Глава 3
Однажды – это было уже в середине ноября, через три месяца после того, как они познакомились – Андрей Велихов пригласил Оксану Берзарину в Большой театр.
Они встретились у колонн Большого в половину седьмого.
Оксана была чудо как хороша. Андрей наблюдал за тем, как она идет от метро – чернобровая, блистающая черными глазами, в белой песцовой шубке.
Снег еще не лег, и площадь перед театром казалась особенно темной.
Билетные спекулянты то и дело атаковали ее. Она отрицательно качала головой. Потом заметила Андрея, курящего у колонн, и улыбнулась.
Андрей обрадовался тому, что Оксана без машины: значит, он отвезет ее домой и останется у нее.
Они сдали верхнюю одежду в гардероб и спустились в буфет: оба были после работы. Андрей заказал бутерброды с черной и красной икрой, белорыбицей, два пирожных – он был худ, но поесть любил. Оксане он взял бокал шампанского, а себе чашку крепкого кофе.
– Ты такой правильный водитель, – улыбнулась она, – ГАИ на радость.
– Я никогда не пью.
– Ты алкоголик? – жестко, в лоб спросила она. Он пожал плечами:
– Просто не нравится.
Но она почувствовала, что он слегка смутился. Значит, сказал не правду?
Или – не всю правду? Скорее всего, подумала она, отказ Андрея от выпивки – часть той тайны, которую он носил в себе.
Ничего, скоро она доберется до этой загадки. Ее планы в отношении Андрея были далеко идущими, и она желала знать о нем все.
Места у них были великолепными. Андрей не пожалел денег, поэтому сидели они в первом ряду ложи бельэтажа. Оксана порадовалась: сцену видно как на ладони. К тому же было приятно, что сзади них в тесноте ложи оказалась пара изысканно одетых старичков-иностранцев. Все первое действие Оксана чувствовала, что эти иностранцы смотрят балет из-за ее спины. Ее слегка грело злорадное чувство: знай, мол, наших!
Давали «Лебединое озеро» – в новой, сокращенной редакции. Сам автор новой постановки, Борис Васильев, сидел с противоположной стороны, прятался в полумрак ложи. Рядом помещалась его миниатюрная жена.
Оксане постановка понравилась. Она привыкла к черно-белому, скучному и даже устрашающему «Лебединому озеру», которое давали по телевизору в дни державных смертей и переворотов. Но теперь на сцене перед ней разворачивалось искристое, разноцветное, стремительное действо. Оно пленяло, захватывало воображение. Кордебалет лебедей выплывал, как белая эскадра. Народные пляски – их Оксана не помнила в прежней редакции – ослепляли яркостью костюмов. Солисты, Андриенко и Непорожний, совершали эффектные антраша.
А рядом с Оксаной в темноте ложи сидел милый человек, и она слышала запах его одеколона. В конце первого действия Оксана похулиганила: пробежалась пальчиками по ноге Андрея, погладила между ног, и сразу почувствовала, как отозвался, наполняясь, ее дружок.
В антракте она вышла, а когда вернулась, Андрей мило беседовал с парочкой старичков-иностранцев. По-английски он говорил, оказывается, в совершенстве, только с сильным американским акцентом.
Оксана сама была в английском далеко не «чайник» – как-никак отучилась два года в Оксфорде. Но с тех пор она почти не имела языковой практики, поэтому еле успевала угнаться мыслью за его быстрой речью.
Андрей опять открывался для нее с неожиданной стороны.
В конце антракта они обменялись с иностранцами визитными карточками.
Старичок оказался ни больше ни меньше, как английским пэром. Это обстоятельство опять порадовало Оксану. Ведь этому иностранцу, аристократу и (наверное) миллионеру приходилось смотреть балет из-за спины Андрея (а не наоборот). Но сей факт, а также беглый английский, которым поразил ее новый любовник, заставили Оксану в очередной раз задуматься: отчего он не сумел достичь большего, кроме руководства небольшой фирмой? "Отчего, – спрашивала она себя, – он, при таких очевидных талантах, не смог – в это благословенное для умных и деловитых людей время – добиться куда более выдающегося положения, которого он, безусловно, заслуживал? В чем дело?
Он не ценит себя? Способностей своих не знает? Возможностей не понимает?"
Оксана чувствовала, что именно она, с ее умением жить и деловой хваткой, вполне смогла бы вывести этого пентюха в люди. Надо только не спешить, быть осторожной. Не вспугнуть его.
А для начала следует исподволь выяснить его тайну. Отчего он в свои тридцать с изрядным хвостиком лет столь неприкаян? Почему одинок, не женат, не обременен детьми и друзьями? Откуда – при таких впечатляющих способностях – столь скромное положение?
Оттого что умен – да не зубаст? Оттого, что способен – но не боец?
Оттого, что слишком честен?
Чистоплюй?
Нет, чувствовала Оксана, в Андрее есть некая (правда, своеобразная) жизненная сила. И ухватистость есть. Но что-то помешало ему сделать впечатляющую карьеру. Надо выяснить, что.
* * *
Люда Барсинская пришла в Большой с подругой.
Они, как всегда, уселись в темной глубине собственной ложи.
Ложа была арендована мужем на весь сезон.
Сюда Борис Барсинский водил иностранных партнеров.
Русские партнеры Барсинского Большого театра не понимали. Их Боб возил в сауны. Вот и сегодня Боб отправился на конфиденциальную пьянку – ублажать директоров из Тольятти. Так, во всяком случае, он сказал.
Люда давно уже приучила себя не задумываться над тем, что творит муж в тех саунах. Ей очень хотелось отплатить Бобу той же монетой. Но как она могла это сделать? Она круглосуточно под наблюдением охраны. А охранники – настоящие евнухи. Никакого отзыва на все «сигналы», посылаемые Людмилой. Видать, строго инструктированы мужем. И боятся его до смерти.
Сейчас охрана поместилась в предбаннике ложи. Люда предложила им – впрочем, достаточно сухо – составить компанию и посмотреть балет вместе. Те отказались.
Один из охранников был очень даже ничего. Стройный, волоокий, похожий на испанца. Длинные пальцы. Красивые волосатые запястья. При мысли о его руках у Люды начинала кружиться голова. Вот бы соблазнить его. Пусть впопыхах, на скорую руку, где-нибудь в предбаннике ложи, под звук настраиваемых скрипок.
Но ее охрана никогда не ходила по одному. Вот и сейчас «испанец» сидел в предбаннике за бархатной занавеской вместе с какой-то бритой тушей.
Пришипились. Охрана знала правила поведения в театре: не разговаривать, не смеяться, не спать.
Люда Барсинская вытащила из сумочки бинокль и, оставаясь в тени ложи, стала оглядывать публику напротив.
Как все измельчало! Она представила Большой при царском режиме: оголенные плечи дам, блеск бриллиантов, белые пластроны мужчин, черные бабочки.
Мундиры, ордена.
А сейчас? Настоящий сброд. Свитера. Джинсы. Мышиные костюмчики. Неумело повязанные галстучки. Женщины – в сапогах, мохеровых кофточках.
Подруга Люды была возбуждена тем, что сидит в просторе собственной ложи, с охраной, в сверкающем Большом: как будто бы она всего этого добилась и за все это платила! Она несла какую-то околесицу. Люда, не слушая ее и не отрываясь от бинокля, едва сдерживала зевок.
И – вдруг! Рука ее, державшая бинокль, дрогнула. Она задержала взгляд на ложе напротив, на один ярус ниже. Неужели это он? Она стала подкручивать резкость.
Да, сомнений быть не могло. Это он. Еще больше похудел. Отрастил бороду. Но его мимика, движения его рук… Он что-то вдохновенно говорил сидящей рядом даме. Дама была черненькой, полноватой. Платье на ней выглядело достаточно дорогим – но, конечно, не столь дорогим, как «маленькое черное платье» на самой Люде.
Кто она ему? Новая жена? Нет, жену он не стал бы так самозабвенно развлекать. Любовница? Скорей всего. Но почему он в Москве? Он же должен был уехать в Америку. Сгинуть там.
Дама рядом с ним расхохоталась. Конечно, это любовница. Укол ревности пронзил ее сердце.
Она не может видеть этого.
Люда опустила бинокль. Померк свет блистающих лож. Люстры, казалось, почернели. Внезапно она почувствовала себя глубоко, катастрофически несчастной.
К горлу подступала тошнота. Она ощущала себя как в детстве: несчастной, брошенной всеми, самой одинокой на свете.
Люда резко встала. Подруга прервалась на полуслове.
– Прости меня, – резко сказала Люда. – Я ужасно себя чувствую.
Оставайся, я пришлю за тобой машину. Отвезет куда скажешь.
Подруга опешила.
Люда погладила ее по плечу:
– Не обижайся, ты тут ни при чем. Люда откинула бархатную занавеску, отделяющую предбанник, и бросила, ни к кому не обращаясь:
– Я еду домой.
Охранники послушно встали.
* * *
Оксана вдруг почувствовала, как напрягся сидящий рядом Андрей. Он откинулся на бархатную Епинку кресла, даже вдавился спиной в нее. Его глаза были устремлены в одну точку.
Украдкой Оксана проследила за его взглядом. Взгляд Беликова был устремлен на одну из полупустых лож напротив. В ней находились две женщины.
Одна из них, одетая в маленькое черное, чрезвычайно простое (и поэтому очень дорогое) платье, вдруг порывисто встала и вышла вон из ложи.
Велихов, внезапно побелевший, прошептал сам себе:
– Ничего… Просто показалось… Оксана не стала спрашивать его, что случилось. Похоже, женщина напротив имела какое-то отношение к его тайне.
* * *
Пока Берзарина с Велиховым были в театре, выпал снег. Это был первый снег в году. Не хотелось думать, что теперь он пролежит месяцев пять, что впереди долгая, долгая московская зима.
Напротив, Оксана радовалась, словно девочка, первому снегу. Тому, что он укрыл промерзлую землю. Казалось, он знаменует наступление новой жизни.
Снег осветил Театральную площадь. В лучах прожекторов, будто на сцене, сияла врубелевская мозаика на «Метрополе».
В толпе расходящихся со спектакля зрителей, в основном иностранцев, Оксана Берзарина вдруг на минуту почувствовала себя частью международного общества. Богатой, эффектной дамой. Той, какой судьба предназначила ей быть – и только по колоссальному недоразумению заставила появиться на свет в хате ставропольской станицы с нужником во дворе. И Оксана вдруг впервые почувствовала, что детские мечты ее – о высшем свете, о замках, о принцах – могут стать реальностью. Она способна добиться своего. Она покорит мир. Ведь она сумела покорить столицу.
И еще ей почему-то казалось, что сделает она это с помощью Андрея. Или – используя его.
Она взяла Андрея под руку и доверчиво прижалась к его плечу.
Иностранцы зябко семенили в своих туфельках к автобусам.
Мимо опустелого ЦУМа, по тихому и темному Кузнецкому мосту Андрей и Оксана пошли к машине, которую он оставил на ближайшей бесплатной парковке – возле Архитектурного института. По пути, сделав небольшой крюк, в круглосуточном гастрономе «Седьмой континент» на Лубянке они купили бутылку белого французского вина, копченого угря и пирожных. Вернулись к машине. В переулке было темно и тихо. Все авто давно разъехались. Они уселись, Андрей завел мотор и счистил «дворниками» нападавший снег. Оксана зябко ежилась во тьме салона. Андрей включил печку и развернулся.
Он вел мастерски: спокойно и уверенно. Чувствовалось, что ему хочется запустить могучую машину во всю мощь, но приходилось сдерживаться – ночью в пятницу на улицах Москвы полно гаишников. Оксана положила руку ему на плечо и гладила затылок. На светофоре в конце Калининского проспекта они принялись целоваться. Поцелуй был долгим. Давно зажегся зеленый свет, а они все не могли оторваться друг от друга.
Из объятий их вырвал телефонный звонок. Звонил мобильный у Андрея.
Андрей сухо поздоровался и долго слушал, как что-то говорит ему невидимый собеседник. Оксана отвернулась к окну и смотрела, как пролетают мимо огни ночного Кутузовского.
– Продолжайте, – отрывисто бросил Андрей в конце разговора. Потом перебил:
– Я помню, сколько это стоит. Я сказал: продолжайте.
После этого звонка Андрей замкнулся, замолчал.
Вскоре они приехали.
Оксана жила в том же могучем доме на Кутузовском, где когда-то были квартиры Брежнева и Черненко.
С трудом они нашли во дворе место для парковки.
В подъезде сидела консьержка. Она как-то странно посмотрела на Оксану с Андреем, поздоровалась, но ничего не сказала.
Оксана отворила дверь своей квартиры. Тени огромной прихожей обступили их.
Она щелкнула выключателем:
– Ах, черт, забыла, что лампочка перегорела… Оксана на ощупь пошла к зеркалу, к выключателю настенного бра и замерла.
Из-под плотно закрытой двери, ведущей из прихожей в комнату, пробивалась полоска света.
* * *
На скорости 160, с мигалкой, кортеж Людмилы Барсинской пронесся по тихому Кутузовскому проспекту, а затем по Рублевскому шоссе.
В особняке они были через полчаса.
Боб еще, конечно, не приехал.
Охрана привычно бегло осмотрела комнаты.
У Люды было большое искушение попросить охранника-"испанца" задержаться.
Боже, почему она так несчастна? Андрей от нее убежал. Боб не спит с ней вот уже целую вечность. Вечера, а порой ночи он проводит неизвестно где. Свою секретутку, развратную Наташку, он возил – она точно знает – в Ниццу. А кого он еще трахает?
Да всех, кроме нее!
Людмила любовалась скупыми движениями охранника-"испанца", который мягко, по-кошачьи двигаясь, осматривал комнату.
Попросить его разжечь камин? А назавтра он – или его напарник – обо всем доложит Бобу. Она проглотила слова, уже готовые сорваться с языка. Сухо сказала:
– Ступайте к себе. Вы мне больше не нужны.
Охрана отправилась в свой дом над гаражом.
Люда Барсинская заперлась в своем кабинете. Включила огромный телевизор.
Подошла к бару, налила себе бокал мартини, набросала льда.
Из тайничка под подушкой кресла достала пару таблеток. Запила добрым глотком мартини. Тяжело опустилась на кожаный диван.
Скоро, совсем скоро придет блаженство. А потом… А потом – суп с котом. Она засмеялась. Суп с котом… Пусть мне будет хуже.
* * *
Оксана решительно распахнула дверь, ведущую из прихожей в гостиную.
Большая комната вся была залита светом. Горела люстра под потолком, на полную яркость светили два торшера, даже бра над кожаным черным диваном было включено.
А посреди комнаты в кожаном кресле спал мужик. У ног его валялась пустая бутылка из-под виски «Ред Лейбел» и стакан. На журнальном столике таял в железном ведерке лед.
Незваный гость спал, не сняв плаща и давно не чищенных ботинок.
– Это кто? – тихо спросил Андрей.
– Мой муж. Бывший муж, – вздохнула Оксана.
– Какого черта он здесь делает?
– Заглянул на огонек, – усмехнулась она.
– У него есть ключ?
– Остался.
– Этот? – На журнальном столике валялась связка ключей.
– Да.
Андрей подошел к столу и сунул ключи в карман своей куртки.
– Кто остается – я или он?
Оксана чувствовала, как он напряжен, почти сердит.
– Конечно, ты.
Она чуть промедлила с ответом и пожурила себя за эту нерешительность.
Хорошая возможность избавиться от бывшего муженька. Быть может, теперь навсегда.
Андрей удовлетворенно кивнул, подошел к креслу и рывком поднял пьяницу.
Тот замычал, но зенки свои не открыл.
Андрей проволочил его по комнате, вытащил в коридор. Там он отвесил гостю две пощечины. (Оксана вся сжалась от резких ударов, но осталась на месте.) Пьяница приоткрыл глаза, проревел что-то и попытался вырваться. Андрей схватил его за волосы и уставился ему прямо в глаза.
– Б-больна-а! – замычал муженек.
– Слушай, ты, – спокойно и очень жестко сказал Андрей, глядя ему прямо в зрачки, – если ты еще раз здесь появишься – я вышвырну тебя уже с балкона.
Понял?
Он ласково – казалось со стороны – заломил незваному гостю кисть.
– Ты понял? – повторил Андрей.
– Да-а! – заорал тот.
– Тогда пошел отсюда!
Андрей развернул мужа лицом к двери, растворил ее и ударил его ногой пониже спины.
Гость выкатился на лестницу.
Андрей захлопнул за ним дверь.
Оксана стояла ни жива ни мертва. Сердце ее рванулось к мужу. К этому любимцу, паскуднику, пьянице, красавцу: к тому, кто околдовал и извел ее.
Но она, закусив губу, осталась на месте. Она понимала: это – момент истины. Если она побежит к мужу – в очередной, миллионный раз помчится его спасать – Андрей (она знала это наверняка) развернется и уйдет. Уйдет навсегда.
Она не могла допустить этого. Поэтому она отвернулась и изо всех сил зажмурилась. Крепко сжала кулаки. Длинные ее ногти больно, очень больно впились в ладони.
«Проклятые мужики… Два самца… Самку делят… Зачем им обязательно доказывать свое превосходство?! Тоже, герой, справился с пьяным!..»
Эти бессвязные мысли – такие же как колючие снежинки за холодным окном – вихрем пронеслись в ее голове.
Она дотронулась лбом до холодного стекла и чуть слышно простонала. А потом подумала, уже спокойней: «А может, это к лучшему? Может, Андрей отвадит этого алкоголика шляться сюда?»
Оксана с ужасом ждала, что в дверь зазвонят или забарабанят – и опять разборка, крики, драка… Но было тихо. «Все алкоголики – трусы, – вздохнула она про себя. – Была б она одна – вот тогда бы этот мерзкий красавец, когда-то любимый до черноты в глазах, над мною покуражился!» Оксана медленно обернулась к Андрею. (За дверью по-прежнему было тихо.) Андрей в прихожей расшнуровывал ботинки. Его руки слегка подрагивали.
Она молча смотрела на него. Он распрямился. Лицо его было как никогда бледным.
– Правильно сделал, – прошептала она. Андрей вымученно улыбнулся.
– Знаешь что, милая, – проговорил он сиплым после пережитого стресса голосом, – плесни-ка мне водочки. Если твой бывший не все там в баре вылакал.
* * *
Эту ночь они провели без сна. И говорили, говорили…
Она, эта ноябрьская ночь, сблизила их сильнее, чем все предыдущие три месяца знакомства.
Они уселись, по московской привычке, на кухне. Оксана включила уютный свет над столом. Порезала купленного в супермаркете копченого угря (он оказался невкусным, словно сделанным из ваты), быстренько настрогала колбасы и сыра – она была хорошей хозяйкой.
Пили водку. Оксана впервые видела, как Андрей пьет крепкие напитки.
Захмелел он быстро. «Не хватало мне еще одного алкоголика», – с ужасом подумала она. Но Андрей хорошо владел собой.
Когда стресс отпустил его, он потянулся к ней. Она не сопротивлялась.
Он овладел ею тут же, на кухне, и как-то по-новому, с хозяйской силой. Вошел в нее сзади – мощно, как победитель. Долго, почти грубо терзал ее. Она кричала, не стесняясь, изо всех сил сжав веки – тихий кухонный свет казался нестерпимым.
Потом он долго и яростно кончал, вцепившись в ее бедра.
Такая любовь ошеломила ее. Ей она понравилась больше, чем обычные долгие вдумчивые ласки Андрея. Этот секс напоминал такую сладкую грубую любовь ее вечно полупьяного муженька. За это она так долго любила и прощала его. (В последние годы их совместной жизни сил на любовь у того, впрочем, почти не оставалось.) Мягко оттолкнув Андрея, Оксана убежала в ванную. Долго плескалась, потом убирала макияж.
В шелковом халатике на голое тело вышла на кухню.
И сразу поняла: что-то случилось.
* * *
Она оставляла Андрея мягким, успокоенным, умиротворенным.
Теперь он сидел весь напряженный, скованный. Взгляд его был устремлен на экран телевизора, а лицо искажала злоба. Беспредельная ненависть отражалась на его лице.
Она подошла к нему и ласково погладила по встрепанной голове, искоса взглядывая на экран. Было похоже: то, что вызвало его злость, происходило там, внутри телевизора.
На экране в прямом эфире телекомпании CNN на средненьком английском давал интервью известный всей России магнат, миллионер и олигарх Борис Барсинский. Его тонкие губы выталкивали английские слова. Сухие и определенные черты молодого лица выражали сознание собственной значимости и полное довольство собой. Белокурая шевелюра была тщательно прилизана, открывая высокий, начинающий лысеть лоб. Голубые глаза смотрели на заморского корреспондента ласково, почти радушно, однако любой внимательный наблюдатель понимал, что глаза эти принадлежат человеку жесткому, хитрому и властному.
Оксана была изумлена реакцией Андрея. Олигарх Борис Барсинский занимал в общественном сознании отнюдь не ту демоническую роль, которую прочно оккупировал другой властный миллионер, Борис Березовский. Барсинский, кроме того, был вовсе не отталкивающим внешне, как иные российские капиталисты:
Смоленский, Гусинский, Фридман… К Барсинскому, при всей ненависти российского народа к богатым людям вообще – а тем более к людям очень богатым – относились в обществе скорее со знаком «плюс». Причины тому были не слишком отчетливы.
Возможно, свою роль в этом сыграла дружба Барсинского с артистами эстрады и кино. Он то и дело появлялся на экране «ящика» вместе с Олегом Янковским, Роланом Быковым, Никитой Михалковым. Сама Алла Пугачева постоянно подчеркивала в интервью дружеские чувства, кои она питает к Барсинскому, и благодарила его за постоянную помощь ей и Филиппу. (Одно время народная молва записывала Барсинского даже в любовники Примадонне – при том, что она была старше его лет на пятнадцать.) Когда в столицу жаловали знаменитые иностранцы – Роберт де Ниро, Чак Норрис, Джулия Ормонд и прочие – они всенепременно появлялись на публике рядом с Барсинским. Отчего-то именно это звездное окружение замечал обыкновенный российский люд, а отнюдь не то, что Барсинский, как и другие олигархи, имел свой банк, огромную нефтяную компанию, а также два собственных телеканала (центральный и дециметровый), мощную фирму по продаже автомобилей и лесоперерабатывающий комплекс в Сибири. Ну, и по мелочи: сеть супермаркетов в Москве, пару казино, фешенебельный ночной клуб, рекламную, продюсерскую и туристические компании.
Оксана имела представление о подлинных масштабах империи Барсинского – оттого, что ее компания вела кое-какие дела со структурами, ему подконтрольными. Однако ей он, равно как и большинству российского народа, казался (единственным из магнатов!) скорее симпатичным, чем наоборот. У нее ровным счетом не было никаких оснований не любить Бориса Барсинского. Тем более с такой неадекватной силой, которую продемонстрировал Андрей при появлении на экране довольно-таки милого олигарха.
– Что ты, мое серденько, – ласково сказала Оксана и поцеловала Андрея в макушку.
Он отстранил ее. Она села на стул напротив него. В его глазах блестели слезы.
– Он отнял у меня все, – хриплым голосом проговорил ее любовник.
Оксана поразилась: ненависть, которой дышало обыкновенно спокойное лицо Андрея, была, казалось, беспредельной.
* * *
Судьба Андрея Велихова чем-то напоминала историю Оксаны Берзариной: провинциал, прибывший в Москву на учебу, покорил столицу.
Правда, его провинция была куда менее провинциальной, чем Оксанина:
Андрей приехал из Калинина (до 1931-го и после 1990-го года – Твери), откуда до Москвы было три часа езды на электричке.
К тому же Велихов в отличие от Оксаны не делал карьеру благодаря связям с лицами противоположного пола. А также вообще не делал карьеру.
Андрею и в Калинине было неплохо. Папа его был главным энергетиком на крупном вагоностроительном заводе. Мама возглавляла кафедру иностранного языка в местном пединституте. В 1981 году, по настоянию и при деятельной поддержке отца, Велихов поступил в Московский имени Ленина и ордена Ленина электротехнический институт.
Московский электротехнический институт в те годы иронически называли «Эстрадным». Доля истины в этом была.
Сразу по поступлении всех без исключения первокурсников прослушивали в народном хоре, а затем – в обязательном порядке! – в студенческом театре.
Творческий уклон в традиционном естественнонаучном образовании давал свои плоды. В одно время с Велиховым в «Эстрадном» институте обучались столь знаменитые в будущем шоумены, как Сергей Лисовский, Владимир Маркин, Сергей Шустицкий, Сергей Минаев и Тимур Кизяков (тот, что сейчас ведет на ТВ «Пока все дома»).
Велихов, правда, при поступлении счастливо избежал институтского народного хора, студенческого театра, а также литературной студии и изо-кружка.
У него уже имелось хобби, коему он изменять не собирался. Москва в свете его увлечения давала куда большие возможности, нежели провинциальный Калинин. Он и в столицу-то поехал учиться во многом из-за новых возможностей для реализации своего увлечения.
Хобби Велихова была музыка. Не ансамбль «Песняры», конечно, не Малер и не Бах, но – современный западный рок. У Велихова уже к третьему курсу собралась, пожалуй, самая богатая в институте коллекция закордонных дисков и катушечных записей. Насчитывала она свыше трехсот наименований и включала в себя, естественно, все диски битлов и роллингов, а также полное собрание сочинений «Пинк Флойд», «Юрайя Хипп», «Лед Зеппелин», «Дип Пепл», «пост-битловское» творчество каждого из «великой четверки» и сотни иных наименований.
Коллекционирование рока было занятием весьма дорогим – на него у Велихова уходила вся стипендия и все те деньги, что он зарабатывал летом в стройотрядах. Хобби было полузапретным и потому довольно-таки опасным.
Покупателей «пластов» у магазина «Мелодия» на Калининском запросто могли замести за компанию с фарцовщиками в милицию. Засим «телега» в институт (с неприятными последствиями по комсомольской линии) была правонарушителям обеспечена.
Однажды такая «закладушка» на Велихова в институт пришла.
Андрея пригласили в комитет комсомола. Шел он туда с внутренней дрожью.
Благодаря «телеге» можно было не только схлопотать комсомольский выговор и остаться без стипендии, но, при неблагоприятном повороте, лишиться комсомольского билета и быть изгнанным из института.
К удивлению Велихова, в комитете его встретило не заседание в полном составе, но один парень, зам по культмассовой работе. Звали его Борис Барсинский. Все называли его Боб.
То был жилистый парень невысокого роста с сухими и определенными чертами лица и жесткими голубыми глазами. Жил он в общаге, но держался особняком. Велихов знал лишь, что прибыл тот в Москву из оборонного городка откуда-то на Урале. Барсинский обладал двумя изумительными для студенческого лидера качествами: мог выпить сколько угодно, не пьянея, и умел организовать любую комсомольскую акцию, от субботника до дискотеки.
Велихов не был близко знаком с Барсинским, но здоровался с ним издалека и относился уважительно. Ему нравился его тяжеловесный, слегка грубоватый юмор.
– Садись, – сухо кивнул Велихову на стул Барсинский.
Внутренне напрягаясь, Андрей уселся на краешек стула. Барсинский достал из папки милицейскую «закладушку». Прочитал ее, хмыкнул, а затем сложил, выразительно разорвал на четыре части и бросил в корзину. Андрей оторопел.
– Скажи, – вдруг доверительно спросил Боб, – а правда, что битлы приезжали в Москву?
– Это апокриф, – ответил Велихов (он был начитанным мальчиком), – ну, легенда. Не знаю, откуда она пошла. Может, от песни «Back in the USSR». Хотя сама композиция – просто своего рода продолжение «Back in USA» Чака Берри.
– Ишь ты, – уважительно сказал Барсинский. – А у тебя слова «Джизус Крайст суперстар» есть?
– Конечно. И три перевода.
– А знаешь анекдот: отчего битлы распались?.. Пол просыпается, гладит женщину: «Доброе утро, Линда!» – «Я не Линда, я – Йоко!»
Велихов вежливо посмеялся, хотя анекдот знал. Так они проговорили минут пятнадцать. Потом Барсинский вдруг стал развивать перед Велиховым свою идею.
Он предлагал организовать студенческий клуб. Чтобы, значит, вечерами студиозы не предавались бездумной травле своих организмов низкокачественным алкоголем. Чтобы собирались они в уютном помещении Дома культуры. При свечах будут попивать они сухое вино. А кто-то – «например, ты, Велихов» – будет организовывать им культурную программу.
– А что? – развивал свою мысль Барсинский. – Сперва ты им о разных там поэтах расскажешь. Или о кино: Тарковский-Морковский, Ахматова-Махматова…
Потом о группах. Как битлы собрались, где пели, с кем спали… Ну, а потом, на закуску, танцы.
Велихов выслушал Барсинского не прерывая. Ему безумно понравилась идея.
Он еле сдерживал себя, чтобы не закричать: «Да, да, я согласен!»
Вместо этого он осторожно спросил:
– А помещение? Аппаратура?
– Не ссы в компот. Все будет.
– А билеты, контролеры? Столики?
– Да не твоего ума это дело! Я же сказал: все будет! Ты мне культурную программу обеспечь! Сделаешь?
– Да нет вопроса! – ответил Велихов, подражая «комсомольскому стилю»
Барсинского, который был заразителен (как и его идея).
– Тогда заметано! Набросай мне программку первых трех заседаний и приходи… – Барсинский полистал блокнотик, – скажем, через недельку. Лучше в комнату в общаге – 625-я, знаешь? Лады?
Велихов чуть не закричал: «А почему не завтра?», но сдержался и просто радостно кивнул.
Через неделю он пришел к Бобу с планом сразу пяти первых заседаний.
Барсинский внимательно прочитал скоропись Андрея. Ничего не сказал, но по его, как всегда, Довольно-таки непроницаемому лицу было все же заметно, что предложения Велихова ему нравятся.
Затем Боб спросил:
– А что с деньгами?
– С деньгами? – удивился Андрей. – Ты же сам сказал, что разберешься с помещением. И аппаратурой. А я готов работать забесплатно.
– Ты плохо знаешь музыку, – слегка нравоучительно произнес Боб. – А великий Шаляпин говорил, что забесплатно только птички чирикают… Как ты представляешь себе: каким образом мы будем реализовывать билеты на наши, э-э, заседания?
– Ну, не знаю… Через комитет комсомола, может… Отличникам учебы…
Активистам…
– Все правильно: отличникам и активистам. Но – за деньги. Как ты думаешь, рубль за билет – будет нормально?
– Наверно…
– Вот и хорошо… Тогда я прокачаю этот вопрос на комитете. Но это формальность. Они, конечно же, будут в восторге. А потом… Я возьму на себя помещение, билеты, охрану, аппаратуру… Ну, а ты, мой дорогой, готовь свою культурную программу. И в конце месяца объявим премьеру. Напиши, кстати, текст рекламки для многотиражки… Да, еще: как будем делить прибыль?
Андрей был ошеломлен. Он ни на секунду даже не задумывался, что его идея принесет какие-то там деньги.
– Н-ну, я не знаю… – замялся он.
– Предлагаю «фифти-фифти». Пятьдесят процентов мне, пятьдесят – тебе.
Не против?
– Пожалуйста.
– Только молчи об этом, понял? Как рыба молчи! Узнают – можно будет партбилет на стол положить. Понял?
– Конечно.
От Барсинского Андрей уходил с двойственным чувством. Он, с одной стороны, радовался, что его идея принята и, благодаря энергии и связям Боба, кажется, скоро воплотится. С другой стороны, одно упоминание о каких-то там будущих – наверняка левых! – доходах повергало его в ужас.
Он никак не мог даже предположить, что времена очень скоро поменяются.
И слово «доходы» перестанет быть неразрывно связано с эпитетом «левые».
Барсинский, кажется, это чувствовал.
* * *
Первое заседание студенческого клуба «Вектор» прошло через месяц.
Все было так, как задумывал Велихов: столики, свечи, сухое вино…
Сперва он рассказал о жизни и творчестве Цветаевой, с прочтением стихов и исполнением под гитару песни из кинофильма «О бедном гусаре замолвите слово»; затем – просветил собравшихся об истории знакомства и начале творческого пути «ливерпульской четверки» («продолжение следует!..»). После были танцы, которые вел опять же Велихов (термина «диск-жокей» тогда Даже в помине не было).
Публика осталась донельзя довольной.
Билеты на вечер представляли собой прямоугольники, нарезанные из почтовых открыток и снабженные подписями Велихова и Барсинского. Вход в фойе Дома культуры бдительно охраняли два гиганта-близнеца из комсомольского оперот-ряда.
По окончании более чем успешного представления Боб передал Велихову его долю выручки, тридцать два рубля, и эти деньги отравили Андрею сознание от собственного неоспоримого успеха.
Уже после четвертого заседания клуба (Велихов как раз закончил жизнеописание «битлов») не осталось, казалось, ни единого студента в двадцатитысячном институте, кто не слыхивал о клубе «Вектор» и не стремился попасть на его заседание. Двое амбалов-близнецов уже не могли сдерживать толпу безбилетников. Пришлось усилить их еще тремя. К тому же поставить патруль у запасного выхода, а также по охраннику у каждого из окон. Барсинский выставил десять дополнительных столов и повысил цену за билеты до двух рублей. Как бы между прочим он сообщил об этом Велихову, и у того тревожно заныло под ложечкой. Однако после каждого заседания потный и счастливый Андрей становился богаче уже на пятьдесят два рубля. Это были очень хорошие деньги.
Настолько хорошие, что за них вполне могли бы посадить.
* * *
Вскоре Велихов стал в институте суперпопулярным.
Он и ранее не жаловался на недостаток внимания со стороны однокурсников и однокурсниц. Первых привлекал его общительный и беззаботный нрав. Вторых – то же самое плюс высокий рост, правильные черты лица и вечный безмятежный румянец.
Теперь же, после успеха «Вектора», Андрей стал популярен, словно те рок-звезды, о которых он рассказывал. Дня не проходило, чтобы он не ловил на себе (на лекции или в буфете) страстного взгляда девушки, мечтающей стать новой пассией звезды. Порой они сами подходили к нему, завязывая знакомства. А уж о тех, кто обступал его по окончании вечеров, даже говорить нечего.
К чести Велихова сказать, пользовался он своею славой аккуратно и весьма, весьма разборчиво Был радушен, внимателен, тактичен. Никому ничего не обещал. О победах своих не трепался. И тщательно присматривался к представительницам прекрасного пола, памятуя о совете отца:
«Спать ты можешь с кем угодно. А жена должна быть: раз – умной, два – ласковой и три – послушной». Андрей к этому отцовскому списку добавлял про себя еще: «И красивой». Жизнь с дурнушкой он посчитал бы ниже своего достоинства.
Однако столь редкостного и противоречивого сочетания – умной, ласковой, красивой и послушной в одном лице – Андрей пока не встречал и потому держал свое сердце на замке, несмотря на ухаживания со стороны женского пола.
Боб Барсинский присутствовал на всех без исключения заседаниях-представлениях «Вектора». Сидел за «директорским» столиком в первом ряду. Часто приводил с собою гостей, причем никогда ими не были девушки.
Личная жизнь Боба вообще оставалась для Велихова, равно как для прочих, тайной за семью печатями. Казалось, женщины вовсе не интересуют его. Вечно он смотрел куда-то мимо них. И они, Похоже, не очень-то жаловали Боба.
Гостями Барсинского в клубе всякий раз оказывались нужные люди: то секретарь комитета комсомола с супругой, то прогрессивные деятели из институтского парткома, то представители райкома комсомола, а пару раз даже инструктора из горкома ВЛКСМ. (Каждый раз, когда ожидался высокий гость, Барсинский говорил Велихову: «Ты там смотри поаккуратней», – и неопределенно шевелил в воздухе пальцами. И тогда Андрей читал стихи Маяковского и Асеева, а вперемешку с заграничными хитами запускал: «Слышишь, время гудит: БАМ!».) В ходе представления Боб что-то все время нашептывал гостям – порой они невпопад смеялись, сбивая Андрея. После заседания все вместе распивали в задней комнате водку, и высокие визитеры заплетающимся языком пытались дать Велихову указания по части идеологии.
Однажды весной (то был 1985-й год, к власти как раз пришел Горбачев, и Боб не терпящим возражений голосом распорядился заменить сухое вино на столиках на пепси) Барсинский привел на вечер девушку. Ее звали Людмила. Они сидели за «директорским» столиком вдвоем. Еще два стула (и это – при редкостном ажиотаже, что творился вокруг «Вектора» и изрядных ценах на билеты) оставались за столом пустыми.
Людочка во все глаза смотрела на Велихова, слушала, развесив уши, его вдохновенные импровизации. Для нее это было событием: побывать наконец в легендарном и малодоступном клубе, сидеть в первых рядах, так близко от Велихова, институтской звезды! Барсинский держался, как всегда, чуть отстранение, как бы на дистанции – и от девушки (словно он с нею вовсе не знаком), и от того, что происходило в клубе. Косил глазом куда-то в сторону запасного выхода.
Под конец вечера Велихов (он размялся перед выступлением запретным красненьким) выронил из чехла пластинку. Нагнулся за ней. И – словно по наитию взглянул на Барсинского. Тот никак не ожидал, что Андрей перехватит его взор, и потому, видимо, дал волю своим чувствам.
Велихов был потрясен. Взгляд Боба выражал такую ненависть, что у него мурашки пробежали по спине. Такая затаенная злоба читалась во взгляде Барсинского, что она, казалось, вот-вот испепелит Андрея. «Да что он, ревнует ко мне? Завидует?» – мелькнуло в голове у Андрея.
Впрочем, это выражение держалось на лице Барсинского всего-то одно мгновение. Когда Велихов выпрямился, тот сидел с прежним равнодушным, почти скучающим видом.
И потом, после вечера, знакомя Андрея с Людочкой, тот был таким же, как всегда: тяжеловесно шутил, улыбался и похлопывал Андрея по плечу.
Ненавидящий взгляд Барсинского Велихов постарался выкинуть из головы.
Попытался уговорить себя, что ему привиделось. Что обмануло зрение в интимном полумраке клуба. Что у Боба, партнера и почти друга, ровным счетом нет никаких оснований, чтобы смотреть на него так.
Однако еще долго, когда он закрывал глаза, перед ним всплывал, словно наяву, тот столик в полусумраке клуба и устремленные на него в один и тот же миг, разом: взгляд Людочки – восхищенный, почти влюбленный. И – тяжелый, ревнивый, ненавидящий взгляд Барсинского.
* * *
Все это Велихов рассказывал своей возлюбленной Оксане Берзариной на кухне ее квартиры на третьем этаже дома по Кутузовскому проспекту, 26. Иногда он прерывался, чтобы выпить рюмку «Абсолюта» или закурить. Шел уже четвертый час ночи, однако Оксане нисколько не хотелось спать. Она слушала своего любовника с неослабевающим вниманием. Самое главное: он наконец открылся ей.
Она узнавала его историю и начинала понимать его. Велихов был мастерским рассказчиком, и она представляла, словно наяву, молодого Боба Барсинского за столиком в холле Дома культуры, который ненавидяще глядел на молодого диск-жокея, нынешнего ее любовника…
К тому же реальная, а не выдуманная наемными борзописцами история катастрофически быстрого обогащения Барсинского была весьма для Оксаны интересна. А если представить, что на месте Боба мог оказаться ее нынешний любовник… А что, в самом деле, было бы, если б на месте Барсинского оказался Велихов?..
«Тогда бы мы с ним не встретились! – жестко оборвала она саму себя. – Да и не мог Андрей оказаться на его месте. Разве ты не чувствуешь: он – совсем другого поля ягода. Из иного теста слеплен».
Оксана ласково погладила Андрея по руке.
"Ну, а я бы могла? – вдруг пришла ей в голову вздорная мыслишка. – Могла бы я стать такой, как Боб? Иметь столько же денег, как он? – Она на секунду задумалась, а потом уверенно самой себе ответила:
– Да, могла бы.
Особенно если б оказался рядом не такой никчемный мужик, как несчастный муж мой Сема. Другой – который хотя бы мне не мешал. Помогал бы. Хотя бы вот такой, как этот умный, красивый, великодушный – но, увы, кажется, слабосочный – Андрюша".
Она не успела додумать мысль до конца, потому что Велихов продолжил свой рассказ.
Однако некое предчувствие идеи уже посетило ее. Оксана поняла, что мысль, если она обмозгует ее до конца, может оказаться перспективной. В конце концов, не собирается же она останавливаться на достигнутом.
Квартира в сердце Москвы, работа в престижной фирме и «девятка» – это, конечно, хорошо. Если сравнивать с одноэтажной мазанкой (удобства во дворе) в станице Привольная Ставропольского края. И прополкой клубники.
А ежели сравнивать с тем, что имеется у Барсинского? И у его женушки?
Персональным самолетом, собственной яхтой и благотворительным балом в лондонском свете?..
Времена между тем медленно, неподатливо, но менялись. (Продолжал свой рассказ Андрей.) В сентябре 1985-го Барсинский и Велихов сдали «госы» по научному коммунизму и принялись писать диплом. Распределение им обоим было уже, впрочем, обеспечено. Никто не сомневался, что обоих оставят при институте, взяв, не мытьем, так катаньем, на кафедру – в аспирантуру. Независимо от знаний, рвения и оценок. Барсинский являлся слишком Видным общественным деятелем (он уже возглавлял институтский профком), чтобы институт мог позволить потерять его где-нибудь в провинциальной глуши. Такие шоумены, как Велихов, тоже на дороге не валялись (к тому ж Барсинский затащил его к себе в профком заместителем по культмассовой работе).
Однако для того, чтобы чувствовать себя абсолютно уверенным в завтрашнем дне, Велихову необходимо было жениться. Да и не хотелось ему три предстоящих аспирантских года по-прежнему кантоваться по общагам.
Однажды в институтской библиотеке (даже ему, великому массовику-затейнику, надо было хоть изредка заниматься электротехникой!) он встретился с Людмилой – той самой девушкой, которую Боб приводил на его вечер.
Они, впервые за время учебы, разговорились.
Людмила произвела на Андрея самое благоприятное впечатление. Высокая, милая, спокойная, уверенная в себе, покладистая. Андрей пригласил ее в кино.
В «России» они посмотрели ошеломляющий хит сезона – грузинское «Покаяние» (тогда Велихов впервые понял, что времена, кажется, и вправду меняются).
В последующие дни они посетили «Юнону и Авось» в «Ленкоме», сходили в «Современник» на «Поутру они проснулись». Андрей провожал ее в страшную даль: одиннадцать остановок троллейбусом от метро «Варшавская». Такси и дорогими подарками не баловал. Присматривался. «Прокачивал» ее в уме по тем «параметрам» будущей идеальной жены, о которых говорил ему отец и в которые он безоговорочно верил.
Умна ли? – Безусловно. Ласкова? Послушна? – Похоже, что так: все в ней говорило, что она способна стать заботливой хозяйкой и любящей матерью будущим детям Велихова. Наконец, несомненно было, что Люда красива. Почему-то при виде ее у начитанного Велихова вертелись в голове строки из «Онегина»: «Она была неговорлива… без притязаний на успех…»
Велихов, со своим полунаучным подходом к выбору супруги, даже устраивал для Людмилы, словно невзначай, простенькие, но удивительно действенные психологические тесты. Просил, к примеру, назвать ее любимые фрукты. Ежели бы она ответила, к примеру: «Киви, банан, ананас», – он бежал бы от нее без оглядки: слишком высоки запросы! Но Людочка скромно сказала: «Груша, яблоко, абрикос».
В другой раз Андрей попросил ее назвать десятку любимых мужских имен.
Когда она выполнила задание, вздохнул с облегчением: имя «Андрей» значилось на втором месте. Бориса, равно как Боба, в хит-листе вовсе не оказалось. «А кто это —Саша?» – ревниво поинтересовался он, указывая на имя-лидер. «Брат», – просто ответила Люда.
По всем, стало быть, параметрам Людочка на роль жены подходила.
Оставалось выяснить, какую роль в ее жизни играет (или играл) Боб. И как он сам отнесется к его возможной женитьбе на Людочке.
Людмила на его прямой вопрос рассмеялась:
"Ой, да ничего у нас не было. Так, детская дурь. Погуляли немножко.
Слишком уж он кремнистый". Сказано это было с такой незатейливой интонацией, что Андрей отчего-то немедленно поверил Людмиле.
А Боб, когда Андрей решился задать вопрос, только рукой махнул:
«Людмила хороша, да не про меня. Мне б чего попроще. Действуй, Андрюха. Буду рад за тебя». И хотя Андрей, как всегда, не мог понять по непроницаемому лицу Боба, насколько тот был искренен, он отчего-то склонен был ему поверить.
11 февраля 1987 года Андрей защитил диплом.
13 марта они с Людмилой сыграли свадьбу. Свидетелем со стороны жениха выступал Боб.
* * *
Время между тем пускалось вскачь. Очереди выстраивались у газетных киосков. Народ жаждал правды. «Московские новости», «Огонек», «Знамя» и «Смену» вырывали из рук.
В институте провели первые в стране свободные, демократичные выборы ректора.
Летом Барсинский предложил Велихову на базе его клуба открыть кооперативное кафе. Новый ректор, человек молодой и честолюбивый, идею поддержал.
После ремонта и оснащения аппаратурой в правом крыле ДК появилось кафе «Вектор» – первое в столице молодежное видеокафе. Директором «Вектора» официально стал Велихов. Фактически им руководили они вдвоем с Бобом.
Несмотря на то, что чашка кофе в «Векторе» стоила пятьдесят копеек, а бутылочка пепси – семьдесят, у входа выстраивались очереди. О почине комсомольцев, которые делом откликнулись на кампанию партии по борьбе с алкоголизмом и создали кооперативное безалкогольное кафе, в самых восторженных тонах написали «Комсомолка» и «Московский комсомолец». Ожидали посещения Горбачева.
Генсек не приехал, однако посетители из райкомов, горкома и даже ЦК стали в «Векторе» заурядными гостями. Их, по окончании культурной программы, как прежде, поили в задней комнате.
Заезжал опальный, изгнанный из горкома партии и Политбюро Ельцин вместе с помощником, Львом Сухановым. Выступал перед студентами. Спич Ельцина, а также ответы на вопросы продолжались более пяти часов. Даже вновь собравшиеся «битлы» не вызвали бы в «Векторе» такого аншлага. После бенефиса Боб с Андреем выпивали с политической звездой в задней комнате, и осипший Ельцин поразил друзей способностью пить, не пьянея, и медвежьими объятиями, которыми наградил на прощанье обоих.
Прибыль, собираемая друзьями с кафе, раз в тридцать превосходила их аспирантскую стипендию. Никаких налогов кооперативу платить было не надо. Боб с Андреем, как прежде, делили выручку точно пополам.
Друзья ровным счетом ни в чем себе не отказывали.
Велихов поселился вместе с Людочкой в меблированной двухкомнатной квартире на улице с ласковым именем Радужная. В институт и из института путешествовал только на такси. Охапки цветов для нее, рестораны, премьеры, золото-бриллианты и французские духи стали обычным делом.
Людочка относилась к успеху Велихова спокойно. Нос не задирала.
Работала по распределению инженером в «почтовом ящике».
Куда девал свои заработанные Боб, не знал никто. Он по-прежнему не женился и снимал однокомнатную берлогу в Лефортове. Ходил в том же единственном затрапезном костюмчике, который купил лет пять назад.
Однажды Андрей (в подпитии, конечно) завел с ним полушутливый разговор о его удивительном аскетизме. Боб иронического тона не принял. Сидел с отсутствующим видом. Молчал, по обыкновению глядя куда-то мимо собеседника.
Выслушав заключительную вдохновенную тираду Велихова (какую-то вариацию на тему «Скупого рыцаря»), он посмотрел ему в глаза свои ми жесткими глазками и сказал:
– Андрюша, то, чем мы сейчас занимаемся, это детские игры. Через три года это твое кафе будет, как песчинка.
Велихов недоверчиво хмыкнул. Не обратив на это внимания, Барсинский продолжил:
– А я хочу, чтобы у меня была вся песочница. Усек?
* * *
Минуло три года.
Начался год 1991-й – последний год существования великой советской империи.
Борис, отнюдь не женившись, получил каким-то загадочным образом столичную прописку и двухкомнатную квартиру в новом доме на улице Солдатской, неподалеку от института. Ездил он на «девятке» цвета «мокрый асфальт».
Ровно на такой же «девятке» разъезжал и Велихов. Даже номера их машин отличались всего на одну цифру: «А 19-90 МТ» у Велихова и «А 19-91 МТ» – У Барсинского.
Но на этом сходство между двумя приятелями исчерпывалось.
Андрей, как прежде, оставался хозяином видеокафе «Вектор». Теперь оно было отнюдь не единственным частным предприятием столицы, и ажиотаж вокруг пище-культурной точки изрядно спал. Кроме того, не изменяя выбранному единожды хобби, Велихов открыл в том же районе другое кафе, названное «Синус», а также три пункта по прокату видеокассет.
Они с Людмилой получили (в хождениях по инстанциям помог Борис, у которого обнаруживались связи в самых неожиданных, но неизменно высоких сферах) квартиру в Измайлове, на 13-й Парковой. Людочка по-прежнему работала в «ящике» и неслась каждое утро к восьми в свою контору на проспект Мира. Андрей, утомленный вечерней работой и почти каждодневной выпивкой, в это время досматривал десятый сон.
Детей у них, несмотря на все старания, не было. У Людмилы отыскали застарелую женскую болезнь. Как раз в начале 1991-го она принялась проходить по этому поводу необыкновенно эффективный (судя по деньгам, которые пришлось выложить Андрею) курс лечения.
Встречались они в семейном кругу, то есть вдвоем, только по выходным.
Люда была, как и три года назад, с Андреем ровна, спокойна и мила – однако временами замечал он в ней некую отстраненность. Вдруг посреди разговора она замирала, словно прислушивалась к какому-то далекому звуку – неведомой зовущей ноте, которую никак не мог расслышать Андрей.
Велихов все больше привязывался к ней – к той девушке, к которой он никогда вроде бы не испытывал страсти и которую он «на научной основе» выбирал среди прочих, словно придирчивый покупатель – персики на базаре. Однако прошло три года, и она незаметно заполнила всю его жизнь – своим уютом, теплотой и спокойствием.
Если бы он в один прекрасный момент не обнаружил ее рядом с собой, ему стало бы, как никогда, тяжело и больно.
Андрей хорошо понимал это, однако часто, особенно в подпитии (а в подпитии он бывал почти всегда), обижал Людмилу. Потом извинялся, каялся, дарил цветы, конфеты и золото.
Нередко дома у них бывал Барсинский. Всякий раз тот приходил с новой девушкой. Подбирал он их, казалось, таким образом, чтобы поразить Андрея и Людмилу. Как правило, то были высоченные (на полторы головы выше невысокого Боба), длинноногие и грудастые красавицы. В разговор они не вступали, на вопросы отвечали односложно. Однако на Барсинского девицы смотрели с нежностью – подлинной или купленной, Велихов не различал.
Барсинский мог себе позволить и девиц, и золотой перстень с огромным бриллиантом на мизинце.
У него, в отличие от Велихова, была всего одна фирма – зато занимался Боб всем. И владел он уже если не всей песочницей, то по крайней мере изрядным куличом.
Благодаря своим связям во властном мире, которые он установил в романтические времена клуба «Вектор», он мог достать в ту пору рассыпавшегося социализма все – причем, что было самым главным, по государственным расценкам.
На автозаводе он брал партии автомобилей – и продавал их втридорога на Кубани и Кавказе. Из Карелии и Восточной Сибири гнал за границы эшелоны с лесом. Нефть из Западной Сибири переправлял в Западную Европу. Оттуда прибывали первые в стране иномарки, которые он загонял первым в стране богатым людям. Он получил в собственность небольшой воздушный флот: два «Як-40» и один «Ту-154» и давал самолеты в аренду друзьям с автозавода для срочной доставки к простаивающему конвейеру запчастей от смежников. (Надо ли говорить, что эти операции оборачивались для Боба новыми партиями автомобилей по госцене.) Фермы, фактически принадлежавшие Барсинскому, бесперебойно снабжали в тот голодный год мясом московские рестораны и кафе (заведение Велихова в том числе). Учредил Барсинский также товарную биржу, банк, страховое агентство, туристическую контору, агентство по продаже недвижимости и дизайнерское бюро. И все это бешено крутилось вместе с Бобом Барсинским – ежедневно, без выходных, с восьми утра до одиннадцати вечера. Крутилось – и давало, каждодневную прибыль. Вот в ней, прибыли, и была загвоздка.
До сих пор Андрей Велихов являлся соучредителем компании Бориса Барсинского и согласно документам делил с ним всю полученную прибыль ровно пополам. Так же, как Боб Барсинский оставался соучредителем «Вектора», «Синуса» и трех занюханных видеоконтор – и строго поровну с Велиховым получал дивиденды от них. Все, словом, продолжалось так, как повелось с далекого 1983-го, со студенческого клуба.
Это было в некотором смысле справедливо, потому что именно на деньги, собранные когда-то за целых три месяца работы «Вектора», Барсинский провернул свою первую операцию с автомобилями. Именно «Вектор» помог ему наладить властные связи – и потому развернуть свой бизнес. Однако…
Боб с Андреем встречались, как было заведено исстари, раз в месяц в задней комнате кафе «Вектор». Выпивали, шутили. В конце встречи Боб отдавал Андрею его долю выручки от своих бесчисленных операций. (Наличкой – какие там чеки, в девяносто первом-то году!). Андрей взамен вручал Барсинскому деньги, полученные от его кафе и видеопрокатов. И всякий раз поступления, шедшие от Боба к Андрею, превосходили встречный денежный поток в тридцать, сорок, а то и пятьдесят раз!
Получалось, что Барсинский фактически кормит и содержит Велихова.
Вместе с его кафе, квартирой, «девяткой» и женой. Его – со всеми потрохами.
Всякий раз, рассовав по карманам и в «дипломат» деньги, полученные от Барсинского, Велихов напивался до невменяемого состояния. Затем, чтобы забыться, трахал в кладовке ту официанточку, что подворачивалась под руку, садился в «девятку» и мчался по ночным улицам к себе на 13-ю Парковую, умоляя судьбу, чтобы она послала ему мгновенную и безболезненную смерть.
Месяц от месяца встречи приятелей становились все холоднее и холоднее.
Барсинский, ссылаясь на дела, начал отказываться от совместной выпивки.
Беседовал ради приличия минут десять, выкладывал объемистый конверт с деньгами (теперь это были доллары) и забирал, снисходительно хмыкая, тощий велиховский конвертик.
Наконец он перестал приезжать сам и взялся присылать своего амбала шофера. И тот, паскуда тоже снисходительно хмыкал, забирая у Велихова тощий конвертик.
* * *
Ночь, ледяная глубокая ночь стояла над Москвой.
На кухне сталинского дома, оборудованного по последнему слову техники – плитой, кофеваркой и посудомоечной машиной от компании «Бош», микроволновой печью и телевизором от фирмы «Шарп» – сидели два довольно молодых, но далеко не счастливых человека.
Они «приговорили» уже бутылку «Абсолюта», Андрей искурил пачку «Мальборо» – ночь длилась, а рассказу не было видно конца.
Оксана распахнула форточку. Стылый воздух ворвался в помещение. Андрей передернулся – on холода? От выпивки? От воспоминаний?
Оксана сбегала в комнату и принесла ему свою . старую кофту. Укутала собеседника. – Ну, а что было дальше? – тихо спросила она. Оксана чувствовала, что Андрей подбирается к самому главному.
– Дальше… – сказал Андрей и надолго задумался, уставясь прямо перед собой. Оксана не торопила его.
– Однажды утром, – продолжил наконец рассказ Велихов, – у меня зазвонил телефон. Люда уже ушла на работу, я еще спал. Автоответчика у меня не было – какие в девяносто первом году автоответчики! – и пришлось просыпаться, брать трубку. Звонила Карина, моя заместительница по «Вектору». Она была в панике. В кафе шел обыск. Она удрала оттуда, добралась до «Синуса». Обыск уже шел и там.
Потом мне рассказали, что одновременно обыскивали и три моих видеопроката… И везде, во всех пяти точках, менты нашли порнографические кассеты.
– А ты их там держал? – тихо спросила Оксана.
– Да нет, конечно! – досадливо воскликнул Андрей, и Оксана поняла, что лучше его не перебивать. – Что, «Эммануэль» – порнография? Или «Последнее танго в Париже»?.. А они нашли там самую настоящую порнуху!.. Но это еще ладно!
Кто-то – причем тот, кто очень хорошо знал о моих делах – настучал ментам обо всей подноготной моего бизнеса. И они открыли против меня дело за хищение государственной собственности в особо крупных размерах!.. Такие вот были тогда у ментов заморочки: кафе вроде кооперативные, а хищения – государственные…
Обо всем этом мне рассказала Карина через пару дней… А в тот день, когда начались обыски, я понял: надо давать деру, а то они вот-вот придут и за мной… Ну, я оделся, вскочил в «девятку» и поехал к одному моему другу еще по школе – адреса его не знали ни Людмила, ни Карина, ни Барсинский…
Андрей опять замолчал, и тяжелое воспоминание исказило его лицо. Потом он сделал над собой усилие и продолжил:
– Я скрывался у дружка дней десять… Каждый день звонил из автомата Людмиле и Карине… Обе плакали. Дома у нас был обыск. Я узнал, что меня объявили во всесоюзный розыск… Я и Бобу звонил – каждый день, раза по три…
Я хотел, чтобы он как-то защитил меня… Ведь у него было так много друзей во всяких там горкомах, ЦК… И на Петровке тоже… Но он не брал трубку. Дома у него уже тогда стоял автоответчик. На работе секретарша ни разу меня с ним не соединяла… Все говорила лживым своим голосочком: "Бориса Сергеича нет…
Борис Сергеич на переговорах…" Наконец я сказал ей: «Передай, сучка, Борису, что я буду ждать его завтра в восемь вечера у памятника Пушкину… А если не придет, пусть пеняет на себя!»… Пеняет на себя! Ха! Что я-то мог сделать Барсинскому! Это он знал всю мою подноготную! Это он мог настучать про меня столько, что на три срока хватило бы! А я-то ничего про его дела не знал!..
Андрей вздохнул и закурил очередную – сотую, наверно, – сигарету.
– Сразу к Пушкину я в тот день не пошел. Я отправился в газету «Неделя»
– у меня там работал приятель, который очень любил живописать про мое кафе (за это у меня для него был неограниченный кредит). Окна его кабинета выходили как раз на Пушкина. Стал я за местом встречи наблюдать… Ну, и… Эх… Получилось все, как я почему-то ожидал… Во-первых, Барсинский так и не появился… А во-вторых, очень мне не понравилась машинка, которая у Пушкина стояла… Номер ее был «ММ», что означало «московская милиция». И ребятки там крепкие сидели…
И тогда я очень хорошо все понял: Боб-то меня и сдал. Надоело ему, видать, со мной делиться…
Велихов помолчал и вдруг выкрикнул:
– Ну так я же у него денег не просил! Почему бы не сказать просто:
«Уйди, Андрюха. Будем теперь каждый сам по себе!» Неужто я б не ушел?.. Но вот – не сказал… Решил – лучше сдать меня… Я только год спустя, уже в Америке, понял – почему…
Андрей встал как автомат и захлопнул форточку. Кофта свалилась с его плеч.
– Что мне тогда оставалось делать? – сказал он и развел руками. – Я решил бежать. У меня тогда, к счастью, была открыта виза в Венгрию – мы с Людкой собирались в турпоездку… Я скрывался у друга, продал машину за бесценок… Взял билет на самолет… Странно, что меня не взяли на границе…
Но вот – не взяли… Из Венгрии, тогда еще социалистической, я по горам, какими-то козлиными тропами, нелегально перешел в Австрию. Остатки денег от «девятки» заплатил своему проводнику через границу… А в Австрии пришел в ближайшую полицию и попросил политического убежища. И мне сразу его дали. Я позже понял почему. Я к ним в полицай-комиссариат пришел аккурат утром 19 августа 1991 года, когда у нас тут путч подняли… Тогда все они там русских жалели…
Андрей налил в бокал дорогого французского вина – водка кончилась – и маханул его одним глотком. Выдохнул, по-простонародному зажевал колбасой.
– Ну, что тебе еще рассказать?.. Посадили меня вместе с советскими евреями в лагерь для беженцев… Потом переправили в Штаты… Там я получил статус беженца… Затем – Грин-карту… Очень быстро понял, что никому я там, в Штатах, не нужен… Ну, об этом читай у Эдички и у Довлатова… Работал посудомойкой… Пил… Никому, конечно, там мои знания западного рока и таланты диск-жокея на фиг были не нужны… Вспомнил про свой электротехнический диплом.
Пошел работать на электрическую фирму. Начинал с уборщика. Потом стал чем-то вроде техника. Дослужился до инженера… А в девяносто пятом меня пригласили в «Пауэр инжиниринг и электротекникс». И назначили ихним представителем по России… И вот – я снова здесь! – шутовским тоном закончил свой невеселый рассказ Велихов.
Замолчали. Оксана не решалась ничего говорить. Потом все же спросила:
– А что Барсинский? Что твоя Людмила? – тихо спросила Оксана и напряглась в ожидании ответа.
– Людмила? – криво усмехнулся Андрей. – А у нее все в порядке… В девяносто третьем меня в Америке нашла моя Карина из кафе. Она туда тоже на постоянное место жительства переехала. Она мне и рассказала…
Андрей сделал паузу. Лицо его исказилось. Потом он с усилием продолжил.
– Так вот, Люд очка моя распрекрасная вышла замуж. За Барсинского.
Оксана охнула.
– Но это еще не все… Не знаю, интересно ли тебе… Ладно, сказавши "а", надо говорить и "б"… Короче, у них родился сын. И знаешь, когда? В феврале девяносто второго…
Оксана задумалась на секунду, подсчитывая месяцы.
– Да тут – считай, не считай! – выкрикнул Велихов. – Одно из двух: либо это – мой ребенок. Либо Людочка уже тогда, когда я еще в Москве был, мне с Бобом рога наставляла!
В глазах у Велихова блеснули слезы.
– Это она была сегодня в театре?
– Кажется, да…
– А сын? Ты о нем что-нибудь знаешь?
– Откуда? Он учится в Англии! У богатых, как ты знаешь, свои привычки!
В кухне наступила тишина. Андрей сел И закрыл лицо рукой.
И тут Оксана сделала то, что подсказывало ей сделать ее исключительное женское чутье.
Она подошла к Андрею и обняла его голову руками. Его лицо уткнулось в теплый ее живот.
– Все хорошо, миленький, все хорошо, – успокаивающе сказала она. – Это все прошло, не Думай ни о чем…
Его руки обняли ее за талию.
Пойдем, – ласково сказала она и потянула его.
Потом взяла за руку и бережно, как ребеночка, повела в спальню.
* * *
Велихов в этот раз любил Оксану с особенной ласковостью и неистовством.
Она обычно умела отвлекаться во время секса– и обдумывать под методичные движения партнера свои сегодняшние успехи и планы на завтра – но сейчас это было невозможно. Перед глазами будто плясали ветки цветущих яблонь и пенные морские волны окатывали ее с головы до ног…
Финишировали они вместе. В голове у Оксаны словно разорвался разноцветный фейерверк.
Андрей долго не выходил из нее. Он целовал ее глаза, губы, щеки. Он поглаживал ее плечи и грудь, повторяя, как в бреду:
– Милая… Милая…
Оксана расслабленно отвечала на его ласки. Очарование любви постепенно сходило на нет, и она обрела способность соображать.
Шел уже седьмой час утра. Над Москвой плыла непроглядная, стылая ноябрьская ночь.
В какой-то момент все тело Андрея вздрогнуло. Через секунду он спал.
Несмотря на бессонную ночь, спать Оксане совсем не хотелось. Голова работала удивительно ярко и ясно.
То, что еще вечером мелькнуло как обрывок плана – нечеткого и очень смутного – вдруг в какой-то момент стало потрясающе ясным. Если поступить так… Есть два варианта… А если таким образом, то… Она тщательно, словно гроссмейстер, проигрывала различные варианты, делала возможные ходы за противника – и отвечала ему контрударом… И выходило: как бы ни сложились обстоятельства, она в любом случае оставалась в выигрыше.
Идея так захватила ее, что ей захотелось, чтобы поскорее наступило утро. Чтобы они проснулись, и она рассказала Андрею свой удивительный, грандиозный план. «Впрочем, – осадила она себя, – утро вечера мудренее. Надо еще раз подумать обо всем завтра. И еще не факт, что Велихов во всем согласится с ней».
Но… Ее женское чутье подсказывало ей, что он не станет противиться ее плану. Да, он будет долго думать, взвешивать все «про» и «контра» – но в конце концов все случится именно так, как задумала она.
Она умела подчинять мужчин.
Андрей спал глубоко и спокойно. Казалось, он даже не дышал.
Оксана видела в полутьме линии его худого тела, уже ставшего для нее таким милым, его заброшенную на подушку руку и безмятежное во сне лицо.
Она приподнялась на локте, нежно погладила его по щеке, по шелковистой бородке и прошептала:
– Спи, любимый. Я знаю, как отомстить за тебя…
