На верхней палубе «Адмирала Нахимова» собрались туристы из числа тех, кому за сорок. Они праздновали День шахтера, поздравляли ветеранов и танцевали устаревшее, тяжеловесное танго. Нестройные голоса выводили под баян: «Бье-ется в те-есной печурке огонь!»

Молодежь игнорировала ветеранские мероприятия. Вера вместе с будущим морским волком Мишей отправилась бродить по пароходу в поисках вечерних приключений. Заглянули на верхнюю палубу, но, заметив Верочкиных родителей, поспешно ретировались. Прогулялись к корме, наведались в тамошние бары. И в первом, под названием «Варна», и во втором – «Рубине», был полный аншлаг. Пассажиры так аппетитно потягивали свои безалкогольные коктейли, что казалось, будто они пьют по меньшей мере водку с мартини. Свободных столиков не было, у барной стойки народ стоял в два ряда.

Миша предложил поплавать в бассейне, но Вера после сегодняшнего пляжа была сыта купаньями по горло.

– Давай лучше посмотрим, как отплывать будем! – предложила она.

– Не отплывать, а отшвартовываться, – важно поправил он.

– Ну и словечки у вас, у моряков… отшв… отшвур… фу, язык сломаешь.

Они пристроились на носу, чтобы были видны город и набережная. Вера мягко сняла Мишину руку со своего плеча. Вдруг Васька сейчас с берега ее видит – зачем его зря расстраивать?

Причал заполнял праздно любопытный народ. Чинные парочки и бесшабашные мальчишки, группки хохочущих невпопад девушек, деды с удочками или тросточками… По пирсу металась собачонка-дворняга, все пыталась забраться на трап. Зверюгу отгонял строгий матрос в белой униформе.

– Вот хозяин сволочь! – гневно сказал Миша.

– А?

Вера не слушала Мишу, думала о своем, переживала за бедного Васю, который остался один в незнакомом ночном городе.

Трап медленно пополз вверх. Дворняжка принялась скулить. Вере показалось, что она видит огромные от горя собачьи глаза.

– Как так можно! – горячился Миша. – Сами на теплоход, а собака – подыхай на улице!

– Эй, подожди, – одернула его Вера. – Ты что, не видишь?

К собаке подошел подросток лет пятнадцати, потрепал по холке – дворняга огрызнулась. Паренек ловко отдернул руку от острых зубов, извернулся и пристегнул к ошейнику поводок. Пес вырывался, скулил, а пацан говорил строго: «Сидеть, Рекс, сидеть! Это что за истерика!»

Миша облегченно вздохнул.

А парнишка, с трудом держа на поводке вырывающуюся псину, крикнул в сторону парохода:

– Не боись, мам! Все нормально будет!

«Нахимов» издал трубный хриплый гудок и неспешно с помощью двух пыхтелок-буксиров отвалил от причала. Затем судно неповоротливо, словно гигантский грузовик, развернулось и направилось к выходу из порта.

Вера в последний раз взглянула на освещенную фонарями набережную, успела высмотреть ту лавочку, где они еще недавно сидели в обнимку с Васей. Теперь на ней развалилась целая компания подростков.

Вера охватила прощальным взглядом ночной Новороссийск. Постаралась запомнить каждую его черточку. Пусть потом ее греют приятные воспоминания – до следующего раза, когда она окажется здесь. Только занесет ли ее судьба когда-нибудь в этот город?..

– Ну что, в кино идем? – бодро предложил Миша. – Там как раз что-то для вас, для девчонок, будет – любовь-морковь.

– Как называется? – заинтересовалась Верочка.

– «Я любил вас больше жизни».

– Наш фильм?

– Не знаю. Кажется, да.

– Жаль… Название, правда, заманчиво!.. Ладно, пойдем. Только подожди, я у предков отмечусь.

– Эй, подожди-ка, – Мишенька ухватил ее за талию.

– Чего еще? – спросила Вера строго. Она не поощряла Мишины обжиманцы.

Он поспешно отпустил ее.

– Смотри, за нами погоня!

Неповоротливый «Нахимов» действительно нагонял небольшой юркий катер.

«Неужели Васька? – радостно встрепенулось Верино сердце. – На катере? Быть не может».

Корабль сбавил ход, остановился. Спустили трап, и с катера на «Нахимов» быстро перепрыгнул коренастый человек средних лет.

Вера разочарованно сказала:

– Какой-то старикашка… Опоздал. Видать, большой начальник, раз из-за него пароход остановили…

«Жалко, что это не Васька. Как бы это было красиво… Он нагоняет меня на катере, идет к папе и просит моей руки», – Вера сама смутилась от своих глупых мыслей.

Высокопоставленный опоздавший ее больше не интересовал. Вера велела Мишеньке ждать ее в зрительном зале и помчалась искать родителей.

«Адмирал Нахимов» миновал два далеко выдающихся в бухту пирса, увенчанных подмигивающими маяками.

В то же самое время от Босфора, со стороны открытого моря и той самой Суджукской косы, где сегодня днем побывали Вера с Васей, – к Новороссийску приближался балкер «Петр Васев», груженный тридцатью тысячами тонн канадского ячменя. Пока ни его самого, ни его огней не было видно – судно загораживал ограждающий Цемесскую бухту мыс Мысхако.

Теплоходы неуклонно приближались друг к другу.

…Вера нашла родителей в каюте. У них, судя по всему, только что закончился бурный диспут. Верочка знала, о чем в последнее время дискутировали родители, – конечно же, о ней, непутевой. Мама наверняка ворчала, что дочка отбилась от рук, на экскурсию не поехала, шлялась где-то, к контрольному сроку опоздала на час, а в каюту вообще взяла моду являться бог знает во сколько.

– И вообще, Николай, это была твоя идея. Не самая лучшая! Вместо того чтобы ребенок нормально пошел первого сентября в институт, ты выдумал этот круиз!

– Ну, Наденька, – увещевал папа, – у них же все равно в сентябре картошка! А Лена Пална даст ей справку… И разве я виноват, что путевки подвернулись именно сейчас!..

– Ах, Коля, я так волнуюсь, как она будет там – в Москве, одна! Она же еще такая маленькая, несерьезная! Шум и ветер в голове!..

Результатом дискуссии явилось то, что оба родителя выглядели усталыми и раздраженными. Изображая из себя паиньку, Верочка елейным голоском отпросилась в кино. «Ну что ты с ней будешь делать!» – развел руками папа. Мама только досадливо махнула рукой. Папа за ее спиной подмигнул дочке: «Иди, иди… только тихо. Мы сейчас спать ложимся. Смотри, не шуми, когда вернешься».

Вера клятвенно пообещала превратиться в тихую мышку и помчалась в кинозал. «Смешные у меня все-таки предки, – думала она. – Классные, но смешные. Неужели мамик не понимает, что в моем возрасте рано ложиться спать – вредно?!»

…Пост регулирования движения судов (или сокращенно ПРДС) Новороссийского порта располагался на одном из многочисленных молов. Он помещался в списанной рубке, срезанной от отслужившего свое танкера.

В ободранном кресле раскинулся дежурный по ПРДС.

Ближайшие часы обещали быть спокойными. Волнение – ноль баллов, прекрасная видимость. Правда, к полуночи прогноз обещал усиление северо-восточного ветра. Это означало, что в бухте начнется знаменитая новороссийская «бора» (как называют ее посторонние, незнающие люди) – или «норд-ост» (как именуют шквальный ветер все новороссийцы).

«Адмирал Нахимов» отшвартовался от причала тридцать четыре точно по расписанию, в двадцать два ноль-ноль. Он шел, как и все «пассажиры», без лоцмана. Капитан «Нахимова» Марков, равно как его помощники, знали Цемесскую бухту как свои пять пальцев. Шутка ли, дважды в месяц в течение целого сезона, с апреля по октябрь, круизный теплоход «Нахимов» заходил в этот порт. И сегодня все шло по тому же расписанию, что и две недели, и месяц, и два назад.

В двадцать два тридцать «Нахимов» должен был пройти так называемые «ворота порта» – траверз мысов Мысхако и Дооб. В двадцать два сорок пять – покинуть акваторию порта.

Дежурный по ПРДС посмотрел на подробную, в полстены, карту акватории. На ней были отмечены места встречи лоцманов, проложен путь между двумя опасными банками. Глянул на зеленоватый экран локатора. На нем – белые всплески. Большинство из них неподвижны – это суда, стоящие на рейде. Медленно движется, удаляясь, жирная точка – «Адмирал Нахимов».

Справа от нее, на траверзе мыса Мысхако, появилась еще одна движущаяся точка. Это – сухогруз «Петр Васев».

Дежурный вызвал по радио «Петр Васев»:

– ПРДС – «Васеву». Прием.

Борт откликнулся мгновенно. Дежурный сообщил:

– Из порта выходит пассажирский пароход «Адмирал Нахимов». Прошу пропустить «Адмирал Нахимов» на выходе.

– Ясно: пропустить, – хрипит динамик УКВ-радиостанции.

Дежурный наливает себе чаю: на море – все спокойно.

…Миша уже ждал Верочку на центральных местах в последнем ряду душного пароходного кинотеатрика. Вертел нетерпеливо головой. Не успела Верочка усесться рядом с ним, как свет погас. Фильм начался. И с первых секунд она разочаровалась – вот тебе и любовь! С титров, с музыки стало ясно: кино – про войну.

Дежурный ПРДС Новороссийского порта вызывает теплоход «Адмирал Нахимов»:

– На створе и рейде движения нет, но на подходе с Босфора идет теплоход «Петр Васев». Он предупрежден о вашем выходе и пропустит вас.

– Ясно, – отвечают с капитанского мостика «Нахимова».

В зальчике пароходного кинотеатра душно.

– А ты говорил, фильм о любви, – вполголоса ворчит Верочка.

– Откуда же я знал? – оправдывается Миша.

– Ну и пошли отсюда…

Мише уходить не хотелось. Темнота кинотеатрика и близость Веры рождали иллюзию: а вдруг? А вдруг она будет благосклонна к нему?

– Давай еще чуток посмотрим, – взмолился он. – Может, любовь начнется?

Вера вздохнула. Ладно уж, полчаса можно потерпеть.

Она прикрыла глаза и начала думать о своем. О Москве, которая ждет ее через несколько дней. Об институте – туда одновременно и хотелось, и немножко было страшно. Как там все будет? Одна, в столице… Новые люди, новые встречи…

Подумала о Ваське, о Мишке. О себе, непутевой. Ну почему ей ни один, ни другой не нравятся? Они ведь славные ребята – надежные, порядочные, умные. Какого же рожна ей нужно? Чем они для нее нехороши?

С капитанского мостика «Петра Васева» уже была видна Цемесская бухта, огни города, а вдалеке слева по борту можно разглядеть движущуюся яркую точку – огни «пассажира» «Нахимова». Оживает рация. Вахтенный помощник «Нахимова» связывается по радио с капитаном «Васева»:

– «Васев», каков ваш курс? Ваши действия?

– Идем курсом тридцать шесть, – отвечают с капитанского мостика «Васева». – Скорость двенадцать с половиной узлов.

– Вы можете нас пропустить? – спрашивают с «Нахимова». – У нас на борту тысяча туристов. Наш курс сто двадцать градусов.

– Идите!

– Мы можем идти тем же курсом и не сбавлять оборотов? – переспрашивают по радио с мостика «Нахимова».

– Да, можете идти.

– Вы пропустите нас? – еще раз спрашивают с «Адмирала».

– Идите! – снова повторяет капитан «Васева».

Миша сидел во тьме пароходного кинотеатрика, дышал и даже не решался взять ее за руку. Краем глаза Вера поглядывала на экран. Там продолжалась война, шли в атаку наши. Немецкий солдат не устоял и грохнулся прямо под советский танк. У него изо рта потекла кровь. Вера поморщилась.

И в этот момент теплоход тряхнуло так, что у Верочки зубы клацнули.

Экран мгновенно погас.

– Что такое? – проворчал Миша. – В самом интересном месте…

– Акулу задавили! – фыркнула Вера.

– В Черном море нет акул, только катраны, – тут же заспорил Миша.

Вера – благо в темноте незаметно – поморщилась. Как он ей надоел со своими поправками! Моряк хренов!

Секунд двадцать они сидели в полной темноте. Зрители покорно ждали, пока киномеханик наладит свой аппарат.

Экран на несколько секунд засветился – и тут же погас снова.

Долготерпение в публике иссякло. В зале начали свистеть, потом – топать ногами, наконец – тревожиться.

– Эй, а двигатели-то не работают! – произнес кто-то в темноте зала.

– Аварийного освещения тоже нет! – добавил Миша. И сказал встревоженно: – Давай-ка, Вер, выбираться отсюда…

– Да что ты паникуешь? – фыркнула она. – Подожди, сейчас свет включат. Куда мы в такой темноте пойдем?

Они по-прежнему сидели в последнем ряду теплоходного кинотеатрика. Прочие зрители, чертыхаясь и спотыкаясь в темноте, потянулись к выходу. Миша тревожно сжал ее руку, наклонился к самому уху:

– Вера, ты девчонка умная. Только спокойно, ладно? Не кричи и не делай резких движений. Мы, кажется… кажется… с кем-то столкнулись.

От такой глупости она даже дар речи потеряла. А он продолжал торопливо:

– Молчи! Послушай меня. Удар, судно тряхнуло. Двигатели не работают, света нет. И самое главное – появился крен на правый борт. Чувствуешь?

Что за ересь он несет! Какой еще там крен? Первой ее мыслью было – высмеять морского волка Мишку. Во вторую секунду Вера смягчилась: ну что поделаешь, в пиратов мальчик играет, капитана Блада из себя изображает. В кинотеатре свет погас, а он представляет тут всякие страсти. И хочет, чтобы она оперлась на его руку и сказала томно: «Выводи меня, Миша! Я на тебя полагаюсь!»

Пока Вера думала, что ей отвечать на паникерские речи своего спутника, Миша вскочил со стула и резко потянул ее за собой:

– Верка, бегом! Времени мало!

Кинозал был уже абсолютно пуст и темен. Было только слышно, как потрескивают деревянные панели и остывает с металлическим хрустом кинопроектор.

Вере вдруг стало тревожно. Она покорно пошла за Михаилом. Спросила неуверенно:

– Слушай, тебе не показалось?

В его голосе слышались истерические нотки:

– Верка, я не шучу! Пароход тонет!

Она еле поспевала за Михаилом – а он спешил наверх, на верхнюю палубу. Было абсолютно темно и тихо, по пути они никого не встретили. И от этой тишины и темноты Вере становилось все тревожней и тревожней. «Не раскисать!» – приказала она себе. И даже попыталась пошутить:

– Тонет – ну и ладно! Вода теплая, берег близко!

Он не успел ей ответить. Они выбрались наконец на верхнюю палубу, и Вера от ужаса прикрыла рот рукой.

Теплоходный праздник жизни был раздавлен и уничтожен: абсолютно темно, ни искриночки света, только звезды мерцают где-то высоко-высоко… А в кромешной тьме угадывается давка. Паника. Хаотически перемещаются пассажиры. Все куда-то движутся, но со стороны кажется, что люди мечутся по кругу. Белеют испуганные лица. Вот мелькнула хрупкая старушка в ночной рубашке и с ридикюлем. Она тонким голоском зовет какого-то Коленьку – и ее тут же оттесняет, уносит толпа. Вот рядом появляется девушка в нарядном платье и босиком. Она неумело возится со спасательным жилетом. Прямо у их ног свернулась в комочек и закрыла глаза совсем крошечная девчушка. «Лет пять, не больше», – машинально отметила Вера.

– Боже мой! – потерянно выговорила она.

И самое страшное – пароход действительно заваливается на правый борт. Он вправду валится!

Вера успела заметить, что со стороны правого борта от «Нахимова» задним ходом удаляется большое, темное судно.

– Родители! У нас каюта внизу! Они спят! – в страхе закричала она.

Она оттолкнула Мишу и бросилась – куда? Разве поймешь в этой тьме? Только найти бы родителей!

Ее за плечо грубо схватила чья-то рука. Веру нагнал Миша – мгновенно посеревший, злой. Он прижимал к себе ту пятилетнюю девчонку, которую Вера мельком видела у своих ног.

– Быстро иди на левый борт! – приказал он. – Там должны спускать плоты. Успеешь. Быстро!

– Родители! – Она пыталась ослабить его хватку.

– Пароход затонет через пять минут! – крикнул он ей. – В шлюпку – немедленно! Или утянет в воронку!

– Нет! – Она ударила его ногой под колено и вырвалась.

– Дура! – хрипло крикнул он вслед.

Она добилась, чего хотела, – избавилась от Мишки. Но как отыскивать в этой давке родителей?

Перекрывая панический гам, донесся спокойный, строгий голос:

– Всем пассажирам пройти на левый борт! Спокойно, без паники!

Ее не интересовал левый борт. Добраться бы хоть на ощупь до внутреннего трапа, который ведет к каютам нижних палуб! Яростно проталкиваясь сквозь толпу, текущую навстречу, Вера пробиралась к цели. «Куда ты? Иди обратно!» Ее неожиданно ухватил какой-то дедок.

– У меня там родители! – крикнула она на ходу.

– Где?

– Внизу, почти в трюме!

– Там никого уже нет. Все здесь, на палубе.

Вера не почувствовала уверенности в голосе деда. И, не ответив ему, бросилась дальше.

Между тем теплоход накренился еще сильнее. Трудно было удержаться на ногах, два раза она упала. Стиснув зубы, Вера продолжала пробираться к внутреннему трапу. Но лучше бы она сюда не пробиралась!

Даже в темноте Вера разглядела, что трап забит людьми. Кто-то прорывался налегке, кто волок с собой чемоданы и сумки. Стюардессы пытались регулировать движение, призывали к спокойствию – но все равно в рядах пассажиров царила паника, люди отчаянно толкали друг друга, стремились любой ценой выбраться наружу. Нечего и пытаться пройти в обратном направлении – не пропустят, раздавят.

Вера потянула за рукав мужчину в морской форме:

– У меня там, внизу, родители!

Он обернулся к ней. Она успела поймать его спокойный, бесстрастный взгляд.

– Вниз ты не пройдешь. Иди на левый борт, там плоты. Не хватит места – прыгай прямо в воду.

Сейчас она заревет! Залепит этому идиоту пощечину!

Моряк больно сжал ее руку выше локтя и грубо, как куль, поволок за собой. Она вырывалась, пыталась царапаться, кричала… Но казалось, что ее тянет робот. Мужчина молчал, держал крепко, на крики не реагировал. Он дотащил ее до левого борта и кинул в самую гущу очереди на плоты. На возмущенные крики пассажиров сказал спокойно: «Женщина беременна!» Толпа прижала Веру к поручню.

Пароход уже основательно завалился на противоположный бок. Вера могла видеть внизу, под собой, маслянистую воду, а на ней – несколько спасательных плотов. Они были усеяны сидящими растерянными людьми. В воде вокруг белели людские лица. Руки цеплялись за плоты. Кого-то втаскивали… А сверху – над водой, плотами, плавающими людьми – косо нависал накрененный белый бок парохода. На боку чернели кружки иллюминаторов.

«Боже мой, где-то там, в каюте, мама и папа!»

Тут Веру подхватили чьи-то сильные руки и швырнули вниз, в воду. Она закричала: «Мама!» – почувствовала, что летит. Зажмурилась.

Удар о воду. Она ушла вниз с головой. Вокруг – теплая, черная вода. Вера рванулась вверх, к спасительному воздуху. Вынырнула, судорожно задышала. Открыла глаза. Над нею нависал, вздымался в черное небо – гигантским белым накрененным домом – светлый бок корабля с кругляшками темных иллюминаторов.

Возле нее болтался на воде красный спасательный плот. На нем белели напряженные, испуганные, молчащие люди. Кто-то протянул ей с плота весло: «Хватайся!» Она машинально повиновалась. Мозг перестал соображать. Цепляясь за весло и за канатцы вдоль бортика, она взобралась на плот. Мокрые джинсы и футболка противно обтянули тело.

– Тринадцать! – пересчитали с ней вместе. – Еще двоих можно взять.

– Вместимость – десять, – проскрипел кто-то.

– Заткнись! – грубо ответили ему. И втащили на плот еще двоих, женщину средних лет и рыдающую девчонку-школьницу.

– Весла на воду! Греби, а то засосет!

Белый борт «Адмирала Нахимова» с черными рядами иллюминаторов еще сильнее запрокинулся в противоположную от них сторону.

В этот момент на берегу – оказывается, земля так близко! – что-то сверкнуло. По бухте пронесся ослепительный луч прожектора. Порыскал туда-сюда по воде. Нащупал гибнущий пароход. Остановился.

В мощном луче прожектора терпящий бедствие «Нахимов» стал виден беспощадно и отчетливо. Вера охнула, закрыла рот ладонью.

Теплоход уже совсем завалился на противоположный от них борт. Его левый бок косо смотрел своими черными иллюминаторами в небо. На палубах было полно людей. С кормы и носа некоторые прыгали в воду. Кто-то, словно с горки, съезжал по завалившемуся белому боку парохода в воду. Кто-то, напротив, отчаянно цеплялся за поручни, пытаясь удержаться на палубе. Вокруг тонущего парохода болтались на черной воде красные спасательные плоты, оранжевые шлюпки, мелькали белые лица людей.

Спасательный плот, на котором оказалась Вера, был самым организованным. На веслах сидели двое мужчин – один из них в морской форме. Они изо всех сил гребли прочь от тонущего «Нахимова».

Вдруг Вере показалось, что на корме парохода, на второй палубе она видит маму – ее бирюзовую ночную рубашку ни с чем не спутаешь.

– Мама! – истерически закричала она.

Фигура в бирюзовой рубашке прыгнула за борт. Одновременно с ней от борта отделился еще один человек – Вере показалось, что она узнала отца.

– Это моя мама! – истошно закричала Вера. – Гребите к ним!

Ей никто не ответил, а их плот продолжал удаляться от тонущего парохода.

– Пожалуйста! – отчаянно выкрикнула она, обращаясь к морскому офицеру в белой мокрой рубашке, видимо, старшему здесь.

– Нельзя! – строго ответил он ей. Он ни на секунду не прекращал грести прочь от теплохода. – Затянет в воронку, все подохнем.

Да пропади он пропадом, этот плот! Она спрыгнет с него и поплывет к родителям! Она попыталась броситься в воду.

В последний момент ее удержали.

– Стой, идиотка!

Вера забилась в чьих-то крепких руках, зарыдала… Один из пассажиров плота вздохнул. Затем достал из своего портфеля (он почему-то был с портфелем) бинокль. Протянул ей.

– Зачем? – прошипел другой пассажир.

– Пусть смотрит, ей легче будет… Они спасутся, деточка, – ласково обратился к ней мужчина, – я тебе обещаю…

Вера схватила бинокль, прижала к глазам.

Луч прожектора с берега по-прежнему ярко освещал тонущий пароход и все, что происходило рядом с ним. Настраивая бинокль, Вера пыталась высмотреть в черном пространстве, которое вдруг благодаря биноклю приблизилось к ней, своих родителей. Глаз натыкался на поверхность воды, на какие-то деревяшки, вещи, чужие лица, искаженные страхом… И вдруг – она поймала в окуляры маму.

Да, это действительно была она. Лицо какое-то безжизненное. Глаза, кажется, закрыты. А рядом с ней – на поверхности темной воды белело лицо отца. Оба они держались руками за какой-то деревянный обломок.

Вера видела их обоих, и маму, и отца, в магниевом свете берегового прожектора столь же ясно, будто они были рядом с нею. Но что с мамой? Глаза закрыты. Она без сознания? Вера присмотрелась и заметила, что отец пытается затащить ее на обломок дерева, а мамино тело не слушается, сползает. Неужели сердце прихватило? Или ударилась? Наглоталась воды?

Из Вериной груди вырвался стон. Она прошептала: «Мамочка, я прошу тебя!»

И бог услышал ее. Папе удалось затащить маму на деревянный обломок. Вот он обернулся к тонущему «Нахимову». Вере показалось, что она различила гримасу ужаса на его лице. Вот папа мгновенно принял решение и начал стремительно грести, удаляясь прочь от корабля. «Быстрей, папочка! Быстрей!» – стонала Вера.

– Эй, дай и мне посмотреть! – попросил кто-то с плота.

– Не трогай ее! – зашипели на невежу.

Вера не сводила окуляров с родителей. Бинокль дрожал в руках; плот, на котором она сидела в компании спасенных, непрерывно двигался, поэтому родители то и дело исчезали из поля зрения, но Вера раз за разом снова и снова находила их.

Ну отец, молодчина! Гребет, как на соревнованиях, будто ему и не приходится работать одной рукой, а второй волочь за собой тяжелый груз – деревянный обломок и маму на нем… А что же с мамой?

Вера на секунду оторвала глаза от бинокля и посмотрела на тонущее судно. Пароход уходил под воду все быстрее, и стало ясно, что он утонет через минуту – а может быть, через пару десятков секунд.

Белая громада «Нахимова» лежала теперь почти всем своим правым бортом на воде… Труб не было видно… А на палубе еще заметны в нестерпимо ярком свете прожектора людские фигурки. Кто-то в отчаянии прыгает в воду. Кто-то кубарем слетает по борту парохода вниз. А кто-то остается на палубе.

Люди обнимаются. Падают ниц. Или воздевают руки… И вот вся корма парохода скрылась под водой… Вместе с людьми… Нос корабля неестественно задрался… Боже!

Вера снова прильнула к биноклю и нашла родителей. Они далеко от тонущего парохода… Наверно, теперь воронка, куда тонущая громадина засасывает все с поверхности воды, папе и маме не страшна? Кажется, они уплыли?.. Спаслись? И тут…

Вера четко видела в окуляры своего бинокля: откуда-то из черноты воды и неба выплывает мужчина и одним резким движением вырывает из-под мамы спасительное бревно. «Мама…» – беззвучно шепчет Вера. Мамино лицо тут же скрывается под водой.

– Мама! – отчаянно кричит Вера.

А человек подхватывает деревяшку, на которой лежала мама, и с размаху обрушивает ее на голову не успевшего ничего понять отца.

На секунду в свете берегового луча Вера отчетливо видит лицо убийцы: черные, остекленевшие глаза, щеки в мазутных потеках, серебристо-седая прядь в мокрых слипшихся черных волосах…

Вера видит это лицо первый и последний раз в жизни, но оно запечатлевается в ее памяти с точностью фотографического снимка… На поверхности черной воды в серебристом свете прожектора, – только одно оно, это лицо… Этот человек… Этот черный человек… И его руки – чужие белые руки, цепляющиеся за спасительную деревяшку… А рядом, около, возле – нигде! – на поверхности воды не видно ни мамы, ни отца…

На Веру волной накатывает морская соленая муть… Она роняет бинокль и проваливается куда-то – в холод, во мрак… Наверное, это она камнем идет на морское дно… А родители, живые и здоровые, сидят в безопасности на плоту…

Вера дорого бы дала, чтобы никогда не просыпаться. Не приходить в себя. Остановить мгновение. Ей было мягко, покойно. Она лежала на плоту и чувствовала, что летит в приятную бездну, и жизнь вокруг – ее не касается.

Но ничего не получалось.

«Вставай, спящая царевна!» – ее немилосердно трясли за плечи. Вера пошевелилась, попыталась открыть глаза… Веки не слушались, ресницы не разлеплялись. «Ну конечно! Мне все это снится!»

– Эй, глаза только не открывай! – услышала она над самым ухом.

Ну почему они не оставят ее в покое!

Вера поднесла руку к лицу, и ее пальцы уткнулись во что-то густое, клейкое.

– Что это? Кровь? – прошептала она.

В лицо метнулся луч фонарика.

– Какая там кровь, – буркнул мужской голос. – В мазут попала… Сиди тихо, ладно?

Она почувствовала, как грубые мужские пальцы пытаются что-то сделать с ее глазами, давят, мнут их.

Вера всхлипнула:

– Что вы делаете?

– Ну ты нытик, – пробурчал мужчина. – Глаза я тебе разлепляю. В воде мазут пополам с краской был. Ты лицо не протерла. Сразу в обморок грохнулась. Ресницы вот теперь склеились.

– Где мы? – прошептала она.

– В море, – спокойно ответили ей. – Ждем спасателей.

– А… а мои родители?

Ответом было полное молчание. Даже детский голосок, который все всхлипывал где-то рядом, притих.

С ней говорило только море. Люди сидели тихо. А волны тревожно шелестели – кажется, начинался шторм.

Мозг помнил и понимал – ее родителей больше нет.

Или…

Но не было и ощущения горя, хотя оно бродило рядом, пряталось где-то поблизости. И еще брезжила крошечная надежда… Надежда – что ей все показалось. Что проклятый бинокль исказил реальность. Что это были не родители. Или что нападение на них ей привиделось.

И еще было одно чувство, безумное, но такое сладкое… Чувство, что она по-прежнему просто спит…

– Давай открывай глаза-то! – приказал ей мужчина.

Она попыталась и тут же вскрикнула от боли.

– Не так резко… Я ж не все ресницы тебе расклеил. Давай-давай, помаленечку.

Вера послушалась. И с трудом, подавляя слезы, она раскрыла глаза. Увидела расплывчатое, как сквозь дальнозоркие очки, лицо, склоненное над ней. Моряк в мокрой форме, на белой ткани уродливо чернеют мазутные пятна. А вокруг все то же темное море. На темной глади вспыхивают кое-где барашки волн. Их плот – в море. Скрюченные, замерзшие фигуры. Сидят, полулежат. Двое мужчин – на веслах. Она только сейчас присмотрелась: одежда и лица у всех перепачканы, черный фон с голубыми разводами. Только глаза живут, лихорадочно поблескивают.

За ней наблюдала какая-то женщина. Тоже в мазуте. Мокрое платье прилипло к телу, волосы сбились в колтун. Но глаза спокойные, голос уверенный:

– Ничего страшного. Мазут смывается. Краска тоже. Главное – мы живы.

Вера тщетно искала глазами пароход. Ничего похожего. Мерцают огоньки города, вдалеке семафорит маяк. И кругом море, неприветливая черная вода.

Как-то странно она возвращается к реальности. Что-то видит, а что-то – нет.

– Где «Нахимов»?

Пассажиры плота переглянулись. Никто ей не ответил.

– Он… утонул? А люди?!

– Люди… – тяжело вздохнул кто-то из мужчин-пассажиров. – Кто смог отплыть – спасателей ждет, как и мы. Остальных – в воронку затянуло.

Мужчина говорил так спокойно, будто просил продавщицу упаковать тортик повкуснее. И его будничный тон всколыхнул, взорвал дремавшее где-то в глубине души горе. Вера разрыдалась. Все было слишком реально: уродливый плот, перепачканные спасшиеся люди, бухта, прохладный морской ветер.

– Слушай, хватит реветь! – раздраженно прикрикнула на нее еще одна пассажирка. Женщина нервно теребила подол мокрого платья, ее глаза злобно сверкали. – Вопишь, как белуга!

Вера аж задохнулась от обиды:

– У меня… у меня родители утонули!!!

– Ну и что? – истерически крикнула женщина. – Подумаешь, фифа. А у меня муж пропал. Здесь у всех горе, и все молчат!

– Тихо, тихо, без шума! – строго приказал моряк.

И, не обращая внимания на скандалистку, обратился к Вере:

– А у родителей твоих шанс еще есть. Ты как сознание потеряла, я бинокль взял. Видно было плохо, там свалка началась, народу полно – все от воронки отплывали. Но точно тебе говорю – там и плоты ходили, и сухогруз, что в нас врезался, – тоже. Наверняка подобрали их. Так что не хорони раньше времени. Плохая примета.

Вера попыталась улыбнуться. Губы непослушно скривились в кислую ухмылку. Слов не было, даже простое «спасибо» с губ не слетало. За что ей благодарить этого моряка с «Нахимова»? За чудесный круиз? За восхитительную ночную прогулку на плоту? Он-то жив, командует тут всеми, начальником себя мнит. А ее родители…

«Не думай об этом!» – приказала она себе.

Вера поднесла к глазам свои часики. Механизм оказался действительно водонепроницаемым – секундная стрелка бежала по кругу бодро, будто ничего не случилось. Без десяти двенадцать. Заканчивался последний день лета. Последний день каникул. Последний день беззаботного детства…

Мама предупреждала ее, что становиться взрослой довольно сложно. И даже болезненно. Но мама не говорила, что это так болезненно.

Вера предусмотрительно отодвинулась подальше от истеричной дамочки и тихонько заплакала.

…Их плот обнаружили в половине первого ночи. Откуда-то из мрака вынырнул катер, подошел на малых оборотах к плоту.

– Сколько вас? – крикнули с борта.

– Пятнадцать!

– Трупы есть?

– Нет.

– Подымаем, готовьтесь.

Вера вскарабкалась по веревочному трапу на палубу. Ей помог перелезть через бортик усталый матрос. Он легко взял ее на руки, на секунду прижал к себе и аккуратно поставил на палубу. Проговорил быстро:

– Сейчас как тронемся, я тебе бензин дам. Почистишься.

– Эй, Васька! Шевелись! – рыкнул на него начальник.

Васька мгновенно растворился в темноте.

Вера подумала холодно: «А мой Васька… Если бы он был на «Нахимове»? Он бы придумал, как спасти нас. Жалко, он не пробрался «зайцем»… Да я ему и не предлагала… Интересно, где он сейчас? Едет на попутной машине в Сочи?»

Вера попыталась осмотреться. Старый задрипанный катер был плохо освещен и уже наполовину заполнен спасенными. Перепачканные мазутом, мокрые, несчастные люди сидели прямо на палубе. Почти все молчали. Вера попыталась рассмотреть попутчиков, заглянуть им в глаза. Но глаза были пусты. И похожи. Казалось, что здесь собрались сплошь близнецы. С одинаковым выражением лиц: смесь страха и безысходности.

Вера устроилась в самом дальнем уголке на корме. Подальше от всех. Не видеть бы этих лиц! И матрос с его бензином ей не нужен. Не будет она чиститься. Наплевать.

Она слышала отголоски работы матросов, их разговоры, плеск воды, шум двигателя. Но все звуки пролетали мимо, как пейзаж за окном быстро несущегося поезда. В голове стучало, будто в такт мерному движению по рельсам: «Мама! Папа!» Хотелось вскочить, завизжать, затопать ногами – но не было сил подняться. Хотелось забиться в самый укромный угол, спрятаться, забыться… Она все больше и больше сжималась – подтянула ноги, обхватила их руками, спрятала лицо в коленях… Но все равно поезд ехал, и качался на стыках рельсов, и надсадно грохотал: «Папа! Мама!» И еще в голову лезли глупые мысли: утонула вся одежда. И ее личная заначка – десять рублей, что она спрятала в каюте. И паспорт. Интересно, где ее паспорт? Кажется, мама держала его в своей сумочке…

Вера пришла в себя, только когда их катер – кажется, он назывался «Базальт» – оказался у пристани. У того же причала, откуда несколько часов назад отплывал «Нахимов».

Вера увидела ярко освещенное здание морвокзала, полускрытую в ночной тьме панораму города. Вспомнила свои мысли двухчасовой давности: «Да вернусь ли я когда-нибудь в этот Новороссийск?»

Она думала возвратиться сюда – ну, может, в командировку, – когда она уже будет работать на солидном предприятии. Или даже в свадебное путешествие.

Но она вернулась – гораздо раньше. Очень скоро. Слишком скоро…

И опять, будто фильм крутят задом наперед, – набережная, здание морвокзала… Она машинально поискала глазами пальму, у которой они недавно стояли вместе с Васькой, прощались. И смотрели на красавец «Нахимов», готовый продолжить черноморский круиз… Их пальма была на месте. Но теперь вокруг нее, прислонясь к кадушке, сидели мокрые, грязные, потерянные туристы.

Пустынный накануне морвокзал был заполнен до отказа – человек триста, не меньше. Но Вера знала, что ее родителей здесь нет. Подсказывала интуиция, шестое чувство, невидимая нить, связывающая ее с мамой и папой… Та же интуиция говорила ей, что здесь нет и того человека, кто вырвал у папы спасительную деревяшку. И морского волка Мишеньки нет тоже…

К Вере подошел милиционер. Спросил ее фамилию, место жительства, с кем путешествовала. Она отвечала спокойно, механически:

– Веселова… С родителями… Да, они тоже Веселовы. Здесь их нет…

Вера ни слова не скажет о том, что ее родителей погубили. Точнее, скажет, но не здесь и не сейчас.

Милиционерик – совсем молоденький! – внимательно посмотрел на нее и быстро отошел. Вернулся через пару минут вместе с врачом. Вера услышала приглушенное: «шок… успокоительное…»

Ей закатали рукав, сделали укол в предплечье, сказали:

– Сейчас поедем в гостиницу…

– Нет, – спокойно отвечала она. – Я буду ждать родителей.

– Может быть, завтра? Мы ведем списки… Их привезут прямо к вам!

– Нет! – она повысила голос. – Я буду ждать их тут. Оставьте меня в покое!

Врач что-то шепнула на ухо милиционеру. Тот согласно кивнул, опять отошел, вернулся с одеялом в руках. Набросил ей на плечи. Она равнодушно поблагодарила. Потом к ней подходила насмерть перепуганная девушка в крахмальном белом халате. Девушка что-то делала с ее лицом – кажется, счищала мазут и промывала глаза. Вера видела, что та смертельно волнуется – первый раз, что ли, такое задание? Ватка, которой водили по лицу, противно воняла, в глазах щипало. И Вера с непонятным самой себе садистским удовольствием кричала на девушку: «Больно! Аккуратней!» И была самой себе противна, а молодая медсестра то краснела, то бледнела…

На морвокзал привозили все новых и новых спасенных. Новых инопланетян – мокрых, с мазутными лицами. Кому-то удавалось встретить своих, и Вера зажимала уши, когда слышала ликующее: «Папочка! Папа, я здесь!»

Остальные потерянно бродили по залу, заглядывая в лица товарищей по несчастью. Вера надеялась, что она встретит хотя бы Мишку. Но из знакомых она нашла только соседку по их четырехместному столику в ресторане и свою верную попутчицу по корабельной дискотеке разведенку Женьку.

Евгения старалась держаться грустно – как все вокруг. Но Вера почувствовала, что на самом деле Женьку переполняет счастье – от того, что она жива и что никого из близких у нее на «Нахимове» не было, и она отделалась потерянным чемоданом да испорченным отпуском.

– Верочка, ты в порядке? А родители?

– Родителей нет, – жестко ответила Вера.

Женя тут же нацепила гримаску сочувствия:

– Ну не волнуйся! Сейчас их привезут! Они где были, в каюте?

– Да, в каюте. На нижней палубе.

Евгения тут же принялась рассказывать о себе:

– А мы в «Рубине» сидели, с девчонками. Когда этот гад в нас врезался, мне стюард велел сразу прыгать и грести от парохода подальше. Я испугалась вусмерть, но прыгнула. А девчонки побежали в каюту, за спасательными жилетами. И их нет пока… Пойдем вместе посмотрим?

Вера кивнула. С трудом поднялась. Почувствовала, что ее покачивает, а язык еле поворачивается, выдавливая слова. С трудом объяснила:

– Мне врачиха какую-то дрянь вколола…

– Наркоту! – авторитетно пояснила Евгения. – Мне тоже предлагали, но я отказалась.

– Да меня не спрашивали, – поморщилась от ее громкого голоса Вера.

– Идти-то можешь? Давай поддержу!

Вера захватила с собой одеяло и оперлась на Женину руку. Они обошли весь зал. Встретили новую партию спасенных. Безрезультатно. Время близилось к пяти утра. Обеих била дрожь – почти шесть часов они были в мокрой одежде. Противная влажная ткань обтягивала тело, отбирала все силы…

– Верк, пойдем в автобус, а? – робко предложила Евгения. – Все равно ничего не высидим…

Вера тупо кивнуло. Похоже, ей действительно вкололи какую-то отраву. Ноги стали тяжелыми, глаза закрывались, а в мозгу теперь стучало: «Может, все не так и плохо? Может, они найдутся? Утром? А я пока высплюсь…»

Они направились к выходу. Дежурившие у двери милиционеры радостно спросили:

– Решили ехать? Отлично, вам повезло. Сейчас как раз отходит автобус. В лучшую гостиницу города!

– Как называется? – полюбопытствовала Женька.

– «Новороссийск».

Веру передернуло. Кажется, она будет ненавидеть слово «Новороссийск» до самой смерти.

В гостинице Веру поселили в одной комнате с Евгенией.

– Только когда придут родители, ты переедешь, ладно? – попросила Вера.

Горничная принесла чаю, пообещала, что утром в номер доставят завтрак, а днем привезут одежду со складов «Курортторга».

– Горячую воду дали, представляете? – щебетала она. – У нас в городе ночью никогда горячей воды не бывает, а из-за вас дали!

«Давай вали отсюда!» – мысленно внушала болтушке Вера.

Но Женя, кажется, была настроена поддержать беседу.

– Мы счастливы, что в гостинице есть вода, – саркастически произнесла она. – А телефон тут работает?

– Телефон… телефон… пока связи нет. Но обещали наладить!

– Хорошо, а телеграф?

– Внизу. Только они телеграмму со словом «катастрофа» не примут, я уже узнавала. Указание такое.

– Верка, ты слышишь? – хохотнула Евгения. – Чумовые тут указания! И чего же мне предкам отбить, чтобы они с ума не сходили?

«Напиши: «У меня, у скотины, все в порядке», – подумала Вера. А вслух сказала:

– Отправь просто: «Я в Новороссийске, все хорошо». Тебя поймут.

…Она сама на телеграф не пошла. Не было сил и не было слов. Что писать бабуле: «Я жива, родители погибли»? А вдруг… вдруг… Да и голова была тяжелой, непослушной. Мысли путались.

В окно ломилось свежее южное утро. Стоя под теплым душем, Вера подумала: «Вот вам и первое сентября… Дети собираются в школу!»

Она с трудом доползла до кровати и мгновенно провалилась в тяжелый сон. Часы показывали половину восьмого утра. Любящие родители уже разбудили юных новороссийцев и наряжали их к праздничной школьной линейке…

…Вера проспала недолго. В десять ее разбудила Евгения:

– Пошли скорей, там списки висят!

Вера резко вскочила. Застонала от боли: голова раскалывалась. Она сжала зубы и потянулась к одежде. Джинсы и футболка превратились в грязный темный комок.

Женя фыркнула:

– Забудь! Я тебе принесла… – она протянула ей бесформенное платье мышиного цвета.

– Откуда? – Вера подозрительно понюхала новую одежду.

– Не боись, новое. Хоть и не модное. В холле раздают. И тапки вон, тридцать седьмого размера. У тебя вроде такой?

– Спасибо, – вяло поблагодарила Вера.

Платье висело на ней, как на чахоточной. Тапки противно хлопали. Но ей было все равно.

Они поспешно спустились в холл. Горничные с этажа проводили их любопытными взглядами.

Списки белели на деревянном стенде у стойки администратора. Рядом никого не было. «Они уже часа два висят, а я только сейчас узнала», – объяснила Евгения.

Вера решительно подошла, отыскала букву В – и покачнулась. В глазах замаячили противные радужные круги. Женя предусмотрительно подхватила ее под руку.

– Ва… Ве… Вено… Вес… Веселовых нет, – расстроенно прочитала ей Евгения.

Чуть в стороне от больших листов ватмана висело полотно поменьше. Женя постаралась заслонить от Веры заголовок: «ПОГИБШИЕ». Не получилось. Вера сквозь зубы пробормотала:

– Ищи там!

– Тоже нет! – ликующе крикнула Женька.

Вера справилась с собой. Отогнала противную слабость. Сама уткнулась в список погибших – фамилии родителей там действительно не было. Она прочла список по второму разу. Вздрогнула, увидев: «Маркевич Михаил Геннадьевич, Одесса». Мишенька…

Вера не удивилась. Она почему-то была в этом уверена. Еще вчера знала: Мише спастись не удалось. Только почему она ничего не чувствует? Ни горя, ни слез? Даже вспомнить не может, как Мишка выглядел…

Изничтожить бы свою интуицию! На корню изжить чутье, чтоб его… Вера так надеялась, что чутье ее обманет. Обманет насчет Мишки. И – насчет родителей!!!

Может, ей все-таки повезло? И им – повезло? Ведь в списках погибших их нет?

– Но где же тогда они? – прошептала Вера.

Подле списков дежурил представительный мужчина в морской форме. Рядом с ним стояли двое в белых халатах. Из-за стойки наблюдала администраторша.

Евгения решительно обратилась к мужчине в форме:

– У девушки родители пропали. Ни в одном списке их нет.

– Списки пока неполные. – Неуверенные, робкие нотки в тоне офицера совсем не вязались с его внушительной внешностью.

– А когда будут полные? – требовательно спросила Женя.

Мужчина виновато пожал плечами:

– Спасательные работы ведутся… Поисковые – тоже.

– Прошло, – Женя выразительно взглянула на часы, – практически полсуток…

Офицер отвернулся:

– Мы делаем все возможное.

По-хорошему, скандалить и придираться нужно было Вере, а вовсе не Женьке. Но ей казалось неловким кричать на этого солидного офицера. Да и не умеет она орать…

Тем более при чем тут этот моряк… Ему и самому тяжело. Он отворачивал лицо, прятал глаза, мялся…

Вера вежливо спросила:

– Когда можно ждать новостей?

Он поспешно ответил:

– В двенадцать. Потом в два. И так до вечера… Каждые два часа – новые списки.

– А этот список, где погибшие… там совсем мало людей… Вы почти всех спасли?

Офицер закашлялся. Кашлял долго, старательно отворачивался, вытирал носовым платком слезы.

Вера терпеливо ждала, не сводила с него глаз. Наконец он спрятал платок в карман и сказал тихо:

– В этом списке только те, у кого при себе имелись паспорта. И кого удалось опознать.

Вера почувствовала, как грудь заполняет злобный, тягучий холод. С ужасом посмотрела на него. Офицер сказал еще тише, почти шепотом:

– Трупы привозят на пятнадцатый причал…

…Вера действовала как автомат. Словно робот, запрограммированный на выполнение тяжкой, но нужной работы. Она не стала ждать автобуса, пошла по набережной пешком. Все равно недалеко, здание морвокзала из окна гостиницы видно.

Вера ничего не сказала Евгении, когда та виновато пролепетала: «Ну, я с тобой, наверно, не пойду…» Вера не замечала удивленных взглядов, которые прохожие бросали на нее и на ее странное платье. Не чувствовала солнечного жара, что давил на голову. Она просто шла и шла. Без чувств и почти без мыслей. Единственный раз подумала: «Был бы Васька рядом!»

Но Василия нигде не было. Рядом вообще не было никого. Ни врача, ни доброго милиционера, ни хоть какого защитника.

Первое, что Вера увидала на набережной, – уродливый корабль с развороченным носом. Он стоял на самом ближнем к гостинице пирсе. Там толпился народ, вездесущие мальчишки швыряли в поверженное судно камнями. Вера равнодушно прошла мимо. Ей было неинтересно… Спросила у кого-то, где пятнадцатый причал. Ей показали. Зашептались вслед. Она не обернулась, пошла дальше.

Пятнадцатый причал прикрывал милицейский кордон. Вера не обратила внимания на милиционеров, перешагнула через невысокое заграждение.

– Женщина, вы куда? – тут же бросились к ней.

– Искать родителей, – спокойно ответила она.

– Можно ваш паспорт?

Вера пожала плечами:

– Мой паспорт где-то в «Нахимове».

Слово «Нахимов», кажется, было здесь паролем. Милиционер тут же повел ее к одному из рефрижераторов.

Она не успевала за его скорым шагом. Перед глазами опять замаячили цветные круги.

– Эй, стойте! – с трудом выдавила она.

Милиционер обернулся и поспешно вернулся к ней. Взял под руку. Крикнул кому-то:

– Врача сюда!

– Не надо врача! – Она постаралась быть решительной. – Со мной все в порядке, просто держите меня под руку! Куда надо идти?

Милиционер не стал настаивать на враче. Проводил ее до вагона.

– Сами подниметесь?

– Да! – уверила она его и шагнула на первую ступеньку железной лесенки.

Дверь вагона между тем отворилась.

– Ве-ра! – услышала она сдавленное.

Ей навстречу спускался Василий.

Она вздрогнула, замерла. Смотрела ему в глаза и не могла вымолвить ни слова. Губы шевелились, но слов не было.

Его лицо сказало ей все.

Говорить больше было не о чем.

Вася приблизился к ней. Обнял. Прошептал:

– Я искал там тебя… наврал, что ты моя жена… А там… там… – его голос сорвался.

– Я хочу их видеть! – с трудом выдавила она.

Василий сказал твердо:

– Увидишь. Сейчас успокоишься, пойдем – и увидишь.

Она прижалась к его футболке и поняла, что заплакать не может. Вместо слез из груди вырывались противные вороньи хрипы.

– Вася, Вась, – с трудом выдавила она. – Их убили!

…Вася Безбородов оказался единственным человеком, кто ей поверил.

Но Вася был семнадцатилетним первокурсником без денег, жизненного опыта и связей. Он сказал, что надо бороться. Он ходил вместе с Верой к начальнику порта и в милицию, в исполком и в местное управление КГБ.

Веру, как пострадавшую с «Нахимова», все начальники принимали без разговоров и без очередей в приемных. Только… «Вы можете показать того человека? Знаете, кто он? И где он сейчас? Нет? Тогда какие к нам претензии?» И, сбавив тон на ласково-сочувственный: «Верочка, мы понимаем, у вас горе. Вы были в кризисной ситуации, в шоке… Вам могло привидеться что угодно».

Она билась головой в глухую стену. Утром четвертого сентября ей сказали, что сегодня – последняя возможность улететь домой бесплатно. Больше самолетов не будет. «А как вы тогда будете добираться? Без денег? Без документов? И… и… – тут чиновники сразу терялись, – с таким, м-мм, грузом?»

И Вера сдалась. Пока сдалась.

…Они с Васей улетели из Новороссийска вечером четвертого сентября спецрейсом до Куйбышева. В хвосте военно-транспортного самолета стояли два гроба.

Каникулы кончились. Начиналась взрослая жизнь.