавшееся в Польше, пройдётся по всей России. Прогрессивное население империи поднимет голову и свергнет самодержавие. А после придёт время и для Мировой Революции!

— Эк хватил, — крякнул кто-то из солдат Легиона. — Лихо болтает, — поддержал его какой-то карабинер, не из моего эскадрона.

— Прекратить болтовню! — понимая опасность слов комиссара, рявкнул Брюсов. — Отойти от пленных! — приказал он на правах старшего из присутствующих офицера.

— Разойтись! Разойдись! — подержали его унтера, что посмышлёнее. — Чего тут собрались? Пленных не видали? Или дел у вас нет? Так живо сыщем!

Последние слова произвели на солдат особенно сильное впечатление, и они потянулись к палаткам своих полков. Возле пленных остались офицеры и караульные.

— Всем рты не позатыкаете, — мстительно произнёс старший комиссар. — Наше слово уже пошло в народ.

— Ваше слово — ничто против нашего дела, — ответил ему секунд-майор Ерышев из первого эскадрона нашего полка. — Нам ни к чему затыкать вам рты, проще — перевешать. Что мы и сделаем!

— Всех не перевешаете! — пискнул молоденький комиссар, лет девятнадцати — не старше.

— А вот тут вы ошибаетесь, — мрачно усмехнулся секунд-майор, — всех вас перевешаем, как только задавим эту вашу конфедерацию.

— Повесите нас — придут другие, — заявил старший комиссар.

Тогда никто не придал его словам особого значения. Я же вспомнил о них двадцать девятого ноября тысяча семьсот семьдесят третьего года, когда до Петербурга дошли слухи о появившихся в войске «маркиза Пугачёва» странных людей в кожаных куртках, называющих себя комиссарами. В тот же день императрица назначила командующим войсками, отправленными на подавление бунта генерала Бибикова. В составе этой армии находились и два эскадрона моего, Санкт-Петербургского карабинерного полка, где я уже был поручиком и командовал первым взводом третьего эскадрона.

Глеб Бокий выглядел совершенно не так, каким его себе представлял полковой комиссар Андрей Омелин. Известный в чекистских кругах как оккультист и специалист по «не традиционным технологиям», путешествовавший на Тибет, тайный член общества «Thule», в общем, личность крайне неординарная. А вот внешность подвела. Хотя с какой стороны посмотреть. Ведь настоящий чекист и, тем более, разведчик и должен выглядеть, что называется, никак. Примечательная внешность для него только помеха.

— Ну что же, товарищ полковой комиссар, — сказал он вместо приветствия, — вы представляете, чем вам с коллегами предстоит заняться?

— Пока нет, — покачал головой полковой комиссар Омелин.

— Да вы присаживайтесь, товарищ полковой комиссар, — указал Бокий ему на кресло напротив себя. — Не стесняйтесь. Задание у вашей группы, товарищ полковой комиссар, будет весьма сложным. И крайне ответственным. Вы слышали что-нибудь об экспорте революции?

— В контексте Мировой Революции, — пожал плечами Омелин, за время службы полковым комиссаром привыкший выражаться несколько витиевато.

— Не совсем, — покачал головой Бокий. — Вы чай берите, Андрей Валерьевич, не стесняйтесь. — Он и сам взял стакан в подстаканнике и сделал несколько глотков. Омелин последовал его примеру. — Как видите, идея Мировой Революции не получила должного распространения в мире, — он усмехнулся, — не смотря на все усилия Коминтерна. Поэтому «наверху» было решено экспортировать революцию во время.

— Во время? — удивился Омелин. — Простите, но это, каким образом?

— Весьма сложным, — усмехнулся Бокий. — Не скрою, что сам я мало что понимаю в этом, да и незачем это ни мне, ни вам, полковой комиссар. Главное, это возможно, а каким образом, пускай товарищи учёные думают, как им приказано было. — Он снова приложился к стакану с чаем. — Вы отправитесь в восемнадцатый век, во вторую его половину, в семидесятые года. Думаю, вы понимаете, чем они знамениты?

— Восстание Емельяна Пугачёва, — предположил Омелин.

— Верно, товарищ полковой комиссар, — кивнул Бокий. — Народная война казака Емельяна Пугачёва. Задачей вашей группы будет пропаганда в рядах казаков идей народовластья и постепенной смены самодержавия на более просвещённые формы правления. Это проект долгосрочный, рассчитанный на то, что Пугачёв победит. Вы поведёте Россию к социализму, наставляя новых правителей её при помощи Марксизма-Ленинизма.

— Но ведь для этого надо победить, — заметил полковой комиссар Омелин. — А как раз это казакам Пугачёва не удалось, не смотря на колоссальное численное превосходство над карательными армиями Бибикова, де Колонга и Суворова.

— Для этого с вами отправятся комбриг Кутасов с группой офицеров РККА, — сказал Бокий. — Вы познакомитесь с ним непосредственно после нашего разговора.

— Значит, я с военно-политическим составом буду отвечать за моральный дух армии Пугачёва, а комбриг Кутасов со своими офицерами — за его боевую выучку, — подвёл итог Омелин. — Всё понятно.

— Тогда осталось последнее, — Бокий поставил стакан с чаем на обитый зелёным сукном стол, — вы должны это знать. Дороги назад у вас нет. И отказаться вы не можете.

— Об этом, товарищ Бокий, — как обращаться к одетому в офицерскую форму НКВД без каких-либо знаков различия Бокию, Омелин не представлял, а потому решил назвать просто по фамилии, — я и не думал.

— Отлично, — поднялся на ноги Бокий и протянул Омелину руку.

— Служу трудовому народу, — ответил тот, пожимая её, после чего отдал честь.

— Можете быть свободны.