Глава 1

В воскресенье моросил дождь. Москвичи спешили поставить на выходных жирную точку, растекались по ресторанам, кафе, дискотекам. Где-то там, в центре столицы, мерцали витрины, гремела музыка, люди встречались, обнимались, смеялись. Где-то там рекой лилось пиво, и народ давился в очереди на очередной блокбастер в “Пушкинский”, и надутые швейцары отворяли перед гостями двери в казино.

Надю совсем не тянуло в суету, в центр. И денег на всякие баловства нет, и желания в такой дождь куда-то тащиться. Она сидела дома и была счастлива. Почти счастлива.

" – Посмотрите, как хорошо! – сказал я, невольно понизив голос.

– Да, хорошо! – так же тихо отвечала она, не смотря на меня. – Если б мы с вами были птицы, как бы мы взвились, как бы полетели… Так бы и утонули в этой синеве…"

Надя вздохнула, отложила книгу, откинулась в кресле, задумалась… Хорошо в промозглый осенний выходной побыть дома: почитать, помечтать. За окном сырость и мерзость, а в квартире натоплено, уютно, оконные стекла исполосованы струйками ледяного дождя. Ни пылинки, ковер тщательно выметен, в “стенке” – милые сувениры: мраморный слоник и голландская ветряная мельница, репродукция Себастьяно дель Пьомбо над столом, недошитое платье в одном из кресел… Надя любила свою квартиру, срослась с ней. Но если бы только было можно… “Рейн лежал перед нами весь серебряный, между зелеными берегами, в одном месте он горел багряным закатом золота… Меня особенно поразила чистота и глубина неба, сияющая прозрачность воздуха. Свежий и легкий, он тихо колыхался и перекатывался волнами…"

И Надя представляет, как она идет по берегу Рейна, и как покойно кругом, и как солнце играет в величавой воде. “Побывать бы на этом Рейне. Но как? И с кем?!"

…Под окном Надиной комнаты резко взвизгнули тормоза. Хлопнула брошенная сильной рукой дверца. Послышался требовательный рык:

– Юлька! Юлька!!! Ну где ты там?! Выходи давай! Надя досадливо захлопнула форточку. Когда эта соседка Юлька выйдет наконец замуж – или еще куда из их дома денется?! Вечно ее бешеные поклонники все настроение нарушают.

Читать больше не хотелось. Надя закрыла затертый томик и бережно вернула его на полку, просунула книгу в дальний, второй, ряд. Вовсе не нужно, чтобы Тургенев бросался в глаза гостям. “Тургеневской девушкой” быть нынче немодно, и Надя даже лучшей подруге Ленке не рассказывала, что перечитывала “Асю” как минимум восемь раз. О Надиных пристрастиях знала только мамуля – и, конечно, посмеивалась над мечтательницей-дочкой. Вот и сейчас мама заглянула в комнату и деловито спросила:

– Опять в облаках витаешь?

Надя не сердилась на маму. На то они и родители, чтобы желать, как лучше. Она неопределенно пожала плечами.

– Ты занята? – поинтересовалась мама.

– Платье вот хотела дошить… – Надя махнула рукой в сторону кресла, где топорщился утыканный булавками кусок ткани.

– Вижу я, как ты шьешь, – понимающе проворчала мама. И попросила:

– На кухне мне поможешь?

– С посудой? – нахмурилась Надя. Возню у раковины она ненавидела. Не потому, что сложно, – просто времени жаль. Сколько тарелки ни мой, все равно опять испачкаются, после следующей трапезы придется мыть их снова.., а жизнь так и утекает под журчание воды и бормотание кухонного репродуктора.

– Да не бойся, не посуда, – утешила мама. – Я там с рыбой вожусь.

Рыба! Еще хуже! Надя отлично помнила, как мама притащила с рынка живого карпа и забивала его молотком. У карпа – глаза огромные, перепуганные, и кровь во все стороны брызжет…

– Мам, ну боюсь я этих рыб, – жалобно проговорила Надя.

– М-да, хозяйки из тебя не выйдет, – скептически проворчала та.

– Ну ма-ам… – прохныкала Надя еще жалобней.

Но мама не сдавалась:

– Пошли, лентяйка, пошли!

В кухне тем временем зашипело, зафыркало.

– Суп убегает! – всполохнулась мама, метнулась из комнаты. Но Надя ее опередила, первой домчалась до конфорки, убавила газ, сняла с кастрюли крышку. Суп спасен, так что зря мама сердится, что она неловкая и небыстрая.

Живого карпа в кухне, по счастью, не наблюдалось, в миске лежали аккуратно разделанные кусочки филе. А раз обойдется без рыбоубийства, можно маме и помочь.

– Ну ладно, говори, что делать, – пробурчала Надя.

– Тесто для фритюра. Взобьешь яйцо, потом добавишь в него пиво…

Надя только головой покачала. Вечно мамуля чего-нибудь учудит. Рыбу в пиве жарить, где ж это видано? Она, Надя, на такие изыски не способна. Только борщ готовить и умеет – целый месяц училась.

Под чутким маминым руководством обед удался. Ни в каком ресторане так не накормят. Одно обидно: мама купила свежий хлеб. А кто удержится от нежнейшего, ароматнейшего, еще теплого батона? Надя съела под супец да под рыбку целых три куска – что означает плюс как минимум килограмм. Поэтому теперь ей придется сидеть без ужина. Или, что еще хуже, валяться на ковре и крутить “велосипед”, сгоняя вес. Что у нее за фигура такая! Право, несносная – чуть больше съешь, немедленно полнеть начинаешь. Вон, подруга Ленка лопает, как три грузчика, а выглядит тоще завалящей селедки.

– Конституция. Аэробика. Сигареты, – оправдывала свой идеальный вес подруга.

С конституцией Наде и впрямь не повезло – что поделаешь, наследственность, мамуля вон уже пятьдесят четвертый размер разменяла. На аэробике Надежде не понравилось. Во-первых, скучно, все движения похожи. А во-вторых, за шустрой тренершей разве поспеешь? А курить Надя тоже не любит. Пофорсить с сигаретой в руке, в общем-то, можно – но потом от самой себя так противно воняет! Никакая жвачка не спасает. Да и мама бурчит насчет рака легких.

Оставалась диета. Тоже, конечно, приятного мало. Когда сидишь за хорошей книгой, так и тянет пожевать то сушку, то сухарик… Может, ей теннисом каким заняться? Или в фитнесс-клуб пойти? Только с их доходами в фитнесс-клуб с теннисом как раз прямая дорога. Маминой пенсии едва на продукты хватает. А Наде приходится обеспечивать все остальное – одежду, обувь да скромный отдых. Учится она добросовестно – стипендия почти всегда повышенная. После занятий работает на полную ставку, с двух и до девяти, в Исторической библиотеке. Но студентам платят гроши, а библиотекарям и того меньше. А стоять на рынке, как Ленка, Надя не умеет и не хочет. Попробовала однажды книгами торговать – так у нее в первый же день с прилавка сперли дорогущую секс-энциклопедию. Пришлось собственные триста рублей выкладывать. Хорошо хоть, мама ее всегда поддерживает:

– Тебе в библиотеке работать нравится? Ну и работай. С голоду не помрем.

В библиотеке Надя согласна работать хотя бы из-за одного запаха. Так вкусно в библиотеке пахнет! Переплетаются ароматы новых глянцевых книг, пыльных старинных томов, газет, древнего, изъеденного жучком паркета… И еще пахнут цветы – они на пару с начальницей, заведующей профессорским залом, развели на подоконниках целую оранжерею и сурово отчитывают рассеянных ученых, что в задумчивости ощипывают лепестки. Вообще публика у них в Историчке классная. Например, старушки-ученые, приходящие в их профессорский зал. Надя, кажется, физически на расстоянии ощущает их ум, и железную, совсем не женскую логику, и аромат давно забытых духов… Молодые доценты – не те, что являются в затерханных джинсиках, а успешные, работающие на западные гранты, – просто фантастика. От них пахнет “Хьюго Боссом”, и хорошими сигаретами, и еще каким-то особенным, очень Мужским запахом. Так и хочется немедленно рвануть в хранилище и самолично разыскать для них какое-нибудь редкое Уложение шестнадцатого века…

– Давно бы кого из них подцепила! – советует Ленка.

Только как их подцепишь? Кто обручальным кольцом сверкает – с такими Надя не связывается. А другие – шоколадки дарят, но телефончик не просят…

– Ты еще в балахон нарядись. И в чадру, – издевается подруга, оправдывая невнимание к Наде со стороны мужиков.

Верная Ленка давно пытается приучить Надю к кофточкам в обтяжку да к легкомысленным юбкам. Но за мини-юбку заведующая без гарнира сжует. А узких кофточек Надя сама стесняется. Грудь у нее подкачала – выросла, будто на силиконе. Натуральные пышки. Хачики с рынка так и норовят цапнуть. Такие булки выпячивать – себе дороже. По улице спокойно не пройдешь, да и профессоров в греховные мысли вводить боязно…

– Все у тебя будет, – успокаивает Надю мама. – Просто ты молодая еще.

– Ну ничего себе, молодая – двадцать три уже! – возмущается Надя.

А мама говорит ей, что женщины делятся на “свистушек” и “настоящих”. “Свистушки” выскакивают замуж сразу после школы, немедленно обзаводятся кучей детей и годам к тридцати выходят в тираж, стареют и меркнут. А “настоящие”, говорит мама, в тридцать лет только расцветают, наливаются соком, мудреют. “Молодость для них – как для брильянта огранка, – уверяет мама. – Свистушки, пока молоды, водку пьют. А настоящие – ума набираются. И к тридцати – засияют. Как алмаз “Орлов” – засияют!"

Надя вздыхала, слушая мамины утешения. Никто не спорит, хорошо мечтать, что скоро ты превратишься в бриллиант. Но только так скучно весь выходной сидеть в своей комнате! И лишь читать про то, что где-то есть и любовь, и секс, и разочарования, и жизнь, и праздник… А выходной уже катится к вечеру, и вот соседка Юлька с довольной мордочкой выпорхнула из подъезда. Одета в неизменную кожаную юбочку, грузится в чей-то потертый, но – джип. Уносится на поиски приключений. А у нее, Нади, приключения только в книгах. И в них же – страсть, ненависть, ревность. А настоящей жизни будто и нет. Стоит она, как Гаврош, у манящих витрин, а зайти внутрь не может.

"Кожаную юбку себе, что ли, купить? – думает Надя, уже засыпая. – Ноги-то у меня длинные…"

Дима сидел в кабачке на Дам-сквер, пил пиво. Расслабленно улыбался. За натертым до блеска окном шумела Европа. Из автобусов выплескивались бесконечные волны туристов. Хмурый уборщик сосредоточенно оттирал еле видное пятнышко на асфальте. Амстердам, заграница, бочковой “Хайнекен” – все позади, завтра домой.

"Ведь отписываться придется, – вяло думал Дима. – А о чем писать – фиг его знает. Ну ладно, прорвусь. Чего-нибудь да придумаю. Путеводитель куплю, в самолете почитаю…"

О, Амстердам, лихорадочный, бешеный, беспредельный, отвязный город! Что можно о нем рассказать? Написать о неулыбчивых барменах из кафе-шопов? О добропорядочных бюргерах, стыдливо хихикающих над непристойными сувенирами? Сувенирные магазинчики Амстердама полны всяких развратных штучек. Себе Дима приобрел “сладкую парочку”: два пластмассовых зайца, один позади другого. Поворачиваешь ключик – звери начинают.., э-э.., м-мм… Когда Дима в лавчонке самолично завел развратных зайцев и те принялись совершать возвратно-поступательные движения, он ржал на всю Голландию. Зайцы работали до уморы сосредоточенно. А рожица одного из зверей – того, что внизу, – удивительно напоминала постную физиономию главного редактора. Дима немедленно приобрел сувенир. Он поставит его на свой стол и будет заводить после летучек-планерок.

"Хорош я, хорош, – со смешливым уничижением думал Полуянов, потягивая терпкое свежее пиво. – Неделя в Амстердаме, а материала – с заячий э-э.., ну, скажем, хвостик. Никаких тебе культур-мультур – одна порнуха”.

Пиво шло замечательно, осенний день золотился прохладным солнцем, и Дима на самом деле особо не переживал. Он знал цену строгому с виду заданию “написать культурно-исторический очерк об Амстердаме”. Слава богу, не первокурсник журфака, понимает, что к чему. Впрочем, первокурсника в Голландию и не послали бы. Такие поездки достаются людям опытным, уважаемым. Это что-то вроде премии. Или аванса.

Рекламный отдел родимой газеты, “Молодежных вестей”, вовсю осваивал бартер. В том числе – туристский. Фирма “Амстердам-сервис” оплатила газете одну путевку. Взамен фирмачам пообещали “очерк на полполосы, а в конце – модульную рекламу турфирмы”. В редакции немедленно началась тихая война за халявную поездку. Начальница рекламного отдела уверяла, что лучше ее никто не напишет – тем более что договор добыла именно она. Зам главного прочил в поездку свою фаворитку из отдела писем. Даже вечно витающий в высших сферах завотделом культуры внезапно спустился с небес и предложил свои услуги по “полномасштабному освещению культурологических пластов Амстердама”.

Но в поездку отправили его, Полуянова. Чего уж скрывать – очень приятно. Даже не из-за Голландии – подумаешь, фуфло, и сам мог бы путевку купить, – а потому что, выходит, его в газете ценят. Берегут. Боятся потерять. Привязывают к “Молвестям” заграничными вояжами.

– Отдыхай, Полуянов, набирайся сил, – напутствовал его редактор. – И смотри мне там – без кафе-шопов…

– Как можно? – округлил глаза Дима. Просвещенные коллеги уже успели его напутствовать: мол, только в прогрессивном Амстердаме можно забить добрый косячок, не рискуя попасть за это в кутузку. И Дима решил, что обязательно попробует голландской “травки”. Немного, пару затяжек. А то журналист называется – до тридцати лет дожил, а марихуаны не употреблял ни разу. Но уж в Амстердаме, где косяки в каждой кафешке скручивают, он своего не упустит!

Впрочем, еще в самолете и даже в амстердамском аэропорту со смешным названием Схыппол Дима честно собирался ходить на экскурсии и в музеи. Записырать впечатления, цифры и факты. Приобретать местные газеты на английском…

Но в первый же вечер, когда его группа разбрелась по номерам, Дима отправился на вылазку. Как можно спать, когда ты – в Амстердаме, а на часах полночь, и улицы шумят-гудят, и под окнами фланируют расслабленные, аппетитные туристки… В конце концов, он даже “Хайнекена” настоящего еще не попробовал! Дима без сожаления покинул отель и немедленно осел в симпатичной пивнушке. Потягивал “Хайнекен” – хорошим пивко оказалось, не то что в Москве! Глазел на девушек. Девушки, почти все, призывно улыбались в ответ. Только выбирай! Он подкатился к типичной, на его взгляд, фламандке – пухленькой и белокурой. Впрочем, лапуля уверяла, что она француженка, но какая, собственно, разница, когда у девчонки глаз горит и она соблазнительно облизывает влажные, пухлые губки!

– Ты “траву” курить умеешь? – немедленно поинтересовалась новая подруга.

– Нет. Но хочу попробовать, – честно ответил Дима.

– И мне косяк купишь?

– Нет вопросов!

Девчонка радостно подскочила. Они потащились сначала в один кафе-шоп.., потом – в другой.., везде брали один косяк на двоих. Девчонка и смолила за двоих, а Дима старался дым почти не вдыхать. Однако очень скоро он отчего-то почувствовал себя сильным и бесшабашным. И готовым к разным безумствам. После второго косячка они с девушкой целовались в чистой голландской подворотне. После третьего новой подружке пришла в голову фантастическая идея: пойти в район красных фонарей и взять стройную мулатку – одну на двоих. Полуянов браво согласился. Но месторождения мулаток они не нашли. В проституточьем квартале за стеклянными витринами восседали все больше раскормленные блондинки. Дима во все глаза пялился на их мини-трусики и мини-лифчики и обнимал новую подругу за разные места все крепче.

Когда Дима перешел к более решительным действиям, француженка потребовала с него за любовь сто баксов. Оскорбленный, уставший и пьяный Дима покинул меркантильную нахалку и долго блуждал по ночному городу, пытаясь отыскать дорогу в гостиницу. Оказавшись наконец в отеле – часов в пять утра, – Дима понял, что встать к восьми, к завтраку и неизбежным экскурсиям, он решительно не сможет.

"Ну и город! – ошарашенно думал Дима. Он проснулся в час дня и, лежа в постели, потягивал ледяной сок из бара. – Здесь ухо востро держать нужно! Все, больше никаких косяков! И никаких француженок!"

Он прислушался к собственному организму. Ломки вроде не было, тяги к наркотикам тоже. Зато разыгрался волчий аппетит. Орешки из мини-бара голод не утоляли, и Полуянов решил пообедать в приличном месте. Он вышел из гостиницы, поспешно миновал вчерашнюю свою первую пивнушку, прошел мимо множества кафе-шопов и наконец выбрал некий “Саппер-клуб”. Его привлекло благородное, респектабельное название – “Клуб для ужина”.

Метрдотельша провела его в зал, и Дима растерянно остановился на пороге. В комнатке, выкрашенной в белый цвет, имелось несколько белых лежаков – точно, как на пляже. На них и возлежали посетители, сосредоточенно поглощавшие пищу. – – А где столы? – озадаченно спросил Дима. Метрдотельша очаровательно улыбнулась:

– Столы – это в обычных ресторанах.

Дима пожал плечами и устроился на указанном лежаке. Немедленно явилась официантка. Водя пальцем по меню, Полуянов украдкой посматривал под ее коротенькую юбку. Девушка отвечала благосклонными взглядами, и, принимая из ее рук аперитив, Дима осмелел настолько, что погладил милашку по кругленькой попке. Официантка хихикнула. Димина рука неловко соскользнула – и вдруг!.. О, ужас! Под юбочкой официантки он нащупал ощутимую выпуклость. Она – мужчина!

Он отдернул руку, как от кипятка. Расстроенная официантка, то бишь официант, ушла (ушел) на кухню за заказом.

Полуянов присмотрелся к прочим дамочкам из обслуги. Да они здесь все – мужики! У этого щетина пробивается, а у того накладные груди перекосились! Гомики! Хотя нет, это не гомики. Это – трансвеститы!

Но не бросать же заказанную еду! Избегая смотреть на фальшивых официанток, Дима принялся поглощать суши с лососем, а обслуга, которой явно пришелся по душе ясноглазый, румяный Димочка, оказывала ему повышенные знаки внимания. Торопливо покончив с пищей, оплатив счет и отклонив игривую просьбу официанта “помочь ему в подсобке”, Полуянов направился к выходу. Заглянул в туалет, но и здесь его ждал сюрприз. В “Саппер-клубе” сортир оказался общим и для мужчин, и для женщин. Туристы женского полу без стеснения подтягивали чулки, туристы-мужчины оккупировали писсуары. От такой картины Дима, кажется, даже умудрился покраснеть и отказался справить нужду.

"Нет, мне нужна приличная девушка! – решил он, придя в себя после “Саппер-клуба”. – А то в этой Голландии или гомиком сделают, или наркоманом!"

Приличная девушка сыскалась в тот же вечер. Дима подцепил ее в ресторане быстрого питания – его привлекли очочки в золотой оправе и газета “Тайме” в руках. Девчушка оказалась американкой, баптисткой и студенткой Уортона. Она с энтузиазмом разделила Димино отвращение к кафе-шопам и гей-клубам. Однако музеи, галереи и концерты новую подругу тоже не интересовали. Потому парочка пять дней жила по примитивному, но приятному распорядку: ресторан – бар – отель. Изредка в холле своей гостиницы Дима встречался с руководительницей группы и ловил ее укоризненно-завистливые взгляды.

И вот теперь, когда американочка убыла в свой Уортон, да и Димина поездка подходила к концу, он понял, что практически ничего не знает ни о Голландии, ни об Амстердаме. К примеру, он слыхал, что здесь до черта каналов. (Кажется, больше ста?) Он слышал, что центральная площадь города называется Дам-сквер. (В честь Жан-Клода Ван Дамма?) Еще откуда-то вылезла информация, что в год сюда приезжает до шести миллионов туристов (о, как он их понимает!) и что именно в Амстердаме можно увидеть картину Рембрандта “Ночной дозор”… Он даже репродукцию этого “Дозора” наблюдал каждый день – с позиции “мужчина сзади” Рембрандт в его номере смотрелся изумительно. Вот, кажется, и вся полезная информация. Музей секса, куда Дима с американкой забрели однажды под утро, в очерк вставить удастся, видимо, лишь краешком.

Но разве опытных журналеров может напугать отсутствие материала? К тому же не все еще потеряно. До Москвы лету – три с половиной часа. Он возьмет в самолете пару интервью у более сознательных туристов. А пока выпьет еще один настоящий, ядреный “Хайнекен”.

Мобильник зазвонил, когда Дима расплачивался с барменом. “Не иначе руководительница группы меня окончательно потеряла”, – досадливо подумал Полуянов, нажимая на кнопку приема.

– Дима? – услышал он в трубке далекий и властный голос. Звонил главный редактор. Дима слегка напрягся. По пальцам можно было пересчитать случаи, когда главный звонил ему по приватным телефонам: в основном по поводу острых моментов в его статьях. Но сейчас у Димы в секретариате не имелось ни одного “гвоздя”. Чего же тогда главный звонит?

– Да, Василий Степанович, это я, – проговорил Полуянов.

"Может, главному донесли о моем “плохом поведении” в Голландии? – мелькнула даже мысль. – Да нет, не те времена. Кого это сейчас колеблет…"

– Димочка, боюсь, у меня для тебя плохие новости.

– Что случилось? – напрягся Дима.

– Твоя мама…

– Что?! – выкрикнул в трубку Дима, предчувствуя нечто недоброе.

– Она… Она скончалась. Скоропостижно. Мне очень жаль.

– Как?!

– Кажется, ее убили.

– Убили?!

– Да. Похоже, какие-то хулиганы. В подъезде. Я тебе искренне соболезную. И все сотрудники – тоже. Мы тут приняли решение, что затраты на похороны редакция возьмет на себя. А ты… Словом, выражаю тебе свое соболезнование. И ждем тебя в Москве.

По вечернему темному проспекту автомобили катились в основном в противоположную сторону: к окраинам Москвы. Обратно просвистывали редкие фары. Прохожие промозглым вечером отсутствовали как класс, как вид, как отряд. И ровно никого не было возле телефонной будки, неподалеку от которой остановилась машина, ехавшая в сторону центра.

Мужчина выключил мотор, вылез из авто. Невзирая на пустоту проспекта, запер машину. Вошел в тесное пространство телефонной будки. Вдвинул в прорезь карту, снял трубку. Не снимая перчаток, отщелкал на клавиатуре семь цифр. Трубку взяли после пятого гудка.

– Мама ? – радостно прокричал тот, что звонил из будки.

– Какой вы номер набрали? – ответил раздраженный голос.

Человек растерянно назвал.

– Не правильно, – сухо проговорили на другом конце провода и тут же повесили трубку.

Человек вышел из будки, вернулся к машине, завел, отъехал от тротуара.

Спустя пятнадцать минут, когда он уже стоял в пробках внутри Садового кольца, человек достал из бумажника телефонную карту, по которой только что звонил. Потом зашвырнул ее на полосу встречного движения.

А тот мужчина, которому звонил автомобилист, сразу, как положил трубку, провел на листе бумаги короткую резкую черту. Или тире? Или минус? Затем добавил после минуса цифру “два”.

Подумал недолго, а потом косой диагональной чертой преобразовал двойку – в восьмерку. Затем – задумчиво заштриховал ее внутренности. Наконец отложил ручку, смял бумажный лист и легким движением кисти бросил комок в корзину. Катыш лег точно в цель. “У меня всегда все получается”, – произнес про себя человек любимую, почти магическую фразу.