Савин осторожно постучал в потемневшую от времени и здешней стойкой сырости дверь. Почти сразу же послышались тяжелые неторопливые шаги, дверь потянули на себя, открыв до половины. Перед Савиным стоял высокий крупный человек, растрепанной черной шевелюрой и бородой напоминающий то ли актера, утвержденного на роль Емельяна Пугачева, то ли цыгана. Он наверняка встал буквально за несколько минут до появления Савина – рубашка застегнута кое-как, через пуговицу, лицо мятое, сонное, глаза запухшие.

Конечно же, он сразу узнал Савина, он явно намеревался буркнуть что-нибудь вроде: «Ну вот, опять вы…» – лицо стало уже стягиваться в грустно-отрешенную улыбку. Но он только что проснулся, соображал хуже, чем обычно, и это позволило Савину опередить, заговорить первому:

– Почему вы не сбрили бороду? И волосы не выкрасили, скажем, в рыжий?

Гралев недоуменно моргнул:

– Почему я… что?

– Не сбрили бороду. И не изменили цвет волос. – Савин очень деликатно, но непреклонно придвинулся вплотную, и Гралев, так ничего и не поняв, отступил в прихожую. Савин закрыл за собой дверь. Полдела сделано – его впустили.

– Это было бы логическим продолжением, Гралев, – сказал он. – Люди, вдруг решившие скрываться под вымышленной фамилией, обычно стремятся и внешность изменить. Что же вы не довели дело до конца?

– Что за глупости? – спросил Гралев. – Зачем мае менять внешность?

– А зачем вам понадобилось менять фамилию, мистер Гролл?

На лице Т-физика изобразилось что-то похожее на смущение:

– Сам не знаю… – Он подергал плечами, ища слова. – Вырвалось неожиданно для меня самого, здесь ведь не спрашивают документов. Видимо, в подсознании сидело, что Гралев – конченый человек, в сущности…

– И человечество, безусловно, выиграет оттого, что на его месте возникнет ничем не примечательный Гролл, – продолжил за него Савин, – который найдет себе в глуши место, скажем, учителя физики – на это у лауреата Нобелевской премии способностей хватит – и будет разыгрывать современного отшельника в хламиде из эластовитола.

Даже учитывая состояние Гралева, следовало ожидать вспышки – Савин знал характер физика, похожий на камчатский гейзер, – но Гралев как-то очень тускло улыбнулся и спросил спокойно:

– А что вы предложите?

– О, я многое могу предложить… – сказал Савин. – Но пока предложу для начала сварить кофе нам обоим.

– Я только что сварил. На вас хватит.

– Вот и отлично. В таком случае будем считать, что увертюра прозвучала и занавес поднят… Где ваша комната, сюда? Благодарю.

– Как вы меня нашли? – без всякой радости, но и без особой враждебности (что придало Савину уверенности) спросил Гралев, расставляя чашки.

– Представьте, я вас вовсе не искал. То есть искал, конечно, но сюда приехал по другим делам и никак не ожидал встретить вас в городке. А сюда меня привели другие обстоятельства… – Он поколебался и закончил твердо: – Правда, чрезвычайно похоже на то, что все обстоятельства стянулись в один тугой узел, с которым, кажется, следует поступить как с гордиевым…

– Как это понимать?

– Не могу объяснить пока, – сказал Савин. – Вернее, не могу пока сформулировать четко – запутанно, как черт-те что, до того туманно…

Он замолчал, отхлебнул кофе и пристально, откровенно оглядел комнату – гралевских вещей здесь было не больше, чем обычно бывает у мужчины в гостиничном номере. Видимо, каковы бы ни были его дальнейшие намерения относительно своего будущего, прочно обосновываться в этом городе Гралев не собирался.

И тут Савина осенило.

– Почему вы оказались именно здесь, на берегах Ферт-оф-Лорна? Именно в этом графстве?

Гралев молчал, буравя взглядом свои ботинки.

– Почему именно здесь? – повторил Савин настойчиво. Он не хотел и не собирался быть деликатным – слишком серьезная шла игра, слишком велики были ставки.

– Городок я выбрал случайно, – сказал Гралев, не поднимая глаз. – Захотелось почему-то к морю – серому, знаете ли, скучному. В тон настроению, что ли.

– Понимаю, – сказал Савин. – Но из Глазго вы могли преспокойно отправиться в Эр или Андроссан. Это гораздо ближе, и там тоже сколько угодно серого скучного моря. Или, если уж вам хотелось забраться как можно дальше на север, можно было воспользоваться прямыми рейсами на Фрейзерборо или Дернесс. Улететь на острова, наконец. Но вы предпочли остановиться где-то посредине между Глазго и северной оконечностью страны. Машины у вас нет, значит, вы воспользовались монором или автобусом – при самом лучшем раскладе, как минимум, три пересадки по пути из Глазго, я хорошо изучил расписание, потому и взял машину. Вы целеустремленно добирались сюда… или в Монгеруэлл?

– Ну, предположим, в Монгеруэлл. Не вижу причин это скрывать.

– Так. Сюда вы приехали из Монгеруэлла, потому что здесь было скучное серое море. А кто вам нужен был в Монгеруэлле?

– Послушайте, вам не кажется, что вы все больше начинаете походить на полицейского?

– Вполне возможно, – сказал Савин. – Это оттого, что я надеюсь все же опередить Интерпол или Международную службу безопасности – это все же не их дело.

– При чем здесь Интерпол? Он-то какое может иметь отношение к спорной научной гипотезе, которую так и не удалось подтвердить экспериментально?

– И вы так именуете работу, за которую в тридцать один получили Нобелевскую? – как бы между прочим поинтересовался Савин.

– Это было четыре года назад. Тогда мы были оптимистами. А теперь получается, что получил я ее незаслуженно. Словно бы за проект вечного двигателя, понимаете вы это?

Его голос сорвался, он наконец поднял глаза – в них были боль и злое отчаяние от собственного бессилия. Нет, это не ты, подумал Савин. Не ты подкладывал бомбы. Ты не стал бы никогда собственными руками разрушать дело всей своей жизни. Есть кто-то другой…

– Значит, вы признаете, что трудились над пустышкой? Что те, кто присуждал вам Нобелевскую, – бездари, не способные отличать эпохальную идею от проекта перпетуум мобиле?

– Не хочу я этого признать! Не могу! – Гралев склонил голову и закончил тише: – Но факты, факты…

– Что ж, поговорим о фактах. Но раньше скажите все же, кого вы искали в Монгеруэлле? Кетсби?

– Да, – сказал Гралев. – К чему делать из этого секрет?

– Ваш бессменный помощник, верный оруженосец… – сказал Савин.

– Если быть точным, я не искал его, не гнался за ним. Он сам мне написал. Я поехал не Сразу, мне…

– Было неловко и стыдно, – закончил за него Савин. – Потому что вы, отец-основатель, бросаете дело, а скромный инженер остается на своем посту. Я правильно понял? И правильно его охарактеризовал?

– В общем-то, да. Теоретиком он никогда не был. Но исполнитель он идеальный и экспериментатор неплохой.

– Настолько, что вы все эти четыре года практически передоверяли ему всю основную работу по монтажу установок?

– И не вижу причин об этом жалеть, – сказал Гралев.

– Ну-ну… Итак, он просил вас приехать, и вы после некоторых колебаний приехали. Вы встречались с ним?

– Разумеется. Два раза.

– И что же?

– Я его не узнал. Мне показалось, да и сейчас кажется, что он не вполне нормален психически. Бессвязный бессодержательный получился разговор – и в первый, и во второй раз. Осталось такое впечатление, словно он все время порывался рассказать что-то важное, начинал сложными зигзагами подводить меня к чему-то, и вдруг – будто захлопывается какая-то дверь или, наоборот, впереди разверзается пустота. Издерган до крайности, стряхивает пепел на пол, – это он-то, образец аккуратности! – озирается с таким видом, словно кто-то сейчас появится за его спиной прямо из стены. Кажется даже, что он вооружен…

– У вас не создалось впечатления, что он чего-то или кого-то боится?

– Если даже и так, то это чисто нервное, не имеющее отношения к реальности, – задумчиво сказал Гралев. – Скорее всего, у него тоже не выдержали нервы, но проявилось это еще болезненнее, нежели у меня. Ему давно пора лететь к Полачеку в Брно, а он почему-то торчит здесь и не хочет уезжать.

– Полачек? – сказал Савин. – Настолько я помню из наших прошлых бесед, это тот, кто шел за вами, так сказать, по пятам? Ваш наследник престола?

– Собственно говоря, да, – сказал Гралев. – После того как распалась моя группа, многие перешли к Полачеку, в том числе и Кетсби. Но он никак не хочет уезжать, я хотел даже купить ему билет и посадить в самолет, но решил немного подождать. Не стоит его отправлять в таком состоянии, пусть немного придет в себя…

– У него здесь родственники? Женщина, может быть? Друзья?

– Никого. Я бы знал. – Гралев поставил на хлипкий столик пустую чашку, досадливо помотал головой: – Послушайте, Савин, хватит об этом, хорошо? Все-таки речь идет о человеке, который работал со мной четыре года…

– Я думал, вы все же скажете «о моем хорошем друге», – сказал Савин. – Нет?

Наступило неловкое, напряженное молчание. Савин отвернулся и равнодушно рассматривал выцветшие литографии на стене.

– Нет, – сказал наконец Гралев. – Вы не подумайте, что я к нему плохо относился или недолюбливал… Он хороший парень, прирожденный инженер, с ним было легко работать и интересно общаться за стенами лаборатории, и все же… И тем не менее друзьями мы не были. Боюсь, что «хороших друзей», как вы выразились, у него вообще не было. У него были только хорошие знакомые. Вы понимаете разницу?

– Понимаю, – сказал Савин. – Продолжайте, прошу вас.

– Создавалось впечатление, что на нем надет панцирь, разместившийся где-то между кожей и скелетом, в Монгеруэлле, мне показалось, это проступило особенно остро.

– Ага! – Савин стукнул ладонью по колену. – Вы отгоняете мои последние сомнения, Гралев, последние уничтожаете, теперь я уверен, что не ошибся… – Он чувствовал, что впадает в пустословие, но не мог сразу остановиться, это было своеобразной разрядкой. – И если это окончательно подтвердится, если это подтвердится…

– О чем вы?

– Исключительно о вас и ваших делах. – Савин овладел собой. – Можно еще кофе? Благодарю… Понимаете, Гралев, я провел вчера два часа в вычислительном центре Монгеруэлла. Машинное время сейчас гораздо дешевле, чем в прошлом веке, и все равно мне пришлось выложить трехмесячный оклад – у меня были сложные задачи, осложнявшиеся еще и тем, что не всегда я мог конкретно объяснить, что мне нужно… Начнем по порядку. Если бы месяц назад я спросил у вас, кто, по-вашему, является сегодня лучшим Т-физиком планеты, что бы вы мне ответили, избегая обеих крайностей – ложной скромности и излишнего самомнения?

Гралев ответил не сразу:

– Месяц назад я ткнул бы себя пальцем в грудь.

– И абсолютно справедливо, – сказал Савин. – Так и поступайте впредь, вы слышите? Минуту! – Он резко вскинул ладонь: – Без самобичующих реплик, Гралев, ясно? И не перебивайте, понятно? Слушайте и отвечайте на вопросы. Потом можете говорить все, что угодно. Итак, рассмотрим ситуацию. Родилась и уверенно набирает силы новая отрасль физики, занимающаяся проникновением в иномерные миры, параллельные пространства. Есть теория, математический аппарат, хорошие специалисты, оборудование и, что немаловажно, признание в научных кругах.

– Не везде, – сказал Гралев. – Иные метры поверят в нашу правоту не раньше, чем сами побывают в одном из иномерных миров. И они отнюдь не бездари, просто существует такая вещь – определенные свойства человеческого мышления… Вы ведь знакомы со многими хрестоматийными примерами? Против существования метеоритов или возможности постройки летательных аппаратов тяжелее воздуха выступали отнюдь не одни бездари…

– С хрестоматийными примерами я знаком, – сказал Савин. – Не будем отходить от главного. Итак, на протяжении последних примерно двух с половиной лет в лабораториях, идущих, казалось бы, по единственно верному пути, произошел ряд катастроф, которые можно расценить как признак провала, результат неверного пути. Признак того, что великолепная магистраль оказалась на деле примитивным тупиком, так что просто неизвестно теперь, где же она – укатанная дорога, ведущая к сияющим вершинам. Те, у кого мышление в полной мере обладает «определенными свойствами», возликовали и вновь развернули задохнувшееся было наступление. Те, кто относился к вам с доброжелательным пониманием, те, кто присуждал вам Нобелевки и помогал отвоевывать место под солнцем, – даже они под давлением неопровержимых фактов… Смутились и задумались, скажем так. И наконец, в ваших рядах возникло дезертирство, причем полководец, сиречь вы, покинул поле боя, даже не дождавшись окончательного развала армии. Я не говорю уж о том, что средства массовой информации перешли от неумеренных восторгов к выжидательному молчанию – в лучшем случае. Я исчерпывающе обрисовал ситуацию?

– Да. Факты…

– Подождите. Ответьте еще на несколько вопросов. Какие меры безопасности принимались в тех лабораториях, где вы работали?

– Обычные меры согласно технике безопасности.

– Я не о том, – сказал Савин. – Какие меры у вас принимали против возможной диверсии?

– Против чего?

– Против диверсии, – внятно повторил Савин. – Против бомбы, которую кто-то мог подложить, против того, что кто-то мог сознательно привести установку к взрыву? Это и есть неучтенный фактор, понятно вам? Никто не думал о бомбах, потому что никто ничего не знал о тех, кому выгодно подкладывать бомбы…

– Вы с ума сошли? – спросил Гралев скорее деловито, чем удивленно. – Мы же не персонажи криминального романа.

– Ну да, – сказал Савин. – А между тем кандидаты а, гипотетические диверсанты преспокойно существуют, Гралев! Просто мы ничего о них не знали, и по вполне уважительной причине – наш противник значительно старше Т-физики и, пока ее не было в помине, оставался абсолютно неуязвимым. Угроза для него возникла буквально девять-десять лет назад, и он понимал, чем это ему грозит, но оставался для вас невидимым, вы о нем и понятия не имели, а он действовал…

– Да о чем вы? – почти крикнул Гралев.

– О вашем противнике, – сказал Савин. – Наверное, я первым на него вышел – даже не догадываясь об этом. Я не искал вас, Гралев. Вернее, искал после того, как вы улетели в Глазго, но сюда я попал из-за одного очень странного письма…

Он говорил уверенно и четко, с профессиональной сноровкой отсекая, безусловно, интересные, но второстепенные, в сущности, детали, задерживаясь только на главном, на ключевых моментах. Говорил и вот теперь-то уж действительно сверлил лицо собеседника взглядом – жадным. Гралев слушал с любопытством, пока – только с любопытством…

– Вот так, – сказал Савин. – Никаких доказательств у меня нет – все стащили. Диана, я уверен, будет молчать и дальше. Я понимаю, насколько трудно даже вам верить во все это, но верить необходимо. Ради вас самого, ради вашего дела.

– В это трудно верить… – сказал Гралев.

– Господи! – горько усмехнулся Савин. – Ну и тривиалыцина – и это вы недавно жаловались на «определенную инерцию человеческого мышления»…

– Вы не дали мне кончить. Я готов вам верить, я только не могу понять, каким образом ваши корабли ухитряются попадать в тот мир и возвращаться назад – без установок, без расхода огромного количества энергии… Вот это гораздо труднее понять.

«В том-то и дело, – подумал Савин. – Ты большой ученый, лауреат и все такое прочее, но тебе еще предстоит понять, что твои коллеги лет через двести, отдавая должное твоим заслугам, будут все же смотреть на тебя так, как ты сам сегодня смотришь на Декарта, не умевшего, увы, пользоваться компьютером… Понять, что ты только начинаешь, что твой ручеек растечется в будущем сотней многоводных рек, что… Ладно, не будем сейчас об этом».

– Ну а при чем здесь мы? – спросил Гралев.

– Господи, поневоле начинаешь по аналогии вспоминать профессоров из иных старинных романов – гениев, которые рассеянно ели суп вилкой… Вы на абсолютно правильном пути были, понятно вам? На единственно верном пути. И «те» это знали, потому-то и портили ваши установки! Не знаю, что они привозят с «того берега» и что дают взамен, не знаю, как им вообще удалось открыть путь к «тому берегу». В одном уверен – они хотят остаться монополистами, и ваши лаборатории для них – кость в горле. Знаете, чем я занимался в вычислительном? Изучал со всех сторон все ваши катастрофы – насколько это доступно дилетанту, искал закономерности, надоел программистам хуже горькой редьки… А догадка пришла после, когда я увидел на улице полисмена в мундире. Вдруг подумалось почему-то о криминальном характере дела, – может, еще из-за пистолета, который я здесь вынужден таскать… Итак, вы и Кетсби. Вы с ним работали в пяти лабораториях – одна за другой они взлетали на воздух. Без жертв. Я уверен, так и было запланировано – непременно без жертв, вы должны были остаться в живых и убедиться наконец, что изобретаете вечный двигатель. Убийство Галилея из-за угла произвело бы несравнимо меньший эффект, нежели его принародное отречение… А вы к тому же отреклись добровольно, без крылатой галилеевской фразы. Я вас ни в чем не виню, вы и понятия не имели, что существует противник из плоти и крови… И подозревать вас считаю непроходимым идиотизмом – вы не стали бы своими руками разрушать дело всей своей жизни. Подозреваемый у нас один. Назвать вам его имя?

Судя по лицу Гралева, в этом не было нужды.

– Но как он мог… – сказал Гралев беспомощно. – Бомбы, диверсии… Дурной сон.

– Мы почему-то подсознательно убеждены, что с разоружением и национализацией концернов и крупных фирм волшебным образом сгинуло все подлое и злое, накопленное человечеством за тысячи лет, – сказал Савин. – Нет, выкорчевывать еще многое предстоит… Это Кетсби, я уверен, и уверен, что его сейчас пытаются заслать к вашему «наследнику» Полачеку. Не знаю, что за ключик к нему подобрали, но не сомневаюсь, что это он. Что у него в конце концов не выдержали нервы. Может быть, и мучит совесть за то, что проделал с вами. А тут предстоят новые диверсии. Сюда он приехал, скорее всего, за инструкциями… или умолять своих хозяев оставить его в покое. Отсюда все метания, отсюда попытки замолить грехи, обратившись к богу.

– И все же я не могу поверить…

– У вас есть его адрес? Отлично, едемте. – Савин встал. – В полицию или МСБ нам просто не с чем пока обращаться, так что нам нужен живой свидетель.

– Но даже если все правда, вы рассчитываете, что он сразу же признается?

– Вы же сами рассказали, в каком он состоянии. Если ему осточертело подкладывать бомбы, у нас есть шанс… К тому же я некоторым образом имею отношение к местной полиции, я – официальное лицо. Не знаю, имею ли я право с точки зрения закона допрашивать его, но взятки с меня гладки, в случае чего меня всего лишь выгонят в шею за превышение полномочий… Едемте. Только бы на его хозяев нам не напороться…

Савин достал кольт из кармана брюк, загнал патрон в ствол, поставил пистолет на предохранитель и сунул его во внутренний карман куртки.

– Oго! – произнес Гралев то ли с уважением, то ли с долей насмешки. – Как в стерео…

– Какое там стерео… – сказал Савин. – После сегодняшней ночной пальбы на карнавале я отношусь к нашему противнику довольно серьезно… Наш противник хорошо вооружен и вряд ли до сих пор никого из нас не прикончил исключительно из гуманизма. Пойдемте…

«Гарольд» мчался по расцвеченной яркими полосами дороге, слева было море и сизый туман, справа – холмы и долины. А сзади – неброский серый «белчер»…

– Вообще-то в этом нет ничего странного, – говорил Гралев. – В том, что ваши таинственные корабли, как нож сквозь масло, проходят в иные миры. Едва ли не все, что изобрели мы, природа выдумала до нас – посылала радиоволны за миллионы лет до Попова, наделила дельфинов и летучих мышей локаторами, но комплекса неполноценности из-за этого испытывать, я думаю, не стоит. То, что придумали мы, – это наше, мы сами до него докопались. Так и с темпоральной физикой…

Что ж, пусть возвращается к нормальной жизни, думал Савин, пусть размышляет, вновь обретая себя…

– Вы не слушаете?

– Нет, что вы, – сказал Савин. – Внимательно слушаю, с интересом…

– Вам не кажется, что вон та серая машина давно бы уже должна нас обогнать? А она упорно держится в хвосте.

– Такая уж у нее привычка, – сказал Савин. – Они водят меня до Монгеруэлла и обратно. Теперь убедились, что противник осязаем?

– А что если остановиться? – неожиданно азартно спросил Гралев.

– Зачем? Хотя…

Савин плавно затормозил. «Белчер» остановился позади – как раз на таком расстоянии, чтобы нельзя было рассмотреть лиц сидящих в машине. Савин, чувствуя прилив злого азарта, вылез и целеустремленно направился к преследователям. Страха не было – вряд ли они решатся на крайние меры здесь: убийство, равно как и таинственное исчезновение известного журналиста и известного ученого, неминуемо привлечет внимание…

Он успел пройти метров десять – «белчер» рыкнул мотором (судя по звуку, нестандартно мощным для серийной малолитражки) и стал пятиться со скоростью пешехода. Савин плюнул и вернулся к «гарольду».

– А если это полиция?

– А на кой черт мы полиции? – спросил Савин. – Зачем ей следить за собственным «специальным констеблем»… Выполняйте завет Оккама – не умножайте сущностей сверх необходимого…

Они въехали в Монгеруэлл, и «белчер» исчез.

– Странно, – сказал Савин. – Какая-то догадка крутится в мозгу и никак не может перелиться в слова… Ну что ж, показывайте, где обитает ваш бессменный оруженосец…

Они вошли в холл отеля «Роберт Брюс», небольшой и не блещущий роскошью, как и само скромное трехэтажное здание. Портье со скучным лицом поднял на них взгляд от растрепанного детектива, Савин кивнул Гралеву, и тот, как и было условлено, сказал спокойно, даже чуточку вяло:

– Мы хотим видеть мистера Кетсби. Тридцать второй.

С лица портье словно смахнули сонную одурь, он подобрался и сказал сухо:

– Простите, кем вы приходитесь мистеру Кетсби?

– Я же был у него два раза… – начал было Гралев, но Савин, ничего еще не сообразив, однако ощутив нехорошее напряжение происходящего, отодвинул Гралева, рывком выдернул из кармана удостоверение «специального констебля» и взмахнул бланком, разворачивая:

– Полиция! Нам необходимо…

– Если не возражаете, я хотел бы взглянуть, – прервал его уверенный голос.

Савин оглянулся. Его с интересом рассматривал невысокий человек средних лет, скромно, но элегантно одетый. Второй стоял поодаль, между гостями и входной дверью.

– Простите. – Незнакомец ловко выдернул из пальцев Савина бланк, бегло просмотрел. – Кто вам выдал удостоверение? Еще какие-нибудь документы у вас есть? А у вас?

– Пожалуйста. – Савин достал удостоверение Глобовидения. – А с кем имею честь?

Незнакомец раскрыл бордовую книжечку.

– Ричард Стайн, старший инспектор уголовной полиции Монгеруэлла, – прочитал Савин вслух для сведения Гралева. Что-то случилось, что-то плохое. Только бы они не вздумали допрашивать нас порознь, ничего хорошего из этого не получится…

– Итак, кто вам выдал удостоверение? – невозмутимо повторил Стайн. Выслушав Савина, кивнул своему спутнику и жестом пригласил Савина: – Прошу в тридцать второй. И вы, разумеется, тоже, мистер Гралев.

– Не говорите ничего липшего, – сказал Савин Гралеву по-русски, – ни слова о здешних чудесах. Я искал его, потому что работал над фильмом о вас, а вы… ну расскажите все, как было.

Инспектор Стайн шел впереди. Не оборачиваясь, он сказал по-русски почти без акцента:

– Пожалуй, вы правы, Савин, – чудеса интересуют скорее церковь, чем полицию, к чему о них упоминать…

Савин споткнулся от растерянности. Инспектор обернулся и, даже не скрывая иронии, добавил опять-таки по-русски:

– А еще лучше было бы немедленно потребовать адвоката и отказаться давать любые показания. Ваше право – вас ровным счетом ни в чем не подозревают, вы не задержаны.

– В чем, собственно, дело? – спросил Гралев.

– В трупе. – Инспектор открыл дверь. – Прошу.

Они вошли в небольшой номер, и с порога бросился в глаза меловой контур на полу – очертания распростертого человека, старинный способ фиксации позы трупа, до сих пор применяющийся наряду с голограммой в таких вот захолустных городках. И бурые пятна на полу.

Следом за ними вошел молодой блондин – «моряк торгового флота в отпуске», тот, что сидел тогда в «Лепреконе», а на другой день увивался вокруг очаровательной почтмейстерши. Сейчас он, правда, был в штатском.

– Инспектор Пент, – сказал блондин. – Все в порядке, Дик. Самодеятельность Лесли. Итак, специальный констебль Савин, что вас интересует? А вас, мистер Гралев-Гролл?

Савин молчал. Ничего удивительного не было в том, что шотландский инспектор полиции знал русский, что он знал в лицо Гралева, и все же… Создавалось впечатление, что за душой у этих двоих нечто большее, нежели удостоверение уголовной полиции. Или он ошибался?

– Что с ним случилось? – спросил Гралев.

– Застрелился в четыре часа утра, – сказал Пент. – Такие вот дела… Я с удовольствием выслушаю рассказ мистера Гралева о его встречах и разговорах с покойным в Монгеруэлле, но это подождет. Сначала я хотел бы задать вам, Савин, несколько вопросов. Что побудило вас, всемирно известного репортера Глобовидения, стать, пусть на короткое время, специальным констеблем? Уж наверняка не мальчишеское желание поиграть в сыщика… Зачем вам оружие? У вас пистолет во внутреннем кармане. Можете вы объяснить, что происходит в городке, где вы поселились? Чем вызвано и чем обосновано стремление сержанта Лесли привлечь вас к сотрудничеству?

– Это допрос? – спросил Савин.

– Ну что вы…

– Следовательно, я могу не отвечать?

– Ваше право. Но в таком случае немедленно возникает очередной вопрос: почему добропорядочный человек, уважающий закон, отказывается помочь полиции? Это по меньшей мере странно, не так ли?

– Как знать… – сказал Савин. – Скажите, как ваша контора относится к очень странным – скажем так – заявлениям, не подтвержденным никакими доказательствам?

– С недоверием, – ответил Стайн без особых раздумий.

– Вот видите. Если бы у меня были доказательства, я с радостным воплем бросился бы вам на шею…

– Вот как? Вы намекните, мы постараемся понять.

– Ну что ж, – сказал Савин. – Как вы отнесетесь к тому, что неподалеку от вас открылся – или существовал с незапамятных времен – проход в иномерное пространство, которым пользуются контрабандисты?

Савин смотрел в глаза Стайну и увидел в них именно то, чего боялся: отстраненность, недоверие, вежливую скуку.

– Определенные свойства человеческого мышления… – сказал Савин. – Что ж, мне нечего больше сказать.

Он прошел к распахнутому настежь окну, выглянул наружу. Окно выходило на балкон. С него можно было без труда перелезть по фигурной литой решетке на балкон второго этажа, оттуда спрыгнуть на землю с высоты не более двух метров, преспокойно уйти лабиринтом проходных дворов.

Савин обернулся и встретил’. взгляды обоих инспекторов – профессионально ухватистые, настороженные. Нет, что-то неладное было с этим самоубийством…

– Он всегда держал окно открытым? – спросил Стайн Гралева, на секунду опередив Савин.

– Да, – сказал Гралев. – Старая привычка.

– Это запутывает дело… – невольно подумал Савин вслух, и снова на нем скрестились взгляды инспекторов. И ему показалось, что в глазах Пента мелькнуло что-то похожее на понимание. Он же сам живет в городке, подумал Савин, не мог совсем ни о чем не слышать…

– Предположим, что запутывает, – сказал Стайн. – Если дело можно запутать еще больше. Очень уж много загадок за последнее время свалилось на тихий захолустный уголок. Гибнут при загадочных обстоятельствах полисмены, стреляются физики, метры Глобовидения играют в частных Детективов, священники выступают с направленными против нечистой силы темпераментными проповедями.

«Он не англичанин, – подумал Савин, – он превосходно владеет английским, но все же проскальзывает акцент, и отнюдь не шотландский и не валлийский. Если они представляют ту контору, о которой я сейчас подумал, дело несколько облегчается – но самую чуточку…»

Инспекторы занялись Тралевым, расспрашивали его о том же, что и Савин сегодня утром, – сколько раз и когда тот встречался с Кетсби, их взаимоотношения, душевное состояние покойного в последние дни. О Савине словно бы забыли, но он чувствовал, что это не так.

– Ну что ж… – сказал Стайн. – У меня больше нет к вам вопросов. Простите за беспокойство, не смею задерживать далее. Думаю, что нет необходимости напоминать – узнавать в городке инспектора Пента не следует.

Они шли к двери, и Савин ощущал устремленные в спину хмурые взгляды. Ему было немного стыдно, но особой вины он не чувствовал – они все равно не поверили бы…

– Почему вы ничего им не сказали? – спросил Гралев в машине.

– Потому что они не поверили бы ни единому моему слову. – Савин не включал мотор. – Вот что, Гралев. Вам необходимо срочно исчезнуть. Я вас отвезу в соседний город, откуда ходит прямой монор на Глазго.

– Шутите?

– Какие там, к черту, шутки? Денег вы с собой не взяли? Вот, возьмите на дорогу. Вещи бросьте к чертовой матери, вряд ли там у вас есть что-нибудь особо ценное. Я сейчас черкну записку ребятам в Глазго, чтобы устроили вас ненадежнее и не выпускали на улицу два-три дня.

– Но…

– Молчите! – Савин с треском выдрал листок из блокнота. – Я не верю, что это самоубийство. И полиция, судя по всему, тоже, что-то у них есть – иначе не держали бы они отель под наблюдением, к тому же у меня сильные подозрения, что это не полиция, а более серьезная контора… А что касается вас – вы наверняка станете следующей мишенью, как только «те» сообразят, что вы начали кое-что понимать. Если вы вслед за Кетсби «покончите самоубийством», этому особенно и не удивятся, учитывая ваше состояние и это бегство к серому скучному морю… И ничего нельзя будет доказать. Поэтому не вступайте в дискуссии, а отправляйтесь немедленно в Глазго.

– А вам не кажется, что это – бегство?

– Глупости, – сказал Савин. – Чем вы поможете мне, оставшись здесь? То-то… У вас другие задачи и другой окоп. Вы уже убедились, что находитесь на верном пути, и ваша сверхзадача – беречь вашу голову.

– А вы?

– Обо мне не беспокойтесь, – сказал Савин. – Я – человек приметный, знаете ли. В то, что я покончил самоубийством, не поверит ни один из тех, кто меня знает, а устраивать мне «несчастный случай» – тоже в итоге чревато. Я все обдумал и просчитал. Ну, Гралев? Я не смогу работать, если не будет уверенности, что вы в безопасности. Могу я на вас полагаться?

– Можете, – сказал Гралев.

– Вот и отлично, – сказал Савин. – Я верю, что очень многое – впереди… А вот позади, к сожалению, пристроилась явная сволочь. Только не оглядывайтесь, Гралев. Это что-то новенькое, они еще не эскортировали меня по улице…

Он тронул машину, искоса поглядывая в зеркальце на серый «белчер».

– Они, – сказал Гралев.

– Вот то-то и оно.

– Обратитесь к первому полицейскому, – сказал Гралев. – Или задержите их сами.

– А за что? – спросил Савин. – За то, что они меня преследуют? Это еще нужно доказать… Ладно, поскольку я уверен, что это не полиция, можно пойти на небольшую грубость, отвечу-ка я им за ту пальбу в тихом переулочке любезностью того же толка…

Он увеличил скорость – не превышая предписываемой правилами, но создавая впечатление, что пытается оторваться от преследователя. Свернул вправо, резко притормозив так, что машину качнуло – с визгом тормозов, в классическом стиле детективных фильмов. Он ехал к окраине города, с удовлетворением отмечая, что машин и пешеходов на улицах становится все меньше.

Свернул на абсолютно безлюдную улочку, резко затормозил, не выключая мотора, едва не вмазавшись лбом в стекло. Он задумал сначала стрелять по шинам. Но это было бы скверное кино, не безопасное для жизни тех, кто сидел в «белчере», – а ведь никаких доказательств, что они принадлежат к шайке Геспера, не имелось. Стрелять по живым людям в этом тихом городке? Хватит с этих мест выстрелов, право…

Савин выпрыгнул из машины, встал посреди улочки, безмолвной, как лунная поверхность, широко размахнулся. Ало-синий параллелепипед закувыркался в воздухе – двухпинтовый пластиковый пакет фруктового молока летел навстречу мчащемуся «белчеру», мягкий хлопок – и ветровое стекло автомобиля закрыла разлапистая белая клякса. Нехитрый прием из арсенала знаменитого Ника Кабалло, героя тридцати серий «Опасного путешествия». Оказывается, и детективные фильмы способны научить чему-то полезному…

«Белчер» рыскнул вправо-влево и под душераздирающий визг тормозов врезался в высокую витрину табачной лавочки, наполовину ушел внутрь, где и замер, живописно усыпанный битым стеклом. Из двери бомбой вылетел пожилой хозяин, крайне темпераментно выкрикивая что-то, но рассматривать дальнейшее течение событий, имея к ним самое прямое отношение, было бы несколько неэтично, и «гарольд» помчался прочь.

– Господи, действительно как в стерео, – сказал Савин. – Ну, надеюсь, у них хватит денег расплатиться за витрину.

Диана выслушала его бесстрастно, опустив глаза.

– Вот такие дела, – закончил Савин. – Как видишь, не так уж безобидны и безопасны твои тропки к сияющим в ночи городам. Что они возят сюда, эти неразговорчивые морячки?

– Не знаю, – сказала Диана. – И никогда не интересовалась. Насколько я могу судить, это абсолютно безобидные дела. Что ты к ним прицепился, в конце концов? Здесь просто-напросто перевалочный пункт меж двумя мирами, на которые не распространяется земная юрисдикция. К чему же вмешиваться?

– У меня глубокая уверенность, что кто-то уже вмешался, вернее, подключился.

– В любом случае это безобидно и не затрагивает земных дел. Над тобой могли и подшутить, в проблемах Т-лабораторий ты разбираешься не более меня, нет доказательств, что того человека убили. Все верно?

– Вообще-то да, – сказал Савин. – А интуицию вы в расчет не принимаете, леди?

Она молчала. Сидела, откинувшись на вогнутую спинку мягкого кресла, рассеянно теребила высокий воротник свитера, красивая и отчужденная.

– Что с тобой такое? – спросил он. – Вчера еще была обыкновенная и веселая, а сегодня…

– Ты меня раздражаешь.

– Своим присутствием?

– Нет, что ты. Мне с тобой интересно – пока ты не пытаешься вторгнуться в заповедные миры помимо их желания, просто потому, что они существуют.

– Но ведь такова жизнь, – сказал Савин. – Рано или поздно мы сами откроем эти тропинки…

– И столкнетесь со множеством сложных проблем.

– Естественно.

– А не лучше ли ждать, когда вас пригласят?

– По-моему, никак не лучше. Я не верю в то, что эти дела с перевозками настолько уж безобидны. Предчувствия. У вас разве не бывает предчувствий, милая ведьма?

– Господи, какая ведьма, – сказала Диана устало. – Вот что, я могу и сегодня взять тебя – туда. Хочешь?

– Конечно, – сказал Савин. – Будем надеяться, что сегодня ночью в меня там палить не станут, а?

– Я все же думаю, что над тобой кто-то подшутил.

– Думай как тебе угодно, – сказал Савин. – А если они решат довести свою шуточку до логического конца, приди, пожалуйста, как-нибудь на кладбище с цветами. Мне будет приятно, если ты проявишь обо мне заботу – пусть даже таким образом.

Диана смотрела на него устало и грустно.

«Видимо, тебе все же крепко не повезло в жизни, – подумал Савин. – И вот, получив от своей загадочной, то ли доброй, то ли злой, феи необыкновенный дар, ты решила, что все это – твое, и только твое. Что вторжение чужаков неминуемо разрушит едва-едва возведенную крепость самоутверждения. Целую философскую теорию сочинила и сама в нее поверила…»

– Ну, я пошел, – сказал он. – Итак, в то же время и на том же месте…

Он медленно шел, окунаясь временами в полосы света из окон. Стояла свежая тишина, и Савин почувствовал, что обжился здесь. Так было всегда – первые день-два незнакомый город казался загадочно-неизвестным и чужим насквозь, потом становился близким и уютным, в конце концов просто жаль было уезжать. Если бы только не думать сейчас о пистолете в кармане…

Окно полицейского участка светилось, но Савин не стал заходить туда – он ничем не мог порадовать Лесли, разве что преподнести еще одну загадку…

Савин вошел в холл «Вереска», не обнаружив за стойкой хозяина, снял с доски ключ и пошел к себе.

Ключ не вошел в замок. Савин растерянно погремел ручкой двери. Нагнулся к скважине. Дверь была заперта изнутри. Он взглянул на номер комнаты – нет, никакой ошибки, – снова нажал на ручку. Послышались шаги, не крадущиеся, громкие, скрежетнул ключ, дверь распахнулась.

– Прошу вас, – сказал мистер Геспер так радушно и уверенно, словно действительно был хозяином этой комнаты. Невыносимо элегантный, нестерпимо благообразный джентльмен.

Савин, держась с таким же ледяным спокойствием, вошел, сел в кресло у окна и закурил. Он и в самом деле не удивился – визит Геспера мог иметь одно-единственное объяснение…

– Начнем с презренного металла, – сказал Савин. – Вы мне должны, округляя, три тысячи шестьсот пятьдесят – за аппаратуру. Уборка номера тоже за ваш счет. – Он показал на стену с полусмытыми пятнами крови и угрожающей надписью.

– Разумеется, – Геспер молча и степенно выписал чек. – Вы мне нравитесь, Савин. Вы хорошо владеете собой.

– Пустяки, – сказал Савин. – То, что вы здесь, может означать только одно, верно?

– Вы правы, давайте играть в открытую. Прежде всего я хотел бы извиниться за глупую выходку моих людей там, на карнавале. К сожалению, человек, руководивший ими, обладает неистребимой страстью к театральным эффектам, мне следовало учесть это заранее. Правда, у них был приказ, как бы это выразиться…

– Чуточку припугнуть? – любезно помог ему Савин.

– Ну если хотите, да. Приказ он выполнил несколько своеобразно… Я могу принести за него извинения…

– Не утруждайте себя, – великодушно махнул рукой Савин.

– Что ж, тогда давайте поговорим по-деловому. Вы, без сомнения, уже догадались, что невольно вмешались в дела разветвленной и сильной организации.

– Догадался, – заверил Савин.

– Естественно, не было необходимости являться к вам лично, можно было и подождать…

– Со временем я бы обязательно на вас вышел, вам не кажется?

– Не исключено, – сказал Геспер. – Пятьдесят на пятьдесят. Но, понимаете ли, мне не нравится, когда на меня выходят. Так что мое появление здесь продиктовано не бравадой, а свойством характера. Я это подчеркиваю для того, чтобы вы не чувствовали себя победителем, а меня – загнанным в угол. Истинное положение дел далеко от такой картины.

– Согласен, – сказал Савин.

– Я считаю, что появился вовремя, не раньше и не позже. Сейчас как раз то время, когда мы можем договориться.

– Не уверен, – сказал Савин.

– Вы заранее отметаете всякую попытку соглашения?

– Да нет, – сказал Савин. – Просто, по-моему, серьезный разговор еще не начался, идет преамбула…

– Вы правы, перейдем к делу. Итак, вы впутались в чужие игры…

– У меня впечатление, что уголовное право именует эти игры несколько иначе…

– Да? – Геспер посмотрел на него почти весело. – Интересно, найдется ли в земном уголовном праве хотя бы один параграф, запрещающий вести торговлю с иномерными пространствами? Как по-вашему?

– Вы правы, – медленно сказал Савин. – Занятный юридический казус… Чего же вы в таком случае боитесь?

– Не прикидывайтесь простачком, – сказал Геспер. – Предав происходящее здесь гласности, вы все разрушите, и вы прекрасно это понимаете.

– Понимаю.

– Вот видите, – сказал Геспер. – Вы переступили уже тот рубеж, за которым вас следует опасаться. Куда вы отправили сегодня вашего подручного?

Савин хорошо владел собой, но на этот раз едва сдержал удивление: Геспер понятия не имел, что Гролл – это Гралев! Может быть, Геспер полностью передоверил диверсии своим людям и не вникал в детали. Может быть, и сам Геспер не более чем среднее звено в цепочке. Возможно также, что те, кто поддерживал контакты с Кетсби и следил за Савиным в Монгеруэлле, просто не успели доложить Гесперу, кем на самом деле является скромный турист, незаметный Гролл. Как бы там ни обстояло дело, у Савина имелся лишний козырь. Правда, особых преимуществ это не давало…

– Мой помощник? – сказал Савин. – Не беспокойтесь. Он уютно разместился неподалеку, запасшись кое-какими документами, которые, я уверен, помогут предотвратить кое-какие случайности…

– И сделают вашу преждевременную кончину отнюдь не бессмысленной? – понимающе добавил Геспер. – Да, вы прекрасно понимаете, что принадлежите к людям, которые не могут умереть или исчезнуть незаметно…

– Вот именно, – сказал Савин.

– Это придает вам уверенность, не спорю. Но может настать момент, когда эти соображения не смогут больше служить защитой.

– Не исключено, – сказал Савин.

– Рад, что вы это понимаете. Теперь, мне кажется, самое время попробовать договориться. Думается, бессмысленно соблазнять вас суетными благами, которые пока все еще ценятся частью человечества. И на испуг вас не возьмешь. Ну а на логику?

– То есть?

– Это же так просто, – сказал Геспер. – Что противозаконного в том, что мы получаем оттуда товары, подсылая в обмен свои? Что противозаконного в том, что несколько деловых людей подключились к цепочке, идущей неизвестно откуда неизвестно куда? И если бы мы попросили вас по-человечески – оставьте нас в покое, ради бога, не кричите о нас на всю планету? Не предлагая взятку и не угрожая – просто попросили. Что вы на это скажете?

– Любопытно, – сказал Савин.

– Мы могли бы предоставить вам материал для двух-трех фильмов, аналогичных вашим прежним, – загадки Истории, которые до сих пор не раскрыты. Не считайте это взяткой – всего лишь компенсация за вашу здешнюю неудачу. Итак?

– Трудно решать… – сказал Савин. – Знаете, я, в конце концов, тоже человек. И не стремлюсь к одному – любой ценой сделать сенсационный репортаж. И ваша деятельность в самом деле не подлежит разбору в уголовном суде, но… – Он наклонился вперед и, сторожа взглядом лицо собеседника, закончил резко: – Но вот организация диверсий и убийств – это уже совсем другое дело…

Взгляд Геспера метнулся, как спугнутая птица. Он тут же овладел собой, но эта секундная растерянность сказала о многом, расставила все точки и отбросила последние имевшиеся у Савина сомнения.

– О чем вы? – спросил Геспер совершенно спокойно.

– Бросьте, – сказал Савин столь же спокойно. – Вы прекрасно понимаете, о чем я, – о бомбах, которые Кетсби подкладывал в лаборатории, и о том, что он убит, а не покончил с собой. Вы же первый предложили играть в открытую.

Лицо Геспера стало таким, что невольно захотелось пересесть подальше и вынуть пистолет. Но и это продолжалось одно мгновение, он снова стал чопорным и благообразным пожилым джентльменом.

– Вот даже как… – сказал он, – Вот даже как… Что вам рассказал Кетсби?

– Значит, вы признаетесь?

Геспер ничего не ответил. Он смотрел мимо Савина, в окно. Потом сказал чуточку осевшим голосом:

– Боже, до чего не повезло… Все было так хорошо, так безоблачно шли годы, и вдруг появилась это проклятая Т-физика… Я очень сожалею, но мы вынуждены были так поступать. У нас не было другого выхода.

– Еще немного, и я начну вас жалеть, – сказал Савин.

– Не иронизируйте, мальчишка! Вам не понять, что это такое, когда рассыпается дело, которому отданы десятилетия. Да, нам пришлось так поступать, потому что ничего другого не оставалось.

– Бедные жертвы фатума…

– Если хотите, да, – сказал Геспер. – Итак, вы знаете гораздо больше, чем мы думали… Но преимуществ это вам не дает никаких. И наш разговор автоматически переходит в другую плоскость. У вас нет никаких доказательств. Я уверен, что и письменных показаний Кетсби у вас нет. Вы бессильны, вы даже не можете арестовать меня. Даже продолжать съемки вы не можете – нет аппаратуры. Вы в цейтноте, Савин. И диктовать условия, как это ни прискорбно для вашего самолюбия, будем мы. Либо вы завтра утром уедете отсюда и никогда больше сюда не вернетесь и перестанете заниматься этим делом, либо… – Он сделал многозначительную паузу. – Вы стали для нас опасны, и при крайней необходимости нам, как это ни прискорбно, придется пойти на крайние меры. Не забывайте, мы всегда можем уйти туда, где земное правосудие бессильно…

– Можете, – сказал Савин.

– Я не хочу выглядеть торжествующим победителем, но вы проиграли и должны это признать. Вариантов, повторяю, всегда два: либо вы уезжаете утром, получив компенсацию, о которой мы говорили, либо Глобовидение лишится одного из лучших репортеров, а городок… – Он холодно улыбнулся. – А городок лишится своей первой красавицы. Не смотрите на меня зверем, Савин, – правила игры таковы, что поделать… Соглашайтесь. Никогда не стыдно отказаться от борьбы, если знаешь наперед, что никаких шансов у тебя нет…

– Но вы понимаете, что такое положение не сможет сохраняться долго?

– Разумеется, – кивнул Геспер. – Но, во-первых, лет через двадцать меня перестанут интересовать какие бы то ни было проблемы…

– Вы рассчитываете задержать развитие Т-физики на двадцать лет?

– Попытаемся. Кетсби – не единственный сговорчивый партнер. А во-вторых, как я уже говорил, в любой момент я могу оказаться вне досягаемости земной юрисдикции. И хватит об этом. Думайте лучше о себе… и о ней. Я не сторонник экстремальных мер, но у меня есть компаньоны, и кое-кто из них довольно суров… Итак, завтра утром я приду к вам и мы обсудим вопрос о компенсации. Что касается сегодняшней ночи – можете ее использовать для улаживания личных дел. До завтра, Савин…

Дверь тихо затворилась за ним. Савин подошел к окну, распахнул его и жадно вдохнул свежий, прохладный воздух… Да, из него, Савина, не получилось частного сыщика, способного шутя загнать противника в угол. Скорее уж его самого в угол загнали, но особой его вины в этом нет – противник с самого начала был в более выгодном положении. Геспер прав – никаких улик, никаких доказательств, даже съемки продолжать невозможно. И в том, что они в любую минуту могут оказаться по ту сторону тумана, их сила, Геспер прав и здесь.

Но Геспер многого не знает. Не знает о Гралеве. Не знает, что и смертью Кетсби, и загадками туманных берегов заинтересовалось серьезное ведомство. Все это, вместе взятое, позволяет питать определенные надежды и не опускать руки. Одно плохо – времени они ему не дают. Предположим, удастся выторговать у Геспера завтрашний день, сославшись на личные дела, – и что дальше, что этот день даст? Есть два пути; можно укрыться в Монгеруэлле и оттуда, поддерживая контакт с Лесли, готовить Гесперу ловушку; можно попытаться уговорить Диану помочь – хотя бы раздобыть сегодня на том берегу нечто осязаемо вещественное, несомненное доказательство. К Лесли идти опасно, но, может быть, у Дианы отыщется фотоаппарат? Идиот, выругал он себя. Что тебе стоило купить сегодня в Могнеруэлле кинокамеру? Одну серьезную ошибку ты все-таки сделал – посчитал, что время работает на тебя, что противник не всполошится так быстро. Но кто мог предполагать? Предугадать сегодняшний визит? Я же не сыщик, в конце-то концов, вся уголовщина, которой мне приходилось до сих пор заниматься, относилась к былым столетиям, а Санта-Кроче не в счет, там все было по-иному…

Он взглянул на часы – пора идти седлать Лохинвара.

…Луна стояла уже высоко. Лохинвар легко взял подъем, и Савин натянул поводья. Что-то шевельнулось неподалеку в густой тени невысокого округлого холма, легонько звякнуло. Савин подумал, что представляет собой идеальную мишень, сунул руку в карман, коснулся теплого металла. Теперь он явственно различал силуэт человека в короткой куртке, с непокрытой головой.

– Эй! – негромко окликнул Савин, наполовину вытащив из кармана пистолет.

– Тихо! – откликнулся человек из темноты голосом сержанта Лесли. – Тише, Кон, они близко, в тень!

Ничего пока не соображая, Савин повернул коня в тень от ближайшей скалы. Лохинвар нетерпеливо приплясывал, подкова звонко брякнула о камень.

– Тише!

Два черных силуэта, два зверя неслись по равнине, преисполненные нездешнего, непонятного веселья, гибкие, сильные, чуточку, казалось, хмельные от этой силы, ловкости, вересковой лунной ночи. Савин замер – как и в прошлый раз, он не смог бы облечь в слова свои ощущения и мысли.

И тогда неожиданно звонко застучал автомат.

Он был такой маленький, что Лесли без усилия удерживал его в вытянутой руке. Зеленая струйка трассирующих пуль коснулась переднего зверя, и зверь покатился кубарем, распластался, замер. Вспыхнули фары, заревел мотор – к ним неслась машина. Перекрывая ее гул, раздался яростный тоскующий вопль – в нем не было ничего человеческого, но и звериного ничего не было. Вразнобой захлопали пистолетные выстрелы.

Лохинвар взметнулся на дыбы, Савин полетел на землю, ударился плечом. Его ослепил на секунду свет фар, он вскочил и, прихрамывая, побежал туда, где кричали люди и ревел мотор. Застучали копыта – мимо него пронеслась Диана, с маху спрыгнула с седла у машины. Фары погасли, вспыхнули несколько мощных фонарей, осветили скрюченное в темной луже тело, покрытое короткой лоснящейся шерстью, широко раскрытые застывшие глаза. Тяжело дыша, Лесли обогнал Савина. Несколько человек стояли вокруг зверя, одни смотрели на него, другие озирались, держа пистолеты наготове.

Снова послышался не то рев, не то вопль, и кто-то наугад выстрелил в темноту.

Савин бежал и слышал крик Дианы:

– Подонки! Убийцы!

Кто-то осторожно и неловко попробовал оттеснить ее от неровных, колышущихся пятен света. Она оттолкнула полицейского и вскочила в седло. Храпящий конь понес, едва не сшибив грудью Савина. Савин понял, куда она скачет. Кажется, ему что-то кричали вслед, но мир для него сейчас состоял лишь из удаляющегося стука копыт, сумасшедшего бега вниз по склону и плеска ударявшихся по спокойной воде весел.

Стена тумана колыхалась довольно далеко от берега, и к ней на всех парусах уходил корабль, неправдоподобное видение – прозрачный, словно отлитый из стекла, и освещенный изнутри мерцающими радужными сполохами. Отблески приплясывали на волнах. Алый, удивительно чистый и ясный свет Переходил в синий, лимонно-жел-тый – в оранжевый, фиолетовое, сиреневое, зеленое, лиловое пламя трепетало, пробегая по прозрачным реям и вантам, буйствовало беззвучной фантасмагорией на хрустальных полотнищах выгнутых парусов – рассветный сон, прекрасный призрак, игрушка со стола волшебника… И силуэт девушки на корме. Она не смотрела на покинутый берег.

Савин рванулся вперед, вслед, забрел по колена в воду и не почувствовал ее холода. Все, чего не было и никогда уже не будет, уплывало с этим волшебным кораблем – целая жизнь, любовь и нежность. И не было за туманом другого берега, был только один, этот, посеребренный прохладным и равнодушным лунным светом.

Корабль вошел в туман, растворился в нем, погасло многоцветное сияние, и туман неспешно поплыл к берегу. Савин не шевелился. Волны шлепали его по коленям, словно выпроваживая на землю. «Ну почему так должно было случиться? – горько подумал он. – Почему мы не решаемся говорить то, что думаем, и верить тому, что слышим?»

Полицейская машина подъехала вплотную к воде, полоснула по ней снопом света, показавшимся удивительно белым после красок корабля. Савина не грубо, но непреклонно вытащили на берег и Заставили влезть в фургончик. Там на двух металлических лавочках лицом друг к другу сидели люди в штатском. Между ними на полу лежало накрытое брезентом длинное тело.

Савина знобило.

Фургончик петлял, повторяя загогулины обвивавшей холмы дороги, подпрыгивая на камнях, и полицейские придерживали каблуками тело под брезентом, чтобы оно не ерзало по полу. Лесли сидел рядом с водителем, у него было напряженное лицо всадника, сосредоточенно несущегося к цели, которой, впрочем, могло и не оказаться там, впереди…

Они сидели у заваленного прошлогодними журналами столика в маленькой’ стерильно-безличной приемной и опустошали второй по счету кофейник. Из-за двери слышалось постукивание, лязг.

– Ты не сомневайся, – сказал Савину Лесли. – Доктор Данвуди – это такой мастер, каждую молекулу отпрепарирует, не только клетку…

– Да, – сказал Савин, чтобы только не молчать.

– И очень интересный человек, – продолжал Лесли с упорством, в котором слышалось что-то жалкое. – Сильный клиницист. Отказался от весьма высокого поста в Министерстве здравоохранения.

Они помолчали.

Потом Савин повторил:

– Да.

Перед глазами Савина упрямо стоял все тот же корабль и зеленая строчка трассеров.

Бесшумно отворилась узкая белая дверь, в приемную шагнул доктор Данвуди, снявший уже халат и перчатки, – грузный громадный блондин с оплывшим лицом, таким замкнутым сейчас, что оно казалось добродушным. Он удивительно тихими для своего веса шагами подошел к столу, сел и шепотом рявкнул в пространство:

– Сигарету!

Его толстые пальцы дрожали на белоснежной крышке стола. Лесли торопливо, расплескивая, налил ему кофе, Савин подал пачку «Модекс». Доктор шумно опорожнил чашку, губами вытянул из пачки сигарету и, не оборачиваясь, захлопнул каблуком приоткрытую дверь операционной – туда попытался было заглянуть Лесли.

– Огоньку, – сказал он сварливым басом. – Спасибо. Что ж, ребята, не сержусь за то, что подняли среди ночи, – работу вы подсунули насквозь интересную. Многие биологи продали бы душу дьяволу, чтобы только оказаться на моем месте. Лесли, за каким чертом вам понадобилось сбивать летающую тарелочку? Что она вам такого сделала? Бедняжка пилот…

Савин смотрел на сержанта. Он видел однажды такое лицо – в Амазонии, на Укаями, когда миньокао, химерическим созданием взмывший из вонючего болота, схватил Паки-то, вздернул в воздух, и автоматные очереди бесцельно распороли гнилую зеленую трясину – динозавр молниеносно исчез со своей жертвой, а они оцепенело застыли в хлипкой лодочке, качавшейся на взбаламученной жиже… Он думал, что никогда больше не доведется увидеть таких лиц.

– Да, – сказал доктор Данвуди, уграбистой ладонью придавив плечо Лесли. – Сидеть! Без истерик – некогда… Вот именно, Роб. К той твари, что изглодала Мак-Тига, ваш зверь не имеет никакого отношения. Да и какой это, к дьяволу, зверь… Совершенный мозг и речевой аппарат. Вы ухлопали разумное существо, ребята. – Он упер в столешницу внушительные кулаки, губы свело в грустной усмешке. – Когда мы только похороним эту ублюдочную привычку – палить по непонятному… Не пытайся пригвоздить к креслу свою душу, Роб. Виноват в итоге не сержант уголовной полиции Робин Лесли как конкретная личность, а старые предрассудки, болтавшиеся в мозгу бог знает с каких времен…

– Доктор прав, – сказал Савин. – Но как бы там ни было, зачем ты стрелял? Разве не было других средств? Газ, сети? Однако ты взял автомат…

– А ты, когда стрелял там, где испугался Лохинвар? Почему-то ты в первую очередь подумал о пистолете, хотя это мой инструмент, а не твой.

– Но я же не знал, что там может оказаться!

– А я знал? Я что-нибудь, выходит, знал?

– Тихо! – рыкнул доктор Данвуди. – Ребята, я конечно, понимаю, что искать конкретного виновника – профессиональная черта журналистов и полицейских, но я не уверен, что есть конкретный виновник…

– Ладно, – сказал Лесли. – Конкретного виновника нет, а убил его я. На этом и остановимся. Пишите подробный отчет, доктор.

– Разумеется, – прогудел доктор Данвуди. – На вашем месте, Роб, я бы немедленно позвонил в Дублин, штаб-квартиру Международной службы безопасности. Или сначала в их лондонское региональное.

– Буду соблюдать субординацию, – сказал Лесли. – Утром позвоню начальству в Эдинбург, и пусть все идет своим чередом… Спокойной ночи, доктор. Ты едешь, Кон?

Савин вышел следом за сержантом, сел в машину. Полицейских там уже не было, но радио работало, выплескивая в ночь лазурные неаполитанские синкопы. Они курили, слушали легкую, как дым костра, неуместную здесь музыку, над крышами повисла круглая желтая луна, светилось окно больницы, и не существовало Времени.

– Ты видел… корабль? – тихо спросил Савин.

Лесли промолчал так, что это было красноречивее слов. Сигаретный дым, смешиваясь с музыкой, уплывал за окно.

– Почему ты не сказал раньше, куда плавал с ней?

– А что это изменило бы? – спросил Савин. – Ты можешь ручаться, что не стал бы стрелять? Можешь ручаться?

– Нет… – сказал Лесли после короткого молчания. – Называй меня как угодно – подонком, сволочью. Я застрелил разумное существо неизвестно из какого измерения, верно. Но, господи… – вырвалось у него едва ли не с мольбой. – Как ты не понимаешь – у меня служба, нужно же как-то завершить это дело…

– Вот ты его и завершил. Глядишь, в лейтенанты произведут.

– Замолчи! Если бы ты рассказал все раньше, я пошел бы к Диане… да, черт возьми, я бы на коленях перед ней стоял, только бы она взяла меня туда…

– И что? – спросил Савин. – Она все равно не разрешила бы взять кинокамеру, а привезенные оттуда кубки или монеты доказательством служить не могут. И Геспера ты арестовать не можешь, верно?

– Не могу, – сказал Лесли. – Даже если ты напишешь заявление об имевших место с его стороны угрозах, кто мне даст санкцию на арест? На арест главаря шайки контрабандистов, торгующих с иномерным пространством… Мы снова перед глухой стеной, и даже то, что я сегодня убил…

Что ж, подумал Савин. Теперь, когда не нужно бояться за Диану, фигур в игре осталось только две – он и Геспер. Лицом к лицу. И не нужно никуда уезжать завтра, нужно выманить противника из укрытия, вызвать огонь на себя…

– Поехали? – спросил он.

Лесли включил мотор, и машина рванулась вперед, в ночь.