ГЛАВА 7

Дима очнулся. Он понял, что отключился ненадолго – не более чем на несколько секунд. Он по-прежнему сидел в своей машине, уткнувшейся в тротуар. Краткое помрачение сознания закончилось. Теперь он видел мир. Правда, изображение оставалось черно-белым, но виной тому была не авария, а мрачно-снежное столичное утро.

Ближе всего к пострадавшей «Королле» стояла старенькая «Вольво». Видимо, это она нанесла полуяновской машине второй удар – в зад. Передок у шведской тачки был разбит, от него поднимался пар – а вниз, на заснеженный асфальт, потихоньку капал антифриз. Судя по повреждениям, нанесенным машине, ее водитель вряд ли пострадал.

Маршрутка, в которую журналист врезался, находилась, перегородив дорогу, чуть поодаль. Она, на беглый взгляд, не потерпела какого бы то ни было урона – две-три царапины на переднем бампере не в счет. Зато из кабины желтой «Газели» выпрыгнул свирепый азербайджанец и, выпятив подбородок, направился к полуяновской машине.

Прочие автомобили продолжали равнодушно двигаться своим курсом. Водители лишь досадовали, что дорожно-транспортное происшествие помешало мерному продвижению на работу, и оттого временами раздраженно гудели. И ни один даже не высунулся из окна, не спросил, нужна ли помощь.

Столь же безучастными оказались и люди, выгружавшиеся на остановках из автобусов. Они только окидывали поврежденные автомобили взглядами и торопились к метро.

Черненький водитель «Газели» наконец пробрался через поток к искалеченной полуяновской машине. Дима, как был – в свитере, в туфлях на босу ногу, – вылез к нему навстречу, на пятнадцатиградусный мороз. Руки-ноги у Полуянова оказались целы, организм слушался, только вот ребра побаливали: видать, их сжало ремнем безопасности.

– Ты чего, маму твою, пилять, – заорал азербайджанец, – на красный, пилять, свет лезешь? Жить больше не хочешь?!

Заморский гастарбайтер едва доставал Полуянову до плеча, но вид у него был самый решительный.

– У тебя все в кабине целы? – огорошил заморского гостя Дима.

– Целы?! Ты спросил! Я – знаю?! Может, целы, а может, нет! Может, в суд на тебя подавать будем!

Подошел и водитель «Вольво», мужик с усталыми глазами и седыми висками.

– Куда ж ты, еп-перный театр, лезешь"поперек батьки? – спросил он Диму усталым голосом.

– Сам-то цел?

– Да я-то что, ни ссадины. Машину вон ты мою раскудохал.

– Ладно, мужики, – вздохнул Дима. – Я все признаю. Поехал на красный. Очень спешил. Давайте вызывать ГАИ и разбираться по форме.

– ГАИ-ШМАИ, пилять!.. – стал разоряться кавказец. – Ты мне без ГАИ денег заплатишь! На месте разбираться будем!

Дима видел, как из чрева маршрутки покорно, словно зомби, выпрыгивают пассажиры и маршируют к метро. Никто даже не стал подходить к Полуянову, выражать свое недовольство.

А владелец «Вольво» неожиданно стал на сторону журналиста. Бросил азербайджанцу:

– Ты когда у себя дома, в Баку, будешь – тогда на месте станешь разбираться. А здесь, в Москве, другие порядки. Понял?!. – И уже Диме: – Я «гиббонов» вызываю.

Журналист кивнул:

– Будем ждать.

Полуянов, обмерзая в свитере на голое тело и туфлях на босу ногу, обошел свою машину: зад, конечно, всмятку; левая задняя дверь вогнулась внутрь чуть ли не на полтора метра; стекло ее хоть и не разлетелось, но повисло крошевом… Странно, но не сработала ни одна подушка безопасности… Машину было жалко – но еще жальче, что он упустил белый фургон. И что устроил происшествие на дороге… Дима залез внутрь «Короллы» и включил движок.

Странно, но мотор работал. Печка исправно поставляла в салон тепло. Ничего не оставалось делать, как тупо сидеть и ждать гаишников.

Удивительная мысль вдруг посетила журналиста: пока Надя была рядом с ним, он всюду выходил сухим из воды. Выпутывался изо всех переделок и передряг. Теперь ее нет рядом – и первая же его настоящая авантюра кончается плачевно. Быть может, Надька с ее любовью – не кто иной, как его ангел-хранитель? И он, Дима, просто нуждается в том, чтобы она все время находилась рядом с ним?..

Домой – в смысле, в квартиру Нади – Полуянов вернулся ближе к полудню. Над столицей уже давно встало солнце – красное, в дымке, словно и не было ночного снегопада. Утро журналист убил на составление объяснений и подписание протоколов. Вина его усугублялась тем, что у него с собой не было документов на машину. Правда, и другие участники ДТП оказались хороши. У водителя маршрутки не имелось столичной регистрации, а бесконечно усталый шофер «Вольво» ездил по просроченной доверенности…

После бюрократических формальностей Дима определил разбитую машину на постой в чужие гаражи – как ни странно, ходовых качеств «Королла» не потеряла. Он лишь сменил на запаску покалеченное левое заднее колесо.

Из гаражей он вернулся в квартиру Нади быстрой побежкой. Столичный, ничему не удивляющийся люд все ж таки с немым вопросом взирал на парня в свитере и легких туфлях, несущегося по сугробам в пятнадцатиградусный мороз.

Дверь в квартиру так и оставалась с семи утра незапертой. Слава богу, никто не покусился на Надюшкину собственность. Диск, принесенный человеком в парке, валялся посреди коридора.

От него Полуянов не ждал ничего хорошего. Однако первым делом бросился к нему. Надел на всякий случай перчатки, достал си-ди из коробки и загрузил его в компьютер. Он обратил внимание, что внешне диск как две капли воды похож на предыдущий – тот, что он отдал вчера майору Савельеву: производитель – та же компания, неизвестная Диме; тот же рисунок на лицевой стороне…

Новый сюжет длился минут семь.

Журналист сумел досмотреть его до конца – но когда дикая документальная картина закончилась, все-таки не выдержал. Понесся в ванную и долго стоял над раковиной. Желудок сотрясали спазмы.

Когда он выблевал весь утренний кофе и умылся – немедленно позвонил на мобильник оперу Савельеву.

– Опять ты, – с досадой вздохнул майор. – Что, нашел чего-то?

– Более чем. Мне на дом принесли новую картину. В сто раз страшней, чем предыдущая.

Тон опера сменился на деловой – правда, опять он вздохнул, словно делал Диме одолжение:

– Рассказывай.

Кто бы мог подумать!..

Кто мог подумать, что Полуянов, который, по его наблюдениям, никогда не выходил из квартиры раньше десяти утра, уже без четверти семь окажется на ногах! Он-то думал: позвонит в дверь. Пока журналист проснется, пока накинет на себя халат (он видел его в бинокль в окно), пока доплетется до входной двери – Кай уже будет далеко. Во всяком случае, наверняка успеет сесть в машину или даже отъехать. А оно вон как получилось!..

Дверь квартиры Митрофановой распахнулась через двадцать секунд после звонка. Кай, правда, был уже на лестнице – однако явно не столь далеко, как рассчитывал. И Полуянов даже устремился за ним. Шустрый парень, ничего не скажешь.

Завязалась погоня. Это испытание оказалось чертовски приятным. Новая адреналиновая атака забушевала в крови. Азарт не туманил голову – напротив, делал ее ясной и холодной. А уж когда наступил момент, когда он понял, что выиграл… Когда с перекрестка, который он лихо пролетел на красный, раздался железный скрежет… Когда Кай заметил в зеркале заднего вида, как вертится волчком машина журналиста… Как впечатывается она в тротуар и замирает… Ох, в этот момент он испытал настоящий пароксизм удовольствия… Чувство, близкое к оргазму… Или даже – нечто, превосходящее оргазм по острите… Острый укол наслаждения сменился всепоглощающей эйфорией.

О да, он велик. Он удачлив. Он вершит грандиозное дело, и потому даже сами звезды благоволят ему.

Да, подумал Кай, он не ожидал, что его затея обернется необыкновенными бонусами. И появится удовольствие, на которое он даже не рассчитывал, когда начинал Игру. Он думал, что просто совершит месть. Посчитается за свою поруганную судьбу. За свою жизнь, свою честь, свое доброе имя. Однако – он никогда не задумывался над этим – Игра сама по себе оказалась приятной. Нет, не просто приятной. «Приятное» – слишком слабое, блеклое, смазанное слово. Игра будет доставлять ему удовольствие. Приносить настоящий кайф.

Как вчера кричала эта ни в чем не повинная Машка Бахарева! Какой ужас был в ее глазах! Какая мольба! Какое унижение и преклонение перед ним! Он не сомневался, что она готова сделать для него все, что угодно. Все! Но Каю ничего не надо было от нее. А мучить ее оказалось необыкновенно приятно. Исключительно. Чрезвычайно. Когда он отсекал ей руку, снова подкатывало чувство, близкое к высшему эротическому наслаждению, которое эта девчонка сама по себе, без участия звенящего и слепящего циркулярного диска, не могла бы дать ему.

Первый раз Кай испытал его, когда отрезал ей палец. А вчера – оно, это ощущение – еще сильнее, еще ярче! – подкатило к нему второй раз. Как же она кричала от боли (несмотря на все анальгетики, которые он вколол ей) и от ужаса!

И сейчас, медленно продвигаясь в утреннем потоке машин по направлению к Гостинице, он понимал, что сглупил. Он взял старт слишком резво. Он не подумал о своих чувствах. Не подумал, что Игра ему настолько понравится. Если бы он задумался над этим раньше, он бы постарался как можно дольше растянуть удовольствие. К примеру, резал бы Машке пальцы по одному. Каждый день – по одному. И не спешил бы похищать Митрофанову. Зачем ему две игрушки – когда он мог бы сначала от всей души насладиться первой, а потом, не торопясь, взяться за вторую.

А что теперь получается? Согласно Плану, сегодня Мария должна погибнуть. И он с удовольствием принялся бы за Митрофанову. А на освободившееся от Бахаревой место можно было бы поместить третью.

Но Кай прислушался к себе и понял: ему жалко расставаться с Машкой! Он еще не насытился ею. Не насладился. У нее осталось еще так много тела! Так много мест, с которыми он мог бы поиграть. И снова ощутить упоение, по сравнению с которым чувства Демиурга, Верховного божества, просто меркнут. Провисают, как нити в вялом кукольном театре.

А вдруг (внезапно пришло Каю в голову) Бахаревой плохо? И она – умрет сама? Или уже сейчас – умирает? Да, он постарался наложить ей повязку по всем правилам, остановил кровотечение, даже поставил капельницу… Но вдруг шок, который она испытала, оказался слишком сильным? И он, этот шок и ужас, навсегда ослепил ее? И превратил в безмолвное животное, кучку плоти и костей?

Нога поневоле сильнее прижала педаль газа. Нет, он не хочет ее терять!.. И он сам должен нанести ей последний удар!

К тому же нельзя забывать о факторе времени. Кай нисколько не сомневался, что и Полуянов, и особенно Бахарев подключили все свои связи, использовали все возможности, чтобы отыскать своих любимых. Конечно, найдут они их не скоро – если вообще найдут. А даже если вдруг найдут – назад они их уже не получат. Но враги – если им, конечно, начнут помогать профессионалы – могут отыскать Кая. А он не может себе этого позволить, пока целиком, в полном объеме, не осуществил Предназначение, ради которого он продолжал жить даже после того, как должен был умереть.

Нет, не надо недооценивать врагов и помогающих им профессионалов (как он сегодня недооценил Полуянова). Кто знает, какие средства находятся в их арсенале. Кто знает, на какие хитрости они способны.

Поэтому, как ни хотелось Каю растягивать удовольствие, длить и длить Игру, он вынужден торопиться. Но все равно, он просто не может пока оторваться от Марии. Не может ее бросить, пока она не ушла навсегда!.. Он должен, должен позволить себе с ней побаловаться! Разве он железный?! Разве не может разрешить самому себе небольшой каприз?

И вот в таком раздрае, в растрепанных, противоречивых чувствах он въехал наконец на территорию Гостиницы. Ворота автоматически закрылись за ним, и он заглушил движок своего фургона.

Как ни странно, сегодня опер Савельев сам настоял на встрече. Они договорились увидеться с Полуяновым в час дня в одной из забегаловок близ метро «Водный стадион».

Журналисту пришлось ловить машину и нестись туда по запруженной Кольцевой. Ни о каком визите в переулок, где они нашли Надину перчатку, уже не шло речи. Обстоятельства изменились самым кардинальным образом.

Водителем боевой «тестеры», согласившимся подвезти Полуянова, оказался кавказец. Дима завел с ним разговор. Он всегда толковал с попутчиками. И интересно было, и много нового узнавал. А сейчас беседа еще и помогала отвлечься. От мыслей о разгроханной в хлам любимой «Королле». Об ужасной картине, увиденной на диске. И главное, от тревоги за Надю.

– Из каких краев к нам прибыл? – спросил журналист у джигита, горделиво восседающего за рулем.

– Я – эстонец, – с гортанным акцентом отвечал шофер.

– Эстонец?! – расхохотался Полуянов.

– Да! Разве не похож?

– Нет.

– Клянусь тебе, я из Эстонии приехал.

– Не смеши меня.

– Хочешь, права покажу?!

На минуту полностью прекратив управлять машиной («шаха» тем временем неслась по Кольцу со скоростью километров восемьдесят в час), джигит залез в бардачок, порылся в нем и вытащил пластиковое удостоверение.

– Смотри, ведь это я, – сказал он, демонстрируя фотографию.

– Ну, ты.

– А теперь смотри, где родился?

Большим пальцем при этом «эстонец» прикрывал свои фамилию и имя.

В графе «Место рождения» и вправду значилось: «г. Кохтла-Ярве, Эстония». Дима расхохотался и сдвинул в сторонку железный палец «горячего эстонского парня». Там, где «Фамилия – имя – отчество», значилось: «Бахрамов Тофик Микаэлович».

– Да-а, ну ты эстонец! – развеселился журналист. – Настоящая у тебя эстонская фамилия – Баахраммов!

– Так ведь это по отцу. А по матери я все равно эстонец.

Шутливая перебранка сблизила их с шофером. И еще она невольно напомнила Полуянову его самую первую журналистскую командировку. Тогда он, на первом курсе, пришел на практику в «Молодежные вести», и его тут же отправили в мятежную, полуотвалившуюся от Союза Литву. Шел боевой и горячий восемьдесят девятый год, когда многим (семнадцатилетнему Диме в том числе) казалось: вот чуть-чуть поднажмем, скинем проклятые КПСС и КГБ, и наступят у нас блаженные Рынок и Капитализм. И тогда в магазинах можно будет купить все, что ни захочется, а по телевизору – говорить обо всем на свете, и только правду.

В Вильнюсе молокососа Диму встречал у вагона сопровождающий из республиканского ЦК комсомола. На привокзальной площади Полуянова усадили в черную «Волгу» с радиотелефоном. Корреспондент центральной молодежной газеты, несмотря на все «Народные фронты», еще являлся для литовцев начальством. Полуянова отвезли в сонный вильнюсский пригород Григишкес, где предоставили в его единоличное распоряжение трехкомнатную квартиру со всем необходимым, включая фужеры, рюмки и кофеварку… А потом завертелась обычная для разъездного корра мясорубка: встречи, интервью, разговоры, выпивка, экскурсии…

Из Литвы Дима привез совсем не ту статью, которую от него ждали. Вместо боевого репортажа о манифестациях «Саюдиса» – очерк о хороших людях в духе старой доброй советской школы журналистики. Семья Иванаускасов жила в Григишкесе чуть ли не сто лет. Все трудились на небольшой бумажной фабричонке. Но самое интересное: в одной фамилии из восемнадцати человек уживались представители шести национальностей не распавшегося тогда еще Союза Советских Социалистических Республик. Кряжистый восьмидесятилетний папаня был литовцем, а его «матка» – полячкой. Они родили и вырастили четверых детей. И те, как по заказу, женились (вышли замуж) за русских, украинцев, белорусов… Народили внуков. И у одной из молоденьких, хорошеньких внучек муж оказался грузином. А у другой, как нарочно, – Самвел-джан прибыл по комсомольской путевке из солнечной Армении… Такой вот в Литве оказался плавильный котел по-советски…

В конце своего очерка Дима приводил слова восьмидесятилетнего патриарха семьи, деда Иванаускаса: «Все эти «саюдисы» и Ландсбергисы хотят Союз развести, отдельно жить. Это все равно как мою семью разделить, от меня – детей моих, внуков моих оторвать!..»

Димин очерк вызвал тогда у коллег неоднозначное отношение. Те, кто причислял себя к демократам, шипели: «Такую заметку только в «Савраске» публиковать!» Старый мэтр, уважаемый всеми спецкор Колосников, прочитав статью, вздохнул: «Похоже на вагон, отцепившийся от давно ушедшего паровоза». Когда Дима спросил, что патриарх имеет в виду, Колосников отвечал, скосясь, не менее афористично: «Ладно скроенная припарка для давно уже мертвого тела». И прибавил бравурно звучащую для семнадцатилетнего Полуянова фразу: «Бегите, юноша, за кофе. Вы тем не менее принимаетесь в наш клуб…»

А главный редактор, прочитав очерк, расцеловал молодого журналиста троекратно, распорядился немедля поставить статью в номер и тут же предложил Полуянову переходить на «вечерку» (вечернее отделение журфака) и занять в газете вакансию штатного корреспондента. «Можно я у вас внештатником все-таки буду? – отклонил чрезвычайно лестное предложение Дима. – А то меня в армию загребут».

Когда газета вышла, статья получила большой резонанс. Рассказывали, что ее читали и она понравилась даже столь диаметрально противоположным друг другу людям, как Горбачев и Солженицын.

Сейчас, зимним днем двадцать первого века, подъезжая по МКАД к Ленинградке, Дима пересказал тот свой давний очерк «эстонцу» Тофику.

– Что с той семьей, интересно, сейчас стало? – задал неожиданный вопрос азербайджанец из Кохтла-Ярве.

– Не знаю, – пожал плечами Дима.

Он говорил сущую правду: не в традициях журналистики возвращаться к своим прежним героям – разве что в их жизни произойдет вдруг что-то совсем из ряда вон выходящее. Репортер похож на ветреного любовника: он не оглядывается назад, он всегда летит вперед – от темы к теме, от героя к герою, от победы к победе.

– А интересно было бы, да, – спросил Тофик Микаэлович, – узнать, как они живут?

– Да вряд ли, – сделал мину Полуянов. – Сидят, наверно, по-прежнему в своем Григишкесе. Трудятся. Только зарплату в литах (или что там у них за валюта?) получают.

Сам же подумал: хорош он будет, если явится к главному редактору с заявой на загранкомандировку (а чем еще считать нынче визит в Литву?) на тему: «Очерк о многонациональной семье Иванаускасов». Далеко же его пошлет главнюга!

За разговорами (слава богу, Дима хоть отвлекся от мучивших его мыслей о Наде) они доехали до станции метро «Водный стадион». Журналист вышел, по-царски расплатившись с водилой – дал ему четыреста рублей.

– Ты знаешь, – сказал он шоферу на прощание, – что в советские времена такой судья был – Тофик Бахрамов?

– Знаю! – приосанился джигит. – Я его внук.

– Болтун ты, а не внук, – засмеялся Полуянов, захлопывая дверцу. – Пока, эстонец!

Он направился к деревянному кафетерию возле рынка. «Хорошо бы, – подумалось Диме, – всех наших скинхедов, а также политиков, выступающих за чистоту Москвы, и прочих фашистов определить на черные работы. На места таджиков-дворников, которые в пять утра начинают снег сгребать. Или узбеков-асфальтировщиков. Или «бомбил»-азербайджанцев. Тогда бы криков о «чистоте столицы» явно поубавилось. А может, и кавказцев (а заодно и негров с перуанцами) избивать на улицах перестали».

Полуянов на своей шкуре знал, какая тяжелая работа у таксистов (в девяносто девятом году, когда делал статью для рубрики «Репортер меняет профессию», две недели колесил на своей «шестерке» по столице). А после второго курса он в поисках длинного рубля лето отработал асфальтировщиком – еще более черный и неблагодарный труд.

Мысли о Наде снова нахлынули, когда журналист зашел в полупустое кафе и увидел за дальним столиком Савельева. Опер уминал отбивную, запивая ее пивом.

Не успел Дима сесть, к нему подлетела официантка – естественно, тоже кавказка.

– Вам принести меню?

– Принесите мне все то же самое, что товарищу, – кивнул репортер на майора.

– Хорошо, присаживайтесь, пожалуйста.

Увидев пищу, Дима понял, насколько он голоден:

Последняя его трапеза состояла из чашки кофе в полседьмого утра. И ту не дал допить звонок в дверь.

– Давай, Димуля, – оторвался от отбивной опер, – быстренько напиши мне заяву.

Майор вытер рот и руки салфеткой и вытащил из папочки листок бумаги и дрянную авторучку.

– О чем?

– Как о чем? У тебя ведь, кажется, девушка пропала? Вот об этом и пиши.

– А что вдруг такое случилось? Раньше ты меня в ментовку по месту жительства гнал, а теперь сам заставляешь заяву писать?

– Ты давай пиши, – уклонился от ответа майор. – На имя начальника УВД Первого Северного округа «гэ» Москвы генерал-майора Ухваткина Пэ Эм.

– И про диски с записями писать? И про сегодняшнего мужика в белом фургоне?

– Нет. Про это я тебя потом отдельно опрошу.

Покуда Полуянов писал заявление, опер окончил трапезу, допил пиво и коротко удовлетворенно рыгнул. Официантка с поклоном поднесла заказ Диме:

– Кушайте на здоровье.

Полуянов протянул через стол бумагу майору.

– Еще вчера никакого заявления было не нужно. А сегодня – «давай, давай». Что-то все-таки случилось?

Майор аккуратно засунул листок в свою папочку из кожзаменителя.

– Случилось.

– Что?

– Сегодня мы получили ориентировку из главка. Четыре дня назад ушла из дома и не вернулась некто Мария Бахарева, семнадцати лет, студентка первого курса Высшей школы экономики. Судя по присланному нам фото, это именно та девчонка, которая на твоем первом диске распинается, просит папочку о выкупе.

– А на втором, сегодняшнем, диске ей уже отрезают руку… – задумчиво проговорил журналист.

– Ты диск этот мне принес?

– Да. А почему о похищении этой Бахаревой только сейчас вам объявили?

Майор поморщился.

– У нее папаша – большая шишка на семи холмах. Зампрефекта одного из округов Москвы, Бахарев Роман Иванович. Он, видимо, все прошедшее время хотел решить вопрос своими методами, через собственные связи.

– Какие связи?

– Не знаю. На Петровке, наверно. Или среди бандитов… Теперь, когда неофициально у него ничего не получилось, он, видать, решил пойти обычным путем. Но время-то уже упущено…

– Ты думаешь, эту Бахареву похитил тот же человек, что и Надю?

– Есть и такая версия, – уклончиво отвечал майор. – Чего ты не ешь?

– Аппетит пропал.

Теперь, когда девушка с сегодняшнего диска – та, которой отпиливали руку, – обрела имя и у нее появились родители – ужасная сцена, и без того стоявшая у Димы перед глазами, казалась еще отвратительней. Комок снова подступил к горлу.

– Тогда подумай, дорогой мой спецьяльный крыспондент: как может быть связана пропавшая четыре дня тому Мария Бахарева с твоей Митрофановой.

– Понятия не имею.

– Я же говорю, Полуянов: подумай! А это значит: пошевели извилинами. Вспомни.

– Внешне они совершенно не похожи… – задумчиво произнес Полуянов.

– Вот именно.

– И я никогда не слышал, чтобы Надя упоминала эту фамилию – Бахарева. И имя Мария тоже. Они не были подружками, это точно. А не то я бы знал.

Ладно, найти ниточки, связывающие твою Митрофанову и Бахареву, – это будет тебе домашнее задание А теперь давай расскажи мне все о твоем сегодняшнем посетителе. И о его машине.

Когда Кай вернулся в Гостиницу, Бахарева едва дышала.

Она лежала на койке под капельницей, глаза закрыты. Культя, в которую превратилась левая рука, была протянута вдоль тела. Несмотря на то, что он по всем правилам сделал перевязку и наложил жгут, из нее сочилась кровь. Крови уже натекло столько, что ею оказалась залита вся постель. Девушка лежала в красной луже.

С первого взгляда Кай понял: он перестарался. Она уже не жилец. Стало ужасно жалко. Одно дело – расправляться с молодым, красивым, полным сил и сока телом. И совсем другое – добивать еле дышащую умирающую. Совсем никакого удовольствия. А оставлять ее угасать – тоже нелепо. Бесполезная, зряшная потеря времени. Бессмысленный простой места в его Гостинице.

Он на всякий случай принес камеру и снял умирающую. Сначала средний план, потом наезд, крупный план культи, а затем сверхкрупный – лица и запекшихся губ. Ему все равно еще найдется что продемонстрировать врагам. А потом ему в голову пришла простая идея. Да, последний выход Марии тоже можно выстроить как сцену. Шоу должно продолжаться, и оно обязательно продолжится – мощной кульминацией, финальным аккордом.

А потом, когда с Марией будет покончено, он займется новой постоялицей.

И одновременно будет снимать сцены со второй героиней – Надеждой Митрофановой.

– По-моему, белый фургон «Форд Транзит» – хорошая зацепка, – глубокомысленно заметил Дима.

Они с опером по-прежнему сидели в кафе близ метро «Водный стадион». Дима так и не притронулся к своей отбивной, зато выпил залпом бокал пива. «Почему нет, – легкомысленно решил он, – машину мне сегодня не водить, и с ВИП-персонами не встречаться». Напрасно он это сделал: пиво бухнулось в пустой желудок, мигом затуманив голову.

– Вряд ли фургон зацепка, – скривился опер.

– Почему?

– Да потому, что белых «Транзитов» в Москве как минимум штук двадцать. А скорее – больше. Плюс еще Подмосковье. И половина, а то и три четверти водителей ездят на них по доверенности. И пока ты эту цепочку пройдешь – замумукаешься.

– Василий, я тебя прошу, – доверительно сказал Полуянов (если бы не выпитое пиво, он вряд ли взял бы с опером столь конфиденциальный тон). – Я тебя ОЧЕНЬ прошу. Пожалуйста, найди мне Надю. Сделай все, чтоб ее нашли. Я для того, чтобы ее найти, никаких денег не пожалею…

– Стоп! – предостерегающе поднял ладонь майор. – Будем считать, что последней фразы ты не произносил. А я – ее не слышал.

– Тогда что мне делать, старик? – Пиво продолжало действовать, иначе Дима не стал бы столь эмоциональным и уж никогда, конечно, не назвал бы опера по-журналистски «стариком». – Я не могу просто сидеть и ждать Надю. Скажи: что мне делать?!

Интересная вещь получается, – задумчиво произнес Савельев, как всегда, глядя в сторону и избегая прямого ответа. – Твоей Надежде Митрофановой без малого тридцать лет. Она, по твоим словам, шатенка, рост около ста семидесяти. Телосложение у нее плотное вес несколько выше нормы. В то же время первой жертве, Марии Бахаревой, семнадцать лет. Ростом она около ста шестидесяти пяти, весит примерно пятьдесят пять килограммов. Телосложение хрупкое, узкое лицо, тонкие черты. Словом, внешне – никакого сходства. Тогда – вопрос: что их, двоих, связывает между собой?

– Я тебя понял, старик, – сказал Полуянов. Он стал трезветь и для того, чтобы этот процесс завершился быстрее, заставил себя взяться за отбивную. – Я постараюсь выяснить. Я выясню, что их связывает.

– И, знаешь, крыспондент… – Савельев никак не прореагировал на его слова и по-прежнему косил глазом куда-то в сторону, на висящую на стене кабака чеканку «Черкешенка с кувшином». – Я своему верхнему чутью доверяю. И сейчас оно мне говорит, что в основе похищения девушек – НЕ сексуальные мотивы. И если их похитил один и тот же маньяк – это маньяк НЕ сексуальный.

– А какой же? – брякнул напрямик журналист.

– Знал бы прикуп, жил бы в Сочи, – как всегда, ушел от прямого ответа опер.

Жанна Сергеевна вышла из горячей ванны. Ей никогда не надоедало заботиться о себе, следить, ухаживать за собой. Слава богу, для этого у нее всегда хватало времени. И денег. Муж не отказывал Жанночке ни в чем. Собственно, именно по тому принципу он и был выбран из нескольких десятков других кандидатов, добивавшихся последние годы благосклонности Жанны Сергеевны. И, конечно, важную роль сыграло то, что супруг имел возможность ни в чем Жанночке не отказывать. Залогом сего являлся его банковский счет, исчислявшийся, по ее прикидкам, долларовой суммой как минимум с семью нулями.

Однако не следует думать, что жизнь Жанны Сергеевны после удачного замужества превратилась в беззаботное беспрерывное порхание. Отнюдь. Забот хватало выше крыши. К примеру, вчера усилиями бездаря Ондрейки оказалась разморожена система в загородном доме. Идиот Ондрейка, естественно, был немедленно уволен (пусть скажет спасибо, что не в бетон закатан и даже из страны не выслан!). Однако затем потребовались прямо-таки сверхусилия – причем со стороны именно ее, Жанны. Максима такие мелочи, как размороженный дом, сроду не интересовали – да и не хватало у него никогда на «мелочи» времени. А где вы, спрашивается, в двадцатиградусный мороз найдете в Москве – за любые деньги! – бригаду толковых сантехников, да чтоб она согласилась работать в ночь, исправляя ошибки предшественников?!

Бригаду, конечно, Жанна в итоге отыскала, но к моменту, когда термометр в особняке опустился уже к критическим плюс двенадцати градусам, а часы показывали половину десятого вечера. В итоге пришлось оставить надзирать за слесарюгами мажордома Кашкина, а самой, вместе с Викой и Нинкой, немедленно эвакуироваться, взяв с собой только необходимое, в столичную квартиру.

Жанна ступила на горячий пол, задумчиво вытерлась белоснежнейшим полотенцем, потом швырнула его в угол и подошла к окну.

Окно в ванной было ее обязательным условием, когда Максим взялся за переделку московской квартиры в семейное гнездышко. Однако Макс кричал, что не позволит, чтобы на него, принимающего ванну, а пуще на его молодую жену пялились любопытные из дома напротив. В результате был достигнут компромисс: под ванную переоборудовали комнату, выходившую во двор, на глухую кирпичную стену. Поэтому увидеть купающуюся Жанну мог лишь человек, каким-то чудом забравшийся на забитый чердак и наблюдающий в слуховое окно. Зато она, лежа в пене, могла видеть небо, и облачка и временами прорезающий этот кусок голубой вечности пушистый след самолета.

Сейчас окно, впрочем, было запотелым. Жанна подошла к нему и задумчиво вывела на стекле свой вензель: Ж. С. О. – что означало: Жанна Сергеевна Ойленбург. Вензель выглядел красиво. Да и звучала ее новая фамилия в сочетании с именем-отчеством куда красивее, чем девичья: Голованова.

Интересно, что чуть ли не полжизни, лет с двенадцати, Голованова, будущая Ойленбург, ощущала себя и воспринимала не Жанной, Жанночкой или тем более премерзкой Голован (как дразнили ее в школе), а именно Жанной Сергеевной. Тогда, в двенадцать, она впервые всерьез задумалась о том, кем хочет стать, и Жанна увидела себя директором. Не пошлым – школы или, допустим, завода, а руководителем фирмы. А еще лучше – международной корпорации. Она сидит в кожаном кресле в офисе с евроремонтом, и старая мудрая секретарша докладывает по интеркому: «Жанна Сергеевна, к вам американская делегация». – «Проси. И принеси нам чаю». – «Слушаю, Жанна Сергеевна».

Может быть, потому она и в педагогический решила поступать, что там ее, начиная с первой же практики, детишки должны были по имени-отчеству называть? А еще она, конечно, в пед пошла, потому как в девяносто восьмом туда конкурса практически и не было…

Но детские мечты на то и детские, чтобы никогда в точности не сбываться. Девушке не довелось ни разу даже перед классом побывать Жанной Сергеевной. На первом же курсе ее необычную красоту заметили представители модельного агентства «Гоу Вест», и началось: учеба, кастинги, просмотры, показы… А еще через два года к ней посватался немецкий мультимиллионер с российскими корнями Макс Ойленбург, и пришлось, естественно, покончить и с модельным бизнесом, и тем более с будущей педагогической карьерой – но ни о первом, ни тем паче о втором Жанна Сергеевна ни капельки не жалела. Разве что – о давешней школьной мечте об огромном офисе и вышколенной секретарше.

Однако порой девичьи фантазии сбываются не в деталях, а в главном своем, коренном содержании. Вот и теперь у двадцатипятилетней Жанны Ойленбург нет ни шикарного офиса, ни вышколенной секретарши – однако практически все, кто с ней пересекается, называют ее не иначе, как по имени-отчеству. Даже партнеры мужа – у которых в моде похлопывания по плечу и уменьшительные имена, похожие на клички, – Сержи, Ники, Вики – величают ее, как ни трудно иностранцам бывает это произнести, Жанной Сергеевной. Не говоря уже о прислуге. Или даже о самых близких, доверенных людях, почти подругах – массажистке, парикмахерше, маникюрше.

А временами она и чувствовала себя кем-то вроде директора. Ее обязанностью было (в первую голову перед самой собой): обеспечивать функционирование сложного механизма, который звался семьей Ойленбург. Она должна следить, чтобы на завтрак, обед и ужин подавались те блюда, которые любит Макс; чтобы в шкафу его ждал набор свежих сорочек, чтобы вовремя совершались посадки в пригородном особняке и платежи за замок в Германии и квартиру в Пальма-де-Майорка. А в дальнейшем ей, конечно, придется взять на себя воспроизводство фамилии Ойленбург, и это подразумевало появление целой роты новых подчиненных: врачей, медсестер, нянюшек, воспитателей, учителей.

Словом, хлопот хватало. Вот и сейчас, думала Жанна Сергеевна, надевая мягчайший белейший халат, следует сделать выбор, куда они с супругом поедут в традиционное весеннее путешествие. Собственно, главный выбор уже сделан ею вместе с Максом на семейном совете (а точнее, конечно же, ею): они отправляются на неделю в Венецию. (Подумать только! Она еще ни разу за свои двадцать пять лет не бывала в Венеции!) Однако проработка всех деталей будущего путешествия ложилась на ее плечи: заказать авиабилеты и трансфер от аэропорта до гостиницы и саму гостиницу. А главное, нужно сделать выбор, где конкретно они с Максом будут жить. В отеле «Эксельсиор» на острове Лидо-ди-Венеция, где обычно останавливаются все звезды венецианского фестиваля? Или в одном из старинных, тоже пятизвездных, отелей самой Венеции, с видом на Гран-канал: например, в отеле «Регина и Европа»?

Конечно, «Эксельсиор» с видом на Адриатическое море, с коридорами, по коим, может, будут хаживать Том Круз и Ричард Гир, пленял. Но ежели они поселятся в нем, им с Максом придется каждодневно добираться до основной Венеции на водном такси. А тамошние водные такси, сообщали многочисленные путеводители, лично проштудированные Жанной Сергеевной, дико дороги. И Макс настолько по-детски расстраивается, когда ему приходится расставаться хотя бы с сотней евро наличными – даром что мультимиллионер. Еще, чего доброго, заставит ее перемещаться на вапоретто (водный автобус), что будет уже полным неприличием и моветоном. Поэтому, конечно, решила Жанна Сергеевна, занимаясь в своей спальне утренним скромным макияжем, следует выбрать гостиницу на Гран-канале. Но вот какую конкретно предпочесть? И еще: надо всерьез подумать о гардеробе. В отелях на Большом канале останавливаются миллиардеры, шейхи и другие коронованные особы. Не может же она выглядеть в их обществе сибирской лохушкой!

Обновлять гардероб в Москве? Но в здешних бутиках под видом новых коллекций порой впаривают нечто, что во всем мире оттаскали уже год-два назад. И, потом, у Жанны Сергеевны совершенно не было уверенности, что даже бутики в Третьяковском проезде и Петровском пассаже предлагают аутентичные вещи, а не качественные, но подделки, сварганенные где-нибудь в Польше, а то и в Китае. Было соблазнительно, конечно, заняться шопингом непосредственно на месте – тем более что Жанне Сергеевне ужасно нравилась (и очень ей шла) одежда от типично венецианского модельера Миссони. Но если она первые же дни в городе гондол и каналов посвятит себя покупкам, Макс в одиночку захандрит. Да и, между прочим, запить может, опять будет фишками швыряться…

Словом, проблемы, проблемы – голова от них пухнет. А ведь надо еще проконтролировать мажордома Кашкина – насколько умело бригада справилась с системой загородном доме. Сам он – вот уж на что бесполезное создание! – никогда в жизни не позвонит. Не переставая размышлять на животрепещущие темы, Жанна вышла к завтраку в малой гостиной. Все было так, как она любила: снежно-белая скатерть, куверты, серебряный кофейник, подогретый круассан, салат из свежих фруктов в хрустальной вазе.

– Доброе утро, Жанна Сергеевна, – склонилась в почтительном поклоне Нинка в униформе горничной.

– Привет! – легко откликнулась Жанночка. – Холодно на улице?

.– Мороз спадает, Жанна Сергеевна. Всего минус пятнадцать.

«Вот так спадает: минус пятнадцать!.. – подумала про себя Жанна. – Чертова страна. Как бы мне все-таки уговорить Макса забить на бизнес в России и перебраться туда, где потеплее? Не понимает – все твердит: сейчас здесь Клондайк, перспективы, огромные возможности! Хочет делать деньги в Москве… Вот и еще одна забота, не на один день и даже не на месяц, а на перспективу: умело совмещая кнут и пряник, стоны и восхищение, добиться в итоге, чтобы они переселились в те края, где, по крайней мере, минус пятнадцать никто не сопровождает довольным «теплеет»…»

Заботы, заботы… А ведь надо их решать. Потихоньку, в порядке поступления, разруливать…

После завтрака Жанна Сергеевна решила, раз уж она в Москве, лично доехать до турбюро – благо постоянные организаторы ее заграничных путешествий расположены тут неподалеку, в Палашевском переулке.

– Скажи Вике, – скомандовала она Нинке, крутящейся поблизости и время от времени подливавшей ей кофе, – пусть спустится, погреет мне машину.

– Какую, Жанна Сергеевна?

– Я в город еду, поэтому «Кайенн» может отдохнуть. Пускай она от мини-«Купера» ключи возьмет.

– Хорошо, Жанна Сергеевна.

Из шуб она выбрала стриженую норку от «Фенди» по пояс, чтобы не мешала авто вести. На ноги надела скромненькие сапожки от «Джимми Шу» на трехсантиметровом каблучке.

– До свидания, Жанна Сергеевна, – поклонилась Нинка.

– С обедом меня не жди, в городе поем. В какое время мы с Максом ужинать будем – я тебе ближе к вечеру позвоню. Пока!

…Выехав на своем мини-«Купере» из ворот охраняемого двора, Жанна Сергеевна совершенно не обратила внимания на грязно-белый рыдван «Форд Транзит», поджидавший ее на углу Малой Бронной и Патриарших. Едва она проехала мимо и повернула на Бронную, фургон мягко тронулся и потихоньку отправился вслед за ней.