Алексей Данилов

То, что Харченко, один из погибших, был мужем Лидии, я узнал в последний момент – за минуту до того, как хотел завершить разговор. Я и без того проявил слишком сильную осведомленность в Лидиных личных делах. Неловко, да и подозрительно было выспрашивать дальше. И я откланялся и ушел.

Пока ехал домой, два сильных чувства владели мной. Два ощущения явились ровно после беседы с бывшей возлюбленной моего клиента. Во-первых, в своем рассказе Лидия чего-то недоговаривала. Что-то оставила за кадром. Вероятно, нечто стыдное и табуированное, спрятанное под жесткой броней самоконтроля, раз даже мне не удалось это нащупать и из нее вытащить. Что это было? Гадать можно бесконечно. Мне не удалось увидеть в сознании Лидии даже хвостика, ухватившись за который можно вытащить тайну.

И второе, в чем я после разговора с ней совершенно уверился: лично она НЕ ИМЕЕТ отношения к гибели кого бы то ни было из несчастной шестерки. Ни своего бывшего мужа Харченко, ни былого любовника Петра, ни четверых прочих. Нет, нет и нет – она не желала им зла. И не причиняла вреда. Во всяком случае, столь сильного, чтобы умертвить одного за другим шестерых человек. Поэтому моему клиенту, бедняге Баринову, нечего ее опасаться.

А когда я подъезжал к дому, мне вдруг пришла в голову мысль: вряд ли кто-то смог наложить на всех шестерых умерших столь сильное проклятие, чтобы они погибли. Вряд ли их смерть является порождением тонкого мира. Не похоже, чтобы удар (каждому из них или всем вместе) был нанесен из призрачных пластов. Виделась за их гибелью сознательная человеческая воля. Осмысленные, очень реалистичные, земные действия. Да, я был уверен, что их произвела не Лидия (пусть она и знала всех шестерых). Однако есть ЧЕЛОВЕК – не она, другой! – который не просто желал им зла, молил дьявола об их гибели, втыкал иголки в восковые фигурки, разрезал фотографии или страстно воображал картины их смерти. Нет – я уверился в другом: каждого из шестерки кто-то сознательно подводил к гибели.

Целенаправленно и зловредно убивал своими действиями.

Но как это могло случиться, если один утонул в океане, другой погиб в автокатастрофе, третьего постиг инфаркт, четвертый умер от алкоголя, а еще двое скончались от рака? Да, человеку трудно организовать подобные смерти, однако я снова взвесил все возможности. И опять мне показалось: а почему нет? Почему за всеми фатальными случаями не может стоять человек – во плоти и крови?

И я переспросил себя: один ли то был человек? Или, может, группа людей? Нет, ответила моя интуиция, или дар, или мастерство: то был одиночка. И еще почему-то привиделось мне, что сей человек был женщина. Не Лидия – другая, но все равно женщина.

Я вернулся в свои пенаты. Моя любимая Варвара из своей командировки вернулась, однако дома ее опять не оказалось. Снова срочная работа, как она заверила меня в трех своих сегодняшних эсэмэсках. Я не сомневался в ней, потому что знал, как она мается от безделья, когда в ее департаменте ничего не происходит, она день напролет сидит, просматривает сводки и свежие сообщения из разных концов страны. И видел, как она вся горит и рвется, когда дело у нее есть. Как она готова заниматься им, невзирая, утро ли, день или вечер на дворе. Я и сам такой. Наконец, несмотря на то, что Варя девчонка красивая и видная, я знаю, что она не встречается ни с кем, кроме меня. И не потому знаю, что применял по отношению к ней магические свои способности. Нет, напротив, рядом с ней я, как мог, глушил в себе всяческое ясновидение, старательно превращал себя в обычного человека. Но просто невозможно, считал я, морочить голову человеку и в то же время присылать ему в день три торопливые эсэмэски – с полным игнорированием запятых и прочего синтаксиса:

я скучаю работаю так что даже забываю тебя но все равно скучаю;

Лешенька мчусь на службу появилась оказия может вечером вовремя попаду домой о как хорошо увидимся;

Черт ничего не получится я снова в город на задание люблю целую вечером увы увы не жди!

И я приехал в одинокий дом, в котором только брошенный в углу Варин неразобранный тревожный чемоданчик свидетельствовал о том, что она забегала сегодня утром после командировки. И вообще – что у меня есть жена. Пусть невенчанная и нерасписанная, но – жена.

И я заварил себе на кухне чаю, взял кружку и переместился к своему компьютеру.

Для начала захотелось просмотреть файлы, посвященные Петру-Питеру Горланину. Не потому, что он стал для меня первым звеном в цепочке. Первым, согласно хронологии, оказался утонувший пару лет назад на Мальдивах Харченко. «Американца» Петю я выбрал скорее потому, что в США серьезней нашего относятся к вопросам жизни и смерти собственных граждан. Непродажная полиция, а также независимые средства массовой информации позволяют надеяться, что они заподозрят в гибели Пита нечто неладное (если это неладное было).

Интернет снова оказался для меня прекрасным помощником. «Нью-Йорк таймс» и «Си-Эн-Эн» о гибели в автокатастрофе профессора Gorlanin, правда, не сообщали. Зато в таблоидном издании «Дэйли ньюс» за соответствующие дни заметка о смерти Питера нашлась. Ее затем повторила русскоязычная нью-йоркская газета «Русский репортер». Однако наибольшее внимание к несчастному случаю со смертельным исходом проявило электронное издание «Кингс ньюс», которое, как я понял, делали в порядке собственной практики студенты факультета журналистики нью-йоркского Королевского университета. На следующий день после гибели профессора Gorlanin они посвятили сему печальному факту большую статью. Сообщалось, что автокатастрофа произошла потому, что на пересечении Бродвея с Двадцать третьей стрит профессор, управлявший своей «Тойотой», вылетел на перекресток на красный сигнал светофора и столкнулся с двигавшимся на большой скорости желтым кэбом. Такси следовало порожняком, его водитель был доставлен в госпиталь с ушибами и сотрясением мозга.

Следующая статья на ту же тему извещала, что, по предварительным данным, профессор перед поездкой злоупотребил спиртным. Давалась ссылка на неназванного свидетеля, который говорил, что умиравший Питер Горланин издавал сильный алкогольный запах. В противовес приводилось несколько мнений преподавателей его университета, которые утверждали, что профессор являлся чрезвычайно социально ответственным человеком и никогда не садился за руль, перебрав. Третья заметка реконструировала вечер, предшествовавший катастрофе. Оказывается, Горланин провел его, как рассказали несколько человек, в «Гарлем-баре», расположенном неподалеку от университета на Сто шестнадцатой стрит. Затем он пешком добрался до университетской парковки, сел в свою машину – и отправился навстречу собственной гибели. А вот четвертая статья называлась: «Ищите женщину» – с подзаголовком: «…которая провела вечер с профессором Горланин в «Гарлем-баре». Оказалось – об этом свидетельствовали и официантки, и метрдотель, и посетители – в баре русский преподаватель физики сидел не один. Спустя некоторое время после его прихода в «Гарлем-бар» его спросила девушка, и ей показали столик, где сидит профессор. Девушке на вид лет двадцать пять – тридцать, одета она была просто – в бесформенную майку, которая казалась на пару размеров больше, и в джинсы. Волосы скрывала надвинутая на лоб бейсболка. Похожа она была на студентку-старшекурсницу университета, однако никогда раньше никто из персонала и завсегдатаев «Гарлем-бара» ее не видывал. По-английски она говорила правильно, однако с заметным русским акцентом. А когда села за стол к Горланину, они разговаривали только по-русски. Никто из официантов не понял, о чем идет речь, – но беседа, как подчеркнули все, протекала мирно. Ухаживал ли профессор за своей гостьей? – задавали вопрос журналисты. Единодушным ответом было «нет». Что они ели и пили? Еще до прихода спутницы Горланин заказал тарелку мидий и двойной бурбон. Девушка есть ничего не стала и тоже попросила бурбон и бутылку содовой. Потом они еще пару раз заказали по порции того же напитка, а затем профессор потребовал принести ему целую бутылку «Джека Дэниэлса» и лед. Разговор закончился мирно, Горланин и гостья обменялись, как принято у русских, троекратным поцелуем, и она ушла. Дело было около десяти вечера. Физик сидел в полной задумчивости, попивая свой алкоголь, еще около часа. Когда он уходил, бутылка бурбона оказалась почти пуста. Было очевидно, что профессор пьян – таким его никогда не видел никто из персонала или завсегдатаев «Гарлем-бара». «Смотрите, Пит, – еще предостерегла его метрдотель, – не садитесь сегодня за руль». – «Нет, нет, я поеду на поезде», – успокоил ее мистер Горланин. Что заставило его переменить решение, осталось неизвестным. В той же статье публиковались два фото, сделанных камерами наблюдения в баре. На обоих три четверти лица девушки закрывал козырек бейсболки – кто знает, почему так вышло: то ли случайно, то ли она была осведомлена о расположении видеоаппаратуры и специально прятала лицо. В газете меж тем содержался призыв откликнуться любого, кто может опознать спутницу профессора в тот роковой вечер. На всякий случай извещалось: несмотря на то, что погибший физик и окончил в свое время один из самых засекреченных советских вузов, никакого отношения к работам оборонного характера он не имел – ни в России, ни впоследствии в Америке. Поэтому версия, что причина его смерти – результат шпионских игр, должна быть полностью отметена.

Впоследствии хваткие репортеры «Кингс ньюс» еще дважды возвращалась к этой теме, но сообщили в итоге мало нового. Результаты вскрытия и впрямь показали, что мистер Горланин управлял машиной в состоянии сильного опьянения. На его похоронах, которые состоялись на кладбище городка Бриджстоун, где постоянно проживал профессор, было много гостей из Нью-Йорка: коллеги, студенты, ученики и аспиранты покойного. Никого, кто оказался бы похож на девушку в бейсболке из бара, на церемонии замечено не было. И никто из читателей газеты в дальнейшем так и не смог опознать ее.

Я еще раз задал в поиске фамилию Gorlanin – но больше ссылок не было, расследование университетской газеты окончилось ничем.

Однако не случайно мне показалось, что в гибели Пита и впрямь замешана женщина! Не было ли ее и рядом с остальными умершими?

Последней по хронологии была смерть Марцевича. Она случилась недавно в Москве, однако ее причина – «от пьянства» в изложении Баринова – показалась мне слишком похожей на кончину нью-йоркского профессора.

На первом этапе мне опять помог Интернет. Из аккаунта погибшего Марцевича в соцсети я узнал, что его последнее место работы – архитектурно-проектное бюро «Тяжпроект». А сайт «Тяжпроекта» поведал, что его офис находится неподалеку от моего на Ордынке и покойный Марцевич работал там заместителем директора. Выходит, моему заказчику он не соврал. Вообще алкоголики часто порядочные люди, честные и чистые – пока не пьют.

Я задумался, под какой личиной мне явиться в «Тяжпроект», а потом сообразил: картины. Марцевич обещал Баринову (по рассказу последнего), что устроит в офисе его выставку. Да, сам он скончался, но, может, идея об экспозиции успела внедриться в умы тамошнего руководства и зажила собственной жизнью? Прикрытие как прикрытие, не лучше, но и не хуже других.

Я позвонил туда, меня долго гоняли от коммутатора к секретаршам и обратно, пока я, наконец, не напал на личного секретаря Марцевича – ее звали Оксаной Николаевной. Я немедленно напросился на встречу с ней.

Идти от моего офиса до «Тяжпроекта» было всего ничего. Прекрасный особняк в старомосковском стиле охранялся ленивыми церберами, которые записали в книгу данные моего паспорта и указали, как найти Оксану Николаевну.

Она оказалась немолода и болтлива, и создавалось впечатление, что она не слишком занята. Незаметно (для нее) разговор с выставки картин, о которой она понятия не имела, соскочил на последние дни жизни Антона Борисовича. Глаза Оксаны влажнели, когда она поминала погибшего. В последний день, который Марцевич провел на работе, ничего экстраординарного не случилось, за исключением того, что боссу позвонила незнакомая девушка. Она представилась: Лиля сказала, что по важному вопросу, но личному, и цель звонка она объяснит Антону Борисовичу сама. Так как шеф оказался на месте и у него не было совещания или сверхсрочных дел, секретарь их соединила. О чем говорили, Оксана не слышала – она не из тех, кто подслушивает.

– Потом я зашла к нему не без умысла, вдруг я напортачила тем, что их соединила. Марцевич не работал, сидел в кресле сосредоточенный и какой-то мечтательный. «Все ли нормально?» – спросила я его. «Да, все в порядке», – ответил он. «А кто звонил?» – поинтересовалась я. «Это к тебе отношения не имеет», – отмахнулся он. А потом вдруг спохватился: сбегай, купи, говорит, мне сегодня к вечеру букет – для девушки, что-нибудь в спокойных тонах, ничего любовного, рублей за тысячу. И закажи мне столик на двоих в «Шароварах». «Шаровары», – пояснила мне Оксана, – это ресторанчик неподалеку от офиса, кормят там вкусно, кухня русская и восточная, у нас директора туда часто ходят обедать или даже на встречи с клиентами. Я все сделала, как он сказал. И букетом, и заказом он был доволен. Ушел в тот вечер – и больше я его никогда не видела, – секретарша шмыгнула носом и промокнула платочком слезу.

История повторялась. Опять мужчина за пятьдесят, кабак, свидание тет-а-тет с молодой девушкой. Мое чутье, похоже, мне не изменило. Однако надо было доигрывать до конца затеянную мной мистификацию с выставкой, и я напросился на разговор с директором «Тяжпроекта».

Директор оказался высоченным типом с лошадиным лицом. Довольно быстро мы выясняли, что Марцевич ничего ни про какие картины не говорил и устраивать выставку в своем особняке «Тяжпроект» не собирается. Мне и самому это было не нужно.

Я спросил задушевно:

– Марцевич – мой друг; скажите, как он погиб?

Директор сморщился:

– Ну, раз он ваш друг, вы должны знать о его несчастной слабости, – он выразительно щелкнул себя по горлу, – вот он держался-держался, а потом вдруг запил.

– А что конкретно стало причиной смерти? – настаивал я. – Сердце? Бытовая травма? Печень?

– Диагноз был сердечная недостаточность. Нашли его на четвертый день на лавочке в сквере. К нему долго никто не подходил – он был весь вонючий. А когда проверили, сердце уже не билось. В свидетельстве о смерти так и записали, если я не ошибаюсь: острая сердечная недостаточность.

Следующим пунктом моей программы стал ресторан «Шаровары». Его интерьер представлял собой чудовищное смешение русского и среднеазиатского стиля: стены под избу, циновки, керосиновые лампы и ширмы с узорами. Официантки, все как одна, были восточного вида, в тюбетейках и шальварах. Официанты, напротив, – русаки в красных косоворотках и смазных сапогах. Я попросил провести меня к администратору. Представился другом покойного Марцевича. Предъявил его фотку, скачанную из Интернета. Администраторша оказалась милой и теплой, как тетушка из провинциального городка.

– Да-да, я знаю, знаю, что он умер, такое горе! Если б я ведала, что он запойный, – сама бы первая распорядилась ему не подавать. Мы тут с ним намучились, он и засыпал за столом, и в одних носках по залу расхаживал, и официанток пытался за попы хватать. Самый прямой путь ему был, конечно, в полицию. Но жалко за таким наряд вызывать, и, сами понимаете, реклама для заведения не слишком хорошая. Ну, выяснили в конце концов его адрес, взяли наличные у него в портмоне, вызвали такси, оплатили три счетчика, чтобы домой его водитель довез да на этаж поднял. А он – я потом с таксистом разговаривала, душа все равно за таких болит, – как к дому подъехали, выскочил из машины и, не дожидаясь шофера, куда-то в ночь умчался. А потом дня через три я узнаю: умер…

– Он ведь с девушкой был? Не с этой ли? – я показал карточки, распечатанные с сайта «Кингс ньюс», на которых в двух ракурсах была изображена девчонка, сидевшая за столиком «Гарлем-бара» в последний вечер Пита Горланина.

– Да разве здесь кого узнаешь! – хмыкнула администраторша. – Но девушка точно была. Миленькая, лет тридцати, в шляпке с вуалью (что странно), но при этом в джинсах. Он ей букет подарил, вазу они еще для него просили.

– А с официантом, что столик обслуживал, можно поговорить?

Тетушка подозвала парня-официанта, но меня наедине с ним ни на секунду не оставила. И тот почти на все мои расспросы отвечал недоуменным пожатием плеч.

– Он как-то эту девушку называл? Имя ее вы слышали? Он за ней ухаживал? Какие темы они обсуждали? Он пил спиртное с самого начала? Или все понеслось после определенного события или тоста?

И только тут парень в атласных синих шароварах и красной косоворотке воскликнул:

– Да! Я им горячее сервировал, а он как воскликнет: «Это надо отметить! Неси, – говорит мне, – дорогой товарищ, нам бутылку шампанского, да французского, «Вдову Клико»!» Мы тут потом с ним намучились. Еще и тяжелый, гад.

– Юрий, ты о покойнике говоришь, – сухо сделала замечание администратор.

– Ой, извините.

– Ступай, Юрий, дальше я все рассказала.

В конце нашего разговора я решил, что администратор размякла настолько, что можно ее попросить:

– А вы могли бы показать мне записи с ваших камер видеонаблюдения за тот вечер? – Однако она решительно отрезала:

– Ни в коем случае. Это нарушает нашу приватность, поэтому – только по санкции прокуратуры или по решению суда.

– Боюсь, эта девушка замешана в серьезных преступлениях… – сделал еще одну попытку я.

– Об этом пусть у прокуратуры голова болит, полиции и следственного комитета, а не у нас с вами.

Да, тетушка из ресторана «Шаровары» оказалась милой, но с железным стержнем.

Я максимально вежливо распрощался с ней.

А пока ехал домой, думал: мое озарение о том, что в смертях пятидесятилетних мужчин замешана женщина, пока блестяще подтверждается. Но как мне действовать дальше? И как обезопасить моего клиента – художника Баринова?