Книга: Эксклюзивный грех
Назад: Глава 2
Дальше: Глава 4

Глава 3

Тот же день. 20 часов 30 минут
Дима выбрался из кабинета капитана Савельева почти через два часа.
Итогом беседы стало заполненное с обеих сторон “Объяснение”. В две странички уместилось жизнеописание и нынешний статут Евгении Станиславовны Полуяновой. Ее сорокалетний непрерывный трудовой врачебный стаж: сперва в ординатуре, затем на “Скорой”, после в клинической больнице, а далее банальным участковым терапевтом в различных, самых ординарных, поликлиниках: в одной, второй, третьей… (Так, чтоб было поближе к дому, Димочкиному садику, Димочкиной школе.) Муж, отец Димы, ушел из семьи двадцать пять лет назад, никаких связей Евгения Станиславовна с ним не поддерживала. Других мужчин в ее жизни в последние десять лет не наблюдалось. Из родственников, кроме Димы, имелась только двоюродная сестра. Надо ли писать, что в Димочке мама души не чаяла? Нет, наверное, в протоколе не надо.
Тем не менее запишем, что с сыном, Дмитрием Полуяновым, потерпевшая встречалась два-три раза на неделе. Как правило, дважды приезжала из своих Медведок в Димину квартиру в Орехове-Борисове: готовить обеды. По воскресеньям Дима (если, конечно, бывал свободен) навещал маму в ее доме.
Все прочее безразмерное пенсионерское время Евгения Станиславовна уделяла добыванию продуктов (подешевле), просмотру телевизионных передач, чтению книг. Кроме того, она посещала утренние (благотворительные) сеансы в кино, ходила на выставки (отдавая почему-то предпочтение фотографическим). Бывала и в театрах. Дважды совершила автобусные экскурсии по Европе – осталась премного довольна и благодарна сыну (он за них платил).
Порой Евгения Станиславовна встречалась с подругами. Их у нее оставалось немного. Одна – еще по литературной студии. Две другие подруги Евгении Станиславовны сохранились со славных времен учебы в медицинском. Еще одна подружка – это тетя Рая, или Раечка: медсестра, с которой мама тридцать лет проработала. Ну и еще пара женщин – тоже коллеги по совместным местам работы: одна невропатолог, другая – гинеколог. Вот и все друзья-родственники, товарищ капитан. Ах да – имелся у мамы еще кот Бакс. Жирная наглая тварь. В нем мама души не чаяла. А больше ничего интересного.
Никаких врагов. Никаких разборок. Никаких наездов. Никакого наследства.
– Да, капитан, к сожалению, никакого наследства. Квартиру рыночной стоимостью двадцать тысяч долларов я наследством не считаю, в моих кругах за такой куш не убивают.
– Н-да?.. Ну что ж: прочитайте, Полуянов, ваше объяснение. Напишите: мною прочитано, с моих слов записано верно. На каждой странице проставьте внизу подпись, число.
– Ошибки исправлять можно?
– В моих кругах в документах ошибок не бывает…
Можете быть свободны. Давайте пропуск, я отмечу.
– Подвезти тебя, капитан?
– Я сам себя подвезу.
…Дима спустился вниз, на второй этаж. Капитан Савельев оставил у него сложное впечатление. И генерал Ухваткин – тоже. Наша милиция Словно роман Кафки: ты приходишь сюда как ревизор, а вдруг становишься обвиняемым. Мильтон-дружбан в течение получаса неожиданно обращается во врага, а потом снова становится другом… Нет, лучше во всем этом пока не разбираться. Лучше вообще на время выбросить из головы впечатления трех последних дней: морг, кладбище, поминки, кабинет генерала, закуток капитана Савельева… Лучше постараться отвлечься.
И – развлечься.
Очень, к примеру, Диме приглянулась девушка в приемной. Та самая прапорщица, что приносила им с генералом чай. Никогда еще в его жизни не случалось женщины в форме. Это возбуждало. И вообще сейчас его нервы, раздрызганные вчерашними похоронами, сегодняшним похмельем и нелепым вечером в ментовке, срочно нуждались в успокоении. А лучшего успокоения, чем “мягкое, женское”, он не знал.
Но увы, увы! В резиденции генерала его ждал облом. Приемная оказалась закрыта. Видать, “енерал” убыл, и девушка-прапорщица не стала засиживаться. Дима бесцельно подергал дверь. “Черт! Значит, я ее больше никогда не увижу? Во невезуха! Хотя… Если я очень захочу, то… Телефон-то генерала у меня есть… Значит, когда-нибудь смогу до нее добраться”.
Когда-нибудь… Но, увы, не теперь… Дима представил, как прапорщица в сей самый момент в одиночестве едет на метро домой. А потом войдет в пустую квартиру и будет, одинокая, смотреть телевизор. При этом, очень может быть, вспомнит Диму. А он… Он что, тоже должен коротать вечерок у телевизора? Нет уж!
Ладно, пусть не военнослужащая, а какая-нибудь женщина требовалась ему не в неопределенном будущем, а сейчас, сегодня же вечером. Даже совсем не обязательно трахаться. Можно просто посидеть, поговорить. Выпить винца. Поиграть в увлекательную игру под названием “флирт”… Очень уж, признаться, генерал Ухваткин и капитан Савельев утомили Диму своей брутальностью.
"Ладно, сейчас сяду в машину – кого-нибудь по мобиле да вызвоню. Не ехать же одному домой и с мохнатой тварью, моим новым сожителем, обжиматься”.
* * *
Дима отъехал метров пятьсот от управления. Рядом с этим зданием не хотелось говорить – даже по личному мобильному телефону, даже внутри личной машины. Набрал номер первой девушки. “Абонент не отвечает или временно недоступен…” Выбрал следующую – опять облом: “Кати нет дома… Что ей передать?.."
Ладно. Номер третий. “Ах, ты болеешь?.. Хочешь, я приеду? Привезу апельсинового сока? И еще: я великолепно ставлю горчичники… Ах, тебе совсем плохо? В следующий раз? Ну, как скажешь…"
Кто еще? Девушки-друзья? Татьяна Садовникова? Наташа Нарышкина? Нет, совсем неохота видаться и говорить с дамами-друзьями, выслушивать их соболезнования…
Вот так. Москва раскинулась всеми своими огнями, переживает вечер. Девять миллионов жителей плюс четыре миллиона приезжих. Как минимум – один миллион женщин, в принципе достойных внимания. И сто тысяч дам, достойных самого пристального внимания. А ему – скоротать вечерок не с кем. Не везет так не везет.
И вдруг подумалось Диме: кто бы теперь в его жизни ни появился, какая бы неземная любовь ни пришла – все равно ни одна женщина на свете не будет радоваться его приходу домой так безоглядно и бескорыстно, как мама.
Дима постарался отогнать эту мысль. Слишком тяжело от нее стало.
И тут телефон, который он по-прежнему держал в руке, зазвонил сам собой. Дима глянул на определитель: вместо номера – прочерки, кажется, звонят из автомата. Нажал на “прием”.
– Дима? – раздался в трубке напряженный девичий голос.
– Да. Слушаю внимательно.
– Это Надя.
"Девушка? На ловца и зверь бежит? – пронеслось в голове. – Но я не знаю никакой Нади! И голос незнаком. Может, это та, из Ялты? Но той Наде я телефон свой не оставлял. Тем более мобильный…"
– Дима, извините, что я звоню. – Голос совсем не кокетливый и как бы официальный. Таким из вендиспансера звонят. – Вы вчера мне свой телефончик оставили, помните?
Ничего он такого не помнил. Поэтому промолчал. Хотя вчера на маминых поминках была какая-то деваха. Может, и Надя.
– Дима, я тети Раи дочка. Подруги вашей мамы, медсестры. Мы с вами, когда я была маленькой, много встречались. И вчера тоже виделись.
– Ох, что ты раньше-то не сказала! – с преувеличенным радушием воскликнул Дима. В башке (может, потому, что настрой был соответствующий) мгновенно пронеслись, как американцы говорят, pick-up chances. Да, была вчера на поминках Надя. Молчаливая тихоня. Плотненькая такая. Очень грудастая и очень серьезная. И положительная. Не в Димином вкусе. Такую разик поцелуешь – глядь, а она тебя уже в загс ведет. Зачем же он ей вчера номер своей мобилы дал? Совсем, что ли, пьяный был?
– Дима, я вам звоню, потому что вы журналист, – продолжила напряженным голосом Надя. – Может, у вас есть знакомые в Институте Склифосовского?
– А что случилось?
– Здесь моя мама.
– Тетя Рая?!
– Да.
Тетю Раю Дима помнил отлично. Еще с младенчества. И любил ее. Веселая, шумная и простая тетка. Но, позвольте, она же была вчера на похоронах! И молча держала Диму за руку, и он был благодарен ей за это…
– Что случилось?
– Ее машина сбила.
– Что?!
Надя решила, что он не расслышал, повторила покорно:
– Ее сбила машина.
– Что ж ты раньше-то молчала! Что с мамой?!
– Меня к ней даже не пускают. Говорят, состояние очень тяжелое.
– Ты где, Надя?
– Я из автомата звоню.
– Откуда, я спрашиваю?!
– Снизу, из вестибюля Склифосовского.
– Главный корпус? Большой такой, стеклянный?
– Да.
– Я сейчас приеду.
– Я в “сочетанной травме” буду. На шестом этаже.
– Еду. Жди, Надя.
Дима завел авто и с пробуксовочкой, с визгом шин вырулил на проезжую часть, в сторону центра. “Пристегните ремни, – пробормотал он сквозь зубы самому себе, – сейчас будем летать”.

 

Дима. Тот же вечер, 23 часа 50 минут
Вот не ждал Полуянов, что вечер он закончит в больнице!.. Склифосовский вытеснил все предыдущие впечатления бестолкового, раздрызганного дня – несмотря на то что Дима в больнице провел всего два часа.
От Первого Северного окружного управления милиции, с улицы Адмирала Макарова, он помчался к Сухаревке. И дороги вроде были меньше забиты, чем днем. И выбрал Дима “левый” маршрут, избегая проспектов, ехал огородами. И вел авто активно: подрезал попутные, проскакивал на желтый, на встречную выезжал. А все равно: до Склифа (всего километров десять, если по прямой) он добирался целый час.
По пути думал, какие знакомства можно задействовать, чтобы помочь тете Рае. Бывало: заводили Диму в Склифосовского большие журналистские дороги. Имелись у него там знакомцы. Доктор Гусев, например, – зав, отделением. И дважды доктор (по профессии и ученому званию) Вахтанг Георгиевич. Беда только, что первый отделением лечебной физкультуры заведовал. А второй работал в отделении нейрохирургии. Как-то не по теме. Во всяком случае, пока не по теме. (Будем надеяться, что тетя Рая пойдет на поправку и когда-нибудь ей пригодится лечебная физкультура. А нейрохирургия не понадобится вовсе.) Димочка мог, конечно, прямо с дороги позвонить домой и одному доктору, и второму. Номера их телефонов имеются в безразмерной памяти мобилы. Плевать, что ночь. Они же врачи. Не отказали бы – помогли спецкору всероссийской молодежки. Однако, решил Дима, незачем спешить. “Будем действовать по обстановке. Порой шоколадка для медсестры бывает полезней, чем “тонна” баксов для главврача”.
Бессонная, по-советски уродливая громада Склифа возвышалась над прилегающим районом. Несмотря на позднее время, окна горят неоновым белым или ярко-синим светом.
Дима загнал авто на стоянку.
Через охрану он прорвался, потряся коленкоровыми корочками “Молодежных вестей”. Прошел к лифтам.
Что за печальный интерьер в главном госпитале российской экстремальной медицины! Линолеум – волнами. Полутемные коридоры. Убогие лифты. Все время встречаешь озабоченных толстых женщин южных кровей. Они в черном, громко переговариваются на гортанных наречиях. Расхаживают “бойцы” в кожанках. То ли охраняют кого, то ли навещают. А может, собственные старые раны долечивают. А вот врачей и сестричек не видать.
Надю Дима заметил в коридоре шестого этажа. Она стояла к нему спиной, смотрела в окно. Хоть он ее видел, считай, один раз во взрослой жизни, все равно сразу узнал. Издалека. Печальная спина. Горестные плечи. Всматривается куда-то в уличную темноту. Его, Диму, что ли, с такой надеждой ждет?
Подошел, положил ей руку на плечо. “Ой!” – она дернулась, испуганно обернулась. Узнала, воскликнула удивленно-радостно: “Дима, это вы!” – и рванулась обнять его, прислониться к его плечу – да спохватилась, остановила саму себя на полудвижении…
Косметика чуть смазана. Глаза припухшие. Смотрит на Диму снизу вверх: во взгляде горечь и надежда.
– Как мама?
– Меня к ней не пускают. Была операция. А сейчас она в реанимации. В отделение могут перевести только завтра.
– Что врачи говорят?
– Что состояние тяжелое. Она без сознания.
– И это все, что они говорят?
– Сказали: у нее множественные переломы ребер. Кажется, еще и таза. Внутренние кровоизлияния. Сотрясение мозга.
На глазах Нади выступили слезы.
– Кто дежурный врач? – продолжил наседать Дима.
– Я.., я не знаю… Женщина какая-то, – растерянно пробормотала Надя.
"Ох, овца ты, овца!..” – чуть не выругал ее Дмитрий вслух. Но вместо этого проговорил:
– Ладно, жди здесь. Я все узнаю.
Потом он долго искал дежурную врачиху. Она, оказывается, в ординаторской пила чай с тортиком. На столе стояла початая бутылка коньяку.
– Что вы хотите? – не слишком ласково она встала К нему навстречу. Тут же в кармашек ее халата перекочевала из Диминой руки стодолларовая купюра. Врачиха скосила глаза на перелет банкноты. Ничего не сказала, но стала явно любезней.
Потом был долгий рассказ о состоянии больной Митрофановой, уснащенный множеством медицинских терминов. По их обилию, а скорее по сочувственному выражению лица докторицы Дима понял: дела тети Раи, кажется, дрянь.
В конце беседы он прямо спросил:
– Она выживет?
Врачиха проговорила стандартное:
– Мы делаем все возможное.
– И все-таки?
– А кто вы ей? – полюбопытствовала в свою очередь женщина.
– Зять, – соврал Дима. – Будущий зять.
– А дочка-то ее здесь?
– Да.
– Знаете что, будущий зять: забирайте-ка вы свою.., свою невесту и поезжайте домой. Ни врачам, ни самой больной вы сейчас ничем помочь не можете. Только сами измучаетесь. А завтра с утра ситуация, возможно, прояснится.
– Так есть надежда?
– Все в руках божьих. А надежда – она всегда есть. В коридор к Наде Димочка вышел с непрошеной мыслью: “Кажется, мне предстоят еще одни похороны”. Вслух, конечно, сказал девушке совсем иное:
– Поедем-ка отсюда. Врачи говорят: все будет хорошо.
– Правда? – просияла Надя.

 

Дима. Та же ночь. 02 часа 35 минут
Он думал: ни за что не заснет в незнакомой постели. А только смежил веки – сразу провалился в глубокую и длинную угольную шахту. И ему ничто не снилось.
…Хотя сниться могло многое. Когда они с Надей вышли на ступеньки Склифа, во влажный воздух осенней Москвы, Дима вдруг почувствовал дичайший голодный спазм. Он вспомнил, что не обедал – не говоря уже об ужине.
– Я отвезу тебя, – сказал он Наде. – Только давай сначала куда-нибудь заедем перекусим. В какой-нибудь ночной фаст-фуд. Есть хочу – сейчас протекторы начну глодать.
Надя улыбнулась. После лживых вестей, что принес Дима от врачихи, ее настроение явно улучшилось.
– Извини, я, наверное, твои планы на вечер нарушила, – проговорила Надя.
… – О чем ты? Знаешь, для тети Раи я готов хоть неделю голодать.
– А зачем нам куда-то в фаст-фуды заезжать? – Цэчти весело сказала Надя. – Я тебя у нас дома покормлю. У нас сегодня на ужин “паста болоньезе”. Мы с Лимой приготовили…
Вдруг она осеклась и стала краснеть. Сперва покраснели щеки. Потом шея, лоб… Затем она вся залилась мучительным, почти багровым румянцем. С трупом проговорила:
– Я ничего такого не имела в виду. Я хотела сказать: именно поесть.
– Ну что ты, Надя, – ласково произнес Дима. Его растрогала ее несовременная застенчивость. – Я все понял правильно. Когда говорят “поесть”, это действительно значит “поесть”. Погнали. Чтоб я когда от “пас-1Ц болоньезе” отказался!..
– По пути Надя, глядя в сторону, начала в полутьме машины (только встречные фары, редкие фонари) рассказывать ему, как дело было.
– Мама пошла с Родионом гулять…
– Кто это – Родион?
– Такса наша. Мальчик.
– А-а.
– А потом вдруг соседка прибегает. Надя, кричит, твою маму машина задавила. Я к окну. А у нас одно окно на дорогу выходит. А мама… – Голос Нади вдруг сорвался. – Она на асфальте лежит.
– А Родион? – вдруг спросил Дима.
– Что – Родион? – не поняла она.
– Он-то как?
– У него все нормально, – улыбнулась она сквозь слезы. – Он дома. Нас ждет. То есть… – Она опять покраснела. – То есть меня.
– Там у меня в “бардачке” есть салфетки. Если надо, бери.
– Да, спасибо. – Она отыскала в перчаточном ящике салфетку, высморкалась в нее. Другой вытерла слезы. Скомкала бумагу, но на дорогу в окошко выбрасывать не стала. И в машине не бросила. Сунула в собственную сумочку. Почему-то это ужасно понравилось Диме. Нервы его после длинного, похмельного, странного дня были напряжены до чрезвычайности. В таком состоянии он обостренно замечал самые незначительные детали (и порой умилялся им).
– Скажи, – осторожно спросил Дима, – а кто твою маму сбил?
– Я не знаю.
– Машина не остановилась?!
– Нет.
– А милицию вызывали?
– Я не знаю.
– Не знаешь?!
– Ну, понимаешь, Дима, я же мамой занималась! В “Скорую” звонила. Слава богу, что они быстро приехали. Всего минут через десять. И сразу – сюда. В смысле – в Склиф. Я тоже вместе с мамой поехала.
– Она в сознании была?
– Нет. Только дышала тяжело.
– Ну а ты не слышала, что соседи говорили: кто ее сбил?
– Слышала. Краем уха.
– Ну?
– Говорили, что какая-то иномарка. Или “Жигули”, ну, новые какие-то, которые не квадратные…
– Какая иномарка? Какие “Жигули”? Модель? Цвет?
– Не знаю я, Дима. Я же говорю: я сразу в больницу поехала.
Еще пару минут они проехали в молчании. Езда по ночным московским проспектам – совсем не та, что дневная: лети себе по темной дороге. Только к антирадару прислушивайся. И посматривай, чтобы не выбежал под колеса пешеход: в октябре, когда ночи темны, но снег еще не выпал, люди на дороге особо неприметны.
– Значит, водила, сволочь, не остановился… – задумчиво проговорил Дима. – Надя, я, пожалуй, у тебя ночевать останусь. – И скосил на нее глаза: покраснеет или нет.
Она куснула губу, бросила на него удивленный Взгляд – и опять начала краснеть. Дима, наслаждаясь произведенным эффектом, проговорил:
– Я на твою честь покушаться не собираюсь. – Она гневно дернула подбородком. – Я хочу соседей твоих расспросить. Вызывали на происшествие милицию или нет. И какая машина твою маму сбила. Как выглядела, с какой скоростью ехала… Но сейчас, – он указал пальцем на кругленькие часы на панели “шестерки”, – час ночи. Если я пойду с расспросами сегодня, соседи твои меня пошлют. И будут правы. Ну а завтра с утра я с ними потолкую.
– Ты что, – с оттенком восхищения проговорила Надя, – хочешь сам найти этого урода-водителя?
– Возможно. А еще я хочу понять: случайное ли это совпадение. Пять дней назад какие-то подонки убили мою мать. А сегодня покушались на твою.
– Покушались? Ты правда думаешь, что на мою маму – покушались?
Дима только плечами пожал:
– А кто его знает?
…Вот таким образом Дима оказался в квартире Нади и тети Раи Митрофановых. Они с Надей поели “пасты болоньезе”, Дима с огромным удовольствием выпил бутылку темной “Балтики”. Затем Надя постелила ему свежее накрахмаленное белье – в комнате тети Раи. Дима разделся до трусов, рухнул и прокричал на кухню Наде:
– Будильник мне на девять поставь!
– Зачем так рано? – спросила через стенку она.
– Главному нашему буду звонить, что я на работу не выйду!
Надя хотела поинтересоваться, не будет ли ему чего за прогул? И правда ли, что у журналистов такой свободный режим? Потом решила спросить, а нужно ли ему, чтобы она его сопровождала, когда он по ее соседям пойдет. И будет ли он звонить в милицию? Через стенку все это спрашивать было неудобно, и она вошла в комнату, где пахло мамой, а в постели при свете ночника лежал почти совсем незнакомый и довольно-таки красивый мужчина. Она открыла рот, чтобы задать первый вопрос, – но… Но Дима уже спал.
Надя тихонько подошла к кровати и погасила ему ночник. Он даже не пошевелился.

 

Надя. На следующий день, 9 часов 15 минут
Дима вышел на кухню заспанный, всклокоченный, в одних трусах.
Он что, ее, Надю, не стесняется совсем? Как рабыню какую-то?
Просипел:
– Извини. Где у тебя тут кофе? Без него я – труп.
– Есть только растворимый, – сказала она виновато и обиженно. Диме было не до нюансов ее настроения. Он чуть не вырвал из рук банку “Нескафе классик”. Всыпал себе в чашку целых три ложки (“Да он наркоман кофейный!”). Залил кипятком, сахару бухнул. Размешал, стал пить прямо стоя. Надя в сердцах вышла из кухни. Фигуру полуобнаженного Димы меж тем поневоле разглядеть успела. Ничего не скажешь, хорошая фигура. Ножки стройные. И попа тоже. Плечевой пояс развитый: широкий, надежный.
Спустя три минуты Дима (уже в брюках, но по-прежнему голый по пояс) показался на пороге ее комнаты. Кофе действительно оказал на него животворное воздействие. Черты лица разгладились. Взгляд стал осмысленным. И голос прорезался:
– Надь, у тебя бритва есть?
– Не-ет, – потрясла она головой.
– А чем же я бриться буду?
– Можно один день и не побриться, – слегка огрызнулась она. – Сейчас это модно.
– Нет, старушка. Бритье – это ежеутренний ритуал. Если я небрит, это означает, что я не контролирую ситуацию. Такое, извини, со мной всего дважды в жизни было.
Надя не стала спрашивать, что это за два необыкновенных случая (хотя такого вопроса он явно ждал), только буркнула в ответ:
– Ну, будет третий раз.
– Не. Я хочу владеть ситуацией. Я даже в окопах за собой следил.
– Ну, и чем я тебе могу помочь?
– А ты что, ноги не бреешь?
Она почувствовала, как лицо ее против воли опять стала заливать краска. Пр-роклятый румянец! Она тихо проговорила:
– Брею.
Вот за это ее современные мужики и не любят! За то, что она – ужасно правдива и совсем не кокетлива. И не умеет острым словцом поставить хама на место. И – развернуть ситуацию в свою пользу.
– Ну так давай мне этот свой дамский “Жиллетт”! – радостно воскликнул Дима. – Розовенький, наверное? Или голубенький? – Он, кажется, наслаждался тем, что опять смутил ее. – И еще полотенце давай с шампунем. У тебя, кстати, в ванной курить можно?
Пока Дима долго, вдумчиво плескался в ванной, Надя, словно в отместку за его хамство, пошла на преступление: обследовала карманы его куртки.
Там имелось: очень внушительное удостоверение с большими буквами, золотыми на красном: ПРЕССА, а на оборотной стороне: МОЛОДЕЖНЫЕ ВЕСТИ. Удостоверение было выдано на имя Дмитрия Полуянова в тысяча девятьсот девяносто пятом году, а должность Димы называлась разъездной корреспондент при секретариате. Кроме того, во внутреннем кармане куртки вперемешку лежали: маленький диктофончик “Сони”, водительские права (шоферский стаж – целых одиннадцать лет) и документы на автомобиль “ВАЗ-21063”. И еще – паспорт. Надя немедленно пролистала его. Дмитрий Сергеевич Полуянов, русский, родился в тысяча девятьсот семьдесят третьем году в городе Ленинграде. Не женат. Детей нет. Она быстренько сунула документы на место.
В другом кармане имелся красивый кожаный бумажник “Петек” (внутрь его она не посмела полезть). А еще, россыпью, – пять презервативов компании “Дюрекс”. Зачем ему так много?
* * *
После того как Дима закончил водные процедуры, он вытребовал телефон. Устроился с ним на кухне. Налил себе еще кофе. Принялся названивать и прихлебывать.
Надя волей-неволей слышала из своей комнаты его разговоры. Сперва он позвонил (как поняла Надежда) своему начальнику – главному редактору газеты. Разговаривал Дима с ним, на взгляд Нади, чересчур независимо (если не сказать – по-хамски). Сказал, что на работу сегодня не придет – оттого что вышел на “шикарную тему” и у него, видите ли, “назначено полно встреч”. (Своей начальнице в библиотеку Надя позвонила и отпросилась уже давно, сразу как проснулась. О несчастье с мамой не сказала.) Далее Дима приглашал к телефону какого-то Вахтанга Георгиевича (видимо, врача) и у того просил содействия в судьбе “Раисы Митрофановой, которая у вас лежит в Склифе в “сочетанной травме”. Просил перезвонить, оставил свой мобильный номер. Затем с абсолютно такой же просьбой обратился к некоему доктору Гусеву. (Надя сегодня первым делом, как проснулась, позвонила по справочной Склифа, и ей равнодушным голосом сказали, что состояние мамы тяжелое.) Затем Дима принялся названивать разным людям – кажется, официальным и незнакомым ему. Все выспрашивал у них о дорожно-транспортном происшествии на Северодвинской улице. Его, кажется, повсюду посылали – потому что Дима, когда клал трубку, комментировал свои неудачливые звонки короткими репликами: “С-со-баки!.. С-скоты!” И даже дурашливым: “Президенту напишу!” Потом он позвонил, видимо, своему знакомому – из числа милицейских работников. С ним он говорил заискивающе. Умолял узнать все, что можно, о “ДТП на Северодвинской”.
А затем ему позвонили на мобильник. Надя сразу поняла: кто-то из докторов из Склифа. Усидеть в своей комнате она не смогла, выскочила на кухню. Стояла и смотрела на Диму. Пыталась по его лицу понять, что говорят о маме. Однако лицо журналиста было непроницаемым – как у Леонардо Ди Каприс, когда тот в “Титанике” в покер играл.
Наконец Дима положил трубку (ожидание было мучительным). Объявил, глядя в сторону:
– Маме твоей легче. Но она по-прежнему без сознания. Все, что надо, у врачей есть. Тебя к ней все равно пока не пустят. Может, потом дадут возможность навестить. Я тебя тогда отвезу в Склиф. Вот такие дела… А сейчас… Пошли, Надежда, м-м, батьковна, по соседям. Будем собирать показания.
* * *
Они поднялись на седьмой этаж к Ефимовне, которая все всегда про всех в доме знает – однако едва Надя представила молодого человека соседке, как тому позвонили на мобильник. Дима (воистину человек без комплексов) без приглашения прошел в комнату к Ефимовне. Спасибо, хоть ботинки снял. О чем говорил по своей трубке, непонятно, только гукал. Может, по делу – а может, ему девушка звонила.
Ефимовна успела зорко оглядеть парня, с коим пожаловала Надежда, а затем жарко набросилась на Надю с расспросами: что мама, где лежит да как себя чувствует. Она и на половину вопросов не ответила, как в коридоре появился Дмитрий. Он пробурчал Наде:
– Собирайся. – Ефимовне сказал гораздо вежливей:
– Извините, пожалуйста, что мы вас побеспокоили. – И снова Наде:
– Опрос свидетелей отменяется.
Что оставалось делать Надежде? Только попрощаться, как дуре, с Ефимовной, неудовлетворенной скудной информацией, и вывалиться вслед за Димой в подъезд. Здесь уж она спросила сердито:
– Ну? Что опять случилось?
Журналист ответил не сразу. Выдержал “мхатовскую” паузу, затем буркнул:
– Менты нашли машину, которая сбила твою маму.
– И?..
– Ее бросили, понимаешь? А за десять часов до.., до преступления – угнали.
Надя не очень поняла, что он сказал, переспросила:
– А водитель?
Дима терпеливо сказал:
– Повторяю еще раз. Вчера утром у некоего человека от офиса был угнан автомобиль “ВАЗ-2110” серого цвета. Примерно в двенадцать дня этот человек заявил о совершенном угоне в ГИБДД, а затем написал о сем происшествии заявление в милицию. А около девятнадцати часов вчерашнего дня данный автомобиль явился, судя по всему, виновником дорожно-транспортного происшествия. Характер повреждений кузова автомобиля, а также следы крови на лобовом стекле свидетельствуют, что он совершил наезд на человека. Данный автомобиль, объявленный в розыск еще днем, экипаж патрульной службы обнаружил около двух часов сегодняшней ночи во дворе дома номер двадцать по улице Малыгина…
– Это же от нас два шага! – ахнула Надя. Они уже спустились к ней на этаж, и Надежда открывала дверь.
– Вот именно, – мрачно сказал Дима. – Видишь, что получается: вчера днем кто-то угнал “десятку”. Вечером этот “кто-то” сбил на улице твою маму. А потом бросил сие “паленое” авто…
– А может… Может, маму сбил сам хозяин “десятки”? Дима посмотрел на нее снисходительно. Саркастично произнес:
– Ага. Хозяин “десятки” – пенсионер семидесяти лет, полковник запаса. Значит, он откуда-то заранее знал, что вечером собьет тетю Раю, поэтому днем объявил свою собственную машину в розыск.
Надя поняла, что сморозила не то, и убежденно сказала:
– Значит, пацаны. Какие же сволочи. Украли машину. А ездить не умеют, вот и сшибли маму…
– Да, наверно, пацаны, – сказал Дима и нахмурился.
– Где же их искать?
– Понятия не имею, – буркнул Полуянов. Они уже стояли в тесном коридорчике Надиной квартиры. Журналист скривил губу и произнес:
– Знаешь что? Одевайся-ка ты, и поедем. Я подкину тебя до Склифа. А сам… Сам – домой. У меня там кот некормленый сидит. И еще вот чего. Дай-ка мне записные книжки твоей мамы.
– Зачем?
– Дай. Я тебе потом все объясню.

 

Надя. Тот же день, 12 часов 20 минут
Она вышла из подъезда, когда Дима уже прогрел свою красную машину. Сидел за рулем, хмурился. Выйти и открыть перед ней дверцу даже не подумал. “Вот такие они, современные мужики. Пусть и самые лучшие”.
Когда Надя уселась на переднее пассажирское сиденье, Дима, однако, не поспешил трогаться. Он достал из внутреннего кармана куртки бумажник (тот самый, что она видела, – кожаный “Петек”). Вытащил из него стодолларовую купюру. Сказал:
– Будешь в Склифе, найдешь заведующего отделением – того отделения, где мама лежит. Сунешь ему (или ей) вот эту бумажку. Знакомства – это, конечно, хорошо, а прямая подкормка – лучше…
Надя отчаянно замотала головой:
– Я не умею! И потом это неудобно!..
– Неудобно трахаться на лыжах в гамаке. Надя покраснела, выкрикнула:
– Почему я должна брать у тебя эти деньги?!
– Потому что у тебя их нет. И еще потому, что мама твоя, тетя Рая, меня из школы забирала. И обедами кормила. И читала мне “Таинственный остров”. Я, знаешь ли, это хорошо помню…
– Я не возьму никаких денег!
– Слушай, Митрофанова, не зли меня. Ты что это? Вынуждаешь меня самому опять идти в Склиф? И искать завотделением, и беседовать с ним?.. А у меня дома – кот, скотина такая, без пищи страдает. Ты-то своего Родиона уже два раза кормила!
Аргумент насчет Родиона оказался убедительным. Надя примолкла. Дима положил зеленую бумажку поверх ее сумочки, торопливо включил передачу и выехал со двора.
Спустя минут десять, когда они уже ехали по улице Летчика Бабушкина, вдоль длинных трамвайных путей, Надя, все это время молчавшая, хмурившаяся, закусывающая губу, наконец спрятала деньги в сумку. Вздохнула, тихо проговорила:
– Я тебе их обязательно отдам.
– Я не сомневаюсь, – немедленно откликнулся Дима. Спустя еще пять минут они уткнулись в пробку на выезде на проспект Мира. Журналист произнес, к Наде вовсе не обращаясь, словно бы сам с собой:
– Мою маму убили пять дней назад. На твою покушались – вчера. Странное какое-то совпадение по времени.
– Странное, – глухо проговорила Надя.
– И чем-то ведь покушения похожи. И в случае с мамой, и в случае с тетей Раей имели место автомобили.
– И с твоей.., твоей, – Надя отчаянно засмущалась, – мамой разве тоже был автомобиль? Дима неохотно ответил:
– Менты говорят, свидетели видели: из подъезда, сразу после убийства, вышли двое. Их ждала машина с включенным движком. Но ты только не болтай об этом, ради бога!
– Я никогда не болтаю, – огрызнулась она. Дима кивнул и продолжил:
– И тогда, и теперь преступления кажутся вроде бы такими простыми-простыми!.. Очень простыми – да концов не найдешь.
– Ты думаешь, их обеих специально пытались убить? – Надя глянула на Диму: он сидел за рулем нахмуренный, сосредоточенный.
– Да, пытались… А мою маму даже убили… Но кому, спрашивается, нужно убивать двух пенсионерок? Кому они, старушки, могут помешать?
– Может, наследство? – робко предположила Надя.
– От кого? У моей мамани на книжке осталось шестнадцать рублей девяносто копеек. Может, у твоей есть золото-бриллианты?
– Боюсь, что нет, – через силу усмехнулась она.
– Тем более что я – единственный, кажется, наследник своей мамы. А ты – если не дай бог что случится – у своей единственная наследница?
– Наверное, – пожала плечами Надя. Она и краешком думать не хотела о том, что “не дай бог что слупится”.
– Значит, – цинично усмехнулся Полуянов, – убрать старушек выгодно прежде всего – кому? Мне и тебе. А что, замечательный сюжет. Я в Амстердаме, у меня стопроцентное алиби – а ты в это время убиваешь мою маманю. А потом я краду машину и сбиваю твою мать. А потом мы с тобой наследуем шестнадцать рублей девяносто копеек и две квартиры. И живем в них, поживаем, добра наживаем…
– Слушай, прекрати юродствовать, а? – с неожиданной для нее твердостью сказала Надя. – Заткнись. Пожалуйста.
Дима искоса глянул на нее, излишне резко рванул со светофора и тихо произнес:
– Извини.
Еще десять минут они проехали в молчании, а потом Надя сказала:
– Они же очень долго, твоя мама и моя, работали вместе. Вдруг они были свидетельницами какого-то преступления? А сейчас их пытаются убрать…
– Угу, – усмехнулся Дима. – Они не работают вместе уже чертову тучу лет. И все эти годы убирать их никто не пытался. А теперь вдруг они кому-то помешали.
– Может, шантаж?
– С чьей стороны?.. Эй, подруга! – Дима обернул к ней изумленное лицо. – Ты что, представляешь себе мою мать в роли шантажистки? Или – свою?
– Да, я как-то не подумала… – пробормотала она, отвернувшись к окошку. Справа тянулись сталинские дома. У метро “Проспект Мира” вовсю торговали цветами. – Извини, – добавила Надя.
– Может быть, произошло другое, – сказал Дима. – Они обе стали свидетельницами преступления – сейчас. И этим кому-то помешали. Очень помешали.
Они уже подъезжали к повороту с проспекта Мира налево, в переулок. Отсюда до нового корпуса Склифа рукой подать. Наде нравилось, как Дима ведет машину. Вроде бы никуда не спешит, а получается быстро.
– Знаешь, Надечка, – проговорил Дима, когда они стояли в длинном ряду машин, ожидающих левого поворота, – ты подумай, пожалуйста: когда наши мамы друг с другом в последнее время видались? Где бывали? Что делали?.. И я тоже вокруг этого подумаю…
Загорелась зеленая стрелка, они свернули налево. Потом поблуждали по дворам. Наконец Полуянов остановил машину в одном из дворов в непосредственной близости от Института Склифосовского. Выключил мотор.
– Знаешь, – сказал он, повернувшись к Наде и внимательно изучая ее лицо, – что-то мы с тобой заигрались в Шерлоков Холмсов. А тебе сейчас лучше поиграть в доктора Айболита.
– А тебе? – слабо улыбнулась она.
– А мне – в дедушку Дурова. Кота поеду дрессировать. – Он потянулся к ней и легко, по-дружески поцеловал в щеку. – Давай, дорогая. Тете Раечке привет. Звони мне обязательно, как у нее дела. На трубу брякай или домой, или на работу – куда хочешь. И я тебе буду звонить.
– До свиданья, Дима. Спасибо тебе за все. И… И деньги я обязательно верну.
– Забудь об этом, – досадливо проговорил он. Она выбралась из машины, сделала пару шагов к больничному корпусу. Потом обернулась.
Дима разворачивал машину в тесном дворике. В ее сторону ни разу даже не посмотрел.
Назад: Глава 2
Дальше: Глава 4