Глава сорок девятая
Когда «Святой Георгий Победоносец» вынырнул из гиперпространства поблизости от Чудотворной и экипаж выбрался из релаксаторов, Осетр снова пожаловал в медицинский отсек.
— Здравствуйте, сударыня!
Сидящая на койке-релаксаторе и одетая теперь в больничную пижаму графиня Шувалова ответила гостю слегка затуманенным после прыжкового сна взглядом.
— Здравствуйте, молодой человек! Где мы?
Рядом на стуле висело коричневое платье — медики уже воспользовались корабельным синтезатором, чтобы обеспечить пациентку хоть какой-то одеждой.
— Неподалеку от Нового Санкт-Петербурга.
Она выслушала фразу с таким зачарованным видом, словно никогда не слышала это название.
Потом в ее глазах что-то мелькнуло.
— Новый Санкт-Петербург? — пробормотала она и сжала правой рукой шею, будто что-то застряло у нее в горле.
— Вы не узнаете меня, сударыня?
— Вас? Ну почему же? Узнаю, конечно… — Она скользнула растерянным взглядом по белоснежным стенам помещения и снова вперилась в гостя. — Вы… Вы… Вы… — Она в отчаянии уронила руки на колени и жалобно простонала:. — Нет, не помню!
Осетр аж зубами скрипнул.
Нет, она не узнавала его, хотя ему всегда казалось, что мать не может не признать сына, даже после двадцатилетней разлуки.
Впрочем, кому ведомо, что она пережила и каким мучениям ее подвергали? К тому же тогда он был совсем маленький мальчишка, а теперь взрослый мужчина.
— Это же я! Миркин! А вы — моя мама! Мы потеряли друг друга, когда на Медвежий Брод напали пираты. Папу убили, а вас увезли куда-то с планеты. Неужели вы меня не помните?
В глазах женщины снова что-то мелькнуло.
— Миркин, — проговорила она растерянно. И повторила по слогам, споткнувшись: — Мир-кин…
— Ну да! Миркин! Остромир Приданников. Двадцать лет назад сын старшего лейтенанта войск планетной обороны Воимира Приданникова, вашего мужа.
Глаза графини зажили активнее.
— Моего мужа… Сын… Моего мужа…
И наконец родилось узнавание.
— Сын… Мой сын!.. Боже милостивый! — Она встала с койки и потрясенно мотнула головой, словно не веря самой себе. — Сынок, какой же ты стал взрослый, боже милостивый!
Именно так говорила, бывало, мама, когда удивлялась или восхищалась.
Боже милостивый!..
— Вы узнае… Ты узнала меня, мама?!
Осетр тоже был потрясен.
Она узнала его. Боже милостивый, она узнала! Правду говорят, что материнское сердце не обманешь. Даже во взрослом человеке она увидит того малыша, которому давала соску, которого носила на руках… Пусть не сразу, но узнает… И она узнала!!! Пусть и не сразу…
— Я так скучала по тебе, Миркин! Я так по тебе скучала! Думала, уже никогда больше не увижу моего малыша!
— А я всегда знал, что мы непременно встретимся, мама! — Осетр сделал шаг вперед, и она бросилась к нему, обняла за шею, прижала к своей груди.
Пришлось ему изрядно нагнуться, чтобы это получилось.
А когда она оторвалась от него и принялась вытирать слезы, он спросил:
— Ты голодна, мама?
— Жутко! — сказала она. — Слона бы съела!
Именно так она говорила когда-то…
— Сейчас подкрепимся… Ты пока одевайся, а я схожу распоряжусь насчет обеда.
Он покинул медицинский отсек и по говорильнику попросил старпома, чтобы обед майору Любавину доставили в его, майора, каюту. На две персоны, пожалуйста…
Потом вернулся к матери.
Та уже сменила больничную пижаму на коричневое платье.
«Какая ты все-таки у меня худенькая! — подумал Осетр. — Видно, не сладко тебе жилось все эти годы…»
Он отвел ее в свою каюту, и они с удовольствием взялись за обед.
Тут Осетр вдруг обнаружил, что совершенно не знает, как себя с нею вести.
Вроде бы следовало рассказать маме обо всем, что случилось с сыном после того, как она спрятала малыша в обезьяннике, но Осетр просто не знал, с чего начать.
Не учили сироту в школе «росомах», как общаться с потерянной когда-то и вновь обретенной матерью. Оказывается, поведать историю своей реальной жизни много сложнее, чем выложить собеседнику легенду разведчика, загнанную в память «мозгогрузом».
Слишком многое произошло за минувшие годы… И далеко не все можно было рассказать даже родному человеку!
— Какая вкуснятина наша росская пища! — воскликнула мать, опустошив тарелку флотского борща.
«Что за гадостью тебя кормили, если тебе самый обычный флотский борщ кажется вкуснятиной?» — подумал Осетр.
Он продолжал мучиться, не зная с чего начать разговор. Пока не сообразил, что можно не только говорить, но и слушать. Разговор — не всегда обоюдные реплики. Иногда это одностороннее действие…
И когда содержимое всех тарелок было подметено, Осетр отправил посуду в утилизатор и спросил:
— Как же ты жила все эти годы, мама?
И она принялась рассказывать.
