12 января

Эти строки я пишу поздно ночью, более чем в тысяче километров от наших лапландских домиков. Первый день путешествия по маршруту лесные избушки — Киттиля — Рованиеми — Оулу — Хельсинки прошел без происшествий. Я даже не устал, несмотря на то что пробудились мы в три ночи и провели восемнадцать часов в машине.

Вскоре после Рованиеми с земли исчез снежный покров. А здесь, в пригороде Хельсинки, и вовсе зеленеет плющ и заячья капуста. И температура плюс пять.

Мы остановились в СПА-отеле в городке Порво, в котором после революции любили гостить уцелевшие осколки нашей царской династии. Прекрасные интерьеры, модно и уютно отделанный СПА. Вот только цены (сто девяносто евро за двухместный номер) слегка напрягают… Саня уже храпит, а у меня сна ни в одном глазу, и мысли неудержимо возвращаются к событиям вчерашнего дня. К тому, что произошло после того, как я по заснеженной дорожке подкатил к Лесиному коттеджу…

…Итак, на «Хонде», экипированной к поездке, тяжело груженной, с досками и лыжами на крыше, ровно в семь я подрулил к Лесиному коттеджу.

Девушка выпорхнула в распахнутой дубленке. Одета она была так же, как тогда, когда отправлялась на свидание с Боковым. Однако сегодня надела даже не сапоги, но туфли на каблучках. Второй раз за время нашего знакомства я видел ее коленки. В чулочках ее ножки выглядели что надо. Я почувствовал приятную истому и скрестил пальцы на удачу.

Я правильно сделал, что столик в «Стейк-хаусе» заказал заранее, потому что свободных мест в ресторане не оказалось. У входа стояли три машины, все с российскими номерами, и весьма понтовые: «Рейнджровер», «Лендкрузер» и «Вольво ХС90». Ну, мою «Хонду» тоже не в Тольятти делали, посему я с чувством собственного достоинства припарковался рядом.

Когда мы подъехали, я намеренно задержался в машине и предложил Лесе:

— А давай здесь, в ресторане, поиграем? Или всех разыграем?

— Ка-ак? — пропела она. Настроение у нее было хорошим.

— Как у тебя с английским?

— I speak English quite well. — Произношение у нее было вполне шарман.

— Ну, так давай изобразим иностранцев. Не хочется иметь ничего общего с нашими туристами.

— Что ж, давай. Кем мы будем? Индусами? Эфиопами?

— Да не очень мы косим на эфиопов. Давай заделаемся, ну, например, бельгийцами. Или голландцами.

— О’кейчик. Надеюсь, голландского здесь никто не знает.

На самом деле, главная причина, почему я предложил девушке игру, заключалась в том, что человек, говорящий на неродном языке, невольно становится правдивее. Откровеннее. Не раз по себе замечал. А я как раз и хотел, чтобы Леся передо мной раскрылась.

Нас усадили за столик на двоих. Рядом гуляла шумная русская компания. Официант, молодой парень, держался с достоинством, однако вежливо и предупредительно. И с ним, и между собой мы говорили только по-английски. Ее язык оказался неплох, пожалуй, даже лучше моего. Но, главное, друг дружку мы понимали.

Я немедленно попросил у официанта, чтобы тот принес девушке крепкий коктейль. Себе я заказал пива: как-никак, я за рулем, а назавтра в четыре утра стартует наш автопробег. Нам оставалось каких-то восемь часов. Чтобы совершить намеченное, у меня имелся последний шанс, и мне кажется, Леся это хорошо понимала — иначе не пошла бы со мной в ресторан. Вот только вряд ли она догадывалась о другой моей цели.

Мы заказали по бифштексу из оленины средней прожарки, под смородиново-хвойным соусом. В нашем «тэйбл-токе» мы говорили о чем угодно, только не о трагических событиях последних дней. Я рассказывал ей анекдоты и смешные истории из своей студенческой, походной и офисной жизни. Юная юристка охотно смеялась. Официант подносил ей все новые разноцветные напитки. Я успел шепнуть ему, чтобы как только у нее кончался коктейль, он приносил ей новый. Парень, по-моему, проникся моим планом подпоить спутницу: да здравствует мужская солидарность! Впрочем, для него она имела вполне материальное выражение в сумме будущих чаевых.

Бифштекс из оленины оказался изумительно вкусным, очень нежным, и пикантно сочетался с соусом. Я наблюдал, как постепенно пьянеет от питья, еды и роскоши ресторана Леся. Черты ее лица, обычно строго-сосредоточенные, расслаблялись. Взгляд соловел.

Мне хотелось спросить ее, как прошло свидание с Боковым? Сюда он ее водил или куда попроще? Где закончилось это рандеву — не у него ли в номере? Или, может, они встретились как коллеги, типа, по делу — надо ж им было сговориться, чтобы изобличить Настю и Женю? Но я не сомневался, что, стоит мне спросить напрямик, она, во-первых, ответит: а откуда я знаю, что они встречались? И мне придется признаваться, что я за ней следил. Во-вторых, она, конечно же, скажет, что с дипломатом у нее была чисто деловая встреча. Хотя на деловые свидания редко ходят после семи и выряжаются так, как она.

Ревность провоцировала мою страсть и придавала мне вдохновения. Я глядел на Лесю почти влюбленным взглядом. Усилием воли отводил взор, ежеминутно готовый нырнуть в ее роскошное декольте, и задерживался на ее зеленых глазах в обрамлении длинных и пушистых ресниц.

Но под конец ужина разговор все равно свернул к трагическим событиям последних дней.

— А знаешь, когда я догадалась, что убийцы — те две тетки? — хвастливо проговорила Леся.

Язычок у нее слегка заплетался. Вели беседу мы по-прежнему по-английски. Словарный запас у нее был будь здоров, правда, в грамматике она слегка плавала.

— Когда?

— В ту ночь, когда мы с тобой полярное сияние видели. Ты мне очень много пищи для размышления дал. Я не могла уснуть, ворочалась и все думала, думала… И знаешь, что послужило отправной точкой?

— Ну, и?..

— Твой рассказ о том, как ты подслушал разговор Жени и Насти. О том, что вроде Петя — психически больной и они боятся, как бы у него не было обострения… Ты знаешь — я ведь аналогичную беседу слышала!

— Ту же самую? — нахмурился я.

— Нет, говорю тебе: аналогичную! Не ту самую, а другую! Это было тридцать первого декабря, утром! А беседовали те две особы о том же: как Женя якобы переживает за психическое здоровье своего супруга в связи со сменой климата и обстановки. И когда я узнала, что ты, в другой раз, слышал то же самое, я подумала: есть в этих разговорах что-то нарочитое. Будто их специально вели в расчете на чужие уши. Словно очень уж стремились представить Петра Горелова психом…

Официант принес на десерт морошку под взбитыми сливками, а в качестве дижестива — сладкий клюквенный ликер.

А Леся и без дижестива разболталась:

— Я все время сбрасывала со счетов и Настю Сухарову, и твою Горелову. В самом деле: Женя от первого покушения пострадала. А Настя в день убийства все время у нас с тобой на глазах была. Плюс, Горелова еле ходила — как она могла доковылять до вашего коттеджа и вернуться, пока ее супруг предается сиесте?.. А потом я сказала себе: Олеся Максимовна, мысли смелее! Как нас профессор Никаноров учил. Постарайся выйти за рамки возможного и даже за границы здравого смысла. И я спросила себя: а почему нет? И тогда меня осенило: ведь эти тетки друг с другом в заговоре, заодно!..

Подошел официант, и я заказал у него двойной эспрессо для себя и ирландский кофе для Леси. Парень понимающе улыбнулся и незаметно подмигнул мне. Я готов был поклясться, что он вольет в ее «айриш» двойную дозу виски. Еще раз да здравствует мужская взаимопомощь! Хорошие чаевые он заслужил.

А девушка упоенно продолжала свое повествование:

— Если допустить, что Настя и Женя в сговоре, все — абсолютно все! — детали вставали на свои места. Пазл собирался полностью, без остатка. Появилось объяснение многим фактам. И почему Евгении подарили роскошные серьги, а она их не надела на новогоднюю вечеринку. И почему Вадим лежал на кровати весь голый. И почему Саня видел в день убийства человека, наряженного в Петины вещи… И чашка в раковине, и открытая форточка в ванной, и запотевшее зеркало… Все срослось!

Леся остановилась, явно ожидая комментария с моей стороны.

— Молодец, Леська, ты просто гений, — сказал я почти на сто процентов искренне. — Из тебя вырастет блестящий сыщик. Точнее, уже вырос.

Девушка на глазах расцвела. Женщины век от века не меняются. Как и столетия назад, они по-прежнему падки на комплименты. Только сейчас они все чаще требуют, чтобы их хвалили не за то, как они выглядят, одеваются и готовят еду. Нынче приходится воспевать их деловые качества.

Сыщица доверчиво отхлебнула кофе и пробормотала по-русски: «Горячий, зараза!..» Девушка плыла. Взор с трудом фокусировался на одной точке. Однако она торопилась досказать историю своих интеллектуальных поисков до конца. Она явно была горда собой.

— История с самоубийством Пети тоже была какая-то т-темная, — Леся окончательно перешла на русский. — Г-главное, что никак не могли найти его тело. Я понимаю: глубокий снег, полтора метра, и речка не замерзла, но все равно — почему нет трупа? М-может, подумала я, он элементарно сбежал? И когда я взяла и просто-напросто сбросила на его телефон эсэмэску: мол, я знаю, кто на самом деле убийцы, поэтому очень прошу вас вернуться и жду в вашем коттедже завтра в два часа дня… И Петр мне позвонил! Представляешь, Ванечка, поверил, доверился и позвонил!..

Я не стал колоться, что слышал тот ее разговор — как раз когда она намылилась на свиданку с Боковым. И про Бокова тоже решил не спрашивать, хотя язык по-прежнему чесался, а девушка сейчас как раз была в том состоянии, что могла сказать правду.

Я попросил счет и оставил парню-официанту чаевые, которые, видимо, превзошли его самые смелые ожидания. Думаю, после таких чаевых он все-таки безошибочно опознал в нас русских. Никакие бельгийцы с голландцами червонец евриков прислуге не подарят. Парень кланялся нам, проводил до двери и приглашал захаживать почаще.

Когда мы выходили из ресторана, Леся покачнулась, и мне пришлось поддержать ее за талию. Дружеская поддержка кончилась страстным объятием и поцелуем. У меня тоже голова кружилась: от хорошей еды, от близости Леси и от того, что она была пьяна.

Я помог ей сесть в машину, завел мотор, и мы стали целоваться. На миг у меня возникло ощущение дежавю. Так же бурно мы целовались в той же самой машине с Женей.

Эх, Женя, Женя… Умом я все понимал: она меня ничуточки не любила и просто использовала. И вряд ли даже получала хоть какое-то удовольствие от поцелуев со мной. И наверняка имитировала страсть и оргазм — но… Забыть я ее все равно не мог. Ее помнили мои губы, руки, тело. И даже сердце.

Я попытался выкинуть погибшую из головы и сосредоточиться на Лесе — на ее более молодом, красивом и упругом теле. Мне это удалось. Поцелуи становились все неистовей. Аромат духов туманил мозг. Мои руки мяли ее тело. Дышать она стала прерывисто.

С улицы раздались пьяные возгласы и ржание. Я глянул одним глазом: компания русских вывалилась из ресторана и с гиканьем рассаживалась по машинам. Леся с силой оттолкнула меня. Я вернулся на свое кресло.

— Нечего здесь стоять… — прошептала она.

Мы сорвались с места и вихрем пролетели городок. Моя правая рука лежала на Лесиной коленке и пробиралась выше, под платье. Она хрипло смеялась:

— Крепче за баранку держись, шофер! — и пыталась, но не слишком настойчиво, избавиться от моей ладони.

Вскорости мы прибыли в наш медвежий угол: пустые заснеженные улицы среди дремучего леса, кое-где разбросаны коттеджи, нигде ни огонька.

Я заранее, еще днем, подготовился к вечеру.

Необитаемые коттеджи никто не охранял. Правда, сами дома, конечно, запирались, и мне не хотелось уподобляться отечественным бомжам, что лазят зимой по пустующим дачам. Да и полиция здесь, наверно, работает получше наших сельских участковых… Поэтому днем я наметил стоящий близ одного из коттеджей чум. Чум находился на расстоянии метров пятисот-семисот от наших домиков. Он был не заперт, им никто не пользовался по меньшей мере месяц. Днем я протоптал к нему тропинку в снегу.

Я лихо осадил «Хонду», выскочил из машины, распахнул пассажирскую дверцу и подхватил Лесю на руки. Она хохотала:

— Куда ты меня тащишь!.. Осторожней!.. Надорвешься!.. Я потеряю туфельки!..

Она была легка, почти невесома. По пути я даже ухитрился поцеловать ее:

— Ах ты, моя Золушка!

Призрак Жени наконец-то покинул меня.

В неотапливаемом чуме, конечно, было холодно. Зато на широких полатях, тянущихся полукругом вдоль стен, навалом лежали оленьи шкуры. В центре возвышался очаг. Днем я натаскал туда дров и приготовил жидкость для растопки.

Я бережно уложил Лесю на шкуры и бросил спичку в очаг.

— Раз-два-три, елочка, гори!

Огонь взметнулся чуть не до потолка. Пламя озарило раскрасневшееся лицо моей подруги. Затрещали дрова, и синий дым полетел к отверстию в центре крыши. Я опустился на полати рядом с Лесей и обнял ее. Потом мы залезли под шкуры, мягкие и сексуальные, и принялись исступленно целоваться. Довольно быстро, благодаря очагу, шкурам и страсти, нам стало жарко. Я принялся бережно, не спеша раздевать подругу…

…Потом мы лежали, голенькие, обнявшись, укрытые оленьим мехом. Отсветы костра плясали на Лесином лице. Она прошептала:

— Боже мой, как же прекрасно! Шкуры такие мяконькие-мяконькие, и огонь рядом!.. И совсем не холодно…

А я, честно говоря, не испытывал ничего, кроме законной гордости собой. Я все-таки добился своего. Практически впрыгнул в последний вагон. Нет, я, конечно, восхищался Лесиным телом: упругое, пропорциональное, молодое. И, безусловно, постарался сделать все, чтобы ей понравилось. И, похоже, преуспел. Ее последний, такой ненаигранный крик… Ее зубки, впившиеся мне в плечо… Я обнимал ее, и мне хотелось продолжить, и воспоминания о Жене совершенно выветрились из моей души и тела. Но все равно я должен был выяснить истину.

Момент благоприятствовал. Леся совершенно размякла. Она рисовала пальчиком узоры на моем плече. И тут я задал ей главный вопрос. Я надеялся, что сейчас, когда мы так близки, она не соврет мне.

— Скажи… — Разговор начистоту с трудом давался мне. — В тот последний день… Когда они обе погибли… Когда при всех Кууттанен сказал, что на теле Вадима нашли следы Жениных ДНК… Что он сказал на самом деле?

Леся промурлыкала:

— Это для тебя важно? — и этим почти призналась, почти выдала себя.

Я ответил твердо:

— Для меня — да. Очень.

Она рассмеялась:

— Ах, ну, конечно! У тебя ведь с убийцей были свои, особые отношения.

Я отстранился от нее и холодно пожал плечами.

— Да, были. Ну и что? А у тебя были с Боковым.

— С ке-ем? — она расхохоталась. — С Боковым? Ты невозможен. У меня с ним был деловой, слышишь, чисто деловой контакт.

— Ну да, — горько сказал я, — вы с ним уславливались, как вывести на чистую воду Женю и Настю. Интересно, Кууттанен тоже был с вами в сговоре?

Она отодвинулась от меня и уселась на полатях, завернувшись в оленью шкуру. От нашей близости не осталось и следа. Не напрасно ли я затеял этот разговор? Но отыграть назад уже нельзя. Сказавши «а», я обязан продолжать — и докопаться до истины.

— С нами в сговоре? В каком еще сговоре? — прикинулась девушка невинной овечкой.

Я схватил ее за запястья. Получилось довольно грубо и, наверно, больно. Я пристально смотрел ей прямо в глаза.

— Кууттанен ничего не говорил про то, что на трупе Вадима обнаружили ДНК Жени, так?

— Пусти, больно! — Леся рывком высвободила руки. На глазах у нее навернулись слезы.

— Не говорил ведь, да? — настаивал я. — Это вы с Боковым придумали? Это он так эффектно его слова с финского перевел, да?

— Ну да, да, да! — выкрикнула прямо мне в лицо Леся. — И что теперь?

И хотя я был подготовлен к этому ответу, хоть давно догадался, что Леся с Боковым обманули девушек, взяли на понт, меня будто опалило жаром костра — изнутри. Я почувствовал стыд и боль.

Моя позавчерашняя догадка оказалась правильной. Я не зря накачивался текилой. Порой кактусовая водка приносит неожиданно точные озарения. Но я не испытывал ни малейшей радости, что не ошибся.

Леся с Кириллом Боковым просто купили бедных женщин. Они спровоцировали их. Я так и думал. Ни о каких следах ДНК Гореловой на трупе финский полицейский не упоминал. Боков просто так перевел. Чтобы преступницы выдали себя и легче было их изобличить.

Дикая злоба охватила меня. Гнев душил. Сейчас я ненавидел Лесю. Я просто не мог найти слов.

— Ах вы, сволочи!.. – наконец ожесточенно воскликнул я.

— Что-о? — Леся вскочила на ноги. — Мы — сволочи? Что ты сказал, я правильно расслышала?

Нагая, в полумраке чума, освещенная красноватыми отблесками костра, она сейчас была очень красивой. Бросить бы этот разговор, перевести его в шутку, схватить ее и снова утащить под шкуры!.. Но я не мог остановиться, хотя чувствовал, что с каждым моим следующим словом Леся все отдаляется и отдаляется от меня.

— Ты все расслышала правильно, — кивнул я, стараясь успокоиться. На губах и на языке словно выступила горечь. — Наверно, ты станешь хорошим сыщиком, — саркастически добавил я. — Во всяком случае, ментовские методы — провоцировать и брать на понт — ты усвоила очень хорошо. Поздравляю.

Леся не нашлась, что ответить, и принялась в ярости одеваться. Расправила и натянула чулки. Лицо ее было гордым, злым и упрямым.

— Мы изобличили преступниц, — жестко бросила она.

— Вы убили двух молодых женщин, — отвечал я не менее жестко. — Если б не вы, они были б живы.

И все равно, наверно, еще не поздно было броситься к ней, извиниться, обратить все в шутку, начать заново раздевать… Но я уже не хотел этого.

Девушка застегнула лифчик и потянулась к платью, валявшемуся на полу.

— Они были б живы, если б не ты! — выплюнула она, щурясь на меня. — Ты загнал их в пропасть, словно диких животных!

Вы подумайте только! Она — обвиняла меня!

Уже практически не владея собой, я выкрикнул:

— Ты — ментовская продажная сука!

— Что?!

Глаза Леси округлились. Она подскочила ко мне — полуодетая, яростная. И с налета влепила мне сильнейшую оплеуху — так, что в голове зазвенело. Потом отпрянула, натянула трясущимися руками платье, набросила на плечи дубленку — и босиком, по снегу, в одних чулках бросилась вон.

Я должен был ее остановить. Мне надо было ее остановить. Даже тогда, когда она в сердцах выбежала из чума, еще не поздно было ее не потерять. Но я сидел, словно пригвожденный, на месте, и не мог, и не желал пошевелиться…

…А сегодня за весь день, за весь такой длинный день, длящийся с трех утра, за тысячу километров пути, что мы провели бок о бок в железной коробке, мы с ней не сказали друг другу ни слова…