Глава 9

Дорогой Димочка! Я нашла тебе "бомбу". Не спрашивай, чего мне это стоило, потому что стоило – дорого.

Твой профессор Васин… – Надя задумалась. Мирное слово "гомосексуалист", на ее взгляд, не отражало всей глубины профессорского падения. И она написало грубо, но справедливо:

– Старый педик. Хуже того: интересуется он исключительно молодыми мальчишками, от пятнадцати до двадцати лет. В МУГНе, где Васин преподает, о нем ходят легенды. Например, рассказывают, что однажды на своем спецсеминаре (куда он берет только мальчиков) профессор сказал: "Современный, прогрессивный ученый обязан уметь формулировать ответ на любой – а не только связанный со своей специальностью – вопрос. И велел студентам своими словами объяснить, что такое… – Надя снова, безбожно тратя дорогое интернетовское время, задумалась. И использовать уличные синонимы все-таки не решилась, написала по-научному:

– ..орально-генитальный контакт. Один из студентов, нормальной ориентации, возмутился и доложил о "спецсеминаре" в деканат. Надеялся, наивный, что профессора Васина прищучат. Однако вышло совсем по-другому: через месяц не в меру бдительного парня исключили из института за академическую неуспеваемость.

Влияние Васина в МУГНе исключительно велико. Он является председателем диссертационного совета, – Надя сделала для дремучего в научных вопросах Полуянова пояснительную приписку, – то есть практически единолично решает, состоится защита кандидатской или докторской или нет. Говорят, что практически всем его аспирантам мужского пола приходилось расплачиваться за заветные кандидатские корочки сам понимаешь как.

Но два месяца назад Васин впервые – к радости всех его коллег – попал под раздачу. В МУГНе появился талантливый студент, – Надя на секунду задумалась и с легким злорадством указала его имя, – твой тезка Дмитрий П.

Мальчик проявлял незаурядные способности и демонстрировал искренний интерес к русской литературе. Разумеется, попал на спецсеминар к Васину, и тот немедленно стал его окучивать. Студент вроде бы не возражал. Их неоднократно видели вместе, Васин отечески обнимал молодого гения за плечи… Но профессору не повезло: психика у студента оказалась ранимой, и, говорят, после первого контакта он покончил с собой. Эта история вызвала сильный резонанс. Отец Димы П. оказался каким-то начальником в Министерстве финансов и настоял, чтобы причины самоубийства были расследованы со всей тщательностью.

Против Васина возбудили уголовное дело, – Надя сверилась с записной книжкой, – по статье 132, часть 1, лишение свободы на срок от трех до шести лет. В тот день, когда следователь выносил решение о мере пресечения (подписка о невыезде), Васин улетел в США… Так что, если встретишь его там, в Штатах, передавай ему, что в России его очень ждут.

И еще, Дима – не знаю, пригодится это тебе или нет.

Примерно в то же время, когда Васин попался на мужеложестве, в МУГНе на кафедре истории произошел еще один инцидент – был убит 32-летний старший преподаватель, кандидат исторических наук Антон Андреевич Фомин. Убийство произошло, кстати, на Солянке, неподалеку от нашей библиотеки. Смертельное пулевое ранение в грудь, преступник до сих пор не найден. Фомин, говорят, был умник, интеллектуал, ему большое будущее светило…

Что интересно, оба ученых – и Фомин, и Васин – были активными читателями нашей библиотеки. Правда, ходили они не в наш зал, а в зал отечественной истории, девчонки их помнят. Васин, говорят, старик мерзейший, а Фомин – ничего, приятный, вежливый, только весь прыщавый, хотя ему уже (как и тебе) за тридцать.

Цени, Димочка, мою информацию. Чтобы ее собрать, мне пришлось два часа прикидываться социологом и чуть ли не писать курсовую по совершенно мне не нужному Булгакову. Но зато достоверность вышеуказанных сведений я тебе могу гарантировать.

Давай, доктор Ватсон, – отдыхай там, в Штатах, как следует и ни в чем себе не отказывай – а твой Шерлок Холмс работает за тебя.

Привет америкосам и Тихому океану.

Надя.

За истекшие два дня Пола не позвонила. Полуянов еще раз набрал номер особняка и опять наткнулся на снисходительный голос секретаря Пьера.

Дима снова, уже безо всякой веры в успех, продиктовал ему сообщение: русский журналист-де знает тайну книг и рукописей.

И опять – никакого ответа от госпожи Шеви. Пола или сама блефовала, или – что вернее – раскусила Димин блеф.

И тогда Полуянов решил перейти к активным действиям. На своем "Форде" он отправился в центр города, в район яхт-клубов и лодочных станций.

– Я хотел бы взять лодку напрокат.

– К вашим услугам, сэр. Какую вы предпочитаете?

– Самую маленькую.

– Могу предложить вам вот эту.

– Да, хорошо. Я согласен. Сколько будет стоить на одни сутки?

– Семьдесят пять.

– Прекрасно. Я согласен. Оформляйте.

– Сэр, пожалуйста, мне нужны ваши права.

– Прошу.

– О, сэр!.. Извините, но мне нужные ваши не автомобильные, но морские права.

– У меня их нет.

– Какая жалость, сэр!.. Сожалею, но в таком случае я не могу удовлетворить ваше желание.

– Я заплачу вдвойне.

– О нет, сэр, что вы! Это невозможно!

– Вдвойне. Наличными. Без оформления. Без налогов.

– Что вы, сэр, нет, нет! Никак нельзя. Это абсолютно исключено.

Разговор повторился еще в трех пунктах проката моторок.

Когда Дима вышел, теряя терпение и надежду, из четвертого заведения, к нему подвалил мелкий, плохо выбритый белый хмыреныш.

– Эй, парень, тебе лодка нужна?

Хмырь шарил глазами по сторонам и непрерывно облизывал губы.

– Ну, положим, нужна. А у тебя есть?

– Хочешь, я сам тебя свожу куда надо. Двадцать баксов в час, и все дела. На рыбалку собрался? Или покататься?

– Да, вроде того.

Дима оглядел мужичонку. Похоже, он из тех перекати-поле, что пробавляются случайными заработками и вечно по мелочи нарушают закон – и тем очень похож на среднестатистического русского мужичка.

– Пошли, – скомандовал парниша. Чувствуя нерешительность клиента, он немедленно взял инициативу в свои руки.

– Не гони, – осадил его Дима. – Мне лодка нужна не сейчас, а вечером. Часиков в девять.

– Эй, парень, а зачем так поздно? – забеспокоился мужичонка. – Что-то противозаконное?

– Абсолютно ничего, – на голубом глазу соврал Полуянов. – Просто поедем кататься.

– А что у тебя за акцент? Ты из Европы?

– Я – русский.

– О, русские – богатые люди, – наполнился энтузиазмом хмырь.

– Не все, – усмехнулся Дима.

* * *

К владениям миссис Полы Шеви они подошли уже в полной темноте.

Лодка Хэнка – так представился мужичонка – оказалась грязной ржавой посудиной с подвесным мотором.

Пару раз на протяжении пути мотор глох. Хэнк ковырялся в нем – Полуянов подсвечивал ему фонариком.

Невероятно, но старинный механизм оживал.

Как Дима понял, Хэнк очень походил, по своей внутренней сути, на нашенских "бомбил", автослесарей, дальнобойщиков. Мелкий авантюрист, непоседа, жуликоватый ловчила.

Полуянов умел брать с такими верный тон.

По пути Дима рассказал ему свою историю. Душераздирающую историю. Как ни странно, она походила на правду Он, русский, познакомился с бабой-американкой по Интернету. Прилетел к ней в гости. Баба оказалась красивой, немолодой, но богатой. Он, бедный русский, греб ее в течение месяца. Хорошо греб. Очень она его греблей была довольна. А потом у них вышла ссора.

И он захотел поучить ее уму-разуму, "как принято у нас в Сибири": намотал волосы на левый кулак, а правым кулачищем дал по башке. А она, бичевка, пригрозила полицией и выкинула его из дома. И не дала ни цента денег. И ничего не подарила. И даже вещи его собственные, стервозина, прикарманила. И он остался в Америке в одной паре джинсов, с одной парой носков и парой сотен долларов в кармане. И за десять тысяч миль от собственного дома.

Он пытался хотя бы выручить у нее свою одежку – но она не отвечала на его телефонные звонки. И на порог не пускала. Сучка.

– Ну, и чего ты хочешь? – полюбопытствовал Хэнк, качаясь на корме.

– Забрать шмотки. И плюнуть ей в рожу.

– А вот "плюнуть", друг, это не надо. Копов вызовет.

Я мою вторую законную тоже хотел поучить, а она полицию взяла и вызвала. Загорал ночь в участке… А правда, – переменил тему американец, – что вы, русские, собак едите?

– Что? Нет, не правда. Собак не едим. Только кошек.

– Серьезно?!

– Шучу, шучу Мы едим такую же пищу, как вы. Пиццу там, макароны, мороженое, бифштексы. Только гамбургеры не любим.

– Это вы зря, – огорчился Хэнк. – А в России очень холодно?

– Нет, нормально. Примерно как у вас. Ну, чуть холоднее.

– Правда?! – не поверил американец. – Да ты, парень, настоящий русский? Может, ты француз? Или чех?

– Хочешь водки?

– А у тебя что, с собой?

– Имеется.

Дима вытащил из внутреннего кармана фляжку. Протянул спутнику. Тот зажал руль под мышкой, опасливо отвернул пробку, понюхал.

– И правда водка. Нет, я не буду.

Вернул фляжку журналисту.

– Ну а я остограммлюсь, – сказал Полуянов и картинно, словно на сцене, опрокинул в себя содержимое стопятидесятиграммовой фляги. С каменным лицом выдохнул, занюхал кожаным рукавом. Хэнк следил за ним с восхищением. Дима, рисуясь, перевернул фляжку вниз горлышком – оттуда на дно моторки упала одинокая капля.

– Bay, – сказал Хэнк.

– Русские обычно в таких случае говорят: "Ни хрена себе". Повтори!

– Ни хирэна сиб'ье, – пробормотал по-русски Хэнк. – Это прилично?

– Нет.

– Тогда надо запомнить. "Ни хирэна сиб'ье".

– Правильно.

После водки теплая волна поднялась снизу от желудка, ударила Диме в голову. Сразу стало жарко и беззаботно. И моторка, и Хэнк, и волны, и огонек на берегу казались теперь частью забавного приключения. Вообще-то он планировал выпить водку позже, но коли к слову пришлось…

– А ты, это, насчет своей богачки не заливаешь? – усомнился Хэнк.

– Хочешь, расскажу, где у ней родинки?

Как ни странно, этот аргумент подействовал. Хэнк замолчал, о чем-то долго размышлял, потом сказал:

– За ночное время надбавить надо бы. Еще полторы сотни.

– Ты с ума сошел, Хэнк! У меня на все про все сто баксов осталось!

Сошлись на семидесяти пяти.

Так, за разговором, и коротали время в дороге. Невидимые волны били в борта. Лодчонка плюхалась на легкой волне. Луна удрала в тучи. Более благоприятное время для задуманного трудно было представить.

Наконец, после часа маетного, укачливого пути Хэнк бросил якорь. Вроде бы напротив Полиного особняка.

Но в темноте казалось – до берега еще чертово расстояние. Мили и версты черной холодной воды.

– Давай, Хэнк, подгреби еще.

– Нет, командир, дальше не пойду. Опасно.

На берегу светилось одно окно. Вроде бы это дом Полы. Вроде бы окно горит наверху, в спальне. Трудно было поверить, что всего три ночи назад Дима находился там, внутри – в теплом и безопасном помещении. Рядом с красивой обнаженной женщиной.

Полуянов снял куртку, рубашку. Положил вещи в большой полиэтиленовый пакет. Хэнк боязливо смотрел на покрывающееся гусиной кожей голое мускулистое тело Дмитрия.

Журналист стащил с себя кроссовки, носки, джинсы.

Сунул в тот же пакет. Остался в одних трусах. "Crazy guy" <"Псих ненормальный" (англ., разг.).>, – восхищенно пробормотал спутник.

Океанский бриз холодил плечи и туловище. Под ногами на дне моторки хлюпала вода. Дима обмотал пакет с одеждой скотчем крест-накрест. Потом еще раз. Уложил сверток во второй полиэтиленовый пакет. Надул его через горловину воздухом. И накрепко перевязал горловину тем же скотчем. Получился воздушный пузырь.

Затем журналист положил в другой, маленький, пакет бумажник. Крепко-накрепко перетянул скотчем и его.

Засунул маленький сверток себе в трусы "DIM". Взял со скамейки бутылку с подсолнечным маслом. Плеснул на руки. Принялся натирать себя – лицо, руки, плечи.

Хэнк, со сдержанным восхищением наблюдающий за этими манипуляциями, вдруг опасливо спросил:

– Слушай, парень, а ты не шпион?

– Ты шпионские фильмы видел? Видел, какая у них экипировка? Так что не смеши. Лучше разотри мне плечи.

– Ладно. Но учти, парень, я сматываюсь. И я тебя не знаю – ты меня тоже не знаешь.

– О'кей.

Хэнк растер своими корявыми мозолистыми пальцами Димины плечи и спину.

– Спасибо, друг. Ну, я пошел.

И Полуянов, схватив пакет с одеждой, долго не раздумывая, шагнул вниз, в черную воду.

* * *

Холодная вода сразу охватила журналиста – будто бы под дых ударили. Дима стал хватать ртом воздух.

Он упустил пакет. Холод пробрал его до костей. Нет, находиться в воде невозможно. Все инстинкты его мощно возопили: "Вернись!!"

Дима беспомощно оглянулся на лодку Она серела в темноте. Хэнк уже выбрал якорь и возился на корме с мотором.

– Хэнк, подожди!! – заорал Дима.

Его голос потонул в треске мотора. Он отчаянно замахал рукой. Хэнк сидел на корме спиной к нему и его призывов не видел – или притворялся, что не видит. Лодка рванула с места и пошла прочь от него.

Дима посмотрел на берег. До огней в доме, кажется, чудовищно далеко. Ледяная вода пробирала его не то что до костей – будто до самого сердца.

Рядом на воде плавал белый пузырь – пакет с одеждой. Журналист еще раз беспомощно оглянулся. Моторка Хэнка ушла уже далеко. Черный силуэт весело удалялся по серым волнам.

Диме ничего не оставалось делать – только плыть.

Плыть к берегу.

Он взял пакет в левую руку. Правой рукой попытался грести. Темная вода, охватывающая его, казалась ледяным адом. Он представил себе: каково ему будет лежать там, внизу, на дне. Содрогнулся и поплыл в сторону берега.

Старался непрерывно работать правой рукой и ногами. "Только бы не свело судорогой, – думал он. – И еще – надо все время двигаться".

Огонек на берегу, казалось, не приближался ни на дюйм. От постоянного холода сознание помрачилось.

В голове осталась лишь одна мысль, одна команда, которую он давал сам себе: "Плыть!" И еще – крик, от которого задыхался весь его организм: "Тепла!!"

…Полуянов не понимал, сколько времени он находится в ледяной воде. И – далеко ли до берега. Окно в доме погасло, и он видел перед собой лишь черную громаду берега. И сереющее над ним облачное небо.

В какой-то момент ему вдруг даже показалось, что он заблудился. Что он плывет в не правильном направлении. Что он движется к противоположному берегу бухты. Сознание его помрачилось.

Он забарахтался, в ужасе стал оглядываться. Нет, до другого берега залива – куда дальше. Слава богу. Но как же холодно!..

Полуянов снова поплыл вперед, толкая перед собой пакет-пузырь с одеждой. Тот покачивался на волнах.

В какой-то момент он понял, что ему больше не холодно. Ледяная вода стала для него привычной – так в какой-то момент привыкаешь к любой боли.

Он плыл и плыл – отработанными движениями, размеренно. У него не осталось ни мыслей, ни чувств. Одно равнодушие – черное, как вода вокруг. Самым страшным теперь казалось, что он не знает: сколько ему еще плыть. И далеко ли до берега.

И вдруг левую его ногу свела судорога. Боль была такая, что Дима, во весь голос, завопил: "Ма-мма!" Боль была такой сильной и протяженной – от кончиков пальцев до поясницы, – что глаза его вылезали из орбит.

Он не мог больше плыть. Ухватился обеими руками замешок.

Его куда-то сносило течение и волны. От холода и боли мутилось сознание. Дима уже не понимал, где он находится, и зачем, и что происходит вокруг.

В какой-то момент он потерял сознание – потому что вдруг вдохнул, а оказалось, что вокруг него – и сверху, и сбоку – вода. Ледяная вода попала в рот, в легкие. Он очнулся, заметался – и вынырнул. Закашлялся. Захватил воздух ртом. По подбородку потекла соленая влага.

Он навалился грудью на свой мешок с одеждой. Попытался прийти в себя, понять, где он находится, что происходит – и только тут с удивлением отметил, что судорога в ноге отпустила, как и не было ее.

Полуянов подвигал ногами в воде – и тут его правая нога уперлась во что-то твердое. Он подвигал левой ногой.

Это было дно. Он стоял. Пусть на цыпочках – но стоял.

А впереди, метрах в двадцати, на серо-черном фоне залива выделялась накатывающаяся на берег белая кромка прибоя.

* * *

Дима не помнил, как он выбрался из воды. Казалось, его сознание полностью отключилось на это время. Сохранилось в памяти: он стоит на берегу, голый, и его бьет дрожь. Он дрожит всем телом так, что не может сделать ни одного движения. Просто стоит и трясется.

Белый пакет лежит у его ног. Он понимает: надо разорвать его. Надо достать одежду – но не может пошевелиться, только трясется.

Он не помнил, сколько так простоял. А затем вдруг дрожь прошла. Он неожиданно почувствовал – одновременно! – и слабость, и дикую усталость, и восторг.

Он все-таки сделал это.

Он наклонился и по-звериному, ногтями и зубами, разорвал полиэтиленовый пакет. Затем – еще один.

На удивление, одежда не промокла. Он развернул и надел, прямо на голое тело, куртку. Застегнулся. Сразу стало теплее.

Вытащил из трусов пакет с бумажником. Бросил его на песок. Стащил трусы. Приплясывая, натянул на мокрое тело джинсы. Сел на песок, надел носки, кроссовки.

Снял куртку, нацепил рубашку. Снова надел куртку и застегнул на все пуговицы.

По-прежнему было холодно – но уже далеко не так всеохватно, нестерпимо, как в воде.

Полуянов начал приседать. Приседал долго, до изнеможения, пока не сбилось дыхание. Потом упал на песок и сделал тридцать отжиманий. Дыхание стало совсем частым, хриплым – зато ощущение холода ушло.

Он подобрал сверток с бумажником, разорвал его.

Кредитные карты оказались целы. Купюры были лишь слегка подмочены.

Полуянов сунул бумажник в карман куртки. На песке остались белеть полиэтиленовые пакеты. "Ничего, негритянка Венера завтра подберет. Или у мадам Шеви есть среди прислуги садовник?"

Черепичная крыша главного дома миссис Полы Шеви темнела вверху над обрывом. Самого дома не было видно. Вряд ли полуяновский десант заметил кто-то с берега.

Дима пошел прочь от воды. Каменная – кажется, гранитная – лестница-с перилами поднималась от пляжа. Полуянов ступил на нижнюю ступеньку.

В три прыжка одолел первый пролет. Затем второй, третий… С предпоследней площадки уже был виден дом.

Он стоял черный, сонный. Ни одно из высоких тонированных окон не светилось.

И тут Дмитрий услышал голос.

– Что вам здесь нужно? – хрипло произнес человек.

Он спросил это по-русски.

* * *

Пола засыпала в прекрасном настроении.

На грани между сном и явью ее посещали видения, и все они были дивными. Какой-то русоволосый кроха обнимал ее за шею, и она понимала, что этот мальчик – ее сын, а она – его мама… Потом мальчик куда-то исчез, и через темное небо полетела звезда. И она сама как бы была этой звездой, и неслась со страшной скоростью в небе над сияющими жаровнями городов…

Потом она на мгновение вернулась в явь. Бодрствование было очень ясным, и она отчетливо поняла, почему ей сегодня особенно хорошо. Почему – прекрасное настроение и сладкие сны.

Профессор наконец-то закончил свою работу Все свершилось, она получила то, что хотела. Завтра этот дикий русский Васин наконец-то уезжает – слава богу…

И второй русский, этот Димитри, он тоже выполнил свое предназначение. В постели он был хорош – молодой, сильный и нежный. Правда, чуть грубоватый – но так, наверное, и положено русскому. И очень хорошо, что у нее с ним была одна только ночь – он, кажется, показал все, на что способен. И он был разгадан ею весь и понят ею. Она сумела за одну ночь определить весь его плебейский, дикий характер. Конечно, отчасти жаль Димитри… Но что ж делать! Людям, которые ее, Полу Шеви, любили, часто приходилось потом тяжело… Они платили свою плату – как Клеопатре! – за ночь с нею.

Пола повернулась на правый бок, сладко вздохнула и через несколько секунд заснула – уже окончательно.

* * *

Пола не видела и не слышала двух мужчин, которые в ту же самую минуту разговаривали в тридцати пяти метрах от ее дома – на гранитной лестнице, ведущей вниз, на частный пляж.

– Кто вы? – высоким голосом, в котором звучали панические нотки, повторил мужчина. – Что вам здесь нужно?

Полуянов снизу вверх смотрел на человека, который стоял на балюстраде у верха лестницы. Это был профессор Васин. Его седенькие волосики белели в темноте.

– Я привез вам привет из Москвы, – сказал журналист.

– От кого? – испуганно спросил профессор.

– Из милиции.

Васин отшатнулся. Его лицо перекосилось от испуга.

Полуянов спокойно преодолел разделявшие их десять ступенек. Теперь они с профессором оказались рядом – на краю обрыва, у гранитной, стильной балюстрады. Васин обхватил себя руками за плечи и овечьим взглядом смотрел на журналиста.

– Против вас уголовное дело возбудили, дорогой Николай Петрович, – любезно промолвил Полуянов.

– Вы врете… – пробормотал профессор.

– Святой истинный крест, глубокоуважаемый товарищ Васин, – весело проговорил журналист. – Уголовное дело по статье сто тридцать второй, часть первая УК России. От трех до шести лет строгого режима. Следователи уже вовсю собирают показания. Так что на родине, любезный Николай Петрович, вас ожидают крупные неприятности.

Профессора стала бить дрожь – словно он, а не Дима только что выбрался из ледяной воды.

– Лжете! – выкрикнул он.

– Да нет же! Не далее как сегодня мне об этом сообщили срочной почтой.

– А вы-то?.. Вы-то тут при чем? Вам-то что за дело до меня?

– Можете считать меня консульским работником. – Дима пожал плечами. – А можете, если хотите, вашим добрым ангелом. А на самом деле я журналист. Служу в Москве, в газете "Молодежные вести". Специальный корреспондент. И сюда прислан специально по вашу душу.

– Вы – грязный альфонс!

Дима расхохотался.

– Альфонсы, мой дорогой грязный сплетник, это мужчины, которые берут с дам деньги за определенные услуги. Я же, видит бог, не получил от госпожи Шеви ничего. Кроме удовольствия. А вы, товарищ Васин? Что вы получили от вашей хозяйки? Сколько? И – за что?

– Это не ваше дело!

– Слушайте, Николай Петрович, ну что вы ершитесь? Я же вам доброе дело делаю. Вот предупредил вас, что вам нельзя сейчас ни в коем случае возвращаться в Россию. Ведь арестуют! К уголовникам в камеру посадят.

А они знаете, как относятся к любителям несовершеннолетних!.. У-у!

– Я не понимаю: вам-то какое до всего этого дело? Зачем вы преследуете меня? То врываетесь ночью в мою комнату! То теперь проникаете на территорию чужого частного владения!

– А вы что, Николай Петрович, не понимаете, что рукописи и книги, над которыми вы работаете здесь, у госпожи Шеви, – краденые? Вы что, не читали русских газет об ограблении в Историко-архивной библиотеке?

Может быть, библиотечных штампов на книгах не видели?

– К-какие книги? – Васин отвел глаза. – Я… Я разбирал записи деда госпожи… Переводил…

– Знаете, Николай Петрович, я ведь человек незлобивый, но за вранье могу и в глаз засветить. Прямо сейчас. А уж по возвращении в Москву я лично готов дать против вас показания. И милиция навесит на вас – помимо растления малолетних – еще и соучастие в ограблении. Нехорошо, нехорошо: доктор филологии, а государственную историческую библиотеку грабите.

– Совершенно не имею представления, о чем вы говорите.

– Николай Петрович! Скажу вам без ложной скромности: я в Москве человек влиятельный. И если я замолвлю за вас словечко – никакого дела против вас не будет. Ни по растлению, ни по книгам. Обещаю вам. А в обмен на эту мою помощь – серьезную помощь! – мне нужно только одно. Расскажите мне, пожалуйста, чем вы занимаетесь здесь, у госпожи Шеви. Над чем вы здесь работаете? Где книги из Исторички?

Под Диминым напором Васин отступал все дальше и теперь оказался спиной к гранитной балюстраде, ограждавшей обрыв. Венчик его седых волос светился словно нимб на фоне серого неба и черной поверхности залива.

– Ну! – наступал Дима. – Ну, говорите!

Профессор мелко-мелко затряс головой. На его лице выступили, несмотря на прохладную погоду, капли пота.

– Ну, говорите же!

– Я не могу.. По условиям контракта!.. Это коммерческая тайна…

– Профессор, вам же тюрьма светит! Понимаете – тюрьма! Ну!.. Ну, говорите же!

– Я.., я… – начал профессор. – Я переводил.., икомментировал…

Вдруг он осекся и отчаянно выкрикнул:

– Я вам не верю!.. Почему я должен вам верить!

– Я обещаю вам, Николай Петрович, – твердо сказал Дима. – Я клянусь вам. Памятью моей мамы – и всем самым святым. Клянусь. Я помогу вам. И все у вас будет нормально. Я обещаю. Ну, говорите!..

Профессор – показалось Диме – на что-то решился.

С шумом выдохнул воздух и открыл рот – но в этот момент его ослепила яркая вспышка электрического света.

Он непроизвольно поднял руку, защищаясь.

– Shut up! <Заткнись! (англ., разг.)> – прокричал по-английски чей-то мужской голос.

Дима обернулся. На расстоянии двадцати шагов от них появилась маленькая мужская фигурка. В одной руке он держал мощный фонарь, в другой – винтовку.

Это был Пьер, верный секретарь мадам Шеви.

Пьер перевел свет фонаря на лицо Димы. Ухмыльнулся. Произнес с издевочкой:

– Здравствуйте, сэр! – И добавил устало:

– Парень, ну что ты опять здесь делаешь? Ведь тебе уже не раз сказано: хозяйка не принимает.

– Извини, Пьер, – спокойно объяснил Дима. – Я купался и сбился с курса.

– Убирайся.

– Мы так интересно беседовали с моим земляком.

Он настоящий интеллектуал. Можно, мы закончим?

– Убирайся!

Пьер решительно повел дулом винтовки.

– Профессор, – тихо, одними губами произнес Дима, отвернувшись от фонарного луча, – запомните мой здешний телефон: пять пять пять пятнадцать восемьдесят. Это мобильник, он всегда при мне. Повторите номер.

– Пятьсот пятьдесят пять пятнадцать восемьдесят, – тихо повторил, отворачиваясь от света, несчастный Васин.

– А ну заткнитесь, профессор! – рявкнул Пьер. – А ты, парень, давай на выход! Ты нарушил чужую частную собственность. Я могу стрелять без предупреждения!

– Извините, профессор, мне пора, – тихонько проговорил Дима и крикнул Пьеру:

– Может, вызовешь мне такси?

– Пошел! – гаркнул секретарь.

* * *

Дима отмахал пешком – в сторону от залива, по спящим богатым кварталам, наверное, километра три.

Улицы были совершенно пустынны. Пару раз он видел издалека гуляющих собаководов. Один раз ему встретился безумный полуночный джоггер в майке "Montana smoke jumpers" <"Пожарные-парашютисты штата Монтана".>.

Кое-где на проезжей части и на подъездных дорожках отдыхали машины. Проехала пара запоздалых "таун-каров".

В белых особняках, отделенных от проезжей части деревьями, спали, или занимались любовью, или смотрели телевизор.

Слава богу, Полуянов ни разу не наткнулся на полицейский патруль. Вид целеустремленно вышагивающего человека в стране всеобщей автомобилизации всегда вызывает подозрение. Тем более ночью и в белом квартале.

Всю дорогу Дима думал о том, как он невезуч. Он чуть не погиб в ледяной воде, он почти расколол старика-профессора – и облом. Выполз этот Пьер, будь он неладен… Второй раз он, кажется, стоял на пороге той тайны, что связывала американку Полу Шеви и русские рукописи, – и опять пролетел.

Но не только это беспокоило Полуянова. Было что-то еще. Что-то досадное, язвящее душу. Нечто такое, что он в усадьбе Полы то ли видел краем глаза, то ли слышал краем уха… Это воспоминание тихонько, подспудно терзало его всю дорогу. Что же это было? Он никак не мог вспомнить…

Наконец он миновал кварталов пятнадцать. Дома стали поменьше и позадрипанней.

Тут Дима заприметил "йеллоу-кеб". Такси как раз отваливало от одного из домов. Полуянов отчаянно замахал. Таксист заметил его, благосклонно подрулил.

Дима плюхнулся на заднее сиденье, хлопнул дверцей.

И в этот момент он в конце концов сообразил, что же не давало ему покоя всю дорогу. Нет, это случилось не во владениях Шеви. Чуть позже. Когда он вышел с дорожки, ведущей к Полиному поместью… Когда он прошел метров пятьдесят по основной дороге, Марин-роуд…

В этот момент ему показалось, что со стороны дома миссис Шеви донесся странный звук: то ли уханье совы, то ли вопль одинокой кошки, то ли усиленное раз в десять воркованье горлицы…

Теперь, сидя в теплом салоне такси, Дима понял, на что был похож этот звук.

Он был похож на сдавленный человеческий вопль.

В самом деле то был крик? Или ему показалось?

А если кричал – то кто? Профессор Васин? Или Пьер?

И почему?

И что вообще происходит в странном поместье на берегу залива?

Чем занят там русский филолог Васин?

И как теперь, после очередной неудачи, Дима может встретиться с ним и попытаться расколоть его?

Журналист успел продиктовать профессору свой телефон, но он сомневался, что филолог позвонит ему.

Скорее всего тот со свойственной ученым людям рассеянностью забудет номер. Или с присущей ученым житейской неуверенностью в себе побоится звонить Диме.

Или – побоится звонить из поместья. А оттуда, из владений Полы, филолога, похоже, никуда не выпускают.

Ограждают его от внешнего мира.

Такси довезло Диму в район лодочных станций – там был припаркован его "Форд".

Водитель с удовольствием взял тридцать долларов.

Это были последние наличные деньги Полуянова.

После всех приключений и трат – аренды телефона, машины, лодки – у Димы кончились редакционные командировочные. Теперь придется пустить в ход свои, отложенные на отпуск. Снимать их с кредитной карточки.

"Будем считать, что отпуск у меня – сейчас, – постарался утешить себя Полуянов. – А что, настоящие каникулы. Провожу время в морских прогулках, ночных купаниях и сексуальных приключениях. Плюс имеет место экстремальный туризм – походы по чужим поместьям".

Дима вспомнил нацеленное на него ружье Пьера и задним числом похолодел. "А ведь он мог меня и замочить. Грохнул бы в башку – и мне кранты. И ничего б ему не было. Я ведь забрался тайком в чужие владения.

Нарушил священное американское право на частную собственность".

Так развлекал себя Дима, сидя за рулем "Форда". Радио в машине тихонько, в режиме нон-стоп, играло старый добрый рок: "Дип Пепл", "Нирвану", "Роллингов".

Довольно быстро, по ночному времени, он выбрался на федеральное шоссе Ай-файф. Оно тянулось вдоль всего Тихоокеанского побережья Америки с севера на юг. Где-то там, южнее города, находился Димин мотельчик.

"И Пола, сучка, мне не звонит, – подумалось Диме. – И, наверное, не позвонит никогда".

Он развил разрешенную скорость – пятьдесят пять миль в час – и включил "круиз-контроль". Теперь можно вообще не думать о дороге.

"Эта Пола оказалась американкой до мозга костей.

Не случайно у них есть выражение, для нас немыслимое.

She fucked me. Она меня трахнула. Вот и Пола – взяла меня и трахнула. Использовала. Russian lover, sex machine…

Я, sex machine, и отдолбил мадам Шеви – в ее наголо бритую, немолодую уже пипиську. А она насладилась свежим мясом. А потом выкинула меня. Как использованный клинекс".

Дима понимал, что его унизили. И едва ли не впервые в жизни его унизила женщина. И чуть ли не впервые ему хотелось отомстить ей. Отомстить женщине.

Дима подумал о наших русских бабах – заботливых и покорных. (Феминистки и редакторы дамских журналов – не в счет.) Чуть не впервые подумал об абстрактной русской женщине с ностальгией. Полюбишь ее – она тебя и покормит, и обстирает, и в рот заглядывать будет, над твоими дурацкими анекдотами смеяться.

Ему вспомнилась Надя – красивая, но не умеющая подчеркнуть свою красоту, блеснуть ею. Стройная – но прячущая изумительное тело под дешевыми одежками с рынка. Умная – но никогда не выставляющая ум напоказ. И впервые Дима подумал о Наде с тоскою, почти с любовью.