17.

Начался сентябрь 2005 года. Жара не спадала, нещадно выжигая все и вся на истерзанной Третьей обороной севастопольской земле. Из-за нехватки воды и антисанитарии развивались всякие заболевания, которые выводили из строя уже столько же народу в день, сколько погибало или получало ранения во время боев. Нас перекинули под Казачье. 7-ю горнострелковую морпеховскую бригаду окрестили "смертниками", потому что мы должны будем прикрывать отход наших частей с последующей эвакуацией. В городе еще шли бои за каждый дом. На мысе Фиолент в скалах еще прятались наши солдаты, матросы и пробивались к еще не окруженным частям. Началось формирование партизанских групп из числа добровольцев. В общем, к 10-му сентября 2005 года все, не успевшие эвакуироваться войска сосредоточились на крошечном полуострове, на западе которого венчает мыс Херсонес.

Сентябрь у меня всегда ассоциировался со школой. Бегущие и смеющиеся девочки с большими белыми бантиками в белых фартуках и мальчики в белых рубашках с ранцами или рюкзаками, и обязательно с большими букетами цветов. Месяц, в котором ты каждый год себе давал слово, что в этом году ты будешь учиться лучше, будешь больше сидеть за уроками, чем за телевизором или компьютером. Но все же год проходил также как и остальные. Или месяц в том году, когда ты уже лихорадочно начинаешь думать о том, как сдавать выпускные экзамены и куда лучше поступать. Сейчас для меня это уже как будто из другой жизни. Все это казалось каким-то сном из очень далекого прошлого, можно даже сказать из какой-то параллельной реальности. Помню себя в школе – середнячок. Особых хлопот ни родителям, ни учителям не доставлял. Но в десятом классе очень увлекся химией и уже подумывал поступать на химика, но, как говорится, взыграла кровь – решил стать военным. В квартире у меня частенько что-нибудь взрывалось или воспламенялось. Но родители стоически терпели мои опыты. Они считали, что уж лучше пусть я дома взрываю и химичу, чем буду шастать по подвалам и наркоманить. В одиннадцатом классе и сразу после школы я понял, почувствовал, каково это – быть никому не нужным. Особенно когда не поступил в военное училище. Я тогда мечтал стать офицером. Ну что же, моя мечта сбылась. Только какой ценой?! Хотя Оксана тут ни причем. Если бы не война, то фигушки бы стал офицером. Если бы не война, не женился бы на Оксане, но если бы не война – я бы ее не потерял. За все в жизни нужно платить.

Отвод частей уже начался. Первыми отошли китайцы, их погрузили на все что могло держаться на воде, вплоть до кораблей охранения и прикрытия, что были возле Севастополя и эвакуировали в Анапу. Мы уже привыкли к колоннам отступающих войск.

Я смотрел на них и думал, что своими жертвами наша бригада спасет много народа от бессмысленной смерти в этой вселенской бойне.

Почему-то припомнился недавний случай. На колонну гражданского населения, которую еще не успели эвакуировать, налетела палубная авиация американцев. И видел, да и не только я, как взрывы перемешивали с землей людей. Рев мощных моторов самолетов, крики раненых и умирающих, фигурки людей метающихся между взрывами. Зрелище жуткое и ты только стискиваешь кулаки в беспомощной злости. Мы потом собирали трупы, кидали в воронки и засыпали землей. Проходя мимо “похоронной команды”, заметил как два солдата снимали с умерших обувь и играли снятыми ботинками в что-то вроде бейсбола. Один кидал, а второй отбивал их лопатой. Подошел к ним и надавал обоим по морде.

Наступило 10-е сентября 2005 года. Мы заняли оборонительные рубежи и ждали. Поток колонн иссяк. В пяти километрах от нас уже шли бои. Нас уже начала "прессовать" авиация противника. К вечеру начали пробиваться полуголодные и изможденные бойцы из 2-й бригады морской пехоты.

Утром следующего дня начались бои по всей линии обороны бригады. Нас докомплектовали людьми за счет вырвавшихся из города морпехов и отставших при эвакуации. Ближе к обеду, американские морские пехотинцы захватили Казачье. Наши позиции обстреливались с трех сторон вражеской артиллерией и нещадно бомбилось авиацией. Подошедшие юсовские морпехи и турецкие десантники начали теснить нас, пытаясь сбросить в море. В импровизированном порту на мысе Херсонес оставалось еще достаточно войск и техники. Сюда с трудом прорвались два БДК "Ямал" и "Цезарь Кунников", а также четыре корабля охранения во главе с ГРКР "Москва", которую успели наспех починить, отбуксировать в Новороссийск, где ее окончательно отремонтировали и возвратили в строй.

Обстановка накалялась. Мы дрались за каждый клочок земли. К вечеру 11-го выбили американцев из Казачьего и закрепились в развалинах домов, подготавливая в каждом закоулке сюрпризы для наступающих в виде растяжек и тому подобных вещей. Под покровом наступившей темноты пендосы опять пошли в атаку. За ночь Казачье переходило из рук в руки два раза. Потери обеих сторон были большими. Если в моей роте, которая участвовала в обороне, утром 10-го было 67 человек, то к утру 12-го – двадцать пять бойцов, а поселок прикрывал наш батальон. Часам к восьми утра 12-го мы оставили Казачье и отправились на мыс Херсонесс для эвакуации. В порту стоял сплошной бардак и паника. Наш батальон первым должен был погрузиться на СКР «Ладный», потому что техники у нас не осталось, а личного состава – около полусотни человек. Народу в порту было тьма, какого хочешь. Корабли под завязку были загружены и уже отходили в открытое море. Панику усиливала авиация противника, которая чуть ли не каждые десять минут совершала налеты. Некоторые в отчаянии бросались в море, вплавь пытались догнать корабли, но некоторые под тяжестью одежды и снаряжения тонули, а некоторые возвращались. Тех кто доплывал, матросы из команды кораблей расстреливали из автоматов.

Наш батальон на тот момент насчитывал 49 человек, из которых было всего 2 офицера и 1 прапорщик. Мне пришлось взять командование на себя, потому что комбат погиб этой ночью в Казачьем. Во избежание паникерства приказал батальону построиться, несмотря на налеты авиации. Приказал занимать оборону, сказал, что за нами придут корабли и если увижу хоть какой-то признак паникерства, того пристрелю на месте по закону военного времени. И солдаты начали долбать лопатками землю.

Через час показались юсовцы. Мы залегли в едва вырытых окопах. Подпустили их поближе и открыли огонь. Американские морпехи быстро попрятались за свою бронетехнику и стали вести массированный стрелково-артиллерийский огонь. Мы начали отходить к морю. Остановившись в развалинах домиков какого-то заброшенного дачного кооператива, остатки моего батальона снова заняли позицию. Рыть окопы не стали, да и не имело смысла. Просто выложили из обломков кирпичей и ракушки себе СПСы. Уж чего-чего, а уж обломков хватало. И жидали уже с минуты на минуту турков. Колонна появилась минут через пятнадцать на соседнем пригорке – далековато еще для того, чтобы мочить. Впереди шла техника, а за нею двумя колонами по обе стороны дороги шли солдаты. Ко мне подбежал прапорщик Патрикеев.

– – Володя, не выдюжим открытого встречного боя, может давай из засады вжарим им под хвост?

– – А у нас и выбора-то нет, Александр Иванович, тогда мы с вами накроемся женским половым органом. Вы возьмите остатки гранатометного взвода, пулемет и несколько стрелков. Постарайтесь незаметно просочиться вон к тем развалинам, что возле остатков водонапорной башни.

– – Точно, там и обзор хорош, и отрежем путь к отступлению колонны. И развернуться здесь негде. И колона будет справа от нас.

– В общем так: я пойду с гранатометчиком вон к тому дому, и ударим по головному. А вы, Александр Иванович, как только услышите шум мочите замыкающего. Ивко с остальными будет здесь мочить по оставшимся. Замочить всех времени не хватит, пока они перегруппируются и развернутся, но урон можем нанести ощутимый. И еще, работайте по ним не больше двадцати секунад, а потом – нах…й смываетесь. Короче, как говорится, быстро спускаетесь и еб…те все стадо.

– – Та знаю, Володя. Я понял. Главное еб…ом не щелкать.

– – А то, тогда будет торба нам. Если что, Александр Иванович, пробивайтесь к скалам на мысе Херсонес. Не поминайте лихом.

– – Ай, не пой Лазаря раньше времени, Володя, успеешь. Счастливо! А то вон уже дозорный машет.

Я крикнул Ивко и коротко поставил ему задачу. Немного передумал: должен оставаться в центре событий.

– – Коля, хватай гранатомет и пару выстрелов к нему и дуй вон к тому дому. Только как можно незаметнее. Когда головной колонны поравняется с тобой мочи его. Но ты должен не промахнуться. Ты просто не имеешь права промазать. Делаешь два выстрела и убегаешь. Иначе тебе кранты. Понял? Давай, парень, с Богом. – и сержант побежал выполнять мой приказ.

Из-за пригорка перевалил головной танк колонны турецких десантников с тралом. Из командирской башенки высунулся человек в шлеме. Он проехал мимо нас и я даже различил черты его чумазого чернозадого лица. С трудом держался, чтобы не дать команду "Огонь". Из-за пригорка переваливали одна за одной БМП турков в сопровождении пехоты. Насчитал десять штук, когда перевалила последняя. Наконец головной поравнялся с Ивко. Ну что же он медлит?! И как бы для моего успокоения, воздух прочертил дымный след гранатометного выстрела. Снаряд как раскаленный нож масло прошил фальшборт и разорвался внутри танка. Молодец, Ивко! Того, что сидел на командирской башенке взрывом выбросило и из люка повалил густой дым. Он не успел встать – очередь из “Утеса” его перерезала напополам. Развалины ожили стрельбой моих бойцов. Тут же взорвалась замыкающая боевая машина пехоты. Остальная броня начала отстреливаться, пехота залегла и пыталась вести ответный огонь. В ответ в них полетели гранаты и бутылки с "коктейлем Молотова". Рядом раздался хлопок и вдоль дороги легла лента “Змея Горыныча”, раздалась серия взрывов, внося смятение в ряды зажатой колоны. Машины начали разворачиваться, пытаясь столкнуть с дороги горящую замыкающую БМП. Потеряв еще две бээипешки им все-таки удалось уйти. После того, как вторая с конца машина столкнула на обочину горящую замыкающую броню. Наш налет продлился около минуты.

Ну что ж подведем итоги боя: один танк, три БМП. У меня потери: один ранен. Неплохо! А теперь пока не поздно нужно смываться к своим, а то сейчас здесь будет американская авиация все утюжить.

Мы быстро свернулись и бегом отправились к ближайшему сносному укрытию. Добрались до развалин какой-то воинской части. Там уже можно перевести дух. Через минут десять после нашего ухода с места засады, прилетели два "Хьюи" и "обработали" то место напалмом. Откровенно говоря, мне начинала нравиться партизанская война. Пришли, вломили и ушли.

Ночь прошла относительно тихо. Мы снова решили пробиваться в порт на мысе Херсонес. И решили идти по береговой полосе, заваленной скалами. Днем идти сами понимаете – это самоубийство, поэтому шли ночью. Дошли до берега к рассвету, пприказал всем спрятаться в пещерах, а точнее гротах, которые там обнаружили. Выставили охранение, а остальные вымученные двухдневным бодрствованием сразу залегли спать. Я тоже поспал часа четыре. Дождались ночи и пошли в порт. За ночь одолели около шести километров. Потому что идти по скалам да еще и ночью это просто мучение. Под утро нарвались на какой-то, видимо, передовой отряд американских морских пехотинцев. Их было около шести десятков. С боем прорвались дальше, но потеряли троих убитыми и четырех ранеными. Прошли еще около километра в поисках места, где можно переждать до наступления темноты. Раненых несли на себе. На горизонте виднелись силуэты кораблей, но разобрать их принадлежность не составляло возможным, поэтому на всякий случай спрятались под скалами. Через два часа к нам прибилась группа бойцов-десантников из 104-го парашютно-десантного полка псковской дивизии ВДВ, который еще не успел эвакуироваться. Их было пять человек, во главе с сержантом. Лишние люди нам не помешают. Тем более, что под обрывами мыса Херсонес можно спрятать не только полсотни человек, но и всю сотню. Ближе к обеду наше охранение успело поднять тревогу, так как за нами оказывается шла группа американских горных стрелков, примерно семь десятков рыл. Завязался горячий бой. Один за одним убивали моих бойцов. Но и противник нес потери. Наконец подошли так близко, что дошло дело до рукопашной. Я отбросил бесполезный автомат, потому что не осталось к нему патронов, поднял всех и, выхватив саперную лопатку, пошел на ближайшего американского стрелка. Замахнулся и направил удар в голову, он отпарировал его винтовкой. Юсовец взял М-16 за дуло и нанес удар – я отклонился, винтовка улетела из рук и он выхватил штык-нож. Думать было некогда – этот пендосовский ублюдок может в меня сейчас очередью полоснуть из той же волыны, потому что она улетела недалеко и в два прыжка можно ее взять. Опять ударил лопаткой секущим в лицо. Он успел отпрыгнуть и полоснуть ножом воздух через мгновенье после того как там находилась моя грудь. Юсовец ударил меня ногой в бок, успел захватить его ногу, но под действием удара отлетел к большому камню и ударился плечом. Противник тоже упал, но успел полоснуть меня по плечу штыком. Я взвыл от боли и ударил по руке пендоса лопаткой. Кисть вместе с ножом висела на лоскутке кожи, из зияющей раны торчал обломок кости и била струйка крови. Янки закричал диким голосом, но я уже встал и его крик прервал ударом лопатки по горлу, а потом еще и еще, и еще. Для верности выхватил его нож и перерезал этому заокеанскому уроду горло. Наконец встал, вытер об труп руки, схватил его винтовку, примкнул штык-нож. Тут из-за камня на меня выскочил еще один горный стрелок, но успел завалить короткой очередью из винтовки, воткнул штык-нож в горло и повернул, пока не услышал хруст позвонков, а точнее я его почувствовал.

Стрелки не ожидали от нас такой прыти и отступили. Все знали, что это не надолго, поэтому нужно было уходить. Мы потеряли 15 человек убитыми, 6 тяжелоранеными и 4 легкоранеными. Но сваливать было уже поздно – нас зажали с двух сторон. Пришлось быстро организовать круговую оборону и начать отстреливаться. Да и боеприпасы были на исходе. Горные стрелки три раза нас атаковали, но безуспешно. Нас оставалось всего двадцать пять человек. Ночью нам удалось пробиться еще на километр, где укрылись в найденных гротах. На утро добрались наконец-то до порта, но в окрестностях зрелище было ужасающее: сплошные трупы везде, а в море где-то метров на сотню от берега было сплошное месиво из трупов и мусора. Воды и продуктов у нас не было. Раненых не могли бросить и несли с собой. Перевязывали их своими разорванными майками. Для того, чтобы хоть как-то напоить раненых я посылал бойца за морской водой, но ему пришлось заплывать аж метров на двести от берега и нырять в глубину, чтобы взять чистой морской воды. Потому что на поверхности она была вся кровавой и в солярочных разводах. Попытались кое-как опреснить воду путем процеживания сквозь кепки, но она становилась от этого еще гаже. А костер развести не могли – чтобы не привлечь дымом авиацию и наземные части противника. Раненые орали от боли и жажды, потому что морская вода ее только усиливала. После этих боев американцы некоторое время нас не трогали, а только с помощью мегафонов начали агитировать. А когда им это надоело, вертолеты просто начали "обрабатывать" береговую линию. Чуть позже на силуэтах кораблей появились легкие дымки и через некоторое время до нас донеслись звуки выстрелов, так как ветер дул с моря. И на берег обрушился стальной шквал снарядов корабельной артиллерии. Земля загудела и затряслась под ударами главных калибров кораблей противника. Казалось, что землетрясение содрогает недра севастопольской земли, как это было уже не раз в истории существования города.

После этого юсовские горные стрелки все-таки решились и начали спускаться к нам. После очередной отбитой атаки американцы начали сверху закидывать ручными гранатами и обстреливать из гранатометов. Я приказал держать на прицеле гребень обрыва берега, чтобы отстреливали всех, кто появлялся на нем.

Вот уже два часа, как ведем вялую перестрелку с наседавшими горными стрелками. Нас оставалось шесть человек, один РПК с двумя-тремя очередями в нем, один РПГ с одним выстрелом и у каждого было по рожку к автомату. Патронов осталось совсем немного. Сдаваться в плен никто не собирался. Решили уйти морем, отстреливаясь, начали отступать к воде. Когда нас осталось трое, мы бросились в волны и, продолжая отстреливаться, поплыли от берега. Я плыл, посылая пули в сторону берега. Пусть видят сволочи, что русские морпехи не сдаются! Пробивались сквозь скопища трупов, захлебываясь морской водой, которая была красной от крови. Тут же скрылся под водой мой последний товарищ – старшина Пегриков. Его пулей в голову. Я отбросил автомат, который только мешал плыть. И тут почувствовал тупой удар в спину чуть ниже правой лопатки и острую боль. Успел только схватиться за ближайший плавающий труп в морской матросской форме, потерял сознание и ушел под воду…

Сначала была темнота. Перед глазами пролетела вся моя жизнь. Вот мать меня взяла за руки и пытается научить ходить. Вот уже на Первом звонке в Полярном в школе номер три, выступаю на линейке и читаю какие-то стихи, в конечном итоге по-сценарию заявляю, что хочу стать министром иностранных дел. Вот уже на выпускном бале. Мне вручают аттестат и дарят большую такую ромашку. Помню там было очень душно и все хотели чтобы торжественная часть побыстрее закончилась. И обо мне даже что-то типа частушки сочинили в стиле "мистер Воздержанность". За неучастие в пьянках и гулянках. Потом началась подготовка к поступлению в военное училище, сидел на уроках физики и математики в десятых и одиннадцатых классах. Иногда из всего класса учитель работал только со мной, потому что остальным это было пофигу на учебу. Потом пот и учащенное дыхание во время бесконечных тренировок, когда готовился в военное училище – каждое утро бегал по шесть километров. Построение в военном училище и зачитали мою фамилию, но это мой однофамилец. Ну, думаю, пронесло! Но потом прозвучала снова моя фамилия, только теперь никто не ошибся. Это был список не сдавших вступительные экзамены. Потом каторжная работа в поле у фермера за пачку сигарет и пять гривен в день. Бесконечные драки с корейцами, которые арендовали у этого фермера землю, потому что они пытались тебя напрячь или в день зарплаты пытались забрать деньги. Погрузки многотоннажных грузовиков-дальномеров морковки и всякой тому подобной хрени в авральном режиме, когда грузчиков всего трое. Блики стробоскопов и ударный драйв ритм-гитары. Я стою на сцене и «слэпом» играю на басухе, а вокруг пляшет пьяная молодежь. А вот и проводы в армию, которые состоялись на концерте нашей группы. Погоны помогли мне наконец-то осуществить давнюю мечту – избавиться от работы на этого фермера, чтобы теперь государство кормило и одевало. Морозное утро первого дня службы. Как курить-то хочется! В шинели, с веником в пол роста и скребками убираем снег перед штабом. Мы с Будулаем (корешом) зашкерились за кустами и курим. «Слышь, воин! Взял вот эти носки и постирал! Потом подшиву еще пришьешь!» – сказал мне лежавший на койке сержант. «Небуду!» – глухо сказал я. Драка в умывальнике. Их пятеро отожравшихся дембелей, нас двое. Троих положили, а остальные… видел только замахи кирзовых сапог. Наряд по автопарку, ночь. Стоишь у ворот и слушаешь как уходят поезда. С нетерпением ждешь окончания учебы и представляешь себя, уезжающего куда-то далеко. Выпуск из учебки, жаркий и душный май. Нетерпится пришить лычки младшего сержанта – только что командир роты объявил об окончании учебки с отличием и присвоением звания. Два дня безделия в ожидании покупателя. Мысли и чаянья о новом месте службы. Еканье сердца, когда тебя вызывают штаб. Молодой прапор-покупатель, молчаливый как белорусский партизан. Поезд Москва-Симферополь, ночь, разговоры с попутчиками, нехитрые угощенья. Родной Симферополь, знакомый с детства. Дальше вокзала не пошли – на электричку и дальше, в Севастополь. Служба в военкомате, удивление от простоты общения с офицерами и прапорщиками, после Павлоградской учебки. Трудности и тяжесть ответственности исполнения обязанностей начальника службы, так как штатный, майор Муленко – уволился. Первый день службы по контракту, хрустящий новый офицерский ремень, рабочий день до шести вечера и можно идти в город без увольняшки. Можно носить гражданку. Комната в общаге. Снова поезд, Севастополь – Киев. Пьянка с моряками, которые тоже ехали в Школу Прапорщиков. Жара, пыль, растертые ноги и «убитые сапоги». Десна! Стоим на плацу, вечер, командир взвода старший прапорщик Пыжик, требует со взвода пятьдесят гривен на пропой. Марш-бросок на стрельбище по пескам «Поля чудес». Дыхание хрипит от сухого воздуха и тяжести СПГ-9. Полевая сумка одета ранцем… Удар прикладом автомата в спину – это, мудак, старший лейтенант Галиевский подгоняет. Дождливый день выпуска в ноябре. Икарус-гармошка и восемь десятков новоиспеченных прапоров с вещами запыжованные в него. Киев-пассажирский, очередь в воинскую кассу. Магазин, скупка припасов в дорогу. Купе в поезде, вагон почти весь занят прапорами. Повальная пьянка. Драка с гражданскими в тамбуре – армия победила. Военкомат, разочарование от утраченных перспектив стать офицером. Оксанка… Вот и ты, она обращается ко мне:

– – Вова, не смей, слышишь! Не смей умирать! Тебе еще рано, твой час еще не настал, ты помнишь, что ты поклялся сделать? А ты расклеился как кисейная барышня! А ну давай выплывай! Ишь чего удумал – тонуть собрался!

– – Оксана, я не могу, у меня нет уже сил.

– – Да чё ты п…шь! Все у тебя есть! Тебя же Лена ждет, ты забыл? Ты мне здесь не нужен! А ну давай загреби рукой вниз. Вот так. Молодец, давай еще раз. Молодец! Ну осталось совсем немного.

Открыл глаза и увидел, что погружаюсь во мрак. Я потерял ориентацию в пространстве, потому что из-за плавающих сверху трупов в воде было темно. Но исходя из того, что погружался, сделал несколько гребков левой рукой, чтобы придать своему телу противоположное направление движения. Через несколько длинных мгновений, стукнулся головой о что-то мягкое и той же левой рукой начал пробивать брешь к спасительному воздуху. Наконец моя голова появилась над поверхностью, жадно глотнул воздуха. Меня стошнило, закашлялся – слишком много наглотался морской воды. Рану нестерпимо жгло, каждый вздох отдавался болью и бульканьем. Увидел плававшее неподалеку бревно. Подплыл к нему и обнял его как любимую девушку или друга. Опять закашлялся и отхаркнул кровью. Так и есть – пробито легкое. Держась за бревно дождался темноты, во всю изображая труп. До берега оставалось около пятидесяти метров. Загребая правой рукой беспорядочно дрыгал ногами по направлению к берегу. Приходилось пробиваться сквозь скопление тел. А у берега мне пришлось по ним просто ползти. К темноте, наконец почувствовал под ногами земную твердь. Непослушные ноги скользили по склизким от наросших водорослей камней. Со всей первобытной жаждой жизни двигался к берегу, захлебываясь окровавленной водой. Трупы уже начали источать запах. Вот уже наполовину на земле. Волны мерно покачивали трупы и меня заодно. Силы покидали, но выполз все-таки на берег и потерял сознание. "Я доплыл!" – последняя мысль, которая мелькнула у меня в голове перед провалом в забытье.

Очнулся на рассвете от того, что кто-то перевернул меня на спину и начал шарить в моих карманах. Незаметно взял в левую руку камень и, вложив оставшиеся силы, ударил шарившего по голове. Он со стоном упал – удар пришелся прямо по виску. Собрал последние силы и случайно нащупал у него аптечку. Разглядывать кто это был времени и сил не было. Единственное, что удалось – это раскрыть аптечку и приподнять голову, чтобы, сфокусировав зрение, посмотреть содержимое аптечки. Увидел тюбик-шприц с промедолом, который вколол себе. Через десять минут чувствовал себя более или менее удовлетворительно, чтобы встать и пойти. Вытащив из кобуры трупа пистолет и, изрядно пошатываясь, побрел в сторону города. Каждый шаг отдавался в моем мозге жгучей болью в груди и спине. Правой рукой шевелить было безумно больно. Еще слышались звуки перестрелки, причем совсем недалеко. Для того, чтобы отвлечься от боли, сверлящей мозг, начал считать шаги. Когда остановился на двух сотнях, упал и потерял сознание.

Не знаю сколько на этот раз был в отключке, но теперь меня вытащили из забытья звуки, как будто кто-то рядом проходит. Открыл глаза, так и есть: проходили какие-то солдаты в нашей форме. Моему присутствию ни кто не удивился, так как рядом валялось еще много трупов и еще больше прибилось к берегу в воде. Опять собрал силы и попытался крикнуть, но из уст вырвался только стон. Но и этого было вполне достаточно, чтобы рядом проходивший боец его услышал и повернул голову в мою сторону. Он что-то крикнул остальным и подбежал ко мне. От них пахло потом и немытым телом. Солдат приложил ухо к моей груди и послушал, бьется ли сердце. Тем временем подбежали еще двое.

– – Пацаны, он еще живой. И дышит, – сказал первый, что подбежал ко мне.

– – Ну и что? Ты, Петриченко, лучше добей его, – сказал один из подошедших

– – Да ты чё, Василий! Он же свой! – сказал Петриченко доставая из нарукавного кармана американскую индивидуальную аптечку и стаскивая с себя тельняшку.

– – Ну и возись с ним, мы тебя ждать не будем. Он же все равно не жилец. – сказал Василий и пошел за остальными.

Тем временем тот, кого назвали Петриченко вколол мне что-то и перевязал рану тельняшкой, предварительно выполоскав ее в море. Потом взвалил меня на плечи и отправился за остальными. Временами были минуты, когда проблескивало у меня сознание. Успевал замечать только то, что нес уже кто-то другой…

Не знаю, сон это или явь: сижу за школьной партой в классе истории. Наш преподаватель истории, Подберезкин Дмитрий Федорович, что-то рассказывал. Я его не слушал и о чем-то разговаривал со своим школьным корешем Димкой Зеленским. И тут меня подымает ДээФ (Дмитрий Федорович).

– – Как тебе кажется, Свешников, "жизнь – абсолютная ценность" – это верное утверждение или нет? – спросил он.

– – Нет, не правильное. – ответил я.

– – А почему? Обоснуй свою точку зрения, а нам всем без исключения интересно ее узнать, а то вы с Зеленским так мило болтали, что мне показалось, что обсуждали именно это утверждение – с некоторой иронией произнес он.

– – Жизнь не может характеризоваться как ценность или не ценность, потому что ценность или скажем прямо – цена, сама по себе уже величина относительная. – после нескольких секунд молчания ответил я.

– – С чего бы это? То есть ты хочешь сказать, что ценность и цена это два одинаковых понятия.

– – Да так оно и есть. Исходя из теории цен Маркса, "Цена – это денежный эквивалент за затраченный труд на производство того или иного продукта". Какие труды вы лично затратили на свое рождение? То есть это не ваша заслуга, что вы появились на свет, а заслуга родителей. Значит жизнь цены не имеет, лично для меня. И вообще это утверждение придумали американские сволочи, которых мы еще будем давить.

– – Интересно у тебя получается: жизнь – это не абсолютная ценность, так как у нее нет цены, потому что я ее не заработал. Мысль конечно интересная и Маркса к месту приплел, но все-таки жизнь получается бесценной, исходя из твоих рассуждений. А теперь объясни мне почему цена относительная, как ты выразился, величина?

– – Хорошо, простой пример: дайте мне муку, дрожжи, яблоки и скажите приготовить из этого яблочный пирог. Я ни разу в жизни еще не пек ничего и в конечном итоге из нормальных продуктов получится несъедобная фигня. Хотя затрачу массу усилий и труда для того, чтобы приготовить пирог. В итоге всем моим трудам и приготовленному пирогу цена – ноль. А дайте эти же продукты профессиональному кондитеру или просто нормальной домохозяйке, которые при минимуме усилий приготовят прекрасный яблочный пирог. Это я к чему, что все у нас в жизни относительно, а цена жизни – это вообще не величина. Если бы наши деды и прадеды задумывались под Москвой в 41-м, что жизнь – это абсолютная ценность, то мы бы не выиграли бы 2-ую Мировую войну. Абсолютными величинами я считаю только физические, математические и химические постоянные, которые в любой точке Вселенной остаются постоянными. То есть если у нас число ПИ равно 3,14, то и на Альфе Центавра оно будет равно 3,14. Почему тогда кланяться пулям было зазорно? Это же прекрасно показал Толстой и Симонов. Я не спорю, что любому человеку хочется жить, но когда дело касается понятия Родины и родных, понятие "жизнь – абсолютная величина" просто само себе противоречит.

– – Интересно ты рассуждаешь, Володя. Все вроде правильно, но ты не учел некоторых факторов, например: под Москвой у солдат не было выбора потому что сзади у них стояли заградительные отряды НКВД.

– – Это не показатель, некоторые заградотряды приходили на передовую и воевали с немцами вместе с остальными войсками. Да и вообще, нашим ничего кроме жизни и чести терять было нечего. Но лучше потерять жизнь, чем честь. А взять американцев, если у тебя вилла на берегу океана, красивая, на все согласная, жена и еще куча таких же любовниц, изрядный счет в банке – конечно тебе есть что терять. И поэтому придумали это понятие…

Открыл глаза, ужасно хотелось пить, тупая саднящая боль разрывала спину с правой стороны. Я лежал на животе на подстеленной плащ-палатке. Рядом доносились голоса сидевших солдат. Попытался пошевелиться и ожгла боль в спине еще более немилосердно, застонал. Тут ко мне подошел Петриченко.

– – Ну, наконец-то очухался, лейтенант. А то я грешным делом подумал, что ты того, решил поставить кеды в угол, но ты молодец, держишься. – начал говорить он весело. – Ничего еще пару переходов и мы будем у партизан.

– – Где я? – хрипло спросил я, и тут же зашелся кашлем, который вызывал у меня кровавую пену изо рта и жгучую боль в под правой лопаткой и в правом легком.

– – Не боись, мы окруженцы. Дойдем до партизан, а там тебя отправят на материк, вылечат, залатают и снова будешь как новенький. А теперь тебе нужно поесть и поспать. – с этими словами он сел возле меня, осторожно посадил и начал кормить размоченным в морской соленой воде сухарем. Я кашлял, есть было трудно, но знал, что это нужно.

Через сутки напоролись на партизанский заслон. Меня перенесли в палатку, где размещался их полевой госпиталь. В палатке битком набито ранеными. Стояла вонь от экскрементов, крови, блевотины, немытых тел и стоны умирающих. В соседней палатке была операционная и там слышалось побрякивание падающих хирургических инструментов в металлические лотки. Меня принимала немолодая санитарка. Казалось, что от усталости она выглядит еще старше. Когда меня положили на пол в палатке, что-то вкололи – отрубился моментально. Впервые заснул, а не потерял сознание.

Проснулся от того, что меня куда-то несли. Открыл глаза и в глаза ударил яркий свет. Я зажмурился и тут же почувствовал боль в спине, потому что меня перекладывали на операционный стол. Видеть лиц людей, которые проводили операцию не мог, потому что лежал на животе. И тут боль опять пронзила всю мою сущность. Закричал, начал отчаянно материться. О Боже, как мне больно!!! Оксана, я хочу жить, чтобы отомстить за тебя!!! И тут опять потерял сознание.

Очнулся уже после того как вертолет поднялся в воздух. Я летел на "материк".