Глава 21
Холмс

Спустя несколько минут и несколько восстанавливающих литров воды я вошла в офис беллетриции в Норленд-парке. Четверг-5 ждала меня у моего стола, определенно лучась самодовольством.

— Угадайте что! — воодушевленно воскликнула она.

— Понятия не имею.

— Ну давайте же, угадайте!

— Не хочу гадать, — отмахнулась я, надеясь, что скука в голосе послужит предупредительным звоночком.

Не послужила.

— Нет, вы должны угадать!

Я вздохнула.

— Ладно. У тебя новые бусы или еще что-нибудь.

— Неправильно, — сказала она, с сияющим видом доставая бумажный пакет. — Я принесла вам сэндвич с беконом, как вы хотели!

— Этого я бы в жизни не угадала, — отозвалась я, усаживаясь за стол, затопленный новыми записками и отчетами, и добавила, не подумав: — Как у тебя дела?

— Плохо спала сегодня ночью.

Я потерла лоб, а она уселась напротив и пристально на меня уставилась, нервно стиснув руки. У меня не хватило духу сказать ей, что расспросы о ее здоровье были с моей стороны простой вежливостью. В действительности меня это не интересовало. Даже совсем наоборот.

— Правда? — сказала я, пытаясь отыскать записку, хотя бы отдаленно к чему-нибудь относящуюся.

— Нет. Я думала о вчерашнем инциденте с Минотавром и хочу извиниться… еще раз.

— Проехали. Сообщения есть?

— Вот я и извиняюсь.

— Извинения приняты. А теперь: сообщения есть?

— Я написала письмо, где вкратце изложила мои извинения.

— Я не желаю его читать. Дело закрыто.

— А… ладно… хорошо, — начала она, взволнованная тем, что мы не собираемся пространно анализировать предыдущий день, и пытаясь припомнить все, что ей говорили в то утро. — Мистер Бунюэль звонил сказать, что закончил ремонт «Гордости и предубеждения» и с утра оно снова в строю. В данный момент у него в мастерской «Нортенгерское аббатство», и оно должно быть готово вовремя, при условии что Кэтрин прекратит попытки сделать книгу более «готичной».

— Хорошо. Что еще?

— Совет жанров, — объявила она, еле сдерживая радостное возбуждение. — Секретарь сенатора Жлобсворта лично позвонила, чтобы просить вас присутствовать в дискуссионной палате на заседании по политическим директивам сегодня в три пополудни!

— Интересно, чего этому старому зануде надо на сей раз? Что-нибудь еще?

— Нет, — ответила Четверг-5, разочарованная тем, что я не разделяю ее неукротимый энтузиазм по поводу появления в Совете жанров.

Я не могла его разделить. Я была там столько раз, что рассматривала это всего лишь как часть своих обязанностей, не более того.

Выдвинув ящик стола, я извлекла бланк с готовой шапкой и тут заметила, что назначение Четверг-5 лежит там, где я оставила его вчера вечером. Я минутку подумала и решила дать ей еще один шанс. Оставив документ на месте, я вытащила лист бумаги и написала письмо подполковнику авиации Хитроу-Шкодду, прося его перебраться из «Бананов для Эдуарда», поскольку Лондэн в данный момент над ними не работает, в «Переулки судьбы», которыми он как раз занимается. Я сложила письмо, сунула его в конверт и велела Четверг-5 доставить его Хитроу-Шкодду лично в руки. Я могла бы попросить ее отослать письмо с курьером, но двадцать минут тишины и покоя были уж очень соблазнительны. Четверг-5 радостно кивнула и исчезла.

Только я откинулась на спинку стула и задумалась о Феликсе-8, о возможном Конце Времен и «Остин-ровере», как раздался энергичный крик «Готовьсь!», означавший приближение ежедневной беллетрицейской летучки под руководством Брэдшоу. Я послушно встала и присоединилась к остальным агентам, собравшимся в центре зала.

После обычного перечисления отсутствующих с изложением причин Брэдшоу взобрался на стол и позвонил в колокольчик.

— Заседание беллетриции номер сорок три тысячи триста семьдесят объявляется открытым. Но прежде всего давайте поприветствуем нового агента: полковник Уильям Доббин!

Мы все похлопали, а полковник Доббин вежливо поклонился и заметил застенчиво, но решительно, что приложит все усилия и отдаст все свои способности, дабы принести пользу в благородном деле беллетриции.

— Вот и славно, — пропел Брэдшоу, которому не терпелось продолжить. — Пункт первый: активная ячейка выхоластов снова принялась за дело, на сей раз в «Вот те стихи» Филипа Ларкина. Мы обнаружили несколько изданий, где первая строчка изменена на «Задабривают мать с отцом», что является грубым искажением исходного смысла. Кто хочет этим заняться?

— Я, — сказала я.

— Нет… Как насчет вас, король Пеллинор?

— Да-да, что-что, эй-эй? — отозвался седоусый рыцарь в побитых доспехах.

— Вы уже имели опыт разборок с выхоластами в Ларкине — одолели группу, изменившую первую строчку из «Снова любовь». «Снова любовь: в четвертом часу строчить…» — вот дело-то было! Не прочь снова им показать?

— Что-что, поколотить выхоластов? — радостно отозвался Пеллинор. — Это будет выполнено с радостью и за половинный срок.

— Кто хочет с ним?

— Я пойду, — сказала я.

— Кто-нибудь еще?

Руку подняла Красная Королева.

— Пункт второй: двадцать восьмая Ежегодная книгомирная конференция состоится через шесть месяцев, и Совет жанров настоял, чтобы мы пересмотрели систему охраны с учетом прошлогодних… сложностей.

Среди собравшихся агентов прошел шепоток. КнигоКон был из тех событий, которые слишком велики и слишком разнообразны, чтобы все остались довольны, а решение предыдущего года снять ограничения на присутствие абстрактных понятий в качестве делегатов открыло дорогу множеству литературных теорий и грамматических условностей, в основном занимавшихся высокопарной демагогией и безобразничавших в баре, где драки вспыхивали от небрежно брошенного причастия. Когда постструктурализм сцепился с классицизмом, их всех выгнали, что бесконечно расстроило сослагательных; они горько сетовали, что «если бы случилось так, что в драке участвовали бы они, то они бы победили».

— А в этом году абстрактников пускают? — спросила леди Кавендиш.

— Боюсь, что да, — ответил Брэдшоу. — Неприглашение сочли бы дискриминацией. Добровольцы есть?

Шестеро из нас подняли руки, и Брэдшоу прилежно записал имена.

— Самое главное, — сказал он наконец, — первая встреча состоится на следующей неделе. А теперь — пункт третий, и вот тут у нас затык. Мы имеем крупное искажение сюжета в «Записках о Шерлоке Холмсе».

— Ватсон снова пулю словил? — уточнил мистер Файнсет.

— Нет, все куда серьезнее. Шерлок Холмс… убит!

У собравшихся агентов вырвался непроизвольный крик ужаса и ярости. Цикл произведений о Шерлоке Холмсе пользовался неизменной любовью читателей, и поэтому о нем особенно заботились, в то время как текстовыми аномалиями в нечитанных или непопулярных книгах занимались в последнюю очередь, а то и вовсе оставляли без внимания. Брэдшоу передал пачку распечаток леди Кавендиш, а та раздала их остальным.

— Это в «Последнем деле Холмса». Можете прочесть сами, но если вкратце, Шерлок отправляется в Швейцарию разбираться с профессором Мориарти. После обычных холмсовских эскапад Ватсон следует за другом к Рейхенбахскому водопаду, где обнаруживает, что Холмс явно упал и разбился насмерть… и книга заканчивается на двадцать девять страниц раньше, чем положено.

Услышанное переваривали в потрясенном молчании. Текстовых аномалий такого масштаба у нас не случалось с тех пор, как Люси Пэвенси отказалась лезть в платяной шкаф в начале «Льва, колдуньи и платяного шкафа».

— Но «Записки о Шерлоке Холмсе» — это же четвертый том, — заметила миссис Ухти-Тухти, отвлекаясь от глажки. — Если Шерлок гибнет при Рейхенбахе, то оставшиеся пять томов рассказов становятся сюжетно несостоятельными.

— Отчасти верно, — ответил Брэдшоу. — «Собака Баскервилей» написана позже «Записок», но действие там происходит раньше… думаю, эту мы сумеем удержать. Но да, оставшиеся четыре тома начнут автоматически сворачиваться, если мы что-нибудь не придумаем. А мы придумаем, уверяю вас! Стирание не выход.

Сказать было легче, чем сделать, несмотря на красноречие Брэдшоу, и мы это понимали. Все книги о Шерлоке Холмсе были закрыты, недоступны, пока кто-нибудь реально не проложит в них дорогу по книгам, а холмсовский канон упорно сопротивлялся исследованию. Гомес первым из беллетрицейских книгошественников пытался попасть туда через конан-дойлевский «Затерянный мир», но по ошибке ввязался в сюжет и был застрелен лордом Рокстоном. Следующим попытался Харрис Твид, и его едва не затоптало стадо разъяренных стегозавров.

— К проблеме подключаются все. Кот, прежде известный как Чеширский, будет пристально следить за разложением сюжета в Главном текстораспределительном управлении, и я хочу, чтобы Беатрис, Бенедикт, Зарк и Ухти-Тухти попытались найти вход, используя другие произведения Конан Дойля, — предлагаю рассказы о профессоре Челленджере. Файнсет и Фойл, я хочу, чтобы вы изучили возможность сообщения с кем-нибудь внутри книг о Шерлоке Холмсе — они могут даже не знать, что у них проблемы.

— Они далеко за пределами комментофонной сети, — заметил мистер Файнсет. — Есть предложения?

— Я полагаюсь на изобретательность Фойла. Если кто-нибудь увидит Гамлета или Питера с Джейн, немедленно пошлите их ко мне. Вопросы есть?

— А я? — спросила я, удивляясь, почему меня до сих пор не подключили ни к чему важному.

— С тобой я поговорю позже. Ладно, на сегодня все. Удачи, и… берегите себя.

Собравшиеся агенты тут же начали болтать между собой. Ничего подобного у нас не случалось уже много лет, отчего казалось еще более глупым, что Брэдшоу не включил меня в команду. Я догнала его, когда он уже уселся за свой стол.

— Что происходит? — спросила я. — Я нужна вам в этом деле.

— Привет, моя дорогая! Непохоже на тебя — едва не опоздать на заседание. Проблемы По Ту Сторону?

— Я была в «Голиафе».

Он поднял бровь.

— Ну и как оно?

Я пространно изложила виденное, закончив выводом, что они вряд ли в ближайшее время доведут транскнижный транспорт до ума, если вообще доведут, но нам надо за ними приглядывать.

Брэдшоу проницательно кивнул, и у меня снова возникло ощущение, что меня каким-то образом отстраняют от расследования по делу Холмса.

— Как Пятница? По-прежнему не отклеивается от кровати?

— Да… но ничего такого, с чем бы я не справилась.

— Ты еще не рассказала Лондэну о нас?

— Собираюсь с духом. Брэдшоу, вы увиливаете. Почему я не участвую в деле Холмса?!

Он жестом велел мне сесть и понизил голос:

— Сегодня утром мне звонил сенатор Жлобсворт. Он очень хочет восстановить некоего курсанта, которого мы недавно… отпустили.

Я знала, о ком он говорит. Для ее отстранения имелись уважительные причины: она была тактично охарактеризована как «неподходящая». Не в том смысле, в каком была неподходящей моя милая, но глуповатая стажерка, а в смысле «категорически непригодная». За пять дней она сменила пять наставников. Даже император Зарк заявил, что предпочтет быть сожранным заживо снарггом с Эпсилона-7, нежели провести еще хоть пять минут в ее обществе.

— Почему Жлобсворт затребовал ее? У нас еще как минимум десять отказников, которые в шесть раз лучше.

— Потому что у нас мало агентов в современной литературе, а Совет жанров полагает, что она попадает во все жанровые графы.

— Он не прав, разумеется, — сказала я с полной уверенностью, — но люди вроде Жлобсворта — политики, и у них другие правила, хотя мне понятна его позиция. Вопрос в том, что вы собираетесь с этим делать. Она извела всех агентов, кому разрешено брать стажеров.

Брэдшоу ничего не сказал, только пристально посмотрел на меня. Я поняла в секунду.

— О нет, только не это! Ни за что в жизни. Кроме того, у меня уже есть курсант на обучении.

— Тогда избавься от нее. Ты сама мне говорила, что робость ее погубит.

— Избавлюсь… но я чувствую некоторую ответственность за нее. Кроме того, у меня и так уже дел по горло. Озверевшая миссис Дэнверс в «Боге мелочей» ждет расследования, меня пытался убить Минотавр… Я уже не говорю о тридцати с лишним висяках, иные из которых теоретически поддаются раскрытию, особенно дело Друда; я думаю, возможно, Диккенса убили.

— По Ту Сторону? А зачем?

— Чтобы заставить замолчать Эдвина Друда или еще кого-то из этой книги.

В этом я, разумеется, не была уверена, и любым уликам уже стукнуло больше ста лет, но я пошла бы на что угодно, лишь бы не брать эту ученицу. К сожалению, Брэдшоу не принял отрицательного ответа и не смягчился на мои мольбы.

— Не заставляй меня приказывать тебе, старушка, обоим будет неловко. Кроме того, если ты ее прокатишь — а я в этом не сомневаюсь, — тогда у нас действительно кончатся наставники и я смогу сказать Жлобсворту, что мы сделали все, что в наших силах.

Я застонала.

— А можно я возьму ее на той неделе? В этом случае я смогу плотно заняться смертью Холмса.

— Сенатор Жлобсворт был очень настойчив. Он уже трижды звонил мне за сегодняшнее утро.

Я понимала, что он имеет в виду. Если Жлобсворт вцеплялся во что-нибудь, то редко разжимал челюсти. Отношения между нами сложились решительно прохладные, и мы были в лучшем случае учтивы друг с другом. Самое любопытное, что мы оба хотели Книгомирью самого лучшего, просто наши методы достижения этого лучшего разнились.

— Отлично, — сказала я наконец. — Я дам ей день… или утро, если она продержится.

— Вот и умница! — радостно воскликнул Брэдшоу. — Ценю женщину, которая понимает, когда ее загнали в угол. Я велю ей встретить тебя у входа в Норленд.

— Это все? — раздраженно спросила я.

— Нет. Похоже, кто-то в управлении ресурсами изрядно накосячил с расписанием ремонтов, и у нас возникла… Ладно, взгляни сама.

Он передал мне отчет, и я пролистала его с растущим отчаянием. Вот так всегда. Кто-то в администрации облажается, а мы разгребай.

— Фортепианный отдел пашет без смены уже восемь часов подряд, — добавил он, — поэтому я хотел бы, чтобы ты заглянула и отправила их передохнуть. Возьми с собой курсантов. Должно получиться полезное практическое занятие.

Сердце у меня упало.

— После полудня мне надо быть в Совете жанров, — объяснила я, — а если придется нянчить второго стажера…

— Я все улажу, — перебил Брэдшоу. — Это ерунда — прогулка по парку. Ну что можно натворить с фортепиано?