Лайнер коснулся земли ровно в полночь. Еще долго рулил по ночному аэропорту, ревел мотором, а Ходасевич в нетерпении переминался у задраенной наглухо двери. Стюардесса поглядывала с неодобрением, но воспитывать единственного пассажира, путешествующего первым классом, не решалась.

Полковник всегда сам про себя осуждал самолетных торопыг – несолидно, а главное, бессмысленно. Но сегодня ничего не мог с собой поделать. Вроде ничего страшного не происходит, и Татьяна клялась, что из своей комнаты ни ногой, а сердце все равно саднит, душу переполняет тревога. Чутье? Или он просто стар уже стал? Не зря Танюшка в шутку дедулей его стала называть...

Наконец ненавистная дверь отъехала в сторону.

– За вами персональный микроавтобус... – неулыбчиво сообщила полковнику стюардесса.

– Спасибо, – кивнул Валерий Петрович и тяжело зашагал по трапу.

На аэропортовский мини-вэн он даже не взглянул – потому что по соседству с убогим пикапчиком интеллигентно фырчал мотором черный лаковый «мерс». Перед ним – машина сопровождения с логотипом аэропорта. Едва завидев полковника – тот выходил первым из пассажиров, – водитель выпрыгнул из «Мерседеса». Кинулся, подхватил под локоток, помог сойти на землю, проворковал на ухо:

– Это вы – к Татьяне Валерьевне?

«Умеет Танюшка устраиваться. И своих близких устраивать!» – мелькнуло у Ходасевича.

– Да.

– Тогда прошу! – рассыпался шофер, распахивая дверцу. – Пожалуйста, располагайтесь, слева от вас бар, в нем любые напитки, и кофейку могу организовать...

– Спасибо, – покачал головой Ходасевич, – давайте лучше поедем. Я очень спешу.

Водитель ухмыльнулся:

– В таком случае, ваши желания абсолютно совпадают с моими.

Не удержался от зевка и виновато пробормотал:

– Извините, совсем задолбался с этими похоронами.

Посигналил аэропортовской машине сопровождения и вслед за ней плавно тронулся с места.

– Сколько займет дорога? – поинтересовался полковник.

– Как до Москвы, – вновь расплылся в улыбке шофер.

– В смысле?

– Те же два часа. Минут за пятьдесят до Красной Долины должны домчать, и там еще в горы на внедорожнике...

Нет, столько в неизвестности он не выдержит. К тому же сердце по-прежнему не на месте, колотится, отдает болью в предплечье. Предостерегает, вещун? Или это последствия не самых полезных в его возрасте взлета-посадки?

Нужно просто услышать ее голос и успокоиться...

Ходасевич вытащил из кармана мобильник. Набрал номер особняка. До чего же неудобно, что невозможно просто позвонить падчерице на мобильник!

– Здравствуйте, вы позвонили в резиденцию Холмогоровых. В настоящий момент никто не может вам ответить... – услышал он в трубке сообщение автоответчика, ставшее уже ненавистным.

– Ч-черт... – выругался полковник, раздосадованно вдавливая кнопку отбоя.

– Какие-то проблемы? – немедленно вскинулся водитель.

– Мне нужно срочно связаться с Татьяной Садовниковой, – проворчал Ходасевич, – а телефон в особняке не отвечает.

В ноль пятнадцать «Мерседес» выехал с территории аэропорта и теперь по темным улочкам пробирался к трассе.

– Да, со связью у нас хренотень, – вздохнул шофер. – Аппарат один, в кабинете, а сейчас кому там сидеть? Все на поминках... Но вы не волнуйтесь. Таня, наверное, отдыхает. Она, когда вас встречать отправляла, сама мне сказала: сейчас, мол, спать пойду.

От сердца немного отлегло. Действительно: чего он так разволновался? Водитель прав: наверняка Танечка устала и спит.

Но Ходасевич все же, сам понимая бессмысленность своих действий, нажал кнопку повторного набора. И вдруг услышал в трубке деловитый мужской голос:

– Слушаю вас.

По уверенному тону чувствовалось – не прислуга, кто-то из хозяев.

– Добрый вечер, извините за поздний звонок, – пробормотал полковник. – Но мне нужно срочно поговорить с Татьяной Садовниковой. Вы не могли бы ее позвать?

– Танюшку? – Голос невидимого собеседника потеплел: – Рад бы. Только ее дома нет.

– То есть как нет? – выдохнул Ходасевич.

– Гуляет где-то.

– Где?!

– Послушайте... – Мужчина начал раздражаться. – А кто вы, собственно, такой?

– Я ее отчим. Скажите, куда она пошла?

– А-а, тот самый полковник ФСБ! – хмыкнул абонент. – Премного наслышан о ваших возможностях, Таня рассказывала... Ну как: удалось навести обо мне справки?

– Вы не представились.

– А вы еще не догадались? Матвей Максимович Алтухов, – беззаботно откликнулся собеседник.

– Матвей Максимович, – тихо, но четко, чуть не по слогам произнес Ходасевич. – Ответьте, пожалуйста, на мой вопрос: куда... ушла... Татьяна.

– Да говорю же вам: понятия не имею! – раздалось в трубке. – Я просто случайно в окно увидел, как она выходила из дома. Это было с час тому назад.

Абсолютно спокойный, беспечный голос. Или он, Ходасевич, совсем никчемен и стар – или этот человек к беде, приключившейся с Таней, скорее всего, непричастен. Однако сердце уже не подсказывает – болит, криком кричит, что любимой падчерице плохо, она в опасности...

– А вы не могли бы ее поискать? Вдруг она уже вернулась? – с надеждой спросил полковник.

– Точно знаю, что не вернулась, – возразил Алтухов. – Ее пять минут назад искали, хотели за нее выпить, поблагодарить за великолепную организацию похорон. И не нашли. Но вы не волнуйтесь. Таня, наверное, где-нибудь в саду. Вечер чудесный, тут безопасно...

Нужно бить во все колокола. Поднимать тревогу. Но просить об этом его, человека, которого он подозревает в убийстве...

– Хорошо, – произнес полковник. – Спасибо.

Алтухов же любезно предложил:

– Ну, если она вам так срочно нужна, я могу своих охранников в сад послать. Там у Танечки вашей любимое место есть. Найдут.

Право, странное рвение...

– Благодарю вас, не нужно, – отказался Валерий Петрович.

– Дело ваше, – не стал настаивать Алтухов. – Значит, если встречу ее, сказать, чтоб позвонила вам, да?

– Да.

Полковник выключил телефон и в изнеможении откинулся на спинку мягкого, кожаного сиденья. Мысли лихорадочно мчались, сердце больно колотилось о ребра, стрелки верного хромированного «Полета» уверенно стремились к часу ночи.

Водитель гнал свой «Мерседес» под сто сорок. Перехватил в зеркале заднего вида взгляд полковника, фамильярно поинтересовался:

– Чего? Дочку свою потеряли? – И пошутил: – А что? Она у вас красотка. Вполне могли джигиты в горы умыкнуть.

– Молодой человек, – поморщился полковник, – давайте помолчим.

Посидеть бы в полной тишине, подумать...

Но водитель не отставал:

– Да не волнуйтесь вы! Ей, наверное, Стасик сонеты читает. Под луной.

– Стасик?

– Ну, хозяйский сын. У него та-акая любовь! Мы над ним все угораем. Бабочек целую тыщу накупил, а уж эта полянка – вообще умереть.

Полковник тоже, когда разговаривал с Таней, по голосу чувствовал: пресловутым Стасиком падчерица увлеклась. Не то чтобы там любовь, конечно, но юноша ей явно нравился. И полковник, уже спокойнее, поинтересовался:

– А что за полянка?

– Ой, да наш барчук совсем осатанел, – хмыкнул шофер. И неодобрительно прибавил: – У него мать умерла, а он дурью мается. Короче. Три дня назад требует внедорожник и привозит пятерых каких-то бугаев. Типа, садовники они. И еще коробок немерено. Морда важная, чего задумал, не признается. Но Фаина, экономка наша, его расколола: альтернативный он, понимаешь ли, сад собрался сажать. На поляне. За территорией. Чтоб поразить, так и сказал, прекрасную Татьяну в самое сердце. Ну, не дурак, а?

Красиво, конечно. И эффектно. Падчерица, полковник знал, подобные поступки жалует. Может, действительно она там, с ним? Луна... Сонеты... Полянка, усыпанная цветами... Но отчего же тогда боль в сердце так и не проходит?

«Мерседес» тем временем ворвался в Красную Долину, лихо, на полной скорости, просвистел по сонному поселку, эффектно затормозил подле какого-то ангара.

– Пересаживаемся! – весело велел водитель. – Теперь на внедорожнике поедем. За полчаса долетим с ветерком!

Выгнал из ангара мощную машину, на его место поставил «мерс». Ходасевич уселся, тронулись.

– А где находится полянка? – между делом поинтересовался полковник.

– Ну, вообще-то это страшный секрет, только все его, конечно, знают. Рядом она, от ворот метров пятьсот. Мы все уже на нее посмотрели, – откликнулся водитель. И понимающе улыбнулся: – Что, хотите накрыть голубков?

От его фамильярного тона полковника передернуло. Но водителя уже было не остановить:

– А чего, не вопрос! Давайте, прямо туда и доставлю, вместе за молодых порадуемся!

Он, кажется, предвкушал семейный скандал, но Ходасевичу какое-то шестое чувство подсказывало: открываться не нужно.

Шофер выхватил из кармана куртки рацию, забормотал:

– Только уточнить надо, а то чего зря переться... уже должно ловить, я охранника на воротах дерну... – Потыкал в кнопки и выкрикнул: – Степан!

Рация хрипела, визжала... наконец через помехи пробился голос:

– На связи!

– Это Леха. Скажи, барчук с Татьяной, часом, не на полянке?

– Там, там! – донеслось сквозь хрипы и свист. – Сначала он вышел, потом она. Часа два прошло. Небось заигрались уже, по второму разу пялятся! А че тебе до них?

– Да так! Сеньк ю вэри мач! – хохотнул водитель.

Выключил рацию и интимно обратился к своему пассажиру:

– С вас бутылка. Я был прав: развлекается ваша Таня. Ну, чего? Точно решили спугнуть? Или пусть себе балуются? А то Стасик у нас парень нервный. Да и совершеннолетние ведь ребятки, имеют право...

Ходасевич прежде никогда не вмешивался в личную жизнь падчерицы, даже когда та училась еще в старших классах школы. Но сегодня уверенно сказал:

– Да. Едем прямо туда.

И еще в километре от поляны расслышал отчаянный Танин крик.

Рай был таким ярким. Беспечным, солнечным, жизнеутверждающим...

Только выглядит здесь все по-старинному, как давно, лет десять назад, выглядело: машины угловатые, и обувку носят с тупыми носами, и шорты в страшную обтяжку. Тоже, как сейчас, лето – буйствует зелень, ласково шуршит волнами море. И люди знакомые.

Вот Марина Евгеньевна Холмогорова – только совсем не такая, какой Таня ее знала. Никаких массивных серег вкупе со строгими деловыми костюмами, и взгляд куда мягче, и властная морщинка вокруг рта еще не проявилась. Совсем молодая, беспечная. А рядом ней Стас – еще ребенок. Они дружно, рука об руку, идут по набережной, и сын что-то горячо рассказывает, а мама внимательно слушает и нежно, как только матери могут, поглаживает его по руке...

И Таня понимает: на то он и рай – чтобы показать, как могла бы пойти их жизнь, когда б они любили друг друга, жалели, понимали... Оба умные, оба одинокие. Могли бы один для другого светом в окошке быть, единственной отдушиной. А стали – почти врагами.

...А подле них, на той же райски чистой набережной – еще одно молодое лицо. Юля Шипилина, фотомодель и победительница конкурсов красоты. Роскошные волосы, безупречная фигура, свита поклонников в отдалении, безнадежные выкрики оттертых охранниками журналистов... Могла бы весь мир покорить. Обложки, съемки, миллионы, замуж за графа, гольф с особами королевской крови, скачки в Аскоте, личная яхта и, если охрана позволит, самой за руль «Майбаха»...

А тоже оказалась в небытии. В раю. Совсем молодой.

Но, может быть, здесь совсем не плохо? Солнце теплое, но не жарит, море прохладное, но не мерзнешь, и даже противные уличные звуки доносятся приглушенно, словно через фильтр.

Войти сюда и остаться. Однако у Тани никак не получалось. Обитатели рая шли прямо на нее, и она обращалась к ним, пыталась заговорить, однако они ее не замечали.

– Стас! – тщетно звала она. – Юля!..

Но те не откликались. Да и надо ли их тревожить? Ведь они заняты. Стас – смотрит на свою маму такими счастливыми, преданными глазами, а Юлечка – манерно отвечает пробившемуся сквозь кордон охранников журналисту:

– Я не спорю: известность, конечно, штука чрезвычайно утомительная... – Вскидывает на него взгляд задорных, искрящихся глаз и весело добавляет: – Но мне она так нравится!

А Тане тоже: и весело, и немного смешно. И так хочется оказаться среди них – навсегда оставшихся в беспечности и в жарком лете...

– Таня! Таня! Танечка! – в который раз нашептывал Валерий Петрович.

И в который же раз ответом ему была тишина.

Падчерица лежала в постели – бледная, под стать роскошным, белого шелка, простыням, в светлых волосах играет солнце, губы сдвинуты в горестную полоску, руки бессильно разбросаны.

– Мы сделали все, что могли, – разводили руками врачи. – Но слишком серьезная травма... большая кровопотеря... плюс шок...

Валерий Петрович не успел совсем чуть-чуть. Даже смог в свете взошедшей луны увидеть взмах ножа и как сталь вонзается в беззащитное тело. И, в бессилии, закричать. И увидеть, как в черную ночь бросается незнакомая мужская фигура...

Таня осела на траву, кровь заливала ее грудь, пальцы падчерицы судорожно вцепились в стебли тюльпанов.

«Все...» – мелькнуло у полковника, и сердце пронзила боль. Невыносимая. Раздирающая.

Ему больше незачем жить. Он тоже должен умереть. Его сердце уже останавливается. Прямо сейчас...

Но мозг – мозг разведчика – так легко не сдавался. И Ходасевич выкрикнул застывшему за его спиной водителю Лехе:

– За ним!

И сам первым бросился вслед убегающему мужчине.

Они настигли его на краю поляны, и Леха еле смог оттащить грузного пожилого полковника, насмерть вцепившегося в горло убийцы.

Сейчас все это было позади. Забыты и первый шок, и аханье журналистов по всем каналам, и громкие заголовки в газетах: «Известный актер оказался убийцей!», «Трагическая гибель наследника миллионной империи!»...

Главным оставалось здоровье Тани. Ее прооперировали. И даже, сказали, успешно. Однако она – уже на протяжении пяти дней! – никак не приходила в себя...

– Знаешь, мама, – расслышала Татьяна ломкий юношеский голос, – мне кажется, я никогда не влюблюсь. Девчонки... они... постоянно хихикают, говорят про тряпки. И вообще дуры.

– Ох, Стас, не говори ерунды! – донесся в ответ такой знакомый голос Холмогоровой. – Влюбишься, еще как! И приведешь ко мне в дом какую-нибудь... блондинку. Просто время твое пока не пришло. Потерпи.

«Вот он и влюбился, – мелькает у Тани. – А я его убила...»

Ведь Стас – он вообще ни при чем, он в этом раю из-за нее.

Татьяна бессильно, жалобно стонет. Открывает глаза.

И слышит такой знакомый Валерочкин голос:

– Ох, Танюшка! Ну, наконец-то!

Актер Александр Пыльцов потребовал суда присяжных. Его адвокатам платили многотысячные гонорары, журналистам, освещавшим процесс, за лояльность подбрасывали деньжат. Однако суд все-таки признал его виновным в убийстве троих человек – Юлии Шипилиной, а также Марины Евгеньевны и Станислава Холмогоровых.

Татьяна Садовникова выдвигать обвинений против актера не стала. Ее показания по делу, спасибо отчиму и его связям, согласились просто зачитать. Она была готова на что угодно – лишь бы не присутствовать на процессе и никогда больше не видеть актера. Да и про Холмогоровых, особенно про Стаса, слушать ей было бы горько – особенно в зале суда.

К черту не сбывшуюся литературную карьеру! Надо вновь окунуться в такую привычную рекламную работу и поскорее все забыть.

Продолжения книги про Холмогорову от Татьяны, к счастью, не требовали. И аванс вернуть не просили. Она вообще не общалась больше ни с кем из злосчастного особняка. Только с Фаиной однажды по телефону поговорила.

Домоправительца позвонила ей сама. Сообщила, что ее только что освободили. Сдержанно посетовала, что в заключении ей пришлось провести почти месяц, и условия там были ужасные. Но в конце концов милиционеры разобрались, что к убийству Инессы она не имеет ровно никакого отношения.

– Это Аркадий Васильевич всех убедить пытался, будто действовал по моему приказу, а сам лишь исполнитель, – вздохнула Фаина. – Но только его обвинения белыми нитками шиты, так что придется ему одному за убийство Инессы отвечать. Надо же, каким глупым и жестоким оказался... А толстушку-то кастеляншу до чего жаль – вообще ни за что погибла. – И Фаина неожиданно добавила: – Не зря ты, Танюша, Аркадия Васильевича слизняком считала...

Таня точно помнила, что слово «слизняк» действительно мелькнуло у нее в голове. Но вслух, тем более при Фаине, она его не произнесла ни разу. Что ж, экономка в своем репертуаре: продолжает читать мысли.

Под конец разговора Фаина поблагодарила Таню «за все хорошее, что сделала для Мариночки». И пригласила приезжать в особняк в любое время, подчеркнув: «Когда бы ни приехала, твоя комната всегда будет свободна».

Садовникова, конечно, обещала, хотя не сомневалась: больше в Красную Долину и вообще на российский юг она ни ногой. Никогда в жизни.

А в день, когда Пыльцову вынесли приговор (ему дали двадцать лет в колонии особого режима), ей позвонил мужчина. Голос был смутно знакомым:

– Добрый день, Татьяна Валерьевна! Это Михаил Беркут.

– Кто?

И вдруг Таня вспомнила: похороны Холмогоровой; равнодушная толпа провожающих... и единственный среди них человек с грустными глазами. Глава охранного холдинга.

– Слушаю вас, – пробормотала девушка.

– Я хотел бы с вами встретиться, – серьезно произнес Беркут.

Ох, нет... Ей, конечно, понравился молодой и красивый мужчина, но знакомства, завязанные на похоронах, не к добру. Вычеркнуть и забыть!

И Таня твердо ответила:

– Извините, Михаил, я очень занята.

– Жаль, – явно огорчился собеседник. – Ну, тогда... Будьте добры, сообщите мне ваши банковские реквизиты.

– Зачем? – опешила Садовникова.

– Я решил, что премию заслужили именно вы.

– Какую премию? – еще больше растерялась Татьяна.

– Вы разве не знаете? Я еще пять лет назад объявил, что выплачу тому, кто установит убийцу Юлии, гонорар в сто тысяч долларов.

– Что-о?

– Жаль, что вы заняты. Я очень бы хотел вручить чек вам лично, – вздохнул мужчина. – И заодно угостить вас обедом.

Перед ее глазами вновь всплыла его стройная фигура... безупречное в своей строгой красоте лицо... Да если еще и сто тысяч! Не взятка, не подарок – а действительно за дело!

И Таня пробормотала:

– Ну, что ж... Тогда отказываться от обеда будет совсем невежливо, правда? Давайте договариваться.

– Отлично! – Мужчина явно обрадовался.

А Таня вновь вспомнила его грустные глаза, сильные руки и подумала: «Ну, и подумаешь, что на похоронах познакомились. Чем черт не шутит?»