У деда – безупречный вкус.

Да и все остальное в нем безупречно: и работа, и зарплата, и образ жизни. Идеал, полубог, неприступный и недостижимый. «Диктатор», – однажды подслушала Настя. Так Егора Ильича назвала мама в разговоре с бабушкой.

Все решения в семье Капитоновых принимал дед. Он даже не трудился создавать видимость, что его женщины тоже имеет право голоса. Просто выносил свой «приговор» – и горе тому, кто пытался его оспаривать.

В сентябре он вызвал Настю к себе в кабинет. Именно вызвал, и именно – в кабинет (обшитую дубовыми панелями комнату с антикварным столом по-другому не назовешь). Приказал:

– Садись, поговорим.

Впрочем, поговорить Насте не удалось – с трудом пару слов вставила.

– Значит, ты собираешься в МГУ. На гуманитарный факультет. На какой конкретно – без разницы, как ты говоришь. Верно?

Настя кивнула. Дед продолжил:

– Объясняю расклад. На филологическом – очень высокий конкурс. Плюс нужно много и осмысленно читать – а этого ты не любишь. И учить минимум три языка. И перспективы по окончании смутные. Переводчик – не профессия. Так, обслуживающий персонал… А идти работать в школу? Учителем? – дед скривил рот. – Далее. Для философского нужно иметь особый склад мышления. И опять же много, и еще более осмысленно, читать. А по окончании придется, в идеале, работать преподавателем марксистско-ленинской философии в вузе. Тоже не сахар. Наконец, остается факультет журналистики… – дед сделал паузу, видимо, ожидая ее реакции.

– Хорошо. Пусть будет факультет журналистики, – покорно сказала Настя.

Судьба оказалась ее решена чрезвычайно быстро.

– Тебе нужны публикации в прессе, – продолжил дед. – Ты об этом знаешь?

Настино сердчишко екнуло. Но голос не дрогнул.

– Знаю, – соврала Настя. – Буду пробовать для «Комсомолки» писать. Для «Алого паруса».

– И зря потеряешь время. Не напечатают. Вот тебе координаты, – дед перекинул ей бумажку. – Это – главный редактор газеты «Московский автозаводец». Многотиражка завода ЗИЛ. Позвонишь, скажешь, что ты – моя внучка. Он поможет.

Настя скривилась – какая-то заводская многотиражка!… Но возражать не стала. Молча взяла телефон.

– Дальше, – продолжил дед. – Преподавателей тебе уже нашли. Все они – с факультета. Заниматься начнешь с понедельника. Предупреждаю – будет тяжело. Но я обещал преподавателям, что ты справишься. Да, и еще. В школе о репетиторах не болтай. Если спросят, как готовишься в вуз, говори, что ходишь на подготовительные курсы. Все поняла? Тогда действуй.

И у Насти началась совсем другая жизнь.

Репетиторов было трое. По русскому с литературой, по английскому и по обществоведению. После вступительного мини-экзамена – преподаватели называли его «тестом» – все трое вынесли Насте вердикт-приговор: «Ноль». А русичка, самая строгая из всех, припечатала: «С такими знаниями даже в школе нужно „тройку“ ставить». (Слово «школа» было для нее чем-то вроде ругательства).

Репетиторы предупредили Настю – все, как один, причем одинаковыми словами: «Вам предстоит очень, очень трудный год». И дружно завалили ее домашними заданиями: голову от письменного стола не поднимешь. Кино, театры или мальчики – исключились напрочь, хотя развлекаться Насте вроде бы никто не запрещал. Она сама понимала: никакое кино в радость не будет, если завтра тебя русичка станет высмеивать, что домашка плохо сделана. Правда, вот школьные Настины отметки немедленно подскочили до твердых «пятерок».

Уж чего Настя не ожидала – что родной русский будет ей даваться тяжелее английского. Репетиторша, суровая Вилена Валентиновна, ей еще ни разу выше «тройки» не поставила. На последнем занятии вообще два балла вкатила. И за что?! За «приставку»!

– Разбираем по частям слова. «Преодоление». Корень: «одол», приставка – «пре»… – бодро начала разбор слова Настя.

– Что-что? – нахмурилась Вилена Валентиновна.

– Приставка – «пре-», – повторила ученица.

– Приставки, Настя, остались в школе, – сурово сказала преподавательница.

Настя не поняла:

– То есть как?

– А так, – хмыкнула Вилена. – В школе – «приставки», а у нас, в университете, – префиксы.

– А корень – у вас тоже по-другому называется?

– Нет. Все остальное – так же. Корень, суффикс, окончание…

– А почему приставку переделали в префикс?

Вилена Валентиновна слегка улыбнулась:

– Наверно, потому, что конкурс – восемь человек на место.

– И что будет, если абитуриент скажет «приставка» вместо «префикса»? – поинтересовалась Настя.

– Минус балл сразу, – просветила ее Вилена Валентиновна. – Так что сегодня тебе «двойка». Понимаю, обидно. Зато навсегда запомнишь.

«Интересное кино получается, – думала Настя по дороге домой. – В школе у нас говорят „приставка“, и в учебнике, точно помню, пишут – „приставка“. А у них, понимаешь ли, префикс… Чушь какая-то. Да с такими порядками если бы сам Ломоносов приехал из Холмогор – ни за что в университет своего имени не поступил бы».

Вообще, Настя пришла к выводу, что универ – штука какая-то подлая. Она с предками только из-за него и ссорится. Ну, когда Вилена позвонила, нажаловалась, что ученица к урокам плохо готовится – еще можно понять, что бабка с матерью на нее наорали. А вот почему они к ней из-за Милки прицепились…

Милка – Настина лучшая подруга.

Настины родные ее не любят. «Девица себе на уме», – говорит мама. «Из грязи – хочет в князи», – хмыкает бабушка.

А Милка, на самом деле, вовсе не из грязи. Подумаешь, без отца живет – так Настя тоже своего папаню в жизни не видела.

Правда, у подруги мама – всего лишь терапевт в районной поликлинике. Но зато Милка – веселая, всегда помогает Насте с математикой и танцевать ее учит. Рок-н-роллу уже почти обучила!

Настя тоже пыталась чему-нибудь научить Милу, но всегда оказывалось, что подруга и знает больше, и соображает быстрей. А удивить ее можно только финским сервелатом или черной икрой.

Но удивлять подругу съестным – это одно. А научить чему-то полезному – совсем, совсем другое! Так что Настя обрадовалась, когда ей наняли репетиторов: вот и от нее получится реальная помощь! Милке ведь тоже сочинение в свою «Плешку» писать, а частных учителей у нее нет, сама занимается.

– Мне репетиторша такие тексты дает на разбор – закачаешься! – похвасталась Настя. – Где запятые ставить – никогда не догадаешься… Хочешь попробовать?

– Да ладно, – отмахнулась подруга. – Расставлю за милую душу. Я всего Розенталя уже вызубрила.

– А давай проверим. Пиши. Диктую: «Лесная малина, крапива, прихотливые извивы лесного папоротника, припорошенные бусинками божьих коровок…»

Предложение заняло целую страницу. К торжеству Насти, Милка пропустила в тексте пару запятых, а «извивы» назвала «изгибами».

– Не выше, чем на «тройку», – авторитетно сказала Настя.

– Да ну, – возмутилась подруга, – ахинея какая-то! Таких предложений и в природе-то не бывает!

– Ха, еще как бывают! Знаешь, оно откуда? С настоящего вступительного экзамена! С устного русского, в МГУ, на филологическом факультете!

– Ого! – оценила Милка. – Неслабая у тебя преподша! Прямо настоящий текст на разбор дает?! С реального экзамена?

Настя промолчала. Вот ведь язык без костей: дед же просил не болтать насчет репетиторов!

– Ну, может, не совсем настоящий… Но похожий, – пробормотала Настя.

– Во дела! – изумилась Мила. – Вот, значит, как они нас ловят… Я и слова-то такого не знаю – «извивы»… Сволочи.

Настя не стала развивать скользкую тему.

– В общем, могу поделиться, – предложила она. – Хочешь – диктовать тебе буду.

– Давай диктуй, – решила подруга. – И тебе полезнее. Будешь читать и запоминать, где запятые нужны.

…Настя однажды ляпнула родным, что помогает подруге с русским. Мама немедленно уточнила:

– У Милы что, трудности в школе?

Настя усмехнулась:

– Что ты, мам… У нее-то никаких трудностей. Я ей просто диктую те диктанты, что мне Вилена дает.

– А сама Мила, конечно, с репетиторами не занимается, – констатировала бабушка.

Настя только плечами пожала.

А бабушка вкрадчиво спросила:

– Настенька… а ты знаешь, сколько уборщица получает?

– Уборщица? – не поняла Настя. – А при чем тут уборщица?

– Я просто спрашиваю тебя, знаешь ли ты, какая зарплата, ну, скажем, у нашей тети Лены?

Тетя Лена, розовощекая деваха из Луховиц, мыла полы в их красивом подъезде.

– Н-ну, я не знаю. Рублей сто, наверно.

– Семьдесят. В месяц. И работать ей приходится каждый день, без выходных, – просветила ее бабушка. – А знаешь, сколько мы платим Вилене Валентиновне?

– Не знаю, – вздохнула Настя. – Я в конвертики не заглядывала.

(На самом деле, конечно, заглянула. И позавидовала Вилене: «пары» ей вкатывает, да еще и по тридцать рублей за урок за это получает).

– Вот и подумай, – мягко сказала мама, – мы платим за твои занятия по двести сорок рублей в месяц…

– А Милка, значит, через меня бесплатно учится, – закончила за нее Настя. – Но ей же тоже хочется поступить!

Бабушка назидательно сказала:

– За все в жизни надо платить.

– А с каких им доходов платить-то? – поинтересовалась Настя. – У нее мама и так на две ставки пашет.

– Ну а ты здесь при чем? – развела руками бабушка.

– Да ни при чем, конечно, – пробурчала Настя.

Дед спокойно резюмировал:

– У моих приятелей внук тоже в институт готовится. Так они еще пятнадцать лет назад это предусмотрели. Сберкнижку завели парню и копили специально на репетиторов. За пятнадцать лет, Настена, очень много скопить можно. Сколько бы ты ни зарабатывал. Хочешь – сама подсчитай на досуге, сколько получится, если каждый месяц хотя бы по десять рублей откладывать.

– А Мила твоя пускай на подготовительные курсы идет, – подвела итог мама. – Учат там… неплохо. И стоит недорого.

– Я ей скажу, – пообещала Настя.

…Диктанты девочки теперь писали на Милиной территории.

Проницательная Милка поняла:

– Запретили тебе со мной заниматься?

– Ну… – растерялась Настя. – Не запретили, конечно… Не рекомендовали.

– Конечно, нечего какой-то швали в «Плешку» идти. И на вас, блатных, мест не хватает.

– Мила!

– Ладно, извини. Мне просто маман тоже на мозги капает. Чего, говорит, зря нервы трепать. Все равно в «Плешку» не поступишь.

– Поступишь, – заверила ее Настя. – Ты куда угодно поступишь, хоть во ВГИК.

– Ага, поступлю… Моя мама знаешь как говорит: «Дети наших начальников станут начальниками наших детей». Так что ты, Настька, будешь лет через десять мной командовать. На законных основаниях.

– Тобой, пожалуй, покомандуешь, – буркнула Настя. – Ну что, будем диктант писать или философию разводить?

Настя действительно не сомневалась: Мила поступит, куда захочет. У нее хоть репетиторов и нет, а ошибок в диктанте она делает куда меньше подруги. Способности, повезло… Ладно, а мы будем брать упорством.

И Настя, по собственной инициативе, взяла на себя дополнительную нагрузку. Принялась перед сном штудировать учебник Розенталя. Двойная польза: какие-никакие знания – плюс средство от бессонницы.

…Мама заглянула в ее комнату без десяти одиннадцать вечера. Настя как раз решала дилемму: дочитать главку про запятые с союзом «а» или плюнуть и завалиться спать.

Ирина Егоровна уважительно посмотрела на обложку:

– Вилена Валентиновна задала?

– Нет… Добровольная дополнительная нагрузка.

– Смотри, – припугнула мама. – Бледная уже, как смерть. Так и сорваться можно.

«Вот мамуля умеет поднять настроение!»

Настя пробурчала:

– А, ерунда. Справлюсь. Я же обещала тебе поступить. Вот и стараюсь.

– Ну, старайся, – кивнула мама.

«Все равно она не верит, что я поступлю».

– Ты что-то хотела, мам?

– Да, – Ирина Егоровна присела на краешек кровати. – У меня для тебя есть новость.

– Плохая, хорошая?

– Оглушительная!

– Неужели Вилена меня похвалила?

– Похвалила? Тебя? – мама не сочла нужным изгнать из голоса презрительные нотки. – Нет, новость из другой оперы. У тебя теперь будет товарищ.

– Че-го?

Не мама ли позавчера выступала: «Сначала институт – потом товарищи?»

– Товарищ по урокам, – тут же поправилась Ирина Егоровна. – Ты что-нибудь слышала про Челышевых?

– Это эти… морские волки, как их дед называет? Которые в Южнороссийске живут?

– Да, они. А их внук, Арсений, тоже собирается поступать на твой факультет.

Настя прищурилась:

– Ну и пусть поступает. Я тут при чем?

Мама будто не расслышала.

– Арсений приезжает в Москву. Жить будет у нас, учиться в твоей школе, заниматься – с твоими репетиторами.

– Ничего себе, – обалдело заметила Настя. – И это ты называешь хорошей новостью?

Мама отрезала:

– Хорошей новостью это считает дед. Он говорит, что Арсений – парень крепкий и ответственный. Что он хоть волноваться не будет. Будет кому тебя вечерами с уроков провожать.

У Насти сон как рукой сняло:

– Вот это новость! Значит, все это затеял дед? – горячо спросила она.

– Дед. – Мама встала, распрямила спину. Посмотрела на Настю сверху вниз: – А его решения, как ты знаешь, не обсуждаются. Спокойной ночи, Настя.

«Ага. Значит, вы с бабушкой – против, – сделала вывод Настя. – И правильно, что против. Это же глупость какая-то! Принять в семью – на целый год! – чужого человека! Кормить его, учить, обстирывать! Интересно, зачем это деду?! Надо в лепешку расшибиться, а разузнать».

Выяснения Настя начала с бабули. Пристала к ней: «Почему?» да «Для чего?»

Но бабка стояла насмерть. Нет, она не скрывала, что недовольна приездом «бедного родственника». Возмущалась, что «некоторые тут надумали открыть богадельню». И даже открыто упрекала мужа в «наивности и прекраснодушии».

– Бабулечка, ну скажи: с чего дед его позвал-то? – приставала к ней Настя.

Бабушка скорбно поджимала губы:

– Доброе-вечное сеет. Для всех советских людей равные возможности создает.

Вот и весь разговор, никакой ценной информации. «Старая закалка: языком лишний раз не болтать, – оценила бабушкино поведение Настя. – Но как бы мне во всем разобраться?»

История с диктантами была слишком свежа. Насте ясно дали понять: негоже просто так делиться своими благами. Не принята в их семье благотворительность. «Да у родичей моих снега зимой не выпросишь. А тут – здрасте вам: сиротку за здорово живешь в институт будут поступать».

Мама открыто выражала свое недовольство.

– Зря ты, папа, все это затеял, – вздыхала она в те редкие вечера, когда дед не задерживался на работе и приезжал к вечернему чаю. И мрачно предрекала: – Этот твой Арсений нам еще покажет…

– Не говори глупостей, Ирочка, – сердился дедушка.

– Увидишь, – поджимала губы мама.

А бабушка добавляла совсем уже непонятное:

– Яблочко от яблони недалеко падает!

Настя прикидывалась дурочкой. Хлопала глазами, спрашивала напрямик:

– Дедуль! Ты что – этим Челышевым что-то должен, что ли?

– Ничего я никому не должен! – отрезал дед. – Я. Просто. Хочу. Чтобы. Внук. Моих. Друзей. Поступил. В МГУ. Ясно?!

– Совсем неясно… – бурчала Настя. – Я тоже не против, чтобы он поступил. Но жить-то у нас зачем? Пусть квартиру снимает. И в школу я с ним ходить не хочу. Он же из какой-то деревни. От него воняет, наверно…

– Настя, – суровел дед. – Прекрати!

Настя по долгому опыту знала: когда Егор Ильич начинает сверкать очами – нужно немедленно сдавать позиции.

И она переводила разговор в более безопасное русло:

– Ну расскажи хоть, что этот Арсений из себя представляет? Как он выглядит?

Дед сразу добрел:

– Да хороший он парень! Тебе понравится. – И добавлял: – Правда, немного провинциальный, но ничего, обтешется.

– В каком смысле – провинциальный? – фыркала Настя.

– Ну лоска какого-то не хватает. Вот посмотри, например, как ты сидишь?

– Сижу? – удивилась Настя. – Да обычно сижу, как всегда. Даже не сутулюсь.

– Ну вот. А он – неуютно сидит. То на краешек стула съедет, то съежится…

– Стеснялся тебя, наверно, – авторитетно заключила Настя.

– Их порода – не стесняется. И оглянуться не успеем, как он в нашей квартире пропишется, – заявила бабушка.

– Галочка, хватит, – поморщился дед. – И ты, Настя, парня тоже не обижай. Ему на первых порах тяжело будет…

– Да уж, тяжело! – саркастически произнесла бабушка. – На всем готовом!

– Тебе еды жалко? – прищурился дед.

– Вас мне жалко, – выдохнула бабуля.

– А ты нас особо не жалей. Кстати, за репетиторов Арсений будет платить сам. Я ж вам рассказывал – Челышевы пятнадцать лет на его институт копили…

– Тысяч пять ему понадобится, – задумчиво сказала Настя. – Это как минимум.

– Быстро считаешь, – вяло похвалил дед и отвернулся.

«Нет у этого Арсения никаких пяти тысяч. „Кусок“ от силы», – заключила Настя.

– Преподаватели, кстати, уже в курсе. И Вилена, и англичанка, и обществовед обещали, что мини-группа будет стоить дешевле, чем индивидуальные уроки, – сообщил дед.

– А внимания Настя будет получать меньше, – тут же встряла бабушка.

– Галя! – снова вздохнул дед.

«Да, нам предстоят веселые денечки», – решила Настя.

Что ж, делать нечего – будем ждать этого Арсения. Понаблюдаем за ним в динамике. Тогда и разберемся, что он за фрукт.

Настя проснулась в восемь. Какое счастье, что в школу – ко второму уроку! Она мысленно пожелала загрипповавшей биологичке лечиться как можно дольше. «И на работу, милая, не рвись, а то вдруг осложнение схватишь…»

В квартире – тишина. Дед и мама давно уехали на работу, а бабушка никогда не вставала раньше десяти. Настя минут пять повалялась. Сладко потягивалась, наблюдала за шустрым солнечным зайчиком. Подавила искушение повторить теорему Фалеса. Ну его, этого Фалеса. Все равно по геометрии выше «четверки» она не вытянет, а «тройбан» ей Филипповна вкатить не посмеет.

Ладно, хватит валяться. Лучше за завтраком подольше посидеть. Хорошо: никто под ногами не путается, не торопит. Хотя… кто-то на кухне есть. Бабушка, что ли, уже встала? Да нет, не может быть. Наверно, дед радио забыл выключить.

«Завтракать буду по своей программе. А кашу выброшу в мусоропровод», – решила Настя.

Мама до сих пор варила ей по утрам ненавистную геркулесовую. Если завтракали вместе, приходилось давиться, но есть. А без маманиного контроля – ни за какие коврижки. Ну ее, эту клейкую полезную кашу. «Виолы» с хлебцами съем. И бутербродик с икрой», – решила Настя. Выпрыгнула из постели. И, как была в пижамке, направилась на кухню.

– Шаланды, по-олные ке-фа-а-ли… – вдруг услышала она. В недоумении застыла на пороге.

У плиты стоял незнакомый парень. Лохматый, синеглазый. И брови кустистые, мощные – почти как у Брежнева. Одет в грошовые спортивные брючки и байковую рубашку. Кто он? Ведет себя уверенно, явно не вор. Незваный гость между тем вывел новую руладу:

– В Оде-ссу Костя-а при-и-иводил…

Он ловко подцепил что-то со сковородки, перекинул в тарелку.

– Эй… – хриплым от испуга голосом проговорила Настя. – А ты кто?

И тут же поняла. Арсений! Дед ведь сказал вчера, что Арсений приезжает, а у Насти все из головы вон! «Поезд у него какой-то „пятьсот веселый“, в пять утра прибывает. Сам встречать, конечно, не поеду. Шофера придется отправлять». А бабушка бурчала, что Арсений может и на метро добраться. Дед еще возмутился: «Какое метро, Галя? Он в Москве первый раз, да с вещами!»

Гость оторвался от сковородки. Широко улыбнулся. Пропел:

– «Рыбачка Соня как-то в мае»… здравствуйте, милая Настя! У вас очень красивые крокодилы – ну, эти, на пижаме.

Настя, наконец, очнулась. Наградила Арсения уничижительным взглядом и умчалась в комнату – переодеваться. Вот дела! Теперь в своей собственной квартире придется одеваться.

Она с отвращением натянула джинсы и свитер. Ничего нет хуже, чем с утра, еще не проснувшись, натягивать дневную одежду – она такой колючей кажется…

Вот спасибо деду, удружил!

Настя вновь появилась в кухне и сдержанно поздоровалась:

– Доброе утро. Вы, наверно, Арсений?

Парень усмехнулся:

– Доброе утро. Да, мы, наверно, Арсений. А вы, значит, Настя. Мы с вами в школе тоже на «вы» будем?

А он языкастый! И не теряется: любимую бабулину сковородку уже изгваздал, вся в пригоревшем масле.

– Зачем ножом-то царапать? – пробурчала Настя. – Вон, специальная лопаточка.

Она стрельнула глазом на содержимое сковородки: дурачок, черный хлеб жарит!

– Лопаточка? – удивленно переспросил Арсений.

Настя снисходительно пояснила:

– Это специальная сковородка, с антипригарным покрытием. Экспортная. Тьфу, то есть импортная. Во-первых, на ней можно жарить без масла. А во-вторых, ножом ее царапать нельзя: защитный слой нарушится. Чтобы переворачивать – вон, деревянная лопатка.

Арсений смутился:

– Первый раз про такое слышу… У нас все сковородки обычные.

Настя перешла в наступление:

– И хлеб у нас никто на огне не обжаривает. Если хочешь, чтобы теплый был – вон тостер, включай и грей.

– Чего? Лобстер?

«Темнота!» – чуть не брякнула Настя. Но сдержалась. Дед все-таки просил, чтобы она к гостю подобрее была…

– Впрочем, ладно. Отчистим мы сковородку, пока бабушка не проснулась.

«А этот Арсений совсем на шестнадцать лет не выглядит. Вон, какой высокий, и плечи мощные. В классе фурор произведет. Если, конечно, оденется поприличней».

Настя уселась за стол и церемонно спросила:

– Хорошо вы… хорошо ты доехал?

– Нормально, – пожал плечами Арсений. – Только спать было жестко – матрасов на всех не хватило.

– Да ладно! – не поверила Настя. – Как это?

Арсений фыркнул.

– Это только в фирменных поездах кругом крахмал-марафет. А я в пассажирском ехал. И вообще в плацкарте. Ладно, все клево. Будешь мои гренки?

Настя с сомнением посмотрела на кусочки пригоревшего хлеба.

– Вкусные! – заверил Арсений. – С солью, с перчиком.

– Давай попробую, – неуверенно согласилась она. Открыла холодильник, достала плавленый сыр, батончик сервелата, вазочку с черной икрой.

– Ух ты! – изумился Арсений. – А я думал, это к празднику.

– Подумаешь, икра… – буркнула Настя.

Фраза прозвучала как-то фальшиво.

– А ты мидий когда-нибудь пробовала? – спросил Арсений.

Настя удивилась:

– Мидий? Дедушка их только в Брюсселе ел.

– Что там в Брюсселе – не знаю, а у нас в Южнороссийске мидии классные, – заверил Арсений. – Костер на берегу разжигаешь. Потом ловишь их – и сразу в котелок, пока еще живые.

– Фу, гадость, – сморщилась Настя.

– Не гадость, а высший сорт. Не хуже моих гренок, – скромно сказал Арсений, подвигая к Насте стопочку пережаренного хлебца. – Да не мажь ты сыром, они и так вкусные!

Настя осторожно откусила кусочек. А ведь не наврал! Хлеб во рту так и тает, и перчинки приятно покалывают язык.

– Молодец, – искренне похвалила она. – Научишь меня такие делать?

– Нет, – вздохнул Арсений. – Больше таких гренок не получится. Видишь – хлеб-то не покупной, а самодельный. Мне бабушка в дорогу испекла.

– Хлеб? Сама испекла? – не поверила Настя.

– А что тут такого? Она еще в войну научилась. Из чего угодно может испечь: хоть из отрубей, хоть из кукурузы.

– Вот вы интересно живете, – улыбнулась Настя. – Мидий едите, хлеб печете.

– Вы тоже не скучаете, – не остался в долгу Арсений. – Сковородки непригорающие, тостеры… А колонка у вас где?

– Какая еще колонка? – не поняла Настя.

– Ну, воду греть. Мне ж помыться с дороги надо.

Настя хмыкнула:

– У нас центральное водоснабжение. Кран открывай и мойся. А ты что, в школу сегодня не пойдешь?

– Думаешь, надо? – скривился Арсений. – Я покемарить хотел, в поезде не выспался… Да и Ильич мне ничего про школу не говорил. Наверно, не оформил меня еще…

– Во-первых, – не Ильич, а Егор Ильич, – поправила фамильярного гостя Настя. – Дед терпеть не может, когда его Ильичем называют. Хватит, говорит, с нас одного Ильича. Даже двух. А во-вторых… В школу ты, конечно, можешь не идти. Только смотри – у нас через неделю городуша по алгебре.

– Городуша?

– Городская контрольная.

– Прикольно, – оценил Арсений. – У нас такого слова нет. Только алгебра меня не колышет. Я ее как орех щелкаю.

– Раньше были рюмочки, а теперь – бокалы. Раньше были мальчики – а теперь нахалы, – задумчиво процитировала Настя из школьного фольклора. – Ладно, не хочешь – не ходи. А в четыре сегодня – английский. В смысле, у репетитора. Тоже не пойдешь?

– Не, идти придется. Егор Ильич мне сказал, что надо, – вздохнул гость. – И тестами какими-то пугал… Тест – это вроде контрольной?

– Ха, контрольная! Гораздо хуже. Сам увидишь. Будет тебе испытание для настоящих мушкетеров, – припугнула Настя.

– Ну, а чем я не д'Артаньян? – самоуверенно хмыкнул Арсений.

– Ну-ну, – покачала головой Настя. Она до сих пор с дрожью вспоминала вступительный мини-экзамен, который ей устроила англичанка. Но детали Арсению рассказывать не стала. Будет ему сюрприз…

Хуже бабки никого и придумать нельзя. Цеплялась к нему все утро: и в прихожей он наследил, и туалетную бумагу в унитаз выбросил, хотя для нее специальное ведерко в туалете есть. Вот грымза! Ладно, пусть он и не особо званый – но все-таки гость. Егор Ильич ему так и сказал: «Чувствуй себя, как дома». Да и Настя к нему нормально отнеслась. Выпендривалась, конечно, но поглядывала с интересом. А вот бабку, Галину Борисовну, приручить пока не получалось… Сеня пять часов сиднем просидел в комнате, чтобы лишний раз не наткнуться на старую ведьму. В Южнороссийск позвонить, сказать своим, что добрался, тоже не решился.

На новом месте, на новых накрахмаленных простынях не спалось. Сеня вертелся, вставал, подходил к окну, снова вертелся и еле дождался, пока Настя вернется из школы.

Слышал из своей комнаты, как хлопнула входная дверь, как из прихожей зашелестел возмущенный шепот: видно, бабка на него тут же принялась ябедничать.

– Да ладно тебе, бабуль! – донесся Настин голос. – Это шофер натоптал. У него ботинки рифленые. А бумагу я тоже в унитаз бросаю.

Девушка заглянула в Сенину комнату:

– Не спишь… шаланда с кефалью? Пойдем обедать. Нам выходить через полчаса.

Настины глаза смотрели насмешливо, но не зло, и у Сени сразу потеплело на душе.

К обеду он переоделся: самоновейшие джинсы «Ливайс» (все лето на них зарабатывал, каждые пять рублей тут же менял на боны для «Альбатроса») и индийская ковбойка (не особо фирменная, зато, бабушка говорила, ему очень идет). Но Настя только мельком взглянула на его моднейший наряд и ничего не сказала.

С обедом справились быстро (бабка, к счастью, из своей комнаты не показывалась). Сеня, науськанный своими родичами, взялся было мыть посуду, но Настя округлила глаза:

– Обалдел? Оставь. Пошли быстрей, мы опаздываем!

Видно было, что она нервничает.

– Урок, что ли, не выучила? – поинтересовался Сеня по дороге.

Настя неуверенно ответила:

– Да вроде, учила… Только на Вячеславовну никогда не угодишь. Ну, сам увидишь.

Преподавательница английского проживала поблизости.

«Малая Бронная улица», – прочитал Сеня на табличке. Дом оказался еще солиднее, чем у Капитоновых: в холле имелись не только зеркала, но и кресла, а также парочка пальм в кадушках.

– Как у вас в Москве только не раскурочивают эти пальмы?

– Вон, видишь, будочка? Там милиционер сидит, настоящий.

Лифт – тоже, зараза, с зеркалами – бесшумно вознес их на седьмой этаж. Настя глубоко вздохнула и позвонила в богатую, обшитую деревом, дверь. Сеня скромно держался за ее спиной. Отчего-то ему передалось Настино беспокойство.

Дверь распахнулась. Но на пороге Сеня увидел не англичанку. Их встречал парень: высокий, тонкогубый. Гораздо старше Сени: лет, наверно, двадцати. Он с ухмылочкой стрельнул взглядом в Настю. Перевел глаза на Арсения и совсем уж расплылся:

– А, вот и наш провинциальный гость. Алоизий, если не ошибаюсь?

– Привет, Жень, – проговорила Настя. – Ну чего ты ко всем цепляешься?

– Цыц, крошка! – весело заткнул ее Женя. И снова обратился к Арсению: – Кухарка сказала, в Елисеевском даже вареной колбасы нет. Это вы там ее уже всю скупили?

От такого приема Сеня на секунду опешил. А потом сжал кулаки, отступил на шаг…

– Сеня, Сеня, – сжала его руку Настя.

В коридоре между тем появилась преподавательница. Властно сказала:

– Кыш отсюда, Эжэн… Don…t rasp on my nerves… Good afternoon, Nastya. Hi, Senya. Come in.

Недорезанный Эжэн-Женя послушно исчез в недрах квартиры. На прощание окинул Сеню ледяным взором.

«Вот и первый столичный враг, – быстро подумал Арсений. – Интересно, что я ему сделал?»

Но мысли тут же перекинулись на англичанку. Ну и произношение у нее – с их школьной учителкой не сравнить! Как настоящая интуристка говорит. «Чуть побыстрее – и я ничего не разберу».

Они прошли в комнату, расселись. Сеня мимолетно отметил: в Южнороссийске он ничего подобного даже не видел. Ладно, огромный телевизор и даже видик. И угрожающий массивный магнитофон с отдельно стоящими колонками. И бронзовые лампы – будто из романов Агаты Кристи. Но целая стена англоязычных книг! Штук тысяча, не меньше. Где, интересно, англичанка их достала? (Сеня стрельнул глазом по обложкам – большинство авторов были ему неизвестны). «Сейчас как даст мне какого-нибудь Шекспира на перевод – тут я поплыву».

Но мучить его Шекспиром англичанка не стала. Вместо этого протянула отпечатанный на машинке текст. Попросила:

– Read and translate. You have half an hour.

А сама между тем заговорила с Настей. Принялась гонять ее по самому сложному времени perfect continuous. Сеня с удовольствием отметил, что он бы отвечал лучше. Впрочем, едва он начал вникать в собственное задание, радость его быстро улетучилась. Один заголовок чего стоил – Сеня в него минут пять врубался: «Особенности полиграфического решения проблемных журналистских материалов». Дальше не легче. Какие-то шрифты, кегли, лиды… пес его знает, кто они такие, эти лиды. «Наверно, от слов „лидер, лидировать“, – лихорадочно думал Сеня. – А что это может быть в контексте? Заголовок? Ведущий публицист? Лучшее место на полосе? Нет, похоже, что-то другое. Наверно, ударное начало статьи. Точно – зацепка. Интригующая вводка, специально выделенная жирным шрифтом… М-да, вот это текстик…»

Полчаса истекли незаметно. Сеня едва успел перевалить за половину задания.

– And now – let…s concentrate on you, Senya, – обратилась к нему репетиторша.

Настя, заметил Сеня, не удержалась от облегченного вздоха. И уставилась на него: заинтересованным, испытующим взглядом.

– Just translate it into the Russian, – попросила преподавательница.

«Ну, была ни была. Главное – не молчать». Сеня глубоко вздохнул:

– Итак, особенности полиграфического решения проблемных журналистских материалов… Даже самый гениальный текст меркнет, если напечатать его в страшной дыре, мелким шрифтом в глубине полосы…

– Что-что? – перебила его учительница. – Ты сказал – «в страшной дыре»?

– Ну да. В страшной дыре, у черта на рогах.

Настя фыркнула. «Что-то не то я несу», – мелькнуло у Сени. Но репетиторша неожиданно улыбнулась:

– Очень интересный образ… Please, go on.

Ободренный, Сеня пошел дальше:

– Но даже если материал публикуется в удачном, выигрышном месте – нельзя забывать об особой верстке. Броский заголовок, выделенный жирным шрифтом лид…

– Переведите это слово на русский, – испытующе уставилась на него преподавательница.

– Ну, зачин. Вводка. Ударное начало.

Училка кивнула. Настя посмотрела на него уважительно. Дальше дела, правда, пошли хуже. А со второй половины текста Сеня и вовсе «поплыл». Репетиторша сначала поправляла, потом – остановила:

– Ладно, достаточно. Конечно, это твердая «двойка». Но потенциал – есть. Дальше…

Учительница встала, подошла к видеомагнитофону. Настя украдкой шепнула Сене:

– Не расстраивайся. Мне она в первый раз твердый «кол» поставила.

Сеня благодарно улыбнулся девушке. Репетиторша между тем сказала:

– А сейчас, Арсений, у тебя будет задание поинтересней.

Она щелкнула кнопкой пульта. На экране заскользили английские титры. Фильм, судя по всему, боевичок.

– Translate, please, – хладнокровно попросила преподавательница.

Сеня ошарашено произнес:

– Вот это да!

– Come on, – от репетиторши пахнуло ледяным холодом.

Прошли титры, на экране появились люди. Судя по узким глазам – китайцы. Толпа желтолицых стояла в баре и что-то горячо обсуждала. Сеня уловил слова «Сянь Минь, драться, проиграть». Проговорил подрагивающим голосом:

– Да сроду Сянь Миню нельзя с ним драться. Железно – проиграет.

Китайцы продолжали тарахтеть по-английски. Кажется, опять принижали неведомого Сянь Миня. Сеня затараторил:

– Сянь Минь – натуральный дохляк. Мешок с костями. Ему только с лилипутами драться – а он рвется на настоящий поединок.

Настя смотрела на Сеню большими глазами. Кажется, она думала, что он и правда в точности переводит все с экрана. Репетиторша обнадеживающе молчала.

Китайцы исчезли. Камера показала бескрайние рисовые поля, зазвучала визгливая песня – явно не на английском. Сеня, воодушевленный, ляпнул:

– Краткое содержание песни. Широка страна моя родная, мой великий и загадочный Китай.

Настя подскочила на стуле. А репетиторша захохотала. Щелкнула пультом, остановила кассету. Выдавила сквозь смех:

– Fantastic!

Сеня растерянно хлопал глазами. Неужели он и правда все угадал? И правильно перевел?

– Такую чушь нести! И с таким серьезным видом! – продолжала хохотать репетиторша.

Дверь в комнату скрипнула. На пороге возник давешний противный Евгений.

– У тебя все в порядке, мама?

– Спасибо, Эжен… Все хорошо. Просто Арсений меня насмешил.

И Сеня съежился под полным презрения Жениным взглядом.

Ровно в одиннадцать вечера старуха Шапокляк (так Сеня называл про себя Настину бабку) проследовала в комнату внучки. Она торжественно несла серебряный поднос. На подносе – чашка чаю и голубая таблетка – видно, снотворное.

Да, накануне вступительного сочинения ее высочество Настю обслуживали по высшему классу.

Мать мазала ей бутерброды черной икрой, говорила: «При умственных нагрузках очень важна ударная доза протеина!» Егор Ильич, растеряв начальственный лоск, хлопал над Настенькой крыльями, щупал ей лобик, гладил по головке… А бабка самолично распихивала по специальным карманчикам в Настиной юбке сочинения-«шпоры».

На Сеню никто внимания не обращал. Только Егор Ильич пожал ему руку и напутствовал:

– Ну, Арсений, не подведи.

Сеня очень надеялся, что не подведет.

Он тоже ушел к себе. Хорошо бы поскорее уснуть! Да, снотворное бы и ему не помешало… Заснуть не получалось. В голове вертелись то странички из конспекта Белинского, то массивные, вызубренные назубок, цитаты из Грибоедова и Тургенева… «Я-все-помню! – внушал себе Сеня. – Мне надо расслабиться!»

Но расслабиться не получалось. Тело вроде отдыхает, а мозг – работает. Вдруг ясно, как наяву, всплывает лицо его родного деда. Дед смотрит на Сеню – задумчиво, испытующе… И тот выныривает из полузабытья, и шепчет, будто дед сидит рядом: «Не дрейфь! Я – поступлю». И дед ласково кивает, растворяется в полумраке… Но едва Сеня снова начал засыпать, как на него навалился по-настоящему страшный сон: огромная, жирная, ехидная запятая.

Этот кошмар преследовал Сеню весь год. С тех пор, как Вилена, их репетитор по русскому, сказала: «Запомните: одна неверная запятая – минус один балл. Две запятые – минус два балла. И никакие апелляции не помогут».

А Настя после того урока сообщила:

– Знаешь, что я слышала? Они эти запятые специально расставляют там, где не нужно.

– Кто расставляет? Зачем? – не понял Сеня.

– Приемная комиссия ставит лишние запятые, – терпеливо объяснила Настя. – Ну, когда много хороших сочинений, а квоты уже выбраны.

С того дня к Сене и прицепился этот кошмар. Запятая являлась ему то в виде крошечной закорючки, то в виде огромного, извивающегося питона. Обвивала вокруг шеи, душила, высасывала силы и кровь…

И чем ближе к экзаменам, тем чаще кошмар повторялся. А сегодня, накануне сочинения, он просто его изводил.

«Нет уж, лучше совсем не спать», – решил Сеня.

Выбрался из кровати. Подошел к окну, откинул штору. Четыре утра. Утра, когда он пишет сочинение в МГУ.

Ни дворников, ни трамваев. Наливается полоска рассвета. Сеня понаблюдал, как на соседнем подоконнике просыпается воробей. Вот птица вынула голову из-под крыла… встряхнулась, осмотрелась наглыми глазками… громко чирикнула…

«Тебе сегодня сочинения не писать», – позавидовал Сеня беззаботному воробью.

Нет, до восьми, когда проснется Настя, он не вытерпит. Да и не хочется ему сегодня видеть барыню-Настю. А пуще того – смотреть, как бабка Шапокляк тащит в ее комнату кофе на растреклятом фамильном подносе.

Сеня неслышно прокрался в ванную – он уже изучил скрипучие места на коридорном паркете и никогда на них не наступал. Принял душ. Оделся – костюм самолично отгладил еще накануне. Греметь кофейником не стал. Взял паспорт, экзаменационный лист, две ручки с необычными фиолетовыми чернилами (специально искал – попробуй, подбери такой же цвет, чтоб фальшивую запятую подставить!) и тихо покинул квартиру на Большой Бронной.

«…Хорошо, что я ушел, – думал Сеня, шагая к Пушкинской. – И хорошо, что жизнь с Капитоновыми заканчивается. Поступлю-не поступлю – только бы драпануть отсюда куда подальше». Надоели они до смерти – все. Суровый Егор Ильич, шапоклячка-бабка, ледяная Настина мамашка… Да и сама Настя – тоже хороша. Вчера весь вечер его изводила.

…Они возвращались с последнего занятия по литературе. Вилена устроила им беспощадный прогон по цитатам, датам и именам-отчествам. Темп репетиторша задала такой, что даже Сеня путался, а бедная Настя – откровенно «плавала».

– Да… не Ломоносовы, – припечатала репетиторша на прощанье.

Сеня еле дождался, пока захлопнется дверь и сплюнул на отдраенный пол академического дома. Настя посмотрела на него укоризненно. Сеня вздохнул, растер плевок подошвой. Интеллигенты!

– Завалю сочинение, – всхлипнула Настя, когда они вышли из Вилениного подъезда.

Сеня хотел сказать, что у Вилены просто такая манера, чтобы ученики не расслаблялись… но Настя и слова вымолвить не дала. Проговорила завистливо:

– У тебя-то память хорошая… Все цитаты запоминаешь. И пишешь лучше меня.

– Брось, все ништяк, – как мог, беззаботно ответил Сеня.

Настя прошипела:

– Я тебе сколько раз говорила – ненавижу это слово: «ништяк»! Надоело уже просить!

«А как уж ты мне надоела! Со своим-то вечным нытьем!» – подумал Сеня. Отвернулся от Насти и замолчал. Так, не глядя друг на друга, и дошли до дома.

У подъезда встретили Милу.

– Трясетесь, зайчишки? – весело спросила Настина подруга.

Что Милке не веселиться – ей до экзаменов еще три недели, в Плешку вступительные только в августе.

– Трясемся, – вздохнула Настя.

И виновато взглянула на Сеню: извини, мол, что я на тебя огрызалась.

Всегда она так – сначала обидит, а потом переживает, подлизывается…

Нет уж, Настя! Сеня улыбнулся Милке:

– Вот еще, трясьтись! Что мне этот МГУ? Не пройду – с тобой в «Плешку» поступать буду. Возьмешь… в обойму?

– Тебя, Сенечка, возьму, куда угодно, – радостно заверила Милка.

А Настя посмотрела на Сеню (в его голове послушно вспыхнула цитата из «Героя нашего времени»: «ее большие глаза, исполненные неизъяснимой грусти, казалось, искали в моих что-нибудь похожее на надежду»), решительно дернула плечом и вошла в подъезд.

– Что это с ней? – удивилась подруга.

– Психует, – отмахнулся Сеня. – Давай, что ли, курнем?

Они отошли подальше от капитоновских окон, выкурили по сигаретке «Космос», поболтали. Милка явно старалась его веселить, пыталась рассказывать анекдоты, но, судя по ее озадаченному лицу, смеялся Сеня вовсе не там, где нужно.

– Ладно, не до смеха, – вздохнул он. – Пойду.

– Ни пуха, ни пера! – пожелала Мила.

Арсений девушек к черту не посылал. Попросил:

– Ругай меня завтра, Милок. Кляни последними словами.

Больше всего ему сейчас хотелось забиться в угол, и чтобы никто, никто его не трогал.

Но дома – дома у Капитоновых – Сеня покоя не нашел. Настя весь вечер ходила взвинченная. Цеплялась к нему, требовала какие-то свои конспекты. Включала на полную громкость ненавистный «Миллион алых роз». Спасибо Ильичу – накапал ей лошадиную порцию валерьянки.

Сеня еле дождался, пока мать отведет Настю спать. Он не сердился на девушку: понятно ведь, что не со зла бросается, а от нервов. Но когда у самого на душе кошки скребут – только чужих истерик и не хватает…

Так что лучше уж прийти на сочинение одному, без Насти, а то будет изводить его всю дорогу до универа.

…Сеня упоенно вдыхал запахи московского утра, слушал, как шуршат вековые липы. Да, Москва – хороша, но только по утрам, когда вокруг – ни людей, ни машин.

«Не поступлю – и ладно, – настраивал он себя. – Вернусь домой, поцелую бабулю, обниму деда. И пойдем мы с ним на рыбалку – далеко пойдем, до самого Геленджика…»

Сеня покружил по кривеньким московским переулкам и вышел к Пушкину. Охранявший поэта милиционер посмотрел на Сеню удивленно, сделал движение навстречу: документы, что ли, проверять будет?

– Сочинение сегодня. Не спится… – отчитался Сеня.

– А, абитура, – мент тут же потерял к нему интерес.

«Метро уже открылось. Прокачусь-ка я до Кузнецкого… – решил Сеня. – В пирожковую. Она с семи, вроде, начинает работать. Кофе, конечно, там гадкий, с молоком, но зато никакая бабка Шапокляк волком смотреть не будет!»

Только в пирожковой, дымной от подгоревшей выпечки, Сене удалось, наконец, прийти в себя. Он выпросил у толстой подавальщицы настоящего, не испорченного молоком, кофе.

– Сочинение сегодня пишу, – жалобно обратился он к тетеньке. – Всю ночь не спал… Волнуюсь.

Магическое слово «абитура», кажется, действовало даже на грозных работников сервиса.

– Живи, птенчик, – разрешила ему толстуха.

И щедро бухнула в мутный стакан целых три ложки кофейного порошка.

Пироги ему тоже достались самые лучшие: с капустой. Сеня сидел у грязного окна, вгрызался в свежайшую выпечку, экономно, по глотку, цедил кофе и совсем не думал об экзамене. Вспоминал море, деда, моторку, бывших одноклассников… Очнулся только в девять – во время как пролетело! Вроде всю ночь готовился и все равно опаздывает!

Сеня вскочил.

– Ни пуха, ни пера тебе, парень! – ласково громыхнула вслед подавальщица.

В аудиторию, где писали сочинение, он влетел последним.

– Почти опоздали, Арсений Игоревич, – попеняла ему узкогубая тетка, проверявшая документы. – Еще три минуты – и не пустила бы.

«Ах ты, гестаповка!» Сеня промолчал. Тетка оглядела аудиторию:

– Вон за ту парту. В третьем ряду.

Как тут все серьезно! Он-то думал, что народ рассаживается, как хочет. Ну и ладно, ему же спокойней – Настька ныть в ухо не будет.

Настя оказалась неподалеку – в том же ряду, шестая. Сеня мимолетно взглянул на нее: бледная, под глазами – тени, губы дрожат. Снотворное (или что там ей бабка дала?), очевидно, не помогло.

Не прошло и пяти минут, как в аудиторию торжественно вплыл декан. Разорвал конвертик, огласил темы… Ничего страшного. Лермонтов, Достоевский, Горький и свободная: «За что я люблю свой край». Эх, написать бы ее! Про Южнороссийск, про море, про настоящих друзей! Но репетиторша, Вилена, строго предупредила: «За свободную тему браться не смейте. Выше „тройки“ не поставят. Считается, что ее пишут те, кто не знает литературы.»

Дурацкие правила. Но что поделаешь, если здесь по таким играют.

Сеня решил остановиться на Достоевском. Выбрал Федора Михайловича из чисто практических соображений: больше всего цитат помнил. И критику – тоже. Да и Вилена упоминала, что за «Преступление и наказание» абитуриенты берутся редко – так что будет приемной комиссии приятное разнообразие.

Сеня быстро, минут за двадцать, настрочил план… Просмотрел: логично, полно, солидно… Будто и не было бессонной ночи. Не иначе, кофе в пирожковой оказался волшебным. Что ж, пора приступать. Он потер руки, подул на ладони… Интересно, а у Настены как дела?

Сеня обернулся. Настя, ссутулясь, сидела за своей партой. Глаза блестят слезами, губы прыгают. И – не единой строчки. Чистый лист бумаги.

– Настя! – одними губами произнес Сеня.

Она услышала, вскинула на него жалобный взгляд. Также неслышно ответила:

– Не могу! Не помню!

К его парте уже спешил надсмотрщик-старшекурсник. Сеня паинькой склонился над своим сочинением. «Да что мне Настя? Она и так выкрутится. У нее вон – вся юбка в „шпорах“. Бабка специальные карманы под оборки пришила».

Сеня бодро написал вступление. Нужная цитата из самого Бахтина всплыла перед глазами четко, страничкой из книги. Сеня даже шрифт и переносы увидел.

Ладно, приступаем к раскрытию темы. Но прежде он снова взглянул на Настю. И снова увидел абсолютно чистый лист бумаги. И дорожки слез на ее щеках. Вот дура-то, прости господи! Она же все знает не хуже него! Просто мозги со страху заколодило. Ну и что, так и будет до конца сочинения сидеть?

Придется спасать. Сеня дождался, пока жандармы-старшекурсники отвлеклись: какой-то дурачок додумался достать «шпору». Пока происходило ее торжественное изъятие и выведение наглеца из аудитории, Сеня выронил лист бумаги. Лист спланировал как раз к Насте – зря, что ли, в детстве самолетики с балкона пускал? Сеня пошел подбирать и прошипел:

– Просись в туалет. В кабинке доставай шпору и читай. Все сразу вспомнишь. Поняла?

– Молодой человек, в чем дело? – к нему уже спешила строгоглазая наблюдательница – та самая, что проверяла документы на входе в аудиторию.

– Ни в чем. Бумажку уронил.

– Постойте, не садитесь…

Тетка заглянула в Сенину парту, просветила взглядом его костюм, приказала:

– Снимите пиджак.

Сеня вспыхнул. На языке завертелась грубость. Абитуриенты смотрели с интересом. Кажется, они жаждали крови.

Тетка явно наслаждалась своей властью. «Ладно, властвуй… до поры!» Сеня молча снял пиджак, продемонстрировал подкладку, рукава.

– Садитесь, – неохотно разрешила гестаповка.

«Что, съела?» – внутренне усмехнулся Сеня. Все, теперь за работу. Краем глаза он видел, как Настя, под конвоем двух студентов, идет в туалет. И как минут через десять возвращается: радостная, с просветленным лицом. И ее лист бумаги начинает покрываться знакомым бисерным почерком… «Ожила, слабачка», – порадовался Сеня. И забыл про нее – думал только о том, как раскрыть тему. И не вогнать куда-нибудь лишнюю хищницу-запятую.

Преподавательница английского позвонила Капитоновым в тот же вечер, сразу после сочинения. Разговаривал с ней сам Егор Ильич.

– Урок? Прямо завтра? Да пусть отдохнут! Лица на обоих нет.

Англичанка, кажется, начала возражать, потому что дед долго слушал, потом сказал:

– Нечего им зря трястись, говорите? Тоже, в общем, разумно…

Положил трубку, сообщил Насте и Сене:

– Завтра в двенадцать у вас сдвоенный урок, на три часа. Будете «входить в язык». Англичанка сказала, что нужно вас отвлечь – чтобы зря за оценку по сочинению не переживали. Все равно, говорит, ничего уже не изменишь…

То, что с его сочинением уже ничего не изменить, – Сеня не сомневался. Зато у Насти явно были дополнительные шансы.

После того, как сочинения были сданы и народ потянулся прочь из аудитории, Сеня подсмотрел любопытную сценку.

Настя осталась за партой и на клочке бумаги торопливо написала:

«По словам И. Виноградова, „Герой нашего времени“ – это первый философский русский роман, в котором судьба героя и становление его характера осмысляются в категориях „добра“ и „зла“, необходимости и свободы».

Похоже, что это была первая фраза ее сочинения. Сеня незаметно, прячась за спинами возбужденных абитуриентов, пошел за Настькой и увидел: в коридоре к ней подошла женщина преподавательского вида. Настя сунула ей давешний клочок бумажки и даже свою ручку.

«Простейшая комбинация, – оценил Сеня. – Сочинения – под шифрами. А Настькино теперь легко определить: по почерку и первой фразе. И авторучка теперь ее собственная – в руках нужного человека. Любую ошибку можно исправить… Да уж, честная игра. Честней не придумаешь».

Насте Сеня, разумеется, ничего не сказал. Всю дорогу к англичанке он слушал ее возбужденный лепет: «Представляешь, эти студенты со мной даже в туалет вошли! Спасибо, что в кабинку не потащились. Ну, а там я спокойненько достала „шпору“, быстро проглядела – и сразу все вспомнила!»

Настя благодарно посмотрела на Сеню и пробормотала:

– Спасибо, что подсказал в туалет попроситься… А то я так растерялась…

«Додумалась хоть поблагодарить», – беззлобно подумал Сеня.

…Вместо англичанки их снова встречал Эжен.

– Настенька! – явно обрадовался он. – Привет. Проходи, лапочка!

Сени будто не существовало.

– Ну, написала? Я тебя ругал. Последними словами. Весь день.

Женя принял у Насти шерстяную кофту, аккуратно повесил ее на плечики. На Сеню цыкнул:

– Куда ты свой лапсердак вешаешь?! Пальто мое помнешь.

«Английский сдам – точно ему морду набью», – решил Сеня.

Наконец, в коридоре появилась англичанка. Велела сыну:

– Эжен, проводи Настю в гостиную. Поболтайте, выпейте кофе. Но говорить с ней только по-английски, ясно? А ты, Сеня, иди со мной.

Они прошли в кабинет. Англичанка участливо посматривала на него.

– Что-то случилось? – как мог спокойно, спросил по-английски Сеня.

– Произношение у тебя за этот год изменилось разительно, – похвалила репетиторша. – Даже твое ужасное «гэ» почти исчезло. Впрочем, ладно. Давай по-русски. Ты симпатичен мне, Сеня…

«Но на Настю – не претендуй. Она – Эженова», – Арсений продолжил в уме ее мысль.

– Я не… – начал он.

– Не перебивай, – попросила англичанка. – Молчать умеешь? Ладно, верю – умеешь… Тогда слушай. Экзаменационные тексты уже утверждены. Тридцать билетов – тридцать текстов. Все они, в общем, простые, но есть в них подводные камни… Вот, держи. Все тридцать. Ксерокопии – так себе, но разобрать можно.

Сеня от удивления аж дар речи потерял. Сидел, хлопал глазами. Англичанка, не дождавшись его реакции, продолжила:

– Каждый текст как следует проработай, разберись с грамматикой, со стилистикой, с устойчивыми конструкциями… Ты парень толковый – справишься.

– Разобраться, а потом Настю на них натаскать? – уточнил Сеня.

Взгляд англичанки затвердел:

– Я полагала, ты более догадлив. Видишь ли, конкретные экзаменационные тексты в стоимость моих уроков не входят… Но я же сказала – мне симпатичен и ты, и твои данные. И мне хотелось бы, чтоб ты тоже оказался на факультете. Я убедительно прошу тебя – никому эти тексты не показывать и никому – даже Насте – о них не говорить.

– Но как же она? Вы ведь сказали – там подводные камни. Настя сама с ними не справится!

Англичанка вздохнула:

– Ближе к экзамену ты, к сожалению, стал хуже соображать… С тобой мы больше заниматься не будем. Ни пуха тебе ни пера на экзамене. А Настю еще ждут четыре дополнительных занятия. По этим самым текстам – если уж тебе надо все объяснять.

– Спа… спасибо, – пролепетал Сеня. Кровь бросилось ему в лицо. – Но зачем? Зачем вы это делаете?

Репетиторша усмехнулась:

– Говорят, у нас – общество равных возможностей… Равных – для всех. Вот я их, эти возможности, и создаю.

…Четыре дня кряду Сеня закрывался в своей комнате и корпел над экзаменационными текстами. Англичанка оказалась права: с виду простые, тексты скрывали множество хитрых согласований времен и непереводимых с ходу конструкций. Школьный учебник за десятый класс в сравнении с ними выглядел букварем.

Настя целыми днями пропадала у англичанки. Возвращалась усталая, бледная.

– Чем вы там занимаетесь? – невинно интересовался Сеня у девушки.

– Да так… грамматику повторяем, – опускала глаза Настя.

«Интересно, стыдно ли ей? Что она учит экзаменационные тексты, а я вроде как ничего о них не знаю? Или воспринимает это как должное? Да нет, вроде, стыдно. И проболтаться ее так и тянет. Но мать и бабка, видно, строго-настрого приказали – чтоб молчала, как партизанка… Интересно, что мне поставят за сочинение?… Пятерок, говорят, почти не бывает. Так, одна на поток – на две тысячи абитуриентов. Хорошо бы получить четверку… А если тройбан? Тогда только на английский с обществоведением надежда, надо будет их на пятерки вытягивать».

Сеня гнал от себя бесполезные раздумья, снова и снова возвращался к экзаменационным текстам. И все отчетливее понимал: взялся бы за них с налету, прямо на экзамене, – обязательно бы напортачил.

«Завалил бы я язык, если б не англичанка, – благодарно думал Сеня. – Интересно, с чего это она меня пожалела? Ну и ладно, пожалела – и пожалела. Если поступлю – подарю ей огромный букет. Пятьдесят одну розу. Дед как раз мне деньжат подослал…»

– Ты поедешь со мной оценки смотреть? – ластилась к нему Настя. – А то боюсь, что в обморок упаду.

– Да не жмись! Все у тебя ништяк, – привычно утешил ее Сеня. Встретил ее сердитый взгляд и поправился: – Ладно-ладно, все у тебя фартово!

…Листы с оценками повесили на входе высоко – с земли и не увидишь. Нужно на бордюр забираться.

А снизу виден только частокол черных пятнышек – двойки. И целые грядки депрессивных синих «троек».

Парни лезли на бордюр молча. Только бледнели, увидев оценку.

Девочки визжали и охали.

– У меня ноги дрожат, – пискнула Настя. – Я упаду…

Сеня подхватил ее подмышки, приподнял.

– Вижу! – возликовала Настя. – «Четыре»!

– Везет же! – зашелестела толпа.

Сеня уже успел рассмотреть: зеленые «четверки» редки, слово подснежники в истоптанном ближнем Подмосковье.

Он осторожно опустил Настю на землю. Искренне сказал:

– Молодец! Поздравляю!

И, наконец, полез на бордюр сам. Увидел оценку. Не поверил глазам. Достал экзаменационный лист – сверять номер.

– Что? Что? Что у тебя? – прыгала внизу Настя.

– А-бал-деть, – выдохнул Сеня.

И закрыл лицо руками.

Сеня в тот год оказался единственным абитуриентом, кто сдал вступительные экзамены на все пятерки.

Настя получила, кроме четверки по сочинению, еще одну – по обществоведению, и тоже поступила – хватило полупроходного балла.

Дед на радостях подарил ей норковую шубу и путевку в Чехословакию.

А Сеня переплатил бешеных денег за билет на поезд и уехал до самого первого сентября в Южнороссийск.