Глава 5

А наутро нас разбудил телефонный звонок. Благо хоть не всех – Ванька так и продолжал дрыхнуть в своем зарешеченном жилище, а мы с женой подскочили и слегка очумело уставились друг на друга. Потом она, соскользнув с постели, быстро подняла трубку и несколько секунд слушала, что ей там говорят. Затем с удивлением протянула телефон мне:

– Это тебя, из консульства…

Не понял? С чего бы вдруг мне сюда трезвонить стали? Да еще в шесть утра? Ну пусть не в шесть, а без пятнадцати семь, но один фиг – рано. Я, конечно, не требую себе медового месяца, но хоть один день у меня может быть? Хотя просто так сюда звонить бы не стали. Значит – что-то случилось. От этой мысли я окончательно проснулся и, подпрыгнув, взял трубку из рук Хелен:

– Да, Лисов слушает.

На том конце провода Иванов (а это был именно он) смущенно кашлянул и, извинившись, сказал:

– Товарищ Лисов, вам необходимо срочно приехать в посольство. Машина за вами уже вышла и вот-вот подъедет. Пожалуйста, не задерживайтесь – время очень дорого.

Опаньки, точно случилось, просто так меня бы не дергали, да и голос у Василия Макаровича слишком напряжен. Приняв эти мысли к сведению, я поинтересовался:

– А вкратце не просветите, к чему мне готовиться?

Я, понимая, что по телефону ничего мне говорить не станут, задал свой вопрос просто для того, чтобы знать – мне с семьей прощаться надолго или до послезавтрашнего отлета я еще вернусь? Видимо, Макарыч просек подоплеку вопроса, так как ответил:

– Необходима ваша консультация. Думаю, много времени это не займет.

– Понял. Сейчас одеваюсь и выхожу.

После чего начал быстренько напяливать свои шмотки, которые, в отличие от военной формы, совершенно не были приспособлены для экстренного облачения. Особенно – галстук. Умница Аленка, которая молча наблюдала за моим одеванием, подошла и, помогая завязать узел, тихо сказала:

– Мне очень хочется надеяться, что этот звонок не отнимет тебя от нас еще на полгода…

Чмокнув ее руку, которой она поправляла воротник рубашки, я ответил:

– Все нормально, милая. Просто им какая-то консультация срочно понадобилась. Да и самолет мой только послезавтра, а наземным транспортом из Швейцарии пока не выбраться. Так что без основательного прощания, – я подмигнул и крепко прижал жену к себе, – ты от меня не избавишься!

– Дай бог…

Хелен сделала попытку улыбнуться, однако неудачно, так как в этот момент у нее из глаз одна за другой побежали частые слезинки. Я, вздохнув, вытер ей щеки ладонью и сказал:

– Ну не надо. Ты ведь теперь – жена офицера. А у меня вся работа в разъездах заключается. Что, каждый раз вот так плакать и нервничать будешь? Даже если я из дома на два часа выйду?

Жена, посмотрев мне в глаза, твердо ответила:

– Буду! И не считай меня дурочкой. Когда военного человека вот так вызывают из дома, то нет никакой гарантии, что дела службы не призовут его чуть ли не на другой конец света! Одна надежда: твой самолет действительно только послезавтра прилетает, и без прощания мой муж не уедет… – А потом вдруг, слегка округлив глаза, ойкнула и выпалила: – Ты же без завтрака! Айн момент!

После чего, отлепившись от меня, накинула халат и рванула из комнаты. Немного удивившись ее скоростям, я пошел следом. А Елена уже лихо шуровала на кухне, с молниеносной скоростью кромсая хлеб, ветчину и сыр на бутерброды.

Прислонившись к косяку, я с улыбкой смотрел на нее, думая про себя, что с подругой жизни ни фига не ошибся. Никаких тебе истерик, криков и соплей. Понимает, что в этом случае никак на ситуацию повлиять не сумеет, и делает то, что в ее силах. В данном случае: готовит еду в дорогу. Еще не знает, куда я еду и зачем, но вот то, что мужик должен быть сыт, знает хорошо. И еще знает, что человека перед отъездом расстраивать – последнее дело. Поэтому и держится. А свое отревет после моего ухода… И если я вернусь сегодня, то мы вместе посмеемся и над тренировкой прощания, и над этими заворачиваемыми в плотную бумагу бутербродами…

А Хелен, увидев, что я поглядываю в окно на подъехавшую машину, быстренько закончила заворачивать пакет и, передав его мне, сказала:

– Все. Теперь ты готов. Я не знаю, зачем тебя вызывают, поэтому просто хочу попросить – береги себя, любимый! Мы с Ваней тебя будем очень сильно ждать.

После чего так поцеловала, что полковник Лисов чуть было не стал дезертиром, наплевавшим на воинский долг с высокой башни. Но справившись с собой и оторвавшись от восхитительно податливых губ, я дотронулся пальцем до ее щеки, стирая вновь побежавшие слезы и очередной раз пообещав скоро вернуться, выскочил на улицу…

А чуть позже, когда мы выруливали с подъездной дорожки, я спросил у сидящего за рулем Панарина:

– Степан, что там случилось? Из-за чего меня дернули?

Тот пожал плечами.

– Толком даже не скажу. Знаю, что час назад в консульство прибыл один наш товарищ, из местных.

– Агент?

– М-м-м… вы знаете, об этом вам Иванов пусть сам говорит. А я могу лишь доложить, что тот человек работает лесником почти на границе с Германией. И вчера вечером, возвращаясь домой, он услышал перестрелку. Короткую, но интенсивную. Бинокль у лесника был с собой, поэтому он смог увидеть, как небольшая группа вооруженных людей уходила в глубь швейцарской территории.

– И что? Может, это фрицы с местными пограничниками побились?

– В том-то и дело, что нет. Он испугался и спрятался, когда они проходили мимо него. И услышал русскую речь.

– Ну и что, что русскую. Это мог быть кто угодно – начиная от красновцев и заканчивая козлами из РОА. Сейчас ведь все немецкие прихлебатели из рейха впереди собственного визга бегут. А эти, видно, направление немного спутали и вместо Франции сюда ломанулись. Только я все равно не пойму, мне-то зачем звонить надо было?

Панарин искоса глянул на собеседника и удивленно ответил:

– Вы так интересно сказали – «ломанулись». Я такого выражения раньше не слышал. А что касается этих русских, то по описаниям лесника они очень похожи на бойцов наших террор-групп. Вот Василий Макарович и решил у вас уточнить, как вооружены и во что обычно одеты «невидимки». Мы ведь про них только слышали, а вы, как фронтовик, с ними наверняка сталкивались.

Вспомнив нашу своеобычную работу за линией фронта, я вздохнул:

– Сталкивался… Только если это действительно «невидимки», то они уже далеко. Волка ведь, как известно, ноги кормят. Видно, фрицы ребят крепко прижали, поэтому они и вынуждены были уйти в Швейцарию. А сейчас эти люди или в Австрии, или опять в Германии.

Степан, выруливая на улицу, которая вела к посольству, ответил:

– Если бы это было так, то вас бы не тревожили. Но у увиденной группы двое раненых и четверо пленных. Раненые «тяжелые». Их пленные на самодельных носилках несли. И лесник видел, что они все еле идут. А потом бойцы остановились у грота Мартина. Судя по всему, на ночевку.

– Что за «грот Мартина»?

– Не знаю, наверное, просто какое-то место так называется.

– Понятно…

Дальше расспрашивать Панарина я посчитал бессмысленным. Сейчас мне Иванов и «лесник» сами все толком расскажут. А заодно объяснят, что со всем этим дальше делать и почему консульские так всполошились? Поэтому последний участок пути мы преодолели, обмениваясь только малозначительными фразами об общем житье в советском представительстве и о вчерашней свадьбе.

А вот когда приехали, Василий Макарович, поздоровавшись и в очередной раз извинившись, отвел меня в свой кабинет, где уже сидел какой-то загорелый мужичок средних лет, со шкиперской бородкой, который был представлен как старый знакомый Иванова – Антуан Пернье. Услышав имя, я подумал, что бородоносец сейчас начнет лопотать по-французски, но Пернье начал говорить на вполне понятном немецком языке. И рассказал довольно занимательную историю. Вчера он, словно Мороз-воевода, обходил свои владения и уже собирался возвращаться домой, как вдруг буквально в сотне метров, в лощине, услышал перестук нескольких автоматов и гулкое хлопанье винтовки. Рассказчик не специалист, поэтому, сколько стволов принимало участие в перестрелке, сказать не может, уверен лишь в том, что винтовка была одна. Стрельба длилась минуты три, после чего затихла, но когда спрятавшийся за валунами Пернье уже хотел было дать деру, в нескольких шагах ниже по склону он услышал русскую речь.

Тут я его прервал:

– А вы поняли, о чем эти люди говорили?

Лесник потрогал перышко своей лежащей на столе шляпы и медленно ответил:

– Русский язык я знаю очень плохо. Точнее говоря, лишь настолько, чтобы с уверенностью сказать, что говорили именно по-русски. Понял буквально пару слов – эти военные говорили про отдых и что ягдкоманды больше нет.

– Какой ягдкоманды?

Антуан пожал плечами:

– Этого я не понял. Просто услышал слова «ягдкоманда, фрьисцы и пьисдьесцт» в одном контексте.

Эти слова лесник, безбожно переврав, сказал по-русски, но я его понял хорошо. Похоже, что егеря гнали нашу разведгруппу до последнего, аж до Швейцарии, и ребятам только здесь удалось стряхнуть немчуру с хвоста. Точнее, ухлопать последних из преследующих. Фрицы из антипартизанских отрядов народ такой, ведут себя, как бультерьеры: вцепятся и рвут до последнего. Даже если из егерей осталось два человека, они будут продолжать преследование и плевать им на разные там границы…

А Пернье тем временем продолжал говорить о том, что, когда русские прошли мимо него, он достал бинокль и внимательно оглядел группу, уходящую в горы. Там было всего восемь человек. Из них один был в немецкой форме и трое в цивильном. Они, судя по всему, были пленными и тащили носилки с двумя ранеными. А еще двое, идущие спереди и сзади колонны, были одеты в камуфлированные лохматые комбинезоны и какие-то странные жилеты с множеством карманов, которые топорщились от набитого в них смертоносного железа. При этом пятнистые держали в руках автоматы с очень странным утолщением под стволом.

Услыхав про оружие, я взял со стола чистый лист и карандаш, быстренько набросал АК-43 с подствольником и, подвинув лист Антуану, спросил:

– Вот такие автоматы?

Тот, оглядев рисунок, кивнул, а я, обратившись к Иванову, уверенно сказал:

– Это наши. Ребята из террор-групп. Подствольники на сорок третьих пошли совсем недавно и только «невидимкам». Да и остальные детали как поведения, так и амуниции говорят за это. И что будем делать?

Василий Макарович вздохнул.

– Если бы они просто ушли, то ничего делать не надо было бы. Но Антуан сказал, что они остановились недалеко от грота Мартина, возле водопадов. Местность там безлюдная, только на выходные к этим водопадам обычно приезжают на пикники. И значит, уже завтра бойцов могут обнаружить. Вероятность, конечно, очень мала, но она есть. Люди здесь бдительные, поэтому, увидев чужих вооруженных солдат, сразу вызовут полицию. А это чревато интернированием, даже если наши диверсанты просто сдадутся, не устраивая боев.

– Нет, – я покачал головой, – не сдадутся. Эти ребята не так обучены, чтобы сдаваться кому бы то ни было.

– В том-то и дело, что я думаю точно так же. Значит, вместо мирного интернирования людей с оружием, которые, возможно, просто «заблудились на местности», будет стрельба и в перспективе крупный скандал…

Мы помолчали, и через несколько секунд я задал вопрос, который меня заинтересовал почти сразу, как только стало известно о «нарушителях границы»:

– А тут что, погранцы отсутствуют как класс? На территорию страны проникают две вооруженные группы, устраивают перестрелку, а никто и не почесался…

Атташе в ответ скептически хмыкнул.

– Ну почему же. Пограничники в Швейцарии есть. На дорогах. Скажу больше: в последнее время они даже стали ставить «секреты» на наиболее удобных для прохождения тропах.

– Контрабандистов ловят?

– Ну этим в основном занимается полиция, а пограничная стража усилена на случай возможного проникновения бегущих от Красной Армии гитлеровцев. Только сразу скажу: это не Карацупа с собакой. Это даже не его собака. Здесь ведь Европа, и система охраны границы в корне отличается от нашей. Да и местность горно-лесистая. Такую полностью перекрыть – просто нереально. – Собеседник немного подумал и добавил: – Для Швейцарии – нереально.

– Понятно… – Я покусал губу. – А стрельбу их пограничники, похоже, просто не услышали. Особенно если учесть, что бой шел в густо заросшем ущелье, да еще и недалеко от водопадов… Угу… И что рассчитываете предпринять?

Иванов опять повздыхал, потер подбородок и твердо ответил:

– Я туда поеду, попробую их вытащить. – И, словно оправдываясь, добавил: – Мы и так всю войну здесь, как в тепличных условиях, провели, а там – наши, советские люди. Разведчики! Да еще и раненые. Конечно, несколько смущают пленные, но я думаю с этим как-нибудь разберемся. Возьму цивильную одежду на всех, консульский грузовичок «фиат» и легковушку. Номера у нас дипломатические, поэтому полиции на обратном пути можно не опасаться. Главное теперь, чтобы они мне поверили…

Я постучал пальцами по столешнице и после нескольких секунд размышления, прихлопнув по столу ладонью, подытожил:

– Поверят! Мне – точно поверят. Поэтому я еду с вами. До завтра, думаю, обернемся? Только вот мне бы костюмчик сменить… У вас подходящий размер найдется?

Иванов так обрадовался моему предложению, что не стал даже ради приличия отказываться от помощи, поэтому через час, сменив гардероб, отзвонившись Хелен и взяв с собой помимо людей Макарыча еще и посольскую врачиху с медицинской сумкой, мы на трех машинах катили в сторону Цюриха. Возглавлял всю колонну на своем «опеле» так и нерасшифрованный мною Антуан Пернье. Нерасшифрованный, потому что на прямой вопрос, заданный Иванову, атташе ответил, что это просто его старый знакомый, который сочувствует СССР. То есть, с одной стороны, вроде и не агент, а с другой – оказывает всяческую помощь. Поняв, что Василий Макарович не очень хочет говорить на эту тему, я замолк и, прикинув, что у нас есть еще несколько часов до прибытия на место, занялся тем, чем обычно занимаюсь, чтобы скоротать время. А именно – заснул, опустив выданную кепку на нос и привалившись к дверце машины.

Проснулся я, когда машину стало подбрасывать на грунтовке. Оглянувшись, увидел, что мы въехали в какую-то безлюдную, горно-лесистую местность и, так как никаких городков, ферм и прочих селений в округе не наблюдалось, спросил у сидящего за рулем Панарина:

– Далеко еще, не знаешь?

Степан молча пожал плечами, а Иванов сзади ответил:

– Минут пятнадцать–двадцать. А дальше надо будет идти пешком. Вон туда, – он показал пальцем в окно, – в сторону больших водопадов.

Глянув в указанном направлении, я увидел километрах в трех, на одном из склонов шикарный водопад, и даже заметил стоящую над ним радугу. Да и вообще – места тут красивейшие. Смешанный лес, воздух чистейший и пахнет, как может пахнуть только в горах… Полностью открыв окно, я вдыхал запахи разноцветья и так увлекся созерцанием природы, что даже не заметил, как мы проехали последний участок пути. А потом, оставив машины на большой площадке, которой заканчивалась дорога, еще минут сорок топали вверх по тропинке до тех пор, пока Пернье не остановился и, показывая в сторону речки, сказал:

– Вон до того места я за ними следил. А после наступления темноты дальше идти не рискнул.

– Понятно. Разрешите бинокль?

Взяв у лесника оптику, я начал оглядывать противоположный склон вплоть до поворота ущелья, но конечно же ничего не увидел. «Невидимки» не те люди, чтобы оставлять следы.

Так, будем мыслить логически. Ночью да еще и с ранеными по горам особо не побегаешь. Места, если не знать, что это Мекка для туристов, выглядят совершенно дико. По словам Антуана, шли ребята тяжело. Значит, есть большой шанс, что ночевку они устроили где-то недалеко отсюда. М-да, ночевку… Сейчас уже около двенадцати, и бойцы могли уже несколько часов шагать на восток…

Хотя у них на шее пленные и раненые. От погони они оторвались буквально только что. А что такое отрыв, я знаю очень хорошо, значит, есть большая вероятность, что этот день они посвятят уходу за ранеными и отдыху. Ну я на это сильно надеюсь, так как бегать в поисках «невидимок» мы можем до второго пришествия. Выходит, надо осмотреть местность километров на пять–семь выше, и если никого не найдем, тогда – «се ля ви». Во всяком случае это будет означать, что из зоны возможной встречи с отдыхающими людьми «невидимки» вышли. Озвучив свои мысли окружающим, я отдал бинокль Пернье и поинтересовался:

– А где здесь есть места, наиболее подходящие для того, чтобы группа людей могла остановиться? Ну там, площадка более-менее сухая и ровная, до ручья или реки недалеко, и в то же время закрытое от посторонних глаз? С этого места должно быть несколько путей скрытного отхода и… скорее всего, оно будет располагаться в ельнике или недалеко от него. – Видя удивленный взгляд Василия Макаровича, я пояснил: – Раненых на землю не положишь, да и самим на камнях ночевать тоже не фонтан. А так лапника подстелил – и тепло, и мягко.

Лесник, которому я повторил свою речь по-немецки, внимательно меня выслушал, а потом, оглаживая бородку, долго думал. В конце концов объявил, что наиболее подходящее место находится тремя километрами выше. Там можно издалека отслеживать подходы и в случае опасности незаметно уйти в любое из двух ответвлений от основного ущелья.

Решив принять его слова как руководство к действию, мы пошли по какой-то звериной тропке дальше. Где-то через час, оглядев мокрых и запыхавшихся консульских, я только цокнул языком. М-да, три километра в горах и на равнине – это совсем разные вещи. Не зря говорят, что внизу расстояние измеряется километрами, а наверху – часами пути. Бодрыми были только я и Пернье. Видя, как остальные жадно глотают из фляжки, я подумал и решил уходить в отрыв. Сказав Иванову и его людям, чтобы догоняли, забрал у Василия Макаровича недельной давности выпуск газеты «Правда», который мы взяли в качестве одного из доказательств нашей советскости, и двинул вперед в одиночестве.

Дыхалка, несмотря на прокуренность, работала хорошо, да и общие тренировки тоже давали о себе знать, поэтому минут через двадцать быстрой ходьбы я увидел то место, о котором говорил Антуан. Увидел и остановился, соображая, как себя лучше преподнести. Нет, как именно, я придумал еще в машине, но теперь стали терзать сомнения по поводу репертуара. В том смысле, что я рассчитывал идти к возможному месту нахождения «невидимок» с песней. Просто другого в голову не пришло. Не будем же мы орать: «Советские разведчики, ау! Выходите! Вас ожидает сухая постель, горячий обед и наше радушие». Можно, конечно, и так, но лучше сработать тоньше.

Вот я и думал затянуть последний хит, запущенный с подачи Верховного и ставший позывными совсем недавно введенного нового радио – «Маяк». До этого радио работало только несколько часов в день, а «Маяк» первым в СССР шуровал по круглосуточной сетке вещания. Во-первых, это было внове, а во-вторых, по нему помимо последних известий, комментариев футбольных матчей и всего прочего, что было на старом радио, крутили популярную музыку, как нашу, так и импортную, поэтому всем такой подход очень понравился. Вот я сначала и подумал затянуть насчет того, что «не слышны в саду даже шорохи», но сейчас переиграл и, выкинув так и не зажженную сигарету, вздохнул и не особо музыкально, но зато в такт шагам, заорал:

Вопил так, что даже заглушал далекий рокот оставшегося за спиной водопада, а сам напряженно вглядывался в приближающиеся деревья. Но там никаких шевелений не было, лишь над головой возмущенно застрекотала перепуганная криками сойка. Только я не унывал и, стараясь не сорвать горло, шел вперед и продолжал голосить:

Так, пропев пару куплетов, я добрался до деревьев и в растерянности остановился. М-да, приехали. И что дальше? Сколько мне еще вот так вокалом заниматься? Никого ведь не видно! Ни людей, ни следов… Замолкнув, я сплюнул, пару раз громко свистнул и, не получив никакого ответа, пошел дальше, уже просто по инерции громко бормоча себе под нос:

И тут, выйдя на крохотную полянку, я остановился, так как увидел, что искал. Нет, не людей, а место ночевки. Глаз быстро скользил вокруг, примечая примятости на не успевшей расправиться траве, осыпавшуюся хвою от уже убранного лапника, сломанные кое-где веточки. А еще через секунду, почувствовав движение слева за спиной, поднял обе руки вверх и попросил:

– Ты только не шмальни сдуру. А то я тут пел, надрывался, а мне вместо благодарности – пулю в башку… Повернуться-то можно?

Сиплый голос ответил:

– Стой как стоишь, певун. И пока стоишь, расскажи, чего это ты тут горлопанил? И вообще – кто такой и сколько вас всего?

Я уже открыл рот, собираясь отвечать, как вдруг неожиданно для себя самого застыл. Сомнения, которые лезли в голову, пока мы ехал сюда, вспыхнули с новой силой. Слова «ягдкоманда», «фрицы» и «пипец», конечно, говорят сами за себя. То что бегущих власовцев будут долго и упорно преследовать егеря, тоже практически нереально (для немецких волкодавов наши предатели – на один зуб), но ведь все может в жизни случиться. Про униформу и оружие я услышал от лесника, который «невидимок» в жизни не видел и вполне мог ошибаться. Поэтому теперь, не прокачав до конца ситуацию, стою как последний идиот, соображая, а не сделал ли я самую последнюю глупость в своей жизни? Не-е, мне, прежде чем языком трепать, надо на этого сиплого хоть одним глазом глянуть…

Поэтому рассказывать про консульство я не стал, а потихоньку поворачиваясь и делая вид, что, как самый обыкновенный шпак, не могу говорить, не видя собеседника, ответил:

– Сами мы не местные. А пел от настроения фестивального. Природа и погода очень этому способствуют.

Человек за спиной тихо рявкнул:

– Не крутись!

Но было уже поздно – стоя полубоком и вывернув голову, я разглядел говорившего. Парень чуть выше меня ростом, с ввалившимися глазами и землистого цвета лицом стоял слегка опираясь плечом о ствол дерева, наставив в мою сторону «ТТ», снабженный толстым стволом глушителя. Подмышкой у него висел «калаш», а разгрузка, камуфляж и прочие прибабахи не оставляли сомнений, что это, во всяком случае на первый взгляд, боец террор-группы. К нарушениям формы одежды можно отнести грязный, с кровавыми пятнами бинт, замотанный вокруг шеи, и висящую на перевязи руку. Становилось понятно, почему он на дерево опирается – чтобы не упасть. Судя по цвету лица, крови он потерял много, но глаза смотрели твердо, и не было ни малейших сомнений, что уж меня-то он шлепнуть вполне успеет. Поэтому дальше поворачиваться не стал, а спокойным голосом представился:

– Я из советского консульства в Берне. Вчера наш человек слышал бой и видел, как и куда вы уходили. Сообщил нам. Так как места здесь очень людные, особенно по выходным, было принято решение, пока не нашли вас или трупы вчерашних немцев, во избежание международного скандала вывезти всех в безопасное место.

«Невидимка» в ответ насмешливо хрюкнул:

– Ага, а я Аэлита, прилетевшая с Марса. Кому ты мозги полощешь? Таких совпадений не бывает. Ты лучше правду говори.

– Пф, – тут уже фыркнул я. – Ты мне про совпадения не рассказывай. Группа «Джек» в Восточной Пруссии в самый критический момент наткнулась на антифашиста, который им помог выкрутиться из очень хреновой ситуации. А уж предположить, что в самом рассаднике прусской военщины, среди толп фашистской немчуры попадется невыявленный тельмановец, это тебе не в лотерею сто тысяч выиграть, это гораздо круче! Так что сам решай, что делать будешь – верить или нет. Но учти, я ведь не один приехал, за мной еще люди идут, в том числе и доктор, который тут будет совсем не лишним. А вы с двумя «тяжелыми» да четырьмя «языками» самостоятельно далеко не уйдете. На себя посмотри – не будь дерева, уже упал бы… И еще – у меня тут газета есть: «Правда» недельной давности, что самолетом сюда доставили. Смотри, я ее сейчас осторожно из кармана достану и тебе брошу. А ты на дату глянь и сам покумекай! Только не тормози, а то времени у нас мало.

Держащий меня на мушке боец ничего не успел ответить, как вдруг раздался голос с другого конца поляны:

– Товарищ капитан?

Повернув голову, я увидел, как куст шевельнулся и из-под него поднялся еще один «пятнистый», который, пристально вглядываясь в меня, удивленно повторил:

– Товарищ капитан? – А потом, придав голосу твердости, спросил: – Какое прозвище было у Матвиенко? У «гуру» Матвиенко?

Опаньки… вот, похоже, все и разрешилось. Я то сначала было не понял, о чем спрашивает меня выросший как из-под земли человек. А когда он добавил про «гуру», сразу вспомнил Балашиху и Терентия – инструктора по рукопашке, носящего с моей легкой руки кличку «Носорог». Матвиенко имел неважное зрение, но зато внушительные габариты и стремительность дикой кошки. Помню тогда, потирая ушибленные после первого с ним спарринга бока, я и рассказал анекдот, где говорилось, что у носорога зрение, конечно, слабое, но при его размерах это не его проблемы. Народ сильно развеселился, а прозвище прилипло навсегда. И приставка «гуру» приблизительно тогда же появилась…

А это значит, что сейчас я имею дело с балашихинским выпускником, который, похоже, видел меня живьем. Не зря же он сказал «товарищ капитан». Конечно, и без этой встречи мы бы убедили диверсантов в своей «советскости», но знакомый боец позволит сразу, без лишних доказательств, расставить все точки над «i». Поэтому, улыбнувшись, я ответил:

– «Носорогом» Терентия кличут. А ты кто, что-то я тебя не припоминаю?

«Невидимка» улыбнулся в ответ:

– Так нас, курсантов, сколько было, разве всех упомнишь? Тем более что вы приезжали всего на неделю, выпускные экзамены посмотреть. Помните, лекцию нам еще читали о взаимодействии мобильных групп и авиации? Только я вас даже не в лицо узнал, так как сидел тогда далеко, а по выражениям специфическим.

– По каким?

Я так удивился, что даже руки опустил без разрешения, благо что стоявший за спиной боец ничего против уже не имел.

– А я первый раз в жизни именно от вас услышал «круто», «не тормози», «конь педальный», да и несколько других, не менее интересных оборотов, поэтому сейчас сразу и вспомнил.

О! Вот как в жизни случается! А то ведь что Гусев, что Иван Петрович со мной все время за чистоту языка борются. Ну ничего, зато сейчас у меня железный аргумент появился, чтобы их осадить! Хотя осаживать я их буду при встрече, а теперь пора заняться делом. Поэтому, ухмыльнувшись словам бывшего курсанта, я предложил:

– Ну что, тогда давай знакомиться снова.

Собеседник коротко козырнул, представившись:

– Старшина Примаков!

Повернувшись к так и стоявшему возле дерева сиплому, получил доклад и от него:

– Младший лейтенант Воронин.

– Ну а меня можете пока считать помощником атташе по культуре Лисовым. Кстати, сам атташе сюда топает, высунув язык, где-то там, – я ткнул пальцем вниз по ущелью и продолжил: – С ним трое его подчиненных, женщина-врач и агент из местных, который вас и обнаружил. Пока они идут, коротко обрисую диспозицию – четырьмя километрами ниже, на площадке возле водопада, стоят три машины. Одна местного лесника и две наши – грузовик и легковая. На них и будем проводить вашу эвакуацию. Номера дипломатические, поэтому никто транспорт останавливать не будет, но на всякий случай мы взяли с собой «гражданку». Переоденетесь здесь, чтобы лишний раз не светиться, а то не дай бог кто-нибудь увидит нашу колонну, пока до машин доплетемся.

Тут молча слушавший меня Воронин вдруг подал голос:

– Извините, товарищ… Лисов, сразу хочу сказать: переодеться мы переоденемся, но оружия сдавать не будем. Сами понимаете…

Я кивнул.

– Понимаю. Общее доверие и взаимная любовь возникнет только, когда вы посольство увидите. Но и со стволами тут шариться совсем не с руки. Случайный свидетель сделает один звонок в полицию, и те, невзирая на номера, грузовик могут остановить. А нам дипломатический скандал, как я уже говорил, вовсе не нужен. Поэтому поступим так: пока полной веры не будет, при себе оставляете пистолеты и гранаты. Остальное оружие – на носилки к раненым. Даже если кто нашу процессию с носилками и увидит, то ажиотажа это не вызовет – мало ли несчастных случаев в горах бывает? Вот двое ноги сломали или со скалы сорвались, а товарищи их в больницу тащат. Так пойдет?

Мамлей пробурчал:

– Пойдет…

И, попытавшись отлепиться от дерева, чуть не упал. Сделав несколько быстрых шагов, я успел подхватить цепляющегося за ветки Воронина и осторожно положил его на траву. М-да… младший лейтенант, похоже, держался на одной силе воли, а теперь, исчерпав все резервы, элементарно вырубился. Глянув на заострившиеся черты потерявшего сознание диверсанта, я спросил у Примакова:

– Давно его зацепило?

– В среду. А вчера еще и в руку добавило… Мы морфий для тяжелых берегли, поэтому Ворон себе укол не делал, но у него, похоже, кость задета.

– Понятно, сам-то цел?

– Почти. Так, царапина. Осколок по ребрам скользнул.

– Хм… вчера гранат не было, значит, раньше его поймал? – Старшина кивнул, а я продолжил: – Ладно, с этим сейчас доктор разбираться будет. Что у нас с пленными? Раненые есть? И вообще, где они?

– «Языки» все целехоньки. А мы, как вашу песню услышали, так их сразу связали поосновательней, кляпы в рот и вон под тот куст сложили. За ними сейчас Кот присматривает. У него ноги перебиты, так что ходить он не может, но как сторож еще работоспособен.

– Слушай, Примаков, ты из студентов, что ли? Речь уж больно правильная.

– Так точно! В сорок втором ушел добровольцем со второго курса сельскохозяйственного. – Он вздохнул. – На агронома учился…

– Ничего, еще доучишься. Ладно, давай вашего младшого к остальным лежачим перенесем, да и Кота надо предупредить, что скоро здесь будет много народу.

Вместе со старшиной оттащили Воронова за кусты, где уложили его рядом с Котом – крепким цыганистого вида парнем, ноги которого были запечатаны в самодельные деревянные лубки. Он наш разговор слышал, поэтому я просто очередной раз представился, и пока Примаков о чем-то шептался со «сторожем», принялся разглядывать лежащих рядком пленных. Да, как и говорил лесник – трое в гражданке, замызганной до невозможности, а еще один щеголял в не менее грязной эсэсовской форме, со знаками различия оберштурмфюрера. Интересный подбор. И кто же они такие? Поинтересовался у Примакова. Сержант перестал что-то возбужденно шептать удивленно глядевшему на меня Коту и ответил:

– А это те, кто к ФАУ отношение имели. Их бюро откуда-то с севера под Аугсбург эвакуировали, в местечко Гемпфеле. Похоже, научников от передовых частей подальше убрать хотели, да мы им помешали.

– Как помешали?

– Как обычно. Два десантных батальона и шесть террор-групп были выброшены в указанный район. Чуть позже туда танки Гайдамакова из Третьей ударной должны были подойти… По предварительным сведениям, в Гемпфеле человек восемьдесят разных инженеров собралось, которых надо было брать живыми. Все получилось как по нотам, но вот эти, – собеседник кивнул на пленных, – во время захвата где-то прятались, а потом смогли захватить машину и убежать. Наша группа, усиленная отделением десантников, пошла в преследование. Километров десять беглецов двумя машинами гнали, но все-таки взяли. А тут вдруг фрицы, да еще и с танками. Их, видимо, на подавление десанта бросили. Автомобили наши сразу раскокали, еще и дорогу назад перекрыли. Пришлось уходить не на восток, а на юг. Вот там и нарвались… Судя по почерку, на ягдкоманду. То есть сначала просто на пехоту, которую наши десять десантников связали боем, давая время увести пленных, а позже уже и егеря появились. Мы бы оторвались, да пленные по рукам и ногам вязали…

– Понятно… И гнали вас аж до Швейцарии.

– Ну вы же егерей знаете – если вцепятся, то намертво. Вот мы только вчера последних трех и положили.

Я кивнул, вспоминая мертвую хватку солдат ягдкоманд, и спросил:

– А что по пленным? Допрашивали? Может, это просто техники, а вы с ними валандаетесь…

– Толком еще нет. Да и задачи такой не стояло. Документы они, видно, когда от нас убегали, выкинули, а на словах просто подтвердили, что являются конструкторами-ракетчиками и все. Но мне кажется, не может оберштурмфюрер быть каким-то техником…

– Он может быть кем угодно. Только я что-то недопонял – вам что, фото основных фигурантов не давали? Ведь не махра крылатая, а как-никак бойцы террор-группы, поэтому должны были весь расклад получить…

– Никак нет, – собеседник покачал головой, – просто две группы в последний момент для усиления придали. Нашу и Валета. Остальные-то основательно готовились и с фотографиями и с лекциями… А вы думаете, что эти, – он ткнул пальцем в пленных, – просто из подразделения охраны?

У старшины было такое расстроенное лицо, что я поспешил успокоить:

– Нет, ты, скорее всего, прав – в Пенемюнде все ходили под спецслужбами, и даже главный конструктор имел звание штурмбанфюрера. А так как наше отношение к эсэсовцам они прекрасно знают, вот и навострили лыжи подальше от наступающих войск. Все, от рядового до Зевса.

Примаков удивился:

– До какого Зевса?

Я пояснил:

– Такую кликуху их ракетный барон носил – Вернер фон Браун. И в общем-то по праву. Стать в двадцать два года доктором технических наук не каждому дано. Ты, кстати, не в курсе, его в этом самом Гемпфеле наши взяли?

– Не знаю. Пленных только сортировать начали, как мы за этими, – старшина мотнул головой в сторону «языков», – рванули. И кого там захватили, кого нет, просто не могу сказать. А вы откуда так много про этого Зевса знаете?

Вытащив пачку сигарет, я предложил ее бойцам, а потом, закурив сам, ответил:

– Он мне одно время очень интересен был, поэтому и собирал все сведения – вплоть до фотографий, вредных привычек и имени невесты… – Тут, прервавшись, я несколько раздраженно спросил у пялившегося на меня во все глаза Кота: – Ну и чего мы так уставились? На мне вроде узоров нет и картины не нарисованы!

Тот смущенно мигнул, а потом поинтересовался:

– Да вот Кныш, – он показал глазами на старшину, – говорит, что вы тот самый человек, группа которого в сорок втором в Крыму генерала фон Зальмута в плен взяла. Это правда?

М-да… вот тебе и секретность. Хотя среди спецов особого секрета из этого не делали, более того, мой случай специально рассматривался на занятиях. Единственно, что мордально меня к Колдуну мало кто может привязать. Но Примаков тогда в Балашихе оказался в нужном месте и в нужное время, а теперь, распираемый гордостью от такого знакомства, вывалил Коту, с кем их свела судьба. Вот у цыганистого и были такие круглые глаза. Поэтому сейчас мне оставалось только кивнуть и шутливо ответить:

– Тот самый. Только не надо делать из этого культа. – А потом, переводя разговор на другую тему, я спросил у старшины: – Слушай, наши минут через пятнадцать уже подойдут, разреши мне пока с пленными пообщаться? Хоть предварительно узнаю, чего они собой представляют.

– Конечно, товарищ капитан, интересуйтесь. А я за подходами гляну, мало ли чего…

Кныш поправил автомат, болезненно сморщился (видимо, зацепило его неплохо) и исчез за кустами. Я же, затушив сигарету и сунув окурок под листву, подмигнул продолжавшему разглядывать меня Коту и направился к пленным. Оглядев их осунувшиеся физиономии, злорадно подумал, что за последние три дня до них хоть чуть-чуть дошло, какими темпами обычно двигаются советские «невидимки». И это знание явно скинуло с упитанных фрицев по несколько килограммов.

Постояв так, покачиваясь с пятки на носок и молча разглядывая «языков», уже хотел было начать беседу с оберштурмфюрером, как вдруг, зацепившись взглядом за покрытую грязными потеками морду лежащего справа мужика в гражданке, я застыл. Не понял… Хм, совсем не понял. Нет, встреть я его в другой ситуации, то, возможно, и не узнал бы, но вряд ли среди конструкторов ФАУ есть еще один человек, так похожий на Брауна! Хотя… этот вроде худее и глаза глубже посажены… Прическа иная, правда, это даже прической не назовешь – колтун обыкновенный. Цвет глаз? М-да, один заплыл, а другой – красный. Так что пока непонятно, плюс еще и морду ему от удара перекосило, поэтому про овал лица тоже сказать ничего нельзя. С другой стороны, самая свежая фотография ракетного барона, которую я видел, была датирована июлем тридцать девятого. Газетные вырезки я не считаю, так как по ним что-либо различить очень затруднительно. Может, он за это время просто похудел? А учитывая события последних дней, так и осунулся до невозможности?

Да что там гадать, проще спросить, тем более что у меня в запасе еще одна особая примета есть. Небольшой ожоговый шрам на предплечье левой руки. Это ему с детства подарок остался, когда он еще самодельными шутихами баловался. Поэтому, встав рядом с лежащим фрицем, я слегка ткнул его ногой и, достав изо рта грязную тряпку, используемую вместо кляпа, спросил:

– Имя, фамилия, звание, род занятий?

Тот тягуче сплюнул, несколько раз, видимо разминая, широко открыл рот и ответил:

– Фриц Отто Краухберг! Старший техник проектного отдела. Являюсь гражданским служащим!

Задумчиво покусав губу, я хмыкнул, молча перевернул «языка» с двуспальным именем мордой вниз и, достав перочинный нож, даже не развязывая ему рук, вспорол рукава пиджака и рубашки на левой руке. Откинув материю, оглядел предплечье и от нахлынувшего восторга влепил пленному подзатыльник. После чего, взяв себя в руки, развернул брехуна лицом к себе и, глядя в расширенный красный глаз немца, просто ткнул его в грудь пальцем и утвердительно отчеканил:

– Вернер фон Браун. Штурмбанфюрер СС. Технический руководитель ракетного исследовательского центра. Убийца сотен советских военнопленных, работающих в концентрационном лагере «Дора».

Пленный, пока я говорил, сморщился как от боли, но на последнем предложении кривиться перестал и, умудрившись распахнуть даже заплывший фингалом глаз, застыл с приоткрытым ртом. Деланно хмуро глядя на него, я злорадно подумал, что все только начинается. Успешный человек, выдающийся ученый, руководитель с железной волей – это все осталось там, в Гемпфеле, за пару секунд до начала атаки десантников. А потом внезапное нападение русских, чудесный побег, снова плен, причем пленителями являлись не кто-нибудь, а кошмарные для каждого немца «невидимки». И чем дальше, тем круче: бег в течение нескольких дней как на пределе своих физических возможностей, так и переваливая этот предел. Когда адреналин просто затапливает вены и организм работает настолько на износ, что люди в процессе подобной скачки могут просто, как загнанные лошади, упасть замертво с остановившимся сердцем. И главное, четкое осознание того, что в конце забега в самом лучшем случае ждет суд. А в худшем, если русские диверсанты поймут, что им не оторваться от преследователей, быстрая пуля промеж глаз.

За сегодняшнюю ночь «языки», конечно, слегка очухались, но против природы не попрешь и теперь у них сильнейшие отходняки. В основном в физическом плане. В моральном же – пленные почувствовали, что смерть слегка отодвинулась, а суд – он когда еще будет, и поэтому перед моим приходом были расслаблены, как морские котики на пляже. «Легенды» наверняка пытались сочинять, убеждая себя, что они сработают, и все, возможно, обойдется. И тут вдруг появился непонятный человек, который одной фразой обломал все выстроенные линии поведения, назвав настоящее имя ракетного барона, да еще и обвинив его в массовом убийстве. Теперь все страхи, весь тот ужас, который он испытывал в последние дни, вспыхнет снова. Даже с большей силой, ведь к этому времени Браун уже слегка отошел от стресса и думал, что самое кошмарное позади. Главное сейчас для меня – не переборщить с обработкой, а то и более подготовленные люди в подобных ситуациях с катушек съезжали. Нам же сбрендивший фон никуда не уперся – если только пристрелить, чтобы не возиться…

Так что надо действовать на грани. Ну да ничего, опыт есть, поэтому, думаю, доведем «языка» до той кондиции, что он у меня с рук кушать начнет! Во всяком случае, в ближайшие несколько часов. Потом, конечно, очухается, но первое время будет вести себя паинькой. А мне только эти часы и нужны – переправить его в консульство, а дальше пусть уже Москва разбирается с пленными террор-группы младшего лейтенанта Воронина.

– К-хе!

Ага, у этой безмолвно разевающей рот рыбы, похоже, включился звук, так что сейчас послушаю, что он на мои слова ответит.

– К-хе, к-хе! К-хак – убийца? Вы ошибаетесь, я никогда …

Не дав ему договорить, напористо спросил:

– В чем я ошибаюсь? В том, что ты Вернер Браун? Или в том, что ты оберштурмфюрер? А может, в том, что ты руководитель ракетного центра?

Пленный натужно выпучил глаза, пытаясь быть как можно убедительней:

– Я действительно Вернер фон Браун, но к уничтожению пленных никогда никакого отношения не имел! Ни я, ни мои люди! Пленными занималась лагерная администрация, а мы выполняли только свою, конструкторскую задачу!

Я насмешливо оскалился:

– Именно поэтому ты служишь в СС и состоишь в нацистской партии? Кому ты врешь? Эсэсовец, который в концентрационном лагере занимается только работой с кульманом и собирает свои большие шутихи, так же реален, как и сказочная фея. Небось по выходным экзекуции «недочеловекам» устраивал, а потом их трупы на кран-балках вешал в назидание остальным? Отвечай, свинья!

От такого напора барон слегка засучил связанными ногами, пытаясь отодвинуться, и чуть было не начал вопить, но я хлопнул ему расслабленными пальцами по горлу, от чего он снова закашлялся и сипло выпалил:

– Я никогда никого не убивал! Поверьте! При строительстве подземного производства в Миттельверке вместе с немецкими рабочими действительно использовались военнопленные, но никто из исследовательского центра к ним отношения не имел!

– Зачем же ты тогда пошел в СС, вступил в партию? Ведь в НСДАП шли те, кто считал себя истинным арийцем и для которых мы были как пыль под сапогом?

– Вы не понимаете. Без членства в партии мои исследования были бы невозможны! А к структуре СС мы просто были приписаны приказом! Поверьте, я не убийца, а инженер, который просто хотел заниматься любимой работой.

Я опять криво ухмыльнулся:

– Любимой работой у вас был массовый геноцид?

– Да поймите вы, я не садист и не фанатик! Еще в детстве, прочтя труды вашего русского ученого Циолковского, я мечтал создать такую ракету, которая смогла бы выйти за пределы земли, в космос. И вся моя жизнь была посвящена только этому! За это меня даже гестапо арестовывало, обвиняя в саботаже, когда я параллельно с «оружием возмездия» занимался разработкой космической ракеты. А теперь вы говорите, что я уничтожал пленных, к которым никогда не имел никакого отношения! Я в жизни никого не убивал! Я…

Так, стоп, пора осадить, а то барон сейчас в истерику с непредсказуемым финалом впадет. Поэтому, ладонью прикрыв собеседнику разявленный в судорожном выдохе рот, я успокаивающе сказал:

– Ну тихо, тихо, тихо. Не ори. – И, когда пленный умолк, продолжил: – Мне только странно одно. В Советском Союзе тоже развито ракетостроение. И недавно даже были проведены испытания баллистических ракет, наподобие ваших ФАУ. Но у нас своя школа, у вас – своя. Где-то они пересекаются, а где-то расходятся. И чтобы исключить возможные ошибочные варианты, советским руководством было принято решение захватить сотрудников немецкого исследовательского центра. Ведь после войны вы все равно станете безработными, так как ни Америка, ни Англия просто не знают, где и как можно использовать ваше изобретение.

От такого красивого заворота я даже замолк на секунду. Нет, как сказал! И ведь не придерешься – создатели ФАУ только и успели, что несколько раз тайно испытать свое изобретение, так что ни о какой бомбардировке ими Лондона и речи быть не могло. Поэтому союзники действительно даже не представляют ни перспектив, ни мощи будущего ракетного оружия. Да что там союзники. Вот этот самый барон тоже может только в самых смелых мечтах вообразить, на что способно его детище. Но мы это знаем хорошо и свой шанс не упустим… Поэтому, мысленно погладив себя по голове за хороший слог, я продолжил:

– Это ведь не крылатые ракеты, разрабатываемые ВВС, а вообще не пойми что. Только в СССР мыслят перспективно и придают огромное значение тяжелому ракетостроению. Может быть, все дело в русской душе, но, согласитесь, именно в нашей стране были сказано, что земля – это колыбель человечества, только нельзя все время находиться в колыбели. Наверное, поэтому нас так манит космос. И чтобы достичь его как можно скорее, а также предотвратить бездарную потерю «мозгов», и был разработан захват в Гемпфеле. Только вот что мне показалось странным: если вы тоже мечтали о космосе, зачем совершили этот странный побег? Или вы думаете, что вас с вашими идеями еще где-то примут? Частным инвесторам подобную программу не поднять, а ни одно государство западного мира просто не будет финансировать настолько странные и бредовые идеи, не способные в обозримом будущем компенсировать затраты. О прибыли я вообще молчу…

Браун, пока я говорил, примолк и вообще вид имел настолько удрученный, как будто сам себе случайно нагадил на голову. Ну еще бы – рвануть в бега, перенести столько лишений, чтобы в конце концов выяснилось, что в СССР его разработки котируются выше, чем в его стране. Только по окончании речи пленный меня несколько удивил, так как, согнав с физиономии расстроенное выражение, он, как будто озаренный внезапной идеей, вскинулся и заинтересованно спросил:

– Господин… господин…

– Петров.

– Господин Петров, а откуда вы обо мне так много знаете? Не о нашем центре, а именно обо мне? Вы ведь меня сразу узнали. Ну… практически сразу. Ведь этот шрам не та примета, о которой знают множество людей. Но вы о нем знали. Значит, собирали сведения заранее. И про космос говорили очень уверенно, как человек, который разбирается в этом вопросе…

Вот чувырла братская! Я-то считал, что он уже «готовченко», но, похоже, сильно ошибался. Немец, поняв, что моментальный расстрел под горячую руку откладывается, сразу включил логическое мышление. И тут же просек, что я в нем заинтересован. Только вот никак не поймет почему. В родном рейхе он особой популярностью не пользовался. Гитлер, тот вообще его недолюбливал. Терпел, но не более того. И изобретения Брауна и Греттрупа не добавляли им веса как конструкторам: летали из рук вон плохо, и только лишь испытания последней модели позволяли на что-то надеяться. Но наступление Красной Армии поставило крест и на этих надеждах. Только ведь русская разведка сведения о нем почему-то собирала? Вот барон и терзается вопросом – зачем он нам понадобился? В Германии масса инженеров, изобретения которых на сегодняшний день гораздо более понятны и результативны. Одно реактивное детище Мессершмита чего стоит. И начавшаяся охота за авиационными и не только авиационными конструкторами вполне понятна и объяснима. Но при чем тут он, Браун? Только вот просвещать ракетного барона я вовсе не собирался, поэтому ответил так:

– Да, мы действительно собирали сведения о многих, в том числе и о вас. Поэтому я знаю и о генерале Дорнбергере, и о Гельмуте Греттрупе, и о других участниках вашего проекта. Работа, понимаете ли, обязывает знать.

– Тогда позвольте уточнить: моих сотрудников Советы хотят использовать для продолжения дальнейших исследований?

– Ты что – тупой? Я ведь уже сказал, что именно для этого и была разработана гемпфельская операция. И всех, кто согласится продолжать работу, СССР обеспечит этой самой работой.

Браун на оскорбление никак не отреагировал и, пожевав губами, задумчиво пробормотал:

– Такое впечатление складывается, что вы знаете что-то такое, о чем я еще не догадываюсь. И для выполнения этого «чего-то» вам понадобился весь техсостав ракетного исследовательского центра… Хм, еще вы сказали, что в России были проведены запуски баллистических ракет. Наверняка не очень успешные запуски, так как у вас хоть и хорошая школа, но мало грамотных рабочих. И оборудование сильно устаревшее. Но Советы готовы вкладывать деньги в то, что фюрер называл – «фейерверком-переростком»… даже сейчас готовы вкладывать…

Слушая бормотание Брауна, я постепенно фигел. Вот ведь что значит человек, занимающийся наукой! Будь на его месте вояка, который четко знает, что его может ожидать после захвата в плен, я бы его моментом обломал. А этот… Похоже, у эсэсовца просто включилась защитная реакция мозга, и поэтому сейчас, получив пищу для размышлений, он с радостью отвлекся от мыслей о вечном и тут же занялся привычным делом: начал выстраивать логические цепочки. Надо это прекращать, пока он в своих рассуждениях не выдал готовую версию о ракете Р-36М, которую америкосы прозвали «Сатана». Поэтому, слегка пнув шибко умного фрица ногой, я нарочито громко спросил:

– Что ты там бормочешь?

– Я просто пытаюсь понять, почему исследования, считавшиеся малоперспективными в рейхе, в России вызывают такой интерес…

И тут, увидев совершенно трезвый взгляд Брауна, я понял, что ни фига ни от каких мыслей о вечном он и не прятался. Нет, просто человек действительно заинтересовался возникшим вопросом.

М-да, как-то он слишком быстро очухался от стресса. И это может нам выйти боком. Потому что нет никакой гарантии, что возродившийся к жизни пленный не выкинет какой-нибудь фортель во время транспортировки до консульства. И тем самым не подведет под монастырь как разведчиков, так и дипломатов. И все я виноват – слишком рано с ним по-хорошему говорить начал. Теперь он во мне видит нормального человека и угрозам просто не поверит. Значит, надо не угрожать, а действовать!

С трудом удержавшись от начала немедленной обработки «языка» экспресс-методом, я скрипучим голосом спросил:

– И что, понял?

Браун покачал головой.

– Слишком мало исходной информации, но кое-какие выводы я для себя сделал. Поэтому, господин Петров, я хотел бы поинтересоваться: наш побег никак не повлияет на первоначальные планы советского командования относительно продолжения нашей работы в СССР? – И, словно бы извиняясь, добавил: – Поймите, мы считали, что нас немедленно расстреляют, поэтому и сбежали. Если бы я знал заранее, что нас ожидает, то ни о каком побеге и речи бы не было.

Так, так, так… Похоже, «экспресс-метод» не понадобится. Похоже, «невеста согласна». Поэтому, кашлянув, я ответил:

– Нет, не повлияет. В случае вашего согласия работать на Советский Союз вы будете переправлены к своим бывшим подчиненным.

– Тогда разрешите вас официально заверить, что я готов к сотрудничеству с русскими властями. Условия этого сотрудничества, как я понял, обговаривать придется не с вами?

– Правильно поняли.

– В таком случае я и мои люди готовы.

Глянув на замотанные тушки, которые как по команде начали кивать головами, я усмехнулся.

– Только хочу вас предупредить – не надо по пути делать глупости. Вы для нас, конечно, ценны, но не настолько, чтобы я позволил вам бежать.

– О, понимаю, – барон улыбнулся, – для вас, как для военного человека, дело чести не допустить побега пленных. И, невзирая на заинтересованность в нас, вы просто будете стрелять. Но, поверьте, я уже принял решение и никаких глупостей не сделаю. Мне самому интересно побыстрее встретиться с новым работодателем и, обсудив условия, приступить к работе!

Как он про условия-то печется! Хотя человек он неглупый и понимает, что ему молочные реки в кисельные берега обещать не станут. Максимум, что для начала дадут – место в шарашке да гарантированный кусок хлеба. Но Зевс к этому готов, так как понимает, что военнопленному (а он ведь, как ни крути – штурмбанфюрер СС) особых льгот ждать не приходится. Только уверенность в нем тоже чувствуется – наверняка рассчитывает за пару лет себя показать и изменить первоначальный статус.

Правда, еще вопрос, как Браун поладит с Королевым, который, по слухам, отличается весьма своеобразным характером. И, возможно, благодаря этому характеру в другой реальности при прочих равных условиях оставил этого Брауна далеко за флагом. Но с другой стороны, их будущие взаимоотношения меня никаким боком не касаются. Как-нибудь да споются. А даже если и не споются… Тот факт, что союзникам не достались ни изобретения, ни инженеры, затормозит их работу в данной области лет на шесть. Поскольку они просто не понимают, что это за оружие, то и чухаться начнут только тогда, когда наши ракеты уже будут полноценно летать.

Еще надо учесть, что Верховный, зная о случившейся в моем времени холодной войне, тоже понимает всю важность этой программы и всячески будет ее форсировать. И пусть в этой реальности мы постараемся избежать послевоенной напряженности, но нельзя сбрасывать со счетов всякие случайные повороты…

Так что, если враг и появится, он будет четко знать, что у нас есть оружие, способное достать его в любой точке земного шара. И пропагандистский эффект тоже надо учитывать. Эффект не от оружия, а от выхода человека в космос. Уж кто-кто, а Тверитин это обыграет так, что не то что в веках, в тысячелетиях помнить будут!

От приятных мыслей меня отвлек Кныш, который, появившись, доложил:

– Товарищ капитан, снизу поднимается шесть человек. Посмотрите, это ваши? – А потом, глянув на так и не пришедшего в себя Ворона и сомлевшего Кота, досадливо крякнул, протянул мне бинокль и добавил: – Вы гляньте, а я пока здесь побуду.

Сомнений в том, кто сейчас топает по тропинке у меня не было, но я все равно, взяв оптику, пошел убедиться, что это не какие-нибудь нежданные туристы. В принципе, бинокль мне оказался вовсе не нужен, так как, выйдя к камням, я увидел метрах в двухстах растянувшуюся колонну посольских. Возглавлял шествие Иванов, морда которого насыщенно пламенела, что было заметно даже на таком расстоянии. М-да, сразу видно кабинетных работников – несколько километров по горам – и они дышат так, что аж здесь слышно. А нам ведь еще двоих… отставить – троих на себе выносить нужно. Ну да как-нибудь вытянем: вниз тащить – это не вверх топать. Свистнув и помахав рукой, чтобы привлечь к себе внимание, я показал, куда им подходить, а сам вернулся обратно и объявил Примакову:

– Наши идут. Сейчас ребятам первую помощь окажут, и вниз двинем. И еще… Я тут с пленными переговорил, и знаешь, кем они оказались?

Старшина испуганно глянул на меня.

– Неужели просто эсэсовцами из охраны?

– Да нет, парень. И ваши жертвы, и жертвы десантников, которые остались прикрывать ваш отход, считай полностью оправданы. Можно сказать, что вся гемпфельская операция проводилась из-за этих «языков».

Кныш сначала не понял, а потом потрясенно протянул:

– Вы хотите сказать, что Браун…

– Угу, именно так. Вон тот, с подбитым глазом, – я кивнул на пленного, – и является Зевсом. Так что, ребята, крутите дырочки! По совокупности это на «Ленина» тянет! А если наградной лист толково составить, то бери выше!

– Офигеть! Неужели нам самого Брауна поймать повезло?! Вот кто бы знал, когда мы за беглецами уходили, что это такая шишка окажется…

В общем, пока Примаков восторженно крутил головой и сожалел, что остальные ребята в отрубе и не с кем поделиться радостью, до нас таки доползла команда спасателей. Докторша – Вероника Афи… Амфиби… блин, язык сломаешь! В общем папу у нее звали Амфибрахий, поэтому я, один раз назвав ее Амфибиевной, решил больше не рисковать и называл посольского медика по имени, но на «вы». Короче, врачиха тут же развила бурную деятельность и принялась ширять бессознательных «невидимок» со скоростью работы «катюши». Благо шприцов в стерильных боксах у нее было с собой несколько штук. Но, как она сама сказала, это было в основном обезболивающее, и с ранеными надо было что-то решать быстро и кардинально. Услышав ее слова о том, что так ни разу и не пришедший в себя боец с пулевым ранением в живот может умереть в любую минуту, мы решили с переодеваниями не возиться вообще, а просто дали немцу и двум диверсантам (Ворон к этому времени пришел в себя и заверил, что дойдет до машин своим ходом) брезентовые плащи, похожие на тот, в котором ходил Кузьмич из известного фильма, и двинули вниз. По пути Вероника все причитала, что у них нет условий для проведения столь сложных операций, но я, заранее обдумав эту проблему, сказал, что задействую родственные связи. Карл мужик нормальный, да и сейчас просто кровно заинтересован в том, чтобы показать «добрую волю» перед началом крупного сотрудничества с русскими. Поэтому не только раненых в полицию не сдаст, но еще и докторов в своей клинике найдет, которые будут крепко держать язык за зубами. Так что нам сейчас главное раненого живым до города довезти…

Сразу скажу: довезти получилось без проблем. И Карл, быстро врубившийся в ситуацию, оказался на высоте. Когда мы из посольства позвонили ему, он тут же приехал и, выяснив у Вероники характер ранений наших бойцов, сказал, что срочно будет готовить обе операционные, после чего велел везти к нему всех четверых «невидимок». Попросил только, чтобы «ходячие» были переодеты в гражданку, а с лежачих срезали форму и просто накрыли одеялами. Ну это как раз понятно – необходимо избежать ненужных слухов и пересудов, которые могут возникнуть, если кто-нибудь увидит советскую военную униформу.

А я уже глубоким вечером, разрулив с ранеными и оставив Иванова составлять шифровку командованию относительно личности захваченных «языков», вернулся к Хелен. Ведь как ни крути у меня еще оставались почти сутки законного отпуска…